Книги, научные публикации Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | -- [ Страница 1 ] --

П А М Я Т Н И К И Л И Т Е Р А Т У Р Ы Ивановъ-Разумникъ О смысл жизни. Сологубъ, Л. Андреевъ, Л. Шестовъ ImWerdenVerlag Mnchen 2006 СОДЕРЖАНIЕ Предислове ко 2-му изданю

............................................................... 2 Вопросъ смысл жизни и ршеня его.(Вмсто введеня).............. 3 едоръ Сологубъ.................................................................................. 10 Леонидъ Андреевъ................................................................................ 43 Левъ Шестовъ......................................................................................... 77 Имманентный субьективизмъ.(Вмсто заключеня).................. 119 Предислове ко 2-му изданю Въ настоящемъ издани, кромe многочисленныхъ мелкихъ поправокъ, вста вокъ и сокращенй, дополнена глава o Л. Андреевe. Все остальное не подверглось какимъ-либо значительнымъ измeненямъ.

Очень цeня письменное обращене ко мнe многихъ читателей по вопроса мъ, затронутымъ въ этой и другихъ моихъ книгахъ, я, къ сожалeню, не имeю воз можности отвeчать каждому непосредственно. Въ статьe Еще o смысл жизни, помeщенной въ книгe Литература и общественность, читатели найдутъ, быть можетъ, отвeты на нeкоторые вопросы, затронутые въ настоящей книгe лишь ми моходомъ.

Ивановъ-Разумникъ.

й Ивановъ-Разумникъ. О СМЫСЛ ЖИЗНИ.. Сологубъ, Л. Андреевъ, Л. Шестовъ. СПб. 1910.

й Im Werden Verlag. Некоммерческое электронное издание. hp://imwerden.de Ч И вы можете принимать эти страш ные результаты свирпйшей имманенци и въ вашей душ ничего не возмущается?

Ч Могу, потому что выводы разума не зависимы отъ того, хочу я ихъ или нтъ... (Герценъ, Былое и Думы, гл. XXX).

Вопросъ смысл жизни и ршеня его.

(Вмсто введеня).

I.

Для чего человкъ живетъ? Въ чемъ смыслъ существованя каждаго отдльнаго человка и всего человчества? Есть ли вообще этотъ смыслъ, или же исторя жиз ни человка и жизни человчества равно безсмысленны? Всемрная исторя не есть ли только даволовъ водевиль, въ которомъ вс мы жалкя маронетки? Можетъ ли быть объяснено Ч и если можетъ, то какъ Ч мровое зло, возмущающее насъ своей явной безсмысленностью? И являются ли такимъ объясненемъ, а значитъ отчасти и оправданемъ мра, т теори прогресса, которыя пользуются въ настоящее время наи большей распространенностью? Если нтъ, то чмъ и какъ живетъ еще современный человкъ со своей изъязвленной совстью? Чмъ оправдываеть онъ, чмъ онъ можетъ оправдать окружающее его безуме и ужасъ? лоправдано должно быть все окру жающее, Мръ долженъ быть оправданъ весь, Чтобъ можно было жить...

Однимъ словомъ Ч въ чемъ смыслъ, цль и оправдане отдльной жизни человка? Въ чемъ смыслъ, цль и оправдане общей жизни человчества, всемрной человческой истори?

Этотъ рядъ вопросовъ, старыхъ и вчно-юныхъ какъ мръ, неотъемлемо присущъ человческому сознаню. Нтъ и не было человка, который бы не ршилъ для себя такъ или иначе эти вопросы;

и если не у каждаго это ршене лежитъ въ пол яснаго сознаня, то за порогомъ сознаня оно лежитъ несомннно у каждаго. Нтъ и не было религи, системы, теори, мровоззрня, которыя бы не пытались дать общеобязатель ное ршене этихъ вопросовъ;

и если такого общаго ршеня до сихъ поръ еще нтъ (и никогда не будетъ), то это показываетъ только, что такое ршене не можетъ быть сведено къ логическимъ и этическимъ нормамъ. Вопросы эти Ч метафизическаго по рядка, и поскольку метафизика не есть наука и невозможна, какъ наука, постольку же невозможно, къ счастью, и научное ршене этихъ вопросовъ. Наук и смежнымъ съ нею философскимъ дисциплинамъ, въ родъ теори познаня, здсь нечего длать;

здсь область философи въ широкомъ смысл, область интуитивнаго творчества, об ласть совмстной работы Шекспира и Лейбница, Гете и Фихте, Достоевскаго и Вл.

Соловьева;

здсь область взаимодйствя спекулятивной мысли и художественнаго со зиданя, здсь соприкасается творческая интуиця художника и философа. И если ве ликимъ художникомъ въ этой области можетъ считаться, напримръ, Фихте со своей системой этическаго пантеизма, то генальнымъ философомъ является и Достоевскй, создавшй Ивана Карамазова, впервые въ русской литератур такъ резко, ребромъ поставившаго т проклятые вопросы, которые мы повторили выше.

Не съ Карамазова, конечно, это началось и не имъ кончилось: еще за сорокъ тъ до Ивана Карамазова Блинскй бросалъ вызовъ Молоху, пожирающему жизнь, и весьма непочтительно возвращалъ Егору едоровичу (Гегелю) билетъ на право вхо да во вселенскую гармоню, требуя отчета каждомъ изъ братй по крови;

и черезъ тридцать тъ посл Ивана Карамазова мы имемъ передъ собою то ршене карама зовскихъ вопросовъ, съ которымъ мы познакомимся, изучая творчество Леонида Ан дреева, едора Сологуба, Льва Шестова. Во всякомъ случа несомннно, что эти три писателя могутъ сказать про себя: вс мы вышли изъ Ивана Карамазова, подобно тому какъ Достоевскй въ свое время утверждалъ, что вся русская гуманическая ли тература вышла изъ Шинели. Иванъ Карамазовъ настолько рзко и непримиримо поставилъ свои жгуче вопросы, что ршене ихъ отнын навсегда будетъ связано съ его именемъ.

Этотъ рядъ карамазовскихъ вопросовъ является той общей осью вращеня, ко торая проходитъ черезъ центры творчества Л. Андреева,. Сологуба и Л. Шестова:

вотъ та точка зрня, къ которой мы придемъ и съ которой будемъ изучать творчество этихъ трехъ столь различныхъ и столь близкихъ другъ другу писателей. Соединене этихъ трехъ именъ не случайно и объясняется именно тмъ, что во всей современной русской литератур только эти три писателя поставили во главу угла своего художест веннаго и философскаго творчества вопросъ смысл жизни. Конечно, вопросъ этотъ не отведенъ въ монопольное владне Сологуба, Андреева и Шестова;

его пытаются ршать такъ или иначе разные второстепенные и третьестепенные таланты нашей современной литературы;

его касаются мимоходомъ и таке крупные выдающеся та ланты, какъ Валерй Брюсовъ (въ своей драм Земля и во многихъ стихотвореняхъ), его категорически ршаетъ Мережковскй и родственная ему группа писателей. Но только три писателя, изучене которыхъ является цлью настоящей книги, кладутъ этотъ вопросъ смысл жизни въ основу всего своего миропониманя, являясь въ то же самое время одними изъ наиболе выдающихся представителей современнаго русскаго художественно-философскаго творчества.

Эта точка зрня Ч обосноване которой явится результатомъ настоящей кни ги Ч ясно показываетъ, что разборъ названныхъ писателей отнюдь не будетъ обычна го критическаго характера: пусть читатель не ждетъ найти въ дальнйшемъ эстетичес кую, психологическую или соцологическую критику произведенй этихъ авторовъ;

онъ найдетъ только критику философско-этическую, цль которой не психологичес кй или эстетическй анализъ (это только попутное средство), но раскрыте того, что составляетъ душу живу каждаго произведеня, опредлене философи автора, паоса его творчества, говоря словами романтиковъ тридцатыхъ годовъ. Это стоитъ выше всякаго утилитарнаго или эстетическаго критеря и это, думается намъ, единст венная цль, достойная критики, достойная литературы.

II.

Прежде чмъ перейти къ знакомству съ художественно-философскимъ творчест вомъ. Сологуба, Л. Андреева и Л. Шестова, вернемся на минуту къ Ивану Карамазо ву и къ тмъ мровымъ вопросамъ Ч въ томъ числ и вопросу смысл жизни, Ч ко торые были имъ такъ генально поставлены и на которые такъ безнадежно плоско отвчали вс наши теори прогресса. Вдь всякая теоря прогресса есть въ конеч номъ счет отвтъ на вопросъ смысл жизни;

съ главнйшими изъ этихъ отвтовъ намъ и слдуетъ прежде всего познакомиться.

Иванъ Карамазовъ пришелъ со своими мровыми вопросами въ русскую литера туру и слишкомъ рано и слишкомъ поздно. Онъ опоздалъ на тридцать-сорокъ тъ, такъ какъ вопросы эти были мучительно близки только сверстникамъ Блинскаго и Герцена;

посл нихъ, въ эпоху шестидесятыхъ и семидесятыхъ годовъ, эти вопросы были сведены на нтъ, признаны слишкомъ простыми и легкими. Да и не до нихъ было. На первый планъ выступила общественная, практическая, созидательная и раз рушительная работа;

Иванъ Карамазовъ со своими запросами былъ неумстенъ въ эпоху судебныхъ реформъ и дарвинизма, земскихъ учрежденй и соцологи, всеоб щей эмансипаци и народовольческаго террора. Но, придя слишкомъ поздно, Иванъ Карамазовъ пришелъ и слишкомъ рано. Кто былъ его единственнымъ слушателемъ?

Алеша, этотъ сюсюкающй младенецъ, по ядовитой характеристик Михайловскаго и Л. Шестова... Потомъ пришли восьмидесятые годы со своимъ однобокимъ эстетиз момъ и идеалами трансцендентальнаго чиновничества;

пришло толстовство, для котораго вс проклятые вопросы были уже ршены безапелляцонно и безповоротно.

Потомъ пришелъ марксизмъ съ разъ навсегда готовыми ршенями всхъ вопросовъ, съ идеаломъ своего ZukunstaatТa, стремлене къ достиженю котораго упраздняетъ вс карамазовске вопросы... И только во второй половин девяностыхъ годовъ кара мазовске вопросы вновь воскресли, вновь нашли свой откликъ въ русской литератур, вновь были поставлены съ прежней страстностью и силой.

Оставимъ въ сторон и эстетизмъ и трансцендентальное чиновничество съ ихъ ршенемъ карамазовскихъ вопросовъ;

вспомнимъ только, какъ ршались и, главное, какъ ставились эти вопросы до и посл Ивана Карамазова той частью интеллигенци, которая составляла большинство русскаго культурнаго общества.

Взгляды этого большинства вполн опредляются формулой: позитивная тео ря прогресса, и подъ эту формулу одинаково подходятъ и семидесятникъ-народникъ, и восьмидесятникъ-толстовецъ, и девятидесятникъ-марксистъ, какъ ни различны и даже ни противоположны они въ остальныхъ частяхъ своего мровоззрня. Чтобы не возбуждать лишнихъ споровъ, не будемъ говорить толстовств, хотя и несомннно, что толстовское лцарство боже на земл является вполн рацоналистическимъ по строенемъ и рацоналистической теорей прогресса;

ограничимся только народни чествомъ и марксизмомъ, позитивное построене теори прогресса которыхъ врядъ ли кто будетъ оспаривать. Сущность этой теори прогресса общеизвстна;

ея основная и характернйшая черта заключается въ томъ, что цль историческаго процесса призна ется имманентной Ч цлью этой являются грядущя человческя поколня. Мы бо ремся, мы умираемъ за счастье нашихъ далекихъ потомковъ, мы страдаемъ и гибнемъ для достиженя золотого вка на земл: въ этомъ отвтъ на вс карамазовске вопро сы, въ этомъ смыслъ, цль и оправдане и отдльной человческой жизни и всемрной человческой истори. Цль всемрной истори Ч la grande conception dТHumanit, говоря словами О. Конта;

смыслъ всемрной истори Ч постепенное приближене это го Человчества къ идеалу, будь то толстовское Добро или марксистскй Zukunstaat;

оправдане всемрной истори Ч грядущее счастье этого Человчества, хотя бы въ да лекомъ будущемъ. Мы смертны Ч но человчество безсмертно;

мы несчастны Ч но человчество будетъ счастливо;

мы страдаемъ и гибнемъ Ч но страданя наши пе рейдутъ въ радость для тхъ, кто будетъ жить посл насъ, счастье и миръ настанутъ на земл... (Чеховъ, Три сестры).

Такъ отвчаетъ на вопросы смысл жизни позитивная теоря прогресса, такъ отвчала на нихъ почти вся русская интеллигенця восьмидесятыхъ и девяностыхъ го довъ, такъ отвтила и русская художественная литература этой эпохи въ лиц Чехова и Горькаго. Чеховъ искалъ спасеня отъ карамазовскихъ вопросовъ въ своей вр въ прогрессъ;

какъ утопающй за соломинку, онъ хватался за мысль, что черезъ двсти триста тъ настанетъ новая, счастливая жизнь, что черезъ триста-четыреста тъ вся земля обратится въ цвтущй садъ, что черезъ двсти-триста тъ жизнь на земл будетъ невообразимо прекрасной, изумительной... Отвтъ ли это на вопросы смысл жизни, мы скоро увидимъ. М. Горькй даетъ на эти вопросы такой же отвтъ:

цль для него Ч въ будущемъ, мы живемъ для грядущихъ поколнй, для лучшаго будущаго, для лучшаго человка... Всякъ думаетъ, что для себя проживаетъ, анъ выходитъ, что для лучшаго! По сту тъ... а, можетъ, и больше для лучшаго человка живутъ... (На дн). И когда-нибудь этотъ сверхъ-человкъ, эти лучше люди най дутъ гармоню между собой и мромъ, создадутъ эту гармоню въ самихъ себ, оза рятъ весь мрачный хаосъ жизни на этой изстрадавшейся земл и сметутъ съ нея всю злую грязь Ч въ могилу прошлаго... (Человкъ). Все это является только пре ломленемъ въ художественномъ творчеств Чехова и Горькаго той общепринятой позитивной теори прогресса, основныя положеня которой достигли крайней степе ни развитя въ марксистскомъ учени государств будущаго, ZukunstaatТе, какъ такой форм общежитя, которое установитъ на вчныя времена на земл миръ и въ человцхъ благоволене...

III.

Въ течене долгаг времени такой отвтъ на вопросы смысл жизни считался единственно возможнымъ и неопровержимымъ. Но мало-по-малу стали слышаться и единичные голоса протеста, впослдстви объединившеся въ хор отщепенцевъ мар ксизма, въ томъ критическомъ течени, которое въ конц девяностыхъ и начал девя тисотыхъ годовъ пришло лотъ марксизма къ идеализму. Идеализмъ рзко возсталъ противъ позитивной теори прогресса, противъ великой концепци Человчества, являющагося цлью прогресса, противъ всей этой шигалевщины, считающей людей средствомъ для блага немногихъ избранныхъ;

и надо признать, что эта борьба идеа лизма съ позитивной теорей прогресса не могла не быть побдоносной: слишкомъ слабы были опорные пункты этой теори, слишкомъ много было въ ней мстъ minoris resistentiae. Ha эти мста и обрушила свои удары идеалистическая критика. Одинъ примръ: человкъ смертенъ, но человчество безсмертно, слышали мы отъ позитив ной теори прогресса. л...Но что же такое это человчество и отличается ли оно свои ми свойствами отъ человка? Ч слышимъ мы возраженя одного изъ представителей идеалистическаго теченя (въ сборник Проблемы идеализма). Ч Нтъ, оно ничмъ отъ него не отличается, оно представляетъ просто большое неопредленное количест во людей, со всми людскими свойствами, и такъ же мало получаетъ новыхъ качествъ въ своей природ, какъ куча камней или зерна по сравненю съ каждымъ отдльнымъ камнемъ или зерномъ. То, что позитивизмъ называетъ человчествомъ, есть повторене на неопредленномъ пространств и времени и неопредленное количество разъ насъ самихъ со всей нашей слабостью и ограниченностью. Иметъ наша жизнь абсолютный смыслъ, цну и задачу, ее иметъ и человчество;

но если жизнь каждаго человка, отдльно взятая, является безсмыслицей, абсолютной случайностью, то такъ же без смысленны и судьбы человчества. Не вруя въ абсолютный смыслъ жизни личности и думая найти его въ жизни цлаго собраня намъ подобныхъ, мы, какъ испуганныя дти, прячемся другь за друга;

логическую абстракцю хотимъ выдать за высшее сущес тво... (С. Булгаковъ, Основныя проблемы теори прогресса). Какъ бы ни относиться къ крайнему номинализму такого взгляда, но во всякомъ случа несомннно, что возра жене это попадаетъ въ одно изъ больныхъ мстъ позитивной теори прогресса: отсы лать отъ Понтя къ Пилату, отъ человка къ человчеству Ч значитъ только обнаружить свое безсиле въ ршени вопросовъ смысл жизни.

Еще безнадежне положене врующихъ въ позитивную теорю прогресса въ томъ случа, когда они пытаются на вопросъ цли человческой жизни или цли всемрной истори отвтить ссылкой на будущее: лцль въ будущемъ, мы живемъ и работаемъ для блага грядущихъ поколнй... Сознане этого должно приносить намъ, якобы, высшее нравственное удовлетворене: вдь черезъ двсти-триста тъ будетъ рай на земл, а все мровое зло будетъ сметено съ нея въ могилу прошлаго... Мы знаемъ, какъ настойчиво пытался загипнотизировать себя Чеховъ этой трогательной врой въ то, что наши страданя перейдутъ въ радость грядущихъ поколнй, что счас тье и миръ настанутъ на земл;

но ему никогда не удалось довести до успшнаго кон ца этотъ добросовстный самообманъ. Грустныя, тоскливыя ноты остались до конца доминирующими въ творчеств Чехова, такъ какъ никогда не могъ онъ заглушить въ себ протеста живой личности противъ бездушной теори. Счастье и миръ настанутъ на земл, а изъ меня лопухъ расти будетъ;

ну, а дальше? Ч спрашиваетъ себя каждый изъ насъ словами Базарова, спрашивалъ себя, несомннно, и Чеховъ. И такъ говоритъ въ насъ не эгоизмъ, а тотъ глубочайшй этическй индивидуализмъ, который призна етъ въ каждой человческой личности Ч цль, который не можетъ удовлетвориться миромъ и счастьемъ немногихъ за счетъ страданй и гибели большинства;

въ каждомъ изъ насъ протестуетъ Иванъ Карамазовъ: не для того же я страдалъ, чтобы собой, злодйствами и страданями моими унавозить кому-то будущую гармоню...

