Книги, научные публикации Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |

П А М Я Т Н И К И Л И Т Е Р А Т У Р Ы Ивановъ-Разумникъ О смысл жизни. Сологубъ, Л. Андреевъ, Л. Шестовъ ImWerdenVerlag Mnchen 2006 СОДЕРЖАНIЕ Предислове ко 2-му изданю ...

-- [ Страница 3 ] --

Тотъ переломъ отъ Смерти къ Жизни, который Л. Андреевъ показалъ намъ на Август, происходитъ ли онъ съ самимъ Л. Андреевымъ? Это именно тотъ самый воп росъ, который выше мы оставили открытымъ, какъ ни хотлось бы намъ отвчать на него утвердительно. Такой утвердительный отвтъ позволяетъ намъ дать Елеазаръ, не говоря уже о цломъ ряд боле раннихъ разсказовъ Л. Андреева, въ которыхъ раз виты мотивы побды жизни надъ мертвящимъ взглядомъ Елеазара (напр., разсказы Весной, Праздникъ, На рк, Въ подвал и др.);

но рядомъ съ ними идутъ другя его произведеня, совершенно противоположныя по настроеню и направ леню. Борьба шуйцы съ десницей Ч мн еще разъ приходится употребить это истер тое выражене Ч характеризуетъ собою все творчество Л. Андреева;

не имя твердаго теоретическаго основаня, онъ беретъ проклятые вопросы приступомъ, съ разбгу, вихремъ творческой интуици, но именно потому у него нтъ твердой устойчивости воззрнй. Это не позволяетъ намъ съ увренностью говорить о будущемъ творчест ва Л. Андреева, но не препятствуетъ признать, что въ прошломъ ужасъ смерти чаще всего побждалъ въ его творчеств радость жизни. Одною изъ главныхъ причинъ это го ужаса было признане отсутствя объективнаго смысла человческой жизни и sub specie aeternitatis и sub specie humanitatis: вчность и тайна настолько же не даютъ намъ этого смысла, насколько и шоколадъ и какао;

объективизмъ трансцендентный и имманентный одинаково иллюзорны, миичны. Эта объективная безсмысленность является для Л. Андреева истиной самоочевидной, но далеко не столь самоочевидной является для него субъективная осмысленность человческой жизни. Шоколадъ и ка као Ч неужели только эти слова горятъ надъ головами людей? А жизнь, ненависть, любовь, идеалы Ч разв все это тоже шоколадъ и какао? Субъективные идеалы, субъективная цль Ч о другихъ мы не говоримъ, потому что другихъ нтъ и не можетъ быть. И мы видли, что часто Л. Андреевъ готовъ стоять на этой точк зрня Ч часто, но далеко не всегда, такъ какъ онъ гораздо боле убжденъ въ объективной безсмыс ленности человческой жизни, чмъ въ ея субъективной осмысленности.

А между тмъ только послдняя точка зрня являлась бы настолько же логичес ки-премлемой для него, насколько единственной и самоочевидной является она для насъ. Но, конечно, это не единственная возможная точка зрня. Вотъ, напримръ, появилась интересная статья о Л. Андреев г. Мережковскаго, который уже давно и непоколебимо стоитъ на точк зрня мистической теори прогресса и зоветъ туда же Л. Андреева;

какъ хотлось бы, Ч пишетъ Мережковскй, Ч чтобы онъ (Л. Андре евъ)... пришелъ ко Христу... Намъ хотлось бы другого: чтобы Л. Андреевъ пришелъ къ тому имманентному субъективизму и субъективному телеологизму, о которомъ все время шла рчь выше. Найдется, несомннно, критикъ-марксистъ, который бу детъ убждать Л. Андреева стать художественнымъ проповдникомъ экономическаго матерализма и лидеологомъ пролетарата (вдь нашелся же такой критикъ, кото рый въ Жизни Василя ивейскаго увидлъ исторю жизни мелкаго производи теля Ч перлъ, который навсегда останется на страницахъ марксистской литератур ной критики);

найдутся критики, стояще и на другихъ точкахъ зрня Ч возможныхъ мровоззрнй много. И какъ хорошо, замтимъ мимоходомъ, что истинный худож никъ и мыслитель почти никогда не слушаетъ голоса критики, а продолжаетъ идти своей дорогой, руководствуясь указанями своего таланта и своими внутренними пе реживанями. Своей дорогой будетъ идти и Л. Андреевъ, и куда бы онъ ни пришелъ въ будущемъ, но прошлое его достаточно опредленно, чтобы вс наши вышеприве денные выводы имли подъ собою твердую почву.

Вотъ вкратц эти выводы. Объективнаго смысла человческой жизни нтъ, го воритъ намъ Л. Андреевъ, а потому человческая жизнь страшна, жалка и одинока.

На амелевскй вопросъ: что изъ трехъ Ч равнодушная природа? сатанинская сила?

или добрый, праведный Богъ? Л. Андреевъ категорически отвчаетъ: равнодушная природа и воплощаетъ ее въ образ своего Нкоего въ сромъ. Но въ то же время признане объективной безсмысленности человческой жизни идетъ у Л. Андреева рядомъ съ сознанемъ ея субъективной осмысленности. Это сознане субъективной осмысленности жизни является значительнымъ шагомъ впередъ отъ. Сологуба въ постановк и разршени вопроса о смысл жизни;

конечно, ршене этого вопроса въ творчеств и. Сологуба и Л. Андреева лежитъ за порогомъ ихъ сознаня: твор ческая интуиця не сопровождается у нихъ философски-оформленной мыслью, ка кую мы найдемъ у Л. Шестова. Мы увидимъ тогда, как и художественное творчество. Сологуба и Л. Андреева дополняется философскимъ творчествомъ Л. Шестова, и обратно, какъ философское творчество Л. Шестова находитъ отражене въ художест венномъ творчеств. Сологуба и Л. Андреева.

Изъ всего предыдущаго съ достаточной ясностью опредляется значене Л. Анд реева въ русской литератур. Уже говоря о. Сологуб, мы замтили, что въ то вре мя какъ. Сологубъ и Л. Шестовъ Ч отдльныя высокя вершины, интимные и слиш комъ индивидуальные писатели, стояще особнякомъ, Л. Андреевъ является именемъ, обозначающимъ отдльную эпоху русской литературы, непосредственно стоящимъ за Чеховымъ и М.Горькимъ. Чеховъ, М. Горькй и Л. Андреевъ Ч это послдовательная цпь именъ, характеризующихъ восьмидесятые и девяностые годы ХIХ-го вка и пер вое десятилте ХХ-го столтя. За послднее время стало признакомъ хорошаго ли тературнаго тона провозгласить конецъ Горькаго, а подчасъ съ утрированной гру бостью лягнуть этого нашего большого писателя, занявшаго своимъ именемъ цлую эпоху русскаго литературнаго развитя. Факть этотъ объясняется недостаткомъ исто рической оцнки, непониманемъ громаднаго значеня М. Горькаго въ истори рус ской литературы конца ХХ-го вка. М. Горькй остался тмъ же Горькимъ, какимъ онъ былъ;

талантъ его остался равенъ самому себ;

его недавняя Исповдь прямо таки одно изъ лучшихъ его произведенй Ч и въ этомъ отношени никакого конца Горькаго нтъ. Но въ томъ-то и дло, что Горькй остался прежнимъ, въ то время какъ жизнь шла впередъ;

въ этомъ отношени М. Горькй дйствительно писатель минувшей эпохи, чмъ и объясняется наступившее охлаждене къ нему, охлаждене, отъ котораго до извстной степени застрахованы только титаны мровой литературы, въ род Достоевскаго или Толстого. Теперь вслдъ за Горькимъ пришелъ Л. Андре евъ и современная эпоха русской литературы будетъ обозначена его именемъ. И если даже въ будущемъ Ч что очень вроятно Ч Л. Андреевъ раздлитъ участь М. Горька го, если черезъ нсколько тъ критика и читатели провозгласятъ конецъ Андрее ва, то все же значене Л. Андреева въ истори русской литературы останется непоко лебленнымъ, все же первое десятилте ХХ-го вка всегда будетъ связано въ русской литератур съ его именемъ, какъ восьмидесятые годы связаны съ именемъ Чехова, и девяностые Ч съ именемъ М. Горькаго. Въ чемъ и каково это значене Л. Андреева?

Мн думается, что отвтъ ясенъ изъ всего предыдущаго. Въ Л. Андреев осуществился переходъ отъ общественно этическихъ къ философско-этическимъ проблемамъ;

въ творчеств Л. Андреева мы видимъ возвращене назадъ къ Достоевскому. Это воз вращене назадъ бываетъ иногда громаднымъ шагомъ впередъ;

такимъ громаднымъ шагомъ впередъ было, напримръ, возвращене философской мысли второй полови ны ХХ-го вка назадъ къ Канту;

такимъ же шагомъ впередъ въ русской художест венной литератур является и это возвращене Л. Андреева назадъ къ Достоевскому, возвращене къ художественной разработк вчныхъ философско-этическихъ и, гово ря шире, философско-религозныхъ проблемъ. Вчные карамазовске вопросы снова поставлены на очередь современнымъ художественнымъ творчествомъ;

трагическя проблемы снова стоятъ передъ нашимъ сознанемъ и требуютъ отвта. Цль, смыслъ и оправдане отдльной жизни человка;

цль, смыслъ и оправдане общей жизни человчества Ч на вс эти вопросы Л. Андреевъ даетъ намъ, быть можетъ самъ того не сознавая, одинъ изъ возможныхъ отвтовъ своимъ творчествомъ. И въ этомъ Ч глав ное его значене въ современной русской литератур.

Какъ отвчаетъ Л. Андреевъ на вс эти вопросы Ч этой тем и былъ посвященъ на стоящй очеркъ;

конечно, отвты эти не окончательные и никогда не могутъ быть окон чательными. На философскомъ творчеств Л. Шестова мы прослдимъ дальнйшее логическое развите тхъ взглядовъ, которые мы уже встрчали у. Сологуба и Л. Ан дреева и придемъ къ нкоторымъ боле опредленнымъ отвтамъ на карамазовске вопросы и вопросы о смысл человческой жизни.

Левъ Шестовъ.

.

Л. Андреева вс знаютъ,. Сологуба Ч знаютъ мало, a меня Ч и совсмъ не знаютъ, Ч пишетъ самъ о себ Левъ Шестовъ. И онъ, конечно, правъ. Леонида Ан дреева считаютъ себя обязанными знать вс, т самые вс, которые вчера читали Максима Горькаго, сегодня увлекаются Л. Андреевымъ, a завтра побгутъ толпой за новымъ именемъ. Эти вс мало знаютъ. Сологуба Ч они услышали о немъ толь ко посл Мелкаго Бса;

эти вс совсмъ не знаютъ Л. Шестова. И они въ прав его не знать, такъ какъ Л. Шестовъ пишетъ не для всхъ, a для немногихъ Ч онъ слишкомъ интимный, слишкомъ обособленный писатель;

и это несмотря на то, что стержнемъ его творчества является вопросъ о смысл жизни Ч вопросъ, мимо кото раго не можетъ пройти ни одинъ человкъ. Но этотъ всеобщй вопросъ Л. Шестовъ ршаетъ настолько по-своему, настолько выходя изъ рамокъ общаго шаблона, что имлъ бы право на каждой своей книг поставить подзаголовокъ: ein Buch fr Alle und Keinen... Fr Alle Ч потому что Л. Шестовъ ставитъ вопросы насущные и му чительные для всхъ;

fr Keinen Ч потому что ршене имъ этихъ вопросовъ врядъ ли можетъ быть кмъ-либо принято во всей полнот и цлостности. Учениковъ, школы у Л. Шестова Ч къ счастью для него Ч никогда не будетъ;

но это, конечно, не длаетъ художественно-философское творчество Л. Шестова ни мене глубокимъ, ни мене замчательнымъ.

Но если вс до сихъ поръ совсмъ не знаютъ Л. Шестова, то немноге (а можетъ быть и многе) знаютъ и цнятъ его съ давнихъ поръ. Л. Шестовъ началъ свою литератур ную дятельность еще въ 1895-мъ году: въ газет Кевское Слово отъ 22 дек. 1895 г. была помщена въ фельетон его статья Георгъ Брандесъ о Гамлет, подписанная буквами Л.

