Геополитика как наука, история ее развития.

Дидактический план.

Предмет, функции, методы и основные категории геополитики. Понятие геополитики как науки. Ее источники. Функции геополитики. Методы геополитики. Основные категории геополитической науки.

Классики геополитики: основные идеи, их реализация и развитие. Р. Челлен – автор категории “геополитика”. “Органическая школа” Ф. Ратцеля. Сердцевидная теория Маккиндера. Германская геополитика 1924–1941 гг. К. Хаусхофер. “Холодная война” как геополитический мировой порядок. Голлистский геополитический кодекс Франции. Неру и индийский кодекс неприсоединения. Сдерживание и устрашение: американская модель мира.

Современные геополитические теории и школы Запада. Атлантизм. Концепция о “новом мировом порядке”. С. Хантингтон о “столкновении цивилизаций”. Ф. Фукуяма о “конце истории”.                              3. Бжезинский о геополитической ситуации в мире.

Евразийство в системе геополитического знания. Евразия как особый географический мир. История евразийского движения. Идея евразийской пассионарности Л.Н. Гумилева. Концепция воссоздания экономического взаимодействия   бывших субъектов СССР. Евразийцы о механизме формирования биполярного мира.

Геополитика и международные отношения. Влияние геополитики на развитие теорий мировой политики и международных отношений. Геополитика и тенденции развития современных международных отношений. Влияние геополитики на международную стратегию государств, на глобалистские амбиции великих держав.

Понятие геополитики как науки.

Геополитика как наука возникла на рубеже XIX–XX вв. Ее появление было обусловлено в первую очередь потребностью осмысления новых политических реалий. В это время крупнейшие капиталистические государства, в том числе и Россия, вступили в эпоху империализма.

Империализм (от лат. imperium – власть, господство) в его позднейшем значении понимается как историчес­кая ситуация раздела сфер власти на Земле между большими импери­ями или как характеристика политики больших империй, направленной на захват власти над всей Землей. В XIX в. история человечества вошла в ту фазу, когда развитие империй привело к разделу между ними всего мира. С тех пор они провели множество войн за передел мира, включая две мировые войны. Такой высокий уровень конфликтности подтолкнул научные поиски, нацеленные на совершенствова­ние приемов борьбы главных геополитических сил на мировой арене.

Для того чтобы геополитика могла появиться на свет, “должна была наступить эпоха империализма, в которой как в области поли­тики, так и в области экономики господствует стремление к про­странству”, – писал немецкий геополитик профессор Грабовски.

Возникновение геополитических идей и самой геополитики как самостоятельной области исследования международных отношений и мирового сообщества именно на рубеже XIX–XX вв. было вы­звано также целым комплексом других факторов. От­метим лишь некоторые из них. Во-первых, наметившиеся к тому времени тенденции к постепенному формированию глобального рынка и “закрытию” мирового пространства, заселенного человеком. Во-вторых, за­медление (не в малой степени в силу этого закрытия) европейской, чисто пространственно-территориальной экспансии вследствие завершения фактического передела мира и ужесточение борьбы за передел уже поделенного мира. В-третьих, перенесение в ре­зультате этих процессов неустойчивого баланса между европей­скими державами на другие континенты “закрывшегося” мира. В-четвертых, история уже перестала быть историей одной только Европы или Запада, она превращалась в действительно всемирную историю. В-пятых, в силу только что названных факторов именно тогда начали разрабатываться тео­ретические основы силовой политики на международной арене, послужившие в дальнейшем краеугольным камнем научной школы политическо­го реализма.

Возникновение ге­ополитики было обусловлено также логикой развития научного знания. Геополитические идеи возникли и развивались в общем русле эволюции научной мысли того периода. В целом ге­ополитика представляла собой не что иное, как перенесение на сферу международных отношений господ­ствовавших в то время как в естественных, так и социальных и гуманитарных науках идей и концепций, а именно детерминизма (в его географическом варианте), строгих естественно-исторических законов, социал-дарвинизма, органицизма и т.д.

Традиционные представления о международных отношени­ях основывались на трех главных китах – территории, сувере­нитете, безопасности государств, которые являются основными факторами международной по­литики. В трактовке же основателей геополитики центральное место в определении международной политики то­го или иного государства отводилось его географическому поло­жению. В их глазах мощь государства прочно коренится в при­роде самой земли. Смысл геополитики виделся в выдвижении на передний план пространственного, территориального начала. Поэтому главная задача геополитики усматривалась в изуче­нии государств как пространственно-географических феноме­нов и постижении природы их взаимодействия друг с другом.

Другими словами, традиционная геополитика рассматривала каж­дое государство как своего рода географический или пространст­венно-территориаль­ный организм, обладающий особыми физико-географическими, природными, ресурсными, людскими и иными параметрами, собственным неповторимым обликом и руководст­вующийся исключительно собственными волей и интересами.

Поэтому естественно, что первоначально геополитика пони­малась всецело в терминах завоевания прямого контроля (военного или по­литического) над соответствующими территориями. Во многих своих аспектах традиционная геополитика возникла в рус­ле географического направления или географического детерми­низма в социальных и гуманитарных науках XIX–XX вв. Гео­графический детерминизм основывается на признании того, что именно географический фактор, т.е. месторасположение страны, ее природно-климатиче­ские условия, близость или отдаленность от морей и океанов и другие параметры определяют основные на­правления общественно-исторического развития того или иного народа, его характер, поведение на международно-политической арене и т.д. Таким образом, географическая среда рассматри­вается в качестве решающего фактора социально-экономическо­го, политического и культурного развития народов.

Одним из основателей современной географической школы можно считать французского философа XVIII в. Ш. Монтескье. Он пытался вывести из геогра­фических условий характер, нравы и обычаи народов, их хозяй­ственный и политический строй. Эту проблематику в тех или иных аспектах затрагивали многие ученые и исследователи XIX в. Не­мало в этом направлении сделали известный английский историк          Г.Т. Бокль, французский географ Р. Элизе, американский географ Э. Хантингтон, известный русский ученый Л.И. Мечников и др.

Но все же признанным патриархом направления географиче­ского детерминизма в социальных и гуманитарных науках счи­тается германский этнограф и географ, зачинатель политической географии конца XIX – начала XX в. Ф. Ратцель. Главная за­слуга Ратцеля состояла в том, что он предпринял попытку свя­зать между собой политику и географию, изучить политику то­го или иного государства, исходя из географического положения занимаемого им пространства.

Как правило, введение в научный оборот самого термина “геополитика” связывают с именем шведского исследователя и политического деятеля Р. Челлена (1846–1922). Он предпринял попытку проанализировать анатомию силы и ее ге­ографические основы. Челлен говорил о необходимости органи­ческого сочетания пяти связанных между собой элементов поли­тики, понимаемой в самом широком смысле этого слова: экономополитики, демополитики, социополитики, кратополитики и геополитики. При этом он характеризовал геополитику как “науку, которая рассматривает государство как географиче­ский организм или феномен в пространстве”.

Ведущий немецкий геополитический журнал “Zeitschrift f?r Geopolitik” (“Журнал геополитики”), основанный К. Хаусхофером, дал следующее оп­ределение, которое чаще всего цитируется в работах по геопо­литике: “Геополитика есть наука об отношениях земли и политических процессов. Она зиждется на широком фундаменте географии, прежде всего географии политической, которая есть наука о поли­тических организмах в пространстве и об их структуре. Более того, геополитика имеет целью обеспечить надлежащими инструкциями политическое действие и придать направление политической жизни в целом. Тем самым геополитика становится искусством, именно – искусством руководства практической политикой. Геополитика – это географический разум государства”.

Американский исследователь Л. Кристоф полагает, что геополитика покрывает область, параллельную и лежащую между политической наукой и политической географией. “Геополитика, – пишет он, — есть изучение политических явлений, во-первых, в их пространственном взаимоотношении и, во-вторых, в их отношении, зависимости и влиянии на Землю, а также на все те культурные факторы, которые составляют предмет челове­ческой географии... в ее широком понимании. Другими словами, гео­политика есть то, что этимологически предлагает само это слово, то есть географическая политика; не география, а именно политика, географически интерпретированная и проанализированная в соот­ветствии с ее географическим содержанием. Как наука промежуточ­ная она не имеет независимого поля исследования. Последнее опре­деляется в понятиях географии и политической науки в их взаимо­связи”.

Кристоф считает, что не существует принципиальной раз­ницы между геополитикой и политической географией как в самой области исследования, так и в методах исследования. Единственное реальное различие между той и другой состоит, по его мнению, в акценте и фокусе внимания. Политическая география, будучи пре­имущественно географией, делает акцент на географических явле­ниях, давая политическую интерпретацию и анализ политических аспектов. Геополитика, будучи преимущественно политикой, наобо­рот, концентрирует свое внимание на политических явлениях и стре­мится дать географическую интерпретацию и анализ географичес­ких аспектов этих явлений.

В современной политической и справочной литературе понятие “геополитика” трактуется порой настолько широко и многопланово, что в итоге она лишается специфических черт, делающих вся­кую область исследования научной дисциплиной. Геополитика ис­пользуется для оценки международно-политических позиций госу­дарств, их места в системе международных отношений, условий их участия в военно-политических союзах. Важное значение придается исследованиям комплекса экономических, политических, военно-стратегических, экологических, ресурсных и иных вопросов, игра­ющих важную роль в сохранении или изменении общемирового и регионального баланса сил.

Так, по-разному определяют геополитику в последних изданиях американской, британской, немецкой и международной энциклопедиях.

В “Энциклопедии Американа” (“Encyclopedia Americana”) геополитика рассматривается как наука, изучающая и анализирующая в единстве географические, исторические, политические и другие взаимодействующие факторы, оказывающие влияние на стратегический потенциал государства.

В “Энциклопедии Британика” (“The New Encyclopedia Britannica”) геополитика определяется следующим образом: “Геополитика – анализ географического влияния на силовые отношения в международной политике. Тео­ретики геополитики стремились продемонстрировать важность таких факторов, как границы, доступ к морям, стратегичес­кий контроль над территориями при формировании националь­ной политики”.

В немецкой “Брокгауз энциклопеди” (“Brokhaus Enzyklopдdie”) приводится такое определение геополитики: “Геополитика – область знания на пересечении государствоведения, истории и географии. Имеет своим источником политическую географию, но не идентична с ней. Швед Р.Челлен придумал термин “геополитика”, который в некотором смысле соответствовал термину “политические науки”. В современной англо-американской литературе поня­тие “геополитика” идентично понятию “политическая геогра­фия” в  ее прагматическом аспекте”.

В “Международной энциклопедии” (“Encyclopedia Internatio­nal”) геополитика опре­деляется как “дисциплина, исследующая отношения между континентальными и морскими ареалами и политикой с целью проведения соответствующей внешней политики. Она от­личается от политической географии тем, что оценивает гео­графические условия, границы, расселение населения и подоб­ные факторы с точки зрения интересов государства”.

Эти определения носят чер­ты национального своеобразия в развитии этой дисциплины в Великобритании, США и Германии. При этом важно отметить, что гео­политика, согласно всем этим определениям, является дисцип­линой, возникшей на стыке ряда других дисциплин: политической географии, истории, политологии, – и потому ее можно определить как одну из первых комплексных дисциплин в обществоведении. В некотором смысле геополитику можно рассматривать как предтечу очень популярного в настоящее время глобализма, глобального мышления, глобальных проблем. Как отмечалось еще в первом издании “Большой советской энциклопедии” (1929), “мировые горизонты империалистических держав приучали мыслить континентами”. Именно поэтому геополитика возникла в странах либо с большими колониальными традициями такими, как Великобритания, либо в молодых агрессивных колониальных державах  таких, как США и Германия, каковыми они являлись к началу XX в.

В Советском Союзе долгое время геополитика рассматривалась как буржуазный и нацистский вымысел, как лженаука и реакционная теория, оправдывающая территориальную экспансию империалистических государств. В 80-х годах XX в. произошла пере­оценка этого направления научной мысли. “Советский философ­ский энциклопедический словарь” (1989) уже определяет ее как западную политологическую концепцию, утверждающую, что “политика государств, в особенности внешняя, в основном предопределена различными географическими факторами: про­странственным расположением, наличием либо отсутствием оп­ределенных природных ресурсов, климатом, плотностью населе­ния и темпами его прироста и т.п.”.  Однако в советской научной литературе по-прежнему практически отсутство­вали серьезные исследования в этой об­ласти социально-философской мысли Запада, а те немногочисленные работы, которые появлялись, имели тенденцию крайне негативной трактовки геополитики, ее обличения, отрицания  в ней  рационального  зерна.

Геополитическая мысль в современной России находится в зачаточном состоянии. Действительно геополитические, научно обосно­ванные концепции и идеи только начинают появляться. В своих исследованиях российские ученые представляют свою позицию по этой проблеме, дают собственную оценку геополитике, пытаются определить, по словам Ю.В. Тихонравова, эту “такую странную и такую модную науку”. Он, в частности, считает, что “геополитику можно определить как отрасль знания, изучающую закономерности взаимодействия поли­тики с системой неполитических факторов, формирующих геогра­фическую среду (характер расположения, рельеф, климат, ландшафт, полезные ископаемые, экономика, экология, демография, социальная стратификация, военная мощь)”.

А.Г. Дугин утверждает, что “геополитика – это мировоззрение власти, наука о власти и для власти”, “дисциплина политических элит (как актуальных, так и альтернативных)”.

К.С. Гаджиев считает, что назрела необходимость ра­дикального пересмотра фундаментальных и методологических прин­ципов изучения современного мирового сообщества. В качестве одного из способов решения данной проблемы он предлагает “по-новому интерпретировать префикс гео- в термине “геополитика”: не как картографическое измерение международно-поли­тиче­ских реальностей, а как понимание мирового сообщества в виде еди­ной “завершенной” системы в масштабах всей планеты”.

В работах К.В. Плешакова, К. Э. Сорокина и других российских авторов предпринимаются попытки пре­одолеть географический детерминизм приверженцев традицион­ной геополитики. По мнению, К.В. Плешакова, гео­политика может быть определена не просто как объективная зависимость внешней политики той или иной нации от ее геогра­фического местоположения, а как объективная зависимость субъ­екта международных отношений от совокупности материальных факторов, позволяющих этому субъекту осуществлять контроль над пространством.

К.Э. Сорокин пришел к выводу, что в геополитике сущест­вует два раздела – геополитика фундаментальная, изучающая развитие геополитического пространства планеты со своей точки обзора, и геополитика прикладная, вырабатывающая прин­ципиальные рекомендации относительно генеральной линии по­ведения государств или группы государств на мировой арене. При­чем, последнюю                  К.Э. Сорокин называет геостратегией.

Подводя итог, можно сформулировать самое общее определение: геополи­тика – наука, изучающая взаимосвязь внешней политики государств с их географическим положением, климатом, природными ресурсами. При этом следует иметь в виду, что в теории международных отношений внешняя политика понимается, как продолжение внутренней политики государства, ее распространение на отношения с другими государствами с помощью различных средств и методов.

Геополитика рассматривает пространство с точки зрения государственной по­литики. Она более динамична по сравнению с по­литической географией. Геополитика как наука, – пишет политолог Э.А. Поздняков, – главное свое внимание направляет на раскрытие и изучение возможностей активного использования политикой факторов физической среды и воздействия на нее в интересах военной, экономической и экологической безопасности государства. В сферу же практической геополитики входит все, что связано с территориальными проблемами государства, его границами, с рациональным использованием и распределением ресурсов, включая и людские.

Геополитика все больше обогащается и наполняется кон­кретным содержанием, все активнее способствует изменениям в современном мире. Это становится возможным пото­му, что она опирается на научную базу многих дисциплин. Гео­политика стала не только реальным инструментом изменения мира, но все больше служит ключом к прогнозированию поли­тики ведущих стран и целых континентов.

Источники геополитики.

Геополитика возникла на базе трех научных подходов: цивилизационного, военно-стратегического и теорий географического детерминизма.

Цивилизационный подход получил в последнее время широкое распространение во многих общественных науках, особенно в истории. В его основу положено такое понятие, как “цивилизация”. По одному из определений цивилизация – это сообщество людей, имеющих общие фундаментальные основы ментальности, основополагающие духовные ценности и идеалы, устойчивые особые черты в социально-политиче­ской организации, экономике, культуре. При этом ментальность или менталитет (от фр. mentalitй – мышление, психология) – это общий духовный настрой населения той или иной страны или региона, устойчивые структуры сознания, совокупность социально-психологических установок и верований личности и общества.

С точки зрения цивилизационного подхода двигателем мировой истории является столкновение и взаимодействие цивилизаций.

Н.Я. Данилевский (1822–1885) – русский ученый-биолог, историк, социолог считается основоположником цивилизационного подхода к изучению исторического процесса. В своей книге “Россия и Европа” (1868) он высказал мысль о том, что главными действующими субъектами истории являются не государства или отдельные нации, а огромные культурно-религиозные общности. Их он назвал “культурно-историческими типами”. Впоследствии эти общности стали называть “цивилизациями”.

Первым среди русских исследователей Н.Я. Данилевский сфор­мулировал и научно обосновал тезис отчужденности Европы от России. Причина этой отчужденности, по его мнению, в прин­ципиальном цивилизационном различии двух мировых сил: “Европа не признает нас своими. Европейцы видят в России и сла­вянах не только чуждое, но и “враждебное начало”.

Он выдвинул основополагающее положение о необходимости приведения внеш­ней политики России в соответствие с объективными задачами развития и укрепления “славянского культурно-исторического типа”. Гораздо позже этот принцип – зона влияния одной цивилизации – получил название “большого пространства”.

В конце XIX – начале XX в. концепция Н.Я. Данилевского получила развитие в работах русского философа К.Н. Леонтьева (1831–1891), немецкого философа О. Шпенглера (1880–1936), русского ученого-евразийца П.Н. Савицкого (1895–1968), его ученика Л.Н. ГумилеваА. Дж. Тойнби (1889–1975). В своей многотомной работе “Постижение истории” он выделил 23 существовавшие в истории цивилизации и дал их подробную классификацию. В особый тип цивилизации он выделил “православно-русскую”. А. Тойнби предложил довольно оригинальную теорию истоков и развития цивилизаций, известную как теория “Вызова-и-Ответа”. (1912–1992). Наиболее же обстоятельно рассмотрел и развил эту концепцию крупнейший английский ученый-историк и социолог

Теория цивилизаций занимает умы ученых-геополитиков и сегодня. Так, много споров вызвала книга профессора Гарвард­ского университета С. Хантингтона “Столкновение цивилизаций?” (1993). Автор утверждает, что в XXI в. источником конфликтов будут не экономика или идеология, а цивилизационные различия. Основ­ные положения этой концепции будут рассмотрены ниже.

По мнению многих ученых, разрабатывающих цивилизационную теорию, географические границы цивилизаций опреде­ляют пределы “естественного” влияния великих держав, сферы их жизненных интересов и территории военно-политического контроля. В таком методологическом подходе к геополитике просматривается тенденция увести данную науку из зоны гео­графии, сделать ее универсальной дисциплиной.

Вторым источником геополитики, как считают многие ученые, были военно-стратегические теории. Признанными авторами таких теорий считаются итальянский мыслитель, историк Н. Макиавелли (1469–1527), немецкий военный теоретик и историк К. фон Клаузевиц (1780–1831), германский военачальник Х.И. Мольтке (1848–1916) и др.

Однако наиболее сильное влияние на разработку и углубление этих теорий оказал Альфред Мэхэн (1840–1914) – американский исследователь, автор теории “морского могущества”. Адмирал Мэхэн был военно-морским теоретиком и историком. В 1890 г. был напечатан его капитальный труд “Влияние морской мощи на историю”. Впоследствии вышли в свет ра­боты: “Влияние морской силы на Французскую Революцию и Империю” (1793–1812 гг.), “Заинтересованность Америки в морской силе в настоящем и будущем”, “Проблема Азии и ее воздействие на международную политику”, “Морская сила и ее отношение к войне” и много статей на военно-политические темы. Как видно из простого перечисления на­званий трудов адмирала, все они раскрывают одну тему: “Морская сила и ее влияние на историю”. Можно сказать, что Мэхэн в конце XIX – начале XX вв. создал программу деятель­ности идеологов и политиков талассократии (морского могущества), которая и была реализована во второй половине XX в.: победа в “холодной вой­не” с СССР, разрушение Советского Союза закрепили успех стратегии “морского могущества”.

Еще в конце XIX в. в работе “Влияние морской мощи на ис­торию” Мэхэн утверждал, что: “обладание морем или контроль над ним и пользование им являются теперь и всегда были великими факторами в истории мира”.

Этот автор ввел в научный оборот термин “прибрежные нации”. В частности, он писал: “Политика изменялась как с духом века, так и с характером и про­ницательностью правителей: но история прибрежных наций опреде­лялась не столько ловкостью и предусмотрительностью правительств, сколько условиями положения, протяженности и очертания береговой линии, численностью и характером народа, т. е. вообще тем, что на­зывается естественными условиями”.

На территории мирового пространства А. Мэхэн выделил особое пространство между 30-й и 40-й параллелями – “зону конфлик­та”, в которой, по его мнению, неизбежно, вне зависимости от воли конкретных политиков, сталкиваются интересы “морской империи”, контролирующей океанские просторы, и “сухопутной державы”, опирающейся на континентальное ядро Евразии. Имеются в виду Англия и Россия того времени. Морская империя, чтобы выжить, должна отбросить конти­нентальную державу как можно дальше в глубь Евразии. Ей важно завоевать прибрежную территорию, поставить под контроль “прибрежные нации, для чего надо окружить против­ника кольцом военно-морских баз”.

Видным разработчиком военно-стратегических концепций был русский генерал-фельдмаршал (последний фельдмаршал России) Д.А. Милютин (1816–1912).

Военно-стратегические теории внесли в методологию геопо­литики идею ключевых пунктов и зон, позволяющих контроли­ровать значительные территории потенциального противника. В наше время– время космических технологий (оборона, комму­никации) эти подходы получают качественно новое значение.

Третьим теоретическим источником геополитики являются концепции географического детерминизма. Это наиболее древ­ний источник познания. Идеи о влиянии географической среды (климата, почв, рек, морей и пр.) на историю и человека встре­чаются у Геродота, Гиппократа, Фукидида и других античных ав­торов. Полибий (ок. 200–ок. 120 до н.э.), например, объяснял суровость нравов жителей Аркадии (область в центральной части Греции) господством туманного и холодного климата: “По этой... причине народы представляют столь резкие отличия в ха­рактере, строении тела и в цвете кожи, а также в большинстве занятий”.

Аристотель (384-322 до н.э.) в труде “Политика” подчеркивал особенность геополитического положения острова Крит: “Остров Крит как бы предназначен к господству над Грецией и гео­графическое положение его прекрасно: он соприкасается с морем, во­круг которого почти все греки имеют свои места поселения; с одной стороны он находится на небольшом расстоянии от Пелопоннеса, с другой – от Азии...”.

Эпоха великих географических открытий яви­лась новым этапом развития идей географического детерминиз­ма. Французский ученый Ж. Боден (1530–1596) в работе “Шесть книг о государстве” (1577) вновь поднял интерес к проблеме географического детерминизма. Различия и изменения в государственном устройстве он объяснял тремя причинами: Божественной Волей, человеческим произволом и влиянием природы. На первое место по силе влияния природы он ставил географические причины, а наибольшее значение среди всех географических факторов придавал климату. Земной шар Ж. Боден делил на три части: жаркую  -  экваториальную, хо­лодную – полярную и умеренную – среднюю. Как и Полибий, он утверждал, что характер народов в первую очередь зависит от климатических условий их места развития. На севере живут более сильные физически и воинст­венные люди, на юге – более одаренные. При правильном взгляде на историю, полагал Ж. Боден, видно, что “величайшие полководцы приходят с севера, а искусство, философия и мате­матика рождаются на юге”.

Идеи географического детерминизма нашли широкое рас­пространение в XVIII-XIX вв. Особенно популярны они были во Франции. В работе “О духе законов” (1748) французский просветитель, философ Ш. Монтескье (1689–1755) главную причину в законодательном устройстве государств, подобно Бодену, видел в особенностях климата. В холодном климате, по­лагал Монтескье, люди более нравственны. В умеренном люди нравственно неустойчивы, потому что недостаточно определен­ные свойства этого климата не в состоянии дать им устойчи­вость. А жаркий климат ослабляет характер людей, что, по мыс­ли Монтескье, привело к развитию рабства.

В Англии эти идеи развивал историк Г. Бокль (1821–1862). Однако наибольшее рас­пространение они получили в Германии: философ И.Г. Гердер (1744–1803), географ и естествоиспытатель Алек­сандр фон Гумбольдт (1769–1859) полагали, что наибольшее влияние на развитие цивилизации оказывают география, даю­щая целостную картину мира и, в частности, климат, почва, географическое положение. Немецкий географ К. Риттер (1779–1859) утверждал, что “существование человека целиком связано с землей – тысячами цепких корней, которые невоз­можно вырвать”.

Наиболее глубоко, обстоятельно эти факторы наравне с другими были развиты немецким ученым Ф. Ратцелем и шведом Р. Челленом.

Функции геополитики.

Геополитика как научная дисциплина имеет многообразные связи с жизнью отдельного государства, союза государств, противо­стоящих блоков. Она отражает объективные связи и закономер­ности реальной жизни, что позволяет ей выполнять определен­ные функции. Наиболее важные функции геополитики – это познавательная, прогностическая, управленческая, идеологи­ческая. Некоторые ученые называют в качестве самостоятельных функций аксиологическую или оценочную и воспитательную или функцию политической социализации, формирования граж­данственности, политической культуры населения. Однако можно утверждать, что все они органически входят в вышеперечисленные.

Познавательная функция связана, прежде всего, с изучением тенденций геополитического развития стран и народов, анализом различных, связанных с ним, явлений, процессов и событий. Для научного понимания геополитической действительности чаще всего пользуются совокуп­ностью теоретических знаний из различных сфер жизни государств и на­родов, используя при этом методы сравнения, аналогий, экстраполяции1 . Широко применяют также и эмпирические2  исследования.

Все эти знания обеспечивают приоритет новых эмпирически обоснованных знаний о геополитической действительности. Делается это путем выявления и анализа новых фактов и тенденций изменения всей совокупности факторов геополитической жизни. Это слу­жит важной предпосылкой для понимания и объяснения гло­бальных и региональных сдвигов на геополитической карте ми­ра. Безусловно, для такого понимания и объяснения при­меняются общелогические методы: анализ и синтез, индукции и дедукции и т.д. Необходимо перерабатывать и обобщать огром­ный объем информации о конкретных геополитических явлени­ях, фактах, процессах. Могут применяться и другие психологи­ческие, социальные, специальные методы: контент-анализ доку­ментов, тестирование, социометрия и т.д. Это может быть ана­лиз действий, поступков, поведения, выступлений, заявлений участников политических событий небольшого региона, гло­бального блока или союза. Исследователь получает информа­цию, которая выражается в объективных и субъективных показателях. Первая группа информации дополняет и уточняет данные официальной статистики, изменений, протекающих в мире, вто­рая – это информация о мотивах, намерениях, целях деятельности различных субъектов мировой или региональной геополити­ки.

Познавательная ценность субъективной информации очень велика. Она раскрывает роль человеческого фактора в междуна­родной или региональной жизни, обращает внимание на субъек­тивно-психологические стороны геополитических процессов, позволяет видеть степень адекватности отражения объективных тенденций геополитического развития в сознании лидеров государств, блоков стран, социальных или этнических групп и народов, принимающих участие в мировых или регио­нальных событиях.

Значительный интерес для познания и прогноза представляют данные об участниках политических событий, подробности их социально-нравственных установок, данные об их потребностях и интере­сах, уровне культуры, мотивах, фактах реального и вербального поведения и даже их пристрастиях. Эмпирические ис­следования позволяют собрать информацию об общественном мнении в интересующем исследователя регионе или мнение на­родов тех или иных глобальных регионов, а также изучить мо­рально-психологическое настроение населения нужной части планеты. Кроме чисто информационной функции, а ее рассматривают как неотъемлемую часть познавательной, эмпириче­ские исследования позволяют выявлять новые тенденции геопо­литического развития, тем самым они обогащают теорию.

Прогностическая функция геополитики вытекает из познава­тельной, тесно смыкается с ней. Собственно, любые исследова­ния – теоретические, эмпирические – проводятся во многом для того, чтобы дать более или менее верный прогноз развития геополитических сил, полей, обозначить конфигурацию стран или союзов, их влияние на развитие международных, этнических отношений, уладить возможные локальные конфликты и вырабо­тать рекомендации для их предотвращения или урегулирования.

С одной стороны, ценность любого геополитического исследования, начиная от конкретных, эмпирических, и кончая теоретическими, в ко­торых дается анализ эмпирического материала, состоит в том, насколько адекватно, точно они отражают тенденции многооб­разных геополитических процессов. С другой – она определяется наличием в этих исследованиях научно обоснованных прогнозов, а также тем, насколько эти прогнозы будут способст­вовать геополитическим изменениям в интересах человека, страны, региона, всего человечества в це­лом.

В подготовке краткосрочных и долгосрочных прогнозов геополитических изменений регионального или глобального ха­рактера важную роль играет мониторинг – слежение за прохо­дящими процессами. Применение методов сравнения, аналогий и т.п. позволит заранее предупреждать нежелательные геопо­литические события.

Управленческая функция геополитики проявляется, прежде всего, в сборе и анализе эмпирической информации и выработке на ее основе конкретных управленческих решений и рекомендаций. Без оп­тимального объема информации, без должного ее анализа, вы­водов и рекомендаций ученых политическим лидерам, военным руководителям, экономистам невозможно принимать верные решения, управлять геополитическими процессами, и в целом руководить конкретной сферой общественной, политической, финансово-экономической жизни. При управлении любым ви­дом деятельности, подготовке управленческих решений важно хорошо проанализировать проблемную ситуацию, дать правиль­ную оценку соотношения различных сил, факторов – политиче­ских, географических, экономических, военных и т.п., знать уровень влияния субъектов всех событий, определить степень риска – политического, военного, социального, экономического и т.п., наметить конкретные меры противодействия оппозици­онным, противо-действующим силам и т.д.

Таким образом, управленческая функция геополитики конкретно про­является в том, что ее прикладная часть напрямую участвует в подготовке и разработке практических рекомендаций для управ­ления геополитическими событиями. Практические рекомендации в геополитике делятся чаще всего на две группы: объективные и субъективные.

Первая груп­па факторов предполагает объективные условия человеческой жизнедеятельности. Анализируя их влияние на конкретную систему геополитических отношений, исследователь, ученый, политический лидер, военачальник и т.д. опирается на конкретную информацию, получаемую в ходе исследования, сбора разведданных и т.п. После анализа информации определяются тенден­ции развития событий: от факта, конкретного случая или явле­ния к обобщению. Затем даются рекомендации для теоретиче­ского обобщения. Но уровень рекомендаций может остаться чисто прикладным, утилитарно-прагматическим, носящим сию­минутный характер и не иметь существенного значения для нау­ки. В данном случае многое зависит от умения анализировать, от уровня подготовки специалиста-аналитика, т.е. большое зна­чение имеет субъективная сторона вопроса. Кроме того, субъек­тивная группа факторов включает интересы, мотивы, цели, на­мерения, ценностные ориентации и установки, идеологическую и мировоззренческую позиции и т.д. Это важно знать, чтобы определить степень отклонения от прогнозируемого управленче­ского решения. Итак, можно утверждать, что геополитика – это наука управлять и править.

Идеологическая функция геополитики так же многогранна, как и предыдущие. Сама по себе геополитика долгие десяти­летия была яблоком идеологического раздора и считалась в СССР, как уже отмечалось, лженаукой, идеологией империализма, фашизма, оправ­дывающей агрессивные устремления высокоразвитых стран к мировому господству. Это действительно было и есть. Эта сто­рона геополитики носила и носит чисто апологетический харак­тер. Часто на практике она выступает как адвокат сильных мира сего.

Однопо­лярный мир, сложившийся после разрушения системы коллек­тивной безопасности стран Восточной Европы, после распада СССР подтверждает, что идеологическая сторона геополитической функции усилилась. Примеров тому бесчис­ленное множество. Например, интересы, прежде всего США, Ве­ликобритании, Германии, Японии и других высокоразвитых стран выдаются ими за общечеловеческие интересы и ценности. НАТО от имени ООН или Совета Безопасности ООН, а порой и не спрашивая их разрешения, берет на себя функции мирового жан­дарма. Так было в Ираке, Ливии, Югославии.

