Влияние геополитики на международную стратегию государств, на глобалистские амбиции великих держав.
Геополитика, бесспорно, оказала и продолжает оказывать влияние, как на изучение международных отношений, так и на международную стратегию государств и их правительств. Рассматривая политическую историю США, П. Галлуа с основанием подчеркивает, что главным источником их могущества стало пространство. Во-первых, расстояние, отделяющее их от Старого Света, позволило американцам отказаться от его законов, институтов, нравов и создать новое общество, защищенное удаленностью и океаном. А, во-вторых, протяженность американского континента, явившаяся на первых порах источником опасности для эмигрантов, стимулировала авантюрный и предпринимательский дух их потомков и стала основой величия нации.
Подобные примеры помогают понять причины, благодаря которым теоретические изыскания Х. Маккиндера, Р. Челлена, К. Хаусхофера, Ф. Ратцеля, А. Мэхэна, Н. Спайкмена и др. основателей и “классиков” геополитики, выдвинутые ими афоризмы для объяснения отношений между морскими и сухопутными государствами нашли отклик в политических кругах и генеральных штабах великих держав, предоставив “научную” базу их глобалистским амбициям. После второй мировой войны отпечаток геополитических установок просматривается и в американской стратегии “сдерживания советской экспансии”, и в стремлении руководителей СССР к созданию и удержанию “санитарного кордона” к западу от его государственных границ. В наши дни элементы геополитической идеологии проявляются не только в планах великих держав и их поведении на мировой арене, но и в экспансионистской политике региональных квазисверхдержав, например, таких, как Ирак или Турция, в соперничестве государств за стратегический или экономический контроль над территориями, расположенными далеко за пределами их национальных границ.
Наиболее ярко влияние геополитики на международную стратегию государства просматривается на примере США. Атлантистская линия в геополитике развивалась здесь практически без всяких разрывов с классической англо-американской традицией (Мэхэн, Маккиндер, Спайкмен). По мере становления США мировой державой послевоенные геополитики-атлантисты лишь уточняют и детализируют частные аспекты теории, развивая прикладные сферы. Основополагающая модель “морской силы” и ее геополитических перспектив превращается из научных разработок отдельных военно-георафических школ в официальную международную политику США. Геополитика оправдывает притязания Соединенных Штатов на гегемонизм в международных отношениях, который следует понимать, как стремление того или иного государства или союза государств первенствовать в мировой политике.
Вместе с тем американские геополитики отказались от учения Маккиндера о “географической инерции” для того, чтобы определить весь земной шар как сферу безопасности США. Если британские и германские геополитики оправдывали стремление Англии и Германии к господству тезисами о “единстве краевой зоны” или “жизненном пространстве”, необходимом для германского народа, то американские последователи геополитической доктрины безоговорочно требовали и требуют господства США над всеми стратегическими районами планеты.
Составной частью американской геополитической доктрины становится учение о всеобщности американских стратегических интересов и о “необходимости” для Соединенных Штатов баз, расположенных на достаточно далеком расстоянии от американских морских и сухопутных границ. Специфической чертой американской геополитики стало главным образом не оправдание тех или иных отдельных захватов США, не только борьба за передел мира, но и борьба за мировое господство. Американские геополитики утверждают, что география стала “глобальной”, то есть охватывающей весь земной шар.
Среди многих изданий, отражающих эту тенденцию в американской геополитике и, в частности, в прикладной картографии, обращает на себя внимание сборник “Компас” под редакцией американских геополитиков Вейгерта и Стефансона, посвященный “глобальной” географии, а также такие издания, как “Атлас глобальной географии” Рейсса и “Атлас мировой стратегии” Гаррисона. Во всех этих изданиях наблюдается общая тенденция – доказать, что защита национальной безопасности и сохранение “американского образа жизни” (“жизненного уровня”, который у американских геополитиков заменил “жизненное пространство” Хаусхофера) требуют мирового господства США. В международных отношениях понятие “национальная безопасность” подразумевает состояние безопасности жизненно важных интересов личности, общества и государства от внешних и внутренних угроз.
В американской политической картографии принято изображать карту мира в непривычной для всех форме: Америку помещают в центре, а по обеим сторонам от нее – Тихий и Атлантический океаны. При этом “Западное полушарие” произвольно “растягивается” от Ирана до Шанхая и Нанкина, а сферой американских интересов оказывается и Юго-Восточная Азия (“западная окраина Тихого океана”), и восточное Средиземноморье (“восточная окраина западного мира”). С целью обоснования претензии североамериканского империализма на мировое господство американские геополитики, как, например, Вейгерт, Тейлор и Спайкмен, учат, что в основе историко-географического развития лежит изменение средств сообщения.