Ш.;

почти въ то же самое время въ кевской газет Жизнь и искусство (отъ 9 янв. 1986 г.) появилась вторая статья Л. Шестова подъ заглавемъ Журнальное Обозрне и съ под писью Читатель. Первая изъ этихъ статей представляетъ особенный интересъ въ виду того, что двумя годами поздне появилась развивающая ту же тему книга Шекспиръ и его критикъ Брандесъ Ч первая книга Л. Шестова;

съ этого 1898-го года имя Льва Шесто ва (псевдонимъ) впервые появилось въ печати. Книга эта, страстно и горячо написанная, не обратила на себя въ то время вниманя;

впрочемъ о ней писали Зин. Венгерова (въ Об разовани) и Ю. Айхенвальдъ (въ Вопросахъ философи и психологи). Двумя годами поздне, въ 1900 г., вышла въ свть вторая книга Л. Шестова, Добро въ учени гр. Толстого и Ф. Нитше, съ подзаголовкомъ Философя и проповдь;

этой книг посвятилъ мно го вниманя Михайловскй (см. Русское Богатство 1900 г., №№ 2 и 3), нашедшй книгу эту странной, но линтересной и красиво написанной. Въ своей критик Михайловскй тонко отмтилъ нкоторыя слабыя стороны книги Л. Шестова, но не обратилъ вниманя на ось вращеня всего творчества этого писателя;

быть можетъ, тогда это было еще пре ждевременно. Но когда въ 1903 г. появилась третья книга Л. Шестова *) Достоевскй и Нитше, съ подзаголовкомъ Философя трагеди, то лицо автора выяснилось уже для всхъ знакомыхъ съ двумя предыдущими его книгами;

впрочемъ говорили и писали о ней мало: заслуживаетъ быть отмченной только небольшая замтка М. О. Гершензо на (въ журнал Научное Слово). Зато четвертая Ч и до сихъ поръ послдняя Ч кни га Л. Шестова, появившаяся въ 1905-мъ году, Апоеозъ безпочвенности (съ подзаго ловкомъ: Опытъ адогматическаго мышленя), вызвала рядъ статей о всемъ творчеств Л. Шестова;

назовемъ статью г. Базарова въ Образовани, любопытный фельетонъ В. Ро занова: Новые вкусы въ философи (Новое Время, № 10612) и замтку А. Ремизова въ журнал Вопросы Жизни (1905 г., № 7). Тогда же появилась и наиболе интересная изъ всхъ написанныхъ до сихъ поръ о Л. Шестов статей Ч статья Трагедя и обыденность Н. Бердяева (въ Вопросахъ Жизни 1905 г., № 3;

перепечатана впослдстви въ сборник статей Бердяева Sub specie aeternitatis).

Здсь перечислена, конечно, не вся литература о Л. Шестов;

но если бы даже на бралось еще десятка два мелкихъ отзывовъ о книгахъ и статьяхъ этого автора, то и въ такомъ случа скудость этой литературы не стала бы мене разительной, особенно по сравненю съ громадной литературой о Л. Андреев и довольно большой за послднее время литературой о. Сологуб;

это служитъ лучшимъ показателемъ того, какъ мало въ широкой публик знаютъ Л. Шестова **). Закончимъ нашъ перечень его произве денй указанемъ на отдльныя статьи, печатавшяся въ разное время (до 1908 г.) въ раз личныхъ сборникахъ и журналахъ;

такихъ статей намъ извстно шесть. Статья Юлй Цезарь Шекспира напечатана въ вид одного изъ приложенй къ трагедямъ Шекспира въ издани Брокгаузъ-Эфрона;

статья эта пробртаетъ особенный интересъ при сопос тавлени съ первой книгой и первой газетной статьей Л. Шестова о Шекспир: три эти произведеня на одну и ту же тему отдлены другъ отъ друга значительными промежут ками времени и отразили на себ эволюцю мровоззрня Л. Шестова. Вторая статья, Власть идей, напечатанная въ Мр Искусства 1902 года, написана по поводу книги Д. Мережковскаго о Толстомъ и Достоевскомъ;

об эти статьи Л. Шестова перепечата ны имъ въ приложени къ его книг Апоеозъ безпочвенности. Затмъ въ журнал Вопросы Жизни (1905 г., № 3) помщена большая статья Л. Шестова о Чехов подъ заглавемъ Творчество изъ ничего;

въ Полярной Звзд (отъ 27 янв. 1906 г.) Ч статья о Достоевскомъ: Пророческй даръ;

въ сборник Факелы (кн. II) Ч статья Похвала глупости, по поводу книги Бердяева Sub specie aeternitatis;

и, наконецъ, въ Русской Мысли (907 г. № 4) Ч статья Предпослдня слова. Эти четыре статьи составляютъ недавно вышедшй сборникъ статей Л. Шестова, озаглавленный Начала и Концы.

Итакъ, въ небольшихъ пяти книгахъ собраны почти вс произведеня Л. Шесто ва, написанныя имъ за послдня пятнадцать тъ ***);

вс эти пять книгъ легко могли *) Она печаталась въ 1902 г. въ журнал Мръ Искусства, подъ заглавемъ Философя трагеди.

**) Посл выхода въ свтъ перваго изданя настоящей книги, въ 1908-1909 г. появился, наконецъ, цлый рядъ журнальныхъ и газетныхъ статей о Л. Шестов Ч гг. Мережковскаго, Философова, Франка и многихъ другихъ.

***) Не помщены въ нихъ только первые фельетоны Л. Шестова, a также и послднй его фельетонъ, появившйся въ одномъ изъ ноябрьскихъ номеровъ Нашей Жизни за 1905 г. подъ заглавемъ Литературный сецессонъ (о журнал Вопросы Жизни);

кром того въ 1909 году появились слдующя новыя статьи Л. Шестова Разрушающй и созидающй мры (Русская Мысль, № 1);

Велике Кануны (ibid., № 4);

Поэзя и проза. Сологуба (Рчь, № 139).

бы быть соединены въ одинъ томъ Ч такъ сравнительно невелико количество писанй Л. Шестова. Какихъ-нибудь пятьдесятъ печатныхъ листовъ за пятнадцать тъ Ч въ то время какъ одна книга Д. Мережковскаго о Толстомъ и Достоевскомъ, написанная меж ду объемистымъ Леонардо и кирпичеобразнымъ Петромъ, равна по объему всмъ книгамъ Л. Шестова вмст взятымъ... Но вдь цнность литературныхъ произведенй измряется всомъ идей, a не всомъ печатной бумаги;

и въ отношени этой внутрен ней цнности интересная, но страдающая водянкой книга Мережковскаго должна ус тупить первое мсто небольшимъ и сжатымъ работамъ о Толстомъ и Достоевскомъ Л. Шестова. Это сопоставлене Л. Шестова и Д. Мережковскаго мы длаемъ намренно, чтобы подчеркнуть одну характерную черту творчества Л. Шестова: черта эта Ч сжа тость, сконцентрированность мысли, умне въ немногомъ выразить многое и въ то же время найти адекватную форму для выраженя своей мысли. Это длаетъ Л. Шестова однимъ изъ нашихъ наиболе блестящихъ стилистовъ;

имя это въ виду, мы и называ ли творчество Л. Шестова философско-художественнымъ. При чтени книгъ Л. Шестова чувство эстетической удовлетворенности почти всегда сопровождаетъ работу мысли, a это можно сказать не о многихъ изъ современныхъ писателей.

Но, конечно, не на эту вншнюю сторону творчества Л. Шестова мы обратимъ внимане;

для насъ Л. Шестовъ интересенъ какъ писатель, мучительно ищущй отвта на вопросъ о смысл жизни, на вопросъ о смысл зла въ мр, на вопросъ о цли наше го жизненнаго пути;

для насъ Л. Шестовъ интересенъ какъ философъ Ч въ широкомъ смысл этого слова. Къ нему въ этомъ отношени всецло примнимо то, что самъ онъ говоритъ о Толстомъ въ одной изъ своихъ книгъ: л...вся творческая дятельность его была вызвана потребностью понять жизнь, т.-е. той именно потребностью, кото рая вызвала къ существованю философю. Правда, онъ не касается нкоторыхъ тео ретическихъ вопросовъ, которые мы привыкли встрчать у профессональныхъ фи лософовъ. Онъ не говоритъ о пространств и времени, монизм и дуализм, о теори познаня вообще. Но не этимъ опредляется право называться философомъ. Вс эти вопросы должны быть выдлены въ самостоятельныя дисциплины, служащя лишь основанемъ для философи. Собственно же философя должна начинаться тамъ, гд возникаютъ вопросы о мст и значени человка въ мр, о его правахъ и роли во все ленной и т. д.... (II, 77) *). Да, это такъ: вся творческая дятельность Л. Шестова была вызвана потребностью понять жизнь, a значитъ Ч вдь comprendre cТest pardonner Ч и оправдать жизнь, объяснить смыслъ зла въ мр, найти смыслъ жизни. Гд возника ютъ эти вопросы, тамъ начинается философя, въ какихъ бы формахъ она ни прояв лялась: въ форм ли философскаго трактата, или критической статьи, или трагеди и романа;

надо только умть узнавать эту философю подъ любыми формами Ч въ это мъ задача литературно-философской критики. Эту задачу мы и ставили себ, изучая творчество. Сологуба и Л. Андреева;

съ этой же точки зрня мы подойдемъ и къ творчеству Л. Шестова и увидимъ тогда, что новаго вноситъ Л. Шестовъ въ постановку и ршене вопроса о смысл жизни по сравненю съ уже извстными намъ ршенями этого вопроса Л. Андреевымъ и. Сологубомъ.

II.

Уже въ первой своей книг Л. Шестовъ подошелъ вплотную къ вопросу о смысл жизни, но подошелъ съ иной стороны, чмъ впослдстви. Сологубъ и Л. Андре евъ. Каждый изъ нихъ остановился въ ужас передъ одной изъ сторонъ бытя, передъ одной изъ проблемъ, входящихъ въ общй вопросъ о смысл человческой жизни:

*) Въ виду того, что все написанное Л. Шестовымъ до 1908 г. собрано въ указанныхъ выше пяти книгахъ, то мы для краткости будемъ обозначать ихъ цифрами: I Ч Шекспиръ и его критикъ Брандесъ;

II Ч Добро въ учени гр. Толстого и Ф. Нитше (по изд. 1900 г.;

впослдстви, въ 1907 г., вышло второе издане этой книги), III Ч Достоевскй и Нитше;

IV Ч Апоеозъ безпочвенности и V Ч Начала и Концы.

Л. Андреевъ стоитъ въ ужас передъ Смертью,. Сологубъ Ч передъ безобразной бабищей Жизнью, a Л. Шестовъ Ч передъ фантомомъ Случая и передъ зрлищемъ неосмысленныхъ, случайныхъ человческихъ страданй.

Здсь передъ нами наглядно выясняется тсная связь и зависимость между во просомъ о смысл жизни и отдльными теоретико-философскими проблемами Ч теорей причинности, детерминизмомъ, телеологей и т. п.;

здсь необходимо, поэ тому, сдлать небольшое теоретико-философское отступлене. Дйствительно, что такое случай? Случай есть явлене пересченя во времени двухъ причинныхъ рядовъ.

Примръ: я поставилъ палку въ уголъ и въ тотъ же моментъ хлынулъ дождь;

здсь передъ нами два обособленныхъ причинныхъ ряда, которые случайно совпали въ нкоторой точк. Причинной связи между ними нтъ, есть только временное сов падене;

и было бы ошибочно заключать post hoc, ergo propter hoc, т.-е. утверждать, что я поставилъ палку въ уголъ, a потому и пошелъ дождь Ч stat baculus in angulo, ergo pluit. Другой примръ: человкъ шелъ по улиц, кирпичъ сорвался съ домова го карниза и разбилъ голову человку. Это тоже только случай, только совпадене и пересчене двухъ причинныхъ рядовъ... И наук нечего длать тамъ, гд мы имемъ дло со случаемъ;

случай есть вполн единичное явлене, къ которому нельзя предъ явить вопроса почему. Почему упалъ кирпичъ Ч этотъ причинный рядъ можетъ быть прослженъ нами довольно глубоко;

но почему кирпичъ упалъ какъ-разъ въ тотъ моментъ, когда около дома проходилъ человкъ и почему онъ упалъ какъ-разъ на человка Ч это область чистаго случая;

вопросы почему здсь неумстны.

Все это очень элементарныя положеня;

мы сейчасъ увидимъ, что ихъ возможно углубить, что теоретически возможно отрицать самое поняте случая. Вдь дло въ томъ, что всякое пересчене двухъ причинныхъ рядовъ можетъ считаться причин но-обусловленнымъ, оно можетъ быть звеномъ третьяго, боле общаго, неизвстнаго намъ причиннаго ряда. Съ этой точки зрня Ч особенно отстаиваемой нкоторыми кантанцами Ч всякое временное слдоване есть только наружная сторона нкоторой глубокой внутренней причинной связи;

только ограниченность человческаго по знаня заставляетъ насъ изъ телеологическихъ соображенй разграничивать времен ныя и причинныя соотношеня. Съ этой точки зрня нелпая фраза stat baculus in angulo, ergo pluit является выраженемъ глубокой истины, ибо случайнаго совпаденя въ мр быть не можетъ: in mundo non datur casus Ч это апрорный законъ приро ды, по словамъ Канта. Случая нтъ;

есть только необходимость, законы которой не знаютъ исключенй *).

