Набоков
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
?знь которого, оказывается, прошла по кругу, по периферии того пути, который вроде бы был ей изначально предначертан; своей закомплексованностью, своей мрачностью, злостью, ненавистью герой отгородил от себя самое важное, что могло войти в его жизнь и прошло мимо. Опять пробудилась прежняя любовь, но любимая женщина опять вне его круга, остался только круг воспоминаний.
Кольцевое строение рассказа не просто формальное чудачество. Это попытка заставить читателя, дошедшего до последней точки, еще раз вернуться к началу. И если первое чтение лишь знакомство с прошлым героя, то второе начинается с волнения, с любви к его так нелепо упущенной молодости, и то, что в первом чтении казалось окрашенным лишь иронией, при втором все подробности (даже мясистую бородавку на лице отца) герой словно ласкает памятью, главенствуют два чувства: жалость и любовь. Здесь-то и просыпается ностальгия, с этим чувством неравновесия душевного. Круг разрывается при втором чтении. О романе Дар остается сказать немногое. Он настолько сложен (круг кругов), что о нем можно либо писать объемный трактат, либо произнести лишь несколько замечаний.
Почти мимоходом, сообщая читателю особенности биографии Н.Г.Чернышевского, герой Набокова, писатель Годунов-Чердынцев, бросит: ...темы я приручил, они привыкли к моему перу; с улыбкой даю им удаляться: развиваясь, они лишь описывают круг, как бумеранг или сокол, чтобы затем снова вернуться к моей руке, и даже если иная уносится далеко, за горизонт моей страницы, я спокоен: она прилетит назад...
Эти словесные бумеранги и соколы летают в романе во множестве, описывая иногда невероятно замысловатые круги, когда, например, часть описываемой ими дуги мы можем наблюдать только зеркально отраженной. Так забавный, сентиментальный каламбур, составленный из имени хозяйки квартиры в первой главе (STOBOY с тобой), неожиданно возвращается к герою в пятой, где он в той, уже забытой и теперь заново узнаваемой комнате, встречает без вести пропавшего отца, как бы неожиданно воплощая это с тобой. И как тут же эта чудесная, волшебная встреча уводится в Зазеркалье, когда она оказалась только лишь сном.
В Даре Набоков часто и сам указывает читателю на кругообразные движения сюжета, иногда подобные легким, воздушным и замысловатым перемещением бабочек над знойной, поросшей разновысокой и разноцветной травой поляной. И если следить за каждым из них может закружиться голова от лицезрения нескончаемых взаимопересекающихся дуг. Но два круга играют в романе особую роль: то огромное кольцо, которое смыкает последние строчки романа с первыми его строчками, делая второе чтение Дара уже произведением не самого Набокова, а его героя; и то кольцо, в которое замкнута глава 4-я, когда, читая в конце ее две начальные строфы сонета, мы принуждены перейти к ее началу, пробежать глазами две его заключительные строфы, затем увидеть объяснение: Сонет словно преграждающий путь, а может быть, напротив, служащий тайной связью, которая объяснила бы все... и втянуться снова в начало книги о Чернышевском, почувствовать, как снова оживают (воскресают?) на наших глазах уже узнаваемые до слез отец Гавриил, и с ним, уже освещенный солнцем, весьма привлекательный мальчик... Здесь трудно не поддаться математическому истолкованию романа: это кольцо в кольце не что иное, как лист Мебиуса, воплотивший в себе и образ (уложенное на бок), и саму идею бесконечности: односторонняя поверхность, поддерживающая в зрителе иллюзию обычного, плоского кольца с двумя сторонами, поверхность, по которой можешь двигаться без конца, с удивлением узнавая, что идешь ты по тому узору, который ранее находился в Зазеркалье, т. е. с противоположной стороны листа. Именно в главе 4-й, чернышевской (кульминация романа), находится тот волшебный завиток, второе чтение, которое заставляет и весь роман выстроиться по образу своему и подобию.
Так что же собой представляет тот странный мир, проблески которого мы ловим в разрывах невинных с виду фраз? После стольких кружений не так просто подвести черту.
Как часто герой Набокова (а может быть и он сам?) пытается разглядеть прошлое и видит газовый узор занавески или вместо лица затылок и еще более отдаляющий прошлое снег забвения. Все отчетливей становится писательская манера Набокова: он не дает прямого видения предмета, а только отблески его, он как бы старается разглядеть прошлое (свое золотое детство в той, уже исчезнувшей России), и все время на пути его чувств вуаль, глаз ловит лишь многочисленные отражения. В мучительном стремлении вернуть былое он напрягает зрение и замечает только детали препятствия. В этом ощущении безвозвратности прошлого (любой газовый узор занавески на пути зрения лишь подчеркивает его недостижимость) настоящая боль, тайная ностальгия Набокова. Он скрывает ее иронией, отказом говорить и думать об этом, сам ставит на пути к своему тоскующему я сложную систему зеркал. Но избавиться от этой боли не в его силах. И каждый новый набоковский круг это не только совершенная в своей самодостаточности фигура, не только футляр памяти для светлого прошлого, но и попытка со второго, третьего, четвертого раза разглядеть что-то за вуалью, за зеркалом, за воображаемой снеговой завесой. Каждую вещь Набокова приходится читать по меньшей мере дважды тогда только мы откроем эту