И передъ лицомъ такого протеста стушевывается всякая вра въ прогрессъ, эта растянутая на сотни и тысячи тъ шигалевщина, это признане современныхъ поколнй только средствомъ для поколнй грядущихъ, это оправдане безсмыслен ности нашего существованя осмысленностью существованя нашихъ потомковъ. На роды представляли бы нчто жалкое, если бъ они свою жизнь считали только одной ступенью неизвстному будущему;

они были бы похожи на носильщиковъ, которымъ одна тяжесть ноши и трудъ пути, а руно несомое другимъ Ч это говорилъ Герценъ въ начал сороковыхъ годовъ. И еще: л...для кого мы работаемъ? Кто этотъ Молохъ, ко торый, по мр приближеня къ нему тружениковъ, вмсто награды, пятится назадъ и въ утшене изнуреннымъ и обреченнымъ на гибель толпамъ, которыя ему кричатъ morituri te salutant, только и уметъ отвтить насмшкой, что посл ихъ смерти бу детъ прекрасно на земл?... (Съ того берега). Герценъ ясно видлъ то, чего не со знавалъ Чеховъ: утшене, что черезъ двсти-триста тъ на земл будетъ рай Ч не утшене, а насмшка;

пусть черезъ двсти-триста тъ вся злая грязь будетъ сметена съ лица земли въ могилу прошлаго, какъ утшаетъ насъ М. Горькй Ч что же это, какъ не злая насмшка надъ современнымъ живымъ человкомъ, изнуреннымъ и об реченнымъ на гибель черезъ пять Ч десять Ч двадцать тъ? И если, по крылатому выраженю того же М. Горькаго, въ карет прошлаго далеко не удешь, то грядущя похороны мрового зла въ могил прошлаго не являются ли попыткой утшить насъ каретой будущаго? Вдь и въ карет будущаго далеко не удешь...

IV.

Сторонники позитивной теори прогресса пытаются уврачевать настоящую боль картиной далекаго будущаго, иллюзей безболзненнаго и мирнаго житя въ буду щемъ земномъ ра;

но человческое сознане, не затемненное догматическими пред посылками, не мирится съ такимъ признанемъ реальнаго человка средствомъ для сверхъ-человка будущаго, что и выразилъ генально въ русской литератур Иванъ Карамазовъ, а задолго до него Ч Герценъ. Представители идеалистическаго теченя конца XIX вка въ своей борьб съ позитивной теорей прогресса только повторяли т аргументы, которые за полъ-вка до того были исчерпывающимъ образомъ развиты авторомъ Съ того берега и поздне Ч авторомъ Легенды о Великомъ Инквизитор.

Чмъ однако нео-идеалисты замнили эту еще разъ разбитую ими теорю? Ч Теорей до извстной степени противоположной и которая можетъ быть обозначена нами какъ мистическая теория прогресса. Согласно этой теори, цль историческаго процес са является трансцендентной Ч эта цль есть Богъ. Мромъ и исторей правитъ лаб солютный разумъ, онъ же является мощнымъ объективнымъ выраженемъ добра, т.-е. уже Добра съ прописной буквы. Зло же является имманентнымъ истори, что не мщаетъ намъ признавать трансцендентную рацональность всего сущаго (см. ука занную выше статью С. Булгакова). Мы боремся, страдаемъ и умираемъ не за счастье будущихъ поколнй, не для достиженя золотого вка на земл, а для достиженя нкоторой трансцендентной намъ великой цли, великаго идеала Ч осуществленя нкоего премрнаго плана Создателя мра. А потому абсолютный смыслъ и значене иметъ и жизнь человка и жизнь человчества. Что значитъ найти смыслъ истори?

Это значитъ, прежде всего, признать, что исторя есть раскрыте и выполнене одного творческаго и разумнаго плана, что въ историческомъ процесс выражена мровая провиденцальная мысль. Поэтому все, что только было и будетъ въ истори, необхо димо для раскрытя этого плана, для цлей разума... (ibid.). Все, что только было и будетъ въ истори Ч значитъ, и вс возмущавшя Блинскаго жертвы условй жизни и истори, вс жертвы случайностей, суевря, инквизиции, Филиппа II и проч., и проч., все это необходимыя ступени для раскрытя плана и цлей верховнаго Разума, являю щагося въ то же время и абсолютнымъ Добромъ...

Такова эта мистическая теоря прогресса. Нельзя не прйти къ заключеню, что въ ней не меньше пунктовъ minoris resistentiae, чмъ въ уже знакомой намъ позитивной теори. Одинъ изъ самыхъ слабыхъ пунктовъ сразу бросается въ глаза Ч это какъ-разъ тотъ пунктъ, въ который бьютъ вс карамазовске вопросы: чмъ могутъ быть оправ даны человческя страданя не съ нуменальной, а съ феноменальной точки зрня? И боле того: какъ примирить существоване зла и страданя съ признанемъ разумна го, благого и мощнаго начала (ibid.), какъ примирить Абсолютный Разумъ и Добро съ безвинной человческой мукой, благя божественныя предначертаня съ гибелью и страданями людей? Нельзя отрицать, что это едва ли не самый трудный вопросъ всего теистическаго мровоззрня, Ч признается тотъ же С. Булгаковъ, типичный представитель мистической теори прогресса. Какъ же отвчаетъ онъ на этотъ ледва ли не самый трудный вопросъ? Слдуя за Вл. Соловьевымъ, онъ даетъ на этотъ воп росъ слдующе три отвта. Первый: человку предоставлена Богомъ свобода выбора добра и зла;

с лишкомъ сто тъ тому назадъ Шиллеръ заявлялъ, что Богъ попускаетъ злу свирпствовать въ мр, чтобы не уничтожить восхитительное явлене свободы...

Этотъ старый, изъденный молью отвтъ не удовлетворилъ бы Ивана Карамазова.

Свобода выбора Ч очень хорошо, отвтилъ бы Иванъ Карамазовъ, а за него отвчаемъ мы: но вотъ передъ нами ребенокъ, затравленный собаками звря-помщика (вы помните этотъ потрясающй разсказъ въ Братьяхъ Карамазовыхъ?);

вотъ смерть въ мученяхъ отъ безсмысленной случайности;

вотъ упалъ кирпичъ съ домоваго карни за Ч и молодое, полное жизни, надеждъ на будущее, веселое, прекрасное, радостное существо вдругъ обращается навсегда въ негоднаго калку (съ этими словами Л. Шес това мы еще встртимся);

вотъ Шешковскй пытаетъ въ застнк Радищева и т. д., и т. д. Гд здсь свобода выбора добра и зла? Она есть у звря-помщика, но гд она у затравленнаго собаками ребенка? А вдь весь вопросъ именно въ этихъ неповинныхъ страданяхъ. Возмезде? Но гд, въ чемъ и кому возмезде въ случа съ камнемъ, изуро довавшимъ человка? Да и никакое возмезде не можетъ уравновсить предсмертной тоски разрываемаго псами ребенка... На все это намъ даютъ слдующй второй отвтъ:

проблему зла невозможно индивидуализировать. Взятые въ отдльности, частные случаи неизбжнаго зла являются совершенно иррацональными. Но и это не отвтъ на мучительные вопросы Ивана Карамазова, это лишь отказъ отъ отвта. Только въ томъ случа этотъ отвтъ имлъ бы нкоторое значене, если бы предварительно уже была установлена и доказана разумность зла не въ частныхъ случаяхъ, а въ общемъ;

но это какъ-разъ то, что мы подвергли выше сомнню и на что сторонники мистической теори прогресса не дали намъ еще удовлетворительнаго отвта. Тогда мы слышимъ оть нихъ третй отвтъ: всеблагость Бога и мровое зло примиримы лишь на почв трансцендентнаго сознаня... Иными словами это значитъ, что когда мы воскреснемъ изъ мертвыхъ и узримъ воочю вселенскую гармоню, то тогда только мы поймемъ смыслъ безвинной человческой муки и воскликнемъ правъ Ты, Господи!.. И самъ я, пожалуй, воскликну со всми, Ч говоритъ Иванъ Карамазовъ, Ч...но я не хочу тогда восклицатъ... (и) отъ высшей гармони совершенно отказываюсь. Не стоитъ она слезинки хотя бы одного только... замученнаго ребенка... Это во-первыхъ. А во-вторыхъ: прими рене Ормузда и Аримана на трансцендентной почв Ч это уже дло религозной вры, ни для кого изъ насъ въ этомъ направлени необязательной. Сторонники мис тической теори прогресса религозно врятъ, что въ мр царитъ разумъ и пото му событй абсолютно иррацональныхъ нтъ и что въ этомъ случа религозное со знане велитъ лидти противъ эмпирической очевидности, отрицать ее во имя высшаго знаня... (слова того же С. Булгакова). Блаженъ, кто вруетъ;

но мы предпочитаемъ остаться при эмпирической очевидности и не жертвовать ею трансцендентной неоче видности. А такъ какъ вся мистическая теоря прогресса построена на почв вры, то мы и предоставляемъ ее въ полное владне врующихъ, да благо имъ будетъ...

V.

Итакъ, отвтъ на вопросы о смысл жизни въ обоихъ случаяхъ оказался мало удовлетворительнымъ, въ обоихъ случаяхъ основаннымъ на религозной вр: мис тическая теоря прогресса требуетъ слпой вры во всеблагого Бога, позитивная теоря прогресса покоится на догматической вр во всеблаженное Человчество.

Но кром того об эти теори недостаточно выдвигаютъ на первый планъ ту жи вую, страдающую человческую личность, отъ имени которой Иванъ Карамазовъ ставилъ свои гнетуще вопросы и которая для насъ дороже всего въ мр;

об эти теори построены на почв универсализма и считаютъ невозможнымъ индивидуа лизировать поставленныя человческимъ сознанемъ проблемы. Возможны одна ко и друге отвты, возможна и другая постановка самихъ вопросовъ;

и въ русской художественной и философской литератур послдняго десятилтя мы какъ-разъ встрчаемся съ тремя глубоко интересными попытками еще и еще разъ отвтить на неотъемлемые человческому сознаню этическе запросы. Художественное твор чество. Сологуба и Л. Андреева и философское творчество Л. Шестова взаимно дополняютъ другъ друга въ этомъ отношени, тмъ боле, что художественное твор чество двухъ первыхъ настолько же является философскимъ, насколько философское творчество послдняго является художественнымъ. И вс трое они стоятъ передъ во просомъ о смысл жизни, и вс трое мучительно ищутъ они отвта, то сближаясь другъ съ другомъ, то расходясь въ этихъ своихъ поискахъ въ разныя стороны. Мы прослдимъ за творчествомъ этихъ писателей, наиболе ярко и цльно переломив шихъ въ своемъ художественномъ сознани т тяжелыя проблемы, которыя мучали и Блинскаго, и Герцена, и Достоевскаго и разршить которыя одинаково не смогла и позитивная и мистическая теоря прогресса.

Такъ взглянемъ мы на творчество Л. Андреева,. Сологуба и Л. Шестова. Мы уви димъ, что карамазовске вопросы отравили ихъ душу своимъ ядомъ, что каждый изъ нихъ пытался спастись противоядемъ, у каждаго изъ нихъ различнымъ и мнявшимся съ теченемъ времени;

мы увидимъ откуда они вс трое вышли и къ чему пришли или приходятъ;

мы попробуемъ подвести нкоторый общй итогъ ихъ нравственнымъ и идейнымъ скитанямъ и постараемся сами прйти къ нкоторому опредленному выводу, къ одному изъ возможныхъ отвтовъ на вчные вопросы о смысл жизни.

Мы убдимся тогда въ тсной преемственной связи русской художественно-философ ской мысли всего ХХ-го столтя, мы убдимся, что трагическя проблемы, мучившя Блинскаго и Герцена и съ потрясающей силой поставленныя Достоевскимъ, вновь не отвязно стоятъ передъ нашимъ сознанемъ, вновь преломляются въ художественномъ и философскомъ творчеств талантливйшихъ изъ современныхъ писателей Ч Льва Шестова, едора Сологуба и Леонида Андреева. Познакомившись съ ними, мы вер немся назадъ Ч къ русской литератур минувшаго вка и къ ршеню въ ней вопро са о смысл жизни;

въ результат всего этого читателю станетъ яснымъ нашъ отвтъ на поставленные выше вопросы. Отвтъ этотъ Ч скажемъ заране Ч заключается въ одинаковомъ отрицани и позитивной и мистической теори прогресса и въ указани третьяго возможнаго пути, пути имманентнаго субъективизма. Намтить въ общихъ чертахъ эту систему мровоззрня Ч такова въ конечномъ счет задача и цль этой книги.

Все это выяснится попутно съ изученемъ художественно-философскаго творчест ва Сологуба, Андреева, и Шестова. Къ нимъ мы теперь и переходимъ.

едоръ Сологубъ.

.

Остановимся прежде всего на чисто-фактическомъ перечн главныхъ произве денй. Сологуба, мало извстныхъ въ широкой публик. И это очень жаль, такъ какъ талантъ этого писателя заслуживаетъ боле внимательнаго отношеня;

вплоть до Мелкаго Бса къ таланту Сологуба относились Ч а большинство относится и до сей поры Ч не такъ, какъ онъ того заслуживаетъ. А между тмъ сильный и своеобраз ный талантъ этого писателя, скрывающагося подъ псевдонимомъ ледоръ Сологубъ, проявился уже съ самаго начала его литературной дятельности Ч съ первой книги его стиховъ, вышедшей еще въ 895-мъ году. Годъ спустя вышла вторая книга его сти ховъ, вмст со сборникомъ его разсказовъ, подъ общимъ заглавемъ Тни;

въ 1903 г.

вышелъ большой томъ его стиховъ (книги третья и четвертая, кнЧство Скорпонъ);

въ 1906 и 1907 гг. вышли небольшими брошюрами книги пятая и шестая его стихотво ренй;

недавно вышли седьмая книга стиховъ (переводы изъ Верлена) и восьмая (Пла менный Кругъ).

Мы имемъ въ ряд перечисленныхъ книгъ около пятисотъ стихотворенй;

за пятнадцать тъ это не такъ много, но боле чмъ достаточно для того, чтобы опредлился лудльный всъ поэзи. Въ этомъ отношени не можетъ быть двухъ мннй:. Сологубъ дйствительно Божею милостью поэтъ, одинъ изъ первыхъ посл Бальмонта и Брюсова за все послднее десятилте. Тоскливая и больная, но великолпная поэзя. Сологуба займетъ въ истори русской литературы узкое, но высокое мсто;

своеобразное и нсколько однообразное поэтическое творчество его всегда будетъ находить звучащя ему въ униссонъ родственныя души. Но художест венное творчество. Сологуба далеко выходитъ за предлы чистой лирики;

повсти и романы. Сологуба замчательны не мене его стихотворенй. Надо замтить, что далеко не вся проза. Сологуба собрана въ его книгахъ;

многое и чрезвычайно ха рактерное остается разбросаннымъ по разнымъ сборникамъ и журналамъ (особенно въ Золотомъ Рун, въ Перевал, въ Всахъ): таковы вс критико-философскя статьи. Сологуба, крайне любопытныя для выясненя его литературной физономи.

Зато его беллетристика собрана имъ почти вся. Уже въ 1896-мъ году вышелъ упомя нутый выше сборникъ его разсказовъ (и стиховъ) Ч Тни. Почти въ то же время вышелъ его романъ Тяжелые сны, не обратившй на себя тогда ничьего вниманя, а теперь заслоненный отъ насъ вторымъ романомъ. Сологуба Ч Мелкимъ Бсомъ (1907 г.), этимъ, безспорно, лучшимъ произведенемъ. Сологуба. Въ 1904-мъ году вышелъ сборникъ разсказовъ. Сологуба Жало Смерти, а въ 1905 и 1906 гг. вышли его Сказки и Политическя сказочки (кнЧства Грифъ и Шиповникъ);

наконецъ, уже въ 1907 г. вышелъ сборникъ его разсказовъ Истлвающя личины и мистеря Литургя Мн, въ 1908 г. Ч его трагедя Побда смерти и сборникъ разсказовъ Книга Разлукъ, и въ начал 1909 г. Ч новеллы и легенды Книга очарованй. Вотъ и вс семнадцать вышедшихъ до сихъ поръ брошюрокъ, книжекъ и томовъ его про изведенй;

и что бы ни далъ намъ еще. Сологубъ въ будущемъ, но его прошлое уже достаточно ясно и опредленно: оно можетъ поэтому подлежать нашему изученю.

Изучене это покажетъ намъ, что дйствительно ось творчества. Сологуба прохо дитъ черезъ т проклятые вопросы, которые были формулированы выше. Чтобы убдиться въ этомъ, намъ необходимо пройти шагъ за шагомъ по вершинамъ твор чества. Сологуба.

II.

Уже въ первой книжк стиховъ. Сологуба намчаются т мотивы, которые впослдстви стали преобладающими въ творчеств этого автора и съ которыми мы еще познакомимся;

лучшимъ эпиграфомъ къ книжк было бы взятое изъ нея же дву стише:

Эти больныя томленья Ч Передъ бдою!

И бда пришла тихими стопами въ образ того страха передъ жизнью, того страха жизни, который впервые проявился въ русской литератур у Лермонтова и до стигъ апогея своего художественнаго развитя у Чехова. Страхъ этотъ психологически объясняется безсилемъ, неумнемъ или невозможностью осмыслить жизнь, а жизнь безсмысленная Ч страшна, страшне самой смерти.

Бда пришла тихими стопами. Мы находимъ сначала у. Сологуба легкое недоумне, тихую грусть о смысл жизни:

Грустно грежу, скорбь лелю, Паутину жизни рву, И дознаться не умю, Для чего и чмъ живу...

Въ такомъ настроени духа поэтъ переносится поперемнно отъ безнадежности къ желаньямъ, въ поискахъ за той истиной, которая, несмотря ни на что, остается для него скрытой;

самъ онъ выражаетъ это, говоря про себя:

Блуждаетъ псня странная, Безумная моя.

Есть тайна несказанная, Ее найду ли я?

Какой тайны жаждетъ поэтъ Ч это мы еще увидимъ;

но во всякомъ случа по иски эти оставались тщетными, а больныя томленья поэта передъ бдою становились все боле и боле острыми. И если иногда онъ еще готовъ въ минуту примиренья оправдать свою жизнь (Благословляю, жизнь моя, твои печали...), то отъ большинст ва стиховъ его первой книги все больше и больше начинаетъ вять холодомъ отчая нья. Смна явленй вншняго мра не даетъ ему отвта на его запросы, а приводитъ только къ полнйшей растерянности: лявленья меня обступили и взоръ мой лучи ослпили... Куда уйти отъ этихъ предметовъ предметнаго мра (по позднйшему выраженю самого же. Сологуба), въ чемъ найти имъ смыслъ, цль, оправдане въ ихъ неразрывной связи съ внутренней жизнью человка? Въ жизни. Сологубъ не находитъ отвта и ищетъ его въ смерти:

Мы устали преслдовать цли, На работу затрачивать силы, Ч Мы созрли Для могилы.

