Языковые особенности дилогии П.И. Мельникова "В лесах" и "На горах"
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
?ов - однотомник под грифом Academia, откомментированный и оснащенный с академической тщательностью, все это говорит о том, что за сто с лишним лет существования романы Мельникова ни разу не выпадали в полное забвение; самое большое издательское "окно" не дотягивает до двадцати лет: между академическим томом 1937 года и гослитиздатовским двухтомником 1955 года, с его трехсоттысячным тиражом, сразу рассчитанным на массовое чтение. А еще инсценировки их с десяток, и делались они в 1882, 1888, 1903, 1938, 1960, 1965, 1972 годах... А еще иллюстрации художников от Боклевского до Николаева. Воистину, два романа, написанные когда-то изгнанником либерализма, имеют удивительно счастливую судьбу; они сразу и прочно связались в сознании читателей не с той или иной преходящей системой ценностей, а с ценностями коренными, несменяемыми, лежащими в глубинной основе русской культуры [Аннинский, 1988, с. 191]
Л. Аннинский по степени признания мельниковской эпопеи соотносит этот текст с самыми величайшими творениями русской литературы. Это, прежде всего, романы, появившиеся одновременно или почти одновременно с мельниковскими: в том же Русском вестнике, в те же 70-е годы Анна Каренина Л. Толстого, Бесы Ф. М. Достоевского, Соборяне Н. С. Лескова, а также два романа Толстого и Достоевского; один Война и мир появился десятилетием раньше, другой Братья Карамазовы десятилетием позже, чем В лесах (впрочем, тогда же, когда На горах), но эти романы просятся в сопоставление с мельниковскими по своей творческой установке: перед нами национальные эпопеи.
По той же причине надо включить в этот круг Былое и думы
А. Герцена, завершенные незадолго до того, как Мельников приступил к писанию.
Еще три романа - близкой поры либо близкого типа: во-первых, Обрыв И. Гончарова (1869 год), во-вторых, Люди сороковых годов
А. Писемского (1869 год) и, наконец, "Пошехонская старина" М. Салтыкова-Щедрина: написанная несколько позже, в 18871889 годы, она перекликается с мельниковскими романами по фактуре; и, конечно, если уж прослеживать до конца линию взаимоотношений двух главных обличителей либеральной эпохи, то "Пошехонская старина" - это как бы прощальное тематическое пересечение Щедрина с Печерским.
Десяток книг, избранных мною для сопоставления, это цвет русской прозы второй половины XIX века. Сравним их, прежде всего, по числу изданий, учтя как отдельные (титульные), так и включенные в собрания сочинений. Вот результат моих подсчетов.
Вверху таблицы - Толстой: Анна Каренина чуть-чуть опережает Войну и мир: сто восемь изданий. Следом идет Обрыв Гончарова - 56 изданий. Далее довольно плотной группой: Былое и думы, Пошехонская старина и Братья Карамазовы около 40 изданий в каждом случае. Это - верхняя группа. В конце таблицы Соборяне Лескова и Люди сороковых годов Писемского…
Мельников … с двадцатью изданиями, … становится на седьмое место, опережая “Бесов” и приближаясь к “Братьям Карамазовым”!.
Иными словами: романы Мельникова-Печерского читаются наравне с первейшими шедеврами русской классики, и это происходит не столько вследствие его общей репутации, сколько благодаря только собственному потенциалу этих романов [Аннинский, 1988, с. 193-194].
А вот результаты исследования Аннинского популярности дилогии у современного читателя.
Вверху шкалы опять-таки "Анна Каренина", тираж - четырнадцать миллионов. Одиннадцать миллионов - "Война и мир". Семь миллионов "Обрыв", четыре - "Былое и думы".
Внизу шкалы - практическое отсутствие "Бесов", ничтожный тираж "Людей сороковых годов" и треть миллиона экземпляров "Соборян".
В середине, плотной группой: "Братья Карамазовы", затем, Чуть отставая, "Пошехонская старина" и мельниковские романы.
Два с половиной миллиона экземпляров его книг держат имя Андрея Печерского в кругу практически читаемых классиков.
Аннинский рассуждает о секретах популярности и указывает некоторые из них.
1. Созерцая эту гигантскую фреску, эту энциклопедию старорусской жизни, эту симфонию описей и номенклатур, впрямь начинаешь думать: а может быть, секрет живучести мельниковской эпопеи именно в этом музейном собирании одного к одному? Может, не без оснований окрестили его критики девятнадцатого века великим этнографом, чем невзначай и задвинули со всем величием в тот самый "второй ряд" русской классики, удел которого - быт и правописание, фон и почва, но не проблемы? Ведь и Пыпин Печерского в этнографы зачислил, и Скабичевский, и Венгеров не последние ж имена в русской критике! И то сказать, а разве народный быт, вобравший в себя духовную память и повседневный опыт веков, не является сам по себе величайшей ценностью? Разве не стоят "Черные доски" Владимира Солоухина и "Лад" Василия Белова сегодня в первом ряду нашего чтения о самих себе?
Стоят. Это правда. Но не вся правда. И даже, может быть, и не главная теперь правда: такая вот инвентаризация памяти. "Лад" Белова и солоухинские письма вовсе не музейные описания (хотя бы и были те письма "из Русского музея"). Это память, приведенная в действие внутренним духовным усилием. Потому и действует. Вне духовной задачи не работает в тексте ни одна этнографическая краска. Ни у Белова, ни у Солоухина. Ни, смею думать, и у Печерского.
У Печерского, особенно в первом романе, где он еще только нащупывает систему, этногр