Geum.ru

И. Д. Рожанский ранняя греческая философия

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4
15. Вопрос этот спорный: термин "космосы" (kosmoi), который, по-видимому, фигурировал в оригинальном тексте сочинения Анаксимандра, имел, вероятно, значение, отличное от позднейшего значения "миры".

Как показали новейшие исследования16, космогоническая концепция Анаксимандра включила в себя ряд элементов, взятых из космологических построений народов Востока. К числу таких заимствований относятся: образ огненных колец, числовые соотношения, определяющие удаленность от центра мира небесных светил, циклический характер процесса мироздания и даже, может быть, само понятие вечного и беспредельного начала.

Источники сообщают, что Анаксимандр был первым греком, начертившим на медной табличке географическую карту Земли, на которой вся ойкумена распадалась на две примерно равные части - Европу и Азию. Возможно, что эта карта служила приложением ко второй - географической част его сочинения. Анаксимандру приписывают также введение в греческую практику гномона (солнечных часов), который был известен на Востоке задолго до этого.

Последним великим представителем милетской философской школы был Анаксимен,, скончавшийся, согласно "Хронике" Аполлодора, в 63-ю Олимпиаду (528-525 гг. до н. э.).

Переходя от Анаксимандра к Анаксимену, мы отчетливо ощущаем пропасть, которая их разделяет. В некоторых отношениях Анаксимен стоит ближе к Фалесу, чем к своему непосредственному предшественнику. У Анаксимена (как и у Фалеса) не было сколько-нибудь четко сформулированной космогонической концепции. Согласно Анаксимену, все вещи происходят из воздуха - либо путем разрежения, связанного с нагреванием, либо же путем сгущения, приводящего к охлаждению. Воздушные испарения, подымаясь вверх и разрежаясь, превращаются в огненные небесные светила. Наоборот, твердые вещества - земля, камни и т. д. - суть не что иное, как сгустившийся и застывший воздух. Таким образом, Анаксимен указывал на конкретный физический механизм образования вещей из воздушного первоначала. Это постоянно действующий механизм, обусловленный тем, что воздух находится в непрестанном движении и изменении. Когда воздух неподвижен, мы его никак не воспринимаем; лишь когда он движется или претерпевает иные изменения, он дает о себе знать в виде ветра, облаков, пламени и т. д. Это означает, что все вещи суть модификации воздуха, который должен поэтому рассматриваться не как один из элементов, а как всеобщий субстрат вещей, в чем-то сходный с le первоматерией Аристотеля.

У Анаксимена мы почти не найдем заимствований из восточных космогонических мифов: космогония Анаксимена целиком находится в русле греческой "метеорологической" традиции. Оппозиции, такие, как светлое-темное, горячее-холодное и другие, играют у него (в отличие от Анаксимандра) незначительную роль. Зато Анаксимен очень охотно прибегает к методу аналогий, большей частью взятых из повседневной жизни и практики. Так, образование земли из воздуха сравнивается у него с валянием шерсти, из которой образуется войлок. Подобная "войлочная" Земля имеет "столообразную" форму, и она не висит неподвижно в центре мира (как у Анаксимандра), а как бы "оседлала" воздух, который поддерживает ее снизу. Солнце плоско, как лист; звезды вбиты в небосвод наподобие гвоздей; некоторые же из них (планеты) суть огненные листья, плавающие в воздухе. Когда в одном месте собирается слишком много воздуха, из него "выжимается" дождь. Ветры, возникающие из воды и воздуха, несутся подобно птицам.

Особенно известна аналогия, связанная с движением небесного свода. Анаксимен полагал, что заходящие за горизонт светила проходят не под Землей, а совершают оборот вокруг Земли, скрываясь за ее северной, приподнятой частью. При этом Анаксимен пользуется следующим сравнением: небосвод движется вокруг Земли наподобие шапочки, поворачивающейся вокруг нашей головы.

Хотя от книги Анаксимена до нас не дошло ни одного бесспорно аутентичного фрагмента, можно с большой степенью вероятности утверждать, что все перечисленные аналогии (или, во всяком случае, большинство из них) принадлежат самому Анаксимену.

Учение Анаксимена сыграло бесспорную роль в дальнейшем развитии греческого естественнонаучного мышления, непосредственное влияние идей Анаксимена испытали Анаксагор, Диоген из Аполлонии, а также атомисты.