Отдадимся могил безъ спора, Какъ малютки своей колыбели, Мы истлемъ въ ней скоро, И безъ цли...

Иными словами: жизнь безсмысленна настолько же, какъ и могильное тлнье;

если же въ ней и есть какой-либо смыслъ, то мы безсильны его отыскать, мы устали преслдовать цли.

Къ такому взгляду отчаянья пришелъ. Сологубъ въ первой книг своихъ сти ховъ Ч больныя томленья разршились бдою. Весь дальнйшй перодъ творчества. Сологуба отмченъ этимъ знакомъ отчаянья, сопровождаемаго страхомъ жизни, и въ то же время попытками уяснить себ суть жизни, смыслъ жизни: мы находимъ эти мотивы и въ томик разсказовъ и стиховъ, появившемся въ 1896 году подъ за главемъ Тни, и въ вышедшемъ годомъ позже роман Тяжелые сны, и въ стихахъ послдующаго сборника (Собране стиховъ, кн. III и IV), и въ роман Мелкй Бсъ, писавшемся съ 1892 года, хотя вышедшемъ въ свтъ пятнадцатью годами позже... То мы слышимъ, что наша жизнь есть даволовъ водевиль, что Вся жизнь, весь мръ Ч игра безъ цли:

Не надо жить;

то передъ нами уже не категорическое ршене, а снова рядъ тоскливыхъ вопросовъ:

Бьютъ, звенятъ ручьи, Тучи воду пьютъ, Ч Какъ же дни мои, Для чего цвтутъ?

Я возникъ изъ почвы дикой, Я расцвлъ въ недобрый часъ.

Для кого пылалъ костеръ великй, Для чего угасъ?

И любопытно отмтить, что поэта одинаково не удовлетворяетъ ни субъектив ное оправдане жизни, ни вра въ ея объективную цлесообразность. Съ одной сто роны ему хочется найти общй смыслъ и въ жизни мра и въ жизни человка, одно субъективное оправдане жизни его не удовлетворяетъ;

устами Нюты Ермолиной, героини романа Тяжелые сны, онъ груститъ о томъ, что природа равнодушна къ человку: л...все къ намъ безучастно и не для насъ: и втеръ, и зври, и птицы, кото рые для чего-то развиваютъ всю эту страшную энергю. Ненужныя струи, покорныя вчнымъ законамъ, стремятся безцльно Ч и на берегахъ вчно-движущейся силы, безсильные, какъ дти, тоскуютъ люди... Съ другой стороны. Сологубъ не устаетъ высмивать вру въ тотъ антропоцентризмъ, который отразился и въ словахъ Нюты Ермолиной (лненужныя струи рки...);

онъ ядовито иллюстрируетъ эту точку зрня въ своихъ прелестныхъ сказкахъ и сказочкахъ. Шелъ человкъ и плюнулъ трижды.

Онъ ушелъ, плевки остались. И сказалъ одинъ плевокъ: Ч Мы здсь, а человка нтъ.

И другой сказалъ: Ч Онъ ушелъ. И третй: Ч Онъ только затмъ и приходилъ, чтобы насъ посадить здсь. Мы Ч цль жизни человка. Онъ ушелъ, а мы остались (Три плевка: ср. со сказкой Путешественникъ камень). И въ то же время у. Сологуба нтъ вры въ объективную цлесообразность жизни, для него безнадежностью вели кой безпощадный ветъ свтъ;

подобно Герцену, онъ не вритъ въ цль прогресса, въ того Молоха, который по мр приближеня къ нему тружениковъ вмсто награды пятится назадъ:

Въ путяхъ томительной печали Стремится вчно родъ людской Въ недосягаемыя дали Къ какой-то цли роковой.

И создаетъ неутомимо Судьба преграды передъ нимъ, И все далекъ отъ пилигрима Его святой Ерусалимъ.

А между тмъ безъ святого Ерусалима. Сологубъ обойтись не можетъ;

и вотъ почему онъ одно время, подобно Чехову, приходитъ къ своеобразной вр въ про грессъ, утшается шигалевщиной, утверждаетъ, что цль Ч въ будущемъ. Въ этой вр онъ искалъ прибжища отъ того холоднаго отчаянья, которое сказалось въ пер вомъ сборник его стиховъ и продиктовало ему лучшй разсказъ его второй книги Ч Тни. Двнадцатилтнй мальчикъ Володя увлекается дтской игрой Ч складывая разными способами руки, онъ получаетъ на освщенной стн силуэты, изображаю ще разныя фигуры;

но забава эта скоро становится трагической. л...Не изъ однихъ же пальцевъ можно складывать тни, Ч приходитъ ему въ голову: Ч изъ всего можно, только надо приноровиться... Это становится его ide fixe, а тни получаютъ какое-то самостоятельное, реальное значене... Везд тни, повсюду тни. Чтобы отвлечь Воло дю отъ царства тней и царства стнъ, мать идетъ съ нимъ на улицу, но л...и на улиц были повсюду тни, вечерня, таинственныя, неуловимыя... Уйти отъ нихъ, скрыть ся Ч некуда;

вся наша жизнь окружена стнами. (Мы еще увидимъ, какъ эту же тему развиваетъ Л. Андреевъ въ разсказ Стна и въ другихъ своихъ произведеняхъ). И на угрозу карцеромъ, которымъ хотятъ излчить его болзнь, Володя угрюмо отвчаетъ:

ли тамъ есть стна... везд стна... Стна и тнь Ч вотъ и вся человческая жизнь;

боле того Ч вотъ и вся жизнь человчества. Этой идеи не выдерживаетъ и мать Володи. л...

Она повряетъ свою душу, вспоминаетъ свою жизнь Ч и видитъ ея пустоту, ненуж ность, безцльность... Одно только безсмысленное мелькане тней, сливающихся въ густющихъ сумеркахъ. Зачмъ я жила? Ч спрашиваетъ она себя: Ч для сына? Но для чего? Чтобы и онъ сталъ добычею тней, манакомъ съ узкимъ горизонтомъ, прикован ный къ иллюзямъ, къ безсмысленнымъ отраженямъ на безжизненной стн? И онъ тоже войдетъ въ жизнь и дастъ жизнь ряду существованй, призрачныхъ и ненужныхъ, какъ сонъ...И бжать отъ этихъ тней жизни и отъ этой жизни тней Ч некуда, такъ какъ ли тамъ будетъ стна... везд стна... Трагедя кончена: жизнь тней побдила тни жизни. Въ Володиной комнат на полу горитъ лампа. За нею у стны на полу си дятъ мама и Володя. Они смотрятъ на стну и длаютъ руками странныя движеня... По стн бгутъ и зыблются тни. Володя и мама понимаютъ ихъ. Они улыбаются грустно и говорятъ другъ другу что-то томительное и невозможное. Лица ихъ мирны и грезы ихъ ясны Ч ихъ радость безнадежно печальна и дикорадостна ихъ печаль. Въ глазахъ яхъ свтится безуме, блаженное безуме... Это Ч выходъ. Блаженное безуме Ч это лучше и выше жизни, состоящей изъ безсмысленнаго мельканя тней и безсмыслен наго отраженя ихъ на безжизненной стн. Почти одновременно съ. Сологубомъ этой же тем посвятилъ одинъ изъ лучшихъ своихъ разсказовъ и Чеховъ (Черный Монахъ);

апологя блаженнаго безумя характерна въ устахъ людей, ищущихъ и не находяшихъ смысла жизни. Жизнь, это Ч зловонный звринецъ, а мы Ч навки за ключенные въ его стнахъ зври, говоритъ намъ поэтъ даже въ послдней книг своихъ стиховъ (Пламенный Кругъ):

Мы Ч плненные зври, Голосимъ, какъ умемъ.

Глухо заперты двери, Мы открыть ихъ не смемъ...

И если это удивительное по сил чувства стихотворене (трудно было удержаться отъ искушеня переписать его цликомъ) дйствительно рисуетъ намъ человческую жизнь, если мръ только зловонный звринецъ, а мы Ч запертые въ клткахъ зври, то какъ же не пожелать себ и всмъ блаженнаго безумя, спасающаго насъ отъ этой звриной жизни? Но этотъ порожденный отчаянемъ отвтъ на вопросъ о смысл жизни Ч не выходъ, а тупикъ, тоже своего рода стна;

недаромъ и Чеховъ посл Чернаго Монаха такъ настойчиво искалъ другого выхода и, какъ казалось ему, на шелъ его въ своей вр въ земной рай черезъ двсти-триста тъ. И. Сологубъ ищетъ выхода, ищетъ свой святой Ерусалимъ на земл или на неб;

отсюда его временная шигалевщина, его попытка утвержденя цли въ будущемъ.

III.

Рядъ подобныхъ мотивовъ мы находимъ во второй книг стиховъ. Сологуба, помщенной непосредственно вслдъ за разсказомъ Тни, а также и въ III и IV кн.

стиховъ. На неб или на земл ждетъ этого будущаго. Сологубъ, ерусалимъ духов ный или тлесный привлекаетъ его къ себ Ч это для насъ пока безразлично;

но во всякомъ случа очевидно, что не въ Zukunstaat вруетъ нашъ авторъ. Земная жизнь для него Ч какой-то вншнй эпизодъ, какое-то нелпое недоразумне;

онъ покоря ется ей, какъ чему-то неизбжному: бытя моего не хочу, житя моего не прерву...;

жизнью занятъ онъ минутно, равнодушно и попутно... Его мечты и надежды Ч въ будущемъ:

И промечтаю до конца, И мирно улыбаясь жизни, Уйду къ невдомой отчизн, Въ чертоги мудраго отца...

И поздне онъ повторяетъ почти тми же словами:

Въ твоей таинственной отчизн, Въ краю святомъ, Гд ты покоился до жизни Господнимъ сномъ, Гд умираютъ злые шумы Земныхъ тревогъ, Ч Исполнивъ творческя думы, Почетъ Богъ.

И ты взойдешь, какъ дымъ кадильный, Въ его покой, Оставивъ тлть въ земл могильной Твой прахъ земной.

Это перодъ вры въ божественныя предначертаня, попытка уврить себя, что л...знаю, что въ иномъ еще живу;

это попытка уврить себя въ трансцендентномъ смысл нашей жизни, утшить себя мыслью объ иллюзорности нашихъ земныхъ страданй;

это Ч искусственное взбадриване себя, это Ч самоутшене:

...до конца пребуду терпливымъ:

Что было прахомъ и страданьемъ живымъ, Что сквозь мои томленя пройдетъ, Ч Во мн святын вчной пробщится, И въ ликованьи нжно истончится, Божественной природой оживетъ.

Вра эта принимала у. Сологуба и боле конкретныя формы, особенно ярко выраженныя въ цикл стихотворенй Звзда Маиръ. Въ звздныхъ пространст вахъ есть далекое солнце Маиръ, освщающее своими лучами землю Ойле Ч вотъ Zukunstaat едора Сологуба! На Ойле далекой и прекрасной вся любовь и вся душа моя Ч заявляетъ поэтъ и видитъ на Ойле вчный мръ блаженства и покоя, вчный мръ свершившейся мечты... Это блаженный край вчной красоты, въ которомъ осуществлено все то, чего намъ здсь недоставало, все, о чемъ тужила гршная зем ля... Въ этотъ Zukunstaat современемъ прйдетъ и. Сологубъ:

Мой прахъ истлетъ понемногу, Истлетъ онъ въ сырой земл, А я межъ звздъ найду дорогу Къ иной стран, къ моей Ойле.

Я все земное позабуду, И тамъ я буду не чужой, Ч Доврюсь я иному чуду, Какъ обычайности земной.

Эти мотивы можно встртить еще въ нсколькихъ стихотвореняхъ. Сологуба (см., напримръ, Въ мерцаньи звздъ нисходитъ на меня... и Звзды, привтствуйте брата!);

и они крайне любопытны для уясненя безсиля этой вры въ будущее рас крыть смыслъ настоящаго. Конечно, блаженъ, кто вруетъ въ Ойле или въ Zukunstaat;

но это самоутшене не есть объяснене смысла нашей земной жизни. Пусть мой да лекй потомокъ найдетъ земной рай въ марксистскомъ ZukunstaatТe, пусть самъ я, вмст съ. Сологубомъ, найду за могилой такую Ойле, идже нсть печаль и возды хане: разв это отвтъ на карамазовске вопросы? Я буду блаженствовать на Ойле, но каковъ же былъ смыслъ моихъ страданй на земл? И что мн въ томъ, что на Ойле не будетъ страдать ребенокъ, если здсь, на земл, его затравили собаками?. Сологубъ, какъ и вс друге врующе, не отвчаетъ на этотъ вопросъ;

иногда онъ даже рзко ста витъ его передъ собой, но отвтомъ ему служитъ молчане. Таково его стихотворене Ангельске лики;

читатели не постуютъ, если мы приведемъ его цликомъ.

Ангельске лики, Свтлое хваленье, Дымъ благоуханй, Ч У Творца-Владыки Вчное забвенье Всхъ земныхъ страданй.

Ангелъ вопрошаетъ:

Ч Блдный отрокъ, ты откуда?

Рано дни теб наскучили.

Отрокъ отвчаетъ:

Ч На земл мн было худо.

Мать съ отцомъ меня замучили.

У Творца-Владыки Вчное забвенье Всхъ земныхъ страданй, Ангельске лики, Свтлое хваленье, Дымъ благоуханй.

Ч Цлый день бранили, Ночью руки мн связали На чердакъ свели раздтаго, Долго палкой били, Долго розгами терзали, Ч Вотъ и умеръ я отъ этого.

Ангельске лики, Свтлое хваленье, Дымъ благоуханй, Ч У Творца-Владыки Вчное забвенье Всхъ земныхъ страданй.

Здсь поставленъ вопросъ, но отвта нтъ, если не считать отвтомъ ссылку на вчное забвенье всхъ земныхъ страданй. Да отвтъ ли это, полно? Ч можно спро сить словами Гейне. Вдь дло вовсе не въ забвеньи, а именно въ страданяхъ! И по сравненю съ ними все это свтлое хваленье, весь этотъ дымъ благоуханй, вся эта гармоня Ч не стоитъ она слезинки хотя бы одного только того замученнаго ре бенка, который билъ себя кулачкомъ въ грудь и молился въ зловонной конур сво ей неискупленными слезками своими къ Боженьк! Не стоить, потому что слезки остались неискупленными. Он должны быть искуплены, иначе не можетъ быть и гармони. Но чмъ, чмъ ты искупишь ихъ? Разв это возможно? (Иванъ Карама зовъ). Нтъ, это невозможно. Никакя Ойле, никаке дымы благоуханй не искупятъ этого мгновенья безвинной человческой муки;

слишкомъ дорого оцнена такая гармоня Ч и самъ. Сологубъ еще во второй книг своихъ стиховъ ясно высказалъ, что это единственно возможный отвтъ на вопросъ. Въ одномъ изъ стихотворенй этого второго сборника мы опять встрчаемъ сопоставлене ангельскихъ ликовъ съ человческимъ горемъ.

Въ райскихъ обителяхъ Ч блескъ и сянье:

Праведныхъ женъ и мужей одянье Все въ драгоцнныхъ камняхъ.

Эти алмазы и эти рубины Скованы въ неб изъ дольной кручины, Ч Слезы и кровь въ ихъ огняхъ.

Ангелъ хранитель!

Куешь ты прилежно Слезы и кровь, Ч Ахъ, отдохни ты порой безмятежно, Царскй внецъ не всегда мн готовь.

Меньше алмазовъ въ обителяхъ рая, Ангелъ, поврь, мн не стыдъ:

Бдную душу недоля земная Каждою лишней слезою томитъ.

Здсь мы имемъ передъ собою хотя и не почтительнйшее возвращене билета Господу Богу на право входа въ мровую гармоню, но во всякомъ случа уже проблес ки сознаня, что не по карману намъ платить за входъ въ эту гармоню, за вс эти алма зы и рубины человческихъ слезъ и человческой крови. Отсюда только одинъ шагъ до возвращеня къ старому признаню человческой жизни даволовымъ водевилемъ, къ совершенному разрыву съ Богомъ. л...На самомъ дл ничего нтъ, обманъ одинъ. По думай самъ, если бы все это было въ самомъ дл, такъ разв люди умирали бы? Разв можно было бы умереть? Все здсь уходитъ, исчезаетъ, какъ привидне, Ч такъ въ со логубовскомъ разсказ Жало смерти одинъ мальчикъ подговариваетъ другого къ са моубйству. Все обманъ, реальны только страданя и обиды, къ которымъ привыкнуть нельзя. Ваня говорилъ, а Коля смотрлъ на него доврчивыми, покорными глазами.

И обиды, о которыхъ говорилъ Ваня, больно мучили его, больне, чмъ если бы это были его собственныя обиды. И не все ли равно, чьи обиды!.. Да, все равно чьи обиды:

вотъ почему мы и страдаемъ мучительно и за затравленнаго псами ребенка, и за того блднаго отрока, котораго мать съ отцомъ замучили, и за Ваню, и за Колю;

вотъ почему мы остаемся вполн равнодушны къ дыму благоуханй и ангельскимъ ликамъ.

И. Сологубъ самъ, наконецъ, отказывается объяснять и оправдывать человческую жизнь дымомъ благоуханй и божественнымъ соизволенемъ;

онъ стоитъ за спиной Вани и подсказываетъ ему свои слова отрицаня. л...Кол захотлось вдругъ возразить ему такъ, чтобы это было послднее и сильное слово. Вчно-радостное и успокоитель ное чувство оснило его. Онъ поднялъ на Ваню повеселлые глаза и сказалъ нжно-зве нящимъ голосомъ: Ч А Богъ? Ч Ваня повернулся къ нему, усмхнулся, и Кол опять стало страшно. Прозрачные Ванины глаза зажглись недтскою злобою. Онъ сказалъ тихо и угрюмо: Ч А Бога нтъ. А и есть Ч нуженъ ты ему очень. Упадешь нечаянно въ воду, Богъ и не подумаетъ спасти. Ч Коля, блдный, слушалъ его въ ужас... Бога нтъ. Ойле нтъ. Нтъ и не надо ничего за предлами человческой жизни, Ч гово ритъ. Сологубъ устами Вани, и повторяетъ неоднократно оть себя:

Я воскресенья не хочу, И мн совсмъ не надо рая, Ч Не опечалюсь, умирая, И никуда я не взлечу...

Никуда Ч значитъ и мечта объ Ойле перестала уже тешить поэта...

IV.

Коля и Ваня Ч это дв стороны души одного. Сологуба. Борьба шуйцы съ десницей Ч очень это истрепанная, съ легкой руки Михайловскаго, фраза;

одна ко и само явлене, характеризуемое ею, старо, какъ человчество. Повторяется оно и у. Сологуба. Красивое мстечко, нжно-звенящимъ голоскомъ говоритъ Коля.

