Мандельштамовское “Мы пойдем другим путем”: О стихотворении “Кому зима — арак и пунш голубоглазый...”
Статья - Литература
Другие статьи по предмету Литература
?азных точек зрения. В Умывался ночью... - точка зрения жертвы: герой, наклоняясь над бочкой для умывания, повторяет жест казнимого над плахой, подставляющего свою шею топору (Карл I?), отсюда ход его мыслей; образ казнящего отсутствует. В Кому зима - арак..., по крайней мере в первом варианте - точка зрения убийц (но где достать телегу...), во втором она стушевана, однако убийцы-заговорщики остаются в поле зрения, а образ жертвы отсутствует. При большом желании можно вообразить, будто заговорщики идут убивать нищего поэта, но это, пожалуй, слишком большая натяжка. При большом желании можно также вообразить, будто заговорщики - это не борцы против большевиков, а сами большевики, казнящая власть; но это тоже натяжка, слишком плохо они вяжутся с пуншем и араком. (Были ли кромвелевские пуритане для Карла I заговорщики или казнящая власть?) В любом случае, герой в Кому зима - арак... отстраняется от этих заговорщиков, даже Но где достать телегу... он слышит лишь со стороны, а в окончательном варианте даже не слышит, а только издали видит. Насильственная борьба - это не его путь. Может быть, Умывался ночью... - это даже не точка зрения жертвы, а точка зрения человека, принимающего решение, примыкать ему к заговорщикам или не примыкать; а Кому зима - арак... - точка зрения решившегося: не примыкать. Это тоже достаточное основание для композиции двойчатки.
В Карле I Гейне был еще один важный мотив: король сам лелеет своего будущего убийцу. Был ли он актуален для Мандельштама? Разделял ли он ощущение многих своих современников, что и он был косвенным виновником революции и, соответственно, контрреволюции? (Вспомним формулировку Вяч. Иванова, 1919: Да, сей костер мы поджигали, И совесть правду говорит, Хотя предчувствия не лгали, Что сердце наше в нем сгорит). Одним концом этот вопрос упирается в эсеровские идеалы юного Мандельштама, другим - в Шум времени, С миром державным я был лишь ребячески связан... и другие стихи 1930-х гг. Но эта тема уже выходит за пределы нашего стихотворения.
Дополнения и альтернативы
Образцовый имманентный анализ Умывался ночью... - в статье Ю. И. Левина (1973), образцовый интертекстуальный анализ - в статье О. Ронена (1977). Левин особо отмечает новизну лексики: центральное слово соль здесь появляется у Мандельштама впервые, совесть и правдивый - тоже, правда была только в Декабристе (с его предвосхищением заговорщиков в Кому - зима...); все слова с этической семантикой - внефабульные, в метафорах и метафорических эпитетах, и учащаются от начала к концу стихотворения. Низкие реалии впервые представлены не со стороны и не сквозь призму литературы или истории, а как пережитые и прочувствованные (впрочем, с другой стороны, опущение я имеет целью, по-видимому, снятие личного начала, подчеркивание объективного - Левин 1977, 268, 274); на их фоне единственный поэтизм - твердь (но здесь она с грубыми звездами, а в соседнем стихотворении кишит червями). В композиции стихотворения последовательность образов внешнего мира - как при сотворении: твердь со светом звезд, вода, земля; это же - последовательность взгляда на мир перед расстрелом и при падении тела (Сегал 1998, 674): ключевое слово - последнее страшнее. Для Хэррис (1988, 67-71), наоборот, от начала к концу стихотворения с расширением метафорического / метафизического плана нарастает умиротворяющая правдивость, ключевое слово - предпоследнее.
Холст, по подсказке Н. Я. Мандельштам (Третья книга, 1987, 49), понимается Левиным и Хэррис только как грубое полотенце; ассоциация с саваном - только у Ронена (1983, 280). Третье значение, художническое - чистый холст как основа нового правдивого варварского творчества - находит в этом слове Майерс (1994, 87); но это менее настоятельно, так как тема искусства ни в этих, ни в смежных стихотворениях Мандельштама не присутствует (кроме Концерта на вокзале с его сомнительной датировкой). Двум значениям холста, прямому и метафорическому, соответствуют два значения основы - основа ткани и основа правды. Точно так же и смежное слово суровый (земля по совести сурова = сурова как совесть и вправду сурова), кроме основного значения, сохраняет и второстепенное, суровая ткань (Хэррис 1988). Что глиняная крынка - это парафраз традиционного сосуд скудельный, кажется очевидным.
Семантика соли исчерпывающе описана О. Роненом (1977, 161-162; 1983, 276-278). Для него на первом плане соль завета, клятвенная соль (соль-консервант как символ прочности), затем соль земли (хранящая мир от порчи), затем аттическая соль (как символ едкости: крупной солью светской злости в Онегине). Эти значения соседствуют в Шуме времени (В не по чину барственной шубе): Вся соль заключалась именно в хожденьи на дом [к учителю русского языка] - Литературная злость! Если бы не ты, с чем бы стал я есть земную соль? Ты приправа к пресному хлебу пониманья, ты веселое сознанье неправоты, ты заговорщицкая соль (NB), с ехидным поклоном передаваемая из десятилетия в десятилетие, в граненой солонке, с полотенцем. Вот почему мне так любо гасить жар литературы морозом и колючими звездами. Таким образом, в литературном заговорщичестве скрещиваются все три значения соли: культурная соль земли, сплачивающая клятвенная соль, агрессивная аттическая соль, все они для Мандельштама привлекательны. Политическое заговорщичество - другое дело. Здесь выдвигается четвертое значение, жертвенная соль (Ронен 1983, 278; ср. Хэррис 1988, 67-71 с напоминанием о жертвоприношении века в Веке, 1923): умывание есть преджертвенное омовение пред бдящими небесными очами (можно дополнительно припомнить пушкинские звезды ночи, как обвинительн