Следующие разделы настоящего собрания содержат свидетельства о Пифагоре и ранних пифагорейцах (о последних, впрочем, за исключением, может быть, Гиппаса из Метапонта, эти свидетельства отличаются скудостью и неопределенностью).

О происхождении Пифагора, его жизни и деятельности существуют противоречивые версии, большинство которых изложено в сочинениях авторов поздней античности: Порфирия, Ямвлиха и др. С большей или меньшей степенью вероятности из этих версий могут быть извлечены следующие данные.

Пифагор, сын Мнесарха, был уроженцем острова Самое, лежащего вблизи мало-азийского побережья прямо против Милета. В годы своей юности он, несомненно, бывал в Милете и общался с представителями милетской школы (один из источников сообщает даже о встрече юного Пифагора с престарелым Фалесом незадолго до смерти последнего).

После захвата власти на Самосе Поликратом (около 537 г. до н. э.) Пифагор, уже будучи вполне зрелым человеком, покинул свою родину и либо сразу отправился в Италию, либо совершил путешествие по странам Востока. Последний вариант позволяет объяснить некоторые черты раннего пифагореизма.

Обосновавшись в южноиталийском городе Кротоне, Пифагор вскоре приобрел там большой авторитет и основал философскую школу, которая в большей степени, чем милетская, заслуживает такого наименования. Впрочем, с нашей точки зрения, это была не столько научная школа, сколько религиозно-этическое братство -нечто вроде монашеского ордена, члены которого обязывались вести "пифагорейский" образ жизни, включавший наряду с целой системой аскетических предписаний и табу также обязательства по проведению научных исследований. Кроме того, пифагорейская школа активно вмешивалась в политическую жизнь италийских полисов, что привело в конце концов к ее разгрому и бегству большинства ее адептов из Италии. Впрочем, это произошло уже после смерти Пифагора.

Религиозно-этическое учение Пифагора, в основе которого лежали идеи метемпсихоза и очищения души, засвидетельствовано достаточно ранними источниками (Ксенофан, Геродот, Эмпедокл) и может вызывать сомнения лишь в деталях. Значительно более трудную задачу представляет собой установление научных достижений Пифагора. Над этой задачей бьются многие поколения исследователей, не приблизившиеся, однако, к ее решению. Имеющиеся здесь трудности определяются следующими факторами:
1. Сам Пифагор, судя по всему, не оставил после себя никаких сочинений.
2. В литературе раннего периода не содержится никаких указаний на научные открытия Пифагора и его ближайших учеников. Это обычно объясняется эзотерическим характером пифагорейских изысканий, которые не подлежали разглашению за пределами школы.
3. В пифагорейской школе существовала традиция - все достижения школы приписывались ее основоположнику. В силу этого оказывается почти невозможным отделить вклад, внесенный в науку Пифагором и его ближайшими учениками, от результатов, полученных пифагорейцами в более позднюю эпоху.

В силу этих причин мнения исследователей о роли Пифагора в истории научной и философской мысли расходятся самым кардинальным образом. Под влиянием критического духа новейшего времени рассказы Ямвлиха, Порфирия и других писателей поздней античности о Пифагоре и якобы сделанных им открытиях в области математики и астрономии стали рассматриваться как чистое мифотворчество неопифагорейцев и неоплатоников, Своего апогея критическое направление в изучении "пифагорейского вопроса" достигло в работе Э. Франка "Платон и так называемые пифагорейцы"17 в которой доказывалось, что до 400 г. до н.э., т.е. до времени жизни и деятельности Архита из Тарента, говорить о существовании какой-либо пифагорейской науки не приходится. К этому же направлению относится капитальная монография В. Буркерта о пифагорейцах18, автор которой пришел к выводу, что вклад в науку раннего пифагореизма был практически равен нулю, ибо нельзя считать наукой мистику чисел и спекуляции с пифагорейскими противоположностями типа "чет-нечет" и "предел-беспредельное".

Впрочем, в последнее время в науке все более укрепляется и противоположная тенденция, склонная усматривать в свидетельствах неоплатоников, писавших о Пифагоре, следы информации, восходящей к IV и даже к V в. до н.э., т.е. к тому времени, когда еще была жива школа, основанная самим Пифагором. Задача состоит, следовательно, в том, чтобы вычленить эту информацию из массы легенд о Пифагоре, начавших создаваться еще в эпоху раннего пифагореизма (о некоторых из них пишет даже Аристотель в своей не дошедшей до нас работе о пифагорейцах), но особенно большое распространение получивших в первых веках нашей эры. Достоверные результаты здесь, впрочем, вряд ли могут быть достигнуты.