Методы геополитики.

Геополитика использует разные методы изучения соответствую­щих явлений и процессов. Как правило, эти методы разрабаты­вались в других науках: политической географии, истории, со­циологии, политологии и т.д. В принципе это могут быть любые методы, применяемые наукой. Поэтому главные методы геополитики – системный, деятельностный, срав­нительный, исторический, нормативно-ценностный, функцио­нальный, институциональный. Можно также говорить об антропологическом методе, общелогиче­ских и методах эмпирических исследований и др.

Системный метод в качестве основного принципа берет структурно-функциональный подход, которым хорошо владели немецкий философ и экономист К. Маркс (1818–1883), американский социолог-теоретик Т. Парсонс (1902–1979) и некоторые другие эконо­мисты, социологи, политологи. Принято считать, что системный подход в социологии и политологии детально разработан в 50-60-х годах нынешнего века           Т. Парсонсом. Суть этого метода – в рассмотрении любой сферы общественной жизни, науки и, в ча­стности, геополитики, как целостного, сложно организованного и саморегулирующегося организма, находящегося в непрерыв­ном взаимодействии с окружающей средой через входы и выхо­ды системы. Любая система стремится к самосохранению (геополитическая не исключение) и выполняет определенные функции, среди них важнейшей является распределение ценно­стей и ресурсов и обеспечение принятия гражданами распреде­лительных решений в качестве обязательных.

Деятельностный метод в науке (особенно политологии, пси­хологии, социологии и др.) называют психологическим или со­циально-психологическим. Он ориентирован на изучение зави­симости поведения индивидов или групп от их включения в бо­лее глобальные общности, а также на исследование психологи­ческих характеристик наций, классов, толпы, малых групп и т.п.

В геополитике деятельностный метод направлен на анализ геополитической картины в её динамике. Он рассматривает ее как специфический вид живой и овеществленной деятель­ности, как циклический процесс, имеющий определенные ста­дии или этапы. Это определение целей деятельности, принятие решений; организация масс и мобилизация ресурсов на их осу­ществление; регулирование деятельности групп, масс; контроль за достижением поставленных целей; анализ результатов дея­тельности и постановка новых целей и задач. Этот метод составляет методологическую базу теории гео­политических решений.

Как считают многие ученые, специфическим развитием и конкретизацией деятельностного подхода выступает критико-диалектический метод, который ориентирует на критический анализ явлений, фактов, течений в геополитике, выяснение про­тиворечий как источника самодвижения в обществе, источника экономических, социально-политических, геополитических из­менений. Этот метод широко использовался марксистами, не­омарксистами, в леволиберальной и социал-демократической мысли и т.д. Этот метод плодотворен и активно применяется до сих пор.

Сравнительный метод широко распространен во многих нау­ках об обществе: в истории, социологии, географии и политологии. Его использовали Платон, Аристотель и другие мыслите­ли античного мира. В социологию его ввел французский философ О. Конт (1798–1857). Политология, отделившись от социологии, взяла его на вооружение. Геопо­литика как синтетическая наука также широко пользуется этим методом. Он предполагает сопоставление однотипных явлений жизни для выделения их общих черт и специфики, нахождения оптимальных путей решения задач и т.п. Этот метод позволяет плодотворно использовать опыт других народов и государств. Безусловно, это должно быть не слепое копирование тех или иных способов достижения геополитических целей, а творческое решение задач применительно к условиям, месту и времени.

Исторический метод также издавна применяется во всех об­щественных науках. Он требует изучения всех явлений жизни в последовательном временном развитии, выявлении связи про­шлого, настоящего и будущего. Этот метод в геополитике, как и в философии, социологии, истории, политологии, – один из важнейших. Первый русский профессиональный социолог М.М. Ковалевский (1851–1916) на базе сравнительного и истори­ческого методов предложил историко-сравнительный метод. Он хорошо известен и не нуждается в особых комментариях.

Нормативно-ценностный метод включает в себя выяснение значения тех или иных фактов, явлений для государства, личности; оценку этих фактов или яв­лений для блага страны, индивида. Оценка дается с позиций справедливости или несправедливости, уважения или попрания свободы народов других стран. При этом предполагается, что политик, государственный деятель должен в своей деятельности, при принятии решений исходить из этических ценностей и норм и в соответствии с ними вести себя. Этот метод, безуслов­но, страдает многими недостатками. Чаще всего реальная поли­тика и моральные нормы лежат в разных плоскостях. Норматив­ный метод, как правило, идеализирует политику и политических лидеров, принимающих порой непродуманные политические решения, меняющие коренным образом геополитическую кар­тину мира. Нормативный метод часто бывает оторван от реальности. Его слабость – в относительности ценностных суждений, их зависимости от социального положения и индивидуальных особен­ностей людей. Но он придает геополитике человеческое измере­ние, вносит в нее определенное нравственное начало.

Функциональный метод требует тщательного изучения зави­симостей между различными сферами общественной жизни или отношениями между странами или группой стран: их экономи­ческими, политическими отношениями, уровнями военных кон­тактов или противостояния, степенью урбанизации населения, его плотности, политической активности, высоты морально-психологического духа и т.п. Этот метод практически далек от этических оценок геополитических решений и базируется на позитивистско-прагматических установках. Одним из первых этот метод широко использовал известный итальянский поли­тик, мыслитель Н. Макиавелли. В книге “Государь” он провоз­гласил отказ в реальной политике не только от религиозных догм, но и от этических ценностей. Его методологической уста­новкой был анализ реальной жизни, политики во всей ее проти­воречивости.

Сведения об этом методе будут неполными, если не сказать о примыкающем к нему бихевиористском методе. Последний широко использует методы естественных наук и конкретных со­циологических исследований. Он требует ясности, четкости, од­нозначности и проверяемости знаний опытом. Требования бихе­виористского метода применительно к политике сформулировал в 1880 г.  Вудро Вильсон. Суть их сводилась к следующему:

1.         Политика (и геополитика) имеет личностное измерение. Действия людей (их интересы) фокусирует и выражает конкрет­ная личность. Она и является главным объектом исследования.

2.         Главным в поведении и действиях людей являются психологические мотивы. Они могут быть социально обусловле­ны, но могут иметь специфическую индивидуальную природу.

3.         Широкое использование методов естественных наук, в ча­стности, количественные измерения, когда можно применять математические, статистические данные и т.п.

Институциональный метод ориентирует на изучение деятель­ности институтов, с помощью которых осуществляется полити­ческая деятельность, т.е.  функционирование государства, партий, организаций и объединений и т.п. Этот метод до начала XX в. был ведущим в политологии, находил широкое применение в социологии, геополитике. Само понятие “социальный институт” пришло в науку из социологии, а ввел в научный оборот этот термин английский социолог-позитивист   Г. Спенсер (1820–1903).

Имеет смысл отметить и антропологический метод. На первое место по важности он ставит не социальные факторы, а природу чело­века, имеющего большой набор потребностей, прежде всего ма­териальных (в воздухе, воде, пище, одежде, жилище, безопасно­сти, духовном развитии и т.п.). Сторонники этого метода видят в человеке родовое существо и это понятие считают принципи­ально важным. Человек воспринимается как существо биологи­ческое, социальное и разумное, изначально обладающее свобо­дой. Род человеческий един независимо от расовых, географиче­ских, социальных и иных различий, все люди равноправны. Этот метод предлагает не ограничиваться изучением социальной среды или рациональной мотивации при принятии важных ре­шений – политических, экономических, социальных, военных и т.д., но выявлять, изучать иррациональные, инстинктивные мотивы поведения, детерминированные человеческой природой.

Общелогические методы относятся в большей степени к орга­низации и процедуре познавательного процесса, связанного с геополитическими действиями, изменениями. В эту группу вхо­дят анализ и синтез, индукция и дедукция, абстрагирование и восхождение от абстрактного к конкретному, сочетание анализа исторического и логического, все виды эксперимента, модели­рование, кибернетические, математические, прогностические и другие методы.

Методы эмпирических исследований пришли в геополитику, и вообще в науку, из социологии, статистики, кибернетики и других наук. К ним относятся анализ документов, опросы, экс­перименты, теория игр и др.

Основные категории геополитической науки.

Основной категорией геополитики является категория “контроль над пространством”. Именно ее, как правило, развивают все геополитические теории. Геополи­тика изучает основы, возможности, механизм и формы контроля пространства со стороны политических институтов, в первую очередь со стороны государств и союзов государств. Территория, которую контролирует или стремится контролировать государст­во, характеризуется, прежде всего, степенью освоенности цен­тром, уровнем развития их связей. Пространство, контролируе­мое государством или союзом государств, называют чаще всего геополи­тическим полем. Геополитик К.В. Плешаков предложил следующую классифика­цию подобных полей:

1.         Эндемическое поле (от греч. endemos – местный) – про­странство, контролируемое государством продолжительное вре­мя. Принадлежность этой территории данной национальной общности признают соседи.

2.         Пограничное поле – территория, находящаяся под кон­тролем данного государства, но недостаточно демографически, экономически, политически освоенная. Чаще всего таким полем бывают пространства, населенные национальными меньшинст­вами. Сопредельные государства иногда ставят под сомнение принадлежность этих территорий, но все же не рассматривают их как свои. Именно к числу таковых полей относятся огромные Азиатские, Северо-Восточные, Дальневосточные регионы Рос­сии, а также Кавказ, Калининградская область, Карелия и му­сульманский анклав на Волге.

3.         Перекрестное поле – пространство, на которое претендует несколько сопредельных государств. К таким пространствам относятся большие территории бывшего СССР, населенные преимуще­ственно русскими и русскоговорящим населением, не по своей воле оказавшимися в составе “независимых государств” (СНГ).

4.         Тотальное поле – непрерывное пространство, находящееся под контролем национальной общности. Это, например, территория современной России. В перспективе союз с Белоруссией при разумном подходе к нему дает историческую возможность расширить его.

5.         Геополитическая опорная точка – место (территория), на­ходящееся вне тотального поля, контролируемое каким-либо государством, но коммуникации к этой территории контроли­руются другим или другими государствами. Например, опорной точкой России сейчас выступает Калининградская область.

6.         Метаполе – пространство, осваиваемое одновременно несколькими странами, государствами. Чаще всего это освоение идет в условиях геополитического давления извне.

С глубокой древности известны различные формы контроля над освоенным геополитическим пространством. Это военный, политический, экономический, демографический, коммуника­ционный, религиозный и другие виды контроля. С конца XX в. все большую роль играет информационно-идеологиче­ский, тех­нологический и культурно-цивилизационный контроль. Эти формы контроля чаще всего используются в различных сочета­ниях, так как геополитический подход требует учета всех факто­ров в межгосударственном взаимодействии, прежде всего гео­графических, экономических, военных, демографических, поли­тических, культурно-религиозных, этнических.

Одной из категорий геополитики является категория “геополитические отношения”. Под ней подразумевается относительное единство и борьба различных мировых сил. Чаще всего это борьба противоположностей: суши и моря, центра и периферии. Единство в мировом историческом процессе – явление временное. Видному политическому деятелю Великобритании Уинстону Черчиллю (1874–1965) принадлежит мысль о том, что у Англии нет постоянных друзей, союзников, у нее есть только постоянные политические (геополитические) интересы. Поэтому абсолютна только борьба противоположностей. Она постоянна. Отсюда следующей важ­ной категорией геополитики является понятие “баланс сил”. После распада СССР баланс сил в мире значительно из­менился. Мир перестал быть биполярным. Запад, пользуясь этой ситуацией, навязывает России свои правила игры на мировой арене, пытается создать новый мировой порядок за счет России. И это грозит непредвиденными последствиями для всего мира.

Важной категорией геополитики является понятие “политиче­ское пространство”, которое очерчено границами. Политическое пространство – это один из главных признаков государства. Та­ковым его делают определенные границы, выступающие факто­ром его безопасности. В геополитике весьма важную роль игра­ют пространственные отношения между государствами. В каче­стве таковых выступают границы. Геополитическая проблема границ возникает всегда, когда начинается борьба за контроль, присоединение, освоение политического пространства. Граница между государствами, даже самыми дружественными, – это всегда политико-стратегическая линия разделения их интересов.

Эту особенность отметил Ф. Ратцель. В частности, он утвер­ждал, что граница есть периферийный орган государства и как таковой служит свидетельством его роста, силы или слабости, из­менений в этом организме. В немецкой геополитике проблема границ – главная тема исследований. Хаусхофер культивировал у немецкого народа не только чувства геополитические, но и “чувства границ”. Он отмечал, что нельзя рассматривать грани­цы как что-то навсегда данное, они – живые органы, расши­ряющиеся и сжимающиеся подобно коже и другим защитным органам человеческого тела.

Одним из первых исследовал проблему границы британский политический деятель, консерватор Дж.Н. Керзон (1859–1925). Будучи вице-королем Индии, он хорошо изучил азиатский опыт размежевания, отметив, что многие народы Азии избегают жестко фиксированных границ, что связано во многом с их кочевым образом жизни и с непри­ятием всяких регламентирующих установок. Граница как жестко зафиксированная линия характерна в основном для стран Евро­пы. При острых пограничных спорах между государствами Кер­зон рекомендовал создавать буферное образование.

Граница выполняет определенные функции: ограничения или исключения въезда нежелательных лиц, недопущения кон­тактов между жителями сопредельных государств, задержания преступников, контрабандистов, сбора пошлин с ввозимых или вывозимых товаров, контроля за квотами ввозимых товаров, за движением валюты, полетами, санитарного контроля и т.д. С определенной долей условности границы делят на естест­венные и искусственные.

Одной из основных категорией геополитики является также понятие “инте­рес”. Зная, в чем заключается интерес государства, нации, не­трудно определить общий стратегический курс страны. Интере­сы могут быть: классовые, национальные, государственные. Ес­ли существует нация-государство, то национальные, государственные интересы совпадают.

В мире идет объективный процесс глобализации международной жизни. По мере того как люди и институты теряют самостоя­тельность, они все более и более стремятся защитить свои инте­ресы, добиться психологического комфорта, тяготеют к общностям, к которым они принадлежат (этническим, религиозным, классовым и т.д.). Процесс глобализации генерирует консолида­цию этнических меньшинств, увеличивает волну религиозного фундаментализма. Так, некоторые исследователи считают, что всплеск национализма в годы перестройки был, в частности, реакцией на попытку руководства страны ввести СССР в общеевропейский дом.

Если говорить о государственных интересах, то самые главные из них сформулированы в международных документах: Уставе ООН, Заключительном акте Совещания в Хельсинки, Основополагающем Акте взаимоотношений России и НАТО и т.д. В подобных источни­ках международного права фиксируются политическая незави­симость страны, группы стран, условия их физического выжива­ния, недопустимость любого вмешательства извне в жизнь госу­дарства, неприкосновенность его границ и т.д.

В качестве государственных интересов страны могут высту­пать наращивание ресурсной базы, а на ее основе – экономиче­ской, военной, финансовой, научно-технической и другой мощи страны, усиление ее геополитического влияния, рост благосос­тояния населения, культурный, нравственный, интеллектуаль­ный прогресс общества. Специфика географического положения страны, внутриполитическая, социально-экономическая ситуа­ции, национально-куль­турные и цивилизационные особенности, уровень авторитета страны в мировом сообществе – все это формирует содержание государственных интересов. При этом географические, природно-ресурсные, экономические факторы играют особую роль.

Безусловно, весь комплекс государственных интересов надо рассматривать не в статике, а в динамике. Наибольший удель­ный вес из них имеют те, что подтверждаются нормами между­народного права. Справедливыми будут и те интересы страны, что не нарушают интересов других государств. Конечно, на практике чаще всего в качестве судьи, определяющего “нарушают – не нарушают мои интересы”, выступают те государства, кото­рые обладают реальной силой: военной, экономической, финан­совой.

Так, общеизвестны многочисленные факты вмеша­тельства США во внутренние дела латиноамериканских, арабских стран, а в последнее время Юго­славии и т.п. Дело в том, что содержание “государственных ин­тересов” объективно. Однако трактуют его субъекты – лидеры стран по-своему. Они же берут на себя роль выразителей госу­дарственных интересов, обосновывают первоочередность целей, решения внутренних и внешних задач. В авторитарных и демо­кратических государствах механизмы достижения целей и задач различны. Но в абсолютном большинстве стран решающую роль играли и играют мощные финансовые группы – олигархии. Главными объектами их интересов на рубеже веков являются природные ресурсы и рынки сбыта готовой продукции (а в перспек­тиве эта проблема значительно обострится).

С рассмотренной категорией тесно связано и такое базовое понятие науки геополитики, как “механизм реализации государст­венных интересов”. Какие принципы, нормы права, морали, по­литики должны быть приоритетными при отстаивании этих ин­тересов? Практика показывает, что на первый план выступают прагматические интересы, которые достигаются силой без учета каких-либо норм и принципов морали. Разница была и есть в том, что одни – геополитически сильные государства или их группа – хотят сразу и все, другие – по частям и постепенно. Одни пы­таются реализовать свои государственные интересы путем ак­тивной, а другие – ползучей экспансии. Эти методы нарабатывались веками, они имеют свою историю и методологию. Одни идут по пути укрепления нацио­нальной геополитической силы (Китай, Япония), другие – по пути создания новых коалиций. Внутри этих коалиций (НАТО, ЕС и др.) идет постоянная скрытая или явная борьба за лидерство как внутри коалиций, так и в ключевых районах мира.

Мощь (могущество) государства исторически проявлялась в первую очередь как мощь военная. История оставила многочис­ленные письменные памятники, которые свидетельствуют о том, что всегда побеждал тот, кто был лучше вооружен, чьи войска были лучше организованы, выучены, более мобильны, дисципли­нированны и т.п. Военная мощь возрастала по мере научно-технического прогресса, наработок военной мысли. Все это вку­пе с географическими факторами работало на становление или упадок мощи государства. Геополитические конфликты возни­кали чаще всего вокруг разделов и переделов мира, за спорные территории, за расширение сфер влияния.

Государственная мощь определяется также уровнем экономического, финансового, интел­лектуального потенциала. Вторая половина XX в. показала, что борьба за передел мира может вестись не только с применением военной силы, но и путем экономической, финансовой, куль­турно-идеологической экспансии. Многие современные геопо­литики полагают, что “мощь страны – это комплексный показа­тель взаимодействующих в системе факторов”. Его величина не абсо­лютная, измеряемая какими-то единицами, а относительная, т. е. проявляющаяся в процессе участия государств в международ­ных отношениях и оцениваемая по ее результатам. В определенной степени элементы мощи государства взаимозаменяемы.

Государственные интересы порождают те или иные действия стран и народов. Эти действия могут носить оборонительный или наступательный, захватнический или освободительный ха­рактер. В геополитике чаще всего применяется категория “экспан­сия”, под которой обычно понимаются какие-либо территориаль­ные приобретения или установление военно-политических сфер влияния. Практика показала, что экспансия может быть не только военной, но и экономической (торговой, финансовой и т.п.), а также культурно-идеологической, информационной и т.д. В начале XXI в. главным видом экспансии остается терри­ториальная – борьба за сырьевые ресурсы суши и моря, за био­ресурсы – за выживание.

Территориальные приобретения – это чаще всего долгосрочные приобретения, это “жизненное пространство”. Россия объективно стала страной, притягивающей интересы сопредельных и дальних государств, желающих потеснить ее, “полакомиться” ее террито­риями, вытеснить из других регионов земного шара. Так, Турция в одностороннем порядке изменила толкование соглашений 1936 г. о статусе Черноморских проливов. Россия медленно, но упорно оттесняется от богатств Антарктиды. Китай ведет против России тихую ползучую демографическую экспансию, внедрив в демографическое тело Российской Федерации, по некоторым оценкам, уже около 2 млн. своих сограждан. В силу ряда причин экспансия против России носит в основном “мягкий характер”. Иные ее формы могли бы повлечь осужде­ние мировым сообществом, активное сопротивление россиян и т.п. Однако, очевидно, что главным препятствием для осуществления более жесткой экспансии является ракетно-ядерный потенциал России.

В XXI в. по мере обострения и глоба­лизации ресурсного кризиса, особенно энергоносителей, роста народонаселения, истощения и сокращения площадей плодород­ных земель, экологического напряжения, вероятно, в мировые отношения вернется жесткий вариант территориальной экспансии.

“Органическая школа” Ф. Ратцеля.

К основателям классической геополитики конца XIX – первой половины XX века можно отнести таких авторов, как Ф. Ратцель (Германия), Р. Челлен (Швеция), А.Т. Мэхэн, X. Маккиндер, Дж. Фейргрив, дополнивший схему Маккиндера (Великобритания), И. Боумен и                  Н. Спайкмен (США).

Первоначально геополитика пони­малась всецело в терминах завоевания прямого (военного и политического) контроля над соответствующими территориями. Не слу­чайно одним из первых, кто предпринял попытку связать между собой политику и географию и изучить политику того или иного государства, исходя из его географического положения, был Фридрих Ратцель (1844–1904) – немецкий ученый, рассматривавший государство не в статике, как постоянное, неизменное образование, а в динамике.

Своим возникновением классическая геополитика обязана именно Ф. Ратцелю. Его можно считать подлинным “отцом” геополитики: “Без Ратцеля развитие геополитики было бы немыслимо, – писал в 1929 г. немецкий исследователь О. Маулль, – поэтому Челлен, например, или кто-либо другой не может быть назван, как это иногда случается по невежеству, от­цом геополитики. Им является Ратцель”. Однако сам Ратцель этого термина в своих трудах не использовал, а писал о “политичес­кой географии”. Следует отметить, что Ратцель действительно яв­ляется одним из основоположников политической географии в современном понимании содержания данной науки.

Ратцель закончил Политехнический университет в Карлсруэ, где прослушал курсы геологии, палеонтологии и зоологии. Свое обра­зование он завершил в знаменитом Гейдельбергском университете. В дальнейшем он занимался исследованиями в области демографии и этнологии, преподавал географию в Мюнхене и Лейпциге. Наряду с наукой Ратцель интересовался и политикой, занимая националистические позиции.

Ратцель был другом и учеником профессора Э. Геккеля (1834–1919), который ввел в научный оборот термин “экология”. Сам Геккель был прямым учеником Ч. Дарвина, поэтому неудивительно, что при разработке своего учения Ратцель использовал многие дарвиновские идеи, оказавшие, как известно, большое влияние на общественные науки, в частности в форме “со­циал-дарвинизма”.

Под влиянием дарвиновских идей Ратцель рас­сматривал государство как живой организм, борющийся за свое су­ществование. В этом плане Ратцель является также прямым продол­жателем всей школы немецкой “органической” социологии, наибо­лее ярким представителем которой был Ф. Теннис (1855–1936) – один из родоначальников профессиональной социологии в Германии, называвший расизм “современным варварством” и де­монстративно ушедший с поста президента Немецкого социологи­ческого общества после прихода нацистов к власти.

Приверженец “органической” или “органицистской” школы, Ратцель во многом основывал свою систему на популярных в XIX веке принципах эволюции и есте­ственных наук вообще. Развивая идеи географического детерминиз­ма в духе К. Риттера и Г. Спенсера, Ратцель переносил в социальную об­ласть закономерности развития животного и растительного мира. Так, он рассматривал земной шар как единое целое, неразрывной частью которого является человек. Он считал, что человек должен приспо­сабливаться к своей среде точно так же, как это свойственно флоре и фауне.

Как уже говорилось, многие предшественники Ратцеля – и Мон­тескье, и Гердер, и Риттер – отмечали зависимость между размера­ми государства и его силой, но Ратцель первым пришел к выводу, что пространство есть наиболее важный политико-географический фактор. Главным, что отличало его концепцию от других, было убеж­дение, что пространство – это не просто территория, занимаемая государством и являющаяся одним из атрибутов его силы. Простран­ство само есть политическая сила. Таким образом, пространство в концепции Ратцеля есть нечто большее, чем физико-географичес­кое понятие. Оно представляет собой те природные рамки, в кото­рых происходит экспансия народов. Каждое государство и народ имеют свою “пространственную концепцию”, то есть идею о воз­можных пределах своих территориальных владений. Упадок государ­ства, считал Ратцель, есть результат слабеющей пространственной концепции и слабеющего пространственного чувства. Простран­ство обусловливает не только физическую эволюцию народа, но также и его ментальное отношение к окружающему миру. Взгляд человека на мир зависит от пространства, в котором он живет.

На Ратцеля в значительной степени повлияло знакомство с Се­верной Америкой, которую он хорошо изучил и которой посвятил две книги: “Карты североамериканских городов и цивилизаций” (1874) и “Соединенные Штаты Северной Америки” (1878–1880). Ратцель за­метил, что “чувство пространства” у американцев развито в высшей степени, так как они были поставлены перед задачей освоения “пу­стых” пространств, имея за плечами значительный “политико-гео­графический” опыт европейской истории. Следовательно, американ­цы осмысленно осуществляли то, к чему Старый Свет приходит интуитивно и постепенно. Так, у Ратцеля мы сталкивается с первы­ми формулировками важной геополитической концепции – кон­цепции “мировой державы” (Weltmacht). Ратцель заметил, что боль­шие страны в своем развитии имеют тенденцию к максимальной географической экспансии, выходящей постепенно на планетарный уровень. Следовательно, рано или поздно географическое развитие должно подойти к своей континентальной фазе. Применяя этот прин­цип, выведенный из американского опыта политического и страте­гического объединения континентальных пространств, к Германии, Ратцель предрекал ей судьбу континентальной державы.

В 1882 г. вышел фундаментальный труд Ратцеля “Антропогеография”, в котором он сформулиро­вал свои основные идеи: связь эволюции народов и демографии с географическими данными, влияние рельефа местности на куль­турное и политическое становление народов и т.д.

При рассмотрении формирования геополитического учения зна­чительный интерес представляет тот факт, что именно описательная политическая география натолкнула геополитиков на вопрос о географической обусловленности развития государства. Это положение было развито Ратцелем в его основном геополитическом тезисе о географической обус­ловленности не только становления и развития государства, но и всех политических явлений.

Для развернутой в “Антропогеографии” методологии Ратцеля характерно утверждение о непосредственных отношениях между человеком и географической средой, государством и землей. Поли­тическая жизнь, по Ратцелю, обусловлена непосредственным воз­действием географической среды, а государство “так же старо, как семья и общество” и представляет собой “единство народа с извес­тным почвенным пространством” и особый биологический орга­низм.

В следующей своей работе “Народоведение” (1893) Ратцель поставил в центр исследования географическую обусловленность политической жизни и проследил отношение внешней политики государства к географическому пространству. Он рассматривал государство как биологический организм в тесной и неразрывной связи со свойствами населяющего его этноса, частично – со свойствами земли и природными условиями в целом.

Главный труд Ратцеля “Политическая география” увидел свет в 1897 г. В этой работе Ратцель показывает, что почва является осново-полагающей неизменной данностью, вок­руг которой вращаются интересы народов. Движение истории предопределено почвой и территорией. Ратцель исходил из того, что человеческая история – это история приспособления людей к ок­ружающей их среде. Далее следует эволюционистский вывод о том, что “государство является живым организмом”, но организмом, “укорененным в почве”.

В “Политической географии” Ратцель пытался рассматривать государство не с точки зрения такого известного и “разработанного” в прошлом географи­ческого фактора, как климат, а с позиции отношений государства и Земли. Отсюда его основной девиз: “Государство нуждается в земле, чтобы жить”. Он считал, что такой строго географический фактор, как поверхность Земли, определяет не только государство как таковое, но и его политическую организацию. Развитие государства и его форма без каких-либо промежуточных звеньев непосредственно зависит от территории, границ и пространственного отношения с другими государствами.

Согласно Ратцелю, государство возникло потому, что все общество нуждалось в нем для защиты своих общих интересов. “Проявлением органического характера государства является то, что оно движется и растет как целое”. Государство складывается из территориального рельефа, размера, и из их осмысления народом. Таким образом, в государстве отражается объективная географическая данность и субъективное общенациональное осмысление этой даннос­ти, выраженное в политике. “Нормальным” государством Ратцель считает такое, которое наиболее органично сочетает географичес­кие, демографические и этнокультурные параметры нации.

Из такого органицистского подхода ясно видно, что простран­ственная экспансия государства понимается Ратцелем как естествен­ный живой процесс, подобный росту живых организмов. Государ­ство, рассматриваемое как биологический организм, подвержено тем же влияниям, что и все живое.

Таким образом, в “Политической географии” Ратцель обосновал тезис о том, что государство представляет собой биологический организм, действующий в соответствии с биологическими закона­ми. Более того, Ратцель видел в государстве продукт органической эволюции, укорененный в земле подобно дереву. Сущностные ха­рактеристики государства поэтому определяются его территорией и местоположением, и его процветание зависит от того, насколько успешно государство приспосабливается к условиям среды. Одним из основных путей наращивания мощи этого организма, считал Рат­цель, является территориальная экспансия, или расширение жиз­ненного пространства (Lebensraum). С помощью этого понятия он пытался обосновать мысль о том, что основные экономические и политические проблемы Германии вызваны несправедливыми, слиш­ком тесными границами, стесняющими ее динамическое развитие.

Органицистский подход Ратцеля сказывается и в отношении к самому пространству . Это “пространство” переходит из количествен­ной материальной категории в новое качество, становясь “жизнен­ной сферой”, “жизненным пространством”, некоей “геобиосредой”. Отсюда вытекают два других важных термина Ратцеля: “простран­ственный смысл”, “чувство пространства” (Sinn) и “жизненная энер­гия” (Lebensenergie). Эти термины близки друг к другу и обозначают некое особое качество, присущее географическим системам и пре­допределяющее их политическое оформление в истории народов и государств.

Все эти тезисы являются основополагающими принципами гео­политики в той форме, в которой она разовьется несколько позднее у последователей Ратцеля. Более того, отношение к государству как к “живому пространственному, укорененному в почву организму” есть главная мысль и ось геополитической методики. Такой подход ориентирован на синтетическое исследование всего комплекса яв­лений независимо от того, принадлежат ли они человеческой или нечеловеческой сфере. Пространство как конкретное выражение при­роды, окружающей среды, рассматривается как непрерывное жиз­ненное тело этноса, это пространство населяющего.

Отношение к государству как к живому организму предполага­ло отказ от концепции “нерушимости границ”. Государство рожда­ется, растет, умирает, подобно живому существу. Следовательно, его пространственное расширение и сжатие являются естествен­ными процессами, связанными с его внутренним жизненным цик­лом. Поэтому он приходит к выводу, что тре­бование Германией колоний является следствием естественного биологического развития, свойственного якобы всем молодым и сильным организмам. Существование “народа без пространства” неизбежно приводило, по Ратцелю, к стремлению приобрести зем­ли, то есть к войне. Таким образом, Ратцель придавал войне харак­тер естественного закона.

Неудивительно, что многие критики упрекали Ратцеля в том, что он написал “катехизис для империалистов”. При этом сам Рат­цель не скрывал, что придерживался националистических убежде­ний. Для него было важно создать концептуальный инструмент для адекватного осознания истории государств и народов в их отноше­нии с пространством. На практике же он стремился пробудить “чув­ство пространства” у вождей Германии, для которых чаще всего географические данные сухой академической науки представлялись чистой абстракцией.

Ратцель, по сути, предвосхитил одну из важнейших тем геопо­литики – значение моря для развития цивилизации. В своей книге “Море, источник могущества народов” (1900) он указал на необхо­димость каждой мощной державы особенно развивать свои военно-морские силы, так как этого требует планетарный масштаб полно­ценной экспансии. То, что некоторые народы и государства (Анг­лия, Испания, Голландия и т.д.) осуществляли спонтанно, сухо­путные державы (Ратцель, естественно, имел в виду Германию) должны делать осмысленно: развитие флота является необходимым условием для приближения к статусу “мировой державы”.

