Книги, научные публикации Pages:     | 1 |   ...   | 2 | 3 | 4 | 5 |

П А М Я Т Н И К И Л И Т Е Р А Т У Р Ы Ивановъ-Разумникъ О смысл жизни. Сологубъ, Л. Андреевъ, Л. Шестовъ ImWerdenVerlag Mnchen 2006 СОДЕРЖАНIЕ Предислове ко 2-му изданю ...

-- [ Страница 4 ] --

но Ч правды нтъ и выше: для меня такъ это ясно, какъ простая гамма, говоритъ пушкинскй Сальери. Нтъ ни одного человка на земл, Ч замчаетъ Л. Шестовъ, Ч который бы въ этихъ простыхъ и глубокихъ словахъ не узналъ бы собственныхъ мучительнйшихъ сомннй. Отсюда вытекаетъ трагическое творчест во... Мы съ испугомъ и недоумнемъ останавливаемся при вид уродства, болзни, безумя, нищеты, старости, смерти (IV, 66). Прежде Л. Шестовъ при вид всего этого задавалъ себ вопросъ Ч зачмъ? и пытался отвтить на него путемъ анализа тра гедй Шекспира;

теперь онъ самъ высмиваетъ метафизику своего прежняго отвта.

При вид всего этого безумнаго ужаса жизни, Ч говоритъ онъ, Ч нужно или, стис нувъ зубы, молчать, или объяснять. Вотъ за дло объясненя и берется метафизика.

Тамъ, гд обыкновенный здравый смыслъ останавливается, метафизика считаетъ себя въ прав сдлать еще одинъ шагъ. Мы видли, говоритъ она, много случаевъ, когда страданя, съ перваго взгляда казавшяся нелпыми и ненужными, потомъ оказыва лись имющими глубокй смыслъ. Можетъ быть и т, которыя мы не умемъ объяс нить, все-таки имютъ свое объяснене... И такъ дале, и такъ дале: еще цлыхъ дв страницы иронически продолжаетъ свою рчь отъ лица метафизики Л. Шестовъ.

Конечно, онъ говоритъ о себ самомъ той эпохи, когда легковренъ и молодъ онъ былъ, когда онъ смло утверждалъ, что случая нтъ, а есть лишь необъяс ненный случай, когда онъ ничтоже сумняся заявлялъ, что нтъ нелпаго трагизма, а есть лишь разумная необходимость. А теперь... теперь, если бы въ руки Л. Шестова попала мродержавная власть, съ какимъ наслажденемъ послалъ бы онъ къ чорту эту разумную необходимость и безъ дальнихъ размышленй устранилъ бы съ земли вс страданя, все безобразе, вс неудачи! (IV, 182-184).

Но разъ власти этой въ рукахъ нтъ Ч лостается одно средство: вопреки тради цямъ, теодицеямъ, мудрецамъ и, прежде всего, самому себ Ч продолжать по-преж нему прославлять мать природу и ея великую благость. Пусть съ ужасомъ отшатнут ся отъ насъ будущя поколня, пусть исторя заклеймить наши имена, какъ имена измнниковъ общечеловческому длу Ч мы все-таки будемъ слагать гимны уродст ву, разрушеню, безумю, хаосу, тьм. А тамъ Ч хоть трава не расти (IV, 158). Оста ется, такимъ образомъ, апоеозъ жестокости, остается amor fati... И хотя въ одномъ изъ своихъ афоризмовъ Л. Шестовъ и старается уврить себя, что amor fati есть толь ко временное перемире съ дйствительностью, что подъ личиной дружбы старая вражда продолжаетъ жить и готовится страшная месть (IV, 72), но это только безсо держательныя слова безъ всякаго реальнаго значеня. Нтъ, онъ безповоротно прини маетъ вс ужасы дйствительности, твердымъ голосомъ говоритъ имъ: да будеть такъ.

Спрашивать онъ давно пересталъ;

осмыслить жизнь все равно нельзя, на зачмъ все равно нтъ отвта. Въ этомъ случа права молодость, Ч говоритъ Л. Шестовъ: Ч она никогда не спрашиваетъ. О чемъ ей спрашивать? Разв псня соловья, майское утро, цвтокъ сирени, веселый смхъ и вс проче предикаты молодости требуютъ истолко ваня? Наоборотъ, всякое истолковане къ нимъ сводится. Настояще вопросы впервые возникаютъ у человка при столкновени со зломъ. Заклевалъ ястребъ соловья, увяли цвты, заморозилъ Борей смявшагося юношу и мы въ испуг начинаемъ спраши вать... А разъ начинаются вопросы Ч нельзя, да и ненужно торопиться съ отвтами. И тмъ мене Ч предвосхищать ихъ. Соловей умеръ и не будетъ больше пть, человкъ, его слушавшй, замерзъ, уже не слыхать ему больше псенъ. Положенiе такъ очевидно нелпое, что только при очевидномъ же желанiи во что бы то ни стало сбыть вопросъ мож но стремиться къ осмысленному отвту. Отвтъ будетъ, долженъ быть нелпымъ Ч если не хотите его, перестаньте спрашивать... (IV, 154;

курс. нашъ). Этимъ Л. Шестовъ окончательно зачеркиваетъ всю свою книгу о Шекспир, окончательно упраздня етъ вопросъ зачмъ. Жизнь должна быть принята нами со всми ея ужасами, ибо смысла этихъ ужасовъ намъ не дано разгадать;

боле того, прибавимъ мы отъ себя, этого смысла и вовсе не существуетъ. Тщетны поиски за perpetuum mobile, котораго не можетъ быть, пока существуетъ законъ сохраненя энерги;

тщетны попытки обос нованя объективнаго смысла жизни, пока человкъ есть человкъ, а не пресловутый сверхчеловческй генй Лапласа.

Интересно отмтить, какъ у Л. Шестова, несмотря на весь его субъективизмъ, иногда прорывается своеобразная тяга къ объективизму. Задыхаясь порою подъ гне томъ своего фатализма, онъ ищетъ спасеня въ метафизическихъ утшеняхъ. Такъ прятно помечтать на утшительную тему: а вдругъ и безсмыслица иметъ смыслъ?! И притомъ смыслъ объективный. А вдругъ окажется, что вс ужасы земли Ч это только испытане человческаго духа: кто выдержитъ ихъ, кто отстоитъ себя, не испугавшись ни Бога, ни дьявола съ его прислужниками Ч тотъ войдетъ побдителемъ въ иной мръ... (V, 174). А вдругъ окажется, что самая вопющая нелпость Ч напримръ, без смысленная старость Плюшкина Ч иметъ вполн опредленное объективное зна чене: кто знаетъ? можетъ быть, онъ (Плюшкинъ) длаетъ свое возложенное на него природой, серьезное и важное дло... (IV, 90). Но мы уже видли, какъ отвчаетъ Л. Шестовъ на вс эти метафизическя утшеня, на вс эти ла вдругъ и можетъ быть, на всю эту идеологическую отрыжку его былыхъ надеждъ и упованй на ра зумную дйствительность: вспомните его ироническую рчь отъ лица метафизики, приведенную нами страницею выше. Вс эти объективные соблазны, столь заман чивые для слабыхъ духомъ людей, въ конц концовъ безсильны надъ Л. Шестовымъ, хотя онъ иногда и платитъ имъ дань;

вообще же онъ категорически отказывается ис кать объективный смыслъ въ жизни человка: онъ принимаетъ лишь субъективный смыслъ этой жизни. Для него развите, прогрессъ не иметъ объективной цли;

онъ заявляетъ, что прогрессъ во времени есть чистйшее заблуждене (если имть въ виду объективную цль этого прогресса);

вроятне всего, и есть развите, Ч говоритъ онъ, Ч но направление этого развитiя есть линiя перпендикуляра къ линiи времени. Ос нованiемъ же перпендикуляра можетъ быть любая человческая личность (V, 127). Под черкнутыя нами слова выражаютъ собою въ скрытомъ вид все ту же нашу мысль о субъективной цлесообразности нашихъ переживаний и о самоцльности каждаго даннаго момента.

На этомъ пункт, связывающемъ философю трагеди съ положенями имманент наго субъективизма мы и закончимъ наше знакомство съ философско-художествен нымъ творчествомъ Л. Шестова. Хотлось бы еще подробне, чмъ мы это сдлали выше, остановиться на замчательной стать о Чехов, въ которой философя трагеди такъ близко приближается къ философи безнадежности;

на глубокой по мысли стать Похвала Глупости, которую до сихъ поръ еще многе проницательные критики счи таютъ только блестящимъ полемическимъ фельетономъ;

Ч но приходится ограни читься тмъ немногимъ, что попутно говорили мы выше объ этихъ статьяхъ, особенно о первой изъ нихъ. Намъ осталось теперь бросить общй взглядъ на все философское творчество Л. Шестова въ его цломъ, посмотрть на его выводы и результаты съ той же точки зрня, съ которой мы оцнивали творчество. Сологуба и Л. Андреева.

XII.

Когда одинъ изъ критиковъ поймалъ Л. Шестова на противорчи, то послднй иронически отвтилъ критику: что правда Ч то правда. Поймалъ. Только зачмъ ло вить было? И разв такъ книги читаютъ? По прочтени книги нужно забыть не только вс слова, но и вс мысли автора и только помнить его лицо... (V, 121;

ср. V, 190). Это от носится не ко всякой книг, но несомннно относится къ книгамъ Л. Шестова, особен но къ такой, какъ Апоеозъ безпочвенности. Подчеркивать въ ней противорчя Ч напрасный трудъ: вдь самъ авторъ заявляетъ намъ, что противорчй онъ только и добивался! Но эти противорчя не мшаютъ намъ помнить лицо автора книгъ о Нитцше, Толстомъ и Достоевскомъ.

Мы не будемъ поэтому останавливаться на цломъ ряд частныхъ вопросовъ, въ которыхъ видимъ у Л. Шестова противорчя и ошибки въ постановк или ршени;

все это Ч не существенно. Мы ограничимся лишь двумя рзкими штрихами, которые рельефне всего очерчиваютъ лицо Л. Шестова: съ одной стороны это Ч amor fati, съ другой Ч психологя подпольнаго человка. На этихъ двухъ вопросахъ выяснится съ достаточной ясностью, что цнно и дорого для насъ въ художественно-философс комъ творчеств Л. Шестова и что, наоборотъ, является для насъ совершенно непрем лемымъ.

Л. Шестовъ началъ свою литературную дятельность ожесточенной борьбой съ мннемъ о безсмысленности, о случайности жизни. Онъ утверждалъ, какъ мы пом нимъ, что необъяснимаго случая нтъ, а есть лишь случаи необъясненные. Взглядъ этотъ возможенъ, но обусловливается такимъ крайнимъ объективизмомъ, который къ лицу только великолпнымъ Сергямъ Николаевичамъ изъ горныхъ обсерваторй.

На такой астрономической вышк Л. Шестовъ не могъ оставаться долгое время и ско ро спустился изъ этихъ возвышенныхъ мстъ на землю, къ житейской безсмыслиц, къ неоправданной случайности, ко всмъ чернымъ тнямъ земли. Пришлось признать власть Случая. Для Л. Шестова это значило прйти къ абсолютному пессимизму и аб солютному скептицизму. Онъ пришелъ къ нимъ, но онъ и прошелъ черезъ нихъ, най дя спасенiе въ amor fati: отъ дождя онъ бросился въ воду. Случай есть, онъ неизбженъ, непобдимъ Ч такъ буду же я любить этотъ случай, любить необходимость (это все равно), любить смерть, несправедливость, несчастья, вс черныя тни земли. Л. Шес товъ пришелъ къ тому же прятю мра, которое мы уже видли у. Сологуба:

Я люблю мою темную землю И, въ предчувстви вчной разлуки, Не одну только радость премлю, Но, смиренно, и тяжкя муки.

Ничего не отвергну въ созданьи...

Это былъ единственный выходъ, оставшйся Л. Шестову, какъ въ свое время и. Сологубу. Разсудку вопреки, Л. Шестовъ пытался отстоять смыслъ мрового зла, смыслъ Та, но убдился, что разумъ здсь безсиленъ;

отсюда ненависть Л. Шестова ко всякому ratio *) и признане имъ вопреки всему въ мр этого мрового зла, приняте мра въ его цломъ, amor fati. Разумъ не можетъ отвтить на вопросъ зачмъ, а потому надо принять мръ безъ всякихъ вопросовъ. Уже не стараешься предвидть и объяснять, а ждешь принимая все непоправимое за должное, Ч гово ритъ Л. Шестовъ;

и въ этихъ простыхъ и немногихъ словахъ ключъ къ его философи (ср. IV, 91). Смерть Кордели, трупъ ребенка, собственныя безнадежныя страданя Ч все это непоправимо и не можетъ быть рацонализировано и логически оправдано;

все это нельзя логически оправдать, но можно только принять или не принять, от вергнуть. Въ послднемъ случа мы имемъ передъ собой бунтъ человка противъ Бога, противъ мра;

какъ возможно подобное непряте мра и къ какимъ логическимъ послдствямъ оно ведетъ Ч объ этомъ у насъ еще будетъ рчь, а какъ возможно такое пряте мра Ч это мы видли на примр Л. Шестова. Онъ принимаетъ мръ и тмъ самымъ оправдываетъ его (логично, но не логически), онъ съ отчаянемъ и безнадеж ностью въ душ любитъ его, онъ со скрежетомъ зубовъ обнимаетъ его.

Есть, бываетъ такая любовь, сопряженная съ отчаянемъ;

достаточно вспомнить Достоевскаго, съ такой потрясающей силой развившаго этотъ мотивъ (въ новйшей русской литератур можно назвать Валеря Брюсова, Ч см. его стихотвореня Въ застнк, Видне крыльевъ и др.). Любовь Настасьи Филипповны къ Идоту, лю бовь Дмитря Карамазова къ Грушеньк Ч вотъ amor fati Л. Шестова, вотъ его любовь къ мучительной действительности, любовь, сопряженная съ отчаянемъ:

Люблю я отчаяне мое безмрное, Намъ радость въ послдней капл дана.

*) Это сближаетъ Л. Шестова съ неизвстнымъ ему (да и вообще малоизвстнымъ) нмецкимъ мыслителемъ Банзеномъ (I. Bahnsen), который исходилъ изъ утвержденя анти-логичности сущаго. Его главныя произведеня Der Widerspruch im Wissen und Wesen der Welt (1882 г.), Mosaiken und Silhouetten и др. длаютъ изъ него замчательнаго предшественника Л. Шестова.

И только одно я здсь знаю врное:

Нужно всякую чашу пить до дна, Ч эти строки 3. Гиппусъ Л. Шестовъ недаромъ считаетъ такими поэтическими, глубо кими, правдивыми (IV, 281): въ нихъ выражается основное чувство человка, пришед шаго къ прятю мра.

Въ этомъ приняти мра Ч цнная и дорогая для насъ черта творчества Л. Шес това. Имманентный субъективизмъ требуетъ принятя мра и тмъ самымъ оправды ваетъ его, не рацонализируя;

это приняте, это оправдане Ч дло не логики, а пси хологи, не силлогистическихъ построенiй, а душевныхъ переживанй. Я принимаю этотъ мръ, со всми его ужасами, со всей его объективной безсмысленностью, пото му что вижу субъективную осмысленность жизни;

вы, быть можетъ, проклянете и не прймете этотъ мръ именно изъ-за его объективно не осмысленныхъ ужасовъ: спора здсь быть не можетъ, логика здсь безсильна. Логика здсь безсильна, а потому мы, ничего не доказывая, никого не убждая, только говоримъ, что если мы хотимъ жить, то должны принять этотъ мръ, какъ онъ есть. И мы принимаемъ его, какъ въ конц концовъ приняли его и. Сологубъ, и Л. Андреевъ, и Л. Шестовъ, какъ безсознатель но принимаютъ его почти вс живуще въ этомъ мр.

Мы принимаемъ мръ. Значить ли это, однако, что для насъ обязательна та пси хологя, которую мы очертили выше, психологя любви съ надрывомъ, любви со скре жетомъ зубовнымъ, психологя подпольнаго человка и его amor fati? Для Л. Шестова принимать мръ значитъ любить его ужасы, значитъ слагать гимны уродству, раз рушеню, безумю, хаосу, тьм;

не принимать значитъ для него проклинать. Неуже ли же tertium non datur? Неужели же я могу только или любить, или проклинать паровозъ, случайно раздавившй на смерть близкаго мн человка? Неужели же я могу только или любить, или проклинать камень, раздробившй голову ребенку? Да, я могу проклинать, могу ненавидть того, кто бросилъ этотъ камень, того, кто не ос тановилъ вовремя паровозъ. Но... но врить въ Машиниста вселенной мы предостав ляемъ трансцендентистамъ разныхъ ранговъ и степеней;

имъ есть кого любить или кого ненавидть. Мы же отказываемся проклинать или любить самый фактъ, мы не будемъ ни любить, ни ненавидть самую машину. Ребенокъ бьетъ стулъ, о который больно ударился, Ксерксъ веллъ высчь разсердившее его море;

но мы не дти и не дикари... и, прибавимъ также, не подпольные люди. Психологя и тхъ, и другихъ, и третьихъ намъ понятна, но значить ли это, что мы должны ее раздлять? И любо пытно: взрослые смотрятъ со снисходительной улыбкой на ребенка, воюющаго со сту ломъ, но тутъ же сами въ безсильной злоб шлютъ проклятя слпой механической сил, причинившей имъ душевную боль... Надо стать выше этой дтской психологи.

Надо принять мръ и не сражаться со стульями. Но неужели же намъ надо любить эти стулья, любить эту причинившую намъ боль слпую механическую силу? Странное зрлище Ч ребенокъ, цлующй тотъ стулъ, о который онъ ушибся... Да, странное зрлище. И насколько проста и элементарна психологя дтей и дикарей, настолько сложна психологя подпольнаго человка...

XIII.

Психологя подпольнаго человка Ч это наиболе характерная черта, съ кото рой навсегда останется въ нашей памяти лицо Л. Шестова. И опять-таки Ч какъ и въ случа съ amor fati Ч намъ остается лишь отмтить, что дорого и цнно для насъ въ этой черт и что, наоборотъ, совершенно непремлемо.