И все же представляется весьма вероятным, что интерес к математике наличествовал в пифагорейской школе с самого ее возникновения. Ознакомившись в молодости с математическими достижениями Фалеса и пополнив свои знания в этой области в период своего пребывания в Египте и Вавилонии, Пифагор пришел к убеждению, что все в мире определяется числами или отношениями чисел. Отсюда приписываемое Пифагору изречение "все есть число". По всей видимости, эта мысль была обобщением. очень небольшого числа наблюдений. Не только древние свидетельства, но и ранняя математическая терминология указывают на связь этих наблюдений с музыкой. Решающую роль при этом сыграло открытие, что если длины струн в музыкальном инструменте (монохорде) относятся друг к другу как 1 : 2, 2 : 3, 3 : 4, то получающиеся музыкальные интервалы будут соответствовать тому, что мы теперь называем октавой, квинтой или квартой. Это открытие послужило импульсом к поискам аналогичных соотношений и в других областях, например в геометрии и астрономии.

О конкретных математических достижениях ранних пифагорейцев у нас имеется мало сведений. Существуют, правда, легенды, связанные с открытием несоизмеримых отрезков: это открытие, сделанное, по-видимому, уже после смерти Пифагора, явилось своего рода скандалом, имевшим, однако, благоприятные последствия, ибо он привел к разработке новой научной дисциплины - геометрической алгебры. К тому же времени относилась активная разработка метода математической дедукции, давшей вскоре замечательные результаты. Достаточно показателен тот факт, что уже в конце V в. до н.э. Гиппократ Хиосский составил руководство по геометрии, написанное в том же духе, что и позднейшие работы математиков IV в. Вся предварительная работа по доказательству теорем, вошедших в книгу Гиппократа, была выполнена пифагорейскими математиками меньше чем за сто лет. О деталях этой работы мы ничего не знаем, но ее начало, как можно думать, было положено Пифагором.

Что касается теоремы, носящей имя самого Пифагора, то вавилонянам еще за тысячелетия до него были известны свойства прямоугольных треугольников. Возможно, что Пифагор узнал об этих свойствах во время своих путешествий по странам Востока и попытался их логически обосновать, что и привело к первым доказательствам теоремы Пифагора.

Менее ясна связь числовых изысканий пифагорейцев с арифметикой, достигшей на Востоке (в Вавилонии) значительных успехов. Известно, что числам, входящим в состав первой десятки, пифагорейцы приписывали особые, магические свойства. Занимаясь свойствами целых чисел, пифагорейцы делили их на классы ("совершенные", "дружественные", "линейные"), "квадратные" и другие числа). Особое их внимание привлекала проблема делимости чисел, и в этой области ими был получен ряд результатов, относящихся, говоря современным языком, к теории чисел. Здесь мы наблюдаем переплетение магии чисел с поисками реальных числовых закономерностей.

Многое было сделано пифагорейцами и в области астрономии. Согласно древним источникам, впервые идея шарообразности Земли была высказана Пифагором и потом в письменном виде сформулирована Парменидом. Заметим, что это была чисто греческая идея, чуждая представлениям восточных астрологов и звездочетов. Не исключено, что она пришла в голову Пифагору в порядке уточнения космологии Анаксимандра, у которого цилиндрическая форма Земли явно не согласовывалась с идеей симметрии (homoiotês) сферической Вселенной.

Другое достижение пифагорейцев в этой области состояло в том, что они первыми в Греции научились распознавать пять планет. Не исключено, что сведения о планетах Пифагор получил в Вавилонии, где соответствующие наблюдения проводились задолго до этого. Чем же объяснить, что такие крупные мыслители, как Эмпедокл, Анаксагор и Демокрит, имели о числе и движениях планет весьма смутные, чтобы не сказать превратные, представления? Следует ли это объяснить тем фактом, что пифагорейцы скрывали от непосвященных свои знания в этой области? Мы не знаем этого. Но мы знаем, что в конце V в. до н. э. пифагореец Филолай обнародовал своеобразную систему мира, в которой, помимо пяти планет -Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера п Сатурна, вокруг "центрального огня" вращались также Солнце, Луна, Земля и так называемая Противоземля. Надо, впрочем, полагать, что система мира Филолая была своеобразным уклонением от традиционной геоцентрической схемы, которая также была разработана пифагорейцами и о которой мы знаем по "Тимею" Платона.