Какое однако отношене иметъ все это къ вопросу о смысл жизни? Ч Самое ближайшее. Л. Шестовъ, сказали мы, съ ужасомъ остановился передъ фантомомъ Случая, обезсмысливающаго человческую жизнь. Вдь если существуетъ случай, то несомннно, что никакого объективнаго смысла въ человческой жизни нть и быть не можетъ. Какой ужъ тутъ объективный смыслъ жизни, если въ любую минуту сор вавшйся съ домоваго карниза кирпичъ можетъ раскроить вамъ голову! A смыслъ жизни человчества? Нечего толковать и о немъ, разъ существуетъ случай: завтра же Энкева комета зацпитъ земной шаръ... Ч вотъ вамъ и финалъ истори (Герценъ);

гд ужъ тутъ говорить объ объективномъ смысл жизни человчества! Ну, a если слу чая нтъ, если вс явленя мра неслучайны, необходимы, связаны тсной цпью при чинности Ч значитъ ли это, что явленя жизни осмысленны? Нтъ, не значитъ, ибо если мы даже и съумемъ отвтить до конца на вс вопросы почему, если мы даже отвтимъ не только на вопросъ, почему упалъ кирпичъ, но и на вопросъ, почему онъ упалъ какъ-разъ на человка, если мы даже совершенно упразднимъ за ненадобнос тью поняте случая, то и тогда останется безъ отвта вопросъ зачмъ Ч вопросъ *) Обо всемъ этомъ см. между прочимъ въ книг И. Лапшина: Законы мышленя и формы познаня, стр. 39-42.

составляющй всю проблему о смысл жизни. Проблема эта не причинная, a теле ологическая;

осмысленность жизни надо доказывать не съ точки зрня причинныхъ соотношенй, a исключительно съ точки зрня телеологизма, цлесообразности.

Если мы отвтимъ на вопросъ зачмъ, если мы покажемъ, что во-преки видимости не Случай, a Цлесообразность царитъ въ мр нравственныхъ явленй Ч то проблема смысла жизни будетъ нами ршена въ положительномъ смысл. Такую задачу поста вилъ себ Л. Шестовъ и далъ блестящее ея ршене въ своей книг Шекспиръ и его критикъ Брандесъ;

блестящее Ч но и ошибочное...

Цлые годы призракъ случайности человческаго существованя преслдовалъ его и цлые годы великй поэтъ безстрашно всматривался въ ужасы жизни и постепен но уяснялъ себ ихъ мысль и значене, Ч пишетъ Л. Шестовъ о Шекспир (I, 281), a мы можемъ повторить о самомъ Л. Шестов, конечно toutes proportions gardes. Цлые годы фантомъ Случая, призракъ случайности человческаго существованя преслдовалъ Л. Шестова;

цлые годы искалъ онъ отвта на этотъ мучавшй его вопросъ о безсмыслен ности жизни, о случайности ея. Ему казалось сначала, что этотъ вопросъ можно ршить въ сторону признаня смысла жизни, низверженя призрачнаго Случая и замны его разумной необходимостью: такой отвтъ нашелъ онъ въ творчеств Шекспира (это было въ 1895 г.). Десять тъ спустя онъ пишетъ статью о Чехов Ч и видитъ въ немъ ве ликаго поэта самодержавной случайности;

Шекспиръ преодоллъ этотъ призракъ (ка залось когда-то Л. Шестову), a Чеховъ сталъ его бднымъ рыцаремъ, начертавшимъ на своемъ щит кровью сердца эти слова о случайности человческаго существованя.

Въ этомъ Ч пишетъ Л. Шестовъ въ 1905 г., Ч самая значительная и оригинальная чер та его творчества...... Я здсь укажу на его комедю Чайку, въ которой, наперекоръ всмъ литературнымъ принципамъ, основой дйствя является не логическое развите страстей, не неизбжная связь между предыдущимъ и послдующимъ, a голый, демонс тративно ничмъ не прикрытый случай (курс. подл.). Читая драму, иной разъ кажется, что передъ тобой номеръ газеты съ безконечнымъ рядомъ faits divers, нагроможден ныхъ другъ на друга безъ всякаго порядка и заране обдуманнаго плана. Во всемъ и везд царитъ самодержавный случай, на этотъ разъ дерзко бросающй вызовъ всмъ мровоззрнямъ. Въ этомъ, говорю, наибольшая оригинальность Чехова... (V, 13). Такъ это или не такъ Ч спорить не будемъ;

важно только подчеркнуть, что такъ понима етъ Чехова Л. Шестовъ, всецло соглашаясь, какъ мы увидимъ, съ мучавшей его раньше идеей случайности человческаго существованя;

онъ теперь стоитъ за Чеховымъ такъ же, какъ раньше стоялъ за Шекспиромъ.

Ясно отсюда, что отъ начала и до конца (т.-е. до настоящаго момента) своего творчества Л. Шестовъ стоитъ все передъ той же проблемой случая, случайности Ч a значитъ и безсмысленности Ч человческой жизни;

отвты онъ даетъ разные, даже противоположные, но все тотъ же вопросъ мучительно сверлитъ его душу: въ чемъ смыслъ и значене ужасовъ жизни? въ чемъ смыслъ случайнаго добра, случайнаго зла?

въ чемъ смыслъ случайнаго человческаго существованя? Чтобы имть право жить, надо отвтить на эти вопросы, надо распутать или разрубить проклятый гордевъ узелъ. Говоря словами поэта Ч Мръ долженъ быть оправданъ весь, Чтобъ можно было жить!

Душою тамъ, я сердцемъ Ч здсь;

A сердце какъ смирить?

Я узелъ долженъ видть весь.

Но какъ распутать нить?

Да, какъ распутать нить? Какъ найти смыслъ случайнаго, т.-е. безсмысленнаго человческаго существованя? Вопросъ поставленъ такь, что допускаетъ только два отвта: или нтъ смысла Ч тогда наша жизнь случайна, или нтъ случая Ч тогда наша жизнь осмысленна. Л. Шестовъ началъ со второго отвта и пришелъ къ первому Ч мы это видли выше и въ этомъ мы еще убдимся. Теперь же начнемъ съ начала и об ратимся къ книг Шекспиръ и его критикъ Брандесъ: въ ней мы найдемъ попытку низверженя съ трона самодержавнаго случая, попытку отвта на вопросъ зачмъ, попытку доказательства того, что случая нть и что, слдовательно, жизнь наша ос мысленна...

III.

Л. Шестовъ самъ отмчаетъ слдующее любопытное обстоятельство изъ истори шекспирологи: съ тхъ поръ, Ч говорить онъ, Ч какъ за Шекспиромъ установилась слава величайшаго изъ когда-либо существовавшихъ поэтовъ, у него перестали учить ся. Его всегда оставляютъ на самый конецъ. Когда мросозерцане у человка сложи лось Ч онъ начинаетъ лизучать Шекспира, т.-е. отыскивать въ его произведеняхъ до казательства справедливости того отношеня къ жизни и людямъ, которое подсказали ему его собственное прошлое и личные вкусы. Шекспиръ слишкомъ великъ, чтобъ обойти его... (I, 41). И прежде всего это примнимо къ самому Л. Шестову. Найти въ Шекспир союзника Ч значитъ найти твердую точку опоры;

и Л. Шестовъ хотлъ вести свою борьбу съ фантомомъ Случая, опираясь на Шекспира.

Мы не будемъ обращать вниманя на полемику Л. Шестова съ Брандесомъ, Гер винусомъ, Крейссигомъ, Ульрици и другими шекспирологами;

вообще оставляемъ въ сторон вопросъ о значени этой книги Л. Шестова среди необъятной литературы о Шекспир, какъ ни высоко склонны мы цнить это значене. Несомннно во всякомъ случа одно: въ этой своей полемик съ шекспирологами, и особенно съ Брандесомъ, Л. Шестовъ тщетно пытался занять позицю объективнаго толкователя Шекспира, про тивопоставляя свою точку зрня субъективнымъ построенямъ Брандеса;

попытка эта была тщетной потому, что взглядъ Л. Шестова на Шекспира былъ въ совершенно равной степени проникнуть Ч да иначе и быть не можетъ Ч субъективными предпо сылками. Л. Шестову надо было доказать себ и другимъ, что случая нтъ, что въ мр царитъ разумная необходимость, что на тронъ узурпатора-Случая надо посадить уг нетенную Цлесообразность. Быть можетъ, такое мросозерцане сложилось у Л. Шес това непосредственно при изучены Шекспира, но вдь отъ этого оно, мросозерцане это, не стало мене субъективнымъ? Шекспиръ только путь, только средство;

на его произведеняхъ Л. Шестовъ открываетъ намъ свои взгляды, свое мровоззрне;

Шек спиръ долженъ отвтить ему на т вопросы зачмъ, передъ которыми безсильно останавливается наука и которые вводятъ насъ въ область философы и интуитивнаго творчества.

Въ первыхъ главахъ своей книги Л. Шестовъ обрушивается на ту объективную науку, которая думаетъ упразднить вс вопросы зачмъ своимъ отвтомъ на вопро сы почему. Если вопросы зачмъ незакономрны, ошибочны, излишни, то во что же обращается внутреннй мръ человка? Ч спрашиваетъ Л. Шестовъ: Ч въ такомъ случа не ложь ли и вся жизнь человка... и не иметъ ли научное право на су ществоване только то въ жизни человка, что есть въ ней общаго съ существованемъ вншняго мра? На эти вопросы представители объективной науки (Л. Шестовъ иметъ въ виду Тэна) отвтили утвердительно: да, все личное, все индивидуальное Ч ложь;

да, все частное, все единичное иметъ право на существоване лишь постольку, поскольку оно можетъ стать общимъ, сверхъ-личнымъ. Мы уже встрчались съ этой точкой зрня: ее исповдывалъ знакомый намъ Сергй Николаевичъ на своей горной астрономической вышк. Вы помните этого великолпнаго представителя объектив ной науки и сверхъ-личной точки зрня: сходить съ ума и становится жалкимъ идо томъ его сынъ, брошенный въ тюрьму, а онъ недоумваетъ: какъ это можно плакать и приходить въ отчаяне изъ-за гибели одного человка?! Я вижу космосъ, я вижу везд торжествующую безбрежную жизнь Ч и я не могу плакать объ одномъ... Жизнь, жизнь везд... Сынъ его погибнетъ, какъ гибли миллоны людей Ч что за бда? Какъ садов никъ, жизнь срзаетъ лучше цвты, но ихъ благоуханемъ полна земля... Взгляни туда, въ этотъ безпредльный просторъ, въ этотъ неизсякаемый океанъ творческихъ силъ.

Взгляни туда!... Л. Шестовъ приводить почти буквально такя же слова Тэна о под вижной вншности истори или жизни и о томъ яркомъ и ароматическомъ цвтени, которое природа расточаеть на поверхности бытя... И Тэнъ тоже поетъ хвалу неиз сякаемому океану творческихъ силъ, тоже чувствуеть восторженное удивлене при вид колоссальныхъ силъ, находящихся въ самомъ сердц всего существующаго, тоже сводить человка на роль простого винтика въ механизм вселенной: человкъ такой же продукть, какъ и всякая вещь, и плакать о немъ, радоваться, негодовать и проклинать Ч не дло науки. Смерть, горе, несчастя и вс черный тни земли подчи нены строгимъ законамъ необходимости;

изучать ихъ Ч вотъ все, что нужно. А про клинать, негодовать Ч что за нелпость? Статочное ли дло, чтобы кто-нибудь сталъ негодовать противъ геометри? Ч А тмъ боле противъ живой геометри?... Иначе говоря, нтъ и не должно быть вопросовъ зачмъ;

достаточно съ насъ отвтовъ на вопросъ почему. И Л. Шестовъ ядовито комментируетъ ириведенныя выше слова Тэна. Все это, Ч говоритъ онъ, Ч въ перевод на конкретный языкъ значить: недав но былъ уличенъ кладбищенскй сторожъ въ осквернени труповъ. Но не ужасайтесь:

сумма угловъ въ треугольник равняется двумъ прямымъ. Недавно у такого-то убили на войн единственнаго сына. Не бда: ломаная больше прямой. Въ Росси нсколько тъ тому назадъ былъ голодъ. Это совершенно разумно, ибо людямъ нечего было сть, а въ такихъ случаяхъ, по непреложнымъ законамъ природы, они должны обя зательно истощаться. Мюссе въ такихъ случаяхъ восклицаеть: молитва замираеть на устахъ, Байронъ произносить свое страшное прокляте: собаки или люди, Гейне бросаеть лиру и беретъ въ руки палку, а ученый, глядя на все это, убжденъ, что это только лцвтене на поверхности бытя Ч яркое или ароматическое?... (I, 14).

Въ то время какъ Л. Шестовъ писалъ свою первую книгу, у насъ въ Росси пышно расцвталъ ортодоксальный марксизмъ, доводившй эти точку зрня объективизма до абсурда;

въ маленькихъ доморощенныхъ Тэнахъ у насъ никогда не было недостатка.