Высшая степень индивидуализма, отказъ отъ всякихъ трансцендентныхъ утше нй;

ненависть ко всякой попытк Ч позитивной или мистической, безразлично Ч оп равданя настоящаго будущимъ;

глубокая личная трагедя;

личность, какъ вершина мра Ч вс эти главныя свойства подпольнаго человка длаютъ его личную трагедю мровой трагедей. Но несмотря на все это, есть одна черта, которая рзко отдляетъ насъ отъ подпольнаго человка. Эта черта Ч соцiальность: инстинктъ, совершенно ат рофированный у подпольнаго человка и безконечно дорогой для насъ.

Pereat mundus, fiam, да погибнетъ мръ, но да буду я. Свту ли провалиться или мн чаю не пить? Я скажу, что свту провалиться, а чтобъ мн чай всегда пить... Такъ говоритъ подпольный человкъ. Можетъ ли онъ такъ говорить? Сметъ ли онъ такъ говорить? Да, можетъ;

да, сметъ. Кто или что запретитъ ему такъ говорить и такъ ду мать: Богъ, въ котораго онъ не вритъ, или категорический императивъ, котораго онъ не признаетъ? Возьмемъ самый крайнй случай осуществленя этихъ подпольныхъ идей: въ роман Зола Парижъ ученый химикъ, изобртатель страшно сильнаго взрывчатаго вещества, собирается взорвать чуть ли не половину Парижа;

представимъ себ, что вещество это въ миллоны разъ сильне и что подпольный человкъ действи тельно можетъ однимъ ударомъ взорвать весь земной шаръ... Или другой примръ:

въ роман Н. Лопатина Чума передъ нами подпольный человкъ, тоже знамени тый ученый, профессоръ Хребтовъ, ненавидящй весь человческй родъ и заража ющй Москву чумою *)... Что вы можете выставить противъ такихъ людей? Многое, конечно: сумасшедшй домъ, смирительную рубашку, вислицу... Но разв палка аргу ментъ? Ч скажемъ мы, пародируя извстныя слова Нитцше;

Ч съ какихъ же это поръ argumentum baculinum является доводомъ въ пользу добра, гуманности и всего того, что такъ ненавистно подпольному человку? Pereat mundus, fiam;

pereat mundus, fiat voluntas mea Ч вдь это опредленныя идеи, противъ которыхъ палка безсильна, какъ безсильны и вс пушки мра. Съ идеей можетъ бороться только идея.

Какую же идею можемъ мы противопоставить абсолютному эгоизму подпольна го человка? Ч Подпольные люди Ч не выдумка художника или философа, но фактъ;

идеи подпольныхъ людей Ч не мене ярке факты;

каке же факты можемъ мы проти вопоставить имъ со своей стороны? На это впервые въ русской литератур отвтилъ До стоевскй, какъ впервые открылъ онъ намъ глаза и на подпольнаго человка. Достоевскй (а въ настоящее время Л. Шестовъ) достаточно компетентный свидтель того, что под польные люди, подпольныя идеи существуютъ... И вотъ что интересно: вскрывъ передъ нами сущность подпольныхъ идей въ своихъ генальныхъ Запискахъ изъ подполья, Достоевскй немедленно же, въ слдующемъ же своемъ произведени, Преступлени и наказани, съ не меньшей генальностью противопоставилъ подпольнымъ идеямъ идеи надпольныя, выражаясь по аналоги. Въ этомъ главный смыслъ Преступленя и наказаня, главный смыслъ душевной драмы Раскольникова. Утверждене своей лич ности Раскольниковъ хочетъ довести до отрицаня другихъ личностей;

на пути къ этому не весь земной шаръ ему надо взорвать, а всего-на-всего одну старушонку убить. Онъ убиваетъ ее во имя утвержденя своего я, во имя принципа pereat mundus, fiam, во имя заповди абсолютнаго эгоизма: ля цль, все остальное средство;

и немедленно посл убйства передъ нимъ открывается идея утвержденя чужого Я, во имя заповди этическаго индивидуализма: человкъ Ч самоцль.

Вотъ та надпольная идея, которую мы противопоставляемъ подпольной.

Замтьте: только противопоставляемъ, ни на минуту не собираясь убждать или побждать ею подпольнаго человка;

вдь здсь опять-таки логика безсильна, здсь опять область психологи. Подпольный человкъ въ прав не принять этого нашего переживаня, какъ мы не принимаемъ его переживанй;

оставимъ же его въ нравст венномъ подполь и отнесемся къ нему съ уваженемъ, такъ какъ самъ же онъ училъ *) Обращаемъ, кстати, внимане читателей на этотъ романъ, оставшйся, кажется, совершенно незамченнымъ.

Если г. Н. Лопатинъ начинающй авторъ Ч какъ можно заключить изъ чисто вншней неопытности его премовъ, Ч то нельзя не удивляться сжатости мысли и сил чувства, съ какими написанъ этотъ его романъ.

насъ луважать великое безобразе, великую неудачу, великое несчасте... (Почему только великое? Ч всякое!). Ибо, поистин, великое несчасте Ч имть атрофиро ваннымъ чувство утвержденя чужого я... Это чувство Ч несомннный фактъ, не мене несомннный, чмъ абсолютный эгоизмъ подпольнаго человка. Идея противосто итъ иде, фактъ противостоитъ факту;

и мы, чаще всего безсознательно, склоняемся на ту сторону, которая соотвтствуетъ нашей духовной организацiи.

Все это приводитъ насъ къ чувству соцальности, какъ суммы утвержденых чу жихъ я, къ чувству, столь чуждому для подпольнаго человка. Этого чувства у него нтъ Ч такова психологя подпольнаго человка;

она Ч фактъ, но изъ этого факта вовсе не слдуетъ, что онъ универсаленъ, необходимъ, что существуетъ онъ и только онъ. А между тмъ подпольный человкъ, устами Л. Шестова, требуетъ признаня за этимъ фактомъ, за своей подпольной психологей, универсальнаго значеня. Pereat mundus, fiam: для всхъ людей, въ конц концовъ, существуетъ только этотъ одинъ послднй законъ, Ч заявляетъ Л. Шестовъ;

Ч...но велике боле или мене смло выражаютъ его, а невелике Ч таять про себя. Законъ же остается одинъ для всхъ (курсивъ Л. Шестова).

Не въ прав ли мы въ его универсальности видть признакъ его силы и признать поэто му, что санкця истины за героемъ подполья? (III, 242). Нтъ, не въ прав, Ч можемъ отвтить мы, Ч и не въ прав по двумъ очень простымъ причинамъ. Во-первыхъ: какъ вамъ нравится эта ссылка на универсальность, какъ на санкцю истины, со стороны мыслителя, который неустанно борется со всякими универсальными, общеобязатель ными истинами, который даже философю опредляетъ, какъ учене о ни для кого не обязательныхъ истинахъ (V, 128). И вдругъ Ч истина абсолютнаго эгоизма является об щеобязательной, универсальной, закономъ для всхъ! Откуда намъ се? Тутъ дло не въ противорчи, а въ характерности этого противорчя: борясь съ универсальностью, приходится въ то же время опираться на нее! Но это только къ слову;

необходимо было отмтить, что ссылка на универсальность совсмъ не къ лицу подпольному человку.

Во-вторыхъ Ч и это гораздо важне Ч никакой универсальности мы въ данномъ случа передъ собой не имемъ. И когда Л. Шестовъ вопрошаетъ насъ: не слдуетъ ли въ аб солютномъ эгоизм видть неотъемлемое и великое, да, великое (курсивъ Л. Шестова) свойство человческой природы? (IV, 127), то мы на это отвчаемъ: великое это свойс тво или нтъ Ч объ этомъ пока спорить не будемъ, но что оно не неотъемлемое, не универсальное, не всеобщее Ч это уже совершенно несомннно. Психологя подполь наго человка, покоящаяся на этомъ свойств Ч фактъ, и мы его принимаемъ какъ та ковой;

но не мене неотъемлемый фактъ и психологя надпольнаго человка, съ его утвержденемъ не только своего, но и чужого я. Соцальные инстинкты не мене сильны въ людяхъ, чмъ индивидуальные: это забываютъ т, которые хотли бы сдлать абсо лютный эгоизмъ закономъ для всхъ и обратить весь родъ людской въ явныхъ или тай ныхъ подпольныхъ людей, въ подпольныхъ людей de facto или in potentia. Но это Ч по кушене съ негодными средствами.

Противъ психологи подпольнаго человка безсильны каке бы то ни было ло гическе аргументы, какъ безсильны они и во всхъ тхъ случаяхъ, когда мы имемъ передъ собой разные типы мышленя или чувствованя. Вспомните великолпнаго Сергя Николаевича изъ горной обсерватори: чмъ можно опровергнуть его край нй объективизмъ? Ничмъ. Можно только противопоставить его трансцендентному объективизму нашъ имманентный субъективизмъ, который для Сергя Николаевича является настолько же неопровержимымъ. Такъ и въ этомъ случа: психологи под польнаго человка мы противопоставляемъ настолько же несомннную психологю надпольнаго человка. Свту ли провалиться или мн чаю не пить? Ч ставить воп росъ подпольный человкъ и отвчаетъ: свту провалиться, а чтобъ мн чай всегда пить. (Гд онъ будеть пить чай, если свтъ провалится Ч этимъ вопросомъ подполь ный человкъ не задается). Отвтъ надпольнаго человка какъ-разъ обратный: мн провалиться, но чтобъ всему свту всегда чай пить. Pereat mundus, fiam, пусть погиб нетъ мръ, но да буду я, говорить подпольный человкъ;

peream, fiat mundus, пусть по гибну я, но да будеть мръ, говоритъ надпольный человкъ. И въ этомъ Ч величайшее утверждене личности человка, величайшее проявлене этическаго индивидуализма:

кто душу свою погубитъ, тотъ спасетъ ее...

Во всемъ этомъ подпольный человкъ видитъ только лобщя идеи, самопожерт воване, добро, гуманность и вообще вс т старыя слова, которыя онъ привыкъ ставить въ ироническя кавычки. И онъ правъ: для него это только слова, слова, слова, ибо не обладаетъ онъ тмъ чувствомъ, которое лежитъ въ основ этихъ словъ, чувст вомъ утвержденя чужого я, чувствомъ соцальности. Но вдь такое чувство существуетъ, это Ч фактъ, и противъ этого факта безсильны вс подпольныя идеи. Абсолютный эгоизмъ Ч вдь это не только несознанный инстинктъ, но и лобщая идея (столь ненавистная подпольному человку);

этическй индивидуализмъ Ч вдь это не только лобщая идея, но и врожденный инстинктъ. Здсь идея стоитъ противъ идеи, фактъ противъ факта, переживане противъ переживаня;

споръ становится излишнимъ, невозможнымъ. И да будетъ здсь, по евангельскому завту, наше слово да, да или нтъ, нтъ, а что сверхъ того, то все равно безсильно дать перевсъ той или иной точк зрня. Передъ нами подпольная психологя и надпольная психологя;

намъ остается только склониться на ту или на другую сторону. Третьяго пути нтъ, если не считать такимъ третьимъ путемъ трагическое положене буриданова осла...

XIV.

Насколько безповоротно приходитъ Л. Шестовъ къ подпольной психологи, на столько же ршительно склоняемся мы къ психологи надпольной, въ той ея модифи каци, которая ясна для прочитавшихъ предыдущая страницы. Мы стоимъ на почв глубокаго индивидуализма, мы принимаемъ личность за вершину мра, но именно потому мы и не можемъ ограничиться утвержденемъ только своего я, принимая за средство все остальное: этому противится непосредственное чувство. И какими страш ными словами ни называйте вы это чувство Ч моралью, любовью къ ближнему, категорическимъ императивомъ и т. п., Ч какя ироническя кавычки ни ставьте, все же это чувство остается первичнымъ фактомъ, съ которымъ мы должны считаться, съ которымъ мы не можемъ не считаться. Подпольный человкъ пытается преодолть это чувство (если оно у него не атрофировано), пытается стать выше его, стать по ту сторо ну добраго и злого, ибо, говоритъ онъ, чувство это (лгуманность, любовь къ ближне му, добро и т. п.) безсильно оправдать мръ, безсильно осмыслить хоть одну слезу.

Да, это такъ;

но что это доказываетъ? Только то, что нельзя искать въ добр объек тивнаго оправданя жизни Ч мы помнимъ, какъ ярко освтилъ эту мысль Л. Шестовъ въ своей книг о Толстомъ и Нитцше. И именно на такой точк зрня стоитъ имма нентный субъективизмъ, не признающй въ жизни никакого объективнаго смысла и видящй цль въ настоящемъ. Для насъ, какъ и для Л. Шестова, ненавистны вс мис тическя и позитивныя попытки оправданя настоящаго будущимъ, вс трансценден тныя утшеня, вс стремленя оправдать будущимъ добромъ настоящее зло;

но все это нисколько не колеблетъ несомннности факта утвержденя чужого я, нисколько не колеблетъ свойственнаго человку чувства соцальности.

Здсь лежитъ выходъ изъ подполья Ч для желающихъ выйти оттуда;

здсь при чина возможности тхъ соцальныхъ идеаловъ, которые такъ ненавистны подполь ному человку. Для подпольнаго человка всякй соцальный идеалъ есть попытка оправдать будущимъ настоящее;

вотъ почему онъ ненавидитъ и презираетъ вс эти идеалы. Пусть наши соцальные идеалы станутъ когда-нибудь дйствительностью, пусть на земл воцарятся миръ, любовь и справедливость;

но, спрашивается, разв будущее счастье можетъ искупить несчастье прошлаго и настоящаго? Разв судьба Макара Двушкина, котораго оплевываютъ въ XIX столти, становится лучше отто го, что въ XXII столти никому не будетъ дозволено обижать своего ближняго? Не только не лучше, а хуже. Нтъ, если уже на то пошло, такъ пусть же навки несчастье живетъ среди людей, пусть и будущихъ Макаровъ оплевываютъ (III, 99;

курсивъ нашъ).

Мы уже приводили эти слова Л. Шестова, въ которыхъ такъ характерно выражается подпольная философя. Ихъ неприкрытый, голый смыслъ таковъ: если я несчастливъ, то какъ смютъ люди быть счастливыми? (Замтимъ въ скобкахъ, что теперь читате лю должна быть ясна уже отмченная нами связь между подпольной философей и темой андреевскаго разсказа Тьма). Если я несчастливъ теперь, то пусть же вс люди будутъ несчастны навки;

а потому Ч долой всяке соцальные и гуманные идеалы и да здравствуетъ безнадежность!

Мы знаемъ, что такая философя, такая психологя Ч возможны. Но мы знаемъ также, что кром этой философи и психологи озлобленнаго человка есть и дру гая, провозглашающая: peream, fiat mundus! Это не значитъ, конечно, чтобы я считалъ себя только средствомъ, только кирпичемъ для зданя ZukunstaatТa;

это значитъ, что социальный идеалъ есть часть моего общаго, субъективно-телеологическаго идеала.

Цль жизни Ч въ настоящемъ, объективнаго смысла жизни нть;

но въ мои субъек тивныя цли входитъ борьба за лучшее будущее человчества: не потому, чтобы это лучшее будущее оправдывало печальное настоящее и прошлое, а потому что къ этому при водитъ меня мое непосредственное чувство утверждения чужого я, т.-е. инстинктъ соцаль ности, чувство любви къ человку. Базаровъ возненавидлъ мужика при мысли, что мужикъ этотъ черезъ двсти тъ будетъ въ блой изб жить, а изъ него, Базарова, въ это время лопухъ будетъ расти: отъ насъ далека эта подпольная озлобленность, ибо сильне ея наше непосредственное чувство. У кого этого непосредственнаго чувства нтъ, тотъ, конечно, никогда не выйдетъ изъ нравственнаго подполья на свтъ божй.

Смыслъ нашей жизни не въ томъ, что мы боремся за счастье грядущихъ поколнй;

субъективный смыслъ нашей жизни Ч въ ней самой, въ непосредственныхъ пережи ваняхъ: это для насъ несомннно. Но какимъ образомъ отсюда можно вывести, что, слдовательно, эта борьба за грядущее счастье не должна входить въ наши непосредст венныя переживаня Ч это для насъ непонятно.

Соцальность Ч вотъ рзкая черта, отдляющая насъ отъ психологи подполь наго человка. Но социальность эта для насъ не оправдываетъ мра, не осмысливаетъ жизни и въ этомъ отношени мы еще боле рзко расходимся съ тми изъ надполь ныхъ позитивистовъ или мистиковъ, которые пытаются оправдать жизнь земнымъ или небеснымъ ZukunstaatТомъ. Соцальность для насъ не конечная цль, а вчно текущй процессъ, одна изъ суммарныхъ частей субъективно осмысленной жизни.

И это признане субъективнаго смысла жизни, признане цли не въ будущемъ, а настоящемъ Ч признане, столь ненавистное громадному большинству и мистиковъ и позитивистовъ Ч сближаетъ насъ съ философей подпольнаго человка. Вслдъ за Л. Шестовымъ, авторомъ книги о Шекспир, мы признаемъ субъективную осмыслен ность личной трагеди, хотя въ то же время видимъ и всю безсмысленность драмы;

выше мы выяснили, что именно драма, , случай Ч длаютъ для насъ совершен но невозможной объективную осмысленность жизни человка. Будущее для насъ не оправдываетъ и не осмысливаетъ настоящаго, а потому цль мы видимъ не въ буду щемъ, но именно въ этомъ настоящемъ, являющемся самоцлью. Любая личность, говоря словами Л. Шестова, можетъ быть основанемъ перпендикуляра къ лини времени;

и именно по этому перпендикуляру, а не по лини времени, идетъ субъек тивно-осмысленный процессъ развитя, въ которомъ каждый данный моментъ есть самоцль. Стоя на этой точк зрня, мы не будемъ оправдывать имманентное насто ящее трансцендентнымъ будущимъ, а прймемъ это настоящее, прймемъ мръ: все въ жизни лишь человческое, слишкомъ человческое, и въ этомъ спасене, надежда, новая заря, Ч слышали мы отъ Л. Шестова.