В работах Ратцеля берет начало ставшая затем с различными из­менениями и дополнениями популярной геополитическая идея “океа­нического цикла”. В ней особое значение придавалось бассейну Сре­диземного моря и Атлантике как важнейшим стратегическим райо­нам мира. Наибольший интерес с позиций сегодняшнего дня, как и с точки зрения российских государственных интересов, представля­ет его оценка значения бассейна Тихого океана. Ратцель называл его “океаном будущего”. Этот огромный океанический район станет, по его мнению, местом активной деятельности и столкновения инте­ресов многих ведущих держав мира, поскольку он имеет выгодное стратегическое положение, уникальные ресурсы и огромные разме­ры. Государства, имеющие первенство в Тихом океане, будут доми­нировать и в мире. Поэтому Ратцель не сомневался, что именно в зоне Тихого океана будут выясняться и решаться сложные силовые отношения пяти ведущих мировых держав: Англии, Соединенных Штатов, России, Китая и Японии. Ратцель и его ученики пришли к выводу, что решающий конфликт между морскими и континен­тальными державами произойдет не где-нибудь, а именно в зоне Тихого океана и завершит собой в катастрофическом финале цик­лическую эволюцию человеческой истории.

Ратцель в своей книге “О законах пространственного роста госу­дарств” (1901) вывел семь законов экспансии, или “пространствен­ного роста государств”. Данный рост обусловлен тем, что “растущий народ нуждается в новых землях для увеличения своей численнос­ти”, а “высшее призвание народа в том, чтобы улучшить свое гео­графическое положение”. Законы эти таковы:

1. Пространство государств растет вместе с ростом их культуры.

2. Пространственный рост государства сопровождается иными симптомами развития: развитием идей, торговли, производства, миссионерством, повышенной активностью в различных сферах.

3. Рост государства осуществляется путем присоединения и по­глощения меньших государств.

4. Граница есть периферийный орган государства и как таковой служит свидетельством его роста, силы или слабости и изменений в его организме.

5. В своем росте государство стремится вобрать в себя наиболее ценные элементы физического окружения: береговые линии, бас­сейны рек, равнины, районы, богатые ресурсами.

6. Исходный импульс к пространственному росту приходит к го­сударствам извне – благодаря перепадам уровней цивилизации со­седствующих территорий.

7. Общая тенденция к слиянию и поглощению более слабых на­ций, разветвляясь в ходе своего развития, переходит от государства к государству и по мере перехода набирает силу, то есть непре­рывно подталкивает к еще большему увеличению территорий.

Эти законы должны были строго обосновать неизбежность тер­риториальных завоеваний. Один из этих “основных законов” гласит: “В процессе роста государство стремится к охвату политически цен­ных мест”. Для того чтобы теперь, когда государство Ратцеля “охва­тило” политически ценные места, не создалось впечатления, что отныне прекращается рост государства, используется другой из семи “основных законов”, который гласит: “Масштабы политических пространств непрерывно изменяются”. Таким образом, сообразно с обстоятельствами, может быть оправдана любая агрессия в любом направлении. Сущность этих законов состоит в том, что государство Ратцеля должно занимать по мере своего роста все большее про­странство.

Поначалу число сторонников Ратцеля в Германии ограничива­лось кругом его ближайших учеников (Гельмольт, Эккерт, Xэнш). Лишь первая мировая война 1914–1918 гг. изменила позицию гер­манского ученого мира, прежде всего географов. Работы Ратцеля, особенно “Политическая география”, “Антропогеография” и “Зем­ля и жизнь”, имели большое значение для формирования немецкой географической школы. Особенность этих работ заключается в том, что в них Ратцель одним из первых пытался приспособить основные положения географов других стран к специфике исторического раз­вития Германии. Здесь впервые поднимаются проблемы территори­ального роста и могущества государства с точки зрения простран­ственной характеристики.

Кроме того, труды Ратцеля, конечно же, стали необходимой базой для последующих геополитических исследований. На книгах Ратцеля основывали свои концепции швед Челлен и немец Хаусхофер, англича­нин Маккиндер, американец Мэхэн и русские евразийцы (П. Са­вицкий, Л. Гумилев и др.).

Идеи Ратцеля учитывал Видаль де ла Блаш (1845–1918) – основатель французской геополитической школы, который исследовал проблему геополитического соперничества Франции и Германии. Он, по сути, является основателем “антропологической школы” по­литической географии, которая стала в его “исполнении” аль­тернативой германской школе геополитики “теории большого пространства” и получила название  “поссибилизм”.

Р. Челлен – автор категории “геополитика”.

Рудольф Челлен (1864–1922) – шведский ученый, введший в науку понятие “геополитика”. Юрист и государствовед Челлен – профессор истории и политических наук Гётеборгского (1901–1916) и Уппсальского (1916–1922) университетов. Он изучал системы управления с целью выявления путей создания силь­ного государства. Кроме того, он активно участвовал в политике, являлся членом парламента, отличаясь подчеркнутой германофиль­ской ориентацией. Челлен не был профессиональным географом и рассматривал геополитику, основы которой он развил, отталкива­ясь от работ Ратцеля (которого он считал своим учителем), как часть политологии.

В работах Челлена содержатся, по сути дела, все принципиаль­ные положения геополитики. Как и Ратцель, он считал, что на ос­нове всестороннего изучения конкретного государства могут быть выведены некоторые самые общие принципы и законы, подхо­дящие для всех государств и для всех времен. Одним из них является сила государства. Государства возвышаются, потому что они сильны. Челлен считает, что сила – более важный фактор для поддержания существования государства, чем закон, поскольку сам закон может поддерживаться только силой. В силе Челлен находит дальнейшее доказательство своего главного тезиса, что государство есть живой организм. Если закон вводит нравственно-рациональный элемент в государство, то сила дает ему естественный органический импульс. Утверждением, что государство есть цель сама в себе, а не организа­ция, служащая целям улучшения благосостояния своих граждан, Челлен явно противопоставлял свой взгляд либеральным концеп­циям, сводящим роль государства к второстепенной служебной роли, к роли “пассивного полицейского”.

В книге “Великие державы” (1910) Челлен пытался доказать, что малые страны в силу своего географического положе­ния “обречены” на подчинение “великим державам”, которые, опять-таки в силу своей “географической судьбы”, обязаны объединить их в большие географические и хозяйственные “комплексы”. Челлен указывал, что отдельные “комплексы” такого рода – в частности, США, Британская империя, Российская империя – сложились еще в XVIII–XIX веках, тогда как образование большого европейского “комплекса”, или единства, составляет задачу Германии.

Это последнее указание Челлена на “необходимость объедине­ния Европы под эгидой Германии” и было, в сущности, основной идеей его геополитического учения. Челлен развил геополитичес­кие принципы Ратцеля применительно к конкретной историчес­кой ситуации в современной ему Европе. Он довел до логического конца идеи Ратцеля о “континентальном государстве” примени­тельно к Германии и показал, что в контексте Европы Германия является тем пространством, которое, обладает осевым динамиз­мом и которое призвано структурировать вокруг себя остальные европейские державы. Будучи германофилом и сознавая слабость скандинавских стран перед лицом потенциальной внешней угро­зы, он предлагал создать германо-нордический союз во главе с Германской империей.

Челлен закрепил намеченную Ратцелем геополитическую мак­симу: интересы Германии противопоставлены интересам западно­европейских держав (особенно Франции и Англии). Но Германия – государство “юное”, а немцы – “юный народ”. (Эта идея “юных народов”, которыми считались русские и немцы, восходит к Ф.М. Достоевскому, не раз цитируемому Челленом.) “Юные” нем­цы, вдохновленные “среднеевропейским пространством”, должны двигаться к континентальному государству планетарного масштаба за счет территорий, контролируемых “старыми народами” – фран­цузами и англичанами. При этом идеологический аспект геополити­ческого противостояния считался Челленом второстепенным.

Впервые термин “геополитика” был введен Челленом в его рабо­те “Государство как форма жизни” (1916), написанной под влияни­ем идей Ф. Ницше и В. Зомбарта (1863–1941). В этом своем основном труде Челлен развил тезисы, заложенные Ратцелем. Челлен, как и Ратцель, счи­тал себя последователем немецкого органицизма, отвергающего механицистский подход к государству и обществу. Отказ от строгого деления предметов изучения на “неодушевленные объекты” (фон) и “человеческие субъекты” (деятели) является отличительной чер­той большинства геополитиков. В этом смысле показательно само название основного труда Челлена. Следуя Ратцелю, Челлен основ­ное внимание сконцентрировал на природе государства. Название главной его работы служит своего рода отражением основной идеи Ратцеля, что государство есть живое существо. Как таковое оно следует закону роста: “...сильные, жиз­неспособные государства, имеющие ограниченное пространство, подчиняются категорическому императиву расширения своего про­странства путем колонизации, слияния или завоевания” – такова одна из главных идей Челлена.

Как таковое государство наиболее полно выражено в империи – в этой общности территорий и пространств. Отсюда понятно, что геополитика как политическая наука, прежде всего, имеет в виду го­сударственное единство и одна из ее задач – внести свой вклад в понимание сущности государства. “В отличие от геополитики политическая география изучает местообитание человеческих сообществ в их связи с остальными элементами Земли”. Так Челлен видел раз­личие между геополитикой и политической географией, споры о котором продолжаются до сих пор.

Челлен наделил государства “прежде всего инстинктом к само­сохранению, тенденцией к росту, стремлением к власти”. Он утвер­ждал, что вся история человечества – это борьба за пространство, и делал вывод, что “великая держава, опираясь на свое военное могущество, выдвигает требования и простирает влияние далеко за пределы своих границ”. “Великие державы являются экспансионис­тскими государствами”, – заявлял он, делая вывод, что “простран­ство уже поделенного мира может быть лишь отвоевано одним госу­дарством у другого”.

Если Ратцель рассматривал государство как организм низшего типа, находящийся на одном уровне с водорослями и губками, и объявил бесплодным сравнение государства с высокоразвитыми организмами, то Челлен утверждал, “что государства, как мы их наблюдаем в истории... являются, подобно людям, чувствующими и мыслящими существами”. И так как сущность всякого организма он усматривал в “борьбе за существование”, то, согласно Челлену, государства, как “наиболее импозантные формы жизни”, также дол­жны развиваться в соответствии с правилами “борьбы за существо­вание”.

Челлен не ограничился, однако, данными выводами. Условия империалистической борьбы за колонии, кризисные явления внут­ри стран требовали дальнейшей разработки проблемы развития го­сударства, прежде всего отношений между ними. Другими словами, данной теории необходимо было придать политическую окраску. Вот здесь-то и был выдвинут на передний план географический фак­тор, а именно пространство, вернее, размеры территории и ее огра­ниченность. К заявлениям о том, что “государство должно жить за счет земли” (Ратцель) и “государство... связано с определенным участ­ком земли, из которого оно высасывает пищу”, присоединяется фраза о “борьбе за существование” и о “естественном отборе”, то есть социальный дарвинизм. Суть его учения о “борьбе за существо­вание”, которую ведут государства, особенно обнаруживается в по­литических выводах, вытекающих из теоретических рассуждений Челлена. “Борьба за существование” в жизни государства является, по Челлену, борьбой за пространство.

Челлен не отрицал того, что при “неизбежном росте государств” плохо обстоит дело с будущим малых государств, ибо “чем больше возникает великих государств, тем больше падает курс малых”. Согласно этому закону природы, “малые государства... или вытесня­ются на периферию, или сохраняются в пограничных районах, или исчезают”. Такой ход развития, происходящего с естественной не­обходимостью, имеет место, разумеется, “по ту сторону справедли­вости и несправедливости”. Политический деятель, по Челлену, обладает лишь свободой пролагать путь этой естественной необхо­димости. В той мере, в какой он это делает, он также находится “по ту сторону справедливости и несправедливости”, и ни один народ не может осудить его как преступника за подготовку и проведение разбойничьей войны.

Разделяя взгляд Ратцеля относительно того, что почва, на кото­рой государство расположено, есть его интегральная часть, соеди­ненная с ним в единое целое, он идет дальше. Немецкий географ то ли не заметил, то ли не счел нужным специально останавливаться на том, что в создании государства, в его росте и развитии, помимо физических условий внешнего окружения, участвуют также и дру­гие элементы. Челлен исправляет упущение своего учителя, отмечая важность и таких аспектов государственного становления и роста, как культура, экономика, народ, форма правления и др.

В работе “Государство как форма жизни” Челлен предпринял попытку проанализировать анатомию силы и ее географические ос­новы. Он писал о необходимости органического сочетания пяти вза­имосвязанных между собой элементов политики, понимаемой в са­мом широком смысле этого слова. Как единство форм жизни госу­дарство состоит из пяти жизненных сфер:

1) государство как географическое пространство;

2) государство как народ;

3) государство как хозяйство;

4) государство как общество;

5) государство как управление.

Таким образом, помимо физико-географических черт, государ­ство, по Челлену, выражает себя в четырех ипостасях: как опреде­ленная форма хозяйства со своей особой экономической активнос­тью; как народ со своими этническими характеристиками; как со­циальное сообщество различных классов и профессий и, наконец, как форма государственного управления со своей конституционной и административной структурой. Взятые вместе, они, по выраже­нию Челлена. образуют “пять элементов одной и той же силы, по­добно пяти пальцам на одной руке, которая трудится в мирное вре­мя и сражается в военное”.

Собственно геополитику Челлен определил следующим образом: “Это – наука о государстве как географическом организме, вопло­щенном в пространстве”. Помимо “геополитики” Челлен предло­жил еще четыре неологизма, которые должны были составить ос­новные разделы политической науки:

1) экополитика (“изучение государства как экономической силы”);

2) демополитика (“исследование динамических импульсов, пе­реда­вае­мых народом государству”; аналог “антропогеографии” Рат­целя);

3) социополитика (“изучение социального аспекта государства”);

4) кратополитика (“изучение форм правления и власти в соот­ношении с проблемами права и социально-экономическими фак­торами”).

Но все эти дисциплины, которые Челлен развивал параллельно геополитике, не получили широкого признания, тогда как термин “геополитика” утвердился в самых различных кругах.

Сердцевидная теория Маккиндера.

Хэлфорд Маккиндер (1861–1947) – английский ученый-геополитик, который основал понятие “heartland” (хартленд) – “сердце мира”, и считал, что Евразия является центром глобальных политических процессов. Маккиндер получил географическое образова­нии и в 1887-1900 гг. преподавал в Оксфордском университете. В 1900-1925 гг. Маккиндер – профессор географии Лондонского университета и директор Лондонской экономической школы. Он известен своим высоким положением в мире бри­танской политики, поэтому был не только кабинетным ученым, но и практическим дея­телем, непосредственно участвуя в принятии множества политичес­ких решений.

25 января 1904 г. Маккиндер выступил на заседании Королевско­го географического общества с докладом “Географическая ось исто­рии”. В нем он сформулировал свою геополитическую концепцию. В  1919 и 1943 гг. Маккиндер внес в нее определенные коррективы.

Согласно концепции Маккиндера, определяющим моментом в судьбе народов и государств яв­ляется их географическое положение. Причем влияние географичес­кого положения страны на ее внешнюю и внутреннюю политику по мере исторического развития не уменьшается, а становится более значительным. Суть основной идеи Маккиндера состояла в том, что роль осевого региона мировой политики и истории играет огромное внутреннее пространство Евразии и что господство над этим про­странством может явиться основой для мирового господства. “Оки­дывая беглым взглядом широкие потоки истории, – писал он, – нельзя избавиться от мысли об определенном давлении на нее гео­графических реальностей. Обширные пространства Евразии, недо­ступные морским судам, но в древности открытые для полчищ ко­чевников, покрываемые сегодня сетью железных дорог, – не явля­ются ли именно они осевым регионом мировой политики? Здесь существовали и продолжают существовать условия для создания мобильной военной и экономической мощи... Россия заменила Мон­гольскую империю. Место былых центробежных рейдов степных на­родов заняло ее давление на Финляндию, Скандинавию, Польшу, Турцию, Персию и Китай. В мире в целом она занимает централь­ную стратегическую позицию, сравнимую с позицией, занимаемой Германией в Европе. Она может наносить удары по всем направле­ниям, но и сама получать удары со всех направлений... Мало вероят­но, чтобы какая-либо из мыслимых социальных революций могла бы изменить ее фундаментальное отношение к бескрайним геогра­фическим пределам ее существования... За осевым регионом, в боль­шом внутреннем полумесяце, расположены Германия, Австрия, Турция, Индия и Китай; во внешнем же полумесяце – Англия, Южная Африка, Австралия, Соединенные Штаты, Канада и Япо­ния...”

Маккиндер считал, что любая континентальная держава (будь то Россия, Германия или даже Китай), захватившая господствующее положение в осевом регионе, может обойти с флангов морской мир, к которому принадлежала в первую голову Великобритания. В этой связи он предостерегал против опасности русско-германского сбли­жения, которое могло бы объединить наиболее крупные и динамич­ные “осевые” народы, способные вместе сокрушить мощь Британии. В качестве одного из средств он предлагал укрепление англо-рус­ского взаимопонимания.

Маккиндер утверждает, что для государства самым выгодным географическим положением было бы срединное, центральное по­ложение. “Центральность” – понятие относительное и может варь­ироваться в каждом конкретном географическом контексте. Но с планетарной точки зрения в центре мира лежит Евразийский кон­тинент, а в его центре – “сердце мира”, “хартленд”. Хартленд – это средоточие континентальных масс Евразии. Это наибо­лее благоприятный географический плацдарм для контроля над всем миром. В первой своей работе Маккиндер еще не использует термин “хартленд”. Собственно, этот термин был впервые введен не Маккиндером, а его соотечественником, тоже географом, Фэйргривом в 1915 г. Последний, кстати, независимо от Маккиндера пришел к ряду сходных с ним идей. Однако именно с Маккиндером и его концепцией ассоциируется столь популярное в геополитике поня­тие хартленда.

Хартленд является ключевой территорией в более общем кон­тексте – в пределах Мирового Острова (World Island). В Мировой Остров Маккиндер включает три континента – Азию, Африку и Европу. Таким образом, Маккиндер создает иерархию планетарного про­странства через систему концентрических кругов. В самом центре – “географическая ось истории” или “осевой ареал” (pivot area). Это геополитическое понятие географически тождественно России. Та же “осевая” реальность называется “хартленд”, “земля сердцевины”.

Далее идет “внутренний, или окраинный, полумесяц” (inner or marginal crescent). Это – пояс, совпадающий с береговыми про­странствами Евразийского континента. Согласно Маккиндеру, “внут­ренний полумесяц” представляет собой зону наиболее интенсивно­го развития цивилизации. Это соответствует исторической гипотезе о том, что цивилизация возникла изначально на берегах рек или морей, – так называемой “потамической теории”. Надо заметить, что эта теория является существенным моментом всех геополити­ческих конструкций. Пересечение водного и сухопутного пространств является ключевым фактором истории народов и государств. Далее идет более внешний круг: “внешний, или островной, полумесяц” (outer or insular crescent). Это зона целиком внешняя (географичес­ки и культурно) относительно материковой массы Мирового Ост­рова.

Маккиндер считал, что главной задачей англосаксонской геопо­литики является недопущение образования стратегического конти­нентального союза вокруг “географической оси истории”. Следова­тельно, стратегия сил “внешнего полумесяца” состоит в том, чтобы оторвать максимальное количество береговых пространств от харт­ленда и поставить их под влияние “островной цивилизации”.

Маккиндера по праву можно назвать первым ученым, постули­ровавшим глобальную геополитическую модель. Он неустанно под­черкивал особое значение географических реальностей для миро­вой политики, считая, что причиной, прямо или косвенно вызы­вавшей все большие войны в истории человечества, было, помимо неравномерного развития государств, также и “неравномерное рас­пределение плодородных земель и стратегических возможностей на поверхности нашей планеты”.

Маккиндер считает, что весь ход истории детерминирован сле­дующими процессами. Из центра хартленда на его периферию ока­зывается постоянное давление так называемых “разбойников суши”. Особенно ярко и наглядно это отразилось в монгольских завоевани­ях. Но им предшествовали скифы, гунны, аланы и т.д. Цивилиза­ции, проистекающие из “географической оси истории”, из самых внутренних пространств хартленда, имеют, по мнению Маккинде­ра, “авторитарный”, “иерархический”, “недемократический” и “не­торговый характер”. В древнем мире он воплощен в обществе, по­добном Спарте или Древнему Риму.

Извне, из регионов “островного полумесяца”, на Мировой Ост­ров осуществляется давление так называемых “разбойников моря” или “островных жителей”. Это – колониальные экспедиции, проис­текающие из внеевразийского центра, стремящиеся уравновесить сухопутные импульсы, проистекающие из внутренних пределов кон­тинента. Для цивилизации “внешнего полумесяца” характерны “тор­говый” характер и “демократические формы” политики. В древности таким характером отличались Афинское государство и Карфаген.

Между этими двумя полярными цивилизационно-географическими импульсами находится зона “внутреннего полумесяца”, кото­рая, будучи двойственной и постоянно испытывая на себе противо­положные культурные явления, была наиболее подвижной и стала благодаря этому местом приоритетного развития цивилизации.

История, по Маккиндеру, географически вращается вокруг кон­тиненталь­ной оси. Эта история яснее всего ощущается именно в пространстве “внутреннего полумесяца”, тогда как в хартленде ца­рит “застывший” архаизм, а во “внешнем полумесяце” – некий цивилизационный хаос.

Маккиндер делит всю геополитическую историю мира на три этапа:

1. Доколумбова эпоха. В ней народы, принадлежащие периферии Мирового Острова, например, римляне, живут под постоянной угрозой завоевания со стороны сил “сердцевинной земли”. Для римлян это были германцы, гунны, аланы, парфяне и т.д. Для средневековой ойкумены – Золотая Орда.

2. Колумбова эпоха. В этот период представители “внутреннего полумесяца” (береговых зон) отправляются на завоевание неизвест­ных территорий планеты, не встречая нигде серьезного сопротивле­ния.

3. Постколумбова эпоха. Незавоеванных земель больше не существу­ет. Динамические пульсации цивилизаций обречены на столкновение, увлекая народы земли во вселенскую гражданскую войну.

То, что Хаусхофер и его единомышленники называли “геогра­фической обусловленностью отношений между государствами и народами”, Маккиндер именовал “географической инерцией”. По утверждению Маккиндера, исходным пунктом в судьбе народов и государств является географическое положение занимаемых ими территорий. Это географическое положение является “извечным”, не зависящим от воли народов или правительств, и влияние его по мере исторического развития становится все более и более значи­тельным. Сопротивляться “требованиям”, которые обусловлены географичес­ким положением, бесполезно. Более того, в практической деятель­ности политик, а в научной области географ и историк обязаны исходить из требований географического положения. Основной те­мой географа является “заполнение географического пространства или среды”, то есть колонизация; основной темой историка – про­цесс борьбы в связи с обусловленной географическим положением колонизацией.

Связь между историей и географией нужна Маккиндеру только для того, чтобы доказывать “неправомерность” возникновения та­ких государственных образований или общественных формаций, которые, по его словам, противоречат требованиям “географичес­кой инерции”.

В книге “Демократические идеалы и реальность”, ставшей сразу настольной книгой каждого интересующегося геополитикой, Маккиндер развил дальше свою теорию осевого региона, видоизменив в ней некоторые прежние положения. Хартленд – так он стал называть осевой регион – был расширен им за счет включения в него Тибета и Монголии на востоке и Восточной и Центральной Европы – на западе. Новые границы хартленда определялись им с учетом прогрес­са в развитии сухопутного и воздушного транспорта, роста населения и индустриализации. В книге он вновь подтвердил свои опасения от­носительно Германии как державы, стратегически расположенной выгоднее, чем любое другое европейское государство в борьбе за до­минирование в хартленде. Овладев в нем господствующим положени­ем, Германия, по его мнению, могла бы с помощью созданной ею морской силы предпринять попытку завоевания господства над всем миром.

Свои сложные геополитические построе­ния Маккиндер воплотил в ставших знаменитыми трех взаимосвя­занных максимах: “Кто правит Восточной Европой, господствует над хартлендом. Кто правит хартлендом, господствует над Мировым Ос­тровом. Кто правит Мировым Островом, господствует над миром”. Поэтому, утверждал Маккиндер, для предотвращения следующей ми­ровой войны необходимо создать блок независимых стран, располо­женных между Германией и Россией, для сохранения баланса сил на Евразийском континенте.

Эти положения содержались в официальном послании Маккиндера в Версаль, где в 1919 г. перекраивалась карта Европы. Она была воспри­нята как идея создания полосы буферных государств в Восточной Европе для размежевания Германии и России. Эти государства были созданы путем мирных переговоров, но оказались, как показало Мюнхенское соглашение 1938 г., неэффективным буфером. И мир не избежал новой катастрофической войны.

Сам Маккиндер отождествлял интересы Великобритании с интересами анг­лосаксонского островного мира, то есть с позицией “внешнего по­лумесяца”. В такой ситуации основа геополитической ориентации “островного мира” ему виделась в максимальном ослаблении хартленда и в предельно возможном расширении влияния “внешнего полумесяца” на “полумесяц внутренний”.

Нетрудно понять, что именно Маккиндер заложил в англосак­сонскую геополитику, ставшую через полвека геополитикой США и Североатлантического союза, основную тенденцию: любыми спо­собами препятствовать самой возможности создания Евразийского блока, созданию стратегического союза России и Германии, геопо­литическому усилению хартленда и его экспансии. Устойчивая ру­софобия Запада в XX в. имеет не столько идеологический, сколь­ко геополитический характер. Хотя, учитывая выделенную Маккиндером связь между цивилизационным типом и геополитическим ха­рактером тех или иных сил, можно получить формулу, по которой геополитические термины легко переводятся в термины идеологи­ческие. “Внешний полумесяц” – либеральная демократия; “геогра­фическая ось истории” – недемократический авторитаризм; “внут­ренний полумесяц” – промежуточная модель, сочетание обеих идео­логических систем.

Основное “практическое” положение Маккиндера заключалось в том, что островное положение Великобритании требует от нее со­противления силам, исходящим из “колыбели потрясений” – из области, находящейся на стыке Европы и Азии, между Уралом и Кавказом. Отсюда, по Макиндеру, шли переселения народов, ис­кони угрожавшие древним цивилизациям. Объединение, или союз, народов, находящихся по обе стороны “колыбели потрясений”, в частности русских и немцев, угрожает Великобритании, которая обязана поэтому объединить под своим руководством народы, рас­положенные на “краю” или “окраине” Евразии.

Подобными геополитическими соображениями Маккиндер обос-новывает законность британских притязаний на всю “окраину” Евразии (то есть на территории Средиземноморья, Ближнего Вос­тока, Индии и Юго-Восточной Азии плюс опорные пункты в Ки­тае), а также правильность британской политики “окружения” Гер­мании и союза с Японией. Одновременно с этим Маккиндер считал основной задачей британской внешней политики предотвращение союза (объединения) России и Германии.

Маккиндер, выражая британские интересы, страшился одновре­менно и России, и Германии. Извечный страх, что Россия может захватить Дарданеллы, прибрать к рукам Османскую империю и выйти к Индии – этой “жемчужине Британской короны”, – дов­лел и над английской практической политикой, и над ее теорети­ческими умами. Россия, утверждал Маккиндер, стремится к овладе­нию прибрежными странами с незамерзающим морем. Английское же господство в Британской мировой империи основано как раз на владении прибрежными странами Европы, вследствие чего всякое изменение соотношения сил в прибрежных странах должно подо­рвать позиции Англии.

В 1943 г., в разгар второй мировой войны, редактор журнала “Форин афферс” пригласил престарелого Маккиндера (ему было уже 82 года) порассуждать относительно его идей в контексте поло­жения вещей в мире. В статье “Круглый мир (world) и завоевание мира (реасе)”, написанной по этому поводу, Маккиндер утверждал, что если Советский Союз выйдет из войны победителем над Герма­нией, то он превратится в величайшую сухопутную державу на пла­нете. Вместе с тем он подверг значительной ревизии свою первона­чальную концепцию. Теперь, по его схеме, хартленд включал, поми­мо громоздкого массива суши Северного полушария, Сахару, пус­тыни Центральной Азии, Арктику и субарктические земли Сибири и Северной Америки. В этой схеме Северная Атлантика стала “Сре­диземным океаном”. Это пространство он рассматривал как опор­ную точку Земли, отделенную от другого главного региона – муссонных территорий Индии и Китая. По мере наращивания мощи этот регион, говорил Маккиндер, может стать противовесом Се­верному полушарию. В своей версии, названной “второй географи­ческой концепцией”, Маккиндер отказался от прежнего жестко­го дихотомного противопоставления сухопутных и морских дер­жав. Это и не удивительно, если учесть, что в обеих мировых войнах континентальные и морские державы находились во взаимных со­юзах. Собственно говоря, англо-русская Антанта 1907 г. никак не укладывалась в рамки первоначальной концепции Маккиндера. Тем более противоречила ей тройственная ось Берлин–Рим–Токио. А пребывание океанических держав США и Великобритании в ан­тигитлеровской коалиции с континентальным Советским Союзом вовсе подрывало его конструкции.

В целом идеи Маккиндера не были приняты научным сообще­ством, несмотря на его высокое положение не только в политике, но и в самой научной среде. Даже тот факт, что почти полвека он активно и успешно участвовал в создании английской стратегии в международных вопросах на основании своей интерпретации поли­тической и географической истории мира, не мог заставить скепти­ков признать ценность и эффективность геополитики как дисцип­лины.

Вместе с тем концепция Маккиндера оказала исключительно сильное влияние на дальнейшее развитие самой геополитики. Маккиндер пользовался широкой известностью, правда, не столько в Англии, где его концепция не получила широкого распростране­ния, сколько в США, где она была взята на вооружение американ­скими геополитиками. Концепция Маккиндера, по сути дела, по­служила одним из теоретических краеугольных камней при основа­нии знаменитой Мюнхенской школы геополитики, созданной К. Хаусхофером.

Несмотря на непрекращающуюся до сих пор критику концепции Маккиндера, она, как истинно оригинальная теория, продолжает жить и привлекать к себе внимание практиков и теоретиков между­народных отношений. Взлеты и падения интереса к ней прямо про­порциональны происходящим изменениям в мировой геополити­ческой ситуации: серьезные сдвиги и обострения тотчас вызывают повышенное внимание и к доктрине Маккиндера.

Германская геополитика 1924–1941 гг. К. Хаусхофер.

Нет ни одного направления научной мысли, которое настолько запятнало бы себя политической ангажированностью, как геополи­тика. Это связано с тем, что она являлась одной из важнейших составных частей нацистской идеологии. По­этому, говоря о геополитике как учебной дисциплине, следует затронуть эту тему взаимоотношений геополитики и нацизма.

Отечественная традиция осмысления геополитики долгое время основывалась на безусловном осуждении геополитики как “нацист­ского измышления” со всеми вытекающими отсюда последствиями. Послевоенные советские авторы даже не пытались усмотреть в тех или иных геополитических идеях хоть какое-то рациональное зер­но, что, безусловно, можно квалифицировать как идеологически обусловленную односторонность и близорукость. В последнее время отношение к геополитике, в том числе к немецкой геополитике периода нацизма, значительно изменилось. По мнению ряда авторов, в некоторых современных российских работах отношения между геополитикой и нациз­мом порой затушевываются.

Между тем проблема “геополитика и нацизм” и сегодня остает­ся проблемой. И она нуждается в беспристрастном рассмотрении, чтобы, с одной стороны, не “похоронить” направление мысли, ко­торое может быть полезным, только из-за его “темного прошлого”, а с другой – не принимать и не распространять те идеи, которые уже принесли немалый вред.

Второе десятилетие XX века, ознаменовавшееся первой мировой войной, революционными потрясениями в России и Европе, во многом изменило теоретические подходы к межгосударствен­ным отношениям, не говоря уже об их практике. В последней про­изошли коренные перемены, важнейшими из которых стало на­чавшееся противостояние между Советским Союзом и капиталистическими государствами. Перемены эти нашли свое отражение во всех общественно-политических науках, не исключая, конечно, и геополитики. Именно на этот период великих перемен в мире при­ходится ее расцвет: стали появляться национальные геополитичес­кие школы, и первенство среди них, несомненно, принадлежало немецкой школе.

Германская геополитика получила значительное развитие еще в период Веймарской республики (1919–1933). Широкое распространение геополитических идей в Германии предопределило необходимость организационного оформления геополитиков. В 1924 г. был основан “Журнал геополитики”. Это означало создание органа, вокруг которого могли сплотиться их сторонники, чтобы при помощи статей, сообщений, критики опи­сывать происходящие в мире политические события. В этом же году было создано “Геополитическое Общество”, во главе кото­рого встал Адольф Грабовски.