Что красиваго? хмуро возражаетъ Ваня. Коля видитъ за ркой красивый обрывъ;

въ су такъ славно пахнетъ смолой;

блка такъ ловко карабкается на сосну;

передъ ними лежитъ такой красивый лугъ... Но вода подмоетъ, обрывъ обвалится, Ч слышимъ мы отвты Вани: Ч въ су пахнетъ шкипидаромъ;

подъ кустомъ лежитъ дохлая воро на, а на лугу коровы нагадили... Коля Ч это тотъ. Сологубъ, который самъ говорить о себ: ли промечтаю до конца, и мирно улыбаясь жизни уйду... въ чертоги мудраго отца;

это тотъ. Сологубъ, который нжно-звенящимъ голосомъ мечтаетъ вслухъ о блаженномъ кра вчной красоты, объ Ойле, освещаемой лучами Маира, объ ан гельскихъ ликахъ и дым благоуханй;

Ваня Ч это тотъ. Сологубъ, который самъ не знаетъ, для чего и чмъ живетъ, который усталъ преслдовать цли, который созрлъ для могилы и для котораго вся жизнь, весь мръ Ч игра безъ цли: не надо жить!.. Въ. Сологуб Коля пробуетъ иногда протестовать, старается сказать нжно звенящимъ голосомъ послднее и сильное слово:... Ч А Богъ?.. Но побждаетъ въ немъ всегда Ваня со своимъ негодующимъ отрицанемъ: А Бога нтъ. А и есть Ч ну женъ ты ему очень... И Ваня не можетъ не побдить, такъ какъ Коля, со своими меч тами объ Ойле, безсиленъ оправдать ту жизнь, слезы и кровь которой понятны только посл своего превращеня въ алмазы и рубины райскихъ обителей... Но алмазы и ру бины эти Ч поистин камни, которые намъ хотятъ подать вмсто хлба...

Ваня побдилъ. Это значитъ, что попытка. Сологуба увровать въ Святой Ерусалимъ, увидть цль и смыслъ существованя въ будущемъ или даже въ мр трансцендентнаго Ч закончилась неудачей и возвращенемъ къ прежнему холодно му отчаянью. На этой почв возникъ тотъ страхъ жизни, который окрасилъ собою почти все творчество. Сологуба и сдлалъ послдняго ближайшимъ въ этомъ отно шени преемникомъ Чехова. Въ жизни нтъ смысла, въ жизни нтъ цли, а значитъ жизнь страшна, какъ бы ни была она подчасъ прекрасна;

жизнь страшна, потому что она заперта въ безсмысленныхъ стнахъ, потому что вся она Ч только безсмысленное мелькане тней по стн. Еще въ первой книг своихъ стиховъ. Сологубъ почувст вовалъ этотъ страхъ жизни, прибжищемъ отъ котораго можетъ быть только смерть (см. его стихотвореня Печалью безсонной, Навкъ налаженъ въ рамкахъ тсныхъ, Я ждалъ, что вспыхнетъ впереди и др.);

во второй книг стиховъ и разсказовъ этому чувству посвященъ рядъ стихотворенй и разсказъ Къ звздамъ. Звзды для Сережи въ этомъ разсказ Ч то же, чмъ для Володи были тни: къ нимъ онъ бжитъ отъ туск лой, срой, безсмысленной жизни, отъ тсныхъ стнъ, гд онъ тоскуетъ среди удоб ной и дорогой мебели, гд все прилично и надодливо. Ему обидна чужая боль, какъ Кол были больны чужя обиды (ли не все ли равно, чьи обиды!);

въ сновидняхъ онъ переносится въ другой чудный мръ, гд летаютъ мудрыя птицы и проходятъ муд рые, невиданные на земл зври, гд все такъ ясно и осмысленно;

на яву его терза етъ пошлость жизни, отъ которой ему становится страшно. Страшно все обыденное, дйствительность страшна, какъ страшенъ тотъ домъ, въ которомъ живетъ Сережа:

Сережа почувствовалъ, что страшно туда идти, страшно даже смотрть туда... Выхо да нтъ: есть только безуме и смерть. Первое было удломъ Володи (Тни), вторая избавляетъ Сережу отъ страшной обыденной жизни. И во второй книг стиховъ, кото рая идетъ непосредственно вслдъ за этимъ разсказомъ,. Сологубъ много разъ варьи руетъ эту же тему Ч какъ не нуженъ мн мръ и постылъ, какъ мн трудно идти, какъ мн страшно...;

остается ждать только смерти избавительницы и надяться на то, что мы потонемъ во тьм безотвтной;

поэту блестящими лучами улыбается смерть, для него лесть блаженство одно: сномъ безгрезнымъ забыться навсегда Ч умереть..., ибо неизбжная могила не обманетъ лишь одна (см. еще позднйшя стихотвореня: Всти объ отчизн, О, владычица смерть и др.). Смысла же жизни нтъ Ч ни до смерти, ни посл смерти. Если и до звздъ вознесется трепетъ моей души и въ далекихъ мрахъ зажжетъ неутоляемую жажду и восторгъ бытя Ч мн то что? (такъ спрашиваетъ у своей смерти герой одного изъ позднйшихъ сологу бовскихъ разсказовъ: Смерть по объявленю). Истлвая, истлю здсь, въ страшной могил, куда меня зароютъ зачмъ-то равнодушные люди. Что же мн въ краснорчи твоихъ общанй, что мн? что мн? скажи. Сказала, улыбаясь кротко:

Ч Во блаженномъ успени вчный покой.

Повторилъ тихо:

Ч Вчный покой. И это Ч утшене?

Ч Утшаю, чмъ могу, Ч сказала она, улыбаясь все тою же неподвижною, крот кою улыбкою...

Такъ же утшаетъ самъ себя, утшаетъ всхъ насъ и едоръ Сологубъ. Конечно, онъ не могъ не видть, что отвтить словомъ смерть на вопросы о смысл жизни Ч значитъ не отвтить на нихъ совершенно;

но какъ отвтить иначе и что длать Ч онъ не знаетъ.

Если бы я зналъ! Ч говоритъ онъ устами героя романа Тяжелые сны, учителя Логина: Ч а то я какъ-то запутался въ своихъ отношеняхъ къ людямъ и себ. Свточа у меня нтъ..... Мн жизнь страшна... А чмъ страшна жизнь? Ч спрашиваетъ его Нюта, и слышитъ въ отвтъ: мертва она слишкомъ! Не столько живемъ, сколько игра емъ. Живые люди гибнутъ, а мертвецы хоронятъ своихъ мертвецовъ... Жизнь страш на, такъ какъ нтъ свточа, который освщалъ бы ея тьму;

а безъ этого свточа Коля не въ силахъ противостоять Ван и противиться великому искушеню смерти;

красота жизни блекнетъ передъ нелпостью жизни. И однако красота эта настолько велика, что ею иногда въ. Сологуб Коля побждаетъ Ваню. Непосредственно за Жаломъ Смерти слдуетъ прелестный и нжный разсказъ Земл земное, въ которомъ Саша и преодолваетъ смерть и не кончаетъ безумемъ. Кстати замтить, во всхъ этихъ разсказахъ. Сологуба главныя дйствующя лица Ч дти;

авторъ точно намренно ограничиваетъ этимъ кругомъ область своего художественнаго творчества, подобно тому какъ Иванъ Карамазовъ этимъ же крутомъ очерчивалъ свои этическе вопросы.

И причина Ч та же самая. Нелпость, безсмысленность жизни, ея зло, ея ужасъ долж ны ярче быть видны на дтяхъ, которыя еще, говоря словами Карамазова, яблока не съли и пока ни въ чемъ не виноваты. Ни въ чемъ не виноватъ и Саша Ч и однако не понятный страхъ жизни уже сдавливаетъ его сердце: почему Ч онъ не зналъ, не могъ понять, и все чаще томился... Это неосознанное чувство онъ не можетъ, онъ не уметь перевести въ сознане;

отсюда его поиски страшнаго въ мр духовномъ и тлесномъ.

Онъ ждетъ страха, идя ночью на кладбище: Саша медленно шелъ по дорог вдоль рки, озирался вокругъ и ждалъ, когда будетъ страшное... Онъ ждалъ страха, да уже и хотлъ его, что дальше, то сильне, и напрасно: страха не было... Онъ чувствуетъ, что окружающая его реальность страшне всякихъ призраковъ. Нетерпливое ожидане страха усиливалось... И гд же страхъ? Саша проходилъ между крестами и могилами, между кустами и деревьями. Подъ землею, онъ зналъ, лежали, истлвая, покойники: что ни крестъ, то внизу, подъ могильною насыпью, трупъ, зловонный, от вратительный. Но гд же страхъ?.. И почувствовалъ Саша, что эта нмая и загадочная природа была бы для него страшне замогильныхъ призраковъ, если бы въ немъ былъ страхъ... И здсь за Сашей опять стоитъ самъ. Сологубъ, съ той только разницей, что вмсто условнаго лесли бы, онъ прямо говоритъ: мн страшно...

Твоихъ нмыхъ угрозъ, суровая природа, Никакъ я не пойму.

Отъ чахлой жизни жду блаженнаго отхода Къ покою твоему.

И каждый день меня къ могил приближаетъ, Я каждой ночи радъ, Ч Но душу робкую безсмысленно пугаетъ Твой неподвижный взглядъ.

Здсь уже нтъ никакихъ лесли бы, здсь окружающая реальность пугаетъ поэ та своею безсмысленностью. И хотя надъ Сашей эти страхи безсильны, но все же тос ка томила его... Безсиленъ надъ нимъ и страхъ физическихъ мученй, которыхъ онъ такъ настойчиво добивался;

испытавъ ихъ, онъ думаетъ: проходитъ боль Ч и уже не страшно. Нестерпимая, но проходящая, да она и вовсе не страшна... Такъ онъ лиспы талъ и тлесныя мученя, но и въ нихъ не было побждающаго страха. Нтъ ничего страшнаго, не страшна и шишига сная, круглая, толстая, вся слизкая, съ головой какъ у жабы;

если бы такая шишига была и Саша ее увидлъ, то Ч чего ужасаться!

Да вотъ и эта стна страшне шишиги, отвчаетъ Саша. Нтъ ничего страшнаго, не страшна и смерть-освободительница, ибо все одинаково безцльно, безсмысленно, никчемно. Саша чувствовалъ, что все умретъ, что все равно-ненужно и что такъ это и должно быть. Покорная грусть овладла его мыслями. Онъ думалъ: лустанешь Ч спать хочешь, а жить устанешь Ч умереть захочешь. Вотъ и ольха устанетъ стоять, да и свалится. И явственно пробуждалось въ его душевной глубин то истинно-зем ное, чт роднило его съ прахомъ и отъ чего страхъ не имлъ надъ нимъ власти... Все умретъ, все равно-ненужно;

но неужели суждено человку не узнать здсь правды?

Гд-то есть правда, къ чему-то идетъ все, что есть въ мр... Но правда эта, говоря сло вами Ивана Карамазова Ч не отъ мра сего: не нашелъ этой правды никто, не найдетъ ее и Саша, ибо правда эта Ч миражъ, обманчивая тнь, ея нтъ въ мр. Въ этомъ сознани Ч то жало смерти, которое погубило Володю, Сережу, Колю, Ваню и еще многихъ другихъ, цлую серю сологубовскихъ героевъ-дтей;

Саша первый вырвалъ это жало, преодоллъ искушене смерти. Весь дрожа, томимый таинственнымъ стра хомъ, онъ всталъ и пошелъ... къ жизни земной пошелъ онъ, въ путь истомный и смерт ный. Преодолвъ мечту о смерти, онъ впервые испытываетъ неизвстный ему рань ше томительный страхъ, страхъ передъ жизнью, въ которую ему теперь приходится вступать.

Откуда однако этотъ страхъ жизни? И чмъ же страшна жизнь? Окружающая насъ реальность, мръ явленй, вс эти предметы предметнаго мра Ч страшны для. Сологуба своей отчужденностью отъ человка, своимъ объективнымъ безличемъ, безразличемъ ко всему человческому. Но этотъ вншнй мръ далеко не такъ стра шенъ, какъ мръ души человка, жизнь людей страшне всего на свт. Ужасне всего то, что не только въ окружающей нмой природ, но и въ жизни людей нельзя найти осмысленности, правды и цли. У смерти есть свое оправдане Ч она смерть-успо коительница, переносящая насъ въ царство чистаго отрицаня, въ царство безболя, безсознаня, отсутствя зла, отсутствя неповинной муки и горя;

но въ чемъ и гд оп равдане жизни, съ ея горемъ, безсмысленными страданями и неповинной мукой?

Въ одной сказочк. Сологуба (Плненная смерть) нкй рыцарь взялъ въ плнъ однажды самое смерть и собирался ее истребить: смерть, я теб голову срубить хочу, много ты зла на свт надлала. Но смерть молчитъ себ. Рыцарь и говоритъ: вотъ даю теб сроку, защищайся, коли можешь. Что ты скажешь въ свое оправдане?. А смерть отвчаетъ: ля-то теб пока ничего не скажу, а вотъ пусть жизнь поговоритъ за меня. И увидлъ рыцарь Ч стоитъ возл него жизнь, бабища дебелая и румяная, но безобразная. И стала она говорить такя скверныя и нечестивыя слова, что затрепеталъ храбрый и непобдимый рыцарь и поспшилъ отворить темницу. Пошла смерть, и опять умирали люди. Умеръ въ свой срокъ и рыцарь Ч и никому на земл никогда не сказалъ онъ того, что слышалъ отъ жизни, бабищи безобразной и нечестивой.

. Сологубъ тоже многое слышалъ отъ дебелой и румяной бабищи жизни, тоже за трепеталъ отъ ужаса Ч и то, что слышалъ, разсказалъ намъ въ своемъ роман Мел кй Бсъ, въ этомъ лучшемъ своемъ произведени.

V.

Романъ этотъ. Сологубъ писалъ съ 1892-го года, закончилъ его въ 1902 г., но только въ 1905 г. онъ впервые былъ напечатанъ, хотя и не до конца, въ журнал Во просы Жизни и только въ 1907 г. онъ вышелъ отдльнымъ изданемъ, вскор повто реннымъ *).

Несмотря на недавнее его появлене, крылатое слово передоновщина сразу вошло въ обиходъ русской жизни и литературы Ч ибо это именно то слово, которое. Сологубъ услышалъ отъ безобразной и нечестивой бабищи жизни. Не надо только понимать это слово такъ узко, какъ поняли его многе читатели и критики. Видть въ Мелкомъ Бс сатиру на провинцальную жизнь, видть въ Передонов развите чеховскаго человка въ футляр Ч значитъ совершенно не понимать внутренняго смысла сологубовскаго романа. Это все равно, что считать Чехова только сатирикомъ провинцальныхъ нравовъ эпохи восьмидесятыхъ годовъ, этой эпохи общественнаго мщанства... И въ томъ и въ другомъ случа въ этихъ утвержденяхъ есть доля истины:

и Чеховъ и. Сологубъ выросли на почв восьмидесятыхъ годовъ, они неразрывно связаны съ нею, они непонятны безъ нея. Вс мы, и велике и малые люди, не съ неба сваливаемся на землю, а изъ земли растемъ къ небесамъ, по выраженю Михайлов скаго;

на почве эпохи общественнаго мщанства выросли и Чеховъ и. Сологубъ, и это многое объясняетъ намъ въ ихъ произведеняхъ, если только мы не упремся бомъ въ эту точку зрня и не пожелаемъ ограничиться ею. Пора было бы, наконецъ, при знать всмъ, что у Чехова, подобно тому какъ раньше у Лермонтова, отношене къ опредленной эпох переносилось потомъ на всю жизнь въ ея цломъ, что отъ обли ченя мщанства окружающей жизни они переходили къ ужасу передъ мщанствомъ жизни вообще. Мщанство самой жизни, какъ таковой Ч вотъ то общее, что роднитъ и Лермонтова и Чехова, что у перваго было только намекомъ и что заняло всю ширь творчества второго;

ближайшимъ преемникомъ Чехова является въ этомъ отношени. Сологубъ. Не одна провинцальная жизнь какого-то захолустнаго городишки, а вся жизнь въ ея цломъ есть сплошное мщанство, сплошная передоновщина;

въ этомъ то и состоитъ весь ужасъ жизни, этимъ и объясняется страхъ жизни.

Жизнь безсмысленна, безцльна, жизнь Ч сплошная передоновщина;

человчес кая душа... узка, темна и несвободна, Какъ темный склепъ, И тотъ, кто часъ провелъ въ ней неисходно, Ч На вкъ ослпъ.

Торжествующая пошлость на все кладетъ свою печать;

только одни дти до поры до времени свободны отъ этой передоновщины, которая однако современемъ и ихъ пожретъ въ своей пасти. Только дти, вчные, неустанные сосуды Божьей радости *) Позволю себ замтить, что до выхода этого романа отдльнымъ изданемъ, пишущимъ эти строки было отмчено еще въ 1906 г. (см. Ист. русск. обществ. мысли, т. II, гл. IX), что въ роман этомъ мы имемъ типично чеховскй взглядъ на мръ и на жизнъ, какъ на сплошное мщанство;

эта же точка зрня на творчество. Сологуба развивается и въ настоящей работ.

надъ землею, были живы, и бжали, и играли, Ч но уже и на нихъ налегала косность, и какое-то безликое и незримое чудище, угнздясь за ихъ плечьми, заглядывало порою глазами, полными угрозъ, на ихъ внезапно тупющя лица (Мелкй Бсъ, стр. 106).

Мы знаемъ, что это за чудище: это Ч дебелая и румяная, но безобразная бабища жизнь, столь же страшная въ своей обыденности, какъ и румяный, равнодушно-сонный Пе редоновъ, со своими маленькими заплывшими глазами. Страшна же эта обыденность своимъ полнымъ безцлемъ;

еще страшне, когда эту безсмысленность жизни люди хо тятъ побороть, вкладывая въ нее свой маленькй смыслъ, ставя ей свои мизерныя цли.

Послднее горше перваго, такъ какъ пусть лучше жизнь будетъ совсмъ безцльна, чмъ цлью ея считать, говоря фигурально, то инспекторское мсто, которое княгиня Волчанская якобы общала Передонову. Независимо отъ намренй автора, это инс пекторское мсто получаетъ въ роман такое символистическое и трагическое значене, что поистин иногда становится страшно, за человка страшно...