Мы принимаемъ мръ Ч это опять сближаетъ насъ съ подпольной философей;

но сближене это чисто вншнее. Мы опять вынуждены отстаивать свое приняте мра и противъ людей трагеди и противъ людей обыденности. Подпольный человкъ тре буетъ отъ насъ не только принятя мра, но и прославленя всхъ его ужасовъ, люб ви ко всему непоправимому;

читатель помнитъ, почему мы отказались раздлить такой amor fati. Но тутъ къ намъ подходитъ типичный представитель обыденности, благонамренный чиновникъ Негодящевъ (изъ романа Помяловскаго Мщанское счастье) и тоже требуетъ принятя мра безъ дальнихъ разсужденй: прочь вопросы!

Ихъ жизнь разршитъ, только бери ее такъ, какъ она есть:... безъ смысла жизнь Ч живи безъ смысла, худо жить Ч живи худо... Мы не хотимъ оскорблять подпольнаго человка, сопоставляя его философю съ этой философей трансцендентальнаго чи новничества, по ядовитому слову Помяловскаго;

но нельзя не указать на то общее, что ихъ сближаетъ: это общее Ч пассивность по отношеню къ жизни, къ принимае мому мру. Л. Шестовъ, напримръ, категорически заявляеть, что amor fati неизбжно влечетъ за собой кветизмъ (II, стр. XIV). Здсь снова, посл вншняго сближеня, мы глубоко расходимся по существу съ подпольной философей;

и снова раздляющей чертой является соцальность, во имя которой философя имманентнаго субъективиз ма должна быть глубоко активной въ своемъ отношени къ мру, должна быть фило софей не покоя, а движеня и борьбы за субъективно-телеологическе нравственные и социальные идеалы. Несомннно: нашъ путь и путь подпольнаго человка расходят ся въ разныя стороны Ч теперь это достаточно ясно;

къ тому же его путь лежитъ въ подполь, а нашъ по земл;

но пути эти перекрещиваются въ нсколькихъ мстахъ, и на перекресткахъ этихъ мы можемъ время отъ времени сходиться съ подпольнымъ человкомъ. И какъ бы мы ни расходились въ конц концовъ съ подпольной пси хологей и философей, но для насъ всегда останутся глубоко цнными личная тра гедя подпольнаго человка, его мучительные поиски за правдой жизни, за смысломъ жизни, его смлый взглядъ въ глаза жизни и смерти, его непримиримый индивидуа лизмъ, его отказъ отъ всякихъ трансцендентныхъ утшенй. Все это дорого для насъ и въ творчеств Л. Шестова, все это придаетъ его философско-художественному твор честву неумирающее значене, все это длаетъ творчество Л. Шестова насущнымъ и необходимымъ для каждаго изъ насъ. Остаться съ Л. Шестовымъ не можетъ никто, но пройти черезъ него долженъ всякй.

XV.

Значене Л. Шестова въ русской литератур, въ истори русской мысли вполн определяется всмъ сказаннымъ выше. Подобно. Сологубу, Л. Шестовъ Ч одинокая вершина, не примыкающая къ той горной цпи, которая, соединенная прочной пре емственной идейной связью, проходить черезъ всю русскую литературу. Быть можетъ, и для. Сологуба и Л. Шестова можно установить эту идейную связь, если смотрть на нихъ, какъ на идеологовъ декадентства;

однако развите этого взгляда, какъ оно ни интересно, вывело бы насъ далеко за предлы нашей задачи. Но если даже Л. Шестовъ и былъ идеологомъ декадентства, то все же онъ слишкомъ своеобразенъ, слишкомъ самъ по себ, все же онъ остается одинокой вершиной, доступъ на которую открытъ, по его же выраженю, nur fr die Schwindelfreie. Мы не должны бояться головокру женя и должны слдовать за Л. Шестовымъ по узкимъ, трудно проходимымъ, лежа щимъ надъ пропастями тропинкамъ;

пройти этотъ путь, сказали мы, долженъ всякй, остаться же съ Л. Шестовымъ не можетъ никто именно потому, что Л. Шестовъ такой одинокй, такой своеобразный писатель. Каждая его книга Ч съ этого утвержденя мы начали знакомство съ Л. Шестовымъ Ч есть книга fr Alle und Keinen;

для всхъ Ч такъ какъ Л. Шестовъ ставитъ вопросы мучительные для всхъ;

для никого Ч такъ какъ слишкомъ своеобразны отвты, которые даетъ Л. Шестовъ. Учениковъ и шко лы у Л. Шестова, къ счастью для него, никогда не будетъ. Но зато, къ несчастью, у него можетъ быть нчто худшее, чмъ школа и лученики: у него можетъ явиться стадо послдователей, которые сдлаютъ съ философей трагеди нчто въ род того, что сдлали съ идеями Нитцше безчисленныя стада нитцшеанцевъ разныхъ сортовъ и степеней...

Самъ Л. Шестовъ прошелъ черезъ Нитцше такъ же, какъ прошелъ раньше че резъ Достоевскаго и Толстого;

но никогда онъ не былъ нитцшеанцемъ. Онъ пере жилъ Нитцше, онъ перечувствовалъ и передумалъ его чувства и мысли въ глубин своей души, онъ далъ намъ своеобразную Ч быть можетъ, лучшую во всей мровой литератур Ч интерпретацю идей Нитцше, но нитщцеанцемъ онъ не былъ никог да, никогда не выкраивалъ онъ изъ Нитцше ярлыки и шаблоны на вс случаи жиз ни, никогда не проповдывалъ той упрощенной морали, которой стада нитцшеан цевъ загрязнили выстраданныя мысли Нитцше. И то, что случилось не такъ давно съ Нитцше, теперь, повидимому, станетъ участью Л. Шестова. Конечно, у насъ не будетъ цлыхъ стадъ шестовцевъ, но по нкоторымъ признакамъ можно судить, что его собираются провозгласить и уже провозглашаютъ своимъ духовнымъ отцомъ вс сов ременные эпигоны декадентства, какъ въ области художественной, такъ и въ области критической мысли. Быть можетъ, Л. Шестовъ былъ безсознательнымъ идеологомъ декадентства, но теперь выродившеся эпигоны декадентства хотятъ провозгласить его своимъ идеологомъ;

его хотятъ считать своимъ лучителемъ вс т, у кого на недл семь пятницъ, у кого мысли играютъ въ чехарду ( Ч вдь самъ Л. Шестовъ провозгла шаеть лапоеозъ безпочвенности!), вс т, у кого никогда не бывало никакихъ нравст венныхъ запросовъ и сомннй ( Ч вдь самъ Л. Шестовъ борется съ добромъ и гу манностью!), вс т, у кого отроду не было двухъ послдовательныхъ мыслей ( Ч вдь самъ Л. Шестовъ добивается противорчй!), вс т, которые не доросли ни до како го мровоззрня, которые хотятъ избавить себя отъ обязанности мыслить логически, которые хотятъ имть право bona fide воспвать похвалу глупости...

Среди современныхъ эпигоновъ декадентства не мало такихъ людей Ч не въ именахъ дло;

и вс они хотли бы примазаться къ имени Л. Шестова, чтобы именемъ его невозбранно творить всякую моральную и логическую пакость... То, что перестра далъ, перечувствовалъ, передумалъ Л. Шестовъ, эти господа хотятъ надть на себя, какъ готовое платье въ магазин;

они хотятъ имть право на опошленные ими выводы философи трагеди, будучи всего на всего авторами философи водевиля. Считать сво имъ лучителемъ или идеологомъ Л. Шестова они имютъ такое же право, съ какимъ безчисленные нитцшеанцы могли считать себя учениками Нитцше. И то, что нкогда сказалъ о своихъ лученикахъ Нитцше, то Л. Шестовъ можетъ съ не меньшимъ осно ванемъ повторить объ этихъ своихъ послдователяхъ: мн нужно обвести оградой свои слова и свое учене, чтобы въ нихъ не ворвались свиньи... Эти свиньи, скажемъ мы словами Л. Шестова, прослышали, что кто-то почему-то возсталъ противъ логики, противъ морали и вообразили себ, что это онъ поднялся на защиту ихъ дла... И Л. Шестову слдовало бы поторопиться обвести оградой свои слова отъ этихъ незва ныхъ друзей и союзниковъ. Или, можетъ быть, онъ убжденъ, что отъ такихъ луче никовъ не спасетъ никакая ограда? По его меланхолическому замчаню, лсвиньи проникаютъ всюду, ибо имъ и черезъ ограду перебираться не нужно... (II, 177). Въ такомъ случа другое дло...

Но все это только къ слову;

никакя свиньи не могутъ запятнать своимъ при знанемъ и помшать намъ высоко цнить философско-художественное творчество Л. Шестова. И эта высокая оцнка значеня Л. Шестова тмъ боле безпристрастна, что мы, какъ видлъ читатель, расходимся съ нимъ въ очень и очень многомъ. Л. Шес товъ воспваетъ божественную безпочвенность, мы ищемъ твердую почву подъ ногами;

Л. Шестовъ ненавидитъ и разрушаетъ мровоззрне, мы строимъ его: во всемъ этомъ мы съ нимъ принципальные, непримиримые противники. Чмъ за нимается большинство писателей? Ч ставитъ вопросъ Л. Шестовъ и иронически отвчаетъ: Ч строятъ мровоззрня и полагаютъ при этомъ, что занимаются необык новенно важнымъ, священнымъ дломъ! (V, 28). Этимъ священнымъ дломъ, какъ ясно изъ всего предыдущаго, занимается и авторъ настоящей книги, а Л. Шестовъ считаетъ своимъ священнымъ долгомъ вести борьбу со всякими мровоззрнями:

это ли не даметральная противоположность взглядовъ, это ли не коренное и непри миримое противорче! И однако это не мшаетъ намъ чрезвычайно высоко цнить мровоззрне Ч да, мровоззрне Л. Шестова. А что у Л. Шестова, этого неутомимаго WeltanschauungenfresserТa (это двухъаршинноe и не поддающееся переводу нмецкое слово такъ хорошо характеризуетъ автора Апоеоза безпочвенности!), что у Л. Шес това, говоримъ мы, есть свое мровоззрне, съ вполн опредленными принципами и методологическими премами Ч это мы считаемъ уже достаточно доказаннымъ (см. выше гл. XI).

Но какъ бы ни расходились наши мровоззрня, мы всегда будемъ помнить, что въ мровоззрни Л. Шестова ставится и своеобразно ршается безконечно важная проблема о смысл человческой жизни;

мы будемъ помнить, что этотъ вопросъ о смысл жизни является центральнымъ вопросомъ всего творчества Л. Шестова, что жизнь и смерть онъ разсматриваетъ подъ аспектомъ случайности, и то борется съ этимъ аспектомъ-фантомомъ, то подчиняется ему и хочетъ любить его;

мы будемъ помнить, что какъ бы ни ршалъ Л. Шестовъ вопросъ о смысл жизни, но всегда для него цлью являлась человческая личность, цлью являлись человческя пережи ваня настоящаго, а не будущаго. И все это выражено Л. Шестовымъ такъ законченно и съ такою силою мысли и чувства, что только нашей величайшей литературной без заботностью можно объяснить то обстоятельство, что въ то время какъ Л. Андреева въ широкой публик знаютъ вс, а. Сологуба многе Ч Л. Шестова почти совсмъ не знають, почти совсмъ не читаютъ...

Имманентный субьективизмъ.

(Вмсто заключеня).

I.

Постановка вопроса о смысл жизни и ршене этого вопроса Ч такова глав ная цль настоящей книги. Изучая выше художественно-философское творчество. Сологуба, Л. Андреева и Л. Шестова, мы мало-помалу приходили въ то же самое время къ некоторому законченному циклу идей, къ нкоторому мровоззрню, отвчающему на вопросъ о смысл существованя. Намъ осталось теперь связать во едино вс эти попутно разбросанные нами замчаня, положеня, выводы и дать въ вид одного цлаго это воззрне имманентнаго субъективизма, какъ мы его назвали выше. Этимъ мы и заключимъ нашу работу.

Но по пути къ этому передъ нами возникаетъ еще одна задача, которую можно опредлить какъ генетическое оправдане имманентнаго субъективизма. Мы хотимъ показать, что имманентный субъективизмъ иметъ за собою долгй путь развитя въ истори русской общественной мысли, что онъ не случайная бутада, не плнной мысли раздраженье, а вполн последовательно и преемственно развивавшееся мровоззрне. Конечно, это преемственное развите не есть еще санкцiя истины, но для насъ важно показать связь имманентнаго субъективизма съ общимъ развитемъ русской общественной мысли;

важно потому, что мы, какъ извстно читателю, сто имъ на почв соцальности. Имманентный субъективизмъ не есть обособленное, да лекое отъ жизни, одинокое, подпольное мровоззрне;

мровоззрне это связываетъ личность съ мромъ, настоящее Ч съ прошлымъ и будущимъ. И мы ищемъ въ прош ломъ подтвержденя нашихъ взглядовъ, мы учимся избгать ошибокъ прошлаго, мы обязаны прошлому всмъ нашимъ мровоззрнемъ, какъ ни переработано оно на шей мыслью, нашими переживанями.

Этотъ мимолетный взглядъ на прошлое покажетъ намъ, что кром мистическаго и позитивнаго ршеня вопроса о смысл жизни, въ истори русской мысли минувша го вка существовало, шло и развивалось то ршене этого вопроса, то мровоззрне, которое мы старались сдлать яснымъ на предыдущихъ страницахъ. Вопросъ о смысл жизни въ русской литератур Ч эта интереснйшая тема могла бы лечь въ основу обширной истори русской литературы, если бы историки ея не предпочита ли проторенныхъ и избитыхъ тропинокъ;

мы же не имемъ возможности дать здсь даже и общаго очерка на эту тему *). Мы ограничимся лишь однимъ эпизодомъ изъ истори русской мысли, эпизодомъ наиболе характернымъ: прослдимъ за первой на философской почв смной мистической теори прогресса Ч позитивной, а ихъ обихъ Ч мровоззрнемъ имманентнаго субъективизма;

затмъ въ самыхъ общихъ чертахъ отмтимъ дальнейшую эволюцю этого взгляда. Читатель увидитъ тогда, что нашъ взглядъ есть лишь развите того, что въ течене всего девятнадцатаго вка созна тельно и безсознательно провозглашали и выражали своимъ творчествомъ многочис ленные представители русской интеллигенци, русской литературы. И когда мы оки немъ взглядомъ исторю русской мысли, то убдимся, какое цнное наслдство отъ прошлаго имемъ мы, стояще на почв имманентнаго субъективизма;

мы убдимся также, что последнее слово въ вопросе о смысл жизни, сказанное. Сологубомъ, Л. Андреевымъ и Л. Шестовымъ, является тсно связаннымъ со всмъ прошлымъ рус ской литературы. И тогда мы заключимъ нашу работу сжатой характеристикой на шего мровоззрня, богатые сознанемъ, что мровоззрне это тсно связано съ луч шимъ изъ прошлаго, и богатые надеждой, что поэтому ему предстоитъ и широкое будущее.

II.

Родоначальникомъ имманентнаго субъективизма въ русской литератур является Герценъ. Какими путями русская мысль пришла къ этой теори Ч мы подробно гово рили объ этомъ въ другомъ мст **), такъ что теперь отмтимъ только, какъ на этихъ путяхъ ршали (а еще чаще обходили сторонкой) вопросъ о смысле существованя.

Обращаемся сразу къ тому поколню русской интеллигенции, которое впервые вооружилось серьезными философскими знанями для ршеня вопроса о смысл жизни человка, жизни человчества.

*) Для того, кто знакомъ съ нашей Исторей русской общественной мысли, должно быть ясно, что въ ней исторя русской литературы разсматривается съ точки зрня, родственной изложенному выше. Тамъ арадниной нитью служитъ индивидуализмъ, въ смысл примата личности;

это одна изъ модификацiй имманентнаго субъективизма. Вопросу о цли въ настоящемъ, о субъективизм, о телеологизм, объ объективной и субъективной цлесообразности, о теоряхъ прогресса Ч тамъ посвящено много страницъ, вопросъ о смысл жизни заполняетъ тамъ почти цликомъ главы о Герцен, о Чехов и другя. Все это объясняетъ наши нижеслдующя частыя ссылки на Ист. русск. общ. мысли, ибо тсная идейная связь этой Истори и настоящей книги есть фактъ, который намъ хотлось бы особенно подчеркнуть.

**) Исторя русской общественной мысли, т. I, гл. VII-VIII, особенно страницы 360-365 (по 2-му изд.). То, что мы называли тамъ философско-историческимъ индивидуализмомъ, есть именно то самое, что теперь обозначено нами какъ имманентный субъективизмъ.

Оруже это было шеллинганство, последователями котораго въ двадцатыхъ го дахъ были любомудры Ч Веневитиновъ, кн. В. Одоевскй, Иванъ Киревскй, Ко шелевъ и др. (предшественники позднйшаго славянофильства), а въ тридцатыхъ годахъ Ч Станкевичъ и его друзья. Для Шеллинга целесообразность иметъ не субъ ективное, а объективное значене, она существуеть не только въ нашемъ суждени, но и во всемрномъ процесс, въ мровой душ Ч такъ называлъ Шеллингъ природу.

Развите мра есть постепенное откровене абсолютнаго, целесообразное движене къ тождеству свободы и необходимости;

въ трагеди человечества мы не маронетки, а творцы своихъ ролей, ведуще действе къ сляню съ Богомъ Ч къ концу всемрной истори. Все эти положеня генальной философи Шеллинга были усвоены наши ми шеллинганцами двадцатыхъ и тридцатыхъ годовъ, впервые обосновавшими на философской почве мистическую теорю прогресса. Оправдане мра они искали въ области трансцендентнаго;

видя нелепость жизни, ея ужасы, безсмыслицу, они были уверены, что всему этому не можетъ не быть въ конце концовъ полнаго объясненя и оправданя, ибо Ч es herrschet eine Allweise Gute ber die Welt (любимая фраза Станкевича). Надъ мромъ царить Премудрая Благость, а потому все зло жизни, вс ужасы смерти, вся безсмыслица случая Ч все это получаетъ свое объяснене и оправ дане при свт философской мысли, философской вры. Меня утшаетъ, мой другъ, вра въ кроткую десницу, распростертую надъ главой созданья. Слпая не тяготетъ надъ бытемъ вселенной, но мры падаютъ, шумятъ океаны, борются воли людей;

а падене мровъ, стремлене волнъ и борьба волей суть, можетъ быть, вздохи Единаго, Безпредльнаго, Всеблагого! Благодарю Провидне... Эти слова Станкеви ча очень характерны для русскихъ шеллинганцевъ двадцатыхъ-тридцатыхъ годовъ;

въ нихъ мы видимъ трансцендентное оправдане мра на почв признаня объектив ной цлесообразности мрового процесса.