Довоенный “Журнал геополитики” был первым периодическим изданием, созданным представителями данной отрасли знания спе­циально для развития и пропаганды геополитических идей. Вполне  естественно, что вокруг этого журнала сформировалась группа весьма серьезных теоретиков, среди которых были А. Хаусхофер, Э. Обст,                 О. Маулль, Э. Банзе, В. Зиверт, К. Росс, Й. Кюн, Р. Хенниг и К. Вовинкель. Достаточно четко идеи этих ученых отражены в статье “Основы построения геополитики” (1928). Суть их в следующем: “геополити­ка является учением о связи политических событий с земными про­странствами”; она является “оружием для политического действия и путеводителем в политической жизни”. Благодаря этому геополити­ка “становится нормативной наукой, способной направлять прак­тическую политику”.

Упомянутые геополитики пропагандировали мысль о необходи­мости “ревизии” Версальской системы и решительного переустрой­ства “не обоснованных” геополитически границ Европы и Азии в пользу Германии и рассматривали государство как био­логический организм, нуждающийся в постоянном пространствен­ном расширении.

Спустя некоторое время после создания “Журнала геополитики” и Общества была впервые предпринята попытка создать общую про­грамму геополитики. Такая программа была необходима для целе­направленной пропаганды геополитических идей по всей Германии, сосредоточения внимания всех геополитиков на разработке основ­ных геополитических проблем. Основные тезисы данной программы были опубликованы в 1928 г. за подписью К. Хаусхофера и ведущих редакторов “Журнала геополитики” во вступительной статье к сбор­нику “Основы построения геополитики”. Ведущие теоретики немецкой геополитики определяли программу геополитики следующим образом:

“1. Геополитика есть учение о зависимости политических собы­тий от земли.

2. Она опирается на широкий фундамент географии, в особенно­сти политической географии как учения о политических простран­ственных организмах и их структуре.

3. Постигаемая географией сущность земных пространств дает геополитике те рамки, внутри которых должен совершаться ход по­литических событий, для того чтобы им был обеспечен длительный успех. Носители политической жизни будут, разумеется, временами выходить за эти рамки, однако раньше или позже зависимость от земли непременно даст о себе знать.

4. В духе такого понимания геополитика стремится дать оружие для политического действия и сделаться путеводительницей политической жизни.

5. Тем самым геополитика становится нормативной наукой, спо­собной вести практическую политику до того пункта, где необходи­мо оторваться от твердой почвы. Только так может совершиться ска­чок от знания к умению, а не от незнания; в последнем случае он, безусловно, больше и опаснее.

6. Геополитика стремится и должна стать географической совес­тью государства”.

Деятельность немецкой геополитической школы в период нацизма характеризовалась тем, что с самого начала захвата в 1933 г. нацистами власти геополитика была тесно связана с установлением и господством фашистской диктатуры. Тем самым геополитика нашла в нацистском государстве самое широкое рас­пространение. В качестве одного из предметов она была введена в университетах и школах. В стране  стала издаваться многочисленная геополитическая лите­ратура. Геополитические статьи, брошюры и книги издавались многими гитлеровскими издательствами. Их авторы, и прежде всего К. Хаусхофер и два его сына, стали советниками Гитлера и Геринга. О геополитике стали упоминать официальные документы германской внешней политики. Этому способствовала не только внут­ренняя общественно-по­ли­тическая обстановка в Германии, но и тот факт, что геополитические учения Ратцеля, Челлена, К. Хаусхофера и других наряду с расовыми (Гюнтер) и неомальтузианскими теориями (Г. Гримм) были положены Гитлером в основу его книги “Майн Кампф” и приобрели тем самым статус официальной  доктрины фашистского государства.

Сторонники Хаусхофера объединились в “Союз геополитики” и издали в апреле 1933 г. меморандум в честь прихода Гитлера к власти под заголовком “Геополитика как национальная наука о государ­стве”. В нем геополитика характеризуется как “наука о государстве национал-социализма”. Во главе союза стоял Совет, координирующий геополитическую деятель­ность в рамках всего государства. В состав Совета вошли представи­тели внешнеполитического отдела национал- социалистической партии, имперского управления службы СС, уполномоченные все­возможных молодежных, переселенческих, студенческих и других организаций. Наконец, о признании геополи­тики в качестве официальной доктрины нацистского государства свидетельствует тот факт, что лидер геополитики К. Хаусхофер, по­лучил звание генерала.

Однако сам Хаусхофер не был руководителем явно нацистского “Союза геополитики”. В настоящее время это обстоятельство приводится в Германии и США в качестве доказательства того, что Хаусхофер попал под опеку “Союза геополити­ки”, а его геополитика, начиная с 1933 г., якобы фальсифицировалась Союзом и нацистами.  Однако факты свидетельствуют об обратном.

Вместе со своим сыном Альбрехтом, а также издателем и редак­тором “Журнала геополитики” и управляющим делами “Союза гео­политики” К. Вовинкелем К. Хаусхофер приветствовал при­ход нацистов к власти в специальной статье (по его терминологии, установление нацистского режима означало “возрождение народ­ной сущности”). В 1934 г. Хаусхофер был избран президентом Германской акаде­мии наук в Мюнхене. Она являлась институтом, в задачу которого входило “научное изучение и культивирование немецкого духа”. Таким образом, деятельность этого института имела ту же направленность, что и деятельность Хаусхофера.

Основной идеологической задачей, которая была поставлена перед геополитиками нацистским режимом, было воспитание сознания всех слоев немецкого народа в реваншистском духе. Это достигалось путем пропаганды идей недостаточности “жизненного пространства” для Германии. В геополитической литературе не было недостатка в заявлениях, что будущее Германии лежит на Востоке. “Журнал геополитики” писал: “Романские народы и германцы рассматривают Россию в качестве будущей колонии... Если кусок слишком велик для одного, то его делят на зоны влияния... Во всяком случае, Россия вступает в новую стадию своей истории: она становится колониальной страной”.

В теоретическом плане деятельность геополитиков в период на­цизма была направлена на пропаганду тех положений геополитики, которые содействовали практическому выполнению внутренних и, прежде всего внешнеполитических задач фашизма. Геополитика ста­ла настолько модной, что “геопроблемами” стали заниматься бук­вально все отрасли научных знаний. Наиболее распространенной в этот период являлась теория так называемого “географического един­ства”, выдвинутая еще Ратцелем. Именно она была положена в основу агрессивных планов немецкого империализма. Впоследствии теория “географического единства” была переименована в теорию “жизненного пространства”, которым дол­жна обладать уже территория конкретного государства. Как извест­но, в состав “жизненного пространства” Германии после первой мировой войны фашистскими идеологами были включены Саар, Лотарингия и Эльзас, Австрия, Судетская область. Осуществляя свою теорию на практике, геополитики приложили немало усилий для осуществления “аншлюса” (присоединения) Австрии, захвата Чехословакии и, наконец, оккупации Дании, Бельгии, Голландии, Франции, Юго­славии, Греции и Польши.

Э. Обст предложил план образования “великих пространств”. Он рекомендовал следующую политическую карту мира:

1. Панамериканский союз.

2. Еврафриканский союз.

3. Советско-русский союз.

4. Восточно-Азиатский союз.

5. Южно-Азиатский союз.

6. Австрало-Новозеландский союз.

Биологическая теория государства в период гитлеровс­кой диктатуры выражала официальные взгляды на государство. Она ут­верждала, что в “перенаселенных” странах возникает давление на границы соседних стран, которое неизбежно должно привести к расселению на соседней территории.

Не менее агрессивной геополитической теорией являлась и так называемая “военная геополитика”, основы кото­рой были заложены К. Хаусхофером в его книге “Военная геополи­тика” (1932). По признанию самих геополитиков, эта теория мало чем отличается от основ “общей” геополитики, то есть базируется на том же вульгарном географизме, мальтузианстве и социал-дарвинизме. Главным при этом являет­ся рассмотренный нами выше геополитический тезис, выдвинутый Ратцелем, о вечной борьбе государства как биологического орга­низма за свое “жизненное пространство”. Основным направлением этой борьбы были страны, лежащие к востоку от Германии. Лозунг “Дранг нах Остен” являлся при этом одним из основных геополити­ческих лозунгов. В то время этот лозунг связывался с теорией “Евра­зии”, которая предполагала объединение под эгидой Германии “во­сточного пространства” вплоть до Урала. При этом еще тогда не ис­ключалась возможность проникновения и на юг, в Африку.

Нападе­нием Германии на Советский Союз осуществлялся, таким образом, на практике один из основных геополитических тезисов. “Журнал геополитики” восторженно откликнулся на вторжение немецкого вермахта на советскую территорию. К. Хаусхофер от имени редакции журнала писал по этому поводу: “Реше­нием от 22 июня 1941 года раскрывается, наконец, и перед широ­кими кругами величайшая задача геополитики, задача оживить про­странство в XX веке в Старом Свете с возникающей почти одновре­менно необходимостью преодоления сопротивления его величай­ших континентов – задача превратить Евразию и Еврафрику в дей­ствительность, в положительно творческие ценности”.

Из вышесказанного следует, что ведущим теоретиком германской геополитики 1924-1941 гг. был Хаусхофер. Именно ему геополитика во многом обязана тем, что она долгое время рассматривалась не просто как “псевдонаука”, но и как “человеконенавистническая”, “фашистс­кая”, теория. Развивая взгляды Ратцеля и Челлена, Хаусхофер, как было показано, придал геополитике тот вид, в котором она стала частью официальной доктрины Третьего рейха.

Вместе с тем в науке Карл Хаусхофер (1869–1946) известен также, как немецкий ученый, который является автором теории “континентального блока” и который видел в геополитической экспансии США серьезную угрозу для всего мира.

Следует отметить, что Хаусхофер был разносторонним иссле­дователем и интересовался широким спектром проблем. Особенно сильное влияние на формирование его идей сыграли работы Маккиндера, Мэхэна, Челлена. Особый интерес он проявлял к Дальнему Востоку, а в этом регионе преж­де всего к Японии. Хаусхофер впервые выразил свои геополити­ческие взгляды в книге “Дай Нихон. Наблюдения о вооруженной силе великой Японии. Положение в мире и будущее” (1913).

Основой геополитической концепции Хаусхофера послужило изучение им истории становления и географического распростране­ния государств Дальнего Востока, прежде всего Японии, на приме­ре которой он пытался продемонстрировать взаимосвязь между про­странственным ростом государства и развитием составляющей его этнической общности. Среди его работ по данной проблематике не­обходимо упомянуть следующие: “Японская империя в ее географи­ческом развитии”, “Геополитика Тихого океана”, “Геополитика пан-идей”, “Мировая политика сегодня”.

Хаусхофер внимательно изучил работы Ратцеля, Челлена, Мак­киндера, Видаль де ла Блаша, Мэхэна и других геополитиков. Картина планетарного дуализма – “морские силы” против “континентальных сил” или талассократия (“власть посредством моря”) против теллурократии (“власть посредством земли”) – явилась для него тем ключом, который открывал все тайны международной полити­ки, к которой он был причастен самым прямым образом. В Японии, например, он имел дело с теми силами, которые принимали ответ­ственные решения относительно картины пространства. Показатель­но, что термин “Новый Порядок”, который активно использовали нацисты, а в наше время в форме “Новый Мировой Порядок” аме­риканцы, впервые был употреблен именно в Японии применитель­но к той геополитической схеме перераспределения влияний в тихо­океанском регионе, которую предлагали провести в жизнь японс­кие геополитики.

Планетарный дуализм “морской силы” и “сухопутной силы” ста­вил Германию перед проблемой геополитической самоидентифика­ции. Сторонники национальной идеи – а Хаусхофер принадлежал, без сомнения, к их числу – стремились к усилению политической мощи немецкого государства, что подразумевало индустриальное развитие, культурный подъем и геополитическую экспансию. Но само положение Германии в Центре Европы, пространственное и куль­турное “срединное положение”, делало ее естественным противни­ком западных, морских держав – Англии, Франции, в перспективе США. Сами талассократические геополитики также не скрывали своего отрицательного отношения к Германии и считали ее (наряду с Россией) одним из главных геополитических противников морс­кого Запада.

На этом анализе основывается вся геополитическая доктрина           К. Хаусхофера и его последователей, которая заключается в необходимости создания континентального блока или оси Бер­лин–Москва–Токио. В таком блоке не было ничего случайно­го – это был единственный полноценный и адекватный ответ на стратегию противоположного лагеря, который не скрывал, что самой большой опасностью для него было бы создание аналогич­ного евразийского альянса. Хаусхофер писал в статье “Континен­тальный блок”: “Евразию невозможно задушить, пока два самых крупных ее народа – немцы и русские – всячески стремятся из­бежать междоусобного конфликта, подобного Крымской войне или 1914 году: это аксиома европейской политики”. Там же он цитировал американца Гомера Ли: “Последний час англосаксонской политики пробьет тогда, когда немцы, русские и японцы соединятся”.

В разных вариациях Хаусхофер проводил эту мысль в своих стать­ях и книгах. Эта линия получила название “ориентация на Восток”, поскольку предполагала самоидентификацию Гер­мании, ее народа и ее культуры как западного продолжения евразийской, азиатской традиции. Не случайно англичане в период вто­рой мировой войны уничижительно называли немцев “гуннами”. Для геополитиков хаусхоферовской школы это было характерно.

В этой связи следует подчеркнуть, что концепция “открытости Востоку” у Хаусхофера совсем не означала “оккупацию славянских земель”. Речь шла о совместном цивилизационном усилии двух континентальных держав – России и Германии, – которые должны были бы установить “Новый Евразийский Порядок” и переструкту­рировать континентальное пространство Мирового Острова, чтобы полностью вывести его из-под влияния “морской силы”. Расшире­ние немецкого пространства планировалось Хаусхофером не за счет колонизации русских земель, а за счет освоения гигантских незасе­ленных азиатских пространств и реорганизации земель Восточной Европы.

По схеме Хаусхофера, упадок Великобритании и более мелких морских держав создал благоприятные условия для формирования нового европейского порядка. Такой порядок, в свою очередь, должен был стать основой новой мировой системы, базирующейся на так называемых пан-идеях. Среди последних он называл панамерикан-с­кую, паназиатскую, панрусскую, пантихоокеанскую, панисламскую и панъевропейскую идеи. К 1941 г. Хаусхофер подверг эту схему пересмотру, в результате было оставлено лишь три региона, каж­дый со своей особой пан-идеей: пан-Америка во главе с США, Ве­ликая Восточная Азия во главе с Японией и пан-Европа во главе с Германией.

На базе этой схемы Хаусхофер, по мнению ряда исследователей, предугадал ориентацию геополитиче­ских устремлений США по линии Запад – Восток. Он считал, что эта геополитическая экспансия при ее завершении создает основу самой серьезной угрозы для всего мира, так как она не­сет в себе возможность порабощения Соединенными Штатами всей планеты.

Восточная Азия, по его мнению, вынуждена укреплять соб­ственную политическую и культурную форму, чтобы отстоять свою геополитическую независимость. На периферии своего влияния Восточная Азия создает буферные зоны безопасности.

К. Хаусхофер делает вывод, что геополитическое будущее планеты зависит от результата борьбы двух тенденций: сможет ли англо-американская экспансия вдоль параллелей побороть сопротивление восточно-азиатской экспансии вдоль меридианов. Но при любом исходе США будут защищены остатками бывшей английской колониальной империи и всегда смогут опереться на тропическую Америку, находящуюся под их кон­тролем.

“Холодная война” как геополитический мировой порядок.

Как известно, в евроцентристском раскладе геополитических сил основопо­лагающие вопросы международной политики по сути дела реша­лись “концертом” нескольких великих держав Европы. Пример­но с испано-американской войны 1898 г. в число этих держав вошли США, а в период между двумя мировыми войнами – Япония. Первая мировая война изменила характер системы баланса сил. В ходе и по окончании войны европейцы вынуждены были при­знать де-факто законность притязаний США и Японии на роль великих держав и вершителей судеб современного мира. Карди­нальные изменения в расклад европейских и мировых сил бы­ли внесены постепенным вхождением в число мировых держав в 30-х годах Советско­го Союза.

Особенно далеко идущие изменения в эту систему были вне­сены второй мировой войной. После ее окончания произошло кардиналь­ное перераспределение мирового баланса сил между крупнейши­ми военно-политическими державами того времени. Оно привело к “холодной войне” (1946–1989), т.е. к установлению нового геополитического мирового порядка.

Особенность “холодной войны” состояла в том, что в качестве реальных претен­дентов на участие в противоборстве за первые роли в этом новом ми­ропорядке остались две сверхдержавы – США и СССР. В геопо­литическом плане мир стал биполярным. Он разделился на две противо­борствующие общественно-политические системы – капита­лизм и социализм. Установилась двухполюсная структура международных отношений в виде противостояния двух военно-политических блоков – НАТО и Варшавского пакта во главе с США и СССР соответственно.

В условиях биполярного мира и “холодной вой­ны” оборона от внешней угрозы составляла лишь одну из функ­ций этих блоков. Более важными были внутренние, сдерживающие функции. Для США в послевоенное время – это “контроль и перевоспитание” германского и японского экс­тремизма, цементирование “атлантического” мира, укрепление связей Западной Европы с Северной Америкой. Для политической элиты СССР – это контроль над соцлагерем, его единение и огражде­ние от воздействия “чужой системы”. Не случайно каждая из двух систем именно себя считала выразительницей и защитницей чаяний и интересов народов и соответственно обосновывала не­избежность своей победы и обреченности противной стороны. Раз­работав идеологическое обоснование своих позиций, США объ­явили себя защитницей свободного мира, а СССР – оплотом мира, демократии и социализма.

“Холодная война” характеризовалась усилением недоверия между великими державами, форсированием гонки вооруже­ний, созданием военных блоков, использованием силы или уг­розы ее применения в международных отношениях, отказом от регулирования спорных вопросов путем переговоров и т.д. Конфронтационность в отношениях друг с другом обеспечивала как СССР, так и США основу глобальной внешнеполитической стра­тегии. Такое положение держало в постоянном напряжении весь мир, который был разделен на сферы интересов двух сверх­держав. В этой игре войны и конфликты в любом регионе зем­ного шара рассматривались как составная часть глобальной борьбы двух сторон друг против друга. В их глазах каждая из таких войн (или конфликтов) имела значимость не только и не столько с точки зрения решения той или иной конкретной про­блемы, сколько с точки зрения выигрыша или проигрыша Вос­тока или Запада. Любой выигрыш одной из сторон в каком-ли­бо регионе планеты или отдельно взятой стране рассматривался как проигрыш другой стороны и наоборот.

Главными движущими факторами поведения обеих сверхдер­жав и блоков были взаимный страх и озабоченность своей безо­пасностью. Соответственно в центре внимания и той и другой сто­роны стояло стремление к наращиванию военной мощи. В итоге сформировалась двухполюсная иерархическая структура миро­вого сообщества, в которой две супердержавы занимали верши­ну пирамиды, за ними шли великие державы, далее страны, ме­нее значимые по весу и влиянию в решении международных проблем.

В теоретическом плане истоки нового миропорядка следует искать в развитии американской геополитики периода второй мировой войны. Наиболее ярким ее представителем был Николас Спайкмен (1893–1943) – американский ученый, продолжатель теории Альфреда Мэхэна. Он, выделивший  особую геополитическую реальность – “атлантический континент”, главным силовым механизмом которого считал США, а Европу их придатком.

Н. Спайкмен был социологом, про­фессором международных отношений, организатором и директором Института между­народных отношений при Йельском университете. Как и для Мэхэна, для него характерен утилитарный подход, четкое желание выдать наиболее эффектив­ную геополитическую формулу, с помощью которой США могут скорейшим образом добиться “мирового господства”. Все исследования этого ученого носят чис­то прагматический характер.

Усиление геополитического влияния Советского Союза в результа­те второй мировой войны было огромным, и это не могло не вызвать пристального внимания к дальнейшей разработке проблемы “морские–континентальные державы”. Н. Спайкмен обратился к ней в своей работе “География мира”, которая была опубликована в  1944 г., уже после его смерти.  По существу, разработанная им концепция явилась первой версией доктрины сдерживания, которой придерживались США и в целом Североатлантический блок на протяжении “холодной войны”.

Основой своей доктрины Спайкмен сделал не столько геополи­тическое осмысление места США как “морской силы” в целом мире (как Мэхэн), – возможно потому, что это уже стало фактом, – сколько необходимость контроля береговых территорий Евразии (Европы, арабских стран, Индии, Китая и т.д.)  для окончательной победы в дуэли континентальных и морских сил.

Спайкмен основывался на том, что Маккиндер якобы переоце­нил геополитическое значение хартленда. Эта переоценка затраги­вала не только актуальное положение сил на карте мира – в част­ности, могущество СССР, – но и изначальную историческую схе­му. Спайкмен, в отличие от Маккиндера, в качестве ключа к контро­лю над миром рассматривал не хартленд, а евразийский пояс при­брежных территорий, или “маргинальный полумесяц”, включаю­щий морские страны Европы, Ближний и Средний Восток, Ин­дию, Юго-Восточную Азию и Китай. Он назвал их “материковой каймой”. Это придуманное им понятие, аналог которого в английском языке римленд (“rimland”),   соответствует по географическому расположению “внутреннему полумесяцу” Маккиндера. Таким образом, он геополитически разделил мир на две части: хар­тленд и римленд.

“Материковая кайма евразийской континентальной массы,–писал Спайкмен,–должна рассматриваться как опосредующий регион, расположенный между материковой сердцевиной и морями. Она функционирует как обширная буферная зона конфликта между континентальными и морскими державами. Направленная в обе стороны, она функционирует двойственно и защищает себя и на земле, и на море. Двойственный характер материковой каймы лежит в основе проблем безопасности”. “Материковая сердцевина,–продолжал Спайкмен,–становит­ся менее важной, чем материковая кайма”, и да­лее делал общий вывод: “Кто контролирует материковую кайму, контролирует Евразию, кто контролирует Евразию,–контроли­рует мир”.

Развив положения, впервые предложенные Мэхэном, Спайкмен выделил десять критериев, определяющих геополитичес­кое могущество государства:

1) поверхность территории;

2) природа границ;

3) численность населения;

4) наличие или отсутствие полезных ископаемых;

5) экономическое и технологическое развитие;

6) финансовая мощь;

7) этническая однородность;

8) уровень социальной интеграции;

9) политическая стабильность;

10) национальный дух.

Если суммарный результат оценки геополитических возможнос­тей государства по этим критериям оказывается относительно не­высоким, это означает, что данное государство вынуждено вступать в более общий стратегический союз, поступаясь частью своего суве­ренитета ради глобальной стратегической геополитической протек­ции.

Помимо переоценки значения римленда, Спайкмен внес еще одно важное дополнение в геополитическую картину мира, видимую с позиции “морской силы”. Он ввел чрезвычайно важное понятие “Срединного Океана” (Midland Ocean). В основе геополитического представления лежит подчеркнутая аналогия между Средиземным морем в истории Европы, Ближнего Востока и Северной Африки в древности и Атлантическим океаном в новейшей истории западной цивилизации. Так как Спайкмен считал именно “береговую зону” основной исторической территорией цивилизации, то средиземно­морский ареал древности представлялся ему образцом культуры, распространившейся впоследствии внутрь континента (окультуривание “варваров суши”) и на отдаленные территории, достижимые только с помощью морских путей (окультуривание “варваров моря”). Подобно этой средиземноморской модели, в новейшее время в уве­личенном планетарном масштабе то же самое происходит с Атлан­тическим океаном, оба берега которого – американский и евро­пейский – являются ареалом наиболее развитой в технологическом и экономическом смысле западной цивилизации.

“Срединный Океан” становится в таком случае не разъединяю­щим, но объединяющим фактором, “внутренним морем” (mare internum). Таким образом, Спайкменом намечается особая геополити­ческая реальность, которую можно назвать условно “атлантическим континентом”, в центре которого, как озеро в сухопутном регионе, располагается Атлантический океан. Этот теоретический “континент”, “новая Атлантида”, связан общностью культуры западноевропейско­го происхождения, идеологией либерализма и демократии, единством политической и технологической судьбы.

Особенно Спайкмен настаивал на роли интеллектуального фак­тора в этом “атлантическом континенте”. Западная Европа и пояс восточного побережья Северной Америки (особенно Нью-Йорк) становятся мозгом нового “атлантического сообщества”. Нервным центром и силовым механизмом являются США и их торговый и военно-промышленный комплекс. Европа оказывается мыслитель­ным придатком США, чьи геополитические интересы и стратеги­ческая линия становятся единственными и главенствующими для всех держав Запада. Постепенно должна сокращаться и политичес­кая суверенность европейских государств, а власть переходить к осо­бой инстанции, объединяющей представителей всех “атлантичес­ких” пространств и подчиненной приоритетному главенству США.

Спайкмен предельно развил идею “анаконды” (Sea Power) – контроля и удушения береговых территорий афро-азиатских, арабских стран, Индии и Китая, что можно сделать только опираясь на силу. Он был сторонником применения силы в международных отношениях. Сила, по его мнению, – необходимая составная часть всякого политического порядка: “… в мире международной иерархии внешняя политика должна иметь своей целью, прежде всего улучшение или, по крайней мере, сохране­ние сравнительной силовой позиции государства. Сила, в конечном счете, составляет способность вести успешную войну”.

Распад Варшавского договора и СССР знаменует торжество атлантистской стратегии, проводившейся в жизнь в течение всего XX века. Запад побеждает в “холодной войне” с Вос­током. Морская сила (Sea Power) празднует свою победу над хартлендом.

А.Г. Дугин, например, с геополитической точки зрения объясняет это событие следующим образом. Противостояние советского блока с НАТО было первой в исто­рии чистой формой оппозиции Суши и Моря. При этом геополитический баланс сил отра­жал не просто идеологические, но и геополитические константы.

СССР как хартленд, как Евразия, воплощал в себе идеократию советского типа. С географической точки зрения, это было до­вольно интегрированное “Большое пространство” с колоссаль­ными природными ресурсами и развитым стратегическим воо­ружением. Главным преимуществом СССР были “культурно-функциональные” наклонности населения, живущего на его про­сторах или примыкающего к советской территории, и наличие трудно досягаемых внутриконтинентальных просторов, позволяю­щих создать надежные оборонные и технологические плацдар­мы. Кроме того, с двух сторон – с Севера и Востока – СССР имел морские границы, защищать которые намного легче, чем сухопутные. За счет централизованной экономики СССР добился товарно-продоволь­ственной автаркии и военного статуса сверхдержавы. По мере возможностей он стремился распространить свое влия­ние и на другие континенты.

Но у Восточного блока было несколько принципиальных гео­политиче­ских недостатков. Самый главный заключался в огром­ной протяженности сухопутных границ. Если с Юга границы совпадали с грядой евразийских гор, – от Маньчжурии до Тянь-Шаня, Памира и Кавказа, – то на Западе граница проходила посредине равнинной Европы, которая была стратегическим плац­дармом атлантизма, в то время как центральная его база нахо­дилась на западном берегу “Срединного Океана”. Но даже в южном направлении горы служили не только защи­той, но и препятствием, закрывая путь для возможной экспансии и выход к южным морям. При этом Восточный блок был вынужден сосредоточить в од­ном и том же геополитическом центре  военно-стратегиче­ские, экономические, интеллектуальные, производственные силы и природные ресурсы.

С таким положением резко контрастировало геополитическое положение Запада с центром США. (Это особенно важно, так как положение Западной Европы было в таком раскладе сил весьма незавидным; ей досталась роль сухопутной базы США, прилегающей к границам противоположного лагеря, своего рода “санитарного кордона”.) Америка была полностью защищена “морскими границами”. Более того, стратегически интегрировав свой континент, она получила контроль над огромной частью ев­разийского побережья (римленд). От Западной Европы через Гре­цию и Турцию (стран–членов НАТО) контроль атлантистов про­стирался на Дальний Восток (Таиланд, Южная Корея, стратеги­чески колонизированная Япония), и эта зона плавно переходила в Индийский и Тихий океаны – важнейшие военные базы на острове Сан Диего, на Филиппинах, и далее, на Гуаме, Карибах и Гаити. Следовательно, все потенциальные конфликты были вы­несены за территорию основного стратегического пространства.

При этом атлантисты создали сложную дифференцированную систему геополитического распределения силовых “ядер”. Не­посредственно США обеспечивали военно-стратегическую мощь. Интеллектуальные, финансовые и производственные структуры, а также центры разработки высоких технологий сосредоточива­лись в Западной Европе, свободной от тяжести обеспечения соб­ственной военной безопасности (кроме содержания полиции и чисто декоративных ВС). Природные ресурсы поступали из экономически малоразви­тых регионов Третьего мира, откуда в значительной мере прихо­дила и дешевая рабочая сила.

Сохранение статус-кво, сложившегося сразу после второй ми­ровой войны, было наступательной позицией, так как, по пред­сказаниям атлантистских геополитиков, такая ситуация неми­нуемо должна была привести к истощению континентального блока, обреченного на полную автаркию и вынужденного в оди­ночку развивать все стратегические направления одновременно.

Голлистский геополитический кодекс Франции.

Специфика французской внешней политики по­следних веков связана с двойственным геог­рафическим положением Франции в Европе. С одной стороны, Франция – континентальная держава, претен­дующая в течение столетий на особое место на конти­ненте и конкурирующая по силе с Германией. С другой –  Франция во все времена претендовала и на роль морской державы. Этот дуализм геополитического положения Франции рождал на протяжении длительного исторического пе­риода и двойственность ее основных внешнеполитичес­ких ориентаций.

Особенности геополитического положения Франции можно трактовать как некоторое преимущество, но час­то в конкретной исторической обстановке эта двойс­твенность была причиной уязвимости Франции перед лицом сугубо морской державы – Англии и континен­тального колосса Европы – Германии, а также России, более четко осознававших и последовательно отстаивав­ших свои во многом неизменные интересы. Как писал, может быть слишком пессимистично, Р. Арон, Франция так и не смогла в итоге обрести столь же сильные по­зиции на континенте, как Германия, и не стала морской державой, сравнимой с Англией . Этот вывод Арона, сделанный в начале 60-х годов, отражал край­нюю степень уязвимости Франции в послевоенном ми­ре. Распад французской колониальной империи, воз­рождение мощи Германии и усиление ее позиций в Европе ставили Францию в крайне невыгодное положение: ни на морском, ни на континентальном направлениях Франция не была способна отстоять свои специфические интересы.

Кардинальным способом разрешения проблемы геополитической уязвимости Франции стала политика создания собственной ядерной мощи, которая как бы выводила за скобки эту двойную геополитическую уязвимость Франции, превращая стра­ну, по замыслам французских стратегов, в “третью ядерную державу мира”. Ядерный фактор – обладание автономной ядерной мощью – служил для Франции универсальным средством обеспечения внешнеполити­ческих интересов на разных направлениях. Дополнен­ный политикой активного балансирования между цен­трами силы он глобализировал влияние Франции в мире и придавал ей тот вес в 60–80-е годы, который явно превышал реальные возможности страны. Фран­ция, как ни одна из других средних держав, сумела с большой выгодой для себя встроиться в систему же­сткого двухполюсного противостояния.

Проводником этой политики в 1959–1968 гг. был президент Франции, “континенталист” генерал Шарль де Голль. Он предпринял ряд энергичных антиантлантистских ша­гов: Франция вышла из НАТО, где абсолютно доминировали США, выработала собственную геополитическую линию, вклю­чающую в себя “оборону по всем азимутам”, укрепляла связи с СССР, усиливалось франко-германское сотрудничество, а в пер­спективе планировалось создать “Европу от Атлантики до Ура­ла”. Эта Европа виделась де Голлю как вполне суверенное стра­тегически континентальное образование, т. е. появилась кон­цепция “европейского континентализма”. Она нашла сторонни­ков в Западной Германии. Вот что, например, писал бывший канцлер ФРГ    Г. Шмидт, прошедший путь от англофила, американофила до франкофила: “… из-за растущего понимания геополитического положения моей страны я стал в последние 15-18 лет франкофилом, убежденным приверженцем приоритета франко-западно­герман­ской дружбы”.

Шестидесятые годы положили начало созданию франко-западногерман­ского политического, экономического, финансо­вого союза – ядра объединенной Европы конца XX в., которая значительно превзошла по главным показателям США. Этот процесс сказался на становлении европейской геополитиче­ской мысли. Наибольшее развитие она получила особенно во Франции, Бельгии, ФРГ.