Жизнь безцльна, но у Передонова есть цль: ему надо получить инспекторское мсто, которое сразу осмыслитъ все его существоване... Не кажется ли вамъ, что мы уже что-то слышали объ линспекторскомъ мст, что мы знаемъ его подъ другими названями? Да, совершенно справедливо: ибо что же такое это Zukunstaat марк систовъ и эта земля Ойле самого. Сологуба, какъ не то же самое линспекторское мсто, охарактеризованное лишь mit ein bischen anderen Worten? Для объясненя настоящаго цль переносится въ будущее, иногда близкое (линспекторское мсто), иногда далекое (Zukunstaat черезъ двсти-триста тъ), иногда безконечное (зем ля Ойле);

но вдь разница здсь лежитъ въ области чисто количественныхъ, а не качес твенныхъ отношенй. Земной рай черезъ двсти-триста тъ настолько же безсиленъ осмыслить нашу настоящую жизнь, насколько инспекторское мсто не осмысливаеть жизни Передонова;

и то и другое Ч только самообманъ, самоублажене. Чеховская вра въ золотой вкъ на земл черезъ двсти-триста тъ находитъ себ карающую Немезиду въ лиц Передонова. Ты думаешь, Ч спрашиваетъ онъ барашкообразнаго Володина, Ч черезъ двсти или черезъ триста тъ люди будутъ работать?

Ч А то какъ же? Ч отвчаетъ Володинъ. Ч Не поработаешь, такъ и хлбца не покушаешь. Хлбецъ за денежки даютъ, а денежки заработать надо.

Ч Я и не хочу хлбца.

Ч И булочки, и пирожковъ не будетъ, Ч хихикая, говорилъ Володинъ, Ч и во дочки не на что купить будетъ, и наливочки сдлать будетъ не изъ чего.

Ч Нтъ, люди сами работать не будутъ, Ч сказалъ Передоновъ, Ч на все маши ны будутъ: повертлъ ручкой, какъ аристонъ, и готово... Да и вертть долго скучно.

Володинъ призадумался, склонилъ голову, выпятилъ губы.

Ч Да, Ч сказалъ онъ задумчиво, Ч это очень хорошо будетъ. Только насъ тогда уже не будетъ.

Передоновъ посмотрлъ на него злобно и проворчалъ:

Ч Это тебя не будетъ, а я доживу.

Ч Дай вамъ Богъ, Ч весело сказалъ Володинъ, Ч двсти тъ прожить, да трис та на карачкахъ проползать (ibid., стр. 334 Ч 335).

Случайное ли это совпадене или намренная пародя на вру Чехова, этого мы здсь касаться не будемъ;

достаточно указать на то, что не техническому прогрессу ршить вопросы о смысл жизни. Чеховъ утшался тмъ, что хотя ля не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь правнуки дождутся;

онъ старался убдить себя, что въ этой мысли Ч достаточное утшене. Передоновъ надется самъ дожить до этого вре мени, прожить двсти-триста тъ. Конечно, на то онъ и Передоновъ;

но, съ другой стороны, не мене очевидно, что только такая сумасшедшая вра и могла бы придать смыслъ всмъ этимъ инспекторскимъ мстамъ и ZukunstaatТaмъ;

только одна она и могла бы подвести фундаментъ подъ эту шигалевщину во времени.

Передоновъ сходитъ съ ума, посл чего многе читатели вздыхаютъ съ облег ченемъ: слава Богу! если Передоновъ Ч сумасшедшй, то, быть можетъ, и вся передо новщина есть сплошная патологя. При этомъ они закрываютъ глаза на то обстоятель ство, что остальныя дйствующя лица романа, вс вмст и каждый въ отдльности, нисколько не мене страшны по своей духовной сущности, чмъ самъ Передоновъ.

У каждаго изъ нихъ есть своя цль, своего рода линспекторское мсто, которой они тщетно пытаются осмыслить свое мщанское существоване и побороть гнетущую без смысленность жизни: глупая и грязная Варвара добивается женить на себ Передонова, его же и для этой же цли ловятъ Вершина, Марта, Рутиловы;

предводитель дворянст ва Верига мтитъ въ губернаторы Ч все это своего рода линспекторскя мста...

Да и вообще вс эти Володины, Преполовенске, Грушины, Тишковы, Кирилловы, Гудаевске Ч чмъ они мене страшны въ своей пошлости по сравненю съ Передоно вымъ? А вс они живутъ и прозябаютъ, пребываютъ въ здравомъ ум и твердой па мяти и до сего дня... Тмъ-то и страшна для. Сологуба жизнь, что она Ч мщанство и передоновщина сама по себ, что такою ее длаютъ люди, длаетъ человчество, эта миллонноголовая гидра пошлости. Пугающее его мщанство онъ видитъ везд и во всемъ. До чего фокусъ вниманя. Сологуба направленъ на мщанство, можно видть хотя бы изъ его во многихъ отношеняхъ любопытной статьи о Грядущемъ Хам Д. Мережковскаго (напечатанной въ Золотомъ Рун 1906-го г., въ № 4-мъ).

Въ этой стать. Сологубъ съ одной стороны старается убдить читателей и себя, что онъ тоже вритъ въ прогрессъ, въ будущую свободу человчества;

а съ другой стороны онъ вполн опредленно заявляетъ, что вся русская литература XIX вка была сплошнымъ мщанствомъ, ни боле, ни мене... Пройти по вершинамъ этой литературы Ч это означаетъ осмотрть печальное зрлище великаго, созданнаго маленькими людьми. Можетъ быть, люди въ множеств никогда и нигд не были такъ малы и такъ ничтожны, какъ въ Росси XIX вка... По мнню. Сологуба Ч и мнне это въ высшей степени любопытно въ виду отмченной нами внутренней свя зи между. Сологубомъ черезъ Чехова съ Лермонтовымъ Ч одинъ только Лермон товъ выдляется изъ срой, мщанской толпы представителей русской литературы, русская литература только въ лиц Лермонтова представила чистый и обаятельный образъ доподлинно великаго поэта и воистину великаго человка... Все остальное запятнано двоедушемъ, холопствомъ, мщанствомъ, передоновщиной... Не правда ли, крайне любопытное мнне? Любопытное, конечно, не со стороны своего объек тивнаго значеня Ч съ этой стороны къ. Сологубу нельзя предъявлять въ данномъ вопрос никакихъ серьезныхъ требованй, Ч а исключительно съ точки зрня харак теристики воззрнй самого. Сологуба на жизнь. Если даже въ высочайшихъ пред ставителяхъ русской интеллигенци, въ этой соли земли русской,. Сологубъ видитъ только ничтожество и плоскость, то гд же и въ чемъ искать спасеня отъ Передонова и присныхъ его? И много ли тогда утшеня въ томъ, что Передоновъ сошелъ съ ума?

Передоновъ сошелъ съ ума, передоновщина осталась...

Вотъ откуда у. Сологуба этотъ страхъ жизни, вотъ чмъ страшна жизнь.

Жизнь Ч безсмысленна, жизнь Ч мщанство. А между тмъ цли, смысла, правды ищутъ вс, ищетъ и самъ Передоновъ. Есть же и правда на свт, Ч тоскливо дума етъ онъ, а авторъ прибавляеть отъ себя: да, вдь и Передоновъ стремился къ истин, по общему закону всякой сознательной жизни, и это стремлене томило его. Онъ и самъ не сознавалъ, что тоже, какъ и вс люди, стремится къ истин, и потому смут но было его безпокойство. Онъ не могъ найти для себя истины и запутался, и поги балъ (ibid., стр. 311). Вмсто истины Ч ложь, вмсто реальности Ч бредъ, та ма ленькая, срая, юркая недотыкомка, которая, быть можетъ, ярче всего воплощаетъ въ себ срое и ускользающее отъ ударовъ мщанство жизни. Для Передонова она-то и была той ложью, которую онъ принялъ за истину;

она была для него несомннне и реальне всей окружающей дйствительности. И не только для одного Передоно ва... Если несомннно, что въ Хлестаков и Чичиков заключена часть души самого Гоголя, то еще безспорне, что Передонова. Сологубъ нашелъ въ глубин самого себя, какъ это давно уже отмчено критикой *). Окончательно ли преодоллъ въ себ этого мелкаго бса. Сологубъ Ч объ этомъ говорить еще рано;

мы всегда имемъ предъ собою только прошлое писателя, а не его настоящее и будущее. А въ прошло мъ недотыкомка срая одинаково мучила и Передонова и. Сологуба. Передонова она лизмаяла, истомила зыбкою своею пляскою. Хоть бы кто-нибудь избавилъ, сло вомъ какимъ или ударомъ наотмашь. Да нтъ здсь друзей, никто не придетъ спасать, надо самому исхитриться, пока не погубила его ехидная (ibid., стр. 307) И отъ самого. Сологуба мы слышали буквально тождественное признане еще въ четвертой книг его стиховъ:

Недотыкомка срая Все вокругъ меня вьется да вертится...

Недотыкомка срая Истомила коварной улыбкою, Истомила присядкою зыбкою, Ч Помоги мн таинственный другь.

Недотыкомку срую Отгони ты волшебными чарами, Или наотмашь, что ли, ударами, Или словомъ завтнымъ какимъ.

Недотыкомку срую Хоть со мной умертви ты, ехидную...

Это Ч достаточно ясное совпадене... И не въ прав ли мы хотя бы по одному это му повторить о. Сологуб то самое, что онъ говоритъ о Передонов: лонъ не могъ найти для себя истины и запутался, и погибалъ?... Да,. Сологубъ не могъ найти для себя истины, не могъ найти выхода изъ поставленныхъ жизнью вопросовъ. А найти его необходимо, необходимо выйти изъ фатальнаго круга признанй:

Я безлпицей измученъ Жите кляну мое...

И еще, и еще разъ начинаетъ писатель искать ощупью дорогу, преломляя въ своемъ творчеств новые лучи, посылаемые жизнью. Одно время такимъ выходомъ. Сологубъ считалъ, какъ мы помнимъ, блаженное безуме;

но, во-первыхъ, это Ч не выходъ, а во вторыхъ Ч блаженное безуме не приходитъ къ человку по заказу: не угодно ли по лучить вмсто него мрачное и ужасное безуме Передонова... Другой выходъ Ч вра въ землю Ойле... Но и эта вра никогда не могла удовлетворить. Сологуба, смутно чувс твовавшаго вс ея внутрення противорчя... Теперь онъ ищетъ новый выходъ и хочетъ найти его въ той красот человческой жизни (или, врне, человческаго тла), въ той области прекраснаго, которую онъ склоненъ считать спасенемъ отъ передоновщины.

Вотъ почему въ Мелкомъ Бс исторя самого Передонова и всей этой кишащей вок ругъ него передоновщины идетъ чередуясь съ исторей отношенй Саши и Людмилы, исторей, на первый взглядъ какъ бы совершенно произвольно вставленной въ передо *) Въ предислови ко 2-му изд. Мелкаго Бса. Сологубъ протестуеть противъ такого утвержденя критики:

нтъ, мои милые современники, это о васъ написанъ Мелкй Бсъ, Ч говоритъ онъ. Да, конечно Ч это ло насъ;

но вдь Гоголь тоже писалъ ло насъ своего Чичикова и Хлестакова, и въ то же время писалъ ихъ съ себя... Одно другому не мшаетъ;

даже боле того Ч одно обусловливается другимъ.

новщину, а въ дйствительности тсно связанной съ нею. Красота Ч вотъ то завтное слово, которымъ. Сологубъ хочетъ отогнать отъ себя срую недотыкомку мщанства и побдить передоновщину жизни.

VI.

Еще въ первомъ сборник своихъ стиховъ. Сологубъ призывалъ эту ушедшую изъ мра красоту:

Гд ты длась, несказанная Тайна жизни, красота?

Гд твоя благоуханная, Чистымъ свтомъ осянная, Радость взоровъ, нагота?

Весь этотъ срый мръ передоновщины для. Сологуба суровъ и нелпъ: онъ Ч нмой и таинственный склепъ надъ могилой, гд скрыта навкъ красота... Надо разру шить этотъ склепъ, надо воскресить красоту и прежде всего Ч красоту человческаго тла. Мщанство въ своемъ отношени къ человческому тлу знаетъ только дв край ности: или откровенный развратъ, или лицемрную стыдливость, причемъ об эти крайности превосходно уживаются рядомъ одна съ другою въ одно и то же время и въ одномъ и томъ же человк. Съ одной стороны, современное мщанство покрываетъ человческое тло уродливыми одянями, единственная задача которыхъ Ч обез формить человческое тло, придать ему видъ приличный для общежитя;

съ дру гой стороны Ч нтъ той сексуальной извращенности, которую не просмаковало бы мщанство, для котораго человческое тло служитъ не предметомъ восхищеня, а предметомъ вожделня. Наготы, лосянной чистымъ свтомъ, мщанинъ не знаетъ и не переноситъ;

для него она всегда только объектъ грязныхъ мыслей и побужденй.

И вотъ почему капустный кочанъ негодуетъ на наготу лили и гордится тмъ, что вотъ я выучилъ людей одваться, ужъ могу себ чести приписать: на голышку-ко черыжку первую покрышку, рубашку, на рубашку стяжку, на стяжку подъ-одежку, на нее застежку, на застежку одежку, на одежку застежку, на застежку пряжку, на пряжку опять рубашку, одежку, застежку, рубашку, пряжку, съ боковъ покрышку, сверху покрышку, снизу покрышку, не видать кочерыжку. Тепло и прилично... (такъ иронизируетъ. Сологубъ въ своей сказочк Одежды лили и капустныя одежки).

И если подъ капустными одежками мщанинъ пытается лицемрно похоронить на готу, то это нисколько ему не мшаетъ смотрть на человческое тло только какъ на объектъ грязныхъ вожделнй. Какая ужъ тутъ чистымъ свтомъ осянная, радость взоровъ, нагота, если при одной мысли о нагот Передонова охватываютъ только грязно-эротическя мысли, паскудныя дтища его скуднаго воображеня (Мелкй Бсъ, стр. 49 Ч 50), если извращенность его чувства доходитъ до того, что онъ зами раетъ лотъ дикаго сладострастя при мысли о возможности связи съ дряхлой ста рухой, чуть тепленькой, отъ которой трупцемъ попахиваетъ (ibid., стр. 313)... И по прямой лини отъ Передонова идутъ вс эти quasi-эстеты нашихъ дней, вс эти глашатаи не красоты, а похоти;

между ними и. Сологубомъ Ч дистанця громадна го размра *). Для. Сологуба человческое тло Ч воплощене красоты, чистымъ свтомъ осянной;

а для всхъ этихъ пьяныхъ и грязныхъ людишекъ (повторимъ мы въ переносномъ смысл слова. Сологуба) это восхитительное тло является только *) За послднее время въ творчеств. Сологуба стали усиливаться и луранисто-садистическя черты (если. воспользоваться выраженемъ г-жи 3. Гиппусъ, см. Всы 1908 г., н. 2, стр. 73);

возможно поэтому, что въ дальнйшемъ его творчеств эпизодъ Саши съ Людмилой будетъ развитъ имъ съ точки зрня, не имющей ничего общаго съ лосянной чистымъ свтомъ наготой... Этимъ. Сологубъ покажетъ намъ, какъ ему трудно убить въ себ Передонова...

источникомъ низкаго соблазна. Такъ это и часто бываетъ, и воистину въ нашемъ вк надлежитъ красот быть попранной и поруганной (ibid., стр. 68).

Взамнъ такого отношеня къ красот человческаго тла. Сологубъ рисуетъ намъ наготу лосянную чистымъ свтомъ, и это не мшало бы понять всмъ блю стителямъ строгой нравственности, столь возмущеннымъ эпизодомъ съ Людмилой и Сашей въ Мелкомъ Бс и готовымъ счесть этотъ эпизодъ просто вкрапленнымъ въ романъ порнографическимъ элементомъ. Думать такъ Ч значитъ не понимать ни этого романа, ни всего творчества. Сологуба. Людмила и Саша для. Сологуба Ч не только не эпизодъ, а одинъ изъ центральныхъ пунктовъ романа, такъ какъ имен но въ красот. Сологубъ хочетъ найти выходъ изъ передоновщины. Мрачную, срую, безсмысленную жизнь онъ хочетъ осмыслить культомъ тла, чистымъ эстети ческимъ наслажденемъ, радостью взоровъ. Насколько это удается или неудается ему Ч мы скоро увидимъ;

теперь же достаточно подчеркнуть, что именно въ этомъ заключенъ весь смыслъ эпизода съ лязычницей Людмилой, влюбившейся въ подрост ка-гимназиста Сашу, который отвчаетъ ей такою же любовью, еще не осознавшей своей физологической подпочвы. Сколько прелести въ мр! Ч думаетъ Людми ла: Ч люди закрываютъ отъ себя столько красоты;

зачмъ?.. Точно стыдно имть тло, что даже мальчишки прячутъ его, Ч думаетъ она другой разъ... И, къ ужасу стыдливыхъ критиковъ Ч идейные предки которыхъ ужасались во время оно непри личю Графа Нулина, Ч она раздваетъ Сашу и цлуетъ его плечи... Да зачмъ теб это, Людмилочка? Ч спрашиваетъ Саша.

л Ч Зачемъ? Ч страстно заговорила Людмила. Ч Люблю красоту. Язычница я, гршница. Мн бы въ древнихъ Аинахъ родиться. Люблю цвты, духи, яркя одеж ды, голое тело. Говорятъ, есть душа. Не знаю, не видла. Да и на что она мн? Пусть умру совсмъ, какъ русалка, какъ тучка подъ солнцемъ растаю. Я тло люблю Ч силь ное, ловкое, голое, которое можетъ наслаждаться.

Ч Да и страдатъ вдь можетъ, Ч тихо сказалъ Саша.

Ч И страдать, и это хорошо, Ч страстно шепнула Людмила. Ч Сладко и когда больно, только бы тло чувствовать, только бы видть наготу и красоту тлесную...

(ibid., стр. 320 Ч З22).

Вотъ отвтъ. Сологуба на карамазовске вопросы. Оказывается, что красота не только открываетъ выходъ изъ передоновщины, но и оправдываетъ иррацональ ное по своей сущности зло;

вопросъ о людскихъ страданияхъ покрывается идеей кра соты страждущаго тла... Но въ томъ-то и бда, что именно только вопросъ покры вается лидеей, а вовсе не страданя тла Ч красотой его;

въ этомъ пункт напрасна попытка устранить съ дороги карамазовске вопросы повторенемъ излюбленнаго Достоевскимъ мотива: сладко и когда больно... И если даже сладко и больно относятся не къ двумъ различнымъ субъектамъ, созерцающему и страдающему, а къ одному и тому же, какъ мы скоро услышимъ отъ сологубовской Нюты Ермолиной, то все же на такомъ общемъ мст далеко не удешь. И при чемъ тлесная красота въ случа хотя бы съ тмъ мальчикомъ, котораго мать съ отцомъ замучили: долго пал кой били, долго розгами терзали? Вся красота всего мра Ч стоитъ ли она одной сле зинки этого замученнаго ребенка? Со стороны глядя Ч быть можетъ;

страдать Ч и это хорошо Ч но только когда страдаетъ другой... Вотъ и Людмила любитъ не только одно голое тло, которое можетъ наслаждаться, но любитъ и Его... знаешь... Рас пятаго... Знаешь, приснится иногда Ч Онъ на крест, и на тл кровавыя капельки (ibid., стр. 323), подобно тому какъ и Лиза (въ Братьяхъ Карамазовыхъ) хотла бы сидть противъ распятаго на крест и, глядя на его крестныя муки, сть лананасный компотъ... Но одно дло Ч сть ананасный компотъ, а другое дло Ч быть распя тымъ самому;

оправдывать страданя одного человка эстетическими переживанями другого человка Ч значитъ ставить въ причинную или телеологическую зависимость два явленя, связанныя исключительно своей одновременностью и ничмъ больше. Я поставилъ палку въ уголъ и въ тотъ же моментъ полилъ дождь Ч отсюда знаменитое умозаключене: baculus in angulo, ergo pluit... Пусть ананасный компотъ одновреме ненъ съ крестными муками, но значитъ ли это, что компотъ оправдываетъ эти муки?