На этой же почв признаня объективной осмысленности мра Станкевичъ и его друзья остались и въ послдующемъ перод Ч перод своего гегельянства, ког да весь мръ представлялся имъ въ вид одной саморазвивающейся Идеи. Истина только въ объективности Ч провозгласилъ Блинскй вслдъ за Бакунинымъ, и исхо дя отсюда, пришелъ къ своей знаменитой теори разумной дйствительности;

онъ принялъ мръ въ его ужасахъ, ибо оправданемъ ему служилъ абсолютный, самораз вивающйся Духъ. Друзья Блинскаго (Бакунинъ, Станкевичъ и др.) понимали, что Bessarione furioso неправильно толкуетъ гегельянскую дйствительность, но и для нихъ абсолютный Духъ служилъ оправданемъ мру Ч на этой почв сходились вс русске гегельянцы. л...Они не понимаютъ, что такое дйствительность, Ч писалъ Грановскому Станкевичъ про Блинскаго и его сторонниковъ: Ч...о дйствительности пусть прочтутъ въ Логик (Гегеля), что дйствительность въ смысл непосредствен ности, вншняго бытя Ч есть случайность;

что дйствительность, въ ея истин, есть Разумъ, Духъ... Итакъ, какъ ни понимать дйствительность, все равно объективный смыслъ мрового процесса есть основной фактъ, съ высоты котораго наши гегельян цы оправдывали, принимали, понимали мръ. Когда къ умирающему Станкевичу за шелъ одинъ его знакомый, художникъ Марковъ (это имя слдовало бы сохранить отъ забвеня, такъ какъ въ Марков читатель сейчасъ увидить человка вчнаго карамазов скаго типа, непримиримаго субъективиста, противника всхъ гегельянскихъ метафи зическихъ утшенй), когда этотъ Марковъ, говоримъ мы, закидалъ Станкевича фи лософскими вопросами и сомннями о смысл зла въ мр, объ оправдани мра, то на все это Станкевичу было ему трудно отвчать... Я никогда почти Ч признается Станкевичъ Ч не длаю себ такихъ вопросовъ. Въ мр господствуетъ духъ, разумъ:

это успокаиваетъ меня насчетъ всего. Но его (Маркова) требованя не эгоистическя Ч нтъ! Существоване одного голоднаго нищаго довольно для него, чтобы разрушить гармоню природы. Тутъ трудно отвчать что-нибудь, тутъ помогаетъ характеръ, по могаетъ невольная вра, основанная на знани разумнаго начала... Да, тутъ трудно отвчать что-нибудь, тутъ объективистамъ всегда приходится ссылаться на вру... И не характерно ли, что искушенный въ философской мудрости Станкевичъ теряется передъ категорически поставленнымъ вопросомъ о сочетани зла съ гармоней при роды?

Эта теоря объективной цлесообразности, объективной осмысленности жиз ни стала, наконецъ, слишкомъ тяжелой для нашихъ гегельянцевъ;

мало-по-малу они стали чувствовать, что задыхаются на этой своей слишкомъ возвышенной философ ской позици. Протестъ противъ объективизма нарасталъ постепенно. Сперва, еще въ разгаръ увлеченя гегельянствомъ, мы находимъ у того же Станкевича легкую ироню надъ объективной точкой зрня. Напримръ: л...какя чувства волнуютъ твою морю подобную душу? спросишь ты. Гмъ! Душа Ч что такое душа? Ч Reflexion in sich. Что море? Ч Reflexion in anderes. Солнце соединило атомы на радость и горе, и это со единене называется: рабъ божй Николай... Эта почтительная ироня не помшала Станкевичу оставаться до смерти убжденнымъ гегельянцемъ, объективистомъ, врующимъ въ объективную цлесообразность и въ объективный смыслъ жизни;

окончательно разорвать съ гегельянствомъ, съ мистической теорей прогресса сужде но было Блинскому.

Какъ и почему Блинскй отшатнулся отъ объективизма, какъ проклялъ онъ то Общее, на которое раньше возлагалъ вс надежды и въ которомъ видлъ смыслъ и оправдане всего Ч объ этомъ намъ приходилось уже говорить въ другомъ мст *).

Отказавшись отъ метафизическихъ утшенй трансцендентнымъ, Блинскй сперва впалъ въ холодное отчаяне, которое прорывалось у него и поздне Ч именно потому, что онъ не былъ въ состояни найти сразу точку опоры. Ему все казалось, что разъ въ жизни нтъ объективной целесообразности, то нтъ и никакой. Жизнь Ч ловушка, а мы Ч мыши;

инымъ удается сорвать приманку и выйти изъ западни, но большая часть гибнетъ въ ней, а приманку разв понюхаетъ... Глупая комедя, чортъ возьми! Бу демъ же пить и веселиться, если можемъ, ныншнй день нашъ Ч вдь нигд на нашъ вопль нту отзыва!... Пока у людей есть въ запас метафизическя утшеня, вра, то они могутъ переносить зло и ужасы жизни;

нтъ этой вры Ч и лучше изъ людей молча и гордо, твердымъ шагомъ идутъ въ ненасытимое жерло смерти... Трагическое положене, воскликнешь ты съ улыбкой торжества (Блинскй все это пишетъ Ботки ну). Дитя, полно теб играть въ понятя, какъ въ куклы! Твое трагическое Ч безсмыс лица, злая насмшка судьбы надъ бднымъ человчествомъ! Объективнаго смысла въ жизни нтъ, это ясно теперь Блинскому;

а разъ нтъ объективнаго смысла, то нтъ и никакого: зачмъ все это, когда все умретъ, и вы, и я, и горы? Ч вопрошаетъ, какъ помнимъ, одинъ изъ андреевскихъ героевъ. Въ этомъ пере ходномъ настроени, близкомъ къ непрятю мра, былъ въ то время и Блинскй. Я не понимаю, къ чему все это и зачмъ: вдь вс умремъ и сгнемъ Ч для чего-жъ любить, врить, надяться, страдать, стремиться, страшиться? Умирають люди, умираютъ на роды, умретъ и планета наша... И вс эти мысли Блинскй высказываетъ въ томъ са момъ 1840 году, когда начинавшйся разрывъ съ Егоромъ Федорычемъ Гегелевымъ заставилъ его отказаться отъ вры въ объективную целесообразность, въ объективную осмысленность жизни, въ основныя положеня того, что мы условно назвали мисти ческой теорей прогресса.

Но отказавшись отъ всего этого и посл краткаго перода отмченныхъ выше ко лебанй, Блинскй пришелъ не къ имманентному субъективизму, а къ позитивной теори прогресса: слишкомъ страшно было совершенно отречься отъ надежды на воз можность объективнаго смысла жизни;

лучше было возложить уповане на свтлое будущее человчества и этимъ свтлымъ будущимъ освтить и освятить мракъ на *) Ист. русск. общ. мысли, т. I, гл. VI, особенно стр. 268-273.

стоящаго: мы должны страдать, чтобы нашимъ внукамъ было легче жить... Здсь Блинскй сошелся съ тмъ теченемъ русской мысли, которое уже съ начала тридца тыхъ годовъ имло своими представителями Герцена и его друзей и которое харак теризовалось идеалами соцализма, въ форм сенъ-симонизма сперва и фурьеризма поздне. Достаточно извстно, какъ Блинскй въ начал сороковыхъ годовъ съ обыч ной своей страстностью проповдывалъ и исповдывалъ это учене соцализма, ко торое стало для него лидеею идей, бытемъ бытя;

въ немъ онъ видлъ оправдане мра, объективный смыслъ жизни. Не будемъ останавливаться на этомъ перод вры Блинскаго въ позитивную теорю прогресса, но замтимъ, что во второй половин сороковыхъ годовъ онъ уже охладлъ къ соцализму, хотя социальность и осталась на всегда его девизомъ. Это охлаждене объясняется между прочимъ (если не главнымъ образомъ) пониманемъ безсиля какой бы то ни было позитивной теори прогресса оправдать мръ, отвтить на карамазовске вопросы. Самъ того не сознавая, Блинскй все чаще и чаще сходилъ съ зыбкой почвы признаня объективной осмысленности жизни и становился на точку зрня имманентняго субъективизма. Уже въ своемъ знаменитомъ письм (отъ 1-го марта 1841 г.), въ которомъ окончательно былъ сфор мулированъ разрывъ съ Гегелемъ, Блинскй требовалъ отчета о каждомъ изъ братй по крови Ч и мы помнимъ, какъ комментируетъ Л. Шестовъ эту знаменитую фразу.

Здсь начало если не мровоззрня, то настроеня имманентнаго субъективизма, и съ этихъ поръ настроеня эти не перестаютъ звучать у Блинскаго. Что мн въ томъ, что моимъ или твоимъ дтямъ будетъ хорошо, если мн скверно, и если не моя вина въ томъ, что мн скверно? Теперь Блинскй понимаетъ, что въ каждомъ момент человка есть современныя этому моменту потребности и полное ихъ удовлетворене, что для оправданя настоящаго безсмысленно ссылаться на будущее;

теперь онъ со глашается, что никакое будущее совершенство, ни земное, ни небесное, не искупаетъ безсмыслицы несовершенства настоящаго времени, что осмысливать настоящее несо вершенство человческой жизни можно только настоящимъ же. Совершенство есть идея абстрактнаго трансцендентализма, и потому оно подлйшая вещь въ мр, Ч писалъ Блинскй уже за годъ до смерти. Ч Человкъ смертенъ, подверженъ болзни, голоду, долженъ отстаивать съ бою жизнь свою Ч это его несовершенство, но имъ-то и великъ онъ, имъ-то и мила и дорога ему жизнь его...

Одни эти замчательныя слова показываютъ намъ, какъ близко подошелъ Блинскй къ мровоззрню имманентнаго субъективизма, охладвъ и къ мистической и къ позитивной теорямъ прогресса. Почти въ это же самое время Герценъ впервые и съ блестящей ясностью формулировалъ эту новую точку зрня въ своей генальной книг Съ того берега;

посл двухъ десятилтй страстной вры въ совершенство, въ саморазвивающуюся природу и идею, въ оправдане настоящаго будущимъ, рус ская мысль пришла къ имманентному субъективизму. И генальнымъ выразителемъ этого мровоззрня былъ Герценъ.

III.

На почв соцальности Герценъ твердо стоялъ еще съ самаго начала тридцатыхъ годовъ. Но какъ-разъ къ тому времени, когда Блинскй въ начал сороковыхъ годовъ провозгласилъ своимъ девизомъ соцальность, Герценъ сталъ мало-по-малу Ч сна чала незамтно для самого себя Ч создавать мровоззрне имманентнаго субъек тивизма. Оно складывалось въ его сознани постепенно Ч мы можемъ убдиться въ этомъ, читая замчательный герценовскй дневникъ 1842-1845 гг. То тамъ, то сямъ ми моходомъ касается Герценъ вопроса о цли жизни, вопроса о случа и случайности;

ставитъ вопросъ, мелькомъ отвчаетъ на него, черезъ нсколько времени снова возвра щается къ нему и снова даетъ прежнй отвтъ, одинаково далекй и отъ мистической и отъ позитивной теори прогресса. Въ спор со славянофилами, типичными пред ставителями мистической теори прогресса, Герценъ уже вполн ясно подчеркивалъ основное положене имманентнаго субъективизма.

Это было еще въ 1842 году. Но только пятью годами поздне Герценъ оконча тельно сформулировалъ свои воззрня на смыслъ жизни человка и человчества, на случай, на целесообразность;

онъ сдлалъ это въ первой глав своей книги Съ того берега. Эта удивительная книга Ч ее и самъ Герценъ считалъ лучшимъ изъ все го написаннаго имъ Ч является началомъ новой эпохи русской мысли. Здсь мы не будемъ говорить о томъ, что книга эта начала собою эру русскаго народничества, что и славянофильство и западничество съ этихъ поръ оказались одинаково превзойден ными;

мы остановимся только на проявлени въ этой генальной книг тхъ воззрнй, которыя мы объединяемъ названемъ лимманентнаго субъективизма.

Воззрня эти ярко и выпукло обрисованы Герценомъ въ глав Передъ гро зой Ч первой и, быть можетъ, самой блестящей глав изъ всей книги. Глава эта на писана въ форм далога, дйствительно происходившаго въ 1847 г. между Герценомъ и И. П. Галаховымъ (о немъ см. въ XXIX глав Былого и Думъ). Галаховъ упорно отстаивалъ позицю объективизма, позитивную теорю прогресса, цль въ будущемъ, а Герценъ шагъ за шагомъ тяжелыми ударами разбивалъ вс эти объективно-теле ологическя теори съ точки зрня того мровоззрня, которое мы назвали имманен тнымъ субъективизмомъ. Съ удивительной силою вскрывалъ Герценъ трусость мысли большинства объективистовъ, которые съ ужасомъ бгуть отъ мысли о безсмыслен ности жизни, объ отсутстви въ ней объективнаго смысла. Чтобы заглушить эти рчи внутренняго голоса, человкъ готовъ схватиться за все, онъ торопится опьянить себя пошлостью обыденной жизни, врою, виномъ, мистицизмомъ Ч чмъ ни попало, лишь бы скрыть отъ себя истину, что жизнь не иметъ никакого объективнаго смысла.

И вся человческая жизнь проходитъ большею частью въ этой боязни изслдовать, чтобъ не увидать вздоръ изслдуемаго...

Ist denn so gro das Geheimnis, was Go und die Welt und der Mensch sei? Nein, doch niemand hrtТs gerne Ч da bleibt es geheim,* Ч эти слова (Гёте) недаромъ взялъ эпигра фомъ Герценъ къ своему далогу съ Галаховымъ. Да, что жизнь не иметъ объективна го смысла Ч niemand hrtТs gerne;

большинство предпочитаетъ заткнуть уши, закрыть глаза или, подобно страусу, спрятать голову, чтобы не видть и не слышать. На пол битвы остаются только вооруженные врою объективисты: они врятъ, что жизнь ихъ и жизнь человчества направлена къ нкоторой конечной цли, что настоящее оправ дывается и объясняется будущимъ, что грядущее земное или небесное блаженство при даетъ объективный смыслъ человческой жизни. И когда имъ говорятъ, что ихъ вра не есть аргументъ въ пользу истины, когда трансцендентной неочевидности ихъ вры противопоставляютъ эмпирическую очевидность безсмысленности жизни человка и жизни человчества, Ч тогда они растерянно хватаются за любые аргументы, лишь бы доказать нелпость мровоззрня имманентнаго субъективизма.

Какъ же это? Ч возражаетъ, напримръ, Галаховъ Герцену: Ч въ природ все такъ цлесообразно, а цивилизаця, высшее усиле, внецъ эпохи, выходитъ безцльно изъ нея?... Въ вашей философи истори есть что-то возмущающее душу Ч для чего эти усиля? Жизнь народовъ становится праздной игрой, питъ, питъ по песчинк, по камешку, а тутъ опять все рухнется на земь и люди ползутъ изъ-подъ развалинъ, начинаютъ снова расчищать мсто, да строить хижины изъ мха, досокъ и упадшихъ капителей, достигая вками, долгимъ трудомъ Ч паденя. Шекспиръ не даромъ ска залъ, что исторя скучная сказка, разсказанная дуракомъ... Если человчество играетъ безсмысленную роль блки въ колес, продолжаетъ Галаховъ, то вотъ мы и лопять возвратились къ Ре, безпрерывно рождающей въ страшныхъ страданяхъ дтей, ко * В цитате исправлены мелкие недочеты по изданию Гёте. Ч Прим. ImWerden.

торыми закусываетъ Сатурнъ... Какая цль всего этого? Вы обходите этотъ вопросъ, не ршая его;

стоитъ ли дтямъ родиться для того, чтобъ отецъ ихъ сълъ, да вообще стоитъ ли игра свчъ? Прежде всего Ч за свчи не вы платите, ядовито отвчаетъ Герценъ всмъ объ ективнымъ телеологамъ въ лиц Галахова. Иными словами это значитъ: parlez pour vous и не думайте, что для всхъ, какъ для васъ, жизнь безъ объективнаго смысла не иметъ цны. Объективнаго смысла жизни нтъ, но жизнь иметъ субъективный смыслъ;

объективной цли въ будущемъ ни жизнь человчества, ни жизнь человка не имютъ, но такой цлью является настоящее, является каждый данный моментъ.

И Герценъ блестяще развиваетъ т мысли, которыя онъ высказывалъ еще въ своемъ дневник 1842-го года. Настоящее есть реальная сфера бытя, Ч писалъ тогда Гер ценъ: Ч...цль жизни Ч жизнь. Жизнь въ той форм, въ томъ развити, въ которомъ поставлено существо, т.-е. цль человка Ч жизнь человческая (28 юня 1842 г.). И еще: проклятое невнимане наше къ настоящему длаетъ то, что мы только умемъ воспоминать утраченное... Ловить настоящее, одйствоворить въ себ вс возможнос ти на блаженство Ч подъ нимъ я разумю и общую дятельность, и блаженство знаня такъ же, какъ блаженство дружбы, любви, семейныхъ чувствъ Ч а тамъ, что будетъ, то будетъ;

на мн отвтственность не лежитъ;

тотъ отвтитъ, кто скрылъ талантъ въ зем лю, чтобъ его не украли... Вс стороны, составляющая живой духъ человка, должны слитно, гармонически участвовать въ его дяни, иначе выйдетъ односторонность... (16 дек. 1844 г.). Впрочемъ, заключаетъ Герценъ, на эту тему можно написать цлую тетрадь... Онъ и написалъ ее тремя годами поздне: на эту тему написана, какъ мы знаемъ, вся первая глава Съ того берега.