В 60-е годы европейские ученые-геополитики стали чаще включаться в американские исследовательские проекты. Причин тому было несколько. Наиболее важная из них – прерванная связь с довоенными геополитическими школами. Ученые Евро­пы вынуждены были принимать нормы англосаксонского под­хода. В США же этих ученых видели не в качестве главных раз­работчиков тех или иных концепций, а в качестве технических экспертов, исполнителей прикладных геополитических исследо­ваний. Постепенно работы европейских геополитиков преврати­лись в самостоятельные школы – в “региональную геополити­ку” (например, течение, возглавляемое Ивом Лакостом во Франции). Авторы концепции “региональной геополитики” в отличие от родоначальников этой науки Ратцеля, Челлена, Маккиндера, Мэхэна или Хаусхофера придавали мало значения главному закону геополитики – глобальному дуализму (борьбе Суши и Моря), а использовали геополитические методики для изучения, анализа, описания межгосударственных, межэтниче­ских конфликтов, демографических процессов и даже политиче­ских выборов.

Неру и индийский кодекс неприсоединения.

В эпоху биполярного мира и “холодной войны” произошло крупнейшее событие мировой политики – крушение колониальной системы Запада. В результате на мировой арене появились освободившиеся или развивающиеся страны. Они возникли в Азии, Африке, Латинской Америке и Океании на развалинах коло­ниальных империй Англии, Франции, Испании и других капиталистических государств. Империи, создававшиеся веками, рухнули всего за 30–40 лет после второй мировой войны. В целом за эти годы родилось более 100 новых государств, и в результате общее число суверенных стран в мире утроилось. Никогда ранее ничего подобного в истории цивилизации не было. Антиколониальная революция стала одним из наиболее мощных ускорителей современ­ной истории, в том числе и истории международных отношений. Она привела к изменению геополитической карты мира. Более чем когда-либо с этой революцией оказались связанными почти все повороты глобального значения в международной жизни второй половины XX века.

Одни освободившиеся или развивающиеся страны оказались в сфере влияния западного блока во главе с США, другие – восточного блока, контролируемого СССР. Однако уже сразу после второй мировой войны появились молодые государства, выбравшие особый путь существования на международной арене – путь неприсоединения.

В Индии “архитектором неприсоединения” и “родо­начальником” движения неприсоединения называют Джавахарлала Неру и ве­дут отсчет истории этого движения с 1946–1947 гг. Именно тогда Дж. Неру впервые выступил с идеей неприсоединения, и Индия начала осуществлять неза­висимую политику неприсоединения. Правда, сам термин “неприсоеди­нение” появился только в 50-е годы.

Уже в 1946 г., т. е. за год до объявления не­зависимости, Неру заявил в своем обращении к индий­скому народу, что Индия будет проводить “свою собст­венную политику как свободная страна, а не как сател­лит другой страны”, и наметил некоторые направления этой самостоятельной политики, явно противоположные курсу метрополии. Главное из них было обозначено Не­ру как намерение, “насколько это возможно, держаться в стороне от политики силы, проводимой противостоя­щими друг другу группировками”. Спустя несколько месяцев, в январе 1947 г., Неру уточнил эту идею, заявив в одном из очередных выступлений, что Индия “...хочет остаться независимой и свободной от... блоков и сотруд­ничать на равноправной основе со всеми странами”.

В дальнейшем Дж. Неру во множестве выступлений возвращался к идее неприсоединения, всесторонне обос­новывая и обогащая ее содержание. Став премьер-министром Индии после провозглашения независимо­сти в августе 1947 г., Дж. Неру постепенно разработал эту идею во внешнеполитическую концепцию, которая была положена в основу внешней политики Индии. В ней проявилась объективная необходимость выбора внешнеполитического курса, которая была пред­определена изначальным стремлением к развитию, пол­ной независимости и миру, международными условиями и политикой западных держав в послевоенные годы. Этот выбор не мог быть легким, поскольку за дол­гие годы существования колониальных империй стра­ны Азии и Африки оказались тысячами нитей привязан­ными к метрополиям, зависели от них экономически и, го­воря словами Неру, “смотрели на мир сквозь... английское окно”, или французское, или окна других метрополий.

Кроме Дж. Неру большой вклад в формирование индийской концепции не­присоединения внесли Индира Ганди и Раджив Ганди. Основные ее идеи, разработанные за 40 лет – с 1946 по 1986 г., соответствовали тогда, естественно, прежде всего ин­тересам и положению Индии как самой крупной и сравнительно развитой из всех неприсоединившихся стран.

Кратко индийский кодекс неприсоединения может быть сведен к следующим положениям:

1. Неприсоединение – это, прежде всего непри­соединение к любым блокам и неучастие в “холодной войне” как в организационном плане, так и в военной, политической и идеологической областях. Это сво­бода политических суждений и оценок, полная само­стоятельность в выборе позиции.

2. Неприсоединение не самоцель. Его суть – мирное сосуществование. Главная цель – избежать войны или предотвратить ее. Движение неприсоеди­нения – крупнейшее движение за мир.

3. Неприсоединение – это не пассивный нейтрали­тет и не “равноудаленность”, не политика среднего пути. Это активная, позитивная и конструктивная по­литика.

4. Неприсоединение против деления мира на блоки. Оно призвано служить созданию новой системы международных отношений, которая должна основы­ваться на равенстве, мире, свободе и сотрудничестве.

5. Неприсоединение – это распространение идей демократии в области международных отношений. Не­присоединение не признает за кем-либо права навя­зывать свой образ жизни другим народам. Необхо­димо проявлять терпимость к политическому много­образию мира.

6. Движение неприсоединения – противник кон­фронтации двух блоков, проводник дружбы и доверия между ними, сторонник ненасильственного решения всех споров и конфликтов в мире путем переговоров.

7. Неприсоединение к блокам не означает одина­кового отношения ко всем державам. Отношения с од­ними из них могут быть дружественными, с другими – враждебными. Нельзя классифицировать страны в ка­честве постоянных противников или постоянных союз­ников.

8. Неприсоединение – это логическое следствие национально-освобо­дительной борьбы, а не побочный продукт “холодной войны”. Это продолжение движения несотрудничества с колониальными властями. Основа неприсоединения – антиимпериализм,   антиколониа­лизм и антирасизм.

9. Неприсоединение Индии не “просоветское” и не “прозападное”. Неприсоединившаяся Индия на­строена только проиндийски.

10. Миролюбие неприсоединения не пацифизм. Неприсоединение не означает отказа от укрепления собственной обороны страны, от идеи коллективной безопасности по Уставу ООН и сопротивления агрессии. Но сильнее, чем армия, национальную безопасность укрепляет международная политика дружбы. Непри­соединение связано с нежеланием участвовать в боль­шой войне. Но в случае мировой войны неприсое­динившаяся страна не в состоянии остаться нейтраль­ной. Она может присоединиться к той или иной воюю­щей стороне по собственному выбору.

Сдерживание и устрашение: американская модель мира.

Как уже указывалось, Н. Спайкмен в работе “География мира” разработал концепцию о контроле над римлендом (материковой каймой), которая была преобразована в “доктрину сдерживания”, провозглашенную и проводимую президентом Г. Трумэном (1945–1953) вплоть до 1953 г. Термином “сдерживание” называли в период “холодной войны” геополитическую тактику “анаконды”.

На каких идеях Спайкмена основывается эта доктрина? В своей концепции он выделял три крупных центра мировой мощи: атланти­ческое побережье Северной Америки, европейское побережье и Дальний Восток Евразии. Он допускал также возможность четверто­го центра в Индии. Из всех трех евразийских регионов Спайкмен счи­тал особо значимым для США европейское побережье, поскольку Америка возникла в качестве трансатлантической проекции евро­пейской цивилизации. К тому же наиболее важные регионы США были, естественно, ориентированы в направлении Атлантики. Сле­дует отметить, что при всех различиях в позициях большинство аме­риканских исследователей придерживались мнения, что после вто­рой мировой войны США не остается ничего иного, кроме как всту­пить в тесный союз с Великобританией. Как считал тот же Спайк­мен, победа Германии и Японии привела бы к установлению их совместного контроля над тремя главными центрами силы в Европе. В таком случае Америка оказалась бы в весьма уязвимом положе­нии, поскольку при всей своей мощи она была бы не в состоянии сопротивляться объединенной мощи остальных держав. Именно по­этому, утверждал Спайкмен, США следует вступить в союз с Вели­кобританией.

По отношению и к хартленду, и к римленду Соединенные Шта­ты, по Спайкмену, занимают выгодное центральное положение. Ат­лантическим и тихоокеанским побережьями они обращены к обеим сторонам евразийского римленда, а через Северный полюс – к харт­ленду. Спайкмен считал, что Соединенные Штаты должны сохранять трансатлантические и транстихоокеанские базы на ударной дистан­ции от Евразии, чтобы контролировать баланс сил вдоль всего рим­ленда.

Очевидно, что позиция Спайкмена явно или неявно являлась об- о­снованием лидирующей роли США в послевоенном мире. Об этом недвусмысленно говорили некоторые американские исследователи. Призывая учиться у германс­кой геополитики, они особо акцентировали внимание на том, что в послевоенный период Америка должна способствовать освобожде­нию Евразии от всех форм империализма и утверждению там свобо­ды и демократии (естественно, американского образца). Предпола­галось, что США, будучи океанической державой с мощными во­енно-морским флотом и авиацией, будут в состоянии установить свой контроль над прибрежными зонами Евразийского континента и, заблокировав евразийский хартленд, контролировать весь мир.

Поскольку книга была написана в годы войны, Спайкмен счи­тал, что его рекомендации должны быть осуществлены в партнер­стве с Советским Союзом и Англией – союзниками США. Однако с той поры многое изменилось, прежде всего изменилась глобальная геополитическая ситуация, и в ней роль Со­единенных Штатов стала иной. В новой ситуации иначе зазвучали ранее игнорируемые или критикуемые геополитические концепции американских стратегов, начиная с Мэхэна и кончая Спайкменом и Страусом-Хюпе. Джиорджи верно подметил, что у Спайкмена и дру­гих сторонников американской силовой политики за словами о са­модостаточности, о концепции региональной силовой зоны скры­валось первое энергичное изложение геополитической теории ин­тервенционизма. “Теория интервенционизма, – отмечает он, – рас­крывает политическую решимость Соединенных Штатов никогда не быть буферным государством между Германией и Японией. Она вклю­чает также пересмотр доктрины Монро, которая развилась из “ту­манного и неосязаемого принципа” в сильную и крепко сколочен­ную доктрину. Заново оживленная, доктрина Монро покрывает не только защиту всего Западного полушария... но включает также под­держание прочного баланса сил на ключевых континентах – в Ев­ропе, Азии и Африке. Наконец, она включает защиту некоторых глобальных американских интересов, сформулированных в Атлан­тической хартии, и их обеспечение соответствующей военной си­лой и последовательной, более реалистичной внешней политикой”.

К концу войны стало ясно, что в действительности хартленд может быть приравнен к СССР. Поражение Германии в войне с СССР уси­лило репутацию теории Маккиндера. С этого момента и далее суще­ствовала модель мира “хартленд-римленд”, ставившая материко­вую державу из хартленда (СССР) против морской державы из “внешнего полумесяца” (США), разделенных зоной соприкоснове­ния (римленд). В соответствии с этой моделью Спайкмена и форму­лировалась политика США – политика сдерживания. Геополитика СССР была зеркальным отражением американской. Лишь идеологи­чески она обосновывалась необходимостью пролетарского интерна­ционализма, в то время как американская именовалась политикой отбрасывания коммунизма.

Сдерживание “крепости” (СССР, страны Варшавского дого­вора) со стороны США означало образование антисоветских со­юзов на территории римленда: НАТО в Европе, СЕНТО в Запад­ной Азии, СЕАТО в Восточной Азии. В пределах римленда шло серьезное противоборство, заканчивавшееся большими и малы­ми конфликтами. Примерами больших конфликтов стали берлин­ский конфликт, войны в Корее, на Ближнем Востоке (против правительства Г.А. Насера), во Вьетнаме, в Камбодже и Афгани­стане.

Атлантизм.

Атлантизм – идеология тесного союза США со странами Западной Европы и Канадой.

Развитие чисто атлантистской линии в геополитике после 1945 г. в основном представляло собой развитие тезисов Спайкмена. Как и сам он начал разработку своих теорий с коррекции Маккиндера, так и его последователи в основном корректировали его собствен­ные взгляды.

В 1956 г. ученик Спайкмена  Д. Мейниг опубликовал труд “Хартленд и римленд в евразийской истории”. Здесь Мейниг специально под­черкнул, что “геополитические критерии должны особо учитывать функциональную ориентацию населения и государства, а не только чисто географическое отношение территории к Суше и Морю”. Он говорит о том, что все пространство евразийского римленда делится на три типа по своей функционально-культурной предрас­положенности:

1. Китай, Монголия, Северный Вьетнам, Бангладеш, Афганис­тан, Восточная Европа (включая Пруссию), Прибалтика и Каре­лия – пространства, органически тяготеющие к хартленду.

2. Южная Корея, Бирма, Индия, Ирак, Сирия, Югославия – геополитически нейтральны.

3. Западная Европа, Греция, Турция, Иран, Пакистан, Таи­ланд – склонны к талассократическому блоку.

В 1965 г. другой последователь Спайкмена У. Кирк выпустил кни­гу, название которой повторяло название знаменитой статьи Маккиндера “Географическая ось истории”. Кирк развил тезис Спайкмена относительно центрального значения римленда для геополитичес­кого баланса сил. Опираясь на культурно-функциональный анализ Мейнига и его дифференциацию “береговых зон” относительно “теллурократической” или “талассократической” предрасположенности, Кирк выстроил историческую модель, в которой главную роль иг­рают прибрежные цивилизации, от которых культурные импульсы поступают с большей или меньшей степенью интенсивности внутрь континента. При этом “высшие” культурные формы и историческая инициатива признаются за теми секторами “внутреннего полумеся­ца”, которые Мейниг определил как “талассократически ориенти­рованные”.

Хотя в Англии и были долгое время склонны считать Маккиндера основателем “истинной” геополитики и оспаривать у Хаусхофера и Челлена приоритет в этой области, послевоенные британские ав­торы выражали сожаление по поводу забвения ее уроков британс­кими исследователями и политиками. Так, профессор Манчестерс­кого университета В. Фицджеральд писал в предисловии к своей книге “Новая Европа”, изданной в 1945 г.: “Британские исследовате­ли политической географии могут убедиться, не без удивления, что в Англии очень мало было сделано для определения предмета поли­тической географии... Этот факт решительно контрастирует с поло­жением вещей в Соединенных Штатах и Германии”. Фицджеральд не только цитирует германских геополитиков Маулля, Зигера и их предшественников, не только заимствует у них определение пред­мета геополитики как “науки об обусловленности отношений меж­ду государствами их географической судьбой”, но и старается очер­тить собственную геополитическую традицию Британии и США. Он, в частности, напоминает, что и в Англии были свои геополитики на протяжении более чем четверти века – Фаусетт и Голдич – ав­торы книг о границах и способах их формирования.

Исходя из ряда положений, выдвинутых Маккиндером, британ­ские геополитики особенно заинтересовались проблемой “геогра­фических единств”. В противоположность американским геополити­кам, утверждающим “взаимосвязь” мировых путей и стратегических ресурсов, их британские коллеги возвращаются к исконной “теории больших хозяйственных целых”. Англия, по их мнению, принадле­жит одновременно к двум таким географическим единствам. Одним из них британские геополитики считают Западную Европу, Англию и Америку. Это единство они называют “атлантическим един­ством”, говоря в этой связи об “атлантических связях”, “атланти­ческой культуре”, “атлантических путях”, в центре которых нахо­дится Англия. Историк Уильямсон, автор работы “Океан в английс­кой истории”, развил точку зрения, согласно которой Англия имеет законное право претендовать на руководство атлантическими стра­нами, так как связывает их воедино. По отношению к США Англия является страной – носителем европейской культуры и географи­ческих судеб Европы. По отношению к Европе Англия является как бы форпостом США и, таким образом, естественным представите­лем американо-атлантической культуры.

Американский политолог С. Коэн в книге “География и политика в разделенном мире” предложил разделить все регионы Земли на четыре геополитиче­ские составляющие:

1. Внешняя морская (водная среда), зависящая от торгового фло­та и портов.

2. Континентальное ядро (nucleus), тождественное хартленду.

3. Дисконтинуальный пояс (береговые сектора, ориентированные либо внутрь континента, либо от него).

4. Регионы, геополитически независимые от этого ансамбля.

Известный ученый и политик (бывший госсекретарь США) Г. Киссинджер, опираясь на идеи “дисконтинуальных поясов”, полагал, что политическая стратегия США состоит в том, чтобы объединить разрозненные береговые зоны в одно целое, что по­зволит получить атлантистам полный контроль над Евразией, над СССР. Это одно целое должно включить те “береговые сек­тора”, которые сохраняли нейтралитет или тяготели к Евразии. Доктрина Киссинджера предлагала США действовать методом “кнута и пряника”: Вьетнаму – война, Китаю – сотрудничество, поддержка режима шахиншаха Ирана М. Реза Пехлеви, национа­листов Украины и Прибалтики и т.п. Идеи Г. Киссинджера тесно увязывались с доктриной ядерного сдерживания США и НАТО. Месторасположение американского и натовского ядерного ору­жия учитывало географические и геополитические особенности регионов.

Атлантизм, являясь геополитикой моря, не был чужд но­вым идеям, связанным с научно-техническим прогрессом, с на­учно-технической революцией в военной сфере. Появление но­вых типов вооружений – стратегических бомбардировщиков (первые из них сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нага­саки), межконтинентальных, крылатых и других ракет – поко­лебало приоритет Моря над Сушей. Потребовались новые док­трины, которые вместо двух важнейших элементов геополитики (Моря и Суши) должны были учитывать воздушное и космиче­ское пространство, которые предполагают применение не только ядерного, но и плазменного, лазерного оружия. Эти два новых элемента получили название аэрократии (власть Воздуха) и эфирократии (власть Эфира, космического пространства). Освое­ние двух данных сред, на которые совершенно не обращали внимания основатели геополитики, тем не менее, оказалось про­должением талассократических теорий, но на более высоком уровне. История показала, что атлантизм более динамично, на­ступательно использовал все среды, базирующиеся на законе Моря. Геополитика атлантистов оказалась наступательной, а геополитика Евразии пребывала в состоянии пассивной оборо­ны. В сфере аэрократии СССР добился относительного парите­та, но в “звездных войнах” не смог конкурировать, что во мно­гом привело к поражению в “холодной войне”, к развалу содру­жества стран Варшавского договора, а впоследствии и СССР.

Наиболее обоснованные аргументы в пользу необходимости серьезной корректировки традиционных геополитических моделей в связи с появлением авиации и особенно ядер­ного оружия и средств его доставки выдвинул американский атлантист А. П. Северски. В его геополитическом построении мир разделен на два огромных круга воздушной мощи, сконцентрированных соот­ветственно на индустриальных центрах США и Советского Союза. Американский круг покрывал большую часть Западного полуша­рия, а советский – большую часть Мирового Острова. Оба они обладали приблизительно равной силой над Северной Америкой и Северной Евразией, которые, по мнению Северски, в совокупно­сти составляют ключ к мировому господству.

Технологические нововведения в военной области продиктовали необходимость применять глобальный подход к проблемам безопас­ности. Его использование дало повод ряду ученых по-новому трак­товать геополитику. Американский исследователь Д. Дедни, уделяя главное внимание роли технического фактора в отношениях между географической средой и политическими процессами, рассуждает следующим образом: “Геополитическая действительность служит фо­ном для географии и технологии. Он придает форму, прокладывает русло и предполагает осуществление политической власти во мно­гом тем же самым образом, как горные хребты, мосты и фортифи­кационные сооружения воздействуют на армию во время сражения. Они не полностью определяют результат, но благоприятствуют раз­личным стратегиям... неодинаково... География планеты, конечно, не изменяется. Но значение естественных особенностей планеты в борьбе за военное превосходство и безопасность изменяется с тех­нологическими изменениями в человеческой возможности разру­шать, перевозить и сообщать. Без сильного чувства технологии гео­политика вырождается в земной мистицизм”.

Развитие геополитических взглядов применительно к ядерной эпохе мы встречаем у другого представителя американского атлантизма К. Грэя, посвятившего этой проблеме несколько ра­бот, выдержанных в ключе обоснования гегемонистских притяза­ний США на мировой арене. В своей книге “Геополитика ядерной эры” он дает очерк военной стратегии США и НАТО, в котором ставит планетарное месторасположение ядерных объектов в зависи­мость от географических и геополитических особенностей регионов. В середине 70-х гг. Грэй назвал геополитику наукой о “взаимосвязи между физической средой в том виде, как она воспринимается, изменяется и используется людьми и мировой политикой”. Как считал Грэй, геополитика касается взаимосвязи международной политической мощи и географического фактора. Под ней подразу­мевается “высокая политика” безопасности и международного по­рядка; влияние длительных пространственных отношений на возвы­шение и упадок силовых центров; то, как технологические, поли­тико-организационные и демографические процессы сказываются на весе и влиянии соответствующих стран.

Концепция о “новом мировом порядке”.

Становление США как сверхдержавы и выход на последний этап, предшествующий окончательной “планетарной гегемонии талассократии”, заставил американских геополитиков рассматривать совер­шенно новую геополитическую модель, в которой участвовали не две основные силы, а только одна. Причем в принципе существова­ло два варианта развития событий – либо окончательный выигрыш Западом геополитической дуэли с Востоком, либо конвергенция двух идеологических лагерей в нечто единое и установление “мирового правительства” (этот проект получил название “мондиализм” – от французского monde – мир). В обоих случаях требовалось новое геополитическое осмысление этого возможного исхода истории. Та­кая ситуация вызвала к жизни особое направление в геополитике – геополитику мондиализма. Иначе эта концепция известна как доктрина “нового мирового порядка”. Таким образом, мондиализм – американская геополитическая концепция о создании “единого мира”, полной планетарной интеграции. Она разрабатывалась американскими геополитиками начиная с 70-х гг., а впервые во всеуслышание о ней было заявлено президентом США           Дж. Бушем во время войны в Персидском заливе в 1991 г.

Концепция мондиализма возникла задолго до окончательной победы Запада в “холодной войне”. Смысл мондиализма сводится к постулированию неизбежности полной планетарной интеграции, перехода от множественности государств, народов, наций и куль­тур к “униформному миру”.

Истоки этой идеи можно разглядеть в некоторых утопических и хилиастических движениях, восходящих к средневековью и далее к глубокой древности. В ее основе лежит представление, что в какой-то кульминационный момент истории все народы земли соберутся в едином Царстве, которое не будет более знать противоречий, тра­гедий, конфликтов и проблем, свойственных обычной земной ис­тории. Помимо чисто мистической версии мондиалистской утопии существовали и ее рационалистические версии, одной из которых можно считать учение о “Третьей эре” позитивиста О. Конта (1798–1857) или гуманистическую эсхатологию Г. Лессинга (1729–1781).

Мондиалистские идеи были свойственны чаще всего умеренным европейским и особенно английским социалистам (некоторые из них были объединены в “Фабианское общество”). О едином миро­вом государстве говорили и коммунисты. С другой стороны, анало­гичные мондиалистские организации создавались начиная с конца XIX века и крупными фигурами в мировом бизнесе – например, сэром С. Роудсом, организовавшим группу “Круглый Стол”, члены которой должны были “способствовать установлению систе­мы беспрепятственной торговли во всем мире и созданию единого Мирового Правительства”. В этих организациях часто социалистические мотивы пере­плетались с либерал-капиталистическими, а коммунисты соседство­вали с представителями крупнейшего финан­сового капитала. Всех объединяла вера в утопическую идею объеди­нения планеты.

Показательно, что такие известные организации, как Лига На­ций, позже ООН и ЮНЕСКО, были продолжением именно мондиалистских кругов, имевших большое влияние на мировую политику. В течение XX века эти мондиалистские организации, избегав­шие излишней рекламы и даже носившие секретный характер, часто меняли свои названия. Существовало “Универсальное движение за мировую конфедерацию”             Г. Дэвиса, “Федераль­ный Союз” и даже “Крестовый поход за Мировое Правительство” (организованный английским парламентарием                      Г. Асборном в 1946 г.).

По мере сосредоточения всей концептуальной и стратегической власти над Западом в США именно это государство стало главным штабом мондиализма, представители которого образовали парал­лельную власти структуру, состоящую из советников, аналитиков, центров стратегических исследований.

Так сложились три основные мондиалистские организации, о самом существовании которых общественность Запада узнала лишь относительно недавно. В отличие от официальных структур эти груп­пы пользовались значительно большей свободой проектирования и исследований, так как они были освобождены от фиксированных и формальных процедур, регламентирующих деятельность комиссий ООН и т.д.

Первая структура – “Совет по международным отношениям” (Council on Foreign Relations, C.F.R.). Ее создателем был крупнейший американский банкир Морган. Эта неофициальная организа­ция занималась выработкой американской стратегии в планетарном масштабе, причем конечной целью считалась полная унификация планеты и создание “мирового правительства”. Эта организация воз­никла еще в 1921 г. как филиация “Фонда Карнеги за вселенский мир”, и все состоявшие в ней высокопоставленные политики при­общались мондиалистским взглядам на будущее планеты.

В 1954 г. была создана вторая мондиалистская структура – Биль-дербергский клуб, или Бильдербергская группа. Она объединяла уже не только американских аналитиков, политиков, финансистов и интеллектуалов, но и их европейских коллег. С американской сторо­ны она была представлена исключительно членами C.F.R. и рас­сматривалась как ее международное продолжение.

В 1973 г. активистами Бильдербергской группы была создана тре­тья важнейшая мондиалистская структура – “Трехсторонняя ко­миссия”, или “Трилатераль” (Trilateral). Она возглавлялась амери­канцами, входящими в состав C.F.R. и Бильдербергской группы, и имела помимо США, где расположена ее штаб-квартира (Нью-Йорк), еще две штаб-квартиры – в Европе и Японии. “Трехсторон­ней” комиссия названа по фундаментальным геополитическим ос­нованиям. Она призвана объединять под эгидой атлантизма и США три “Больших пространства”, лидирующих в техническом развитии и рыночной экономике:

1. Американское пространство, включающее в себя Северную и Южную Америку.

2. Европейское пространство.

3. Тихоокеанское пространство, контролируемое Японией.

Главой важнейших мондиалистских групп – Бильдерберга и Трилатераля – является высокопоставленный член C.F.R., крупней­ший банкир Д. Рокфеллер, владелец “Чэйз Манхэттен бэнк”.

Кроме него в самом центре всех мондиалистских проектов стоят неизменные аналитики, геополитики и стратеги атлантизма З. Бжезин-ский и Г. Киссинджер. Туда же входит и знаменитый Дж. Болл.

Основная линия всех мондиалистских проектов заключалась в переходе к единой мировой системе, под стратегической доминацией Запада и “прогрессивных”, “гуманистических”, “демократи­ческих” ценностей. Для этого вырабатывались параллельные струк­туры, состоящие из политиков, журналистов, интеллектуалов, фи­нансистов, аналитиков и т.д., которые должны были подготовить почву для широкого обнародования этого мондиалистского проек­та “мирового правительства”, так как без подготовки он натолк­нулся бы на мощное психологическое сопротивление народов и государств, не желающих растворять свою самобытность в общем “плане­тарном котле”.

С. Хантингтон о “столкновении цивилизаций”.

Победа Запада над СССР означала вступление в радикально новую эпо­ху, которая требовала оригинальных геополитических моделей. Гео­политический статус всех традиционных территорий, регионов, го­сударств и союзов резко менялся. Осмысление планетарной реаль­ности после окончания “холодной войны” привело атлантистских гео­политиков к двум принципиальным схемам.

Одна из них может быть названа пессимистической (для атлантизма). Она наследует традиционную для атлантизма линию конф­ронтации с хартлендом, которая считается не законченной и не снятой с повестки дня вместе с падением СССР, и предрекает об­разование новых евразийских блоков, основанных на цивилизационных традициях и устойчивых этнических архетипах. Этот вариант можно назвать “неоатлантизм”, его сущность сводится в конечном итоге к продолжению рассмотрения геополитической картины мира в ракурсе основополагающего дуализма, что лишь нюансируется выделением дополнительных геополитических зон (кроме Евразии), которые также могут стать очагами противостояния с Западом. Наи­более ярким представителем такого неоатлантического подхода яв­ляется                        С. Хантингтон.

Вторая схема, основанная на той же изначальной геополитической картине, напротив, оптимистична (для атлантизма), потому что рассматривает ситуацию, сложившуюся в результате победы Запада в “холодной войне”, как окончательную и бесповоротную. На этом строится теория мондиализма. Она будет основываться на принципах либеральной демократии. История закончится вместе с геополитическим противостоянием, дававшим изначально главный импульс истории. Этот геополитический про­ект ассоциируется с именем американского геополитика Ф. Фукуямы, написавшего программную статью с выразительным на­званием “Конец истории”.

Сэмюел Хантингтон – современный американский ученый, автор теории “неоатлантизма”, в которой предсказывает в будущем столкновение цивилизаций. Свою концепцию он излагает в своей программной статье “Столкновение цивилиза­ций” (которая появилась как резюме большого геополитического проекта “Изменения в глобальной безопасности и американские нацио­нальные интересы”). При этом, Хан­тингтон строит ее как ответ на тезис Фукуямы о конце истории. Показательно, что на политическом уровне эта полемика соответ­ствует двум ведущим политическим партиям США: Фукуяма выра­жает глобальную стратегическую позицию демократов, тогда как Хантингтон является рупором республиканцев. Это достаточно точ­но выражает сущность двух новейших геополитических проектов – неоатлантизм следует консервативной линии, а мондиализм пред­почитает совершенно новый подход, в котором все геополитичес­кие реальности подлежат полному пересмотру.

Смысл теории Хантингтона, сформулированный им в статье “Столкновение цивилизаций”, сводится к следующему. Видимая гео­политическая победа атлантизма на всей планете – с падением СССР исчез последний оплот континентальных сил – на самом деле затрагивает лишь поверхностный срез действительности. Стратегичес­кий успех НАТО, сопровождающийся идеологическим оформлени­ем, – отказ от главной конкурентной коммунистической идеоло­гии – не затрагивает глубинных цивилизационных пластов. Хантингтон вопреки Фукуяме утверждает, что стратегическая победа не есть цивилизационная победа. Западная идеология – либерал-демократия, рынок и т.д. – стала безальтернативной лишь времен­но, так как уже скоро у незападных народов начнут проступать цивилизационные и геополитические особенности, аналог “географи­ческого индивидуума”, о котором говорил Савицкий.

Отказ от идеологии коммунизма и сдвиги в структуре традици­онных государств – распад одних образований, появление других и т.д. – не приведут к автоматическому равнению всего человечества на универсальную систему атлантистских ценностей, но, напротив, сделают вновь актуальными более глубокие культурные пласты, ос­вобожденные от поверхностных идеологических клише.

Хантингтон цитирует Дж. Вейгеля: “десекуляризация явля­ется одним из доминирующих социальных факторов в конце XX века”. А, следовательно, вместо того чтобы отбросить религиозную идентификацию в едином мире, о чем говорит Фукуяма, народы, напротив, будут ощущать религиозную принадлежность еще более живо.

Хантингтон утверждает, что наряду с западной (атлантистской) цивилизацией, включающей в себя Северную Америку и Западную Европу, можно предвидеть геополитическую фиксацию еще семи потенциальных цивилизаций:

1) славяно-православная,

2) конфуцианская (китайская),

3) японская,

4) исламская,

5) индуистская,

6) латиноамериканская и, возможно,

7) африканская.

Конечно, эти потенциальные цивилизации отнюдь не равнознач­ны. Но все они едины в том, что вектор их развития и становления будет ориентирован в направлении, отличном от траектории атлан­тизма и цивилизации Запада. Так, Запад снова окажется в ситуации противостояния. Хантингтон считает, что это практически неизбеж­но и что уже сейчас, несмотря на эйфорию мондиалистских кругов, надо принять за основу реалистическую формулу: “The West and The Rest” (“Запад и все остальные”).

По мнению С. Хантингтона, в нарождающемся мире источником конфликтов станет уже не идеология и не экономика, а важнейшие границы, разделяющие человечество, и преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой.