И какя эстетическя переживаня могутъ оправдать человческую муку, если ее не оправдываетъ даже всемрная гармоня, даже будущее райское блаженство?

Нтъ, красота не лоправдываетъ жизни, не уравновшиваетъ человческя стра даня;

довольно и того, что она, быть можетъ, открываетъ выходъ изъ передоновщины;

съ этой послдней точки зрня особенно интересны вс сцены между Людмилой и Сашей, особенно въ ихъ сопоставлени съ аналогичными сценами между другими ли цами романа. Такое сопоставлене все время длаетъ самъ. Сологубъ, подчеркивая разницу между чистымъ свтомъ осянной наготой и грязнымъ мщанскимъ отно шенемъ къ ней;

это особенно слдовало бы имть въ виду тмъ читателямъ, которые возмущаются порнографичностью этого романа. Сологуба. Безпрестанно пред лагаетъ онъ читателю сравнивать отношене къ тлесной красоте с одной сторо ны Ч Саши и Людмилы, съ другой Ч пьяныхъ и грязныхъ людишекъ, Передонова и присныхъ его. Воистину въ нашемъ вк надлежитъ красот быть попранной и по руганной Ч говоритъ онъ про послднихъ;

и попираютъ они красоту тла не только закутывая его въ капустныя одежки, но и открывая его грубо и цинично. Культъ красо ты, культъ тла Ч это культъ. Сологуба;

но когда Грушина (въ Мелкомъ Бс) со бирается на маскарадъ и одвается головато, то авторъ замчаетъ отъ себя: все такъ смло открытое у Грушиной было красиво Ч но какя противорчя! На кож Ч бло шьи укусы, ухватки грубы, слова нестерпимой пошлости. Снова поруганная тлесная красота! (ibid., стр. 347). Еще боле намренно противопоставлены другъ другу главы ХII-ая и ХIII-ая романа: въ первой изъ нихъ обрисовываются чистымъ свтомъ осянныя отношеня Саши и Людмилы, а во второй, непосредственно рядомъ Ч ми молетная и циничная связь Передонова и Гудаевской;

и если блюстители мщанской нравственности, по всей вроятности, склонны будутъ снисходительно отнестись къ этой связи и строго осудить странныя отношеня Саши и Людмилы, то. Сологубъ, наоборотъ, осуждаетъ первую и пытается идеализировать вторыя. Удается ли это ему?

Или, иными словами: дйствительно ли найденъ выходъ изъ передоновщины? окон чательно ли побжденъ страхъ жизни? отогнана ли срая недотыкомка мщанства завтнымъ словомъ красота?

И да, и нтъ. Мы увидимъ ниже, что въ своей попытк выхода. Сологубъ несомннно стоялъ на врномъ пути въ томъ отношени, что онъ пересталъ искать цли и смысла жизни въ мр трансцендентнаго Ч на земл Ойле или въ царств бла женнаго безумя;

онъ ищетъ его въ мр имманентнаго Ч и не черезъ двсти-триста тъ, а немедленно, сейчасъ же, въ настоящй моментъ. И въ этомъ онъ правъ. Правъ ли онъ однако, когда весь смыслъ даннаго момента, всю полноту переживанй онъ хочетъ заключить въ рамки одного слова красота? Конечно нтъ, и по многимъ при чинамъ. Начать съ того, что весь эпизодъ Саши съ Людмилой, какъ выходъ изъ пе редоновщины Ч неубдителенъ. Саша и Людмила Ч это еще дти, т самыя дти, которыхъ. Сологубъ называетъ сосудами Божьей радости надъ землею и которыя пока еще свободны отъ гнетущаго вляня передоновщины;

но вдь этому леще и пока долженъ прйти конецъ. Безобразная бабища жизнь уже стоитъ за ихъ плечь ми, заглядывая въ ихъ лица глазами, полными угрозъ... Угрозы эти заключаются въ томъ, что физологическая подпочва отношенй Саши и Людмилы сдлается скоро для перваго настолько же ясной, насколько и для второй;

это подчеркиваетъ и самъ. Сологубъ (ibid., стр. 327 Ч З28). А когда Людмила дйствительно приготовишку родитъ, какъ слишкомъ преждевременно увряетъ всхъ Передоновъ, то въ чемъ же тогда будетъ выходъ изъ передоновщины? Этотъ фактъ опять вдвигаетъ автора въ об ласть обыденнаго, и ему приходится изобртать новые варанты лосянной чистымъ свтомъ красоты для избавленя отъ передоновщины. Такъ, напримръ, въ разсказ. Сологуба Красота (въ сборник Жало Смерти) мы снова встрчаемся съ попыт кой оправдать жизнь красотою.

Мы снова встрчаемся здсь съ Людмилой, но уже безъ Саши;

Елена Ч герои ня этого разсказа Ч влюблена въ свое тло, наслаждается его красотою и повторяетъ сама надъ собою то, что Людмила продлывала надъ Сашей. Своимъ одиночествомъ она спасается отъ передоновщины Ч но ненадолго: вдь она живетъ среди людей, она связана съ ними тысячью нитей. Закупорить окна и двери Ч еще не значитъ найти вы ходъ изъ передоновщины;

Елена сознаетъ это. Людей она не любитъ, потому что лони не понимаютъ того, что одно достойно любви Ч не понимаютъ красоты. О красот у нихъ пошлыя мысли, такя пошлыя, что становится стыдно, что родилась на этой земл. Не хочется жить здсь... А такъ какъ земли Ойле все равно нтъ, то единствен ное, что остается Ч покончить съ собою, уйти въ небыте. Такъ Елена и поступаетъ, и это Ч тоже своего рода выходъ изъ передоновщины;

но этотъ выходъ показываетъ, что. Сологубъ убдился, что словомъ красота отъ срой недотыкомки не зачура ешься.

Попытка найти спасене отъ безсмысленной передоновщины въ культ красоты человческаго тла оказалась полна невозможностями и противорчями.

VII.

Несмотря на вс эти невозможности и противорчя,. Сологубъ крпко дер жится за красоту, какъ за избавлене отъ мщанства жизни, какъ за спасене отъ стра ха;

онъ только расширяетъ рамки и отъ красоты тла переходитъ къ красот вооб ще, красот природы, красот духа, красот вымысла. Отъ мщанства жизни, отъ ея нелпости и безсмысленности онъ хочетъ спрятаться за стнами призрачнаго мра, за творенемъ своей собственной фантази;

въ этомъ Ч связь. Сологуба съ молодымъ русскимъ романтизмомъ, однимъ изъ крупныхъ представителей котораго онъ и яв ляется. Пусть жизнь безсмысленна, безцльна, пусть на земл царитъ передоновщи на;

не будемъ и искать смысла въ безсмысленномъ по существу, но уйдемъ отъ это го мра за предлы предльнаго, въ создаваемый нашей фантазей мръ четырехъ измренй Ч такъ говоритъ намъ поэтъ.

Не я воздвигъ ограду Ч Не мн ее разбить.

И что-жъ!

Найду отраду За той оградой быть.

И что мн помшаетъ Воздвигнуть вс мры, Которыхъ пожелаетъ Законъ моей игры?

Я призрачную душу До неба вознесу, Воздвигну Ч и разрушу Мгновенную красу.

Что бьется за стною Ч Не все ли мн равно!

Для смерти лишь открою Потайное окно.

Такъ говорилъ. Сологубъ въ начал четвертой книги своихъ стиховъ;

то же онъ повторяетъ и въ самое послднее время, въ своемъ роман Творимая легенда (Навьи Чары). Беру кусокъ жизни, грубой и бдной, и творю изъ него сладостную легенду, ибо я Ч поэтъ. Коснй во тьм тусклая, бытовая, или бушуй яростнымъ по жаромъ Ч надъ тобою, жизнь, я, поэтъ, воздвигну творимую мною легенду объ оча ровательномъ и прекрасномъ... Это достаточно опредленно сказано и, какъ гово рится, въ комментаряхъ не нуждается. Теперь становится ясно, какимъ образомъ. Сологубъ собирается зачураться отъ передоновщины словомъ красота: онъ хо четъ жить въ мр фантази, въ области творимой легенды, онъ пытается запереть ся отъ мра дйствительности, оградиться отъ него стною красоты своего вымысла.

Пусть жизнь человка и жизнь человчества равно безсмысленны Ч что бьется за стною Ч не все ли мн равно! Я, поэтъ, замкнусь въ башн своего творчества и буду творить жизнь по собственному усмотрню, ибо что мн помшаетъ воздвигнуть вс мры, которыхъ пожелаетъ законъ моей игры? Конечно, что помшаетъ! но разв это отвтъ на вопросы о смысл жизни?. Сологубъ и не собирается дать на нихъ отвтъ: чувствуя свое безсиле, онъ торопится уйти за стны творимой легенды...

Но если это не отвтъ, то во всякомъ случа это исходъ, спасене отъ передонов щины. И въ сущности вдь это только повторене словъ, когда-то сказанныхъ Иваномъ Карамазовымъ: ля не Бога не принимаю, я мра имъ созданнаго, мра-то Божьяго не принимаю и не могу согласиться принять.... Сологубъ тоже не принимаетъ окру жающаго его дйствительнаго мра, но зато хочетъ утшиться творчествомъ своего мра, создаваемаго художественнымъ произволомъ поэта, закономъ игры его во ображеня;

реалистическому мру передоновщины онъ хочетъ противопоставить ро мантическй мръ красоты. Вся область поэтическаго творчества явственно длится на дв части, тяготя къ одному или другому полюсу, Ч говоритъ. Сологубъ въ одной изъ позднйшихъ своихъ статей Демоны поэтовъ (въ журнал Перевалъ, 1907 г. №№ 7 и 12). Ч Одинъ полюсъ Ч лирическое забвене даннаго мра, отрицане его скудныхъ и скучныхъ двухъ береговъ, вчно текущей обыденности и вчно воз вращающейся ежедневности, вчное стремлене къ тому, чего нтъ. Мечтою строятся дивные чертоги несбыточнаго, и для предвареня того, чего нтъ, сожигается огнемъ сладкаго пснотворчества все, что есть, что дано, что явлено. Всему, чмъ радуетъ жизнь, сказано нтъ. Вчнымъ выразителемъ такого лирическаго отношеня къ мру является, по мнню. Сологуба, Донъ-Кихотъ, который изъ данной ему реальнымъ мромъ Альдонсы творитъ романтическй обликъ Дульцинеи Тобозской. Донъ-Ки хотъ зналъ, конечно, что Альдонса Ч только Альдонса, простая крестьянская двица съ вульгарными привычками и узкимъ кругозоромъ ограниченнаго существа. Но на что же ему Альдонса? И что ему Альдонса? Альдонсы нтъ. Альдонсы не надо. Аль донса Ч нелпая случайность, мгновенный и мгновенно изживаемый капризъ пьяной Айсы... И. Сологубъ такъ относится къ окружающей дйствительности: на что она ему? ея нтъ, ея не надо;

дйствительность Ч нелпая случайность, капризъ пьяной Судьбы... И это уже вполн опредленный отвтъ на вопросы о цли и смысл нашей жизни, жизни человка, жизни человчества: ни смысла, ни цли Ч нтъ, все случай но, все безцльно.

Зачмъ же мы живемъ? и стоитъ ли въ такомъ случа жить, играть какую-то без смысленную роль въ даволовомъ водевил? не проще ли сразу оборвать нить жиз ни, которую съ насмшливой улыбкой прядетъ намъ пьяная Айса? и не достойне ли человка самому задуть ту свчу, которую держитъ въ своихъ безстрастныхъ рукахъ Нкто въ сромъ? Мы еще увидимъ, какъ можно и какъ надо отвтить на таке вопро сы;

теперь же для насъ интересенъ только отвтъ самого. Сологуба. Этотъ отвтъ намъ извстенъ;

. Сологубъ скрывается отъ пьяной Айсы за стнами творимой легенды, отъ вульгарной Альдонсы за поэтическимъ обликомъ Дульцинеи, отъ передоновщины мра за красотою вымысла;

онъ живетъ красотою творимаго имъ мра, а въ пережи ваняхъ творчества онъ черпаетъ силы для побды надъ страхомъ жизни... Къ окружаю щей жизни онъ безразличенъ Ч не все ли ему равно, что бьется за стною? Ч къ ре альной, страдающей душ онъ глухъ. Но зато Ч ля призрачную душу до неба вознесу, я самъ Ч Айса своего мра и я живу лишь этимъ мромъ и для этого мра. Допустимъ, что это исходъ, но несомннно во всякомъ случа одно: это исходъ Ч вполн индивиду альный, обособляющй поэта отъ всего мра людей, замыкающй его стной одиночест ва. Конечно, поэту никто и ничто не можетъ помшать воздвигнуть т мры, которыхъ пожелаетъ законъ его игры;

но вдь законъ игры. Сологуба является закономъ только для одного его, вотъ чего не надо забывать. Божьяго мра не премлю, а свой мръ созидаю Ч пусть такъ;

но не будемъ забывать, что въ божьемъ мр живутъ люди, а въ своемъ мр живу одинъ ля. Окружая себя стной отъ вншняго мра, я тмъ са мымъ обрекаю себя на искусъ одиночества:

..........иди далеко, Или создай пустынный край, И тамъ безмолвно и одиноко Живи, мечтай и умирай, Ч слышимъ мы отъ поэта въ одномъ изъ позднйшихъ его стихотворенй (кн. Пламен ный Кругъ).

Боюсь ли я одиночества? Ч спрашиваетъ самъ себя. Сологубъ въ одномъ изъ послднихъ произведенй (Томлене къ инымъ бытямъ, мистеря) и отвчаетъ: если бы вампиры и кошмары оставили меня, я не былъ бы одинокъ. Изъ тьмы небытя извелъ бы я къ свту истиннаго инобытя иные сны, иныхъ вампировъ извелъ бы я отъ небытя. Источающихъ мою кровь и пожирающихъ плоть мою. Ибо я не люблю жизни, бабищи румяной и дебелой... Другими словами, одинъ законъ своей игры. Сологубъ замнилъ бы другимъ закономъ своей игры и утшался бы мыслью, что окруженный разными кошмарами своей фантази, разными тихими мальчиками и навьими чарами Ч онъ не одинокъ. Онъ можетъ этимъ утшаться, но намъ это ни сколько не мшаетъ считать такое сожительство съ вампирами своей фантази Ч са мымъ гнетущимъ одиночествомъ. Одиночество Ч къ этому сознательно шелъ и при шелъ. Сологубъ, подобно тому какъ за полъ-вка до него въ такомъ же одиночеств искалъ ршеня проклятыхъ вопросовъ Лермонтовъ, духовную зависимость отъ ко тораго. Сологуба мы уже подчеркивали. Одиночество Ч это полный разрывъ съ мщанствомъ, это категорическй отказъ принять окружающй мръ, это начало всякой трагеди;

одиночество Ч это попытка ршеня карамазовскихъ вопросовъ для одного себя: отметаю весь безсмысленный мръ, отвергаю жизнь человчества, какъ даволовъ водевиль Ч и остаюсь наедин съ своей душой... И загнанный страхомъ жизни и мщанствомъ въ одиночество, человкъ сперва вздыхаетъ полной грудью: на вершинахъ одиночества легко дышится посл затхлой атмосферы передоновщины;

страхъ одиночества пока еще не даетъ себя чувствовать. Быть съ людьми Ч какое бре мя! Ч восклицаетъ поэтъ;

свобода Ч только въ одиночеств, ля хочу... быть одинъ, всегда одинъ... И. Сологубъ подбадриваетъ себя мыслью о гордомъ одиночеств, не только не страшномъ, но даже желанномъ.

Я одинъ въ стран пустынной, Ч слышимъ мы въ это время отъ. Сологуба, Ч Но услады есть въ пути:

Улыбаюсь, забавляюсь, Самъ собою вдохновляюсь, И не скучно мн итти...

Но это только до поры до времени. Скоро даетъ себя знать ужасъ одиночества, ужасъ, бывшй удломъ Лермонтова и такъ генально воплощенный имъ въ Демон, который на вершинахъ одиночества томится необходимостью жить для себя, скучать собой и всю жизнь безъ раздленья и наслаждаться и страдать... Тутъ уже и мысль о гордомъ одиночеств не спасаетъ человка. Гордое одиночество! Ч восклицаетъ по этому поводу Л. Шестовъ, которому въ этомъ вопрос и книги въ руки, какъ мы еще увидимъ: Ч гордое одиночество! Да разв современный человкъ можетъ быть гордымъ наедин съ собою? Предъ людьми, въ рчахъ, въ книгахъ Ч дло иное. Но когда никто его не видитъ и не слышитъ,... когда его покидаютъ люди, когда онъ ос тается наедин съ собой, онъ поневол начинаетъ говорить себ правду, и, Боже мой, какая это ужасная правда! Эта правда Ч ужасъ одиночества, эта правда Ч смутное признане того, что я такой же, какъ и вс, что никакого новаго мра я не воздвигну и что творимая мною легенда только дтская сказка, которой я хочу обмануть свое оди ночество;

эту правду сознаетъ и самъ. Сологубъ: Я живу въ темной пещер, Ч го воритъ онъ: вотъ во что превращается мръ. Сологуба! И дале (это стихотворене читатель найдетъ въ книг Пламенный Кругъ):

Въ моей пещер тсно и сыро, И нечмъ ее согрть.

Далекй отъ земного мра, Я долженъ здсь умереть.

Посл такого сознаня уже никакя услады на пути не остановятъ на себ взора из мученнаго человка, тутъ ему уже не до улыбокъ и не до забавъ. Говоря о Л. Андреев и о Л. Шестов, мы еще остановимся на томъ ужас одиночества, который коснулся своимъ крыломъ и. Сологуба;

послднему пришлось спасаться отъ одиночества такъ же, какъ раньше онъ пытался спастись отъ мщанства жизни. Но гд найти спасене?

И. Сологубъ поступилъ, какъ тотъ знаменитый жоржъ-зандовскй герой, который, чтобы спастись отъ дождя, бросился въ воду: чтобы спастись отъ ужаса одиночества,. Сологубъ съ головою бросился въ солипсизмъ.