Тмъ боле необходимо подчеркнуть ту позицю, которую занялъ въ этомъ вопрос Л. Шестовъ. Наука полновластна въ своей строго опредленной области;

тамъ она са модержавна, тамъ она царить надъ всми почему, касающимися вншняго мра.

Но когда она хочеть, въ лиц крайнихъ объективистовъ, завладть и всми внутрен ними переживанями человка, когда она хочетъ упразднить вс вопросы о цли и смысл и замнить ихъ вопросами причинной послдовательности, то туть она уже вторгается въ чужую область, на которую не иметь никакихъ правъ. Но тутъ же сра зу проявляется и ея безсиле: не будучи въ состояни отвтить на вопросы зачмъ, а потому и упраздняя эти вопросы, крайне объективисты въ то же время безсильны отвтить въ этой области и на вопросы почему;

врне сказать, они отвчаютъ Ч но лишь однимъ ничего не отвчающимъ словомъ: случай, словомъ, столь ненавистнымъ Л. Шестову. Случай Ч говорить Тэнъ Ч ведетъ человка сквозь очень опредленныя и самыя сложныя обстоятельства къ горю, преступленю, безумю, смерти... Слово случай, Ч замчаеть по этому поводу Л. Шестовъ, Ч которому такъ строго воспреще но показываться, когда рчь идеть объ объективныхъ явленяхъ (ибо случай гово рится тогда, когда ясно, что объясненя не нужно), здсь именно на своемъ мст...

(I, 22). Ибо что такое для Тэна, для объективнаго соцолога, для великолпнаго Сергя Николаевича, что такое для всхъ нихъ смерть, безуме, горе, какъ ни случай, не под лежащй научному обобщеню? И такимъ образомъ чмъ боле прочно устанавли вается законъ причинности для мра вншняго, тмъ больше отдается во власть слу чая внутреннй мръ человка... (I, 9).

Кирпичъ сорвался съ домоваго карниза и разбилъ голову человка. Почему? Ч на это отвчаетъ наука;

для нея паденье кирпича лишь доказываеть гармоничность явленй природы, торжествующий во всей вселенной закономрный порядокъ...

Пойдемъ однако дальше и опять предоставимъ слово самому Л. Шестову. Камень упалъ по неизмннымъ законамъ природы, но... но при этомъ получается еще нчто:

человкъ изуродованъ. То-есть молодое, полное жизни, надеждъ на будущее, веселое, прекрасное, радостное существо вдругъ обращается навсегда въ негоднаго калку...

Что все это такое? Почему такъ произошло, такъ случилось? Пока камень падалъ и расшибалъ по пути друге камни Ч все было ясно. Пусть себ падаетъ! Но сказать такъ: камень упалъ и при этомъ обстоятельств уничтоженъ человкъ... Ч значить умышленно закрывать глаза. Вдь наоборотъ: погибъ человкъ Ч это сущность, это главное, это требуетъ объясненя, а то, что камень упалъ Ч есть добавочное обсто ятельство. По объясненю же науки, все, что произошло съ человкомъ, есть лишь прибавка къ вншнему явленю, нчто случайное, необъяснимое, не нуждающееся въ объяснени. Человкъ живетъ или не живетъ, радуется или страдаетъ, падаетъ или возвышается Ч все это лишь поверхность, видимость явленй: сущность же ихъ Ч па дене камня. Отсюда общй выводъ: жизнь, внутренняя жизнь человка, есть, по существу своему, нчто совершенно случайное... (I, 9). Съ этимъ подчеркнутымъ нами выводомъ и ведетъ не на жизнь, а на смерть борьбу Л. Шестовъ въ своей первой книг. Жизнь, внутренняя жизнь человка, есть нчто совершенно не случайное Ч хочетъ доказать онъ намъ;

доказать это Ч значить попытаться отвтить на вопросъ зачмъ.

Это и длаетъ Л. Шестовъ, ища себ союзника въ Шекспир. Мы станемъ слдить за Шекспиромъ съ того момента, Ч говорить онъ, Ч когда...вмсто прежня го вопроса: почему, передъ нимъ возникъ страшный вопросъ Ч зачмъ... (I, 44). А это случилось съ Шекспиромъ тогда, когда (въ 1601 году) въ душ его произошла какая-то роковая, невдомая намъ трагедя. Эта душевная трагедя заставила Шекспира задать себ этотъ великй и страшный вопросъ: зачмъ? Кто испыталъ чувства Лира, кто, вмст съ Шекспиромъ, умлъ войти въ тотъ безпросвтный мракъ, куда сразу, посл долгихъ тъ безпечныхъ радостей, попалъ несчастный старикъ Ч для того этотъ великй вопросъ зачмъ никогда не перестанетъ существовать. Слабые, маленьке люди убгутъ отъ него, постараются забыть его, закрыться отъ него повседневными заботами и радостями. Больше люди прямо глядятъ въ лицо возставшему призраку и либо гибнутъ, либо уясняютъ себ жизнь... (I, 38). Такъ погибъ Аврелй, взглянувъ въ глаза возставшему призраку Ч Елеазару;

такъ, взглянувъ въ его глаза, уяснилъ себ смыслъ жизни божественный Августъ...

Такъ уясняетъ себ жизнь и Л. Шестовъ. Онъ взглянулъ вь глаза возставшаго пе редъ нимъ призрака Ч Случая, и спросилъ себя: зачмъ? Зачмь жить, если жизнь есть только случайное сцплене случайныхъ явленй, если черныя тни земли не объяснимы, если случайное зло и случайное добро безцльны? Зачмъ жить, если существуетъ все то, что греки называли , т.-е. все возмущающее душу, все не справедливое и случайное Ч какъ ненаказанное преступлене, гибель невиннаго су щества и т. д.... (I, 205);

зачмъ жить, если жизненная трагедя безцльна и нелпа?

Зачмъ жить, если жизнь есть только Случай? Такъ спросилъ себя Л. Шестовъ. Отвтъ его мы знаемъ: случая нтъ. Случай Ч это только вншняя, видимая сторона жиз неннаго процесса, только проявлене той видимой безсмысленности жизни, которая смущала людей отъ сотвореня мра (I, 233);

вопреки видимости, не Случай, а Целе сообразность царитъ въ мр внутренней жизни человка: это должно быть установ лено, какъ общй принципъ. А съ высоты этого принципа объяснимы Ч хотя бы тео ретически Ч вс частные случаи. л есть лишь необъясненный случай (I, 243).

Необъясненный Ч это еще не значитъ необъяснимый;

непознанный Ч это еще не значитъ непознаваемый: unverstanden, doch nicht unverstndlich, какъ сказалъ Гете.

Безцльной и безсмысленной трагеди нтъ и не можетъ быть;

нелпаго трагизма не существуетъ, можетъ существовать только разумная необходимость;

а если такъ, то этимъ оправдана вся жизнь, оправданъ мръ, осмыслено существоване.

Такой отвтъ на вопросъ о смысл жизни далъ Л. Шестовъ въ первой своей книг.

Намъ надо теперь прослдить тотъ путь, которымъ онъ пришелъ къ такому отвту.

Путь этотъ Ч анализъ трагедй Шекспира;

на трагедяхъ этихъ Л. Шестовъ хочетъ вскрыть смыслъ трагеди вообще, хочетъ показать, что тамъ, гд мы видимъ только случайный нелпый трагизмъ, тамъ великй художникъ открываетъ передъ нами осмысленный и необходимый процессъ развитя. Это путь лапологiи трагедии Ч такъ можно было бы назвать первую книгу Л. Шестова. И если намъ покажутъ, что безпри чинныя муки Лира, зврское ослплене Глостера, нелпая гибель невинной Кордели не случайны, не нелпы, а имютъ свой глубокй внутреннй смыслъ, то не должны ли мы будемъ признать, что дйствительно нтъ нелпаго трагизма, нтъ случая? Не придется ли тогда намъ, вмст съ Л. Шестовымъ, благословить целесообразность господствующаго надъ человкомъ закона? (I, 235). Это мы еще увидимъ.

IV.

Гамлетъ, Юлй Цезарь, Короланъ, Король Лиръ и Макбетъ Ч на этихъ пяти трагедяхъ останавливается Л. Шестовъ, тщательному разбору и анализу ихъ смысла посвящена вся его книга. Мы не можемъ слдовать шагъ за шагомъ за Л. Шес товымъ въ этомъ анализ и отсылаемъ читателя къ самой книг Ч единственной по сил чувства и глубин мысли во всей нашей русской литератур о Шекспир посл статей Блинскаго;

мы только намтимъ рядомъ цитатъ главныя точки проходимаго Л. Шестовымъ пути и увидимъ, какъ отъ смысла трагедiи Л. Шестовъ переходить къ вопросу о смысл жизни вообще.

Въ чемъ трагедя Гамлета и каковъ ея смыслъ? Гамлетъ Ч мыслитель, по характеристик Л. Шестова;

его, какъ и многочисленныхъ позднйшихъ Гамлетовъ и гамлетиковъ рефлекся зала, говоря словами Тургенева. Гамлеты умютъ толь ко мыслить, т.-е. обращаться къ явленямъ одной стороной своего существа;

это ихъ свойство принижаетъ въ нихъ вс стороны душевной дятельности Ч для од ной (I, 53). Чтобы стать человкомъ въ настоящемъ смысл этого слова, мысли тель долженъ войти въ мръ дйствительности, долженъ не только мыслить, но и чувствовать, долженъ стать достойнымъ имени человка Ч и въ этомъ смыслъ той трагедии, которую переживаетъ Гамлетъ. Жизнь застыла въ Гамлет и проснуть ся онъ можетъ только отъ сильнаго потрясеня: трагедя ему необходима... Тогда лишь онъ узнаеть, что такую жизнь нельзя принять, что нужно найти иную, хотя бы пришлось для этого вынести самыя тяжелыя муки (I, 69). Прежняя жизнь для Гамлета невозможна: распалась связь временъ, говорить онъ;

пока связь временъ не будетъ возстановлена, нельзя, не нужно жить. И онъ знаетъ, что связь порвалась не вн его, а въ немь самомъ... (I, 76). И въ возстановлени этой распавшейся связи временъ заключается развите трагеди Гамлета;

онъ сбрасываетъ съ себя узы своей комнатной философи, онъ входить въ живую жизнь, въ мръ страданя и сознаня.

л...Твои муки Ч обращается къ Гамлету Л. Шестовъ Ч не пропадутъ даромъ. Лучше было теб вынести вс испытаня, рыдать глядя на тнь отца своего, безумствовать наедин съ собой и передъ матерью, чувствовать себя ничтожнымъ, раздавленнымъ червякомъ Ч чмъ жить въ Виттенберг въ сознани своего великаго душевнаго пре восходства. Не слпая судьба загнала тебя въ трагедю, а разумная необходимость. Нуж но выстрадать свое совершенство, свое развите (I, 82). И прежде всего Ч нужно врить въ эту разумную необходимость, врить, что, какъ говорить Гамлетъ, и во робей не погибнетъ безъ воли провидня: вритъ въ провидне, т.-е. чувствовать глубокую осмысленность нашей жизни Ч великое дло, заявляетъ Л. Шестовъ (I, 87;

курс. везд нашъ). Вскрыть смыслъ трагеди, разсказать о гор, насили, убйств, смерти Ч и притомъ разсказать не за тмъ, чтобы пугать и безъ того напуганное воображене картинами ненужныхъ мукъ и безвременныхъ смертей, а за тмъ, что бы объяснить, какой смыслъ все это имло Ч можетъ лишь великй поэтъ... Та кимъ великимъ поэтомъ былъ Шекспиръ. л...Никто Ч ни до Шекспира, ни посл него Ч не умлъ такъ ясно видть въ человческой душ, чтобы всю путаницу слож ныхъ явленй нашей психики, представляющуюся не только наблюдателямъ, но и дйствующимъ лицамъ, случайнымъ сплетенемъ послдствй случайныхъ событй, понять какъ нчто единое, осмысленное, цлесообразное. У Шекспира высшая зада ча, доступная только художнику: объяснить смыслъ жизни во всхъ ея проявленяхъ.

Не отбросить жизнь, какъ лцвтене, какъ добавлене къ вншнимъ явленямъ, толь ко ими и опредляемое, а поставить жизнь впереди всего, въ ней видть начало...

Поэтъ примиряетъ насъ съ жизнью, выясняя осмысленность всего того, что намъ ка жется случайнымъ, безсмысленнымъ, возмутительнымъ, ненужнымъ. У Шекспира Гамлетъ выносить трагедю не потому, что онъ запутался въ стяхъ слпой судьбы...;

Гамлету, повторяемъ, его трагедя была необходима. Шекспиръ именно потому и великъ, что умлъ видть порядокъ и смыслъ тамъ, гд друге видли только хаосъ и нелпость... (I, 88).