Общим местом американской геополитики и политической географии стало утверждение, что Соединенным Штатам недостает многих важнейших сырьевых материалов, доступ к которым должен быть обеспечен, если США намерены сохранить безопасность в экономическом и политическом отношениях. В атомном веке, рассуждают американские геополитики из Йельского и других университетов и академий Америки – Вейгерт, Питти, Спайкмен и др., – безопасность США может быть обеспечена только закреплением за Америкой важнейших “центров силы”, под которыми следует понимать центры сосредоточения важнейших видов стратегического сырья по всему миру.
Для военных стратегов НАТО характерна глобализация геополитики с техницистских позиций. Примечательно высказывание одного из них: “В геополитике ядерного сдерживания технология сменила географию по значению, в то время как психологические аспекты основной политики с позиции силы достигли доминирующего влияния в их стратегическом политическом курсе. Технология не может явно заменить географические признаки. При всем этом технология ядерного века оказалась настолько революционной в своем влиянии на географию, что практически сменила ее в качестве основного фактора геополитики”. Это заявление преследует цель приспособить геополитику к “политике с позиции силы”, отдать решительный приоритет роли технологии и, таким образом, допустить, что геополитические отношения возникли “натуралистически”, без вмешательства социальных и политических структур и теорий.
Многообразие существующих сегодня в международно-политической науке теорий и взглядов в конечном счете может быть сведено к трем известным научным направлениям или школам: реалистской (включающей в себя классический реализм и неореализм), либеральной (традиционный идеализм и неолиберализм) и неомарксистской, каждая из которых исходит из своего понимания природы и характера международных отношений. Сторонники каждого из направлений подчеркивают, прежде всего, те аспекты, которые наиболее близки именно его традициям.
В условиях быстрого крушения первоначальных иллюзий, связанных с прекращением “холодной войны”, был отмечен рост значения реалистической школы. Неореализм оказался востребованным как государственными лидерами, так и оппозиционными политиками разных стран. Тому есть несколько причин.
Во-первых, многие черты современной международной ситуации создают впечатление, что после окончания “холодной войны” положение в мире стало гораздо опаснее и что всякое явление, которое нельзя объяснить, представляет собой угрозу.
Во-вторых, политический реализм традиционно является эффективным инструментом в деле мобилизации общественного мнения того или иного государства в пользу “своего” правительства, защищающего “национальные” интересы страны. Тем самым он помогает ее руководству не только обеспечивать поддержку своей власти со стороны общества, но и сохранять государственное единство перед лицом внутреннего сепаратизма.
В-третьих, основные положения теории политического реализма – о международной политике как орудии борьбы за власть и силу, о государстве как главном и по сути единственном действующем лице этой политики, которое следует принимать во внимание, о несовпадении национальных интересов государств и обусловленной этим неизбежной конфликтогенности международной среды и др. – оказались востребованными политической элитой Запада и прежде всего Соединенных Штатов. В США политический реализм позволяет трактовать международные отношения в соответствии с американскими представлениями о международном порядке как о совокупности совпадающих с национальными интересами Америки либеральных идеалов, которые она призвана продвигать, опираясь, если необходимо, на использование экономической или военной силы.
Наконец, в-четвертых, немаловажную роль в сохранении основных понятий политического реализма в лексиконе государственных и политических деятелей играют представители генералитета и военно-промышленного комплекса, многочисленные эксперты и советники, как силовых ведомств, так и высших государственных руководителей, “независимые” частные аналитические центры и отдельные академические исследователи. Представители влиятельных социальных групп стремятся либо сохранить свою власть, свой статус, либо удовлетворять спрос на рынке государственных идеологий и притом воздействовать на его формирование. И в том, и в другом случае наиболее подходящими в период нестабильности международных отношений оказываются панические мотивы, рассуждения на тему возрастающих угроз как мировой системе в целом, так и Западу, и США в частности. В этом контексте широко используются снова вошедшие в моду геополитические построения, многообразные сценарии грядущего миропорядка и т.п. Чаще всего они опираются на весьма добротный анализ современного международного положения и внешнеполитических интересов соответствующих стран. В то же время односторонняя ориентированность таких исследований, их идеологическая ангажированность вполне очевидны.