Цль Ч въ настоящемъ, категорически заявляетъ теперь Герценъ, ибо жизнь ничего личнаго, индивидуальнаго не готовитъ впрокъ, она всякй разъ вся излива ется въ настоящую минуту. Оттого-то и каждая историческая фаза иметъ полную дйствительность, свою индивидуальность, каждая Ч достигнутая цль, а не средст во;

лоттого каждый историческй мигъ полонъ, замкнутъ по-своему, какъ всякй годъ съ весной и томъ, съ зимой и осенью, съ бурями и хорошей погодой. Оттого каж дый перодъ новъ, свжъ, исполненъ своихъ надеждъ, самъ въ себ носитъ свое благо и свою скорбь, настоящее принадлежитъ ему... И это ничуть не противорчитъ тому, что всю исторю человчества связуетъ воедино красная нитка прогресса, этого непре рывнаго родового роста человчества. Ибо лэтотъ родовой ростъ не цль, какъ вы по лагаете, а свойство преемственно продолжающагося существованя поколнй. Цль для каждаго поколня Ч оно само... л...Изъ этого ясно одно, что надобно пользо ваться жизнью, настоящимъ;

не даромъ природа всми языками своими безпрерывно манитъ къ жизни и шепчеть на ухо всему свое vivere memento.

Вотъ почему нтъ ничего нелпе, какъ искать какя-то объективныя цли въ конц жизненнаго пути человка или человчества и приходить въ отчаяне при мыс ли, что никакихъ конечныхъ цлей нть, что существують только наши, субъективныя, человческя цли. Смотрть на конецъ, а не на самое дло Ч величайшая ошибка, замчаетъ Герценъ. Объективные телеологи ужасаются, что конечная цль можетъ не существовать: если нтъ конечной цли, то въ чемъ же тогда смыслъ и цль нашей жизни? Какая цль всего этого? Вы обходите этотъ вопросъ, говорилъ Галаховъ Гер цену. Но Герценъ какъ-разъ и подходитъ къ самому центру этого вопроса: ла какая цль псни, которую поетъ пвица? Ч спрашиваетъ онъ въ свою очередь. Псню надо слушать и наслаждаться ею, какъ настоящимъ, а не ждать отъ нея чего-то въ буду щемъ;

точно также и наша жизнь сама себ цль, цль есть каждый данный моментъ, какъ для жизни человка, такъ и для жизни человчества. Жизнь и исторя есть въ каждый данный моментъ достигнутая цль, а не средство для достиженя какой-либо цли. То-есть, просто, цль природы и истори Ч мы съ вами? Ч иронически во прошаетъ Галаховъ. Отчасти, да плюсъ настоящее всего существующаго, Ч отвчаетъ ему Герценъ;

Ч тутъ все входитъ: и наслде всхъ прошлыхъ усилй, и зародыши все го, что будетъ... и гармоня всей солнечной системы...

Испытавъ неудачу на всхъ пунктахъ, объективные телеологи хватаются за крас ную нитку прогресса, чтобы доказать фактъ существованя объективной цли въ жиз ни человчества: разъ существуетъ постепенное развите человчества, то, стало быть, есть и цль, къ которой направляется это развите. Но Герценъ рзко возстаетъ про тивъ попытки осмыслить настоящее будущимъ, настоящую безсмыслицу жизни бу дущимъ блаженствомъ, земнымъ или небеснымъ Ч для него все равно: онъ одинаково безпощаденъ и къ мистической и къ позитивной теори прогресса. Онъ разсказываетъ (въ глав Consolatio) объ одной матери, потерявшей двухъ дтей отъ скарлатины:

ля ихъ хорошо помстила, Ч утшала себя несчастная мать: Ч они возвратились чис тыми... Имъ будетъ хорошо! И когда Герцену указываютъ, что между этой слпой врой въ небесное блаженство и врой человка въ людей, въ земное устроене гро мадная разница, то онъ готовъ согласиться только съ тмъ, что эта вра въ прогрессъ не грубая религя des Jenseits, которая отдаетъ дтей въ пансонъ на томъ свт, а религя des Diesseits, религя науки, всеобщаго, родового, трансцендентальнаго разу ма, идеализма. Другой разницы между ними нтъ. Объясните мн, пожалуйста, отчего врить въ Бога смшно, а врить въ человчество не смшно;

врить въ царство небесное Ч глупо, а врить въ земныя утопи Ч умно? Отбросивши положительную религю, мы остались при всхъ религозныхъ привычкахъ, и, утративъ рай на неб, вримъ въ пришестве рая земного и хвастаемся этимъ...

Но если даже земной рай не утопя, не иллюзя, то какъ онъ можетъ все же оп равдать и осмыслить человческую жизнь? Задолго до Ивана Карамазова Герценъ даетъ на этотъ вопросъ карамазовскй отвтъ: никаке пансоны на томъ свт, ни каке ZukunstaatТы на этомъ свт не могутъ придать объективный смыслъ жизни человка. Потому что: лесли прогрессъ Ч цль, то для кого мы работаемъ? Кто этотъ Молохъ, который, по мр приближеня къ нему тружениковъ, вмсто награды пя тится и, въ утшене изнуреннымъ и обреченнымъ на гибель толпамъ, которыя ему кричатъ: morituri te salutant, только и уметъ отвтить горькой насмшкой, что посл ихъ смерти будетъ прекрасно на земл... Но даже и это утшене Ч ложь, такъ какъ прогрессъ безконеченъ;

и именно потому, что онъ безконеченъ, что конечной цли нтъ Ч цль эта лежитъ передъ нами, она въ нашихъ рукахъ, ибо эта цль Ч мы сами. Каждая эпоха, каждое поколне, каждая жизнь имли, имють свою полно ту... Цль въ настоящемъ Ч къ этому снова возвращается Герценъ. Вмсто того, что бы покланяться кумиру прогресса, говоритъ онъ, не проще ли понять, что человкъ живетъ не для совершенiя судебъ, не для воплощеня идеи, не для прогресса, а единст венно потому, что родился и родился для (какъ ни дурно это слово) для настоящаго, что вовсе не мшаетъ ему ни получать наслдство отъ прошедшаго, ни оставлять кое что по завщаню (Робертъ Оуэнъ).

Такъ подъ ударами Герцена обрывается въ рукахъ объективныхъ телеологовъ та красная нитка прогресса, за которую они ухватились-было. Теперь они хватаются за послднюю соломинку: выставляютъ противъ теори имманентнаго субъективизма знакомый намъ фантомъ Случая. Въ лиц Галахова они обвиняютъ воззрне Герцена въ логической распущенности и заявляютъ, что мровоззрне это безсильно про тивъ выставляемаго ими фантома: мы не имемъ-де при такомъ воззрни никакой гаранти въ устойчивости жизни человчества, листоря можетъ продолжаться во вки вковъ или завтра окончиться. А послднее предположене для объективныхъ телеологовъ настолько нелпо, что имъ подписывается, по ихъ мнню, смертный приговоръ воззрню имманентнаго субъективизма.

Герценъ смло поднимаетъ брошенную перчатку. Безъ сомння, Ч отвчаетъ онъ, Ч...исторя можетъ продолжаться миллоны тъ. Съ другой стороны, я ничего не имю противъ окончаня истори завтра. Мало ли что можетъ быть! Энкева ко мета зацпитъ земной шаръ, геологическй катаклизмъ пройдетъ по поверхности, ставя все вверхъ дномъ, какое-нибудь газообразное испарене сдлаетъ на полчаса не возможнымъ дыхане Ч вотъ вамъ и финалъ истори... Но эта истина, какъ она ни проста, не умщается въ головахъ объективныхъ телеологовъ: стоило бы очень раз виваться три тысячи тъ съ прятной будущностью задохнуться отъ какого-нибудь сроводороднаго испареня! Ч возмущается Галаховъ: Ч какъ же вы не видите, что это нелпость? Удивительные, право, люди, эти обьективные телеологи! Каждый божй день на глазахъ у нихъ происходитъ подобная нелпость Ч гибель человческаго микрокосма, каждый день какой-нибудь камень разбиваетъ голову вступающему въ жизнь человку Ч и тутъ они не спрашиваютъ себя: стоило ли человку развиваться двадцать тъ съ прятной будущностью случайно попасть подъ падающй съ кры ши камень? Этого они не спрашиваютъ! За нихъ этотъ вопросъ ставятъ т субъекти висты, которые, подобно Л. Шестову, вслдъ за Герценомъ понимаютъ, что смерть одного не меньше нелпа, какъ гибель всего рода человческаго... Такъ отвчаетъ Герценъ, такъ отвчаетъ имманентный субъективизмъ. Смерть человка нелпа Ч и все-таки человческая жизнь иметъ субъективный смыслъ;

гибель человчества бу детъ не мене нелпа Ч и все же жизнь человчества субъективно осмысленна. Надо только помнить, что никакой объективной цли въ будущемъ нтъ, что цль въ насто ящемъ Ч и все остальное приложится.

Опять-таки подчеркиваемъ: все это Ч мысли, выношенныя годами, постепенно уяснявшяся передъ умственнымъ взоромъ Герцена. И именно фантомъ Случая, вы ставляемаго объективными телеологами противъ Герцена въ качеств ultimae rationis, привелъ Герцена къ его взгляду на прогрессъ, на жизнь, на смыслъ ея: достаточно взглянуть въ его дневникъ, на записи отъ 1-го юля 1842 г., 23-го юля и 6-го августа 1844 г. и др. Мы не будемъ на нихъ останавливаться, приведемъ только одну выдерж ку: кто поручится за то, что какая-нибудь перемна въ солнц вызоветъ катаклизмъ во всю поверхность земного шара, и тогда мы съ зврьми и растенями погибнемъ и на наше мсто явится новое населене, прилаженное къ новой земл. Страшная вещь, а отвчать нельзя. Одно настоящее наше, а его-то цнить не умемъ (23-го юля 1844 г.).

Мы видли, какъ эту же мысль Герценъ выразилъ тремя годами поздне;

онъ сказалъ:

гибель человчества возможна, но настоящее Ч наше, а потому его надо цнить, въ немъ надо видть цль всего существующаго.

Мы закончимъ про Герцена ссылкой на его извстный споръ съ Хомяковымъ, имвшй мсто еще 20-го декабря 1842 г. Споръ этотъ описанъ Герценомъ въ Было мъ и Думахъ и онъ для насъ такъ интересенъ, что мы позволимъ себ привести его цликомъ. Однимъ разумомъ, говорилъ Хомяковъ, не дойдешь до того, чтобы понять природу иначе, какъ простое безпрерывное брожене, не имющее цли, и которое мо жетъ и продолжаться, и остановиться. А если это такъ, то вы не докажете и того, что исторя не оборвется завтра, не погибнетъ съ родомъ человческимъ, съ планетой?

Ч Я вамъ и не говорилъ, Ч отвтилъ я ему, Ч что я берусь это доказывать, я очень хорошо зналъ, что это невозможно.

Ч Какъ? Ч сказалъ Хомяковъ, нсколько удивленный, Ч вы можете принимать эти страшные результаты свирпйшей имманенции и въ вашей душ ничего не воз мущается?

Ч Могу, потому что выводы разума независимы отъ того, хочу я ихъ, или нтъ.

Ч Ну, вы, по крайней мр, послдовательны;

однако, какъ человку надобно свихнуть себ душу, чтобъ примириться съ этими печальными выводами нашей на уки и привыкнуть къ нимъ!

Ч Докажите мн, что не-наука ваша истинне, и я приму ее также откровенно и безбоязненно, къ чему бы она меня ни привела.

Ч Для этого надобно вру.

Ч Ну, Алексй Степановичъ, вы знаете: на нтъ и суда нтъ *).

Этимъ замчательнымъ далогомъ мы можемъ заключить споръ Герцена, какъ представителя новаго мровоззрня, съ объективными телеологами, стоящими то на почв позитивной теори прогресса (какъ Галаховъ), то на почв мистической тео ри прогресса (какъ Хомяковъ). И съ этими и съ другими его борьба была одинаково побдоносна;

и т и друге, въ конц концовъ, принуждены были хвататься за вру въ объективную осмысленность жизни. На этой плоскости дальнйшй споръ уже, конечно, невозможенъ: вы врите, а я нтъ, и спорящимъ остается только разойтись и сформулировать возможно точне свои воззрня. Герценъ и сдлалъ это въ своей генальной книг Съ того берега;

въ ней мы имемъ передъ собою цльное и строй ное мровоззрне, то самое, которое мы назвали лимманентнымъ субъективизмомъ, а Хомяковъ когда-то обзывалъ свирпйшей имманенцiей...

IV.

Мы вынуждены ограничиться этимъ короткимъ эпизодомъ изъ истори русской мысли тридцатыхъ-сороковыхъ годовъ. Читатель видитъ, что затронутая тема настоль ко обширна, что исчерпать ее невозможно не только въ двухъ главахъ, но и въ двухъ томахъ. Но задача наша Ч не исчерпать вопросъ, а только поставить его и намтить исторически испробованные обще пути ршеня.

Такихъ путей три: мистическй, позитивный и имманентно-субъективный. Конеч но, это только вполн условная терминологя, ибо и мистическая теоря прогресса мо жетъ быть субъективной, и позитивная теоря является имманентной. Но и мистичес кая и позитивная теори видятъ оправдане и смыслъ жизни въ будущемъ, вн данной реальной личности Ч и въ этомъ смысл мы ихъ назвали трансцендентными;

и мисти ческая и позитивная теори утверждаютъ въ то же время объективный смыслъ жизни, а потому мы и противопоставляемъ имъ воззрне имманентнаго субъективизма.

Когда и какъ появилось это воззрне въ истори русской общественной мыс ли Ч это мы видли выше. Мы видли, что генальнымъ родоначальникомъ его былъ Герценъ, и тутъ же должны прибавить, что въ Герцен мы имемъ не только начало имманентнаго субъективизма, но и высшую точку его развитя. Посл Герцена по зитивная теоря прогресса вновь вступила въ свои права въ эпоху нашего Sturm und Drang РегоdТа шестидесятыхъ годовъ;

а нигилизмъ конца шестидесятыхъ годовъ былъ типичнымъ вырожденемъ теори имманентнаго субъективизма. Рзко отрицатель ное отношене Герцена къ нигилизму всмъ извстно и намъ нтъ необходимости ос танавливаться на этомъ вопрос.

Потомъ пришло народничество семидесятыхъ годовъ, теоретиками котораго являются сперва Лавровъ, а затмъ Михайловскй. Въ другомъ мст мы подробно прослдили связь мровоззрнй Герцена, Лаврова и Михайловскаго **);

здсь отмтимъ только, что въ семидесятыхъ годахъ была исправлена существеннйшая ошибка Герце на, совершенно отрицавшаго всякую телеологю, всякую цлесообразность: отрицая вслдъ за Герценомъ всякую объективную телеологю, Михайловскй и Лавровъ при знали законность субъективнаго телеологизма. Но признане это, совершенно спра ведливое по существу, фатальнымъ образомъ приблизило русское народничество къ позитивной теори прогресса, столь ненавистной для Герцена: снова стали оправды *) Въ Дневник отъ 21-го декабря 1842 г. этотъ споръ изложенъ подробне и съ несколько иными оттнками, показывающими, что Герценъ въ то время далеко еще не стоялъ на своей позднйшей точк зрня свирпйшей имманенцiи. Ч Все предыдущее ср. съ Ист. русск. общ. мысли, т. I, стр. 359 Ч 365.

**) Ист. русск. общ. мысли, т. II, стр. 128-133.

вать и осмысливать настоящее будущимъ;

снова будущй земной рай, хотя бы какъ осу ществлене нашего субъективнаго идеала, сталъ оправдывать горе и ужасъ настоящаго.

Имманентный субъективизмъ заглушался въ замчательномъ мровоззрни Михай ловскаго обычными позитивными теченями мысли;

въ позднйшемъ народничеств эти теченя стали преобладающими, такъ что въ этомъ отношени народничество не могло ничего противопоставить по существу объективной телеологи марксизма съ его ZukunstaatТом. Одинъ только Глбъ Успенскй (въ своихъ блестящихъ очеркахъ Крестьянинъ и крестьянскй трудъ) пробовалъ связать обще взгляды народничест ва съ основнымъ положенемъ имманентнаго субъективизма: цль въ настоящемъ;

но эта попытка осталась случайной и неподдержанной.

Такимъ образомъ общая схема различныхъ отвтовъ на вопросъ о смысл жизни является въ истори русской мысли ХХ-го вка приблизительно слдующей: въ двад цатыхъ и тридцатыхъ годахъ мы имемъ передъ собой мистическую теорю прогресса, опирающуюся на различныя формы нмецкаго философскаго идеализма той эпохи;

въ сороковыхъ годахъ на смну приходить позитивная теоря прогресса, исходящая изъ принциповъ соцализма и вообще соцальности, съ ихъ врою въ Человчество. Од нако и эта теоря къ концу сороковыхъ годовъ перестаетъ удовлетворять своихъ адеп товъ Ч по крайней мр наиболе выдающихся изъ нихъ, и тогда, въ пятидесятыхъ годахъ (1848 Ч 1855) окончательно формируется и формулируется мровоззрне имманентнаго субъективизма, выразителемъ котораго является Герценъ. Въ шес тидесятыхъ годахъ происходитъ процессъ популяризаци и вульгаризаци этого мровоззрня, получающаго широкую извстность въ крайне упрощенныхъ фор махъ утилитаризма;

въ нигилизм конца шестидесятыхъ годовъ эти взгляды прихо дятъ къ самовырожденю. Въ семидесятыхъ годахъ мы видимъ частичный возвратъ къ воззрнямъ Герцена и дальнйшее развите ихъ у Лаврова и Михайловскаго;

но чмъ дальше, тмъ больше русская общественная мысль снова проникается положенями позитивной теори прогресса, которая достигаетъ своего апогея въ девяностыхъ годахъ, въ русскомъ марксизм. Тогда въ конц девяностыхъ годовъ и въ начал девятисо тыхъ снова возрождается и одно время царитъ (Проблемы идеализма) мистичес кая теоря прогресса, проявляющаяся сперва въ формахъ философскаго идеализма, а затмъ быстро принимающая религозныя формы. Наконецъ, въ послдне годы сно ва замтно усилене идей имманентнаго субъективизма Ч на этотъ разъ боле въ об ласти художественнаго творчества, чмъ въ области философско-критической мысли.