Насколько все это убдительно или неубдительно, Ч мы еще увидимъ, а пока пойдемъ дальше за Л. Шестовымъ. Онъ переходить къ Юлю Цезарю и особенно останавливается на Брут, противопоставляя его Гамлету и считая его величайшимъ представителемъ этическаго индивидуализма. Гамлетъ Ч представитель рефлектиру ющей мысли, Брутъ Ч представитель непосредственнаго чувства, вооруженнаго мыс лью. Гамлетъ со всмъ, что вн его, связанъ идеею. Онъ не можетъ порвать этой связи, но она мучительно тяготитъ его. Брутъ связанъ съ поселяниномъ, съ Римомъ, съ Лю цемъ, съ Порцей Ч какъ съ самимъ собою (I, 8). Для Брута Ч жить и мыслить... не два раздленные, противоположные одинъ другому процесса, а одинъ (I, 104);

люди для него Ч не ходячя абстракци, а подобныя ему существа, чувствующя и страда ющя: для Брута нтъ добра вн человка... Цлью онъ считаеть не правила, а себя и своихъ ближнихъ (мысль эта о человк-самоцли, замчаетъ Л. Шестовъ, могла явиться только у Шекспира, такъ глубоко понимавшаго и цнившаго человка;

I, и 113). Свобода для него Ч высшее благо, рабство Ч высшее зло;

на этой почв и про исходить его душевная трагедя. Но, переживая ее, ршившись пожертвовать ради свободы своимъ лучшимъ другомъ, Цезаремъ, Брутъ все время остается образцомъ человка, везд и всегда..., словомъ и дломъ, учить людей нравственному величю...

Въ этомъ смыслъ его трагеди. И уже одно то, что на свт есть Бруты, должно убдить насъ, что есть человкъ, есть зачмъ жить, есть что длать Ч и ни зло, ни горе, ни сама смерть не обвинятъ жизни... (I, 120). Мы скоро увидимъ, какъ нсколько тъ спустя Л. Шестовъ отнесся къ нравственному величю Брута, къ велнямъ долга, исполнителемъ которыхъ онъ является...

Дале передъ нами Короланъ. Въ чемъ смыслъ трагеди этого суроваго рим скаго воина? Въ томъ же, въ чемъ и смыслъ всякой трагеди вообще: въ развити человческаго достоинства въ человк, ибо нужно выстрадать свое развите, свое со вершенство. Въ этомъ центръ всякой трагеди, ли въ этомъ смысл трагедя Королана полна захватывающаго интереса. Съ перваго же дйствя предъ вами раскрыты вс условя жизни Королана и самъ герой, грубый, безсердечный, ужасный въ своемъ нелпомъ могуществ. Вы ждете, чмъ онъ кончить: неужели онъ уйдетъ такимъ же?

Неужели колоссальная сила этого человка такъ и останется дикой стихей?..... Въ огромномъ горнил Королановой души Шекспиръ слдитъ не за безсмысленнымъ кипнемъ расплавленнаго металла, а за тмъ, какъ формируется тамъ великй идеалъ человческаго достоинства и чести, наперекоръ стремленямъ всего и всхъ... А ес ли такъ, то смыслъ трагеди становится ясенъ, и смерть Королана, вся его судьба не гнететъ насъ, какъ она ни ужасна. Наоборотъ, смерть, какъ заключене осмысленнаго, творческаго душевнаго процесса... примиряетъ насъ, какъ откровене свыше... И та кое примирене не является результатомъ искусственнаго авторскаго намреня, но непосредственно вытекаетъ изъ существа трагеди. Если Шекспиръ осмысливаетъ трагедю, то не за тмъ, чтобы примирять зрителей, а потому, что онъ видлъ смыслъ въ трагеди... Шекспиръ, вдумываясь въ трагедю Королана, видлъ, что она пробуди ла въ немъ лучшя чувства, что она является для него не наказанемъ за преступлене..., а необходимымъ процессомъ развитя... Мы видимъ лишь поверхность явленй и не въ силахъ проникнуть до той глубины, гд таятся корни, изъ которыхъ выростаетъ человческая судьба. Шекспиръ же видлъ ихъ, и безсмысленная, жестокая трагедя Королана получаетъ для него человчески понятный смыслъ. На мсто случая, ко торый является для современнаго ученаго кореллативомъ причины и слдствя, у Шекспира является законъ нашего внутренняго мра...(I, 173, 186, 196 и 197).

Переходимъ къ трагеди Макбета, которую Л. Шестовъ именуетъ трагедей ка тегорическаго императива. Въ этой трагеди вопросъ о смысл жизни соединяется съ вопросомъ о сущности величайшей безсмыслицы Ч преступленя, трагедя эта по казываетъ намъ, какъ понималъ генальный поэтъ преступниковъ и преступлене и чт примиряло его съ этимъ ужаснйшимъ изъ всхъ существующихъ Совъ (I, 249). Ибо если есть хоть одно безсмысленное по существу явлене Ч напримръ, преступлене, Ч то мръ еще не оправданъ;

а потому самый жестокй преступникъ, какой-нибудь Яго или Макбетъ, долженъ оставаться для насъ человкомъ такимъ же, какъ и мы, по поводу котораго мы должны требовать у жизни оправданя, какъ Лиръ (мы это еще увидимъ) требовалъ объясненя за свое несчасте (I, 253). Итакъ, въ чемъ же трагедя Макбета? Трагедя эта, по мнню Л. Шестова, заключается въ борьб человка съ категорическимъ императивомъ, т.-е. съ долгомъ въ его кантовскомъ понимани. Съ категорическимъ императивомъ и вообще съ формальной этикой Канта ведетъ неустанную борьбу Л. Шестовъ во всхъ своихъ книгахъ;

борьбу эту онъ началъ своимъ анализомъ трагеди Макбета. Макбетъ не ршается убить Дункана не изъ-за Дункана, а чтобъ не нарушать покоя своей души. Макбетъ, убивши Дункана, скорбитъ не о Дункан, а о себ, о потерянномъ душевномъ мир. У Канта именно это обстоятельство служитъ къ возвеличеню категорическаго императива. Это голосъ разума an sich, существующаго единственно затмъ, чтобы противоставлять свои велня Макбетовскимъ желанямъ. Разумъ не говоритъ Макбету: Дунканъ такой же человкъ, какъ ты. Ты хочешь жить и онъ хочетъ жить Ч такъ зачмъ же ты убь ешь его? Разумъ грозитъ: не убивай ближняго, ибо ты будешь убйцей. Едва ли во всей человческой психик можно найти что-либо боле обидное для достоинс тва человка, чмъ эта кантовская совсть. Не убивай не изъ-за жертвы, а изъ-за предстоящихъ теб непрятностей съ категорическими императивами! Здсь все: и глубокй человческй эгоизмъ, и слабость, и трусость... (I, 268). Въ борьб съ этими категорическими императивами Ч весь смыслъ трагеди Макбета. Мы не можемъ ос танавливаться на этомъ интересномъ толковани трагеди Шекспира Л. Шестовымъ и отсылаемъ читателя непосредственно къ самой книг этого автора: приводимыя нами обширныя выписки изъ нея даютъ о ней лишь самое общее поняте.

Однако и по тому немногому, что мы привели выше, вырисовывается съ доста точной опредленностью отношене Л. Шестова къ проблем смысла жизни. Оно сделается для насъ еще боле яснымъ, когда мы остановимся на понимани Л. Шес товымъ трагеди короля Лира: здсь вопросъ о смысл жизни, о случайности или не случайности зла, о причин и цли Тa ставится наиболе остро, наиболе рзко.

Понять, осмыслить, оправдать трагедю короля Лира Ч значить понять, осмыслить и оправдать всю человческую жизнь.

Королю Лиру восемьдесятъ тъ;

онъ на порог смерти. И вдругъ Ч ошелом ляющй ударъ, нечеловческя мученя. Неужели и они не случайны? Неужели и они имютъ смыслъ? Выгнаннаго изъ дома злодйками-дочерьми въ бурю и грозу ко роля Лира прютилъ Глостеръ: за это у Глостера вырываютъ глаза. Неужели и это можно понять, оправдать, осмыслить? Любящая Корделя спасаетъ отца Ч и задуше на своими сестрами;

ничего не можетъ быть ужасне, чмъ эта случайная, неожи данная Ч ненужная, невидимому Ч смерть лучшей изъ женщинъ на глазахъ у стари ка отца, и безъ того вынесшаго стoль нечеловческя пытки (I, 202-203). И это тоже иметъ смыслъ? Это тоже понятно? Это тоже можетъ быть оправдано?

Л. Шестовъ ставитъ вс эти вопросы и безъ колебаня отвчаетъ на нихъ: да. Жизнь можетъ быть оправдана, жизнь должна быть осмыслена, но понять и оправдать ее мо жетъ только великй поэтъ, которому дано видть глубокую сущность явленй, а не ихъ случайную поверхность. Такимъ великимъ поэтомъ былъ Шекспиръ и онъ откры ваетъ намъ смыслъ трагеди короля Лира.

Въ чемъ смыслъ этой трагеди? Опять-таки въ томъ же, въ чемъ смыслъ трагеди вообще, въ чемъ былъ смыслъ трагеди Гамлета или Королана: нужно выстрадать свое развите, свое человческое достоинство. Гамлетъ былъ только мыслителемъ Ч тра гедя сдлала его человкомъ;

Короланъ былъ только воиномъ, только тараномъ, но носилъ въ своей душ великя возможности;

трагедя проявила ихъ и обратила его въ человка. Такъ и Лиръ: онъ былъ королемъ, въ немъ every inch а King, каждый дюймъ Ч король;

трагедя должна сдлать его человкомъ. Уже первое оскорблене, нанесенное раздавшему свое царство королю, является началомъ страшной трагеди:

король узнаетъ, что онъ человкъ и ничего больше, т.-е. бдное, голое, двуногое жи вотное (I, 26). Эту истину ему суждено выстрадать, ему суждено пройти тяжелый крестный путь. За всю свою долгую жизнь онъ усплъ лишь научиться чувствовать себя королемъ... Но ему осталось еще понять, что и вс друге люди Ч короли. И ког да онъ это пойметь, онъ станетъ такъ безмрно прекрасенъ въ своемъ трогательномъ величи и могучей кротости..., что вс вынесенныя имъ муки не только перестаютъ казаться намъ нелпыми, ненужными, но получаютъ въ нашихъ глазахъ глубокй смыслъ (I, 227). Въ этомъ смыслъ трагеди короля Лира, въ этомъ смыслъ всякой тра геди. Трагедя, говоритъ Л. Шестовъ, вызываетъ необычайное напряжене силъ;

вс вопросы жизни возникаютъ передъ человкомъ, какъ они возникли передъ Лиромъ, съ той настойчивостью, которая исключаетъ всякую возможность отклоненя отвта.

Лиръ выстрадалъ эти отвты и сталъ передъ смертью человкомъ: въ этомъ смыслъ его трагеди, въ этомъ отвтъ на вопросъ, эачмъ ему трагедя? Если трагедя наканун смерти иметъ смыслъ, Ч приведемъ мы въ заключене послднюю большую цита ту изъ книги Л. Шестова: Ч если она не оказывается насмшливою игрою адскихъ или Ч что еще хуже Ч равнодушныхъ силъ;

если то, что пережилъ Лиръ, нужно было ему Ч то этимъ снимаются вс обвиненя съ жизни. Вмсто того, чтобы проклинать судьбу, мы, понявъ содержане ея необъятныхъ книгъ, т.-е. Шекспира, благословимъ цлесообразность господствующаго надъ человкомъ закона... л...тамъ, гд для насъ хаосъ, случай, безсмысленная борьба мертвой, равнодушной, но безконечно могучей силы съ живымъ, чувствующимъ, но немощнымъ человкомъ, т.-е. тамъ, гд для насъ область нелпаго трагизма, тамъ поэтъ видитъ осмысленный процессъ духовнаго раз витя. Подъ видимыми всмъ людямъ муками онъ открываетъ невидимую никому за дачу жизни... И въ этомъ смыслъ того, что мы называемъ трагической красотой. Если бы удары, обрушившеся на бдную голову старца, были дломъ слпой судьбы, случая, ведущихъ людей къ страданю, безумю и смерти, то о трагической красот не могло бы быть и рчи. Мы могли бы говорить лишь о трагическомъ безобрази...

Трагическое безобразе имло бы мсто при наличности нелпаго трагизма, траги ческая красота обусловлена разумной необходимостью;

трагическую красоту можетъ создать жизнь, а возсоздать Ч великй художникъ, которому ясенъ законъ разумной необходимости. Найти тамъ законъ, гд вс видятъ нелпость, отыскать тамъ смыслъ, гд по общему мнню не можетъ не быть безсмыслицы, и не прибгнуть ко жи, къ метафорамъ, къ натяжкамъ, а держаться все время правдиваго воспроизведеня дйствительности Ч это высшй подвигъ человческаго геня... (I,234-235, 241).