Следует еще упомянуть о пифагорейской концепции "гармонии сфер", послужившей соединительным мостиком между музыкальными и астрономическими исследованиями пифагорейцев и раскритикованной позднее Аристотелем (О небе, II, 9). Впрочем, в дальнейшем, особенно же в средние века, идея гармонии небесных сфер пользовалась колоссальной популярностью.

Кроме упомянутых областей знания, пифагорейцы занимались медициной; во всяком случае, известно, что ряд членов пифагорейского союза принадлежал к профессии врачей (как известно, Кротон был центром знаменитой в то время медицинской школы). Среди них особенно прославился Алкмеон, о котором будет рассказано особо.

Из всего сказанного следует, что пифагорейцы внесли громадный вклад в развитие древнегреческой науки. Этот вклад несравним с их общефилософскими воззрениями. содержавшими элементы, унаследованные от донаучной, магической стадии мышления. К ним относится, в частности, дошедшая до нас в позднейшем изложении, но бесспорно архаичная космогоническая концепция, согласно которой зародившаяся в "беспредельном" огненная единица начинает вдыхать в себя окружающую пустоту (воздух?) и, размножаясь, порождает все числа и вещи. К этому же наследию магического прошлого следует отнести систему оппозиций, господствующую роль среди которых (может быть, под влиянием Анаксимандра) играла пара "предел-беспредельное".

Несмотря на эти пережитки магического мышления, основная идея Пифагора о том, что в основе всех вещей лежат числа пли отношения чисел, оказалась очень плодотворной и была подтверждена всем дальнейшим развитием математического естествознания.

А что же сказать о самом основателе школы? Противоречивый образ Пифагора сочетал в себе черты гениального математика и религиозного проповедника, глубокого мыслителя ц политического деятеля, создателя первой в истории человечества научной школы, не лишенной в то же время элементов явного шарлатанства. Никакому однозначному определению этот образ не поддается.

Ксенофан из Колофона, как следует из названия его родного города, был, подобно Пифагору, выходцем из Ионии. Из противоречивых сведений о времени его жизни следует во всяком случае, что он жил очень долго - не менее 92 лет (фр. 8). Он был современником Анаксимандра, Анаксимена, Пифагора, Гераклита и молодого Парменида. Будучи по профессии странствующим поэтом, он еще в молодости покинул Колофон (возможно, после захвата его персами) и переселился в западную часть греческого мира, где проживал в различных городах Сицилии и Южной Италии.

Поэтическое творчество Ксенофана было многообразным. Он писал элегии, ямбы и поэмы, от которых до нас дошли многочисленные отрывки. Одна из его застольных песен привлекла внимание Пушкина, который переложил ее русскими стихами ("Чистый лоснится пол..."). Из его эпических поэм Диоген Лаэртий называет "Основание Колофона" и "Выселение в Элею Италийскую". В эпоху поздней античности особой популярностью пользовались короткие стихотворения - эпиграммы (так называемые силлы) Ксенофана, в которых он высмеивал традиционные представления о богах как о существах, во всем подобных смертным людям. Он резко критиковал Гомера и Гесиода за то, что они приписывали богам поступки, которые у людей считаются предосудительными и позорными: воровство, прелюбодеяние, взаимный обман (фр. 11). По мнению людей, боги рождаются, имеют человеческий облик и носят одежду (фр. 14). Короче говоря, люди создают богов по своему образу и подобию. Так, эфиопы представляют богов черными и с приплюснутыми носами, а фракийцы - рыжими и голубоглазыми (фр. 16). Если бы коровы и лошади имели руки и могли бы изображать богов, то у коров боги были бы во всем подобны коровам, а у лошадей - лошадям (фр. 15). Для своего времени эти высказывания Ксенофана были очень смелыми и прогрессивными, производившими впечатление как на современников Ксенофана, так и на его позднейших читателей.

Традиционной политеистической мифологии Ксенофан противопоставил монотеистическую концепцию, основанную на представлении об едином боге, вечном и неизменном, ни в чем не похожем на смертные существа (фр. 23). Он весь видит, весь сознает и весь слышит (фр. 24). Он пребывает неподвижным, ибо ему не пристало двигаться то туда, то сюда (фр. 26), и одной лишь своей мыслью он все потрясает (фр. 25). Последняя фраза, несомненно, навеяна гомеровским образом Зевса, потрясающего Олимп мановением своих бровей, однако Ксенофан лишает этот образ всякого антропоморфизма.