Фиксировать въ послдней области эти взгляды Ч одна изъ задачъ лежащей передъ читателемъ книги.

Что же касается до области художественнаго творчества, то мы не имемъ здсь ни малйшей возможности хотя бы вскользь прослдить за отраженемъ въ ней отмченныхъ выше взглядовъ на мръ, на жизнь, на человка. Это громадная тема.

Одному Пушкину пришлось бы посвятить особую статью, чтобы намтить отвты его творчества на вопросъ о смысл жизни, о цли, о человк и человчеств. Но и безъ этихъ подробныхъ изслдованй мы имемъ возможность заключить a priori, что им манентный субъективизмъ Ч не какъ теоря, а какъ полусознанное чувство Ч имлъ большое значене въ области интуитивнаго художественнаго творчества: мы увидли бы это на томъ же Пушкин, если бы могли остановиться на немъ подробно *). То же самое справедливо и относительно Л. Толстого: посл всего того, что мы слышали о немъ отъ Л. Шестова, намъ нтъ надобности доказывать, что въ Войн и мир Л. Тол стой, самъ того не сознавая, выразилъ въ ряд художественныхъ образовъ воззрне о цли въ настоящемъ. Еще боле яркй примръ Ч Достоевскй: онъ велъ ожесточен ную борьбу съ позитивной теорей прогресса, а противъ своей воли наносилъ удары и *) См. на эту тему статью автора: Евгенй Онгинъ, въ изд. Пушкинъ Брокгаузъ-Ефрона, т. III, стр.

205-234.

мистической теори прогресса. Въ тип Ивана Карамазова и его устами онъ съ геналь ной проникновенностью высказалъ сокрушающе доводы противъ земного и небесна го ZukunstaatТa. Иванъ Карамазовъ Ч величайшй союзникъ Герцена на протяжени всего XIX вка.

Одного этого достаточно для того, чтобы мы могли считать имманентный субъ ективизмъ тмъ воззрнемъ, прошлое котораго даетъ намъ вру въ его будущее. А потому мы и закончимъ этимъ нашъ краткй историко-литературный обзоръ. Мы могли бы еще остановиться на мотивахъ имманентнаго субъективизма у Тургенева, у Чехова;

на враждебной всему этому объективной телеологи М. Горькаго съ его врой въ человчество, въ народушко. Мы могли бы еще разъ подробне остановить ся на объективной телеологи мистической теори прогресса нашихъ нео-идеалис товъ и нео-мистиковъ въ род Мережковскаго, Бердяева;

на своеобразномъ прелом лени идей имманентнаго субъективизма объ объективной безсмысленности жизни человка и человчества въ интересной трагеди В. Брюсова Земля;

на пьеск А. Бло ка Балаганчикъ;

на попытк найти новый путь къ отвту въ книг Н. Минскаго При свт совсти. Мечты и мысли о цли жизни. Мы могли бы... Но все это завлекло бы насъ слишкомъ далеко и не привело бы насъ къ новымъ выводамъ, а только под твердило бы уже добытыя положеня. Мы предпочитаемъ поэтому указать только на тхъ трехъ писателей, изучене которыхъ помогло намъ орентироваться въ вопрос о смысл жизни. Но и здсь мы, не входя въ подробности, ограничимся только общимъ указанемъ на связь основныхъ идей творчества. Сологуба, Л. Андреева и Л. Шес това съ основными положенями имманентнаго субъективизма. Пряте мра и при знане цли въ настоящемъ у. Сологуба;

этотъ же мотивъ, осложненный горькимъ признанемъ объективной безсмысленности жизни и мра у Л. Андреева;

эти же мо тивы, соединенные съ признанемъ субъективной целесообразности и субъективной осмысленности жизни у Л. Шестова, Ч все это показываетъ намъ, что какъ ни далеко отошли мы отъ Герцена, но до сихъ поръ его философя остается жизнетрепещущей, способной съ тхъ или иныхъ сторонъ отразиться въ творчеств талантливйшихъ изъ современныхъ писателей. А потому, не призывая никого назадъ къ Герцену, мы все же думаемъ, что впередъ отъ Герцена лежитъ врный путь;

это путь того имма нентнаго субъективизма, сжатой характеристикой котораго мы дадимъ нашъ отвтъ на вопросъ о смысл жизни, чмъ и заключимъ настоящую книгу.

А теперь еще два слова о Герцен, чтобы не возвращаться къ нему въ дальнйшемъ и чтобы избжать нкоторыхъ возможныхъ недоразумнй. И прежде всего намъ хотлось бы особенно подчеркнуть, что въ философи истори Герцена мы видимъ отнюдь не окончательное ршене вопроса о смысл жизни, а только врный путь, врное направлене. Имманентный субъективизмъ Герцена Ч не торная дорога, кото рая ведетъ въ разъ навсегда построенную твердыню истины, а только направлене, ука зываемое стрлкой компаса. Слдуя этому направленю, мы должны сами прорубать себ дорогу черезъ чащи и дебри, мы сами должны творить, а не слпо слдовать за однажды избраннымъ путеводителемъ. Не ищи ршенй въ этой книг Ч ихъ нтъ въ ней Ч сказалъ самъ Герценъ на первой страниц Съ того берега;

не будемъ же искать готовыхъ отвтовъ ни въ этой книг, ни въ какой-либо другой.

Если читатель согласится со всмъ этимъ, то онъ уже не будетъ удивленъ тмъ обстоятельствомъ, что пессимистическая концепця книги Герцена заменилась бод рымъ и оптимистическимъ настроенемъ возрождающагося имманентнаго субъек тивизма. Философя истори Герцена сложилась у него задолго до событй 1848-го г.:

мы прослдили за ея постепеннымъ ростомъ еще съ эпохи новгородскаго сидня Герцена, т.-е. съ 1842-го г.;

разобранная нами первая глава Съ того берега была на писана до событй февральской революци Ч въ декабр 1847-го года. Но, несмотря на все это, несомннно, что вс европейскя впечатлня Герцена, и до-революцонныя и по-революцонныя, придали этой его философи истори вполн опредленную пес симистическую окраску: книга Герцена была порождена великимъ отчаянемъ, эта фраза стала общимъ мстомъ. Этимъ общимъ мстомъ затемнялось до сихъ поръ то обстоятельство, что философя истори Герцена только вполн случайно получила окраску пессимизма, что между имманентнымъ субъективизмомъ съ одной стороны и пессимизмомъ съ другой нтъ ршителъно никакой неразрывной логический свя зи, что связь эта была только историческая. И въ настоящее время мы, принимая въ общихъ чертахъ герценовскую философю истори, безконечно далеки отъ пессимис тическаго настроеня;

мровоззрне имманентнаго субъективизма является бодрымъ, активнымъ, жизненнымъ, субъективно осмысливающимъ жизнь человка и жизнь человчества.

Въ вашемъ мровоззрни, Ч говорилъ Герцену Галаховъ, Ч много смлости, силы, правды, но у васъ никогда не будетъ послдователей... Мнне это было вполн естественно въ устахъ объективнаго телеолога, впервые столкнувшагося съ насмшливымъ отрицанемъ всякой объективной телеологи: слишкомъ неожидан но было это отрицане, оно выбивало изъ проторенной мыслью колеи, оно казалось еретическимъ и ни подъ какимъ видомъ не премлемымъ. Но мы знаемъ теперь, что Галаховъ ошибся. Правда, у Герцена никогда не было лучениковъ, которые бы слпо шли по пятамъ учителя;

но у него были послдователи, которые пошли по указан ному имъ направленю не только въ области соцально-политическихъ идей, но и въ области соцально-философскихъ вопросовъ. Нкоторые изъ этихъ послдователей извратили имманентный субъективизмъ Герцена, друге сильно видоизмнили ос новные пункты герценовской философи истори, третьи независимо отъ Герцена съ громадной силой развили родственныя ему мысли, Ч какъ бы то ни было, но зерно, посянное Герценомъ, никогда не умирало въ истори русской общественной мысли.

И Ч это можно съ увренностью сказать Ч оно никогда не умретъ. Оно никогда не умретъ, ибо представляетъ собою вполн обособленное, не совпадающее ни съ мис тической, ни съ позитивной теорями прогресса ршене вопроса о смысл жизни человка и человчества. Оно никогда не умретъ, потому что имманентный субъекти визмъ является особымъ типомъ мровоззрня и его будутъ держаться т, которыхъ одинаково не удовлетворяетъ и позитивное осмысливане жизни раемъ земнымъ и мистическое осмысливане жизни раемъ небеснымъ.

Таке люди всегда были;

они всегда будутъ. Въ этомъ отношени Герценъ далеко не одинокъ и даже далеко не первый на указанномъ пути: стоитъ назвать Штирнера и Л. Фейербаха, если ограничиться только современными Герцену мыслителями. И нтъ сомння, что знаменитая книга Фейербаха Das Wesen des Christentums (кото рая была для Герцена, по его же признаню, толчкомъ къ разрыву и съ мистически ми теорями, и съ гегеланской философей), нтъ сомння, говоримъ мы, что книга эта помогла Герцену выяснить сущность своего мровоззрня. Моя задача, Ч гово рилъ Фейербахъ, Ч открыто и честно, ясно и опредленно вскрыть и высказать тайну религи: жизнь есть Богъ, наслаждене жизнью есть божественное наслаждене, ис тинная полнота жизни есть истинная религя... Каждый данный моментъ осущест вляетъ въ себ всю полноту и цльность бытя, цль котораго Ч въ немъ самомъ, въ безпредльномъ самоутверждени человческой реальности;

каждый мигъ мы пьемъ до дна чашу безсмертя, опять и немедленно наполняющуюся да краевъ, какъ волшеб ный кубокъ Оберона. Эти слова Герценъ могъ бы поставить эпиграфомъ ко всему своему мровоззрню. Религю Бога Герценъ отвергъ, религю Человчества Герценъ не захотлъ принять Ч и сталъ проповдникомъ религи человка, религи жизни. Ино го пути, кром этихъ трехъ Ч нтъ. И съ тхъ поръ какъ существуетъ философя Ч а это значитъ: съ тхъ поръ какъ существуетъ человкъ Ч по этимъ тремъ путямъ съ безчисленными развтвленями упорно идетъ человческая мысль. Путь, выбранный Герценомъ Ч не моложе другихъ: вдь за много вковъ до нашего времени Эпикуръ предвосхитилъ приведенныя нами выше слова Фейербаха...

Изъ этого, конечно, не слдуетъ, что мровоззрне Герцена было лэпикуреиз момъ. Нтъ, оно было само по себ Ч и для насъ важно то, что оно было въ истори русской мысли первымъ и генальнымъ самостоятельнымъ опытомъ анти-мистичес каго и анти-позитивнаго философскаго построеня. Говорю: самостоятельнымъ опы томъ, потому что каково бы ни было вляне Фейербаха, не надо все же забывать тхъ словъ, которыми Герценъ начинаетъ Съ того берега: л...я старался уразумть жизнь..., мн хотлось что-нибудь узнать, мн хотлось заглянуть подальше;

все слышанное, чи тайное не удовлетворяло, не объясняло, а, напротивъ, приводило къ противорчямъ или къ нелпостямъ.

Онъ это и сдлалъ, мы видли Ч какъ. Этимъ знакомствомъ съ генальными ис торическими и философскими воззрнями Герцена мы и закончимъ предпринятое на предыдущихъ страницахъ генетическое оправдане имманентнаго субъективиз ма. Читатель видитъ теперь, что не случайной бутадой мысли, не плнной мысли раздраженьемъ является проводимое въ настоящей книг воззрне;

оно тсно связа но со всмъ прошлымъ русской общественной мысли. Мы дорожимъ этой нашей свя зью съ прошлымъ, такъ какъ въ ней лежитъ залогъ широкаго будущаго дорогихъ для насъ убжденй;

широкое будущее предстоить тмъ идеямъ, которыя при первомъ же своемъ зарождени въ истори русской мысли достигли такой силы, такой ярко сти и съ тхъ поръ не умираютъ среди русской интеллигенции;

будущее еще передъ ними. Мы уврены, Ч позволю себ привести свои же слова, Ч что въ ближайшемъ будущемъ русская интеллигенция придетъ къ тому философско-историческому ин дивидуализму (имманентному субъективизму), который одинъ только даетъ возмож ность немедленнаго ршеня проблемы индивидуализма для каждаго отдльнаго лица (цль Ч въ настоящемъ);

но объ этой нашей субъективной увренности было бы неумстно распространяться въ настоящемъ мст... (Ист. русск. общ. мысли, II, 519). Задачу эту Ч построене имманентнаго субъективизма Ч мы и ршаемъ по мр силъ въ настоящей книг.

Историческая постановка этой задачи намъ уже извстна;

теперь намъ осталось только дать краткую характеристику этого мровоззрня, собрать въ одинъ фокусъ вс т попутные выводы и заключеня, къ какимъ мы пришли при изучени творчества. Сологуба, Л. Андреева и Л. Шестова. Это будетъ служить въ то же время отвтомъ на главный вопросъ этой книги Ч вопросъ о смысл человческой жизни. Вдь вся кое мровоззрне и есть въ конечномъ счет только отвтъ на вопросъ о смысл человческаго существованя.

V.

Прежде всего надо подчеркнуть вотъ что: мы оставляемъ въ сторон вопросъ о гносеологическихъ основахъ имманентнаго субъективизма. Это совершенно осо бый вопросъ, требующй для своего разршеня специальной работы. Здсь мы мо жемъ только отмтить, что въ основ имманентнаго субъективизма должна лежать теоря познаня имманентной философи, какой является и трансцендентальный идеа лизмъ Канта, и эмпиро-критицизмъ Авенаруса, и въ узкомъ смысл лимманентная школа Шуппе, Шубертъ-Зольдерна и др. Въ другомъ мст (см. Ист. русск. общ.

мысли, I, 19) намъ приходилось намтить вкратц свои взгляды по этому вопросу;

при случа надемся развить ихъ подробне;

здсь же мы вынуждены пройти мимо этого очень интереснаго и очень сложнаго вопроса.

Но зато мы не можемъ не остановиться подробне на другой философской проблем, а именно на вопрос о цлесообразности. Ближайшая и тснйшая связь этого вопроса съ вопросомъ о смысл жизни ясна сама по себ;

выше чи татель встрчался на каждомъ шагу съ понятиями объективной и субъективной цлесообразности, цли въ настоящемъ и т. п. Необходимо поэтому поставить на твердую философскую почву эти основныя воззрни имманентнаго субъективизма, необходимо обосновать нашъ взглядъ на субъективность цлесообразности. Сдлать это тмъ легче, что въ данномъ вопрос мы стоимъ въ общемъ на почв кантовской Критики способности сужденя.

Всякй причинно-обусловленный рядъ мы разсматриваемъ какъ рядъ теле ологически-обусловленный, если звеномъ этого ряда является человекъ, Ч сказа ли мы выше (стр. 39). Боле того, Кантъ неоспоримо доказалъ, что телеологичес кое воззрне неизбежно въ томъ случа, когда звеномъ причиннаго ряда является вообще организмъ, жизнь въ природе. И тотъ же Кантъ былъ основателемъ теори субъективизма естественной цлесообразности;

возставая противъ теорй Лейбница о предустановленной гармони и объективныхъ цляхъ природы, Кантъ показалъ, что объективная цлесообразность природы есть только необходимое представлене на шего разсмотрня и оцнки природы;

но эта внутренняя цлесообразность не иметъ ни малйшаго реальнаго значеня, т.-е., иначе говоря, она существуетъ только въ на шемъ представлени, а не въ самомъ процесс природы. Телеологизмъ есть только наша точка зрня на природу, а не принципъ творчества природы;

согласно термино логи Канта, целесообразность есть не конститутивный, а регулятивный, эвристичес кй принципъ, указывающей нашей мысли направлене въ области явленй жизни въ природ. Такимъ образомъ лестественная целесообразность и вообще поняте цли имютъ исключительно субъективное значене, а какая бы то ни было познаваемость естественныхъ цлей (по нашей терминологи: лобъективная целесообразность) есть совершеннйшая невозможность. Эти глубокя мысли Канта остались до сихъ поръ совершенно непоколебленными;

на нихъ мы строимъ наше воззрне имманентнаго субъективизма.

Но пойдемъ дальше. Въ области явленй жизни мы вынуждены разсматривать эти явленя, какъ вншне и внутренне цлесообразныя. Вншняя целесообразность (лподъ вншней целесообразностью я понимаю такую, когда одна вещь природы слу житъ другой, какъ средство цели Ч Кантъ, Крит. способн. сужд., з 82) есть просто напросто нкоторая полезность, и не о ней идетъ рчь у Канта, а о внутренней целе сообразности, приводящей въ конце концовъ къ мысли, что каждое явлене есть цель, что въ ряду соподчиненныхъ другъ другу членовъ на каждый изъ нихъ надо смотреть какъ на цель, средствомъ для которой была его ближайшая причина (ibid., з 63). Оп ределить конечную цль мра можно было бы только при услови познаваемости ес тественныхъ целей, только въ случае объективизма естественной целесообразности;

иначе говоря Ч это совершенно невозможно. Но субъективно мы можемъ признать последней целью такое явлене, которое можетъ считаться самоцелью;

человкъ Ч самоцль, таковъ основной принципъ этическаго индивидуализма. Мы имеемъ до статочныя причины, говоритъ Кантъ, считать человека конечною целью, ибо только человекъ можетъ составить себе поняте о целяхъ и изъ аггрегата вещей составить систему целей посредствомъ своего разума (ibid., з 82). Человекъ Ч единственное существо на земле, имеющее разсудокъ, а значитъ и способность ставить субъектив ныя цели. Но хотя человекъ и лцарь природы, хотя онъ и конечная цель природы (если смотреть на природу, какъ на систему целей), однако все это имеетъ только ус ловное значене;

это значить, именно, что человекъ сознаетъ свою самоцельность и независимо отъ природы определяетъ самъ свои цели, которыя могли бы его удов летворить, определяетъ и свою конечную субъективную (которую надо искать не въ природе) цель (ibid., з 83).

Мы не пойдемъ дальше за Кантомь;

достаточно всего сказаннаго выше, чтобы понять смыслъ субъективной целесообразности, о которой мы такъ часто говорили, а также, чтобы понять причины невозможности объективной целесообразности, о чемъ у насъ тоже часто шла речь.