Такой подвигъ совершилъ Шекспиръ;

доказать это Ч цль книги Л. Шесто ва. Цлые годы призракъ случайности человческаго существованя преслдовалъ его и цлые годы великй поэтъ безстрашно всматривался въ ужасы жизни и посте пенно уяснялъ себ ихъ смыслъ и значене... Чмъ ужасне представлялась ему дйствительность, тмъ настоятельне чувствовалъ онъ потребность понять все то, что происходило вокругъ него... Поэтъ чувствовалъ, что нельзя жить, не примирившись съ жизнью. Пока есть Лиры, Гамлеты, Отелло;

пока есть люди, случайно, въ силу рож деня или вншнихъ обстоятельствъ, ставше добычей несчастя или, что еще ужасне, виновниками несчастя другихъ, преступниками;

пока надъ человкомъ господствуеть слпая сила, опредляющая его судьбу Ч жизнь наша только сказка, разсказанная глупцомъ... И Шекспиръ, по мнню Л. Шестова, показалъ намъ, что слпой судьбы не существуетъ, что Нкто въ сромъ Ч миъ, что Случай Ч миражъ, фатаморгана.

Случая нтъ Ч вотъ что говорить намъ Шекспиръ. Если онъ показываетъ намъ зако нъ тамъ, гд мы считаемъ неизбжнымъ случай, то лишь потому, что тамъ есть этотъ законъ, который мы не въ силахъ различить. Если судьба Лира, казавшаяся всмъ судь бой человка, которому раздробилъ голову случайно оборвавшйся съ дома кирпичъ, оказывается осмысленнымъ ростомъ его души, то не фантазя Шекспира украсила кир пичъ, а зоркость поэта прослдила вс результаты дйствя удара. Въ Корол Лир Шекспиръ возвщаетъ великй законъ осмысленности явленй нравственнаго мра: слу чая нтъ, если трагедя Лира не оказалась случаемъ... А если такъ, то есть лишь необъясненный случай (курс. нашъ). Участь Глостера и Кордели, погибшихъ за короля, уже не наполняетъ нашу душу фантастическимъ ужасомъ, какъ и неожиданное явлене природы не смущаетъ человка, достаточно вышколеннаго, чтобы понимать невозмож ность нарушеня закона причинности (I, 280-281, 242-243).

Этимъ аккордомъ заканчивается книга Л. Шестова: случая нтъ, нелпаго тра гизма нтъ, есть лишь осмысленная необходимость;

а все нелпое, несправедливое, возмущающее душу Ч это только необъясненный случай...

V.

Выше мы почти всюду предоставляли слово самому Л. Шестову, не желая становиться между нимъ и читателями въ его апологи трагеди. Читатель выслу шалъ такимъ образомъ убжденную и горячую рчь рыцаря Цлесообразности и непримиримаго врага Случая;

насколько эта убжденная рчь убдительна Ч вотъ вопросъ, котораго мы еще не коснулись. А коснуться его необходимо, такъ какъ мы имемъ здсь передъ собой совершенно особое ршене проблемы о смысл жизни, ршене, не совпадающее ни съ мистической, ни съ позитивной теорей прогресса и въ корн расходящееся съ построенями художественнаго творчества и. Сологуба и Л. Андреева.

Дйствительно, трудно найти большую противоположность мровоззрнй, чмъ у Л. Андреева и Л. Шестова, автора книги о Шекспир. Нкто въ сромъ у Л. Андреева Ч вдь для нравственнаго мра это тотъ самый Случай, та самая слпая судьба, которую категорически отвергалъ Л. Шестовъ;

по Л. Андрееву мромъ пра витъ равнодушная сила, механическе законы которой настолько же фатально необхо димы въ мр физическомъ, насколько случайны въ мр нравственномъ;

это та самая точка зрня, которую Л. Шестовъ называлъ наивно-близорукой и которую онъ ис кренно презиралъ, считая ее удломъ типическаго современнаго человка съ врой во власть случая (I, 43). Центральный вопросъ Л. Андреева: зачмъ жить, если су ществуетъ смерть? Ч представлялся Л. Шестову удломъ книжнаго человка, мыс лителя въ род Гамлета. Философя Гамлета на кладбищ Ч это дйствительно клад бищенская философя;

черепа леденятъ ему кровь: что жизнь, если рано или поздно вс мы будемъ такими?!.. Мысль о смерти, иначе какъ въ вид голаго черепа ему не представляющейся..., торжествуетъ надъ нимъ. Онъ не чувствуетъ, что не изъ нея надо исходить... Такъ говоритъ Л. Шестовъ о Гамлет и могъ бы повторить о Л. Андреев.

Ну, а Нкто въ сромъ? Нкто въ сромъ Ч это фантомъ, который долженъ быть по коренъ нами;

мы должны взглянуть въ глаза Елеазара-Случая и оказаться сильне его:

нельзя примириться съ Медузой, не покоривъ ее (I, 84, 76). И Л. Шестовъ покоряетъ ее, преодолваетъ фантомъ Случая и ставитъ на его мсто принципъ осмысленной необходимости. Въ этомъ отношени, какъ видимъ, Л. Андреевъ и Л. Шестовъ Ч дв прямыя противоположности. Кто изъ нихъ правъ? Оба правы.

Л. Шестовъ правъ, ибо онъ понимаетъ то, что иногда непонятно Л. Андрееву: онъ понимаетъ и принимаетъ субъективную осмысленность жизни;

въ этомъ какъ-разъ и заключается вся суть его книги, доказывающей, что личная трагедя осмысленна. Эта мысль вскрыта въ книг Л. Шестова настолько блестяще, что намъ къ ней нечего прибавлять.

Человкъ долженъ выстрадать свое развите, долженъ очиститься и закалиться въ горнил горя и мукъ, Ч и такое горе, такя муки всегда оправданы, всегда понятны:

въ этомъ смыслъ трагеди, въ этомъ субъективный смыслъ жизни. Съ высоты такого принципа находитъ себ оправдане и та Смерть, отъ которой съ такимъ ужасомъ бжитъ Л. Андреевъ. Именно потому и днна жизнь, что существуетъ смерть, сказали мы, говоря о Л. Андреев;

эта мысль получаетъ теперь новое освщене: иногда жизнь длается цнной, субъективно осмысленной только передъ взоромъ Смерти. Ибо пока на земл есть смерть, есть и трагедя;

а личная трагедя для многихъ есть единственный путь къ субъективной осмысленности существованя. Шопенгауеръ гд-то сказалъ, что если бы удалить изъ жизни гнетущую человка трагедю, то человкъ погибъ бы Ч какъ погибъ бы и въ томъ случа, если бы устранить давлене атмосферы на наше тло. Это сравнене можно продолжить;

можно сказать, что при чрезмрномъ увеличены атмосфернаго давленя человкъ тоже погибнетъ, будетъ раздавленъ, какъ онъ иногда бываетъ раздав ленъ чрезмрной тяжестью нравственныхъ мукъ, непосильно тяжелой трагедей. Но таке случаи не опровергаютъ общаго принципа: мы не можемъ жить вн атмосферна го давленя. Достоевскй выражалъ эту же мысль своимъ извстнымъ парадоксомъ: чело вкъ до страсти любитъ страдане, эту единственную причину сознаня. Любитъ Ч объ этомъ можно спорить;

но Достоевскй правъ въ томъ, что единственной причиной созна ня, дйствительно, часто бываетъ страдане, трагедя: Л. Шестовъ показываетъ намъ это на типахъ Лира, Гамлета, Королана. Пока существуютъ страданя Ч существуетъ трагедя;

но если даже въ какомъ-нибудь ZukunstaatТ страданя навки упразднятся, то все же не упразднится смерть;

пока же на земл есть смерть Ч есть и личная трагедя;

пока есть личная трагедя, очищающая и возвышающая человка Ч существуетъ субъективный смыслъ горя, мукъ, страданй, субъективный смыслъ человческой жизни. Поскольку муки эти субъективно осмысленны, поскольку осмысленна жизнь Ч постольку разумная необходимость становится на мсто нелпаго трагизма, постольку побждается нами Нкто въ сромъ. Такъ Человкъ побждаетъ въ поединк Нкоего въ сромъ, и мы ви дли выше, что побда эта остается непонятой Л. Андреевымъ. Ее понимаетъ, ее раскры ваетъ намъ Л. Шестовъ: онъ показываетъ смыслъ трагеди и тмъ самымъ вскрываетъ неясную для Л. Андреева субъективную осмысленность жизни человка.

Но правъ и Л. Андреевъ, ставя надъ человкомъ своего Нкоего въ сромъ, эту слпую судьбу, этотъ ненавистный Л. Шестову Случай. Л. Андреевъ правъ потому, что всмъ своимъ творчествомъ онъ безсознательно вскрываетъ передъ нами основ ную ошибку тхъ разсужденй Л. Шестова, съ которыми мы познакомили читателя.

Ошибку эту можно сформулировать проще всего такъ: Л. Шестовъ не видлъ и не хотлъ понять того, что элементы осмысленной трагеди одного человка неизбжно явля ются въ то же самое время элементами безсмысленной драмы другого.

Пояснимъ двумя-тремя примрами. Вотъ передъ нами жизнь Василя ивейскаго.

Л. Андреевъ утверждаетъ, что надъ всей жизнью ивейскаго тяготлъ рокъ, что Нкто въ сромъ стоялъ со свчей въ рук въ углу поповскаго дома;

Л. Шестовъ, наоборотъ, покажетъ намъ внутреннюю осмысленность трагеди бднаго попа: Василй ивейскй, скажетъ онъ намъ, долженъ выстрадать свое человческое достоинство, и изъ темнаго, забитаго попа, какимъ онъ былъ въ начал разсказа, обратиться въ сильнаго и гордаго человка. Въ этомъ смыслъ всякой трагеди Ч мы это видли выше, Ч а значитъ, въ это мъ и смыслъ трагеди Василя ивейскаго. Кто правъ? Конечно, Л. Шестовъ: мы видли это, разбирая андреевскй разсказъ. А если такъ, то все горе, задавившее своею тяжес тью Василя ивейскаго, тмъ самымъ и оправдывается;

если такъ, то вмсто нелпаго трагизма передъ нами осмысленная необходимость, и все то, въ чемъ Л. Андреевъ не видитъ смысла, иметъ, слдовательно, вполн определенный субъективный смыслъ.

Пусть такъ. Но вотъ маленькое замчане: мы помнимъ, что у Василя ивейскаго уто нулъ, купаясь, шестилтнй сынъ. Это горе легло свинцовой тяжестью на душу Василя ивейскаго. Мы только-что доказали, вслдъ за Л. Шестовымъ, что горе это было не безсмысленно, а имло вполн опредленный смыслъ въ душевной трагеди Василя ивейскаго, было ступенькой въ его духовномъ развити... Еще разъ: пусть такъ. Пусть это горе, эта душевная мука отца иметъ смыслъ и оправдане;

но гд смыслъ и оправдане не этой муки отца, а самой гибели ребенка! Вдь то, что для Василя ивейскаго является лишь элементомъ его личной осмысленной трагедии, то для его шестилтняго сына яви лось элементомъ безсмысленной драмы: пошелъ купаться Ч и утонулъ, и нтъ больше черненькаго, тихонькаго мальчика Василя...

Возьмемъ другой примръ: вотъ передъ нами жизнь Человка. Въ ней Л. Ан дреевъ не видитъ внутренняго смысла;

Л. Шестовъ, наоборотъ, учитъ насъ видть вполн ясный субъективный смыслъ въ жизненной трагеди Человка. Человкъ съумлъ вынести и голодную бдность, и пресыщенное богатство, и снова бдность и одинокую старость Ч и встртилъ побдителемъ смерть;

гнетущее горе, смерть сына, смерть жены не сломили Человека, онъ выстрадалъ свое человческое достоинство и жизнь его есть осмысленная трагедя. Но вотъ опять: смерть сына. Опять передъ нами безсмысленная драма. Пошелъ гулять сынъ Человка Ч молодой, красивый, начина ющей жить Ч и кто-то бросилъ въ него камнемъ и разбилъ ему голову. Онъ умеръ.

Смерть сына является для Человка только однимъ изъ элементовъ его осмысленной трагеди;

ну, а для самого этого убитаго камнемъ сына? Не повторяется ли здсь то самое, о чемъ у насъ уже была рчь при разбор творчества. Сологуба: одного рас пинаютъ, а другой въ это время стъ ананасный компотъ? (см. выше, стр. 26). Только тамъ у насъ шла рчь объ эстетическихъ, а здсь объ этическихъ переживаняхъ. Одно дло Ч повторимъ мы еще разъ Ч сть ананасный компотъ, глядя на крестныя муки, а другое дло Ч быть распятымъ самому;

оправдывать и объяснять безсмысленныя страданя, безсмысленную драму одного человка осмысленной трагедей другого только потому, что он одновременны Ч все равно, что строить знакомое уже намъ умозаключене: stat baculus in angulo, ergo pluit. А если такъ, то чмъ оправдаемъ мы гибель сына Человка? Случайно камень попадаетъ ему въ голову Ч и молодое, пол ное жизни, надеждъ на будущее, веселое, прекрасное, радостное существо Ч слышали мы отъ Л. Шестова Ч вдругъ обращается въ негоднаго калку;

боле того Ч умира етъ. И пусть его смерть является элементомъ личной осмысленной трагеди его отца;

но для него самого, еще не знавшаго никакой трагеди, еще только вступавшаго въ жизнь Ч этотъ ударъ камня явился элементомъ безсмысленной драмы.

