Детство философа А.А. Григорьева (1822-1838)
Информация - Философия
Другие материалы по предмету Философия
ю, на улицы и на дороги - все было пусто, и только приходские колокола гудели в отдалении... Им оставалось только настоящее, дух века, ангел сумерек, не день и не ночь . В детстве тоска по утраченному приняла образ потерянной счастливой Аркадии. Помню так живо, как будто бы это было теперь, что в пять лет у меня была уже своя Аркадия, по которой я тосковал, потерянная Аркадия, перед которой как-то печально и серо - именно серо - казалось мне настоящее. Почему эта жизнь представлялась мне залитою каким-то светом - дело весьма сложное. С одной стороны, тут есть общая примета моей эпохи (романтизм. - П.К.), с другой - дело физиологическое . Этой Аркадией была жизнь в доме Казина. Григорьевы съехали оттуда когда сыну было пять лет, после смерти тринадцатимесячной дочери Марины. А Аполлон долго лелеял в детских мечтах Аркадию Тверских ворот с большим каменным домом, наполненным разнородными жильцами, с шумом и гамом ребят на широком дворе, с воспоминаниями о серых лошадях хозяина, которых важивал он часто смотреть; об извозчике-лихаче Дементии, который часто катал от Тверских ворот до ворот Триумфальных, вероятно из симпатии к русым волосам и румяным щекам младшей няньки; тосковал о широкой площади с воротами Страстного монастыря с изображениями на них страстей господних, к которым любила ходить старая нянька, толковавшая по-своему, апокрифически-легендарно эти изображения в известном тоне апокрифического сказания о сне Богородицы . И даже будучи уже молодым человеком, он проходил мимо этого дома с сердечным трепетом, заходил на старый двор, говоря, что хочет снять комнату, в действительности же стараясь припомнить уголки, где играл когда-то.
Чувство какой-то лишенности, разделенности и покинутости в той или иной степени не покидали Григорьева всю жизнь. Более того, тоска по утерянному придавала его чувствам явный консерватизм.
Ранимая чувствительность не находила пристанища в родителях. Отец будущего критика Александр Иванович Григорьев - был во многом противоположность сыну: положительно-цельный, чувственный и немного сентиментальный. В юности он числился канцеляристом в Главной соляной конторе, но на деле учился в 1802 - 1806 годах в Московском университетском благородном пансионе, куда его устроил отец - частично из-за амбиций человека, недавно получившего дворянство, частично, желая, чтобы сын сделал удачную карьеру. Целью этого учебного заведения было воспитание чиновников, сведущих в разных областях знаний, но при этом добропорядочных и благонамеренных. Инспектор пансиона А. Прокопо-вич-Антонский, близкий масонским кругам, удачно совместил просвещение молодых дворян с прививанием им добродетельности: смирения, доброты, преданности монарху и религии . Прилежание считалось необходимейшим качеством61. Учебный план включал занятия по военным, юридическим и экономическим предметам. Однако широта диапазона приводила к поверхностности. Впрочем, для чиновника этого было достаточно. Александр Иванович, в отличие от таких своих сокурсников, как Н. Тургенев, А. Якубович, М. Фонвизин, полностью проникся требуемым от воспитанников духом. Его карьера, при протекции некоторых знакомых отца, начиналась удачно. В 1806 году он был определен коллежским регистратором в Правительствующий Сенат и к 1816 дослужился до титулярного советника. Но тут началась упомянутая история с Татьяной Андреевой, потом смерть отца, запои от безвыходности - в общем, место он потерял. Так он маялся до февраля 1822 года, пока не образумился и не устроился в Московскую казенную палату, а потом, поскольку был сведущ в юридических делах, во второй департамент Московского магистрата секретарем. Чиновник он был самый обычный, а место оказалось хорошим: надо было производить гражданский суд над купцами и мещанами. Потому жили Григорьевы если не изящно, зато в изобилии...Лучшая провизия к рыбному и мясному столу появлялась из охотного ряда даром. Корм пары лошадей и прекрасной молочной коровы им тоже ничего не стоил62.
Александр Иванович крепко стоял на земле, был чужд чувствительности как по склонности характера, так и в силу влияния эпохи своей молодости. Вот его характеристика, данная сыном: Он любил Карамзина в его первоначальной деятельности, Дмитриева в его сказках и Нелединского в его песнях: под эти песни он, конечно, по-своему любил когда-то и нежничал, если он способен был хотя когда-нибудь любить и нежничать. Сказки Дмитриева были professiondefoi полу-скоромного, полунравственного воззрения на жизненные отношения его эпохи...Жуковский прошел как-то мимо него. Оно и понятно. Отец был совсем земной, плотский человек: заоблачные стремления и заоблачный лиризм были ему совершенно не понятны .
Аполлон не чувствовал эмоциональной тяги к отцу, поскольку тот часто насмехался и шутил над сыновьими порывами. Общение их ограничивалось тремя встречами в день. В восемь часов отец и сын сходились в гостиной пить чай. Александр Иванович по обыкновению молчал, пока пил первую чашку, потом начинал наставлять или поддразнивать сына, если был в духе. После этого отец, одев мундир, рыжеватый парик и набив табакерку, направлялся в присутствие, откуда возвращался к двум часам. Начинался обед, центральное действо дня. Да! - вспоминал Аполлон, - у нас это было священодействие, к которому приготовлялись еще с утра, заботливо заказывая и истощая всю умственную деятельность в изобретении различных блюд... Приходится говорить о безобразии, до которого доходило в нашем быту служение мамону . Обыкнов?/p>