VIII.

Одиночество не страшно, ибо я во всемъ и все во мн. Вн моего ля нтъ воле выхъ актовъ, нтъ ничего;

мръ есть только моя воля, только мое представлене. Къ этому циклу идей. Сологубъ съ самаго начала своего творчества подходилъ медлен ными, но врными шагами. Еще въ первой книг своихъ стиховъ онъ былъ близокъ по настроеню къ солипсизму въ нкоторыхъ стихотвореняхъ неопредленно-панте истическаго характера (см., напр., Чтo вчера пробгало во мн и По жестокимъ пу тямъ бытя). Въ третьей книг стиховъ онъ уже вполн опредленно излагаетъ свой символъ вры:

Я любуюсь людской красотою, Но не знаю, что стало бы съ ней, Вдохновенной и нжной такою, Безъ дыханя жизни моей.

Обращаю къ природ я взоры И склоняю внимательный слухъ, Ч Только мой вопрошающй духъ Оживляетъ нмые просторы.

И, всемрною жизнью дыша, Я не знаю конца и предла:

Для природы моей я Ч душа, И она мн Ч послушное тло.

Дальше Ч больше. Весь отдлъ Единая воля (одиннадцать стихотворенй въ книг Пламенный Кругъ) проникнутъ такими настроенями;

не мало ихъ и въ дру гихъ книгахъ. Сологуба. Это Я своею волей жизнь къ сознаню вознесъ;

Я Ч все во всемъ, и нтъ Иного;

весь мръ Ч одно мое убранство, мои слды;

Я самъ Ч тво рецъ, и самъ Ч свое творенье, безстрастенъ и одинъ;

Я одинъ въ безбрежномъ мр, Я обманъ личинъ отвергъ;

ли надъ тобою, мать-природа, мои законы Я воздвигъ, и т. д., и т. д. Вы видите разницу: раньше былъ законъ моей игры, который, разумется, не имлъ никакого общаго значеня Ч и тогда одиночество отъ мра оказалось страш нымъ;

теперь этотъ дтскй законъ игры обратился въ мровые законы Ч и поэту уже не страшно въ гордомъ одиночеств:

Я Ч Богъ таинственнаго мра, Весь мръ въ однхъ моихъ мечтахъ...

Теперь ничто не страшно Ч даже мровое зло, даже людскя страданя, даже без смыслица жизни;

а если и страшно, то есть простое средство разъ навсегда покончить со всмъ этимъ зломъ: мръ весь во мн. Но страшно, что онъ таковъ, каковъ онъ есть Ч и какъ только его поймешь, такъ и увидишь, что онъ не долженъ быть, по тому что онъ лежитъ въ порок и во зл. Надо обречь его на казнь Ч и себя вмст съ нимъ... Съ этими словами Елена (изъ знакомаго уже намъ разсказа Красота) убиваетъ себя, и хотя посл этого мровое зло остается какимъ было и раньше, но это не мшаетъ. Сологубу продолжать свое самоутверждене и послдовательно развивать философю солипсизма. Появляются такя произведеня. Сологуба, какъ Литургя Мн, Я;

книга совершеннаго самоутвержденя, Человкъ человку Ч дьяволъ и т. п. Солипсизмъ вполн послдовательно приводитъ здсь поэта къ фи лософи абсолютнаго эгоизма;

знакомые уже намъ мотивы его творчества находятъ здсь свое завершене. Такъ, напримръ, въ Литурги Мн (см. Всы, 1907 г., № 2) мы слышимъ знакомый мотивъ:

Законъ моей игры Исполню до конца.

Я создалъ вс мры, Но самъ Я безъ внца.

Безсиленъ Я и малъ.

Блаженная игра.

Кто тайну разгадалъ?..

Кто тайну разгадалъ? Ч Разумется,. Сологубъ;

и тайна эта, какъ намъ извстно, заключается въ томъ, что все Ч Я. И все, что есть, то Ч Я, что въ каж домъ дух, въ каждомъ тл, все Ч Я. И все лишь только Я, Ч какъ мы слышимъ отъ. Сологуба въ той же Литурги Мн. Еще опредленне и энергичне исповдуетъ намъ свою вру. Сологубъ въ своей книг совершеннаго самоутвержденя Ч кни га эта умщается на четырехъ страницахъ Ч озаглавленной Я (см. Золотое Руно, 1906 г. № 2). Большинству читателей эта книга, по всей вроятности, совершенно неизвстна, а потому мы приведемъ изъ нея выдержки, тмъ боле, что въ нихъ выяс нится оправдане мра. Сологубомъ съ точки зрня его солипсизма. Благословенно все и во всемъ, Ч провозглашаетъ нашъ авторъ, Ч въ неизмримости пространствъ и въ безпредльности временъ, и въ иныхъ обитаняхъ, здсь и далече, и жизнь, и смерть, и расцвтане, и увядане, благословенны радость, и печаль, и всякое дыхане, Ч ибо все и во всемъ Ч Я, и только Я, и нтъ иного, и не было, и не будетъ... Любопытно это либо въ устахъ солипсиста: когда онъ къ человческимъ страданямъ подходилъ отъ вншняго мра Ч онъ ихъ проклиналъ, такъ какъ видлъ ихъ безсмысленность;

теперь, излучая все изъ своего ля, онъ все благословляетъ, ибо Ч все и во всемъ Я... Въ этомъ Ч первый актъ самоутвержденя и прятя мра, какъ эманаци ля. Дальше: Я создалъ и создаю времена и пространства, и еще иныя, безчисленныя обители. Во вре менахъ явленя помстилъ Я, и вс явленя Ч Мои... И всякая мечта Моя воплощена, ибо она Ч Моя. И нтъ вн Меня бытя, ни возможности бытя. Всякое помышлене Ч во Мн, и всякое явлене Ч отъ Меня и ко Мн, ибо все и во всемъ Ч Я, и только Я, и нтъ иного, и не было, и не будетъ... Только непонятная скромность помшала наше му автору сказать еще опредленне: все Ч едоръ Сологубъ, всякое явлене Ч отъ едора Сологуба и къ едору Сологубу, ибо все и во всемъ Ч едоръ Сологубъ и только едоръ Сологубъ, и нтъ иного, и не было, и не будетъ... Но странное дло:

все Ч Я Ч это звучитъ гордо;

а стоитъ только раскрыть скобки, какъ гордыя фразы начинаютъ звучать курьезно... Но если все есть едоръ Сологубъ и едоръ Сологубъ есть все, то слдовательно и вс мы Ч только состояня сознаня едора Сологуба? Ка залось бы, что нашъ авторъ сперва даетъ именно такой отвтъ: вдь мы слышали отъ него Ч ля одинъ въ безбрежномъ мр, я обманъ личинъ отвергъ;

и теперь въ своей книг онъ повторяетъ Ч раздленные и многообразные лики Ч вс они только личины Мои... Но доходить по этому пути до крайнихъ выводовъ. Сологубъ все же не ршается. Все есть Ч Я, попрежнему утверждаетъ онъ, но кром того есть и непостижимая Тайна Моя, Тайна о томъ, что не-Я... И если есть жизнь иная... о, безликая Тайна Моя! Ты Ч Моя, но Ты Ч не Я. Тайна Моя, Ты Ч Отрицане Мое...

Въ противоположности между Я и Ты. Сологубъ ищеть теперь объясненя всему злу, существующему въ мр, всему мщанству, всей передоновщин;

этой иде по священа его статья Человкъ человку Ч дьяволъ (см. Золотое Руно, 1907 г., № 1).

Тутъ все дьяволъ мутитъ, расщепляя единое Я на миллоны различныхъ ты;

при единомъ Я все такъ ясно, такъ понятно, а при тысячахъ тысячъ ты Ч вся стройность мропониманя разсыпается и передъ нами снова безсмысленная жизнь, требующая оправданя. Тутъ все дьяволъ мутитъ:. Сологубъ совершенно убжденъ въ этомъ.

Когда. Сологубъ утверждаетъ, что Я во всемъ и все во Мн, то ему слышится смхъ мщанства: глупыя сказки! Я Ч оаннъ, и жена моя Ч Маря. Вотъ тамъ родствен ники и друзья наши, Лазарь и Мара, и другая Маря, и третья. И Лука. И Клеопа.

И другихъ такъ много. И все разные... Лука любитъ лукъ, а Клеопа Ч персики...

Вотъ это-то и есть козни дьявольскя: лузнаю стараго, злого врага... Дьяволъ смется надо Мною, питъ злыя, искаженныя хари, и отводитъ Мои глаза. Ч Вотъ, говоритъ онъ, Лука, а вотъ Клеопа, а гд же ты? Ч Гд же Я? Такъ... предо Мною раскрывается противоположность: необходимое единство Мое и злобное, случайное Мое разъеди нене... Дьяволъ прячется подъ уродливыми, слпленными имъ харями, и визжитъ, и хохочетъ, и гнусныя придумываетъ слова, издваясь надъ Моею врою, надъ Моимъ откровенемъ, надъ Моимъ страстнымъ зовомъ. Тысячеголосый вой подъемлетъ онъ вокругъ Меня, и дразнитъ Меня миллонами красныхъ языковъ, покрытыхъ бшеною слюною. Вопитъ подъ неисчислимостью уродливыхъ масокъ:

Ч Ты Ч глупый и смшной, Иванъ Иванычъ!

Ч Я лучше тебя.

Ч Я здсь самый главный, а не ты.

Ч У меня больше денегъ, чмъ у тебя.

Ч У меня есть любовница, очень дорогая.

Ч Можетъ быть, и ты хочешь быть такимъ же хорошимъ, какъ я? Ну, что же, состязайся.

Ч Жизнь Ч борьба.

Кривляются, орутъ. Ну васъ къ чорту!

Да они отъ чорта и есть. Ихъ чортомъ не испугаешь. Разв вы не видите, каке они плоске и срые? Вс черти Ч плоске и срые.

Вс люди Ч неужели вс? Ч плоски и сры. Люди Ч черти. Неужели и вправду черти?

Да, насколько они Ч не-Я.

Дьявольскую злобу питаютъ они другъ къ другу. Они придумываютъ одинъ о другомъ страшныя, тяжелыя, черныя слова, которыя прожигаютъ душу до дыръ. Они куютъ цпи, тяжкя, какъ свинецъ смерти, и липкя, какъ мерзкая паутина злого паука.

Они берутъ въ свои руки того, кто случайно слабъ, и бьютъ его долго и безпощадно...

Двушку поймаютъ на площади, оголятъ, нагайками бьютъ, животъ разорвутъ, до смерти замучатъ. Загонятъ людей въ домъ и сожгутъ. И пляшутъ вокругъ пожарища, внимая дикому вою сожигаемыхъ. Какая адская мука Ч горть живьемъ въ дьяволь скомъ огн земного мучительства! Кто же мучительствуетъ? Человкъ или Дьяволъ?

Человкъ человку Ч Дьяволъ...

Извиняюсь за длинную цитату, но она очень характерна. Если отвлечься отъ того горделиваго юродства, которое, вопреки всмъ намренямъ автора, сквозитъ въ каж дой строк его самоутвержденя и часто длаетъ. Сологуба дйствительно высо ко-комичнымъ тамъ, гд онъ хочетъ быть глубоко-трагичнымъ, то во всемъ вышепри веденномъ мы встртимъ типичное ршене знакомыхъ уже намъ вопросовъ съ точки зрня сологубовскаго солипсизма. Все зло мра Ч въ случайномъ и кажущемся разъ единени;

надо преодолть очевидность множества и увровать въ непреложность своего единства съ мромъ;

надо не разсуждать, а врить. Надо врить, что и Лука, и Клеопа, и вс миллоны людей Ч только личины, только безвольные автоматы, и что только мое ля истинно, нераздлимо и едино. Въ царств этихъ личинъ Ч зло, насиле, страдане;

но все это только фатаморгана, козни дьявола. Въ дьявольскомъ огн земного мучительетва горятъ и страдаютъ маронетки, разыгрывающя нелпый даволовъ водевиль;

но я, Иванъ Иванычъ, этого мра не принимаю, боле того Ч я не признаю его реально существующимъ. Существую только Я *).

Все и во всемъ Ч едоръ Сологубъ и только едоръ Сологубъ: мы не хотимъ ут верждать, чтобы именно такова была скрытая мысль нашего автора. Весьма возмож но, что для того и пестритъ онъ такъ этими личными мстоименями съ прописной буквы, чтобы подчеркнуть общее значене этого единичнаго ля;

возможно, что онъ желаетъ только внушить своимъ слушателямъ, какъ каждый изъ нихъ долженъ отно ситься къ своему ля: совершенное самоутверждене Ч задача каждаго и всхъ. Но если и таковъ взглядъ. Сологуба, то онъ еще сгущаетъ т противорчя, изъ кото рыхъ соткано все творчество этого автора. Какъ? Каждый можетъ примнить къ себ это сологубовское Я? Каждый Ч а значитъ и Клеопа и Лука? Но вдь это именно то разъединене, то раздлене, отъ котораго. Сологубъ бжалъ къ солипсизму!

Вдь это снова возвращене къ тому мру дйствительности, который можно не при нять, но уже нельзя не признать! И опять съ прежней силой возникаютъ старые ка рамазовске вопросы, опять мровое зло является не фатаморганой, но реальнымъ фактомъ, отъ котораго не зачураешься никакими словами;

не личины, а реальные, живые люди горятъ живьемъ на дьявольскомъ огн земного мучительства... Если же отъ этихъ выводовъ. Сологубъ укроется на вершинахъ послдовательнаго со липсизма и объявитъ, что все есть едоръ Сологубъ и едоръ Сологубъ есть все, то и это не подвинетъ ни на одинъ шагъ ршене карамазовскихъ вопросовъ. Благо словенно все и во всемъ, Ч утшаетъ насъ. Сологубъ, Ч...ибо все и во всемъ Ч Я, и только Я, и нтъ иного, и не было, и не будетъ... Очень благодарны, благодаримъ покорно, но отъ такого утшеня отказываемся, такъ какъ логика такого утшеня *) См. на эту же тему статью. Сологуба Театръ единой воли.

намъ кажется очень подозрительной... Благословенно все и во всемъ, ибо все и во всемъ Ч Я;

но если это все включаетъ въ себя и мровое зло, съ которымъ не мо жетъ примириться Иванъ Карамазовъ, то не отвтитъ ли послднй обратной фра зой: проклинаю все и во всемъ, проклинаю и самое Я. И если даже я, Иванъ Карама зовъ, только состояне сознаня какого-то всеобъемлющаго Я (будь то Господь Богъ или едоръ Сологубъ Ч безразлично), то и въ такомъ случа я не принимаю окру жающаго меня мра. Я проклинаю его.

Одно изъ двухъ: или послдовательнйшй солипсизмъ, или признане бытя другихъ людей. Солипсизмъ, послдовательно проведенный, является логически не опровержимымъ, какъ уже давно извстно;

но онъ совершенно безсиленъ разршить карамазовске вопросы. Если жизнь другихъ людей и объясняется, какъ состояне мо его сознаня, то зато вдь моя жизнь, жизнь единаго сознающаго, остается совершенно необъяснимой и неосмысленной;

если страданя людей оказываются только тнью, видимостью, такъ какъ и людей-то этихъ не существуетъ, то зато вдь мои страданя, мои безвинныя муки остаются неоправданными! Мы видли однако, что такой точ ки зрня чистаго солипсизма. Сологубъ не выдерживаетъ до конца: кром ля у него появляется и сознающее ты, которое длаетъ солипсизмъ. Сологуба уязви мымъ даже логически. На вершинахъ чистаго солипсизма человка съ еще большей силой охватываетъ ужасъ одиночества;

и поистин искать отъ одиночества спасеня въ солипсизм не боле цлесообразно, чмъ, укрываясь отъ проливного дождя, бро ситься въ воду.

IX Но если не солипсизмъ, то Ч признане бытя другихъ людей: это вторая и по слдняя возможность;

признане бытя другихъ, а значитъ признане дйствительнос ти всего того мра человческой муки, безсмысленной жизни, безцльной смны яв ленй, отъ котораго такъ безрезультатно всегда убгалъ. Сологубъ и отъ котораго тщетно пытался зачураться всякими громкими словами. Мы видли, сколько выхо довъ изъ этого жизненнаго тупика перепробовалъ. Сологубъ Ч и все безрезультат но;

остался одинъ, послднй выходъ Ч и его надо испробовать. Этотъ выходъ Ч не отвержене, а приняте мра во всей его сложности, искане цли не въ будущемъ и трансцендентномъ, а въ имманентномъ и настоящемъ. Вмсто того, чтобы убгать отъ жизни, искать выхода на разныхъ необитаемыхъ вершинахъ, надо остановиться и посмотрть жизни въ глаза;

вмсто того, чтобы обольщать себя иллюзями и вмсто Альдонсы видть Дульцинею, надо Альдонсу обращать въ Дульцинею;

а кром того Ч и Альдонса, по свидтельству Сервантеса, была молодой и хорошенькой... И. Сологубъ ршается испробовать такой выходъ;

этимъ объясняются т примири тельные мотивы, которые мы находимъ въ его творчеств.

Кстати, небольшое отступлене: надо замтить, что вс т попытки. Сологуба, о которыхъ мы говорили выше, вовсе не шли въ отмчавшемся нами порядк и послдовательности: почти вс он были у него одно-временны, хотя въ разныя време на та или иная и выступала на первый планъ. Это надо особенно подчеркнуть, такъ какъ это характерная для. Сологуба черта, которой онъ рзко отличается, напримръ, и отъ Л. Шестова и отъ Л. Андреева. Развите мровоззрня послднихъ можетъ быть условно представлено одной длинной и послдовательно развивающейся нитью;

у. Сологуба, наоборотъ, мы имемъ цлый рядъ отдльныхъ нитей, развивающихся одновременно и то переплетающихся, то расходящихся. Вотъ почему съ самыхъ пер выхъ его произведенй намчаются т мотивы, которые потомъ, въ одинъ изъ момен товъ его творчества, длаются временно главенствующими;

вотъ почему на предыду щихъ страницахъ намъ часто приходилось возвращаться къ истокамъ его творчества и повторять: леще въ первомъ сборник стиховъ. Сологуба..., леще въ одномъ изъ первыхъ его произведенй... и т. п.;

вотъ почему, наконецъ, у. Сологуба такая масса противорчй, быстрой смны настроенй и взглядовъ. Въ этомъ отношени онъ, быть можетъ, наиболе перемнчивый и текучй изъ нашихъ поэтовъ, хотя критика и читатели чаще всего считаютъ его неизмннымъ и установившимся. Такое мнне ос новано на аберраци зрня: элементы этихъ текучихъ взглядовъ. Сологуба мож но встртить у него такъ давно, что дйствительно создается иллюзя, будто одинъ. Сологубъ въ быстрой смн нашихъ литературныхъ теченй ляко столпъ, невре димъ стоитъ...