Объективная целесообразность есть, согласно выясненному выше, contradictio in adjecto, ибо целесообразность иметъ только субъективное значене. Ни къ какимъ объективнымъ цлямъ ни природа, ни человчество не идутъ и не могутъ идти, по крайней мр такя цли лежать вн предловъ нашей познавательной способности.

Допустимъ даже, что бесконечный причинный рядъ sub specie телеологизма и иметъ какую-либо объективную конечную цль (какъ ни нелпо такое предположене), если встать на нуменальную, трансцендентную точку зрня Ч подобную, напримръ, мистической теори прогресса;

быть можетъ, эту цль былъ бы въ состояни познать какой-нибудь кантовскй всеобъемлющй линтуитивный разсудокъ или пресловутый сверхъ-человческй генй Лапласа. Но въ томъ-то и дло, что мы категорически от казываемся стоять на подобной сверхъ-человческой точк зрня, какъ отказывался стоять на ней Герценъ, какъ отказывался и Иванъ Карамазовъ.

Напомню, кстати, ироническй разсказъ Ивана Карамазова про одного раскаяв шагося гршника, который въ конц концовъ пришелъ къ этому трансцендентизму и въ переносномъ смысл Ч духовно, и въ прямомъ Ч per pedes apostolorum... Дло въ томъ, что гршникъ сей не признавалъ будущей жизни, не признавалъ поэтому и объективной осмысленности своего существованя. Но вотъ онъ умеръ ли думалъ, что прямо во мракъ и смерть, анъ передъ нимъ Ч будущая жизнь. Изумился и воз негодовалъ: лэто, говоритъ, противорчитъ моимъ убжденямъ. Вотъ его за это и присудили..., чтобы прошелъ во мрак квадриллонъ километровъ, и когда кончитъ этотъ квадриллонъ, то тогда ему отворятъ райскя двери и все простятъ... Заупря мился-было сначала осужденный и упрямился цлую тысячу тъ, но потомъ под чинился и пошелъ. Шелъ биллонъ тъ и, наконецъ, дошелъ до райскихъ вратъ. И только-что ему отворили и онъ вступилъ въ рай, то не пробывъ еще двухъ секундъ...

воскликнулъ, что за эти дв секунды не только квадриллонъ, но квадриллонъ квад риллоновъ пройти можно, да еще возвысивъ въ квадриллонную степень...

Это старая исторя Ч объяснять объективную безсмысленность человческой жизни различными доводами трансцендентнаго порядка. На трансцендентной почв все понятно и раскаявшйся гршникъ сразу воскликнулъ правъ Ты, Господи! Но мы ршительно отказываемся становиться на эту почву, мы остаемся нераскаянны ми гршниками и вмст съ Иваномъ Карамазовымъ заране отказываемся воскли цать правъ Ты, Господи!, отказываемся становиться на сверхъчеловческую точку зрня. Мы хотимъ оставаться и остаемся на человческой точк зрня, въ предлахъ нашей познавательной способности. А въ этихъ предлахъ поняте объ объективной цлесообразности и объективной осмысленности Ч такая же точно сказка, какую мы только-что слышали отъ Ивана Карамазова.

Итакъ, объективная цлесообразность, объективная конечная цль Ч это сказка, которой обманываетъ себя человчество, это иллюзя, лежащая за пределами нашей, познавательной способности. Намъ доступна только субъективная цлесообразность, мы можемъ ставить и осуществлять только свои субъективныя цли. (Это ясно выра зилъ еще Михайловскй въ своей систем субъективнаго антропоцентризма, хотя и безъ философскаго обоснованя своихъ взглядовъ). Исходя изъ этого, мы можемъ го ворить и о конечной цли, если разъ навсегда условимся видть въ ней исключительно субъективный идеалъ. Таковымъ для насъ и является этическй индивидуализмъ, при знающей человека самоцлью и требующй своего осуществленя въ жизни человка и жизни человчества.

Но здсь мы далеко расходимся съ кантанствомъ, для котораго принципъ эти ческаго индивидуализма выражается въ форм категорическаго императива и иметъ объективное, этически-общеобязательное значене;

отсюда неизбженъ выходъ къ им манентно-объективной телеологи. Для насъ же этическй индивидуализмъ есть не безу словная нравственная норма, но лишь несомннный психологический фактъ, проявлене непосредственнаго чувства. Отсюда ясно, что за своимъ воззрнемъ мы не признаемъ никакой объективной санкци истины;

но такой санкци нтъ и у нашихъ противни ковъ, какъ ни шумятъ они объ лобщеобязательности своего взгляда. Вотъ почему Ч читатель помнитъ Ч мы не опровергали этическихъ воззрнй подпольнаго человка, а только противопоставили его подпольной психологи свою надпольную психоло гю. Сравнительная оцнка ихъ возможна только на исторической почв, на которой мы можемъ построить генетическое оправдане этическаго индивидуализма въ обще ственной сред.

Но если этическй индивидуализмъ не есть общеобязательная нравственная нор ма, если таковой вообще не существуетъ Ч а это значитъ, что не существуетъ и объ ективнаго смысла жизни Ч то въ такомъ случа все дозволено, не такъ ли? Ч спра шиваютъ насъ господа объективисты. Въ такомъ случа, иронически продолжаютъ они, будьте последовательны до конца, считайте позволительнымъ взорвать на воз духъ земной шаръ, или заразить все человчество чумой, или даже сть котлеты изъ человческаго мяса и превратить воспитательные дома въ учрежденя для надлежа щего откармливаня дтей на убой, какъ мило остритъ одинъ профессоръ-канта нецъ (см. прим. на стр. 52). На все это мы уже дали свой отвтъ, говоря о подпольной философи Л. Шестова: мы видли, что подпольная психологя неуязвима логически, что противъ какого-нибудь профессора Хребтова, заражающего чумою человчество, можно выставить только argumentum baculinum;

но этотъ аргументъ отнюдь не логи ческй, а чисто практическй... Теоретически же мы безсильны противъ подпольнаго человка, насколько и онъ безсиленъ противъ насъ. сть котлеты изъ человческаго мяса, заражать человчество чумой и т. п. намъ не позволяетъ вовсе не логическй доводъ, не этическая норма, но исключительно непосредственное чувство. Опять-таки повторю: этическй индивидуализмъ зиждется на почв психологи, а не логики;

въ немъ нтъ ничего общеобязательнаго;

онъ объединяетъ только тхъ людей, непос редственное чувство которыхъ обще въ признани человка самоцлью. Этическй индивидуализмъ становится общимъ субъективнымъ идеаломъ этихъ людей, ихъ об щей субъективной цлью;

но это вовсе не придаетъ ему никакой ни логической, ни этической общеобязательности.

л Ч И вы можете принимать эти страшные результаты свирпйшей имманенци и въ вашей душ ничего не возмущается?

Ч Могу, потому что выводы разума независимы отъ того, хочу я ихъ или нтъ...

VI.

Каковы же эти выводы разума, къ которымъ мы теперь пришли? Нашъ основной выводъ Ч доказательство немыслимости объективной цлесообразности;

иначе говоря, мы обосновали часто повторявшееся нами выше утверждене объ отсутстви объектив наго смысла въ человческой жизни. А отсюда, какъ производный выводъ, логически связанный съ первымъ Ч отрицане общеобязательности этическихъ нормъ. Выводы эти, какъ видите, выражены въ отрицательной форм: мы не признаемъ объективной целесообразности, не признаемъ объективнаго смысла жизни, не признаемъ этической общеобязательности;

но отсюда съ очевидностью выясняются и наши положительные взгляды и воззрня, къ которымъ мы теперь и обратимся.

Прежде всего мы признаемъ субъективную цлесообразность окружающаго, а потому и утверждаемъ, что, говоря словами Канта, въ ряду соподчиненныхъ другъ другу членовъ на каждый изъ нихъ надо смотрть, какъ на цль, ибо объективной конечной цли нтъ и не можетъ быть. Субъективно такой конечной цлью, а значитъ и самоцлью, мы признаемъ человка Ч въ этомъ заключается принципъ этическаго индивидуализма. Но если человкъ есть самоцль, а не средство для достиженя ка кихъ бы то ни было объективныхъ цлей, то въ такомъ случа цль эта реализуется въ каждомъ данномъ момент и цлью жизни человка является жизнь человческая.

Цль Ч въ настоящемъ: эта основная мысль Герцена находитъ полное философское обосноване на почв субъективнаго телеологизма. Каждое данное звено причинно телеологическаго ряда, каждое я есть слдстве и цль и въ то же время причина и средство;

въ каждый данный моментъ я есть пунктъ пересченя этихъ четырехъ эле ментовъ. Мы ищемъ цли въ опредленномъ пункт пути, а между тмъ не замчаемъ, что цлью является каждый данный моментъ, что цль не въ будущемъ, что цль въ настоящемъ (см. выше, стр. 61).

Цль Ч въ настоящемъ. Выше намъ приходилось такъ подробно останавливаться на этомъ основномъ положени имманентнаго субъективизма, что теперь мы можемъ считать это положене достаточно яснымъ. Но все-таки необходимо еще и еще разъ отстранить т недоразумня, которыя обыкновенно накапливаются около имманент наго субъективизма. Одно изъ главныхъ заключается въ наивномъ понимани лцли въ настоящемъ: если цль Ч въ настоящемъ, то, выражаясь вульгарно, наплевать мн на будущее;

я живу и буду жить въ свое удовольстве, буду сть, пить, веселиться, а до будущаго мн дла нтъ Ч посл меня хоть трава не расти.

Не надо закрывать глаза на эту опасность для имманентнаго субъективизма вы родиться въ самое поверхностное гедоническое мропонимане. Мы знаемъ, какъ ста да жвачныхъ двуногихъ извратили философю Нитцше;

мы знаемъ, что и къ Л. Шес тову примазываются теперь чехардисты мысли, у которыхъ семь пятницъ на недл и нтъ царя въ голов. Не будетъ ничего удивительнаго и въ томъ, если за имманент ный субъективизмъ Герцена ухватятся различные представители жвачныхъ идеаловъ.

Поэтому хотлось бы заблаговременно обнести учене имманентнаго субъективизма оградой, чтобы въ него не пробрались свиньи, говоря словами Нитцше.

Несомннно, въ мровоззрни имманентнаго субъективизма находятся гедони ческе и эвдемоническе элементы;

не мораль долга лежитъ въ основ нашей этики, а, такъ сказать, мораль чувства. Но тутъ же надо отмтить то обстоятельство, что, во преки гедонизму и утилитаризму, мы не считаемъ цлью жизни ни удовольстве, ни счасте. Цль жизни и критерй субъективной осмысленности ея Ч полнота бытя, полнота жизни, жизнь всми фибрами души и тла, жизнь во-всю. Критерй этотъ какъ-разъ противоположенъ гедонистическому идеалу латаракси, т.-е. душевнаго и тлеснаго покоя, невозмутимости, отсутствя страданй: к (цль жизни заключается въ отсутстви страданй тла и порывовъ души). Какъ-разъ наоборотъ: пусть страдаетъ тло, лишь бы вчно и вчно порывалась впередъ душа, лишь бы осуществлялась въ жизни человка та полнота бытя, которая составляетъ субъективную цль его жизни, лишь бы человкъ страданями тла и души сумлъ достигнуть широты, глубины и интенсивности свое го существованя. И эта полнота бытя будетъ тогда лучшимъ оправданемъ его жизни, будетъ тмъ субъективнымъ идеаломъ, который такъ ясно показанъ намъ въ дивныхъ стихахъ Баратынскаго:

....... ничто не оставлено имъ Подъ солнцемъ живымъ безъ привта:

На все отозвался онъ сердцемъ своимъ, Что проситъ у сердца отвта...

Все духъ въ немъ питало: труды мудрецовъ, Искусствъ вдохновенныхъ созданья, Преданья, завты минувшихъ вковъ, Цвтущихъ временъ упованья...

Съ природой одною онъ жизнью дышалъ, Ручья разумлъ лепетанье, И говоръ древесныхъ листовъ понималъ, И чувствовалъ травъ прозябанье;

Была ему звздная книга ясна, И съ нимъ говорила морская волна.

Извданъ, испытанъ имъ весь человкъ!

И ежели жизнью земною Творецъ ограничилъ летучй нашъ вкъ И насъ за могильной доскою, За мромъ явленй, не ждетъ ничего Ч Творца оправдаетъ могила его.

Вотъ величайшй субъективный идеалъ, стоящй передъ каждымъ человкомъ;

его мы и выразили въ короткихъ словахъ: полнота бытя. Это безконечно далеко отъ всхъ утилитарныхъ и эвдемоническихъ построенй, и пусть лучше за эту ограду не пытаются перебираться т, для которыхъ началомъ и концомъ всего являются жвач ные идеалы.

Жизнь человеческая должна быть широка, глубока, интенсивна;

и чмъ она шире, глубже, интенсивне Ч тмъ она осмысленне. Изъ всего предыдущаго ясно, что смыслъ жизни есть поняте, способное быть выраженнымъ въ сравнительной степени: жизнь одного можетъ быть осмысленне, чмъ жизнь другого, если въ пе реживаня перваго полне входятъ основныя цнности человческаго существованя.

Если слдовать за Виндельбандомъ (см. его Прелюди), то такихъ цнностей четы ре: гедоническя, эстетическя, этическя и интеллектуальныя. Согласимся, что прав да-ощущене, правда-красота, правда-справедливость и правда-истина обнимаютъ всю человческую жизнь;

въ такомъ случа жизнь каждаго изъ насъ будетъ тмъ осмысленне, тмъ полне, чмъ въ большей сумм входятъ въ нашу жизнь элемен ты этихъ четырехъ цнностей. Недостижимый идеалъ абсолютной полноты бытя за ключается въ полной сумм всхъ элементовъ всхъ этихъ цнностей;

чмъ ближе подходимъ мы къ этому идеалу, тмъ субъективно-осмысленне наша жизнь.

Таковъ смыслъ основного принципа имманентнаго субъективизма о цли въ настоящемъ. Намъ осталось сдлать еще послднй шагъ и дополнить вс получен ные выше выводы элементомъ времени, т.-е. понятемъ человческой дятельности.

Этимъ мы окончательно оградимъ дорогое намъ воззрне отъ вторженя представи телей жвачной философи.

Цль Ч въ настоящемъ;

изъ этого вовсе не слдуетъ, что прошлое намъ не нуж но, а будущее не существенно. Моя жизнь объединена единствомъ сознаня, мое я со знаетъ себя въ прошломъ и предвидитъ свое будущее;

каждый данный моментъ тутъ же длается моимъ прошлымъ и тутъ же замняется будущимъ. Такимъ образомъ и съ прошлымъ и съ будущимъ мое настоящее связано самой тсной, самой нераз рывной связью;

я учусь у прошлаго и я творю свое будущее. Я являюсь въ то же вре мя звеномъ безконечнаго причиннаго и телеологическаго ряда;

я являюсь въ каждый моментъ точкой пересченя причины и слдствя, средства и цли. А потому, хочу я этого или не хочу, но я являюсь неизбжнымъ звеномъ красной нити прогресса, я не могу оторвать себя ни отъ прошлаго, ни отъ будущаго человчества.

Жизнь человчества не приводитъ ни къ какой объективной цли;

и несмотря на это, все же человческая исторя есть не процессъ, а прогрессъ. Ошибка герценовской философи истори, исправленная поздне Лавровымъ и Михайловскимъ, именно и состояла въ томъ, что Герценъ не считалъ историческй процессъ телеологическимъ, т.-е. не признавалъ его прогрессомъ, не оцнивалъ его съ точки зрня своего субъ ективнаго идеала, а бралъ его только въ поперечномъ счени настоящей минуты *).

Мы знаемъ теперь, что историческй процессъ неизбжно является телеологичны мъ, ибо иначе какъ sub specie teleologiae мы не можемъ, не умемъ разсматривать любой причинный рядъ, имющй звеньями проявленя жизни. Историческй про цессъ есть безконечный телеологический рядъ;

онъ является прогрессомъ, потому что мы оцниваемъ съ точки зрня нашего субъективнаго идеала каждое звено это го ряда. Прогрессъ есть постепенный (и безконечный) ростъ индивидуальности въ широту и глубину Ч такими словами охарактеризовали мы въ другомъ мст нашъ субъективный идеалъ, оцнивающй и процессъ жизни человка и процессъ жизни человчества **). Связь этого взгляда съ требованемъ широты, глубины и интенсив ности субъективно-осмысленной жизни слишкомъ очевидна, чтобы останавливаться на ней подробне.

А на этой почв выясняется и та активность философи имманентнаго субъек тивизма, о которой намъ приходилось упоминать на предыдущихъ страницахъ. Въ числ указанныхъ выше основныхъ цнностей человческой жизни были упомянуты цнности этическя;

это наши субъективные идеалы правды-справедливости, идеа лы, проводимые всми нами въ жизнь. Идеалы эти не общеобязательны этически;

но чмъ дальше, тмъ больше становятся они общеобязательными психологически.

Психологя подпольнаго человка, мы знаемъ это, иная;

и пусть онъ остается при ней.

Но для насъ она непремлема, потому что противъ нея возстаетъ наше непосредствен ное чувство соцальности.

Чувство социальности Ч психологический фактъ. Чувство это можетъ быть боле широкимъ или мене широкимъ, иногда можетъ ограничиваться сознанемъ человка своей связи съ нкоторой общественной ячейкой (семьей, родомъ, группой, классомъ), иногда расширяется до предловъ чувства единства съ космосомъ;

но и въ томъ и въ другомъ случа оно остается психологическимъ фактомъ, высшей реальнос тью. Это чувство выводитъ меня изъ границъ моего обособленнаго я;

это чувство ведетъ меня къ обособленному ты;

это чувство соединяетъ насъ въ общей борьб за наши субъективные идеалы. Цль каждаго изъ насъ Ч въ настоящемъ, наша цль Ч полно та бытя;

но именно во имя этой полноты бытя мы и будемъ бороться за будущее, за осуществлене въ этомъ будущемъ нашихъ идеаловъ правды-справедливости. Однако это грядущее осуществлене идеаловъ нисколько не осмысливаетъ объективно моей настоящей жизни, какъ это ошибочно предполагаетъ позитивная теоря прогресса;

жизнь моя субъективно осмысливается только полнотой переживанй, въ томъ числ и переживанй процесса борьбы за осуществлене моихъ идеаловъ правды-справед ливости, во имя могучаго чувства социальности. Ибо борьба эта въ громадной степе ни увеличиваетъ полноту бытя, она безгранично расширяетъ кругозоръ моей жизни.