В качестве примера можно привести две, уже упоминавшиеся, концепции, которые получили, пожалуй, наиболее широкий резонанс и к которым иногда ошибочно сводится многообразие выдвинутых за последние годы положений об изменении природы международных отношений. Речь идет о “конце истории” Ф. Фукуямы и “столкновении цивилизаций” С. Хантингтона. Внешне они выглядят как конкурирующие, даже как противоположные. Действительно, у Фукуямы речь идет о триумфе западных ценностей, всеобщем распространении плюралистической демократии, идеалов индивидуализма и рыночной экономики. Хантингтон же говорит о нарастающей угрозе с Юга, связанной с усилением мусульманской и конфуцианской цивилизаций, чуждых Западу и враждебных ему. Однако по своей внутренней сущности они весьма близки. В обоих случаях в основе теоретических построений лежит этно-, а вернее, западоцентризм, связанный с созданием образа врага, роль которого призваны играть все те, кто так или иначе противится унификации образа жизни и мыслей по западному образцу, кто отстаивает свои национальные или цивилизационные особенности. Обе концепции имеют самое прямое отношение к установкам власти и легитимации мероприятий, основанных на устаревшем понимании международной безопасности, что указывает на их прямую связь с парадигмой политического реализма. А в науке о международных отношениях понятие “международная безопасность” предполагает состояние отношений между государствами, военно-политическими союзами, характеризующихся стремлением оздоровить международную обстановку, обеспечить строгое соблюдение принципа суверенитета всех сторон.
В этом свете обращает на себя внимание, что обе названные концепции исходят в своей трактовке природы международных отношений именно из распределения силы и решающей роли насилия в мировой политике. В обеих концепциях рассуждения о необходимости сохранения мира и демократии выливаются в апологию однополярного мира под эгидой США или же в поиски врага, утраченного с окончанием “холодной войны”.
Подобные взгляды характерны и для других видных экспертов и советников, обслуживающих внешнеполитические государственные структуры Запада. Так, по мнению Бжезинского и Ч. Краутхамера, важнейшим следствием победы Запада над Советским Союзом в “холодной войне” и исчезновения одной из двух сверхдержав является то, что ответственность за судьбы мира ложится на оставшуюся единственной сверхдержаву – США, а ее возможности позволяют обеспечить не только защиту, но и распространение ценностей демократии, индивидуализма и рыночного общества во всем мире. Наступление Рах Americana продемонстрировал уже вооруженный конфликт в зоне Персидского залива, в результате которого стало ясно, что миру придется согласиться с мягкой американской гегемонией, утверждает Бжезинский.
Близких позиций придерживается и Г. Киссинджер, хотя он не столь прямолинеен в их обосновании. С его точки зрения, победа США в “холодной войне” возлагает на них нелегкую, но вполне посильную миссию единственного лидера в поддержании равновесия сил в мире. В то же время он выступал против ведущей роли США в экспансии НАТО, полагая, что это дело, прежде всего самой, Западной Европы.
Если же обратить внимание на то, что вышеуказанные авторы формируют у своих читателей подозрения в отношении России, то становятся более понятными и настойчивые попытки изолировать ее от “цивилизованного мира” путем заполнения “вакуума силы”, в том числе и посредством расширения НАТО.
Однако следует отметить, что не всегда геополитические концепции пользуются должным вниманием со стороны властных инстанций и аналитических структур, обслуживающих власть геополитическими проектами. Это касается, например, “новых правых”, которые являются одной из немногих европейских геополитических школ, сохранивших непрерывную связь с идеями довоенных немецких геополитиков-континенталистов.
Одна из главных тем геополитики “новых правых” – восстановление баланса сил в мире. “Сбалансированный мир” – концепция международных отношений, основанная на геополитическом равновесии Больших пространств, цивилизаций, на учете интересов всех государств и народов – разработана представителями этой геополитической школы. Ее основатель – философ Ален де Бенуа.
Под балансом сил в геополитике, – утверждают последователи этой школы, – подразумевается состояние не статического, а динамического равновесия, где допустимы непрерывные колебания в воздействии противостоящих центров политической динамики на стратегическую и геополитическую конфигурацию мировой политики. Речь идет о недопущении роста политической энергии какого-либо центра, когда он начинает угрожать всем остальным. Если взять “осевую линию истории” на востоке Евразии, то по отношению к этому региону есть два глобальных проекта, по которым Урал, Сибирь и Дальний Восток становятся “продолжением Большого пространства” Европы, противостоящего США, и с точностью до наоборот, эти же регионы становятся при наличии туннеля под проливом Беринга “продолжением Большого пространства” США, противостоящего Европе.
Таким образом, геополитика “новых правых” ориентирована радикально антиатлантистски и антимондиалистски. Они видят судьбу Европы как антитезу атлантических и мондиалистских проектов. В условиях тотального стратегического и политического доминирования атлантизма в Европе в период “холодной войны” эта геополитическая позиция (теоретически и логически безупречная) настолько контрастировала с “нормами политического мышления”, что никакого широкого распространения получить просто не могла и рассматривалась как своего рода диссидентство.
<< Предыдущая - Следующая