Мотивы прятя жизни, проявляющеся у. Сологуба въ творчеств послдняго времени, тоже встрчались еще въ самомъ начал этого творчества;

уже давно онъ стремился не отринуть мръ, а сказать ему да, не измышлять Дульцинею, а взгля нуть на Альдонсу. Благословляю, жизнь моя, твои печали Ч этотъ примиритель ный мотивъ идетъ въ творчеств. Сологуба отъ самыхъ первыхъ его произведенй.

Его сердце.....жаждетъ воли Ненавидть и любить, Изнывать отъ горькой боли, Преходящей жизнью жить;

поэтъ доволенъ настоящимъ Ч полднемъ радостнымъ и тьмой;

онъ увщаваетъ насъ любить жизнь, дней тоской не отравляя, все вокругъ себя любя, онъ съ мромъ тсне сплетаетъ печальную душу свою... (изъ второй книги стиховъ). И мотивы эти проходятъ черезъ все творчество. Сологуба, рядомъ съ мотивами отрицаня мра, рядомъ съ настроенями скорби и отчаянья;

любовь къ жизни и ко всему земному такъ же присуща. Сологубу, какъ и другя уже знакомыя намъ настроеня. Въ третьей и четвертой книг стиховъ мы снова и неоднократно встрчаемся съ этими мотивами прятя мра и жизни. Вольный втеръ поеть нашему автору про блаженство бытя;

поэтъ чувствуетъ свою неразрывную связь съ землею и со всмъ земнымъ, ибо Возставилъ Богъ меня изъ влажной глины, Но отъ земли не отдлилъ.

Родныя мн Ч вершины и долины, Какъ я себ, весь мръ мн милъ.

Онъ принимаетъ весь мръ въ его цломъ, не отвергая ничего, онъ торопится принять его, пока еще есть время:

Я люблю мою темную землю, И въ предчувстви вчной разлуки Не одну только радость премлю, Но, смиренно, и тяжкя муки.

Ничего не отвергну въ созданьи...

Такъ говорилъ поэтъ еще на рубеж между девяностыми и девятисотыми го дами, до перода своего воинственнаго солипсизма и абсолютнаго самоутвержденя.

Теперь, стоя въ конц этого перода, въ самое послднее время. Сологубъ снова вы двигаетъ впередъ этотъ мотивъ своего творчества, это пряте мра и жизни. Конечно, это не значитъ, чтобы поэтъ отказался творить легенду: романтическя черты творчест ва. Сологуба настолько опредленны, что онъ не погаситъ ихъ въ себ никакимъ прятемъ мра;

никогда поэтъ не разстанется со своей Дульцинеей Тобозской... Но въ то же время онъ не отвергаетъ, а принимаетъ и реалистическую Альдонсу, онъ не хочетъ ограничиться однимъ рзкимъ нтъ, однимъ категорическимъ отрицанемъ мра. Я хочу быть покорнымъ до конца, Ч говоритъ. Сологубъ въ знакомой уже намъ стать Демоны поэтовъ, Ч я влекусь нын къ тому полюсу поэзи, гд вчное слышится да всякому высказываню жизни. Не стану собирать въ одинъ плнительный образъ случайно-милыя черты, не скажу: Ч нтъ, не козломъ пахнетъ твоя кожа, не лукомъ несетъ изъ твоего рта, ты свжа и благоуханна, какъ саронская лиля, и ды хане твое слаще духа кашмирскихъ розъ, и сама ты Дульцинея, прекраснйшая изъ женщинъ. Но покорно признаю: да, ты Альдонса. Подойти покорно къ явленямъ жизни, сказать всему да, принять и утвердить до конца все являемое Ч дло великой трудности... Это уже не тотъ Сологубъ, который утверждалъ когда-то: ля съ тмъ, что явлено, враждую;

теперь онъ, не отказываясь отъ мра своей фантази, въ то же время не отвергаетъ и окружающаго его мра. Всякое истинное творчество, по мнню. Сологуба, должно быть сочетанемъ да и нтъ, реализма и романтизма или, какъ ихъ называетъ. Сологубъ, ирояическихъ и лирическихъ моментовъ. Лирика всегда говоритъ мру нтъ, лирика всегда обращена къ мру желанныхъ возможнос тей, а не къ тому мру, который непосредственно данъ;

лироня, наоборотъ, всегда говоритъ мру да и всегда обращена лицомъ къ мру непосредственно даннаго;

лирика рисуетъ намъ Дульцинею, ироня описываетъ Альдонсу. Сочетане этихъ элементовъ является признакомъ всякой истинной поэзи;

въ вид примра. Сологубъ указыва етъ на героиню своего романа Тяжелые сны Ч Нюту Ермолину, которая приняла мръ кисейный и мръ пестрядинный и стала дульцинированной Альдонсой... И. Сологубъ тоже хочетъ принять оба эти мра. Онъ продолжаетъ говорить нтъ дан ному мру для того, чтобы восхвалить мръ, котораго нтъ, который долженствуетъ быть, который Я хочу;

онъ не отвергаетъ Дульцинею, но въ то же самое время онъ не отвергаетъ и Альдонсу. Онъ стремится къ сочетаню обоихъ элементовъ. И если въ своей Нют Ермолиной онъ хочетъ видть, по его же выраженю, дульцинированную Альдонсу, то въ одномъ изъ послднихъ своихъ произведенй, въ трагеди Побда смерти, онъ выводитъ на сцену лальдонсированную Дульцинею... Въ пролог къ этой трагеди, озаглавленномъ Зминоокая въ надменномъ чертог, мы имемъ пе редъ собою въ качеств дйствующаго лица съ одной стороны Альдонсу, именуемую королевою Ортрудою, а съ другой Ч Дульцинею, именуемую Альдонсою... Дуль цинея эта носитъ воду, моетъ полы и вс считаютъ ее крестьянской двкой Альдонсой и бьютъ ее;

а она все ждетъ поэта, который лувнчаетъ красоту и низвергнетъ безоб разе... Донъ Кихотъ въ Альдонс видлъ Дульцинею;

здсь, наоборотъ, Дульцинею принимаютъ за Альдонсу... И поэтъ долженъ увнчать красоту, не видную подъ мас кой обыденности, онъ долженъ увнчать, воспть, полюбить листинную красоту этого мра, очаровательницу Дульцинею во образ зминоокой Альдонсы... *).

. Сологубъ Ч типичный романтикъ, а потому не трудно предсказать, что вс его попытки примириться съ Альдонсой раньше или позже обречены на неудачу;

но любопытно уже то, что нашъ авторъ видитъ теперь невозможность остаться при од ной Дульцине, при одномъ мр своей фантази, Ч такъ или иначе, но этотъ мръ надо дополнить мромъ реальнаго, прятемъ Альдонсы. Надо принять данный мръ.

И. Сологубъ уже не считаетъ свое ля единымъ въ мр;

онъ уже не утверждаетъ, какъ прежде: ля обманъ личинъ отвергъ, раздленные и многообразные лики Ч вс они только личины Мои... Наоборотъ, онъ признаетъ теперь эти личины, при знаетъ существоване многообразныхъ ты, которые казались ему раньше только насмшкой надъ нимъ дьявола;

онъ преодолваетъ былое свое горделивое юродство и снова входитъ человкомъ въ человческй мръ:

*) Этотъ же циклъ идей мы находимъ въ любопытномъ предислови. Сологуба къ его переводамъ изъ П. Верлена, въ его стать Мечта Донъ-Кихота (Золотое Руно, 1908 г., н. 1) и др.

Преодоллъ я дикй холодъ Земныхъ страданй и невзгодъ, И снова непорочно молодъ, Какъ въ первозданный майскй годъ.

Вернувшись къ ясному смиренью, Чуже лики вновь люблю, И снова радуюсь творенью, И все цвтущее хвалю, Ч говоритъ намъ поэтъ въ одномъ изъ послднихъ своихъ стихотворенй (кн. Пламен ный Кругъ). И, какъ видимъ, это дйствительно возвратъ къ тому настроеню и тмъ мотивамъ, которые мы слышали отъ. Сологуба еще въ начал его творчества.

И съ этой точки зрня прятя мра. Сологубъ находитъ оправдане и мру и жизни. Мы уже видли, въ чемъ хочетъ найти это оправдане. Сологубъ Ч въ красот, и тогда уже отмтили ту долю правды, которая скрыта въ такомъ отвт;

возобновимъ теперь это въ памяти на отдльномъ примр. Люблю красоту, Ч страстно говоритъ Людмила: Ч...люблю цвты, духи, яркя одежды, голое тло. Го ворятъ, есть душа. Не знаю, не видла. Да и на что она мн? Пусть умру совсмъ, какъ русалка, какъ тучка подъ солнцемъ растаю. Я тло люблю Ч сильное, ловкое, голое, которое можетъ наслаждаться... Ошибочно, разумется, думать, что въ этомъ Ч вся правда: правда шире этого узкаго самоограниченя красотою;

но въ этомъ несомннно есть доля правды, заключающаяся въ томъ, что смысла жизни надо искать не въ буду щемъ, не на земл Ойле, не въ ZukunstaatТе, не черезъ двсти-триста тъ, а въ пере живаняхъ каждаго даннаго момента. Жизнь наша получаетъ непосредственный Ч но не объективный, а субъективный Ч смыслъ, если мы поймемъ, что не будущее осмы сливаетъ нашу жизнь, а настоящее, что не на неб, а на земл можемъ мы найти свои идеалы. И самъ. Сологубъ готовъ признать это:

.....небо далеко, И даже Ч неба нтъ.

Пойми Ч и жить легко, Вдь тутъ же, съ нами, свтъ.

Огнемъ горитъ эфиръ, И ярки наши дни...

Правда, тутъ же. Сологубъ говоритъ о себ: но онъ любилъ мечтать о пресвя той звзд, какой не отъискать нигд, Ч увы! Ч нигд! (кн. Пламенный Кругъ). Да, лонъ любилъ мечтать Ч мы это знаемъ, мы это видли;

онъ пробовалъ и пробуетъ то спрятаться за стнами творимой легенды, то утшиться мыслью о звзд Ойле, которой нигд, Ч увы! Ч нигд не отъискать... И иногда ему надодаетъ искать смыслъ жизни за предлами предльнаго. Искать смыслъ и цль жизни человка и жизни человчества гд-то впереди, возлагать надежды на безсмерте духа или без смерте человчества, на далекое грядущее Ч дло религозной вры. Блаженъ, кто вруетъ;

. Сологубъ не вритъ. Его правда въ томъ, что онъ строитъ свое оправдане жизни, видитъ смыслъ ея не въ будущемъ, а въ настоящемъ:

Живи и знай, что ты живешь мгновеньемъ, Всегда иной, Грядущимъ тайнамъ, прежнимъ откровеньямъ Равно чужой.

И думы знойныя о тайной цли Всебытя Умрутъ, какъ звонъ расколотой свирли На дн ручья...

Пусть это не совсмъ такъ, пусть и прежня откровеня и грядущя тайны вовсе не чужды человку, хотя онъ и живетъ мгновеньемъ;

но во всякомъ случа здсь под писывается смертный приговоръ думамъ о тайной цли бытя. Такихъ цлей нтъ ни у человка, ни у человчества;

каждый человкъ Ч объективное средство и субъ ективная самоцль. Всякй причинно-обусловленный рядъ можетъ быть разсматри ваемъ нами, какъ рядъ цлесообразный, телеологически-обусловленный, если толь ко звеномъ этого ряда является человкъ. Я живу во времени, а потому и являюсь слдствемъ безконечной цпи причинъ, и въ свою очередь оказываюсь однимъ изъ промежуточныхъ причинныхъ условй для безконечной цпи грядущихъ слдствй;

я слдстве, но я и причина. Sub specie телеологизма это значитъ, что я являюсь цлью безконечной цпи средствъ и въ свою очередь оказываюсь средствомъ для безконеч ной цпи грядущихъ цлей;

я средство, но я и цль. Конечной цли нтъ и не мо жетъ быть, какъ нтъ и не можетъ быть начальной причины;

каждое данное звено причинно-телеологическаго ряда, каждое ля есть слдстве и цль и въ то же время причина и средство;

въ каждый данный моменть ля есть пунктъ пресченя этихъ четырехъ элементовъ. Мы ищемъ цли въ опредленномъ пункт пути, а между тмъ не замчаемъ, что цлью является каждый данный моментъ, что цль не въ будущемъ, что цль Ч въ настоящемъ...

Вотъ та точка зрня, Ч на развити ея мы еще подробно остановимся Ч съ ко торой и. Сологубъ иногда принимаетъ мръ и осмысливаетъ существоване. Не че резъ двсти-триста тъ, не въ ZukunstaatТе лежитъ цль человческой жизни, цль жизни каждаго человка и всего человчества, а въ каждомъ данномъ момент. И если въ каждый данный моментъ въ моемъ ля перескаются цль, слдстве, средс тво и причина, то мн, для сознаня осмысленности своей жизни, остается только и въ каждый данный моментъ и въ ту сумму ихъ, которая зовется моей жизнью, вмстить рядъ наиболе полныхъ, широкихъ и глубокихъ переживанй. Цль Ч въ настоящемъ, и этимъ оправдывается жизнь;

это сознаетъ Нюта Ермолина (Тяже лые сны), за которой несомннно стоитъ самъ. Сологубъ Ч недаромъ же онъ эту Нюту торжественно именуетъ Моею вчною Невстою... А Нюта и является имен но выразительницей мысли о цли въ настоящемъ, объ осмысленности жизни какъ таковой. Я люблю радость, Ч говоритъ она, Ч...и все въ жизни. Хорошо испыты вать разное. Струи моэта и боль отъ лозины Ч во всемъ есть полнота ощущенй...

Этой полнотой ощущенй и осмысливается жизнь, какъ еще ясне высказываетъ Нюта въ своемъ разговор съ Логинымъ. Послднй утверждаетъ, что жизнь въ одно и то же время и необходима и невозможна. Невозможность жизни! Ч перебиваетъ Нюта: Ч живутъ же...

Ч Живутъ? Не думаю (отвчаетъ Логинъ). Умираютъ непрерывно Ч въ томъ и вся жизнь. Только хочешь схватиться за прекрасную минуту Ч и нтъ ея, умерла.

Ч Какая гордость! Зачмъ требовать отъ жизни того, чего въ ней нтъ и не мо жетъ быть? Сколько поколнй прожило и умерло покорно.

Ч И уврены были, что такъ и надо, что у жизни есть смыслъ? А стоитъ доказать, что нтъ смысла въ жизни Ч и жизнь сдлается невозможной...

Ч Нтъ, я съ этимъ несогласна. У жизни есть смыслъ, да и пусть нтъ его Ч мы возьмемъ и нелпую жизнь и будемъ рады ей.

Ч А въ чемъ смыслъ жизни?..

Ч Смыслъ жизни, Ч сказала наконецъ Нюта, Ч это только наше человческое поняте. Мы сами создаемъ смыслъ и вкладываемъ его въ жизнь. Дло въ томъ, чтобъ жизнь была полна Ч тогда въ ней есть и смыслъ и счастье...

Логинъ не хочетъ принять такой жизни, которая не иметъ объективнаго смыс ла;

однако и въ его уста авторъ вкладываетъ то убждене, что цли мы должны искать не въ будущемъ, а въ настоящемъ. У насъ въ сахъ Ч говоритъ ему Нюта Ч цвтетъ теперь много ландышей: блые въ прозелень цвты, милые таке. А вамъ случалось видть ихъ ягоды?

Ч Нтъ, не доводилось.

Ч Да и мало кто ихъ видлъ.

Ч А вы видли?

Ч Я видла. Ярко-красныя ягоды. И никто-то, почти никто ихъ не видитъ: ребя тишки жадные обрываютъ цвты и продаютъ.

Ч Здсь лучше цвтъ, чмъ плодъ, Ч сказалъ Логинъ: Ч красота цвтка Ч до стигнутая цль жизни ландыша...

Господа объективисты Ч мистики или общественники, безразлично Ч съ ужа сомъ отшатнутся отъ подобнаго воззрня и судорожно ухватятся за вру въ Бога или за вру въ человчество. Они ищутъ объективнаго смысла жизни и утверждаютъ, что, говоря фигурально, цль жизни ландыша именно плодъ, а цль жизни человка Ч потомство, человчество, душа, Богъ... Но въ Бога и душу надо врить Ч и блаженны врующе, а ссылка на человчество и потомство Ч вдь это отсылане отъ Понтя къ Пилату. Попытка найти объективный смыслъ жизни вн области вры Ч попытка съ негодными средствами;

смыслъ жизни Ч исключительно субъективный и другимъ быть не можетъ. И тщетно стремлене объективистовъ, не желающихъ принять субъ ективный смыслъ жизни, перенести объективный смыслъ за грани истори и за грани земной жизни: жизнь должна имть объяснене въ самой себ, или такого объясненя вовсе нтъ. Недаромъ поэтому. Сологубъ, въ своей трагеди Даръ мудрыхъ пчелъ, заставляетъ тни умершихъ искать смысла своей минувшей жизни въ ней самой, а не въ туманахъ Аида. Персефона тоскуетъ по живой жизни, и тни умершихъ вспомина ютъ объ этой жизни, какъ имвшей ясный субъективный смыслъ:

Персефона. О, живое вино человческой жизни, проливаемое въ изобили!

Тни умершихъ. Мы страдали.

Персефона. О, живая сндь человческой плоти!

Тни умершихъ. Мы хотли.

Персефона. О, тло земное, пронизанное солнцемъ!

Тни умершихъ. Мы любили.

Персефона. Мойры, жестокя, какую ткань вы мн ткете!

Тни умершихъ. Мы свершили весь нашъ путь. Не ждемъ ни радости, ни печали.

Мы страдали, мы хотли, мы любили Ч такъ говорятъ о себ тни умершихъ;

не въ прошедшемъ, а въ настоящемъ времени повторяемъ о себ эти же слова мы, живые люди. Мы страдаемъ и наслаждаемся, мы любимъ и ненавидимъ, мы боремся и побждаемъ или погибаемъ;

въ полнот этихъ переживанй Ч весь смыслъ нашей жизни, другого не было, нтъ и не будетъ.

X.

Таковы первые блдные штрихи, первыя очертаня этой теори. Немедленно воз никаетъ цлый рядъ сложныхъ и острыхъ вопросовъ, или, врне, всего одинъ вопросъ:

какъ же отвчаетъ эта теоря на вс т мучительныя проблемы, съ постановки кото рыхъ мы начали? А затмъ: каковы же ближайше выводы изъ этого положеня? Къ чему мы придемъ въ конц пути? А смыслъ жизни человчества? а всемрная исторя?

а мровое зло? И если настоящее есть цль для каждаго отдльнаго ля, то не придемъ ли мы какъ-разъ къ теори абсолютнаго эгоизма? И такъ дале, и такъ дале.

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |    Книги, научные публикации