Безъ этого чувства соцальности я неминуемо осужденъ на приняте мучительной фи лософи подпольнаго человка, лишеннаго цлаго ряда драгоцнныхъ переживанй;

съ этимъ чувствомъ моя жизнь становится богаче, полне, шире, интенсивне.

Еще разъ повторяю, однако: никакое грядущее блаженство будущихъ поколнй не въ силахъ оправдать чью бы то ни было жизнь, придать ей объективный смыслъ и значене. Особенно настаиваю на этомъ потому, что здсь пунктъ расхожденя имма нентнаго субъективизма и съ позитивной и съ мистической теорей прогресса. Никаке ZukunstaatТы, никакя райскя кущи не могутъ объективно осмыслить мое существо ване;

оно иметъ только субъективный смыслъ, заключающйся въ полнот моихъ переживанй. Иного смысла въ жизни человческой нтъ, не было и не будетъ.

*) См. Ист. русск. общ. мысли, т. I, стр. 360-365 и т. II, стр. 129-131.

**) См. Ист. русск. общ. мысли, т. II, стр. 198.

Конечно, это свирпйшая имманенця... Кто не въ силахъ перенести ее, пе редъ тмъ разстилается широкая дорога въ область кротчайшей трансценденци (выражаясь по аналоги), дорога кроткой и умиротворяющей вры во всеблагого Бога или во всеблаженное Человчество... Скатертью дорога!

VII.

Вотъ основныя положеня и основные выводы того мровоззрня, которое мы назвали имманентнымъ субъективизмомъ. Назване это показываетъ, что, съ одной стороны, мы отказываемся искать смысла жизни въ области трансцендентнаго, отка зываемся признавать нашу жизнь объективно-осмысленной, а съ другой стороны Ч что мы признаемъ за нашей жизнью субъективную осмысленность.

Но все это время мы молчаливо допускали Ч читатель, вроятно, это замтилъ Ч одну предпосылку, на которой теперь и должны остановиться;

а именно, все время мы исходили изъ догматическаго принятия мра. Мы не доказывали, что мръ долженъ быть принятъ нами, потому что жизнь человческая субъективно осмыслена;

какъ разъ наоборотъ: мы сперва молчаливо приняли мръ, а потомъ убдились въ субъек тивной осмысленности жизни. Иными словами: если жизнь обладаетъ субъективной осмысленностью, то мръ можетъ быть принятъ нами;

но отсюда еще далеко до ут вержденя, что онъ долженъ быть принятъ нами. Доказать этого нельзя;

здсь логика безсильна;

здсь опять область психологи, а не логики.

Если бы жизнь имла объективный смыслъ, то тогда и только тогда была бы воз можность оправданя мрового зла. Это прекрасно понимаютъ вс сторонники мис тической теори прогресса. Они разсуждаютъ такъ: для того, чтобы мровое зло могло быть оправдано, жизнь человка и человчества должна имть объективный смыслъ, выявляющйся въ области нуменальнаго;

слдовательно, жизнь иметъ объективный смыслъ... Почему слдовательно? Потому, что мровое зло должно быть оправда но Ч такова твердая вра послдователей мистической теори прогресса. Мы не обла даемъ этой врой, а потому и выводы наши получаютъ совсмъ иное направлене. Мы приходимъ къ мысли о субъективной осмысленности жизни, а отсюда и къ ясному сознаню, что мровое зло не можетъ быть оправдано.

Жизнь субъективно осмыслена;

цль ея въ настоящемъ;

цль эта и критерй субъ ективной осмысленности жизни заключается въ полнот бытя. Все это прекрасно, но вотъ передъ нами трупикъ утонувшаго шестилтняго мальчика Василя, черненькаго и тихонькаго сына Василя ивейскаго;

вотъ другой мальчикъ, затравленный собака ми звря-помщика;

вотъ убитый камнемъ сынъ Человка, съ золотыми, какъ солнеч ные лучи, кудрями;

вотъ передъ нами вс жертвы случайностей, суевря, инквизи ци, Филиппа II;

вотъ, наконецъ, вс ужасы нашихъ дней, нисколько не уступающе ни Филиппу II, ни инквизици... Чмъ все это можетъ быть оправдано? Ч Ничмъ. Надо имть мужество прямо взглянуть въ глаза правд и твердо идти до конца по пути свирпйшей имманенци.

Нтъ въ мр мысли, нтъ въ мр силы, которая могла бы оправдать мровое зло;

если бы даже такое оправдане было возможно въ области трансцендентнаго, то я заране отказываюсь отъ него и почтительнйше возвращаю Господу Богу билетъ на право входа въ мровую гармоню: такъ говорилъ Иванъ Карамазовъ. Вмст съ нимъ мы разъ навсегда категорически отказываемся отъ трансцендентныхъ утшенй и остаемся въ области свирпйшей имманенци. Зло имманентно человческой жизни, его нельзя оправдать, его можно только принять или не принять. А это какъ разъ и есть область чувства, а не разсудка, психологи, а не логики.

Мръ можно или принять Ч т.-е. жить, или не принять Ч т.-е. умереть. Логичес ке доводы и въ томъ и въ другомъ случа безсильны;

здсь мы имемъ передъ собою два различныхъ психологическихъ типа. Представителя одного изъ нихъ мы найдемъ у Достоевскаго;

съ представителемъ другого изъ нихъ читатель знакомъ изъ настоя щей книги.

Сначала о людяхъ, не принимающихъ мра. л...Я мра этого Божьяго не прини маю, и хоть и знаю, что онъ существуетъ, да не допускаю его вовсе, Ч говоритъ Иванъ Карамазовъ Алеш. Ч Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мра Имъ созданна го, мра-то Божьяго не принимаю и не могу согласиться принять. Ч Это бунтъ, отвчаетъ ему Алеша, на что Иванъ замчаетъ: бунтъ? Я бы не хотлъ отъ тебя такого слова... Можно ли жить бунтомъ, а я хочу жить... На этотъ разъ правъ, однако, не Иванъ, а сюсюкающй младенецъ Алеша: дйствительно, мысли и чувства Ивана Ч бунтъ противъ всего существующаго, непряте мра. Логическй исходъ такого бун та Ч самоистреблене, и самъ Иванъ Карамазовъ это глубоко чувствуетъ и понима етъ: бунтомъ жить нельзя, говоритъ онъ. Да, бунтомъ жить нельзя: не принимая мра, можно только умереть. Я знаю, продолжаетъ Иванъ, что простая и горькая земная правда заключается въ томъ, что страдане есть, что виновныхъ нтъ, но жить по этой правд я не могу согласиться: что мн въ томъ, что виновныхъ нтъ и что все прямо и просто одно изъ другого выходитъ и что я это знаю Ч мн надо возмезде, иначе вдь я истреблю себя. И возмезде не въ безконечности гд-нибудь и когда-нибудь, а здсь уже на земл... Но возмездя нтъ, Иванъ это знаетъ, а значитъ ему остается только истребить себя, потому что бунтомъ жить нельзя.

Однако Иванъ не истребляетъ себя, не доходитъ до логическаго конца;

вмсто него это совершаетъ надъ собою боле послдовательный безымянный NN, отъ име ни котораго Достоевскй помстилъ письмо въ своемъ Дневник писателя (1876 г., № 10). Это письмо самоубйцы, объясняющего, почему онъ истребляетъ себя. Почему же? Потому, что онъ не принимаетъ мра, подписываетъ ему смертный приговоръ, твердо доходитъ до логическаго конца. Какое право имла эта природа произво дить меня на свтъ, вслдстве какихъ-то тамъ своихъ вчныхъ законовъ? Я созданъ съ сознанемъ и эту природу созналъ: какое право она имла производить меня, безъ моей воли на то, сознающаго? Сознающаго, стало быть, страдающаго;

но я не хочу страдать Ч ибо для чего бы я согласился страдать? Ч такъ начинаетъ онъ свое пись мо. Во имя чего ему страдать? Во имя гармони цлаго? Но какое ему дло лоста нется ли это цлое съ гармоней на свт посл меня, или уничтожится сейчасъ же вмст со мною... Да къ тому же черезъ нсколько мгновенй вчности непремнно погибнетъ человчество, непремнно умретъ земля Ч во имя чего же страдать? Въ этой мысли (о грядущей гибели мра) заключается какое-то глубочайшее неуважене къ человчеству, глубоко мн оскорбительное и тмъ боле невыносимое, что тутъ нтъ никого виноватаго. Но наиболе невыносимо возмутительной является для него мысль о безсмысленныхъ страданяхъ безъ всякаго возмездя, о тысячелтнихъ, безсмысленныхъ истязаняхъ человка... Всего этого онъ не можетъ вынести, онъ не принимаетъ мра, онъ провозглашаетъ бунтъ, непряте мра, его уничтожене: ля присуждаю эту природу, которая такъ безцеремонно и нагло произвела меня на стра дане Ч вмст со мною къ уничтоженю. А такъ какъ природу я истребить не могу, то истребляю себя одного...

Непряте мра есть самоистреблене. И противъ этого безсильны вс логическе доводы. Существуютъ ли безсмысленныя, неоправданныя страданя? Да, существу ютъ;

мы видли, говоря о Л. Шестов, что почти всегда осмысленная трагедя одного является элементомъ безсмысленной драмы для другого. Трупикъ утонувшаго маль чика, растерзанный собаками ребенокъ, случайно убитый камнемъ человкъ Ч все это нелпыя, безсмысленныя, неоправданныя страданя. Страдане есть, виновныхъ нтъ Ч вотъ земная, человческая, тяжелая правда;

кто не можетъ, подобно Ивану Карамазову, согласиться жить по этой правд, кто, слдовательно, не принимаетъ мра, тому остается только истребить себя, какъ это и сдлалъ безымянный самоубй ца Ч а намъ остается только молча обнажить голову передъ этимъ фактомъ и при знать свое безсиле переубдить такихъ людей логическими доводами.

Но не въ логическихъ доводахъ тутъ дло, а въ непосредственномъ чувств, кото рое сильне всхъ разсужденй и которое даже взбунтовавшихся заставляетъ факти чески примириться съ мромъ. Отчего, дйствительно, такъ рдко истребляютъ себя люди на основани однихъ логическихъ доводовъ? Отчего не истребилъ себя Иванъ Карамазовъ, вполн ясно понимая, что страдане есть, а виновныхъ и возмездя нтъ?

Отчего? Оттого, что непосредственное чувство оказалось сильне его бунта, оттого, что онъ не принималъ мра умомъ, а не чувствомъ. И самъ онъ это сознавалъ. л...Не вруй я въ жизнь, Ч говоритъ онъ Алеш, Ч разуврься... въ порядк вещей, убдись даже, что все, напротивъ, безпорядочный, проклятый и, можетъ быть, бсовскй хаосъ, по рази меня хоть вс ужасы человческаго разочарованя, Ч а я все-таки захочу жить и ужъ какъ припалъ къ этому кубку, то не оторвусь отъ него, пока его весь не осилю!

...Центростремительной силы еще страшно много на нашей планет, Алеша. Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логик. Пусть я не врю въ порядокъ вещей, но дороги мн клейке, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорогъ иной человкъ, котораго иной разъ, повришь ли, не знаешь за что и любишь, до рогъ иной подвигъ человческй... Клейке весенне листочки, голубое небо люблю я, вотъ что! Тутъ не умъ, не логика, тутъ нутромъ, тутъ чревомъ любишь... И младенецъ Алеша соглашается съ Иваномъ, что вс должны прежде всего на свт жизнь по любить. Ч Жизнь полюбить больше, чмъ смыслъ ея? Ч спрашиваетъ Иванъ. Ч Непремнно такъ, полюбить прежде логики, какъ ты говоришь, непремнно, чтобы прежде логики, и тогда только я и смыслъ пойму...

Вотъ путь принятя мра, путь оправданя мра. Объективнаго смысла жизни нтъ, мровое зло не можетъ быть оправдано Ч и все-таки мы принимаемъ мръ силой не посредственнаго чувства;

и опять-таки это непосредственное чувство Ч неопровержи мый психологическй фактъ. Конечно, онъ не общеобязателенъ: у кого центробжная сила пересиливаетъ центростремительную, тотъ оторвется отъ земли, отъ жизни, отъ мра, тотъ истребитъ себя;

для того одна неоправданная слеза отравитъ всю жизнь всего мра. Но Ч центростремительной силы еще страшно много на нашей планет;

и эта центростремительная сила Ч жажда той самой полноты бытя, которая является критеремъ субъективной осмысленности жизни. Страданя есть, виновныхъ нтъ Ч такъ всегда было, такъ всегда будетъ;

и мы должны или умереть, или согласиться жить по этой тяжелой человческой правд. И разъ мы живемъ, то уже этимъ однимъ мы принимаемъ мръ, принимаемъ неоправданное мровое зло.

Третьяго выхода нтъ. Есть, впрочемъ, одинъ самообманъ, еще одна попытка вы хода: вспомните amor fati въ толковани Л. Шестова. Съ одной стороны онъ хочетъ не только принять мръ и мровое зло, но и любить ихъ, восхвалять и воспвать вс ужа сы жизни, слагать гимны уродству, разрушеню, безумю, хаосу, тьм;

а съ другой сто роны онъ увряетъ, что такая любовь къ мровому ужасу Ч только маска, подъ кото рой живетъ и готовитъ страшную месть старая вражда (Апоеозъ безпочвенности, стр. 158 и 72). Но и то и другое Ч въ своемъ мст мы это отмтили Ч только фразы, только слова безъ содержаня;

извстно вдь съ давнихъ поръ, что..........wo Begriffe fehlen, Da stellt ein Wort zur rechten Zeit sich ein...

Какую страшную месть можемъ мы готовить мровому злу, неоправданнымъ страданямъ, ужасамъ жизни, слпой природ? Это съ одной стороны;

а съ другой Ч какъ можемъ мы благословить жизнь за разрушене, за безуме, хотя бы, напримръ, за трупикъ утонувшаго ребенка, за куски тла разорваннаго собаками мальчика? И то и другое одинаково невозможно, и то и другое свыше нашихъ силъ, и то и другое только безсильный самообманъ подпольнаго человка, который не можетъ прими риться съ мромъ и въ то же время чувствуетъ, что жить бунтомъ нельзя. между тмъ третьяго выхода нтъ и это сознаетъ самъ подпольный человкъ;

но онъ не хо четъ твердо прйти ни къ одному изъ первыхъ двухъ выводовъ. Съ совершившимся фактомъ мириться нельзя, не мириться тоже нельзя, а середины нтъ, Ч говоритъ онъ намъ устами чеховскаго стараго профессора, устами Л. Шестова (Начала и кон цы, стр. 14). Что же остается? Остается колотиться, безъ конца колотиться головой стну (ibid., стр. 67) Ч объ эту мертвую, молчащую, каменную необходимость, кото рую мы встрчали такъ часто у Л. Андреева. Подпольный человкъ хочетъ колотиться головой объ эту стну, мечтая видть въ этомъ своемъ проявлени жгучаго отчаяня залогъ новаго, нечеловческаго творчества, творчества изъ ничего (ibid.). Ho и это толь ко слова, слова, слова... И раньше или позже подпольный человкъ все же вынужденъ избрать одну изъ двухъ дорогъ, указанныхъ выше: либо перестать колотиться головой стну Ч принять мръ;

либо разбить себ объ эту стну голову, истребить себя, не принять мра. И мы видли, что подпольный человкъ въ конц концовъ не только перестаетъ колотиться головой стну, но даже начинаетъ благословлять ее, слагать ей гимны, думая этимъ перехитрить мровую необходимость...

Мы принимаемъ стну, мы принимаемъ жизнь, мы принимаемъ мръ. И при нимаемъ мы эту стну не такъ, какъ т непосредственные люди, надъ которыми иронизировалъ Достоевскй (см. выше, стр. 57). Помните? Передъ стною непос редственные люди искренно пассуютъ. Для нихъ стна не отводъ, не предлогъ воро титься съ дороги. Нтъ, они пассуютъ со всей искренностью. Стна иметъ для нихъ что-то успокоительное, нравственно разршающее и окончательное, пожалуй, даже что-то мистическое... Конечно, стна эта не иметъ для насъ ничего мистическа го, ничего окончательнаго и нравственно разршающаго, ничего успокоительнаго;

но, дйствительно, мы пассуемъ передъ этой стной. Въ поискахъ дороги мы подошли къ этой стн, къ этой мровой необходимости и прочли на ней слова тяжелой, мучительной человческой правды: страданя есть, виновныхъ нтъ;

мровое зло без смысленно... Если эта правда для насъ тяжеле жизни, то намъ остается разбить го лову стну;

если же мы найдемъ въ себ силы вынести эту правду, остаться жить, принять мръ, то мы вынуждены молча признать эту стну, какъ фактъ. Мы не будемъ демонстративно колотиться, безъ конца колотиться головой стну Ч это ни къ чему не приведетъ;

но для насъ эта стна и не отводъ, не предлогъ воротиться съ дороги.

Ибо другой дороги нтъ: куда бы мы ни пошли Ч ли тамъ есть стна... везд стна (вы помните эти слова одного изъ героевъ. Сологуба?). Да, везд стна и нигд нтъ прохода, нигд нтъ воротъ съ надписью: мровое зло осмыслено, человческя стра даня оправданы... Правда, можно попытаться перелетть черезъ эту стну на мыль номъ пузыр трансцендентныхъ утшенй;

такой полетъ и совершаютъ вс сторонни ки мистической теори прогресса. Пусть себ летаютъ и утшаютъ себя мыслью, что имъ удастся перелетть черезъ стну, оправдать человческя страданя, осмыслить мровое зло... Мы разъ навсегда отказались отъ всякихъ трансцендентныхъ иллюзй и стоимъ на имманентной почв, не пугаясь никакой свирпйшей имманенци.

Pages:     | 1 |   ...   | 2 | 3 | 4 | 5 |    Книги, научные публикации