Набоков
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
условия, когда человек оказался предоставлен самому себе и должен был восстановить в сознании все у него отнятое? Не является ли вообще Сирин детищем и созданием того состояния, в котором человек скорей играет в жизнь, чем живет? Не знаю. Да и кто это может сейчас решить? Если бы это оказалось так, национальная сущность и призвание Сирина получили бы в общем ходе русской литературы неожиданное обоснование.
...Едва ли найдется у нас сейчас больше одного или двух писателей, от чтения которых оставалось бы впечатление такой органичности, такой слаженности, как у Сирина. Некоторые его страницы вызывают почти физическое удовольствие, настолько все в них крепко спаяно и удачно сцеплено..
Но у Сирина все красиво сплошь, у него читателю нечем дышать. Хорошо, конечно, если это у него выходит само собой, без всякого литературного кокетства... Но не должно бы так выходить у писателя, который способен увлечься чем-либо другим, кроме ритма фраз. Да если и этим он увлечен, неужели внезапный перебой вдруг не способен взволновать пишущего и заставить его сорваться? Неужели вообще резиновую гладкость стиля предпочтет он всему? Душно, странно и холодно в прозе Сирина, заглянем ли мы внутрь ее, полюбуемся ли на нее поверхностно, все равно.
8 ноября 1934.
Русская литература, по известной формуле, вышла из Шинели: допустим. Но Сирин-то вышел из Носа (прошу простить, если тут получается глупая метафора), через Нос восходит к безумному холостому началу гоголевского творчества. Создаст ли он когда-нибудь свою Переписку с друзьями, воскликнет ли: соотечественники, страшно! стонет весь умирающий состав мой, как знать? Но такой конец Сирина возможен, хотя сейчас он, как будто, еще не чувствует трагизма своих тем и пишет еще с каким-то слишком явным удовольствием, радуясь блеску выражений, смакуя беллетристические детали, без самозабвения и внутреннего трепета Сирии сейчас еще благополучный литератор. Но сомневаюсь, чтобы это благополучие было окончательным, при такой почве, при таком основании его.
...Может быть, Сирин когда-нибудь изменится, переродится... Тогда и разговор о нем будет иной. Сейчас он находится как бы в зеркальной комнате, где даль бесконечна, и где бесконечное число раз повторяется все то же лицо.
28 ноября 1935.
...Не думаю, чтобы нашлось много читателей, кому Приглашение на казнь понравилось бы, кому эта вещь стала бы дорога, и, признаюсь, я не без труда дошел до конца отрывка: уж слишком все причудливо, уж слишком трудно перестроиться, так сказать, на авторский ключ, чтобы оказаться в состоянии следить за развитием действия и хоть что-нибудь в нем уловить и понять. Утомительно, жутко, дико! Но никак не скажешь ничтожно! Нет, достаточно было бы и полстранички о кривых зеркалах, кстати, необычайно для Сирина характерной, чтобы убедиться, как вольно и свободно чувствует себя автор в созданном им мире, как своеобразны и логичны законы этого мира. Только вот в чем беда: это мир его, его и больше ничей! Невозможно туда, в это пугающе- волшебное царство, полностью проникнуть, и невозможно в нем дышать! Какое нам дело до Цинцинната, с его бредом, с его видениями и воспоминаниями. Кто он, этот Цинциннат, марсианин или житель Луны? На земле мы что-то таких существ не встречали, едва ли встретим. Между тем, литературное творчество или поэзия, в расширенном смысле слова, остается в памяти людей и становится им никогда дорогим почти исключительно в тех случаях, когда оно лишь усиливает их чувства, их черты, и когда творческий акт открывает нечто, сразу знакомое, будто забытое, но безошибочно и радостно узнаваемое, свое, человеческое: от Эсхила до Толстого это так.
5 марта 1936. ПЕРЕЧИТЫВАЯ ОТЧАЯНИЕ
О даровании Сирина нет споров. Но все-таки в даровании этом что-то неблагополучно. Чем внимательнее вчитываешься, тем сильнее чувствуешь это.
...Люди, о которых рассказал Сирии, очерчены с необычайной меткостью, но, как у Гоголя, им чего-то недостает, чего-то неуловимого и важнейшего: последнего дуновения, или, может быть, проще: души. Оттого, вероятно, снимок так и отчетлив, что он сделан с мертвой, неподвижной натуры, с безупречно разрисованных и остроумнейшим образом расставленных кукол, с какой-то идеальной магазинной витрины, но не с видения живого мира, где нет ни этого механического блеска, ни этой непрерывной игры завязок и развязок.
...Считать Сирина, как это иногда делается, просто виртуозом, техником, человеком, которому все равно что писать, лишь бы писать, глубоко неправильно: нет, у него есть тема, но тема эта такова, что никого до добра не доведет...
Обезжизненная жизнь, мир, населенный роботами, общее уравнение индивидуальностей по среднему образцу, отсутствие невзгод и радостей, усовершенствованный муравейник, одним словом, довольно распространенное представление о будущем... Позволительно было бы предположить поэтому, что Сирин одержим предчувствием такого бытия, и заранее дает его облик, порой разрисовывая во всех подробностях, как в Приглашении на казнь. В таком случае, безумный элемент его творчества оказался бы сразу заменен началом, наоборот, разумным, способным даже на исторические прогнозы. Но гипотеза мало вероятна, потому что в творчестве Сирина можно, при желании, найти все, что угодно, кроме одного: кроме вульгарности. Между тем. Все эти кошмарные картины будущего, с работами, отправляющими всевозможные функции, с людьми под номерками, с чувст