То, что в некоторых отрывках Ксенофана встречается слово "боги" (во множественном числе), следует, по-видимому, рассматривать как дань поэтической традиции. Все свидетельствует о том, что Ксенофан был убежденным монотеистом. В известном пассаже "Метафизики", посвященном понятию единого у элеатов, Аристотель пишет, что, согласно Ксенофану, "единое есть бог", причем под единым тот разумел Вселенную (Небо) в целом (А 30). Так как, по единодушному мнению древних, Вселенная имела сферическую форму (в этом их убеждало непосредственное созерцание небосвода), то большинство авторов приписывали эту форму также и богу Ксенофана. Правда, прямых высказываний самого Ксенофана на эту тему не сохранилось, но об этом говорится в псевдоаристотелевском трактате "О Мелиссе, Ксенофане, Горгии", и в этом сходятся Диоген Лаэртий, Цицерон, Секст Эмпирик, Симпликий (ссылающийся при этом на Александра Афродисийского) и др. Сам Ксенофан относился к собственным высказываниям с известной осторожностью, говоря, что "в отношении всего существует лишь вероятное мнение", ибо "точную истину не постиг ни один человек, и нет никого, кто ее знает о богах и обо всем, о чем я говорю" (фр. 34).

Коротко скажем об естественнонаучных воззрениях Ксенофана. В 29-м фрагменте содержится парадоксальное утверждение, что верхняя граница Земли у нас под ногами и касается воздуха, в то время как нижняя уходит в бесконечность (to apeiron). Как, примирить это высказывание с идеей ограниченной, сферической Вселенной? Нядо, однако, иметь в виду, что у Ксенофана еще могло не быть четкого представления о пространственной бесконечности и термин apeiron мог означать у него расплывчатое значение "не имеющего границ". Кроме того, здесь могла иметь место скрытая полемика с милетцами, у которых Земля была подобна плавающему на воде куску дерева, либо обрубку колонны, неподвижно висящему в центре мира, либо же лепешке, поддерживаемой снизу воздухом.

Земля как элемент занимала важное место в рассуждениях Ксенофана. Его утверждение, что "все из земли и в землю все умирает" (фр. 27), побудило позднейших доксографов полагать, что земля у Ксенофана играла роль такого же первоначала, как вода у Фалеса пли воздух у Анаксимена. Этому, однако, противоречит категорическое заявление Аристотеля, что из всех "физиков", принимавших единое первоначало, никто не брал в качестве такового землю (Метаф., 989 а 5; см. также: О душе, 405 b 8). Да и у самого Ксенофана мы находим другое утверждение, а именно что "все, что рождается и произрастает, есть земля и вода" (фр. 29), а также что "мы все родились из земли и воды" (фр. 33). Таким образом, если применять к Ксенофану понятие аристотелевского первоначала (archê), то такими первоначалами у него были земля и вода. В пользу этого говорит не только то, что, согласно приведенным высказываниям, все живые существа произошли из этих двух элементов, но и то, что и небесные светила рассматривались Ксенофаном как облака или воспламененные испарения. Эта точка зрения соответствовала греческой "метеорологической" традиции. Впрочем, в высказываниях Ксенофана о небесных светилах содержится много путаного и неясного.

Одна идея Ксенофана, связанная с естествознанием, представляет бесспорный интерес.

Он утверждал (А 32, 33), что когда-то вся Европа была покрыта морем: это следует из того, что в глубине материка и в горах нередко находят раковины, а на обломках камней - отпечатки рыб и других морских животных. Эти отпечатки, по его словам, образовались в грязи, возникшей от смешения земли и воды; когда море отступило, грязь высохла. Такое погружение сущи в море происходит периодически, при этом все люди погибают, а при отступлении воды рождаются вновь. Теперь мы находимся в том периоде, когда суша, постепенно опускаясь, вновь погружается в море.

Подобная концепция, возможно, была навеяна легендами о мировом потопе, но ее обоснование свидетельствует о рационалистическом складе ума Ксенофана и его наблюдательности.

Принято считать, что свои представления о боге и мире Ксенофан изложил в поэме, традиционно озаглавленной "О природе" (peri phuseos). Этого мнения придерживался и Дильс. Однако Диоген Лаэртий в своем перечне сочинений Ксенофана не называет такой поэмы; нет на нее ссылок и у других доксографов. Поэтому теперь некоторые исследователи вообще отрипают факт существования такой поэмы