Означает ли это, что нация-государство перестанет быть глав­ным действующим лицом в международных делах? Нет, Хантинг­тон так не считает. Но, по его словам, наиболее значимые конфлик­ты глобальной политики будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкнове­ние цивилизаций станет доминирующим фактором мировой поли­тики. “Линии разлома между цивилизациями, – считает Хантингтон, – это и есть линии будущих фронтов”.

Идентичность на уровне цивилизации, по мнению Хантингтона, будет становиться все более важной и облик мира будет в значи­тельной мере формироваться в ходе взаимодействия семи-восьми крупных цивилизаций.

Что же из этого следует? Во-первых, различия между цивилиза­циями не просто реальны. Они наиболее существенны. Цивилиза­ции несхожи по своей истории, языку, культуре, традициям и ре­лигии. Люди разных цивилизаций по-разному смотрят на отноше­ния между Богом и человеком, индивидом и обществом, гражда­нином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют разные представления о соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы и принуждения, равенства и иерархии. Они более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими режимами. Конечно, различия не обязательно предполагают конфликт, а конфликт не обязательно предполагает насилие. Однако в течение столетий самые затяжные и кровопролитные конфликты порождались именно различиями между цивилизациями.

Во-вторых, мир становится более тесным. Взаимодействие между народами разных цивилизаций усиливается. Это ведет к росту цивилизационного самосознания, к тому, что глубоко осознаются раз­личия между цивилизациями и то, что их объединяет.

Североафриканская иммиграция во Францию вызвала у францу­зов враждебное отношение и в то же время укрепила доброжела­тельность к другим иммигрантам – “добропорядочным католикам и европейцам из Польши”. Взаимодействие между цивилизаци­ями укрепляет их цивилизационное самосознание, а это, в свою очередь, обостряет уходящие в глубь истории или, по крайней мере, воспринимаемые таким образом разногласия и враждебность.

В-третьих, процессы экономической модернизации и полити­ческих изменений во всем мире размывают традиционную иденти­фикацию людей с местом жительства, одновременно ослабевает и роль нации-государства как источника идентификации. Образовав­шиеся в результате лакуны по большей части заполняются религи­ей, нередко в форме фундаменталистских движений. Подобные дви­жения сложились не только в исламе, но и в западном христиан­стве, иудаизме, буддизме, индуизме. В большинстве стран и конфес­сий фундаментализм поддерживают образованные молодые люди, высококвалифици-рованные  специалисты из средних классов, лига свободных профессий, бизнесмены.

В-четвертых, рост цивилизационного самосознания диктуется раздвоением роли Запада. С одной стороны, Запад находится на вер­шине своего могущества, а с другой – происходит возврат к соб­ственным корням. Все чаще приходится слышать о “возврате в Азию” Японии, о конце влияния идей Неру и “индуизации Индии”, о провале западных идей социализма и национализма и “реисламизации” Ближнего Востока. На вершине своего могущества Запад стал­кивается с незападными странами, у которых достаточно стремле­ния, воли и ресурсов, чтобы придать миру незападный облик.

В-пятых, культурные особенности и различия менее подверже­ны изменениям, чем экономические и политические, и вследствие этого основанные на них противоречия сложнее разрешить или све­сти к компромиссу. В бывшем Советском Союзе коммунисты могли стать демократами, богатые превратиться в бедных, а бедняки – в богачей, но русские при всем желании не смогут стать эстонцами, а азербайджанцы – армянами.

Судя по всему, роль региональных экономических связей будет усиливаться. С одной стороны, успех экономического регионализма укрепляет сознание принадлежности к одной цивилизации. А с дру­гой – экономический регионализм может быть успешным, только если он коренится в общности цивилизации. Европейское сообще­ство покоится на основаниях европейской культуры и западного христианства. Успех НАФТА (Североамериканской зоны свободной торговли) зависит от продолжающегося сближения культур Мекси­ки, Канады и США. А Япония, напротив, испытывает затруднения с созданием такого же экономического сообщества в Юго-Восточной Азии, так как Япония – это единственное в своем роде обще­ство и уникальная цивилизация. Какими бы мощными ни были тор­говые, экономические и финансовые связи Японии с остальными странами Юго-Восточной Азии, культурные различия между ними мешают продвижению по пути региональной экономической ин­теграции по образцу Западной Европы или Северной Америки.

Общность культур, напротив, явно способствует стремительно­му росту экономических связей между КНР, с одной стороны, и Гонконгом, Тайванем, Сингапуром и заморскими китайскими общинами в разных странах мира – с другой. С окончанием “холодной войны” общность культуры быстро вытесняет идеологические различия.

Своей концепцией “столкновения цивилизаций” Хантингтон бросил вызов многим устоявшимся представлениям о характере происходящих и потенциальных глобальных противостояний, а так­же предложил новую парадигму для теоретического исследования и прогнозирования миропорядка на рубеже XX–XXI веков. Это едва ли не самая крупная из представленных за последнее десятилетие научная концепция, в которой дана общая картина мира. Хантинг­тон – один из наиболее авторитетных политологов мира – и сам понимает, что полемизировать с его концепцией убедительнее все­го было бы с помощью иной целостной теории, альтернативной не только его идеям, но и устаревшей парадигме “холодной войны”, которую, по его мнению, “драматические события последнего пя­тилетия превратили в достояние интеллектуальной истории”.

Геополитические выводы из подхода Хантингтона очевидны: он считает, что атлантисты должны всемерно укреплять стратегичес­кие позиции своей собственной цивилизации, готовиться к проти­востоянию, консолидировать стратегические усилия, сдерживать антиатлантистские тенденции в других геополитических образова­ниях, не допускать их соединения в опасный для Запада континен­тальный альянс.

Он дает такие рекомендации:

“Западу следует

1) обеспечивать более тесное сотрудничество и единение в рам­ках собственной цивилизации, особенно между ее европейской и североамериканской частями;

2) интегрировать в Западную цивилизацию те общества в Вос­точной Европе и Латинской Америке, чьи культуры близки к запад­ной;

3) обеспечить более тесные взаимоотношения с Японией и Рос­сией;

4) предотвратить перерастание локальных конфликтов между цивилизациями и глобальные войны;

5) ограничить военную экспансию конфуцианских и исламских государств;

6) приостановить свертывание западной военной мощи и обес­печить военное превосходство на Дальнем Востоке и в Юго-Западной Азии;

7) использовать трудности и конфликты во взаимоотношениях исламских и конфуцианских стран;

8) поддерживать группы, ориентирующиеся на западные ценно­сти и интересы в других цивилизациях;

9) усилить международные институты, отражающие западные интересы и ценности и узаконивающие их, и обеспечить вовлече­ние незападных государств, в эти институты”.

Данные рекомендации являются, по сути, краткой и емкой фор­мулировкой доктрины неоатлантизма. С точки зрения чистой геопо­литики это означает точное следование принципам Мэхэна и Спайкмена.  Причем, акцент, который Хантингтон ставит на культуре и цивилизационных различиях как важнейших геополитических фак­торах, указывает на его причастность к классической школе геопо­литики, восходящей к органицистской философии, для которой изначально было свойственно рассматривать социальные структуры и государства не как механические или чисто идеологические обра­зования, но как “формы жизни”.

В качестве наиболее вероятных противников Запада Хантингтон указывает Китай и исламские государства (Иран, Ирак, Ливия и т.д.). В этом сказывается прямое влияние доктрин Мейнига и Кирка, счи­тавших, что ориентация стран “береговых зон” – а “конфуцианская” и исламская цивилизации геополитически принадлежат преимуще­ственно именно к этим зонам – важнее, чем позиция хартленда. Поэтому в отличие от других представителей неоатлантизма – в час­тности, П. Вольфовица – Хантингтон видит главную угрозу от­нюдь не в геополитическом возрождении России-Евразии, хартленда или какого-то нового евразийского континентального образования.

В докладе же Вольфовица (советника по делам безопасности) правительству США в марте 1992 г. говорится о “не­обходимости не допустить возникновения на Европейском и Азиат­ском континентах стратегической силы, способной противостоять США”, и далее поясняется, что самой вероятной силой, которая имеется в виду, является Россия, и что против нее следует создать “санитарный кордон” на основе стран Прибалтики. В данном случае американский стратег Вольфовиц оказывается ближе к Маккиндеру, чем к Спайкмену, что отличает его взгляды от теории Хантингтона.

Ф. Фукуяма о “конце истории”.

После распада СССР и победы атлантизма мондиалис­тские проекты должны были либо отмереть, либо изменить свою логику. Новой версией мондиализма в постсоветскую эпоху стала доктрина Ф. Фукуямы.

Френсис Фукуяма – современный американский политолог, связывающий с распадом СССР и блока социалистических стран “конец нерациональной истории” и начало нового порядка существования человечества – планетарного, интегрирующим инструментом которого является рынок и демократия.

Его концепция была опубликована в начале 90-х в про­граммной статье – “Конец истории”. Ее можно рассматривать как идейную базу нового течения  “неомондиализма”. Принципиально новых идей в “конце истории” нельзя найти при всем желании. Это повтор идей Т. Гоббса, а также О. Конта (высказанных по­следним в “Курсе позитивной философии”), Г. Спенсера и других мыслителей-позитивистов. Фукуяма “проводит” читате­лей от “эпохи закона Силы”, “мракобесия”, “нерационального менеджирования социальной реальности” к разумному строю – капиталистическому, западной цивилизации конца XX в. с ее рыночной экономикой и либерально-демократическими ценно­стями.

Фукуяма во многом повторил идеи немецкого социолога и историка М. Вебера о том, что история развивалась только за счет нерациональных факторов, что рациональность становится превалирующим фактором только на этапе капиталистического развития. Последний оплот “иррационализма” пал, по мнению Фукуямы, с развалом СССР. С этим фактором представитель современного неомондиализма связывает “конец истории” и на­чало нового существования человечества – планетарного, где будут существовать Рынок и Демократия. Они интегрируют мир в гармоническую (почти по О. Конту) единую машину. Все час­ти света, т. е. все регионы Земного шара, начнут переструктури­роваться, как электроны в атоме, станут менять свои орбиты, ориентируясь на самые мощные (экономически) ядра-центры.

Такой новый порядок, хотя и основанный на универсализации чисто атлантической системы, выходит за рам­ки атлантизма, и все регионы мира начинают переорганизовываться по новой модели, вокруг его наиболее экономически развитых центров.

Некоторые европейские ученые высказали идеи, похожие на доктрину Фукуямы. Например, в книге “Линии горизонта” лич­ный советник президента Ф. Миттерана Ж. Аттали утвержда­ет, что сейчас в мире наступила “эра денег”. Они – универсаль­ный эталон любой ценности. Эра денег – свидетельство наступ­ления мессианской эры иудейско-каббалистического толка. На всей Земле, по Аттали, господствуют рыночные отношения, ос­нованные не только на деньгах, но и на информационных тех­нологиях, доминирует либерально- демократическая идеология, геополитического дуализма нет; есть единый однородный мир, который базируется, формируется на принципах “геоэкономики”. Последняя во главу угла ставит не географические, этнические, духовные и другие факторы, а прежде всего экономические.

Геополитические идеи Аттали более детально представил профессор Института международных политических исследова­ний (Милан) К. Санторо. Концепции многополярности ми­ра Фукуямы предполагают существование Мирового Правитель­ства. Его ядром могут стать международные институты типа ООН и ее комитетов. По мысли Санторо, эти межгосударственные структуры – наследие устаревшей логики двуполярной геополитики и “холодной войны”. Положение в мире чревато цивилизационными катастрофами. В результате этих катастроф будет ослаблена роль международных структур, возрастут на­циональное самосознание и национализм в странах Восточной Европы, России, Третьего мира, интенсивно пойдет распад су­ществующих государств (включая и Россию), мир вступит в пе­риод войн малой и средней интенсивности. Они приведут к возникновению новых геополитических пространств, для их управления необходимо формировать Мировое Правительство, под эгидой которого будет создано планетарное государство.

Рассмотренная концепция занимает промежуточные позиции между доктриной Фукуямы и идеями С. Хантингтона.

З. Бжезинский о геополитической ситуации в мире.

П.А. Сорокин (1889–1968) – американский социолог русского происхождения явился создателем теории конвергенции (слияния, сближения). Она признается, как наиболее пацифистская и “примиренческая” версия мондиализма.

В 70-е гг. в разработке этой концепции в недрах C.F.R. занималась и группа “левых” аналитиков под руководством одного из теоретиков “мондиализма” З. Бжезинского. Эта теория предполагала воз­можность преодоления идеологического и геополитического дуа­лизма “холодной войны” через создание нового культурно-идеоло­гического типа цивилизации, который был бы промежуточным между социализмом и капитализмом, между чистым атлантизмом и чистым континентализмом.

Известнейший социолог, политолог и геополитик, профессор Колумбийского университета, советник Центра стратегических и международных исследований Джорджтаунского университета (Ва­шингтон) З. Бжезинский, бывший в 1977–1981 гг. помощни­ком президента США по национальной безопасности, в своей кни­ге “План игры. Геостратегическая структура ведения борьбы между США и СССР” (1986) доказывает исторически закономерный и глобальный характер противостояния между СССР и США.

Однако еще в работе “Кризис мировой системы” Бжезинский раз­вивает идею необходимости создания универсальной мировой сис­темы под эгидой США. Советский марксизм рассматривался как преграда, которую можно преодолеть, перейдя к его умеренной, социал-демократической, ревизионистской версии – через отказ от тезисов “диктатуры пролетариата”, “классовой борьбы”, “нацио­нализации средств производства” и “отмены частной собственнос­ти”. В свою очередь, капиталистический Запад должен был бы огра­ничить свободу рынка, ввести частичное государственное регулиро­вание экономики и т.д. Общность же культурной ориентации могла бы быть найдена в традициях Просвещения и гуманизма, к которым возводимы и западные демократические режимы, и социальная этика коммунизма (в его смягченных социал-демократических версиях).

“Мировое правительство”, которое могло бы появиться на осно­ве теории конвергенции, мыслилось как допущение Москвы до ат­лантического управления планетой совместно с Вашингтоном. В этом случае начиналась эпоха всеобщего мира, “холодная война” заканчи­валась, народы сбрасывали тяжесть геополитического напряжения.

Здесь важно провести параллель с переходом технологических систем от талассократии к эфирократии: мондиалистские политики начинали смотреть на планету не глазами обитателей западного кон­тинента, окруженного морем (как традиционные атлантисты), но глазами “астронавтов на космической орбите”. В таком случае их взгля­ду представал действительно единый мир.

В книге “Без контроля. Глобальный беспорядок на пороге XXI века” (1993), 3. Бжезинский дает прогноз разви­тия геополитических связей после окончания “холодной войны”. Он утверждает, что распад Советского Союза привел к геополитическо­му вакууму в сердцевине Евразии.

Это является главной причиной повышенной конфликтности по периметру всего постсоветского геополитического пространства. Активи­зация ислама и неспособность США обеспечить контроль над ситуаци­ей в регионе Среднего Востока ведет к появлению огромной зоны неста­бильности, которая может охватить часть Юго-Восточной Европы, Сред­ний Восток, район Персидского залива, и территории бывших советских республик Средней Азии. Внутри этой зоны существует множество узлов потенциальных конфликтов, несущих угрозу всему миру. Положение осложняется возрастающими возможностями вовлечения в конфликт других стран и особенно опасна возможная роль Китая.

Главную геополитическую угрозу американский политолог, извест­ный в прошлом своими антисоветскими взглядами, продолжает видеть в неизбежности возвращения России к имперской политике. Подобная ориентация российской внешней политики, по мнению Бжезинского, крайне опасна для Соединенных Штатов, ей необходимо всячески про­ тиводействовать.

Основным инструментом этого противодействия он считает Украи­ну, которая выступает как естественный геополитический противовес России. Поэтому задача оторвать Украину от России на максимальное расстояние и является, по его убеждению, основной геополитической задачей на данном континенте.

Евразия как особый географический мир.

Евразия в своих границах приблизительно совпадает с Россией. Необходимость различать в пределах территории Старого Света не два, как делалось традиционно, а три материка, не была от­крытием евразийцев. Это утверждение высказывалось и раньше, в частности, профессором В. И. Паманским в 1892 г. Евразийцы же дали ему название “Евразия”.

В понимании евразийцев пространство Европы исчерпывает­ся “Западной Европой”, географические условия которой явля­ются океаническими, а “Восточная Европа”, будучи континен­тальной, есть часть Евразии, а не Европы. Нельзя отождествлять Евразию с Азией. Территорию Евразии составляют Восточно-Европейская, Западно-Сибирская, Туркестанская равнины и окаймляющие их с востока, юго-востока и юга горы.

“Средний мир Старого Света, –  пишет А. Дугин, – можно определить, таким образом, как область степной и пустынной полосы, простирающейся непрерывной полосой от Карпат до Хингана, взятой вместе с горным ее обрамлени­ем (на юге) и районами, лежащими к северу от нее (лесная и тундро­вая зоны). Этот мир евразийцы и называют Евразией в точном смысле этого слова”.

Для евразийцев Европа, Азия и Евразия являлись, прежде всего, географическими понятиями, обозначающими “географические миры”, пространства, поддающиеся географической характери­стике по определенным признакам. Евразия составляет особый мир, географически отличный как от стран, лежащих к западу, так и от стран, лежащих к востоку и юго-востоку от него. Евра­зия состоит из тундровой, лесной, степной и пустынной полос, непрерывно тянущихся с запада на восток, пересекаемых систе­мами больших рек и с преимущественно широтным расположением горных хребтов. Она характеризуется отсутствием выхода к открытому океану и отсутствием типичной для Западной Евро­пы, Восточной и Южной Азии изрезанной береговой полосы. Климат Евразии не морской, а континентальный, с резкими температурными колебаниями между зимой и летом. Таким об­разом, она представляет собой географическое единство, обо­собленное от Европы и Азии, целостное “месторазвитие”, “географический индивидуум”, где Россия-Евразия выступает как центр Старого Света. Вводя в научный оборот термин “Россия-Евразия”, П. Н. Савицкий подчеркивал континентальность России и ее отличие от океанических цивилизаций.

Россия-Евразия, расположенная на срединной континенталь­ной части Старого Света, “имеет гораздо больше оснований, чем Китай, называться “срединным” государством”. “Срединность” России отличается от “срединности” Германии, выделяемой в западно-европейской геополитике. “Срединность” Германии ог­раничивается Европой, которая представляет собой лишь “западный мыс” Старого Света. Россия же является центром всего Старого Света. “Устраните этот центр, –  подчеркивает Л.Н. Гумилев, – и все остальные его части, вся эта система материковых окраин... превращается как бы в рассыпанную храмину”.

По отношению к России-Евразии все остальные земли и го­сударства континента являются прибрежными. Центральным положением России обусловлены особенности ее культуры, по­литики и экономики.

История евразийского движения.

Евразийское движение – течение русской школы геополитики, рассматривающее Россию как особый этнографический и культурный мир, занимающий средин­ное пространство Европы и Азии. Его центральной задачей было отстаивание самобытных основ российской истории и культуры, разработка новых взглядов на русскую и мировую историю.

Евразийское движение возникло в среде русской послеоктябрь­ской эмиграции в начале 20-х годов. Период его становления и распространения охватывает 1921–1926 гг. Оно зароди­лось в Софии, вскоре его центр переместился в Прагу и затем в Берлин.

Основателями евразийского движения были лингвист и филолог Н.С. Трубецкой (1890–1938), географ и экономист П.Н. Савицкий (1895–1968), православный богослов Г.В. Флоровский (1893–1979) и искусствовед П.П. Сувчинский (1892–1985).

В 1921 г. в Софии вышел первый евразийский сборник “Исход к Востоку. Предчувствия и свершения”, а в 1922 г. – второй сборник “На путях. Утверждения евразийцев”. В них в сжатой форме излагались основные принципы нового движения. Евразийство сразу же привлекло к себе внимание нетрадиционным анализом традиционных проблем, дерзкими проектами преобразования существующего общественного строя России.

В евразийском движении на разных его этапах принимали уча­стие лучшие интеллектуальные силы русского зарубежья в лице философа Л.П. Карсавина (1882–1952), историка Г.В. Вернадского (1887–1973), правоведа Н.Н. Алексеева (1879–1964) и ряда других.

Расцвет движения связан с изданием “Евразийского временни­ка”, а позже, в 1926 г., – программного документа “Евразийство. Опыт систематического изложения”, большая часть которого написана               П.Н. Савицким, бесспорным лидером и идеологом ев­разийства, основоположником русской геополитики как науки.

На втором этапе (1926–1929 гг.) центр движения перемеща­ется в Париж, где продолжают выходить “Евразийские хроники” и начинает издаваться газета “Евразия”. Издание газеты было организационным оформлением “левого” крыла движения.

Пражский центр евразийства, главным теоретиком которого был Л.П. Карсавин, ориентировался на идейно-политическое сближение и сотрудничество с советской властью. Н.С. Трубецкой и П. Н. Савицкий назвали это самоликвидаторством. В тридцатые годы евразийство как движение перестало существовать. Его идеи были возрождены в 60-х годах Л.Н. Гумилевым.

Наиболее ранние источники своих идей сами евразийцы от­носят к концу XV и началу XVI вв., периоду осознания русским народом его роли защитника Православия и наследника визан­тийской культуры. Таким источником, указываемым евразийца­ми, являются “послания старца Филофея”. Филофей был иноком  Псковского Елизарова монастыря. Он считал, что после падения Константинополя в 1453 г. и крушения Византийской империи “Русь стала третьим Римом”. Она осталась единственной великой пра­вославной страной, хранительницей восточно-христианской тра­диции. Филофей писал: “Все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царст­ве нашего государя согласно пророческим книгам, и это – российское царство ибо два Рима пали, а третий стоит. А четвертому не бывать”.

Мессианская идея высокого исторического предназначения России, сформулированная Филофеем в XVI в., получила развитие в русском историософском мышлении XIX в., прежде всего в русле славянофильства (А. Хомяков, И. Киреевский, С. Аксаков и др.), оказавшем непосредственное влияние на формирование геополитических взглядов евразийцев. Славянофильство – идейное течение в России середины XIX в., противостоящее западничеству и обосновывающее самобытность развития России.

Евразийцы разделяли основную мысль славянофилов о само­бытности исторического пути России и ее культуры, неразрывно связанной с православием. Вслед за славянофилами они утвер­ждали, что культура России по системе своих духовных ценно­стей радикально отличается от западно-европейской.

Однако отношение евразийства к славянофильству нельзя сводить к простой преемственности идей. Основания этих идей у евразийцев и славянофилов носили принципиально разный характер. Евразийцы считали, что в общей постановке пробле­мы, связывая культуру с религией, а русскую культуру – с судь­бами православия, славянофилы были правы. Но, решая про­блему России и русской культуры, они пошли по ложному пути “романтической генеалогии”, обращаясь к славянству как к тому началу, которое определяет культурное своеобразие России. В связи с этим П. Н. Савицкий отмечает, что нет оснований гово­рить о славянском мире, как о культурном целом, а русскую культуру отождествлять со славянской. Культура России не яв­ляется ни чисто славянской, ни преимущественно славянской. Своеобразие русской культуры определяется сочетанием в ней европейских и азиатских элементов, что составляет ее сильную сторону. В этом плане культура России сопоставима с культурой Византии, которая, сочетая западные и восточные элементы, тоже обладала “евразийской” культурой. В отличие от славяно­филов евразийцы утверждали примат духовного, культурного родства и общности исторической судьбы над этнической общ­ностью.

Более близкими для евразийцев были идеи К.Н. Леонтьева, который сформулировал мысль о том, что славянство есть, а общеславянской культуры нет. К.Н. Леонтьев отошел от узкого этнокультурного национализма славянофилов и первым обра­тился к восточным корням русской культуры, отнеся ее к визан­тийскому типу. Идеи К.Н. Леонтьева об органической связи Православной церкви с русской культурой и государственностью нашли развитие во многих программных документах евразийцев, особенно в трудах Л. П. Карсавина.

Наиболее существенное влияние на становление евразийской концепции оказали идеи Н. Я. Данилевского. Выделение евра­зийцами особого типа “евразийской” культуры базировалось на его теории культурно-исторических типов, разработанной в тру­де “Россия и Европа”. Если сравнить работу Н.С. Трубецкого “Европа и человечество”, давшую интеллектуальный толчок евразийскому движению, с трудом Н.Я. Данилевского, то идейное влияние последнего на концептуальные построения евразийцев становится очевидным.

Н.Я. Данилевский сформулировал теорию культурно-истори­ческих типов как антитезу универсалистским концепциям исто­рии, которые носили ярко выраженный европоцентристский характер. В основе европоцентризма лежала рационалистическая теория прогресса с ее трактовкой истории как одномерного ли­нейного процесса. Европоцентризм выражался в отождествле­нии судеб человечества с судьбами западноевропейской цивили­зации. Главное возражение Н.Я. Данилевского против евроцентризма заключалось в том, что этот подход не давал объяснения ни истории России, ни истории народов Востока, превращая их в приложение к европейской истории.

Вместо моноцентризма европейской цивилизации Н.Я. Данилев­ский предложил концепцию полицентризма типов культур, вме­сто линейности – многовариантность развития. И для Н.Я. Дани­левского, и для евразийцев прогресс – это реализация разнообраз­ных возможностей, заложенных в различных культурах. Расхожде­ние во взглядах евразийцев и Н.Я. Данилевского проявлялось в том, что евразийцы относили Россию к особому типу евразий­ской культуры, а                             Н.Я. Данилевский – к славянскому культурно-историческому типу.

В евразийской концепции культуры углубляются и развиваются идеи, высказанные в теории культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского и теории органического развития К.Н. Леонтьева. В работах                        Н.С. Трубецкого культура определяется как “...исторически непрерывный продукт коллективного творчества про­шлых и современных поколений данной социальной среды”.

Вслед за Н.Я. Данилевским он не просто констатирует невоз­можность существования так называемой “общечеловеческой куль­туры”, отождествляемой с западно-европейской, но и дает строгое географо-этнологическое обоснование этому утверждению.

Культура, присущая той или иной социальной общности, ни­велирует индивидуальные различия между членами этой общно­сти, своеобразно их усредняет. Это усреднение должно происхо­дить на основе общих для всех членов данной среды потребно­стей. Люди, различаясь в своих духовных устремлениях, обуслов­ленных национально-культурными различиями, общи в своих ма­териальных потребностях. Примат материальных потребностей в унифицированной человеческой культуре неизбежен, вследствие чего наступит духовная примитивизация культуры.

Главный и основной грех западной культуры, претендующей на “общечеловечность”, евразийцы видели в ее стремлении ниве­лировать и упразднить все индивидуальные различия, ввести всю­ду единообразные формы быта и общественно-государственного устройства, основанные на рыночной экономике и либерально-демократических формах правления. Европеизация для неевро­пейских народов гибельна. Народы, приспосабливаясь к своему месторазвитию, формируют свои культуру и формы жизни. Ломая духовные устои жизни и культуры, европейская цивилизация производит небывалое опустошение в душах народов, делая их в отношении духовного творчества бесплодными, а в отношении нравственном – одичавшими.

“Общечеловеческая культура” достижима лишь при предель­ном упрощении национальных культур. Упрощение же системы ведет к ее гибели. Система, по определению К.Н. Леонтьева, предвосхитившего определение системы в общей теории систем,– это “одинаковая в многообразии” “высшая степень сложности, объединенная неким внутренним деспотическим единством”.

Такими же системами, обладающими значительным числом элементов, являются национальные культуры. Из национальных культур составляется “радужная сеть, единая гармоническая в силу непрерывности и в то же время бесконечно многообразная в силу своей дифференцированности”.

На территории Евразии в ходе ее тысячелетней истории сфор­ мировалась многонародная нация, именуемая Н.С. Трубецким ев­разийской. Народы Евразии явились творцами особой культуры – евразийской, соизмеримой по своему мировому значению с культурами Запада и Востока, но имеющей свое значение. Куль­тура России – не славянская и не европейская, а евразийская: в нее вошли элементы культур Юга, Востока и Запада. Влияние Юга на Россию в лице Византии было основополагающим в X–XII вв. Влияние Востока в облике “степной цивилизации” с его духом государственности было особенно сильным с XII по XV вв. С XVI в. начинает сказываться влияние западноевропейской культуры, достигшее максимума в XVII–XIX вв. Но культуру России нельзя рассматривать как вторичную, поскольку она не сводится к суммированию или опосредованию западных и вос­точных тенденций. Культура России, определяемая формулой “ни Восток, ни Запад”, а “Евразия”, есть нечто третье, нечто са­мостоятельное и особое, что не имеет выражения ни в терминах Востока, ни в терминах Запада.

Форму организации мирового хозяйства евразийцы видели как систему автаркических, т. е. хозяйственно самодостаточных ми­ров, связанных с географическими особенностями их местораз­вития. Они утверждали, что хозяйственно-экономические про­цессы Евразии должны определяться ее объективными географическими условиями, ее континентальностью – это “особый внутренний мир”. Окраины России-Евразии обращены преиму­щественно к соучастию в океаническом хозяйстве.

По мнению евразийцев, единое мировое хозяйство создается как океаническое. Для континентальных стран при условии их интенсивного вхождения в мировой океанический обмен пер­спектива стать “задворками мирового хозяйства” становится осно­вополагающей реальностью, поскольку континентальные страны находятся в изначально невыгодных условиях в силу громадно­сти расстояний, отдаленности территорий от мирового океана. Значит надо создавать собственную автаркическую экономику.

Для России-Евразии важны также интересы окружающих ее континентальных стран, поскольку только в экономическом об­мене с ними она сможет преодолеть экономически невыгодные условия континентальности. Возможности противостояния Рос­сии-Евразии мировому океаническому хозяйству заложены в необходимом экономическом взаимодополнении и взаимотяго­тении пространственно соприкасающихся друг с другом конти­нентальных областей.

В трудах евразийцев мир Евразии рассматривался как единое геополитическое пространство, государственное объединение которого диктовалось географическими особенностями. Стано­вым хребтом ее истории выступала степная полоса в ее открытости. Степное пространство способствовало широким геополитическим комбинациям и взаимодействию народов, населявших Евразию. История оставила ей скифскую, гуннскую, монгольскую, русскую державы. Мир Евразии отличается своим постоянным стремлением к политическому объединению. П.Н. Савицкий справедливо кон­статирует, что “Евразий-ское месторазвитие” по основным свой­ствам своим приучает к общему делу”, к внутреннему единству народов, к политическому объединению.

Историческую задачу, поставленную самой природой Евра­зии, впервые выполнил Чингисхан, подчинивший себе все коче­вые племена евразийских степей и создавший мощное государ­ство с прочной военной организацией. В империи Чингисхана евразийский культурный мир впервые предстал как целое: “Монголы сформулировали историческую задачу Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее политического строя”.

Политическое единство Евразии проявляется не только в стремлении к государственному объединению, но и в особенно­стях ее политического устройства, обусловленных географией. Для Евразии всегда было характерно сочетание этатизма, т. е. принудительно-государственных начал социальной жизни, с ве­личайшей национальной и религиозной терпимостью. Евразий­ское государство, будь то империя монголов или Российская империя, всегда понимало себя как “собор национальностей” или “собор вер”, его природе было чуждо стремление заставить какую-либо часть населения изменить веру или национальность. В этом – суть политики многонациональной империи. Отказ от терпимости свидетельствовал о внутреннем разложении власти.

Политическая власть в евразийских государствах была авто­ритарной. Сухопутное могущество континентальной Евразии могло быть обеспечено не либерально-демократическими фор­мами правления, характерными для торговой океанической ци­вилизации Запада, а авторитарной идеократией. Термином “идеократия” евразийцы обозначали все формы нелиберального правления, создающиеся в согласии с высшей организационной идеей и воплощающиеся в многообразных конкретно-исторических формах, таких, как самодержавная монархия, национальная дик­татура, партийная государственность советского типа и возмож­ных других.

Евразийцы критиковали традиционный взгляд на историю Рос­сии, согласно которому основа русского государства была зало­жена в Киевской Руси и позднейшее русское государство было ее продолжением. Общим между Киевской Русью и Россией, замечает Н.С. Трубецкой, является только название “Русь”, но с географической и хозяйственно-политической точек зрения это были разные государства, между которыми не существовало исторической преемственности.