Что отвчаетъ на все это Л. Шестовъ? Мы знаемъ его отвтъ: онъ взываетъ къ вр въ осмысленность человческой жизни;

врить въ эту осмысленность Ч вели кое дло! (I, 87;

см. выше, стр. 86). Плохо дло, разъ приходится прибгать къ такимъ аргументамъ! Другой аргументъ Ч заключене отъ частнаго къ общему;

премъ, какъ извстно, не особенно рекомендуемый въ логик... Случая нтъ, Ч слышали мы, Ч если трагедя Лира не оказалась случаемъ. Пусть такъ;

пусть въ трагеди отнын нтъ мста случаю;

но въ драм?!... Трагедя есть субъективный процессъ, развите явленй нравственнаго мра;

драма же есть , она характеризуется отсутствемъ этого субъективнаго процесса и чисто вншнимъ пересченемъ двухъ причинныхъ рядовъ:

шелъ человкъ, на голову свалился камень. Л. Шестовъ намъ не доказалъ, что драмы нтъ, а есть только трагедя;

онъ доказалъ лишь, что многя драмы можно объяснить, какъ трагеди. Вотъ, напримръ, участь Кордели: для насъ это только драма, только нелпое и случайное стечене обстоятельствъ;

въ центр нашего вниманя стоитъ тра гедя Лира. Но если бы великй поэтъ, хотя бы тотъ же Шекспиръ, написалъ не тра гедю Король Лиръ, а трагедю Корделя, т.-е. перенесъ фокусъ своего вниманя на душевную жизнь Кордели, то вся ея судьба стала бы для насъ осмысленной, а трагеди Лира, наоборотъ, мы не смогли бы понять, отнесли бы ее къ области нелпаго тра гизма, сочли бы ее драмой. Допускаемъ и это;

допускаемъ сложный процессъ раз витя нравственнаго мра Кордели;

допускаемъ, что многя драмы можно объяснить, какъ трагеди. А если такъ, Ч продолжаетъ Л. Шестовъ, Ч то драмы вообще нтъ, а есть лишь необъясненный случай (см. выше, стр. I, 88)... Вотъ обобщающее умозаключене отъ частнаго къ общему;

въ немъ коренится вся ошибка Л. Шестова, за ключающаго отъ многiя ко вс. Камень убиваетъ человка Ч гд здсь трагедя для убитаго? На это не отвтитъ никакой Шекспиръ.

Эмпирическая очевидность говорить намъ, что существуютъ не только трагеди, но и драмы;

противъ этой очевидности выставляюсь требоване вры: это Ч покушене съ негодными средствами. И самъ Л. Шестовъ не могъ не почувствовать, что неладно что-то въ датскомъ королевств, что въ изложенномъ имъ мровоззрни есть какой то locus minoris resistentiae, гд снова Случай одерживаетъ побду надъ Целесообраз ностью. Эта ошибка Л. Шестова намъ теперь ясна;

мы видимъ, что въ борьб съ фанто момъ Случая побдителемъ оказался не Л. Шестовъ. И вопреки его доказательствамъ мы можемъ теперь сказать: да, случай есть и всегда будетъ существовать для человка;

случай длаетъ, между прочимъ, невозможной объективную осмысленность жизни человка. Но мы не будемъ стоять въ ужас передъ этимъ фантомомъ, потому что мы уже признали отсутстве объективнаго смысла жизни;

а наличность случая нисколько не мшаетъ ея субъектиной осмысленности. Мы не будемъ, подобно Л. Шестову, бла гословлять цлесообразность господствующаго надъ нимъ закона, но и не будемъ, подобно ему, трепетать передъ мыслью о случайности человческой жизни Ч къ это му приводить насъ анализъ трагеди и драмы, и въ этомъ состоитъ мровоззрне им манентнаго субъективизма.

Ну, а куда же мы днемъ трупикъ утонувшаго шестилтняго ребенка, чернень каго и тихонькаго мальчика Василя? Какъ оправдаемъ мы нелпую смерть человка, которому камень случайно раздробилъ голову? Л. Шестовъ самъ увидлъ, что на это еще нужно отвтить Ч и далъ отвтъ въ послдующихъ своихъ книгахъ, отказавшись отъ своей первоначальной точки зрня.

VI.

Книга Шекспиръ и его критикъ Брандесъ характеризуетъ собою своего рода эпоху разумной дйствительности для Л. Шестова. Нтъ драмы, есть только тра гедя;

нтъ случая, есть лишь цлесообразность;

нтъ нелпаго трагизма, есть одна разумная необходимость. Такъ въ свое время Блинскй тоже былъ непоколебимо убжденъ въ разумности всего существующаго... И недаромъ Л. Шестовъ, потерявъ вру въ разумную дйствительность, начинаетъ свою вторую книгу обширной ци татой изъ знаменитаго письма Блинскаго, разрывающаго съ философей Егора едорыча Гегелева. Вдь Блинскй тоже пытался теоретически осмыслить все без смысленное и тоже былъ вскор вынужденъ отказаться отъ такой апологи безсмыс леннаго и признать, что причинная законосообразность еще не доказываетъ нравст венной закономрности явленй.

Кстати, небольшое отступлене, но любопытный вопросъ: какъ возможна, какъ психологически объяснима такая вра въ смыслъ безсмыслицы? Самъ Л. Шестовъ да етъ на это, хотя и по другому поводу, вполн опредленный отвтъ: съ дтства нашъ мыслительный аппаратъ коверкаютъ наши воспитатели, заставляя врить самымъ безсмысленнымъ вещамъ. Когда дти слышатъ разсказы о шихъ, о русалкахъ, о вдьмахъ, то ихъ предупреждаютъ, что все это сказки, въ которыхъ про неправду все написано;

но тутъ же дтямъ сообщаютъ безапелляцоннымъ тономъ, что солнце неподвижно, что земля Ч вращающйся шаръ и т. п. А между тмъ колдунъ, вдьма, дьяволъ Ч это только нчто новое, но понятное, не противорчащее очевидности. Вер тящаяся же земля, неподвижное солнце, фиктивное небо и т. п. Ч все это вдь верхъ безсмыслицы для ребенка. И тмъ не мене это Ч истина, онъ знаетъ это наврное и съ этой неправдоподобной истиной онъ живетъ цлые годы. Разв такое насиле надъ дтскимъ умомъ можетъ не изуродовать его познавательныя способности? Разв вра въ смыслъ безсмыслицы не становится его второй природой? (III, 201-202). Это остроумное замчане Л. Шестовъ могъ бы примнить и къ себ, какъ автору книги о Шекспир, которая вся проникнута этой врой въ смыслъ безсмыслицы... Но скоро Л. Шестовъ увидлъ свою ошибку;

онъ понялъ, что осмыслить безсмысленное не въ силахъ никакой Шекспиръ. Впослдстви онъ самъ призналъ, что тщетна была по пытка спрятаться за спину Шекспира отъ ужасовъ жизни: у Шекспира вовсе нтъ того полнаго лоправданя жизни, которое приписалъ ему Л. Шестовъ;

въ произведеняхъ Шекспира Ч писалъ впослдстви Л. Шестовъ Ч такъ много страшныхъ вопросовъ и ни одного удовлетворительнаго отвта (IV, 180). Когда Шекспиръ писалъ своего Гам лета, Ч говорить Л. Шестовъ въ другомъ мст Ч то для него тогда распалась связь временъ... Это значить Ч прежняя, безсознательная, дающаяся намъ всмъ даромъ вра въ цлесообразность и осмысленность человческой жизни рушилась. Нужно сейчасъ же, немедленно, найти новую вру, иначе жизнь обращается въ непрерывную, невыносимую пытку. Но какъ это сдлать? Гд найти вру? И есть ли такая вра на земл?...Отвтъ не только не придетъ сейчасъ, но не придетъ и черезъ многе годы, а Шекспиръ... будетъ жить съ сознанемъ, что для него все погибло и что вс отвты, ког да-либо дававшеся на гамлетовскй вопросъ Ч были лишь пустыми словами... (IV, 224-225). Вы понимаете, конечно, что здсь, какъ и всюду раньше, Шекспиръ только ширма, за которой скрывается Л. Шестовъ. У Шекспира рушилась вра въ осмыслен ность и цлесообразность человческой жизни;

Шекспиру нужно немедленно найти новую вру;

Шекспиръ отнын будетъ жить съ сознанемъ невозможности отвта на вопросъ объ объективномъ смысл жизни: здсь всюду пишется Шекспиръ, а про износится Левъ Шестовъ. Людямъ нашего роста всегда удобно стать подъ защиту такого великана, какъ Шекспиръ... Когда Л. Шестовъ врилъ въ смыслъ жизни, онъ доказывалъ намъ его произведенями Шекспира;

теперь, когда эта его вра рушилась, онъ снова тми же произведенями Шекспира подкрпляетъ свою новую точку зрня.

Шекспиръ слишкомъ великъ, чтобъ обойти его Ч слышали мы отъ Л. Шестова, Ч и каждый ищетъ опоры своему мровоззрню въ интуицяхъ великаго художника. И если бы мы пожелали подойти къ Шекспиру съ предвзятой тенденцей, то мы безъ труда сдлали бы его выразителемъ того мровоззрня имманентнаго субъективиз ма, которое намчается въ настоящей книг...

Итакъ, Л. Шестовъ отказался отъ своей старой точки зрня, отъ вры въ не случайность и ео ipso осмысленность существованя. Мы сейчасъ увидимъ, къ чему онъ теперь пришелъ, но пока, немного забгая впередъ, остановимся на вопрос Ч что сохранилъ въ дальнйшемъ Л. Шестовъ отъ своего мровоззрня эпохи разум ной дйствительности.

И прежде всего надо отмтить, что Л. Шестовъ остался и остается до сихъ поръ типичнымъ субъективистомъ, какимъ онъ былъ въ первой своей книг. Лишь толь ко лобъективное касается своимъ крыломъ мра внутреннихъ переживанй человка, то Л. Шестовъ ужъ тутъ какъ тутъ, чтобы протестовать противъ такой узурпаци правъ субъективнаго мра: мы это видли на его полемик съ Тэномъ и ему подобными Сергями Николаевичами изъ горныхъ обсерваторй. Съ высоты своихъ обсерваторй смотрятъ на жизнь эти объективные, безстрастные мыслители и считаютъ человка только средствомъ для мровой цли;

страданя, радости, муки человка для нихъ не сушествують какъ нчто реальное. Все ХIХ-ое столте представляется Л. Шестову за полненнымъ борьбой протестующихъ индивидуалистовъ художниковъ Ч Байрона, Мюссе, Гейне Ч съ торжествующими свою побду мыслителями въ род Тэна (I, 2-13 и сл.). Мы подчеркиваемъ это противопоставлене, такъ какъ во второй книг Л. Шестова найдемъ аналогичное противопоставлене философи и проповди (таковъ даже подзаголовокъ этой книги), а въ третьей Ч подобное же противопоставлене трагеди и лобыденности. Во всхъ этихъ случаяхъ, какъ увидимъ, объективное, общеобязатель ное противопоставляется субъективному;

во всхъ этихъ случаяхъ мы имемъ передъ собой непримиримую борьбу съ разными видами объективизма. Для Л. Шестова объ ективисты Ч это люди, признающе абсолютное значене кирпича, того самаго кир пича, который согласно всмъ законамъ науки, падая, разбиваетъ голову мимопроходя щему человку;

это люди Ч относящеся къ кирпичу съ восторгомъ. Мы видли, что въ своей первой книг Л. Шестовъ попробовалъ отрицать за этимъ кирпичемъ (т.-е.

за случаемъ въ нравственномъ мр человка) всякое значене;

онъ желалъ этимъ одно временно отнять почву и у объективистовъ и у тхъ людей, которые относятся къ кир пичу съ ненавистью, которые съ отчаянемъ и проклятемъ приняли за единственный законъ для человческой жизни Ч случай (I, 25).

Здсь, замтимъ къ слову, есть еще нсколько возможныхъ ршенй вопроса;

мы укажемъ только то, къ которому слдуетъ прйти съ точки зрня имманентнаго субъ ективизма. Оно заключается въ слдующемъ: при пересчени двухъ причинныхъ рядовъ, внутренняго и вншняго человку, мы должны разсматривать получившее ся явлене двояко Ч субъективно и объективно. Вмст съ объективистами необхо димо признать хотя и не лабсолютное значене кирпича, но во всякомъ случа его закономрное значене;

фактъ паденя кирпича Ч мы все время говоримъ фигу рально Ч наука въ прав изучать съ объективной точки зрня закона причинности.