Евразийцы единодушны в парадоксальном на первый взгляд вы­воде, согласно которому “без татарщины не было бы России”. Монголо-татарское иго они рассматривают как военно-политический союз Древней Руси с Великой Степью, объединенной в государ­стве татаро-монголов. Этот союз был выгоден для Руси и в во­енном, и в финансовом, но более всего в геополитическом от­ношении. “Великое счастье Руси, что она досталась татарам, а никому другому”, – полагал Савицкий.

Монгольскими завоеваниями Русь была втянута в общий ход евразийских событий. Включение России в общегосударствен­ную систему монгольской монархии привело к усвоению не только техники государственности, но и самого духа государст­венности. Великая идея единого многонационального государст­ва пришла на смену удельно-вечевым понятиям государственно­сти Киевской Руси. Осваивая монгольскую идею государствен­ности, русская национальная мысль обратилась к духовно более близкой государственности Византии, где нашла образцы для обрусения и оправославления монгольских идей.

Евразийцы показывают, что если в духовном плане Русь бы­ла тесно связана с Византией, то для геополитического бытия Руси Византия выступала как посторонняя сфера. После мон­гольского завоевания Русь была полностью включена в геополи­тическую сферу монгольской державы. Поэтому евразийцы при­ходят к выводу, что в геополитическом плане уместно говорить не о византийском, а о монгольском наследстве: “Россия – на­следница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиса и Тимура, объединительница Азии...”.

Вдохновляясь идеей единого государства, Великие князья Московские стали “собирателями земли русской”, а затем пере­шли к “собиранию земли татарской”. До XV в. русская история была историей одного из провинциальных углов евразийского мира и только после XV в. Россия стала играть общеевразий­скую роль. Процесс русской истории евразийцы определяют как процесс создания России-Евразии как целостного месторазвития, геополитический синтез Леса и Степи. Государственность России превосходила монгольскую, поскольку опиралась на проч­ное религиозно-бытовое основание, на взаимопроникновение пра­вославной веры и бытовой жизни, которое Н.С. Трубецкой называ­ет бытовым исповедничеством. Это основание русской государственности было разрушено, по его мнению, в эпоху реформ Петра I.

Государственность России, сложившаяся в результате Петров­ских реформ, определяется Н.С. Трубецким как “антинациональная монархия”. В этот период Россия изменила своему геополитиче­скому призванию и попыталась стать великой европейской дер­жавой, которой она в принципе не могла быть. Россия уклони­лась от предначертанного ей самой природой исторического пу­ти великой континентальной державы, “срединной земли”, и пошла по пути подражания политике европейских государств. Ради реализации европейских проектов Россия вела самоубийст­венные для нее войны на стороне естественных геополитических противников и против своих естественных геополитических со­юзников.

Оценивая последствия “европеизации” России, евразийцы заключают, что революция, положившая конец императорскому периоду в истории России, была исторической неизбежностью.

Мощное евразийское течение в геополитике питалось многими духовными истоками, берущими начало в лоне гуманитарных, естественных наук России. Об универсальности научных интере­сов       Н.Я. Данилевского, оказавшего сильное влияние на форми­рование взглядов евразийцев, уже сказано выше.

Решающее значение на формирование геополитических идей оказала геогра­фия. Сочинения крупных русских ученых-географов А.И. Воейкова (1842–1916) “Будет ли Тихий океан главным морским путем земного шара?”, географа и демографа П.П. Семенова-Тян-ШанскогоЗначение России в колонизационном движении европейских народов”, Л.И. Мечникова “Цивилизация и великие реки. Географическая теория развития современных со­обществ”, военного географа Д.А. Милютина и других ученых подготовили хорошую теоретико-методологическую базу для формирования отечественной геополитической школы. (1827–1914) “

Д.А. Милютин (1816–1912) – военный министр России (1861–1881), является основателем российской геополитической школы. Наиболее важным его трудом считается “Критическое исследование значения военной географии и военной статисти­ки” (1846). Это своего рода идеологическая, теоретическая предтеча геополитики. Под углом зрения основных принципов геополитики он рас­сматривал роль народонаселения, государствен­ного устройства в геополитических, геостратегических отноше­ниях.

Блестя­щий офицер (генерал в 40 лет), ученый с обширными позна­ниями, обладающий мощным аналитическим умом, в 1860 г. он назначается заместителем (товарищем) военного министра. Во­енное министерство, а в последние годы жизни Александра II, после отставки канцлера Горчакова в 1878 г., и министерство иностранных дел фактически возглавлял последний генерал-фельдмар­шал России Д.А. Милютин.

Он быстро определил геополитические приоритеты России. Основным ее противником назвал Британскую империю. Но предпринимать активные действия против Великобритании Ми­лютин считал преждевременным. Россия еще не залечила раны Крымской войны 1853–1856 гг. Для поддержания равновесия в Европе и на Ближнем Востоке, по его мнению, нужен был во­енно-поли­тический Союз России и Германии.

В Средней Азии Россия стремилась подчинить себе огромный Туркестанский край, где необходимо было ликвидировать феодаль­ную зависимость среднеазиатских городов от полудиких племен кочевников. По сути Милютин делал все для того, чтобы занять исходные позиции, с которых можно было бы угрожать Индии – основе могущества и ахиллесовой пяте Британской империи.

Сложны и противоречивы были и геополитические отноше­ния с Турцией. По плану военного министра турок нужно было изгнать из Европы и создать Балканскую конфедерацию под общим покровительством Европы. Проливы должны получить нейтральный статус.

Плоды политики (геополитики) военного министра Россия собрала уже в 1877–1878 гг. Русские войска тогда вели успешные военные действия против турок на Балканах, а английская эскадра смогла решиться только на ма­неврирование в проливе Дарданеллы. Британию больше беспо­коили казачьи полки, расквартированные в Мерве и Ташкенте и нацеленные на Индию. Таким образом, за 10-11 лет в Европе, на Балканах создалась совершенно иная геостратегическая и геополитическая ситуация. Все это стало возможным в силу ряда объективных условий и субъективных факторов. Одним из по­следних было практическое применение знаний по военной географии, в значительной степени разработанной Д.А. Милютиным.

Наиболее крупным представителем рус­ской геополитической школы по праву считается Вениамин Петрович Семенов-Тян-Шанский, сын знаменитого путешественника, географа и демографа П.П. Семенова-Тян-Шанского. В очерке по по­литической географии “О могущественном территориальном владении применительно к России” (1915), он рассмотрел ряд вопросов, представляющих большой интерес и в конце XX в.

Так, были обстоятельно проанализированы проблемы первоначального ареала человечества, значение ледниковой эпо­хи для развития человека, три средиземноморских моря на зем­ле, три территориальные системы политического могущества – кольцеобразная, от моря до моря, и клочкообразная, и результа­ты их применения. Он выделял на земной поверхности обшир­ную зону между экватором и 45° северной широты, где распо­ложены три большие океанические бухты: Европейское Среди­земное море с Черным, Китайское (Южное и Восточное) море с Японским и Желтым, Карибское море с Мексиканским зали­вом. В этой зоне, по мнению В.П. Семенова-Тян-Шанского, сформи­ровались наиболее сильные цивилизации и религиозные системы. А господином мира, полагал он, будет тот, кто сможет вла­деть одновременно всеми тремя морями, или тремя “господами мира” будут те три нации, из которых каждая в отдельности за­владеет одним из этих морей.

Семенов-Тян-Шанский описывает три исторически сложив­шиеся системы геополитического контроля над пространством. Первая – кольцеобразная – появилась на Средиземноморье в незапамятные времена: сухопутные владения державы-метро­полии представляли собой кольцо, которое позволяло контроли­ровать внутреннее морское пространство. Замыкали в кольцо свои владения греки, карфагеняне, римляне, венецианцы, гену­эзцы. Их примеру следовали в XVII в. шведы, в XIX в. – Напо­леон. Эта идея реализуется сейчас блоком НАТО в Атлантике.

Вторая система – клочкообразная, или точечная, – приме­няется европейцами начиная с эпохи Великих географических открытий. Порты, пункты, военные базы построены по морям и океанам в стратегически важных географических точках плане­ты. Эту систему создавали португальцы, испанцы, голландцы, французы. Но наиболее преуспели в этом англичане, особенно в XIX в. Клочкообразную систему они дополнили важными эле­ментами государств-буферов. В XX в. с разной степенью эффек­тивности ее пытались реализовать СССР и США.

Третья система геополитического контроля – континенталь­ная. Таковой она является, если владения господствующей дер­жавы охватывают территорию “от моря до моря”. Наибольшего успеха в создании такой системы добились русские и американ­цы. Анализируя плюсы и минусы русской континентальной сис­темы, Семенов-Тян-Шанский отметил ее главный недостаток: растянутость территории, а также ее резкие перепады в степени освоения центра (он хорошо развит) и периферии (она значи­тельно уступает центру и напоминает сравнительно отсталую колонию).

Как полагал ученый, такую систему можно сохранить только в случае, если удастся “подтянуть” периферию по плотности на­селения, развитию инфраструктуры до уровня центра. Сделать это можно двумя способами: перенести центр в Екатеринбург или создать в азиатских владениях культурно-экономические “колонизационные базы” – анклавы ускоренного развития. Он полагал важным создать четыре такие базы: Урал, Алтай с гор­ной частью Енисейской губернии, Горный Туркестан с Семи­речьем, Кругобайкалье.

Размышляя о форме могущественного территориального вла­дения в России, В.П. Семенов-Тян-Шанский указывает на не­достаток системы от моря до моря, на необходимость приближе­ния государственного центра территории к ее географическому центру, отмечает неправильность разделения России на Евразий­скую и Азиатскую, подчеркивает роль культурно-экономических колонизационных баз для дальнейшего освоения территорий.

В сравнительно небольшой статье “Географические сообра­жения о расселении человечества в Евразии и о прародине сла­вян”, написанной в 1916 г., В.П. Семенов-Тян-Шанский под­черкивает, что между явлениями географии форм земной по­верхности и явлениями антропогеографии существует полная аналогия. Ученый говорит о двух основных видах освоения географи­ческих пространств: внедрении и завоевании. По этому поводу он пишет: “Внедрения и завоевания двигались всегда в стороны наименьше­го сопротивления, причем, если при завоевательном движении не слишком истощались внутренние силы народа-завоевателя, то обра­зовывалось долговечное и сильное государство с последующим мед­ленным внедрением его господствующего племени во все углы терри­тории; если же они при этом слишком истощались, то государство бы­стро распадалось, оставив лишь известный след на культуре абориге­нов тех территорий, которые оно занимало”.

Географическая среда, по его мнению, распределяла и разде­ляла народы на менее выносливые и более выносливые к при­родным невзгодам, делила их на ведущих оседлый и кочевой образ жизни.

Немалый вклад в развитие геополитических идей внес И.А. Ильин (1882–1954) – русский философ, геополитик, который считал, что Россия складывалась веками не как “механическая сумма территорий”, а как “органическое единство”, не подлежащее произвольному расчленению. Его взгляды перекликаются с “органической теорией” отца термина “геополитика” шведского ученого Р. Челлена. Как и последний, Ильин считал, что государство, страна с ее населением – “живой организм”.

Идея евразийской пассионарности Л.Н. Гумилева.

Л. Н. Гумилев (1912–1992) – русский историк, географ, этнограф, основоположник неоевразийства. Он собственно не затрагивал в своих трудах геополитические темы, но его теория этногенеза и этнических циклов продолжает линию органицистского подхода и отчасти географического детерминизма, которые со­ставляют сущность геополитики уже у Ратцеля, Челлена, Хаусхофера и др.

Теория Гумилева является на сегодняшний день серьезной философско-исторической концепцией, с которой не могут срав­ниться идеи многих известных авторов, работавших и работающих в сфере геополитики.

Суть теории Гумилева сводится к следующему:

1) основным действующим лицом истории являются этносы, поскольку они представляют собой наиболее устойчивые и актив­ные человеческие общности, охватывающие всех людей, поскольку нет человека вне этноса, и каждый человек принадлежит только к одному этносу; этнос – система, развивающаяся в историческом времени, имеющая начало и конец; этнос есть сам дискретный про­цесс этногенеза;

2) универсальный критерий отличия этносов между собой – сте­реотип поведения – особый поведенческий язык, который переда­ется по наследству, но не генетически, а через механизм сигнальной наследственности, основанной на условном рефлексе, когда потомство путем подражания перенимает от родителей и сверстников поведенческие стереотипы, являющие­ся одновременно адаптивными навыками;

3) системными связями в этносе служат ощущения “своего” и “чужого”, а не сознательные отношения; ощущение реальности сте­реотипа порождает самосознание и противопоставление “мы – они”;

4) единство этноса поддерживается геобиохимической энергией биосферы, эффект которой определяется как пассионарность – непреоборимое стремление к достижению какой-либо цели, пусть даже иллюзорной, но для осуществления которой ее носители (пассионарии) готовы пожертвовать как собственной жизнью, так и жизнью своего потомства; психологически пассионарность прояв­ляется как импульс подсознания, противоположный инстинкту са­мосохранения, как индивидуального, так и видового;

5) в зависимости от соотношения пассионарного импульса (Р) и инстинкта самосохранения (J) Гумилевым описано три характер­ных поведенческих типа: пассионарии (Р>J); гармоничные люди (Р=J); субпассионарии (Р<J);

6) статистически в этносе преобладают гармоничные особи; доли пассионариев и субпассионариев в процентном отношении незна­чительны, но изменение их количеств определяет геобиохимичес­кое состояние этноса как закрытой системы дискретного типа;

7) в зависимости от удельного веса пассионарности этнос в своем жизненном цикле (то есть в процессе этногенеза) проходит ряд ста­дий: фазу подъема пассионарности (скрытую, или инкубационную, и явную), фазу предельной пассионарности (акматическую); фазу надлома (то есть резкого спада пассионарности); инерционную фазу (постепенный спад пассионарности); фазу потери пассионарности (фаза обскурации); мемориальную фазу, когда после некоторой регенера­ции пассионарности этнос превращается в реликт, являющийся вер­хним звеном геобиоценоза определенного ландшафта;

8) вспышка этногенеза является результатом пассионарного толчка, то есть определенной органической мутации, которая в свою очередь вызывается либо непосредственно космическим облучени­ем поверхности земли вдоль определенной линии, либо посредством передачи пассионарного признака генетически – благодаря поло­вым контактам пассионариев с менее пассионарными особями; про­цесс этногенеза характеризуется угасанием энергии живого веще­ства (пассионарности) из-за сопротивления среды; этот процесс в любой момент может быть прерван внешним вмешательством, осо­бенно в моменты перехода от фазы к фазе, и при этом этнос частью истребляется, частью “рассыпается розно”;

9) этносы имеют сложную структуру, включая в себя субэтно­сы, консорции и конвиксии, и сами составляют более сложные струк­туры – суперэтносы, объединяемые общей доминантой; между раз­ными этносами возможны следующие типы связи: симбиоз (добро­соседство), ассимиляция (слияние), ксения (добровольное объеди­нение без слияния), химера (объединение без слияния путем под­чинения одного этноса другим, чуждым ему по доминанте), война за господство на определенной территории (внутри суперэтноса), война на истребление (при враждебных контактах на суперэтничес­ком уровне);

10) поскольку импульс пассионарности имеет чисто энергети­ческий характер, направленность расходования этой энергии зави­сит от выбора доминанты – определенной идеи, чаще всего рели­гиозной, которая составляет мироощущение и жизненную программу ее носителей; все мироощущения делятся на жизнеутверждающие (теистические и оптимистичные) и жизнеотрицающие (атеистичес­кие и пессимистичные); при этом только первый тип мироощуще­ний может стать основой нормальной жизни этноса, тогда как жизнеотрицающее мироощущение порождает антисистемы, общности людей, для которых ложь является принципом действия и усилия которых направлены на разрушение биосферы в любых ее проявле­ниях.

Из анализа тру­дов ученого можно сделать вывод, что его теория этногенеза и этнических циклов была, хотя и спорным, но совершенно оригинальным подходом к проблемам этногенеза и становления государственности великороссов. По мнению Гу­милева, великороссы представляют особый этнос, сложившийся под мощным воздействием пассионарного толчка, на основе тюркско-славянского слияния. Подобный тезис – своего рода обоснование русского контроля над землями, населенными тюркскими этносами. Этот сплав этносов мог образоваться как симбиоз, порожденный специфическим сочетанием Леса и Сте­пи. Тесный союз Леса и Степи предопределил сущность циви­лизации, культуры, стереотипов поведения великороссов.

Русская земля в XII в. была вместилищем многих этносов, но славяне были ведущим, наиболее инициативным этносом, восприимчивым к византийской культуре. Они могли успешно противостоять другим этносам – более агрессивным, но и с бо­лее низким уровнем культуры. Шло соперничество и между сла­вянскими субэтносами, например, киево-волынского и чернигово-северского. Инициаторами междоусобиц были не князья-рюриковичи, а их окружающие, которые боролись за власть в своем княжестве и за власть в других княжествах Руси. Таким образом, Русь и завоеванная Степь составляли в XII в. единое, хотя и не централизованное государство, находящееся в XIII в. в состоянии глубокого кризиса. При постоянном взаимодейст­вии “истории природы и истории людей”: Леса и Степи, где ру­сичи выступали как представители Леса, который не только кормил, давал материал для сооружения жилищ и поселений (“деревня” – “дерево”), но и позволял укрыться от конницы неприятеля. Степь, которая кормила кочевников, давала место для огромной массы людей.

И, конечно, при столкновении этносов Леса и Степи ме­няется социальная и этническая психология, мотивы поведения и цели. Время, научно-технический прогресс и другие факторы, безус­ловно, наложили отпечаток не только на внешний облик этносов, проживающих в Евразии. Они внесли существенные коррективы в их менталитет. Но, тем не менее, силы влияния “места развития” воздействуют на жителей этого ареала до сих пор.

На базе анализа теории евразийства Л.Н. Гумилева, можно сделать следующие выводы:

1. Евразия является альтернативным Западу источником важнейших цивилизационных процессов. Западная циви­лизация, стремящаяся навязать свои ценности Востоку, может привести к планетарным конфликтам.

2. Геополитический синтез Леса и Степи сформировал са­мобытные культуру, менталитет, государственность.

3. Лес является не “симбиозом”, а скорее “химерой” этно­сов, так как находится на нисходящей ветви этногенеза.

Главным достижением теории Гумилева следует считать то, что он на огромном историческом материале выявил однотипную последовательную смену фаз наиболее стабильных человеческих общ­ностей (определяемых им как этнические) – от первоначального объединения людей на основе их общего стремления следовать не­ким достаточно отвлеченным идеалам до превращения этой общно­сти в нестойкий конгломерат безыдейных эгоистов.

Сам Гумилев не формулировал геополитических выводов на ос­новании своей картины мира. Это сделали его последователи. Такое направление в целом получило название “неоевразийство”, которое имеет, в свою очередь, несколько разновиднос­тей. Не все они наследуют идеи Гумилева, но в целом его влияние на эту геополитическую идеологию остается очень сильным.

Концепция воссоздания экономического взаимодействия бывших субъектов СССР.

Как известно, после распада Советского Союза образовалось Содружество Независимых Государств (СНГ) – союз большинства бывших республик СССР (кроме прибалтийских), созданный в 1991–1992 гг.

Почти все страны СНГ связаны с Россией многими неразрывными нитями. Экономика стран ближнего зарубежья ориентирована, преж­де всего, на Россию. Так, Россия и Центральная Азия являются частями едино­го народно-хозяйственного комплекса, сформировавшегося как система с взаимодополняющими элементами. Центральная Азия богата сырьевыми ресурсами, которые либо полностью отсутст­вуют в России, либо имеются в недостаточном количестве. Нельзя не упомянуть хлопок, главным поставщиком которого в Россию являет­ся Центральная Азия.

В Центральной Азии особо важное значение для националь­ных интересов России имеет Казахстан с его весьма выгодным гео­политическим положением, природными ресурсами, этническим составом и т.д. Отметим в данной связи, что один только Кара­гандинский металлургический комбинат поставляет в Россию около двух миллионов тонн проката в год. Казахстан – это одна из тех стран, экономическая интеграция и военно-политический союз с которой имеют для России большое значение. Речь в дан­ном случае идет не в последнюю очередь и о снятии остроты проблемы проживающих там русского и русскоязычного населения.

Поэтому совершенно естественно, что Россия уделяет большое внимание укреплению интеграционных связей в рамках СНГ. Вско­ре после образования СНГ американский советолог П. Гобл назвал его “самым большим в мире фиговым листком”, прикрывающим попытки компенсировать факт потери империи. И действитель­но, во многом СНГ выглядело как искусственное образование, по­спешно придуманное для придания видимости законности быс­тро набиравшему темпы распаду СССР и придания некой упорядоченности отношениям между новыми государствами, неожиданно превратившимся из межреспубликанских в между­народные. Лишенные реального правового и экономического базиса, а также сколько-нибудь продуманных механизмов реа­лизации, принимаемые решения, подписываемые договоры и со­глашения носили формальный, декларативный характер и демон­стрировали свою бесплодность.

Однако развитие событий в последнее время свидетельству­ет о том, что СНГ становится реальным полем интеграционных процессов на постсоветском пространстве. Несколько лет тому назад президент Казахстана Нурсултан Назарбаев сделал сенсационное заявление “От Союза Советского – к союзу Евразийскому”. С кафедры Российской Академии наук он объявил о соглашении между Россией, Казахста­ном и Белоруссией, знаменующем новый уровень сближения, – избрание наднационального парламента, создание исполнитель­ного наднационального органа с конкретными властными пол­номочиями. Этот проект не был реализован, но появилось “экономическое евразийство” – течение евразийства, обосновывающее необходимость воссоздания экономического союза бывших республик СССР.

Обосновывая поддержку Киргизией инициативы казахстанско­го президента относительно создания евразийско­го содружества, президент А. Акаев констатировал, что 98% киргизского экспорта ориентировано на страны СНГ и лишь 2% – на дальнее зарубежье. Ключевая роль в этом процессе при­надлежит России.

Сегодня в русле этого неоевразийского течения особенно успешно интеграционные процессы разворачивают­ся между Россией, Казахстаном, Белоруссией и Киргизией. Четырехсторонний договор между этими странами провозгласил своей целью создание “в перспективе сообщества интегрирован­ных государств”. Далеко идущие перспективы интеграции наме­чаются также в российско-белорусских отношениях. При этом следует отметить, что речь идет не просто об интеграции бывших советских республик, а о международной интеграции, как процессе объединения государств в союзы, блоки, группировки.

Евразийцы о механизме формирования биполярного мира.

Неоевразийство, помимо своего интеллектуального наследия и общих принципов континентальной геополитики, стоит пе­ред лицом новейших проблем, поставленных в форме послед­них геополитических проектов Запада. Более того, это геополитическое направление приобретает значение именно в той ме­ре, в какой оно способно не просто объяснить геополитически логику происходящих исторических событий, но выработать связный футурологический проект, способный противостоять проектам Запада.

Победа Запада в “холодной войне” концептуально означает окончание биполярного и начало однополярного мира. При этом если чистые атлантисты (Хантингтон) предполагают, что эта од­нополярность будет относительной – выигравший Запад будет вынужден постоянно улаживать нарастающие межцивилизационные конфликты со “всем остальным миром”, то мондиалисты (Фукуяма, Аттали) видят беспроблем­ное господство Запада над всей планетой как нечто уже слу­чившееся. Даже самый конфликтный вариант профессора Санторо предполагает, в конце концов, установление Мирового Пра­вительства.

Это – проекты геополитических победителей, обладающих сегодня неоспоримыми преимуществами и стратегической ини­циативой, с которыми необходимо считаться. Все они сходятся в одном: на планете рано или поздно должен восторжествовать универсализм западного типа, т.е. атлантистская, талассократическая система ценностей должна стать доми­нирующей повсеместно. Двухполюсный мир времен “холодной войны” считается полностью преодоленным. Евразии и евразийству в такой картине просто нет места. Все это логично и выте­кает напрямую из работ первых англосаксонских геополитиков, стремившихся всемерно ослабить силы Суши, подорвав их могу­щество и сдерживая их развитие разнообразными стратегиче­скими методами – особенно стратегией “анаконды”, т.е. жест­ким контролем над все большими и большими секторами римленда.

Неоевразийство не может, оставаясь самим собой, признать правомочности такого положения дел и обречено на то, чтобы искать возможности обратить все эти процессы вспять. И начи­нает оно с самого центрального вопроса – с вопроса об однопо­лярности. Однополярность (господство атлантизма в любых фор­мах – как в чистом виде, так и через мондиализм) обрекает  Евразию как хартленд на историческое небытие. Неоевразийст­во настаивает на том, что этой однополярности следует противо­стоять.

Осуществить это можно только через новую биполярность, так как только в этом направлении Евразия смогла бы обрести перспективу подлинной геополитической су­веренности. Только новая биполярность сможет впоследствии открыть путь такой многополярности, которая выходила бы за рамки талассократической либерал-демократической системы, т.е. истинной многополярности мира, где каждый народ и каждый геополитический блок смог бы выбирать собственную систему ценностей, имеет шанс осуществиться только после освобожде­ния от глобального атлантистского господства через новое плане­тарное противостояние.

При этом важно, что евразийский континентальный блок не может стать простым воссозданием Варшавского пакта. Распад прежней геополитической континентальной конструкции необ­ратим и коренится в самой его структуре. Новый континенталь­ный альянс должен либо включить в себя всю Европу до Атлан­тики и несколько важнейших секторов южного побережья Ев­разии – Индию, Иран, Индокитай и т.д., либо обеспечить друже­ственный нейтралитет этих же пространств, т.е. вывести их из-под контроля атлантизма. Возврат к старому биполяризму не­возможен по многим причинам, в том числе и по идеологиче­ским. Новый евразийский биполяризм должен исходить из со­вершенно иных идеологических предпосылок и основываться на совершенно иных методиках.

Эта теория “нового биполяризма” достаточно развита в неоев­разийских проектах, являясь теоретическим обоснованием для всех неконформистских геополитических теорий Европы и Третьего мира. Как хартленд объективно является единствен­ной точкой, способной быть плацдармом планетарной альтерна­тивы талассократии, так неоевразийство представляет собой един­ственную теоретическую платформу, на основе которой может быть разработан целый веер планетарных стратегий, отрицаю­щих мировое господство атлантизма и его цивилизационной системы ценностей: рынка, либеральной демократии, светской культуры, философии индивидуализма и т.д.

Влияние геополитики на развитие теорий мировой политики и международных отношений.

Прежде чем говорить о влиянии геополитики на развитие теорий международных отношений и мировой политики, определим эти понятия. Если международные отношения – это совокупность экономических, политических, правовых, дипломатических, культурных  и иных связей между государствами, то мировая политика представляет собой совокупную политическую деятельность субъектов международного права.

При изучении международных отношений специалисты пришли к выводу о том, что на их эволюцию и характер оказывают существенное и все возрастающее влияние многообразные процессы, связанные с присущей современному миру дихотомией единства и плюрализма цивилизаций и культур. Эти процессы составляют социальную среду международных отношений. Однако не меньшее значение имеет и внесоциальная среда, накладывающая свои ограничения и принуждения на международную систему. Исследования данного аспекта среды международных отношений чаще всего соотносятся с понятием “геополитика”.

Традиционно, геополитика является одним из ответвлений политического реализма, представляющего международные отношения как силовые отношения между государствами. Здесь существует узкое и расширительное понимание геополитики. С точки зрения сторонников первого, термином “геополитика” оперируют тогда, когда речь идет о спорах между государствами по поводу территории, причем каждая из сторон апеллирует при этом к истории. Однако подобное понимание геополитики становится все более уязвимым в эпоху постиндустриальной революции, когда рушатся практически все традиционные “императивы” “классической геополитики”. Современное мировое пространство все труднее характеризовать как только “межгосударственное” – с точки зрения способов его раздела, принципов функционирования социальных общностей, ставок и вызовов нынешнего этапа всемирной истории. Представители социологии международных отношений обращают внимание на то, что сегодня из трех главных принципов, на которых базировались классические представления о международных отношениях – территория, суверенитет, безопасность, ни один не может больше считаться незыблемым или же полностью адекватным новым реалиям. Феномены массовой миграции людей, потоков капиталов, циркуляции идей, деградации окружающей среды, распространения оружия массового уничтожения и т.п. девальвируют привычные представления о государстве и его безопасности, национальном интересе и политических приоритетах. Еще в 1962 г. крупнейший теоретик современного либерализма Р. Арон указал на другой важный недостаток “узкого” понимания геополитики – его способность легко вырождаться в идеологию.

Вот почему в последние годы все более влиятельной становится гораздо более широкое толкование геополитики – как совокупности физических и социальных, материальных и моральных ресурсов государства, составляющей тот потенциал, использование которого (а в некоторых случаях даже просто его наличие) позволяют ему добиваться своих целей на международной арене. Одним из представителей этого взгляда является французский исследователь Пьер Галлуа.

С точки зрения П. Галлуа, к традиционным элементам геополитики – таким, как пространственно-территориальные характеристики государства (его географическое положение, протяженность, конфигурация границ), его недра, ландшафт и климат, размеры и структура населения и т.п. – сегодня добавляются новые, переворачивающие наши прежние представления о силе государств, меняющие приоритеты при учете факторов, влияющих на международную политику. Речь идет о появлении и распространении оружия массового уничтожения, прежде всего, ракетно-ядерного, которое как бы выравнивает силы владеющих им государств, независимо от их удаленности, положения, климата и количества населения.

Кроме того, традиционная геополитика не принимала в расчет массовое, поведение людей. В отличие от нее, геополитика наших дней обязана учитывать, что развитие средств информации и связи, а также повсеместное распространение феномена непосредственного вмешательства населения в государственную политику имеют для человечества последствия, сравнимые с последствиями угрозы ядерного катаклизма. Наконец, поле изучения традиционной геополитики было ограничено Земным пространством – сушей и морями. Современный же геополитический анализ должен иметь в виду настоящее и будущее освоения космического пространства, его влияние на расстановку сил и их соотношение в мировой политике.

Так, техницистские трактовки геополитики преобладают в работах ученых, стоящих на позициях неолиберализма. В этих исследовани­ях антагонистические идеологии “на шахматной доске народов” рас­сматриваются как экстерриториальные, обладающие способностью свободно преодолевать границы между странами и группами стран, принадлежащими к различным экономическим и военно-полити­ческим группировкам. Причем возводится в абсолют значение тех­нического фактора, в том числе роль средств массовых коммуника­ций, в отношениях идеологической борьбы между государствами. “При современных средствах коммуникации трудно избежать борь­бы идеологий или изолироваться от нее”, – пишет американский географ П. Бакхольтц.

С именами “либералов” связано становление “бихевиористской” школы геополитики, создающей поведенческие и статистические модели распространения войн и конфликтов. Среди своих целей “бихевиористская” геополитика называет выявление объективных законов международных отношений с целью вытеснить субъектив­ные модели традиционных реалистов, исходящие из представлений о двухполярности мира, заменить их полицентрическими схемами международных отношений. Эти работы образуют один из главных стержней генеральной тенденции на реанимацию геополитического отражения международной обстановки в западной политической географии после второй мировой войны. Сразу же после второй мировой войны геополитики приняли самое активное участие в конст­руировании “биполярной” схемы мира. В ядерно-космическую эру биполярные геополитические схемы типа хартленда Маккиндера утрачивают былую популярность. Одновременно возрастают мультиполярность и взаимозависимость в мировой экономике и политике. Негибкость геостратегических доктрин типа ядерного сдержи­вания по отношению к новым региональным проблемам в этих ус­ловиях становится явной.

Усложнившаяся “геометрия” сил в мировой политике часто пред­ставляется “либералами” в виде четырехугольника и описывается по двум диагоналям: “Запад – Восток”, “Север – Юг”. Первая диа­гональ трактуется как политический результат раздела мира в Ялте, в результате чего в 1947–1949 гг. в Центральной Европе возник “фи­зический контакт” между “сверхдержавами”. Его наличие вкупе с возможностью СССР и США уничтожить друг друга в ядерной войне оценивается как суть первой диагонали. Вторая диагональ – проб­лема “Север – Юг” – сводится к экономическим противоречиям, к контрастам между “богатым Севером” и “бедным Югом”. Такая “гео­метрия” является по своей сути географической схематизацией (гео­политической интерпретацией) державной теории и доктрины неоколониализма.

После второй мировой войны, особенно в 70–90-е гг., предпри­нимались попытки переосмысления методологических основ геопо­литических трактовок международных отношений. Например, аме­риканский исследователь Л. Кристоф утверждал: “Современные гео­политики смотрят на карту, чтобы найти здесь не то, что приро­да навязывает человеку, а то, на что она его ориентирует”.

По мнению российского исследователя К.В. Плешакова, в целом “классическая” геополитика и ревизионистская (послевоенная) достаточно хаотично сосуществовали и сосуществуют бок о бок. Они оказывали и оказывают, особенно в современных условиях, значительное влияние на ход научных изысканий в сфере мировой политики и международных отношений. Это объясняется следующими обстоятельствами.

Сегодня не вызывает сомнений предсказуемость и регулируемость, иными словами – “науч­ность” международных отношений как на глобальном, так и на ре­гиональном уровнях. Международные отношения представляются не как стихийное взаимодействие множества фак­торов, но как эволюционный процесс, повинующийся объектив­ным закономерностям, хотя и осложненный многовариантностью и многофакторностью истории.

Эта подконтрольность международных отношений в силу свое­го определенного детерминизма зависит не столько от человеческой воли, сколько от географической сре­ды, в которой эта нация развивается. Соответствующие географические факторы сводятся, по сути, к природно-климатическим (месторасположение, рельеф, климат, территория) и цивилизационно-политическим (расположение дан­ной нации относительно других наций). Географические факторы определяют важные характеристики бытия нации в мировом кон­церте держав: характер экономического развития и взаимодействия с внешним миром, степень склонности к экспансии и возможность ее реального осуществления, место в общецивилизационном разви­тии на том или ином историческом этапе.

Склонность к максимально возможному увеличению своей мощи (что в зависимости от обстоятельств принимает формы экономи­ческого преобладания, политического господства, прямых террито­риальных приращений и т.д.) естественна для государства как для своего рода здорового организма. Эта склонность не носит ни еди­новременного, ни циклического характера, она постоянна. Пара­метры ее заданы географическими факторами, но конкретное воз­растание государственной мощи происходит в контексте мировой истории, во взаимозависимости с другими государствами. Возник­нув как проекция дарвинизма с его борьбой за существование как движителем эволюции, постулат о естественной склонности госу­дарства к наращиванию своей мощи в той или иной форме сегодня рассматривается как форма существования динамики историческо­го процесса.

Дихотомия “морские” нации – “континентальные” нации яв­ляется одной из осей исторического развития, которое проистекает через взаимодействие с этой дихотомией. Диапазон взаимодействия покрывает весь спектр отношений – от военного конфликта до во­енного союза. Тем не менее, разделение наций на “морские” и “континентальные” сохраняет значительный потенциал конфликтности, хотя он и снизился в XX веке. При этом понятие “морские” нации отчасти утратило комплиментарный оттенок, и о безуслов­ном преобладании “морских” наций над “континентальными” бо­лее говорить не приходится.

Дихотомия “центр – периферия” – другая ось истории. Она может трактоваться в совершенно разных терминах. Классическая геополитика будет описывать ее в терминах конфликта между кон­тинентальным центром и приморской периферией, а ревизионист­ская – скорее в терминах экономической или политической взаи­мозависимости. Тем не менее, геополитика, как бы она ни рассмат­ривала систему (или подсистему) международных отношений, все­гда нацелена на противоречия между центральным и периферий­ным элементом в этой системе или подсистеме.

Геополитика, как и международные отношения, связана со степенью освоения человечеством ве­щественного мира. Полное распределение контроля над территори­ей земного шара породило глобальный геополитический расклад. Научно-технический прогресс с каждым своим шагом изменял географические факторы жизни наций. Сначала развитие мо­реплавания связало мир в единую систему и дало “морским” наци­ям полное превосходство над “континентальными”. Затем развитие сухопутных коммуникаций (главным образом железных дорог) лик­видировало преимущество “морских” народов, сделав возможным быстрое овладение (экономическое, военное, политическое) кон­тинентальными пространствами. Последовавшее развитие воздухо­плавания в очередной раз изменило геополитическое положение всех наций (Великобритания, например, в военном отношении переста­ла быть островом). Дальнейшее освоение пространства в военных целях – сначала атмосферы, а затем и космоса – принесло новые радикальные подвижки, окончательно подорвав традиционные по­нятия территориального (пространственного) суверенитета и “есте­ственной” безопасности. Эволюция вооружений как часть процесса овладения вещественным миром, высшей степенью которого на сегодняшний день является ядерное оружие, изменила геополитику буквально для каждого государства мира.

Суть геополитики как феномена главным образом связана с идеей контроля над пространством. Выступая на первых стадиях раз­вития человечества как достаточно примитивная идея (борьба за прямой контроль над сопредельными территориями), сегодня конт­роль над пространством чрезвычайно диверсифицирован и в боль­шинстве случаев не может быть описан в категориях прямого воен­ного или политического контроля. С развитием технологий, с рас­тущей взаимозависимостью мира контроль над пространством при­нимает новые, отчасти транснациональные формы, например эко­номический, коммуникационный или информационный контроль. Это связано с тем, что развитая цивилизация осваивает новые из­мерения пространства. В ряде случаев это ведет к неприменимости традиционных форм контроля, самой традиционной из которых яв­ляется прямой военный контроль.

Геополитика в свете вышесказанного может быть, с точки зрения Плешакова, определена не просто, как объективная зависимость внешней политики той или иной нации от ее географического мес­тоположения, а как объективная зависимость субъекта международ­ных отношений от совокупности материальных факторов, позволя­ющих этому субъекту осуществлять контроль над пространством.

Признавая все это, – отмечает российский ученый П.А Цыганков, – необходимо, однако, видеть ограниченность геополитических объяснений (а тем более – прогнозов) мировых реалий. Даже при всей произвольности геополитических рамок анализа международной системы, эти рамки слишком узки для их понимания.

Революция в средствах связи и транспорта, развитие информатики и появление новейших видов вооружений радикально изменяют отношения человека и среды, представления о “больших пространствах” и их роли, делают устаревшим и недостаточным понимание силы и могущества государства как совокупности его пространственно-географических, демографических и экономических факторов. “Геополитический словарь” слишком образен, чтобы претендовать на научную строгость. Альтернативы “Север и Юг”, “Запад и Восток”, “Теллурократии и Талассократии” слишком метафоричны, чтобы гарантировать от ложных представлений о поляризации “богатых и бедных”, “развитых и цивилизованных” и “менее развитых, менее цивилизованных”, “континентальных (сухопутных) и морских” (островных) государств и их союзов. Положения об исторически перманентном противостоянии сухопутных и морских держав слишком категоричны, чтобы служить достаточным методологическим ориентиром для понимания всех перипетий взаимодействия стран и народов в прошлом, настоящем и будущем. Концептуальные построения, как классиков геополитики, так и ее современных приверженцев, слишком произвольны, нередко фантастичны, а их аргументы слишком малоубедительны перед контраргументами их противников, чтобы исходить из них в понимании основных тенденций в эволюции мировой политики.

Сказанное особенно касается новейших тенденций, связанных с социализацией международных отношений, оттесняющих (хотя и не вытесняющих) государство с роли главного актора трансграничных взаимодействий, во многом изменяющих приоритеты таких взаимодействий.

В целом же, масштабы новых императивов таковы, что геополитика перестает быть уделом отдельных государств. Если раньше она могла быть охарактеризована как “картографическое представление отношений между главными борющимися нациями”, то теперь этого уже недостаточно. Появляется необходимость согласованного взаимодействия всех членов международного сообщества в выработке и реализации общепланетарной геополитики, в основе которой лежали бы интересы спасения цивилизации для будущих поколений.

Геополитика и тенденции развития современных международных отношений.

Окончание “холодной войны” и крушение биполярного мира СССР–США привело к фундаментальным изменениям в современных международных отношениях. О путях их развития спорят не только ученые-международники, но и геополитики. Появляются новые геополитические исследования, вызванные коренным изменением геостратегической картины мира. Новый этап в развитии геополитики характери­зуется двумя главными направлениями. Первое – это продолжение классических, глобальных геополитических схем в условиях “однопо­люсного мира” и второе – так называемые “основные геополитичес­кие парадигмы3 ”, делающие акцент на явлениях иного порядка.

В рамках первого направления англо-американс­кая геополитика, анализируя современную ситуацию, указывает, что исчезновение Советского Союза оз­начает прекращение геополитического вызова. Центральная Европа, а также Украина и Беларусь те­перь могут стремиться к постепенному слиянию с Западной Европой.

На Дальнем Востоке прекращение существования советской империи избав­ляет Южную Корею, Японию и Китай от тревоги в связи с присутствием на границе огромной военной мощи России. На юге Турция, Иран и Пакистан неожиданно обрели защиту благодаря появлению ряда но­вых “буферных государств”. Это укрепило отделяющий Россию барь­ер от теплых южных портов, к которым она стремилась, и, следователь­но, уменьшило ее шансы оставаться “сверхдержавой”.

Показательным для данного геополитического типа мышления яв­ляется подход профессора Пенсильванского университета Э. Рубинстайна, изложенный в его книге “Россия и Америка: от сопер­ничества к примирению” (1993). Главной методологической посылкой его концепции выступает по­ложение о том, что США остались единственной страной, которая спо­собна проецировать свое влияние во всех четырех формах (военное, экономическое, культурно-идеологическое и политическое) на весь мир.

Профессор Э. Рубинстайн выделяет шесть основных геополитиче-с­ких регионов:

1. Северная Америка, во главе с США. Это будет самое мощное региональное объединение в мире и, если интеграционные процессы не затухнут, возможно образование Североамериканской конфедера­ции. В зоне полной зависимости от нее неизбежно будет находится все Западное полушарие.

2. Европа, политическое единство которой будет значительно от­ставать от экономической интеграции.

3. Восточная Азия, в которой господствующие экономические пози­ции будет занимать Япония. В результате отсутствия системы безопасности возможно возрастание внутренней напряженности, особенно при активизации Китая. Зависящей от этого региона зоной будет: российс­кий Дальний Восток, Юго-восточная Азия, Австралия, Новая Зеландия.

4. Южная Азия. В этом регионе будет доминировать Индия, но возможно обострение отношений с окружающими ее исламскими го­сударствами.

5. Мусульманский полумесяц, в который входят страны Север­ной Африки, Ближнего Востока, возможно, Турция, государства Пер­сидского залива, Ирак, Иран, Афганистан, Пакистан, государства Средней Азии.

6. Сохраняется вероятность продолжения существования “евра­зийской грозди”, но пока это “геополитическая черная дыра”. Существует возможность, что господствующее положение здесь зай­мет Россия.

Крушение СССР отмечает Э. Рубинстайн, превратило “сердце” Евразии в геополитический вакуум, его будущее под вопросом.

Наиболее дестабилизирующим фактором для мира он считает Ки­тай, поскольку он будет играть наиболее глобальную и активную роль. С его точки зрения, неизбежна будущая коалиция Китай, Россия, Иран, которая будет противостоять Америке – Европе – Японии. Но фак­тор неопределенности – огромная творческая сила, которая позволя­ет любой стране по-новому реорганизовать окружающее ее геополити­ческое пространство.

Вышеизложенные концепции помогают уловить новые направле­ ния развития, а именно, возрастание взаимозависимости и снижение роли силового фактора в международной политике. Это проявляется действием ряда объективных факторов в мировом общественном раз­витии, приводящим к расширению возможностей небольших государств по сравнению с возможностями великих держав. Прежде всего, это свя­зано с развитием транспорта и массовых коммуникаций. Этот процесс привел к быстрому росту транснациональных корпораций при одновре­менном ослаблении правительственного контроля над их действиями. Международная торговля стала первенствовать в структуре мирового хозяйства, а это еще больше сделало взаимозависимость между стра­нами более сложной и интенсивной.

Другая тенденция определяется процессами модернизации и раз­витием многочисленных информационных систем в странах “третьего мира”. Следствием этих процессов стал значительный рост национа­лизма в этих странах, а это препятствует осуществлению военных ин­тервенций и иных традиционных средств обеспечения господства со стороны стран “первого мира”. Так, серьезным фактором поражения США во Вьетнаме и Советского Союза в Афганистане явилось то, что обеим сверхдержавам не удалось навязать свою волю националисти­чески настроенному населению этих более бедных и отсталых стран. В подобных случаях, мы наблюдаем перераспределение власти в меж­дународных масштабах от правительств к частным субъектам, в дан­ном случае национально-освободительным движениям.

Следующая тенденция также ведет к перераспределению геополи­тической мощи в пользу небольших и слабых государств. В результате широкого распространения новых технологий, в том числе и военных, отсталые страны способны укреплять свой военный потенциал даже без сколько-нибудь серьезного экономического и социального прогрес­са. Поэтому военные методы воздействия на эти страны становятся все менее эффективными и действенными. Расходы же значительно воз­растают. Следовательно, происходит значительное снижение способно­сти влиять на ситуацию в “третьем мире”.

И, наконец, последняя, ограничивающая тенденция геополитиче-с­кой эффективности заключается в сокращении возможностей ведущих государств мира контролировать состояние окружающей среды. Неспо­собность даже наиболее крупных и могущественных государств спра­виться с ними показывает, что эти проблемы по своей природе являются транснациональными. Решение глобальных проблем возможно только в рамках коллективных действий и сотрудничества всех государств, поэто­му понятно стремление рассматривать весь мир как глобальное граж­данское общество, которое требует и единого мирового правительства. В геополитике, как уже указывалось, данное направление получило название – мондиализм.

Современная геополитика имеет в своем арсенале несколько парадигм, пришедших на смену “логике двух блоков”. Первая – об­ращает внимание на пространственное различие между центром и пе­риферией, причем последняя противопоставляется центру, развивающиеся страны – развитым. При этом, как считает фран­цузский исследователь                        А. Глюксман, один фундаментализм приходит на смену другому – на смену политической религии приходит полити­зация религий, которая, по его мнению, неизбежно приведет к новым кризисам.

Во второй парадигме акцент переносится на различие между тремя поколениями войн. Операция “Буря в пустыне” продемонстрировала конец стратегического искусства в традиционном понимании. Мораль­ное устаревание обычных вооружений является следствием примата войн коммуникационных над войнами на разрушение. Разрабатываются тео­рии войн с “нулевым результатом человеческих потерь”.

В третьей – основа национальная, предусматривающая ренацио­нализацию политики. Крушение многонациональных империй вызвало к жизни проблему национальной идентичности. Этические, классовые, религиозные противоречия подчинены динамизму становления “госу­дарства-нации”.

Четвертая парадигма – предопределяет и основывается на раз­личиях между региональными системами, в центре каждой из которых находится государство, оказывающее влияние на развитие событий в регионе – “Великий Иран”, “Великий Пакистан” или “Великий Китай” и т.д.  Г. Киссинджер полагает, что международная система в XXI веке будет состоять, по крайней мере, из шести основных центров силы: США, Европы, Китая, Японии, России и, вероятно, Индии, а также мно­жества средних и малых государств. “Шесть основных центров силы” Киссинджера принадлежат к пяти разным цивилизациям, поэтому он считает, что международная система в XXI веке будет обусловлена вза­имодействием различных цивилизаций.

Пятая – цивилизационная, автором которой является С. Хантингтон, и которая нами уже подробно рассматривалась выше.

Важнейшей особенностью будущей геостратегической картины мира является то, что ни одна из названных парадигм не является доминирующей.

Еще одним направлением в исследовании современных геополитичес­ких проблем выступает концепция французского исследователя Б. Варюсфеля. Он считает, что в ближайшие годы будут доминировать две тенденции. Первая заключается в том, что политическая, экономичес­кая и военная перестройка Центральной и Восточной Европы и быв­шего СССР окажет сильное воздействие на большинство геополити­ческих параметров, таких как стабильность европейского пространства, геополитические связи между Европой и Азией, борьба за влияние в мусульманском мире, новая роль США, лишившихся своего противни­ка на Востоке. Вторая связана с развитием и распространением новых видов вооружений, что делает все более трудным сдерживание международных конфликтов.

Кроме этих тенденций, – продолжает Варюсфель, – действуют и внутренние кризисы, сотрясаю­щие как страны Севера, так и Юга. На Юге провал развития во многих зонах Африки, Азии, Латинской Америки привел к обострению демог­рафических, продовольственных, экологических проблем. На Севере наблюдается экономический, социальный и моральный кризис промышленно-развитых стран. Их процветанию и демократическому равнове­сию угрожают неконтролируемое технологическое развитие, с которым связана безработица, перепроизводство, загрязнение окружающей сре­ды, ущемление свобод и этических норм.

Теряет свою роль “сдерживающего средства” и ядерное оружие. Б. Варюсфель считает, что “государства-нации” сходят с международной арены: изнутри их подтачивает неолиберализм, а снаружи – наступление мощных транснациональных компаний. “Государства-нации” не мо­гут достаточно быстро адаптироваться к двум тенденциям: интернацио­нализации обменов и возникновению небольших сообществ на низовом уровне (местные коллективы, ассоциации, семейные и этнические груп­пы). Кроме того, государство теряет свою легитимность из-за неспособ­ности справиться с социальными проблемами, такими как безработица, нищета, а также с новыми болезнями, наркоманией и т.д.

Влияние геополитики на международную стратегию государств, на глобалистские амбиции великих держав.

Геополитика, бесспорно, оказала и продолжает оказывать влияние, как на изучение международных отношений, так и на международную стратегию государств и их правительств. Рассматривая политическую историю США, П. Галлуа с основанием подчеркивает, что главным источником их могущества стало пространство. Во-первых, расстояние, отделяющее их от Старого Света, позволило американцам отказаться от его законов, институтов, нравов и создать новое общество, защищенное удаленностью и океаном. А, во-вторых, протяженность американского континента, явившаяся на первых порах источником опасности для эмигрантов, стимулировала авантюрный и предпринимательский дух их потомков и стала основой величия нации.

Подобные примеры помогают понять причины, благодаря которым теоретические изыскания Х. Маккиндера, Р. Челлена, К. Хаусхофера,   Ф. Ратцеля, А. Мэхэна, Н. Спайкмена и др. основателей и “классиков” геополитики, выдвинутые ими афоризмы для объяснения отношений между морскими и сухопутными государствами нашли отклик в политических кругах и генеральных штабах великих держав, предоставив “научную” базу их глобалистским амбициям. После второй мировой войны отпечаток геополитических установок просматривается и в американской стратегии “сдерживания советской экспансии”, и в стремлении руководителей СССР к созданию и удержанию “санитарного кордона” к западу от его государственных границ. В наши дни элементы геополитической идеологии проявляются не только в планах великих держав и их поведении на мировой арене, но и в экспансионистской политике региональных квазисверхдержав, например, таких, как Ирак или Турция, в соперничестве государств за стратегический или экономический контроль над территориями, расположенными далеко за пределами их национальных границ.

Наиболее ярко влияние геополитики на международную стратегию государства просматривается на примере США. Атлантистская линия в геополитике развивалась здесь практически без всяких разрывов с классической англо-американской традицией (Мэхэн, Маккиндер, Спайкмен). По мере становления США мировой державой послевоенные геополитики-атлантисты лишь уточня­ют и детализируют частные аспекты теории, развивая прикладные сферы. Основополагающая модель “морской силы” и ее геополити­ческих перспектив превращается из научных разработок отдельных военно-георафических школ в официальную международную поли­тику США. Геополитика оправдывает притязания Соединенных Штатов на гегемонизм в международных отношениях, который следует понимать, как стремление того или иного государства или союза государств первенствовать в мировой политике.

Вместе с тем американские геополитики отказались от учения Маккиндера о “географической инерции” для того, чтобы опреде­лить весь земной шар как сферу безопасности США. Если британс­кие и германские геополитики оправдывали стремление Англии и Германии к господству тезисами о “единстве краевой зоны” или “жизненном пространстве”, необходимом для германского народа, то американские последователи геополитической доктрины безого­ворочно требовали и требуют господства США над всеми стратеги­ческими районами планеты.

Составной частью американской геополитической доктрины ста­новится учение о всеобщности американских стратегических инте­ресов и о “необходимости” для Соединенных Штатов баз, располо­женных на достаточно далеком расстоянии от американских морс­ких и сухопутных границ. Специфической чертой американской гео­политики стало главным образом не оправдание тех или иных от­дельных захватов США, не только борьба за передел мира, но и борьба за мировое господство. Американские геополитики утверж­дают, что география стала “глобальной”, то есть охватывающей весь земной шар.

Среди многих изданий, отражающих эту тенденцию в американ­ской геополитике и, в частности, в прикладной картографии, обращает на себя внимание сборник “Компас” под редакцией амери­канских геополитиков Вейгерта и Стефансона, посвященный “гло­бальной” географии, а также такие издания, как “Атлас глобальной географии” Рейсса и “Атлас мировой стратегии” Гаррисона. Во всех этих изданиях наблюдается общая тенденция – доказать, что защита национальной безопасности и сохранение “американского образа жизни” (“жизненного уровня”, который у американских геополитиков за­менил “жизненное пространство” Хаусхофера) требуют мирового господства США. В международных отношениях понятие “национальная безопасность” подразумевает состояние безопасности жизненно важных интересов личности, общества и государства от внешних и внутренних угроз.

В американской политической картографии принято изображать карту мира в непривычной для всех форме: Америку помещают в центре, а по обеим сторонам от нее – Тихий и Атлан­тический океаны. При этом “Западное полушарие” произвольно “ра­стягивается” от Ирана до Шанхая и Нанкина, а сферой американс­ких интересов оказывается и Юго-Восточная Азия (“западная окра­ина Тихого океана”), и восточное Средиземноморье (“восточная окраина западного мира”). С целью обоснования пре­тензии североамериканского империализма на мировое господство американские геополитики, как, например, Вейгерт, Тейлор и Спайкмен, учат, что в основе историко-географического развития лежит изменение средств сообщения.

Общим местом американской геополитики и политической гео­графии стало утверждение, что Соединенным Штатам недоста­ет многих важнейших сырьевых материалов, доступ к которым дол­жен быть обеспечен, если США намерены сохранить безопасность в экономическом и политическом отношениях. В атомном веке, рас­суждают американские геополитики из Йельского и других универ­ситетов и академий Америки – Вейгерт, Питти, Спайкмен и др., – безопасность США может быть обеспечена только закреплением за Америкой важнейших “центров силы”, под которыми следует по­нимать центры сосредоточения важнейших видов стратегического сырья по всему миру.

Для военных стратегов НАТО характерна глобализация геополитики с техницистских позиций. Примечательно высказывание одного из них: “В геополитике ядерного сдерживания технология сменила географию по значению, в то время как психологические аспекты основной политики с позиции силы достигли доминирующего вли­яния в их стратегическом политическом курсе. Технология не может явно заменить географические признаки. При всем этом технология ядерного века оказалась настолько революционной в своем влиянии на географию, что практически сменила ее в качестве основного фактора геополитики”. Это заявление преследует цель приспосо­бить геополитику к “политике с позиции силы”, отдать решитель­ный приоритет роли технологии и, таким образом, допустить, что геополитические отношения возникли “натуралистически”, без вме­шательства социальных и политических структур и теорий.

Многообразие существующих сегодня в международно-политической науке теорий и взглядов в конечном счете может быть сведено к трем известным научным направлениям или школам: реалистской (вклю­чающей в себя классический реализм и неореализм), либеральной (традиционный идеализм и неолиберализм) и неомарксистской, каждая из которых исходит из своего понимания природы и харак­тера международных отношений. Сторонники каждого из направлений подчеркивают, прежде всего, те аспекты, которые наиболее близки именно его традициям.

В условиях быстрого крушения первоначальных иллюзий, связан­ных с прекращением “холодной войны”, был отмечен рост значения реалистической школы. Неореализм оказался востребован­ным как государственными лидерами, так и оппозиционными политиками разных стран. Тому есть несколько причин.

Во-первых, многие черты современной международной си­туации создают впечатление, что после окончания “холодной вой­ны” положение в мире стало гораздо опаснее и что всякое явление, которое нельзя объяснить, представляет собой угрозу.

Во-вторых, политический реализм традиционно является эф­фективным инструментом в деле мобилизации общественного мнения того или иного государства в пользу “своего” правитель­ства, защищающего “национальные” интересы страны. Тем са­мым он помогает ее руководству не только обеспечивать под­держку своей власти со стороны общества, но и сохранять госу­дарственное единство перед лицом внутреннего сепаратизма.

В-третьих, основные положения теории политического реа­лизма – о международной политике как орудии борьбы за власть и силу, о государстве как главном и по сути единственном дейст­вующем лице этой политики, которое следует принимать во вни­мание, о несовпадении национальных интересов государств и обусловленной этим неизбежной конфликтогенности междуна­родной среды и др. – оказались востребованными политической элитой Запада и прежде всего Соединенных Штатов. В США по­литический реализм позволяет трактовать международные отно­шения в соответствии с американскими представлениями о меж­дународном порядке как о совокупности совпадающих с нацио­нальными интересами Америки либеральных идеалов, которые она призвана продвигать, опираясь, если необходимо, на исполь­зование экономической или военной силы.

Наконец, в-четвертых, немаловажную роль в сохранении ос­новных понятий политического реализма в лексиконе государст­венных и политических деятелей играют представители генера­литета и военно-промышленного комплекса, многочисленные эксперты и советники, как силовых ведомств, так и высших госу­дарственных руководителей, “независимые” частные аналитиче­ские центры и отдельные академические исследователи. Предста­вители влиятельных социальных групп стремятся либо сохранить свою власть, свой статус, либо удовлетворять спрос на рынке го­сударственных идеологий и притом воздействовать на его форми­рование. И в том, и в другом случае наиболее подходящими в пе­риод нестабильности международных отношений оказываются панические мотивы, рассуждения на тему возрастающих угроз как мировой системе в целом, так и Западу, и США в частности. В этом контексте широко используются снова вошедшие в моду геополитические построения, многообразные сценарии грядуще­го миропорядка и т.п. Чаще всего они опираются на весьма добротный анализ современного международного положения и внешнеполитических интересов соответствующих стран. В то же время односторонняя ориентированность таких исследований, их идеологическая ангажированность вполне очевидны.

В качестве примера можно привести две, уже упоминавшиеся, концепции, которые полу­чили, пожалуй, наиболее широкий резонанс и к которым иногда ошибочно сводится многообразие выдвинутых за последние годы поло­жений об изменении природы международных отношений. Речь идет о “конце истории” Ф. Фукуямы и “столкновении цивилиза­ций” С. Хантингтона. Внешне они выглядят как конкурирующие, даже как противоположные. Действительно, у Фукуямы речь идет о триумфе западных ценностей, всеобщем распространении плюралистической демократии, идеалов индивидуализма и ры­ночной экономики. Хантингтон же говорит о нарастающей угрозе с Юга, связанной с усилением мусульманской и конфуцианской цивилизаций, чуждых Западу и враждебных ему. Однако по сво­ей внутренней сущности они весьма близки. В обоих случаях в основе теоретических построений лежит этно-, а вернее, западоцентризм, связанный с созданием образа врага, роль которого призваны играть все те, кто так или иначе противится унифика­ции образа жизни и мыслей по западному образцу, кто отстаивает свои национальные или цивилизационные особенности. Обе кон­цепции имеют самое прямое отношение к установкам власти и легитимации мероприятий, основанных на устаревшем понима­нии международной безопасности, что указывает на их прямую связь с парадигмой политического реализма. А в науке о международных отношениях понятие “международная безопасность” предполагает состояние отношений между государствами, военно-политическими союзами, характеризующихся стремлением оздоровить международную обстановку, обеспечить строгое соблюдение принципа суверенитета всех сторон.

В этом свете обращает на себя внимание, что обе названные концепции исходят в своей трактовке природы международных отношений именно из распределения силы и решающей роли насилия в мировой политике. В обеих концепциях рассуждения о необходимости сохранения мира и демократии выливаются в апологию однополярного мира под эгидой США или же в поиски врага, утраченного с окончанием “холодной войны”.

Подобные взгляды характерны и для других видных экспер­тов и советников, обслуживающих внешнеполитические государ­ственные структуры Запада. Так, по мнению Бжезинского и Ч. Краутхамера, важнейшим следствием победы Запада над Со­ветским Союзом в “холодной войне” и исчезновения одной из двух сверхдержав является то, что ответственность за судьбы мира ложится на оставшуюся единственной сверхдержаву – США, а ее возможности позволяют обеспечить не только защиту, но и распространение ценностей демократии, индивидуализма и рыноч­ного общества во всем мире. Наступление Рах Americana проде­монстрировал уже вооруженный конфликт в зоне Персидского залива, в результате которого стало ясно, что миру придется со­гласиться с мягкой американской гегемонией, утверждает Бжезинский.

Близких позиций придерживается и Г. Киссинджер, хотя он не столь прямолинеен в их обосновании. С его точки зрения, победа США в “холодной войне” возлагает на них нелегкую, но вполне посильную миссию единственного лидера в поддержании равновесия сил в мире. В то же время он выступал против веду­щей роли США в экспансии НАТО, полагая, что это дело, прежде всего самой, Западной Европы.

Если же обратить внимание на то, что вышеуказанные авто­ры формируют у сво­их читателей подозрения в отношении России, то становятся бо­лее понятными и настойчивые попытки изолировать ее от “циви­лизованного мира” путем заполнения “вакуума силы”, в том чис­ле и посредством расширения НАТО.

Однако следует отметить, что не всегда геополитические концепции пользуются должным вниманием со стороны властных инстанций и аналитических структур, обслуживающих власть геополитически­ми проектами. Это касается, например, “новых правых”, которые являются одной из немногих европейских гео­политических школ, сохранивших непрерывную связь с идеями до­военных немецких геополитиков-континенталистов.

Одна из главных тем геополитики “новых правых” – восстанов­ление баланса сил в мире. “Сбалансированный мир” – концепция международных отношений, основанная на геополитическом равновесии Больших пространств, цивилизаций, на учете интересов всех государств и народов – разработана представителями этой геополитической школы. Ее основатель – философ Ален де Бенуа.

Под балансом сил в геополитике, – утверждают последователи этой школы, –  подразу­мевается состояние не статического, а динамического равновесия, где допустимы непрерывные колебания в воздействии противостоя­щих центров политической динамики на стратегическую и геополи­тическую конфигурацию мировой политики. Речь идет о недопуще­нии роста политической энергии какого-либо центра, когда он на­чинает угрожать всем остальным. Если взять “осевую линию исто­рии” на востоке Евразии, то по отношению к этому региону есть два глобальных проекта, по которым Урал, Сибирь и Дальний Вос­ток становятся “продолжением Большого пространства” Ев­ропы, противостоящего США, и с точностью до наоборот, эти же регионы становятся при наличии туннеля под проливом Беринга “продолжением Большого пространства” США, противостоящего Европе.

Таким образом, геополитика “новых правых” ориентирована радикально антиатлантистски и антимондиалистски. Они видят судьбу Европы как антитезу атлантических и мондиалистских проектов. В условиях тотального стратегического и политического доминирования атлантизма в Европе в период “холодной войны” эта геополитическая позиция (теоретически и логически безупречная) настолько контрастировала с “нормами политического мышления”, что никакого широкого распространения получить просто не могла и рассматривалась как своего рода диссидентство.

Оглавление
Геополитика как наука, история ее развития.
Понятие геополитики как науки.
Источники геополитики.
Функции геополитики.
Методы геополитики.
Основные категории геополитической науки.
“Органическая школа” Ф. Ратцеля.
Р. Челлен – автор категории “геополитика”.
Сердцевидная теория Маккиндера.
Германская геополитика 1924–1941 гг. К. Хаусхофер.
“Холодная война” как геополитический мировой порядок.
Голлистский геополитический кодекс Франции.
Неру и индийский кодекс неприсоединения.
Сдерживание и устрашение: американская модель мира.
Атлантизм.
Концепция о “новом мировом порядке”.
С. Хантингтон о “столкновении цивилизаций”.
Ф. Фукуяма о “конце истории”.
З. Бжезинский о геополитической ситуации в мире.
Евразия как особый географический мир.
История евразийского движения.
Идея евразийской пассионарности Л.Н. Гумилева.
Концепция воссоздания экономического взаимодействия бывших субъектов СССР.
Евразийцы о механизме формирования биполярного мира.
Влияние геополитики на развитие теорий мировой политики и международных отношений.
Геополитика и тенденции развития современных международных отношений.
Влияние геополитики на международную стратегию государств, на глобалистские амбиции великих держав.
Все страницы