Но при этомъ нтъ никакой необходимости раздлять восторги передъ кирпичемъ нкоторыхъ крайнихъ объективистовъ, различныхъ Сергевъ Николаевичей изъ гор ныхъ обсерваторй. Это съ одной стороны. Съ другой Ч это же явлене мы оцниваемъ съ точки зрня субъективной, исходя изъ основного принципа этическаго индиви дуализма: человкъ Ч цль. И съ этой точки зрня кирпичъ не приводитъ насъ въ отчаяне;

не стоимъ мы передъ нимъ также и въ грустномъ недоумни, пото му что не приписываемъ жизни никакой объективной цли, которую могъ бы раз бить кирпичъ своимъ паденемъ: въ этомъ Ч характернйшая черта имманентнаго субъективизма. Поэтому мы боремся не съ объективной наукой, а лишь съ объектив нымъ телеологизмомъ, который пытается уврить насъ въ существовани лежащей вн насъ цли. Въ этой борьб съ объективизмомъ Л. Шестову принадлежитъ вид ное мсто, хотя его точка зрня не совпадаетъ съ только-что изложенной. Какъ бы то ни было, но субъективизмъ Л. Шестова наглядно проявляется во всхъ его книгахъ;

мы еще будемъ слдить за этими проявленями, будетъ ли то ненависть ко всякому обобщающему ratio, или къ категорическому императиву, или вообще ко всякимъ нормамъ. А теперь возвращаемся къ тому моменту творчества Л. Шестова, когда для него распалась связь временъ Ч т.-е., говоря его же словами, окончательно руши лась вра въ целесообразность и осмысленность человческой жизни, вра, которую онъ такъ горячо старался внушить читателю (а прежде всего самому себ) въ книге о Шекспир. Такъ часто бываетъ: передъ окончательнымъ невремъ особенно горяча бываетъ послдняя вспышка вры;

стоить вспомнить одного Василя ивейскаго. Съ этихъ поръ въ творчеств Л. Шестова наступаетъ новый, второй и пока послднй пе родъ;

этотъ переломъ творчества произошелъ между первой и второй его книгами.

Вторая и послдующя книги Л. Шестова тсно связаны между собой одной и той же идеей;

книга же о Шекспир стоитъ совершенно особнякомъ, но составляетъ естест венное предислове a contrario ко всему его послдующему творчеству. Въ ней мы имемъ утверждене: жизнь осмысленна, и смыслъ этотъ проявляется въ стремлени къ человческому достоинству, къ свту, сознаню, правд, добру... А въ остальныхъ его книгахъ Ч мы сейчасъ увидимъ, какъ въ нихъ трактуется то самое добро, труба дуромъ котораго Л. Шестовъ былъ въ своей книг о Шекспир...

Итакъ, мы стоимъ теперь передъ проблемой новаго отвта на старый вопросъ:

гд и въ чемъ оправдане жизни? Только положене сильно осложняется теперь тмъ сознанемъ, къ которому пришелъ Л. Шестовъ: случай Ч есть, объективнаго смысла жизни Ч нтъ. Не угодно ли при этихъ условяхъ оправдать человческую жизнь Ч и смерть Кордели, и случайно разбитую камнемъ голову человка, и трупикъ утонув шаго черненькаго и тихонькаго мальчика Василя? Слово за Л. Шестовымъ.

VII.

Передъ нами лежитъ трупъ шестилтняго ребенка, а мы ищемъ оправданя жиз ни въ добр Ч эту общепринятую безсмыслицу вскрываетъ Л. Шестовъ въ своей книг Добро въ учени гр. Толстого и Ф. Нитше (подзаголовокъ: Философя и проповдь).

Мы ищемъ оправданя въ добр Ч т.-е. въ исполнени долга, въ нравственномъ вели чи, въ стремлени къ человческому достоинству въ борьб за истину, справедливость, въ исполнени общеобязательныхъ этическихъ нормъ. О цнности всего этого говорить пока не будемъ, но не ясно ли, что все это добро вмст взятое не въ силахъ оправдать ни одной слезинки ребенка, ни одной изъ безчисленныхъ драмъ, ни одного изъ тхъ Товъ, которыми переполнена жизнь? Вотъ новая, противоположная прежней точка зрня Л. Шестова;

онъ развиваетъ ее въ книг о Толстомъ и Нитцше, вскрываетъ ее на жизни и творчеств этихъ двухъ громадныхъ людей и мыслителей, подобно тому какъ раньше пользовался для такой же цли Шекспиромъ.

Разорвавъ съ теорей разумной действительности, Блинскй требовалъ отъ жизни, отъ философи отчета во всхъ жертвахъ условй жизни и истори, во всхъ жертвахъ случайностей, суевря, инквизици, Филиппа II и пр., и пр....Я не хочу счас тья и даромъ, если не буду спокоенъ на счетъ каждаго изъ моихъ братьевъ по кро ви... Этими словами Блинскаго начинаетъ Л. Шестовъ свою книгу, въ этихъ словахъ видитъ онъ выражене сущности философской задачи (II, стр. V и II, 93) и слдитъ, какъ ршалась эта задача Толстымъ и Нитцше.

Какъ ршалась, какъ ршается эта задача, все та же задача о смысл жиз ни? Л. Шестовъ видитъ два пути ея ршеня: путь проповди и путь философи.

Проповдникъ, по терминологи Л. Шестова, это родной брать тому мыслителю, о которомъ была рчь по поводу Гамлета въ книг о Шекспир;

оба они свой мръ орховой скорлупы считаютъ вселенной, а вселенную замыкаютъ въ орховую скор лупу теори, императива, нормы. Живая жизнь вытсняется теорями, которыя твердо ршаютъ вопросы о смысл жизни;

въ этихъ теоряхъ вполн точно и определенно будетъ выяснено, почему Филиппъ II и исторя терзали и терзаютъ людей, и ежели что-нибудь останется проблематическимъ, то разв нсколько вопросовъ теори поз наня, о пространстве и времени, причинности и т. д. Но съ этими вопросами, какъ извстно, время терпитъ... (И, стр. VIII). Все это Ч проповдь, которая въ области этики сводится къ провозглашеню принциповъ гуманности, общеобязательныхъ мо ральныхъ нормъ и вообще всего того добра, которымъ пытаются осмыслить жизнь.

Совсмъ не то философя, которая стремится дйствительно выяснить, а не только затушевать шумихой словъ гнетуще человка вопросы о смысл бытя. Но такая фи лософя Ч дло безмерно тяжелое;

въ ней, какъ мы уже слышали отъ Л. Шестова, все вопросы и ни одного удовлетворительнаго ответа;

такая философя тяжела, жить ею безмрно трудно. А силы человческя ограничены, даже силы титановъ духа и мыс ли;

вотъ почему даже Толстой, даже Нитцше въ извстной части своего философскаго пути вдругъ покидаютъ философю и переходятъ къ проповеди (II, 92). Где оста новилась философя вслдстве ограниченности человческихъ силъ, тамъ начинается проповдь (II, 203).

Все творчество Толстого Ч разршене одной и той же стоящей передъ нимъ философской задачи о смысл жизни, объ оправдани мра. Война и миръ Ч истин но философское произведене, говоритъ Л. Шестовъ;

въ этомъ генальномъ роман Толстой требуетъ отчета у судьбы на счетъ каждаго изъ своихъ братьевъ по крови, допрашиваетъ природу за каждаго человка и приходить къ заключеню, что лот ветственность за человческую жизнь нужно искать выше, вне насъ (II, 93 и 77). Но въ то же время въ этомъ роман, какъ и въ Анн Карениной, слышатся начинаю щеся мотивы проповди;

Левинъ твердо увренъ, что жизнь его не только не без смысленна, но иметъ несомненный смыслъ добра (II, 2). Въ чемъ же этотъ смыслъ добра? И что такое это добро Ч любовь къ ближнимъ, гуманность, сострадане или что-нибудь иное? И какимъ образомъ это добро можетъ оправдать хотя бы одно безсмысленное человческое горе? Эти вопросы философи особенно остро стали передъ Толстымъ вскор посл Анны Карениной и выражены имъ въ знаменитой стать: Мысли, вызванныя переписью въ Москв. Онъ увидлъ во время переписи лицомъ къ лицу голодныхъ, холодныхъ и униженныхъ жителей Ляпинскаго ночлеж наго дома Ч и передъ нимъ съ новой силой встали старые вопросы о смысл жиз ни, о смысл мрового зла, въ немъ вспыхнуло ложесточене противъ таинственной и упорной неразршимости мучительныхъ жизненныхъ вопросовъ (II, 94). Такъ не льзя жить, нельзя такъ жить, нельзя Ч вотъ къ чему онъ пришелъ. Что же оставалось длать? Жить безнадежностью, жить отчаянемъ? Безмрно трудна философя даже для титана. И Толстой пришелъ, какъ мы вс знаемъ, къ проповди, къ проповди того самаго добра, которое безсильно оправдать жизнь. Онъ сталъ проповдникомъ самоусовершенствования, нравственности, долга, физическаго труда, цломудря и многихъ другихъ столь же почтенныхъ вещей. Но основное свойство проповди то, что она неспособна ршить мучительные исходные вопросы ни теоретически, ни практически. Практически Ч разв ляпинске жители (посл проповди Толстого) стали иными, разв ихъ судьба стала мене ужасной? Нтъ, само собою разумется;

ляпинцы забыты: лучше сталъ самъ гр. Толстой: онъ сталъ сильне, бодре, веселе и добре, по мр того какъ началъ исполнять предписаня своей проповди (II, 36);

но вдь это же не есть практическое разршене вопроса о ляпинцахъ? А теоретичес ки Ч разв вся эта проповдь Толстого, какъ и всякая проповдь, способна объяснить, оправдать, осмыслить хоть одну слезу въ мр? Такова въ общихъ чертахъ та точка зрня, съ которой Л. Шестовъ разбираетъ творчество Толстого въ первой половин своей книги.

Вторая половина ея посвящена подобному же разсмотрню жизни и творчества Нитцше. Здсь еще боле подчеркивается, что добро не только не можетъ оправдать жизни вообще, но Ч что еще хуже Ч даже губитъ отдльныя жизни, всецло покорив шяся добру. Нитцше, говоритъ Л. Шестовъ, служилъ добру, велъ добродтельную жизнь нмецкаго профессора, занимался научной проповдью, изучалъ Шопенга уера Ч ли во имя всего этого, что почиталось имъ тогда самымъ важнымъ и нужнымъ, отказывался отъ действительной жизни... Онъ учился и училъ всему, что считалъ важ нымъ, нужнымъ, серьезнымъ и за этимъ дломъ совсмъ позабылъ о жизни. Но вотъ пришла безжалостная болзнь, обрекшая его на полное уединене Ч и только тог да онъ вступилъ въ область философи, только тогда онъ взглянулъ въ глаза жиз ни, сталъ мучительно размышлять объ ея смысл, ея оправдани. Онъ понялъ тогда, что добро, которому онъ служилъ, безсильно само по себ оправдать и осмыслить жизнь, что напрасно онъ видлъ въ этомъ добр Ч Бога, оправдане мра. Онъ во всей полнот проврилъ на себ выдвигаемую гр. Толстымъ теперь (т.-е. въ перодъ проповди) формулу: добро есть Богъ, т.-е. ничего, кром добра, не нужно искать въ жизни, Ч проврилъ и убдился, что добро не есть Богъ, что оно не спасаетъ человка, а лишь позволяетъ ему тшиться самообманомъ. Самообманъ этотъ Ч все то же отсылане отъ Понтя къ Пилату, которое намъ такъ хорошо знакомо: не нахо дя смысла въ своей жизни, мы прячемся за нормой любви къ ближнему и считаемъ себя въ безопасности, какъ страусъ, закопавшй голову въ песокъ. А между тмъ, какъ можетъ эта любовь къ ближнему осмыслить нашу жизнь, если жизнь сама по себ не иметъ ни смысла, ни оправданя? За спиною нормы, правила, императива мы хотимъ спрятаться отъ сознаня трагеди нашей жизни;

Нитцше понялъ это и выра зилъ съ удивительной глубиной. Нитше хотлъ... любовью къ ближнимъ запол нить свое существоване, закрыться отъ грозныхъ призраковъ, посщавшихъ его. И вотъ что изъ этого вышло. Добро сказало ему: вы убгаете къ ближнему отъ самихъ себя и хотите изъ этого еще свою добродтель сдлать, но я насквозь вижу ваше самоот реченiе. Подчеркнутыя слова принадлежатъ Нитцше (лAlso sprach Zarathustra;

Von der Nchstenliebe). Нитцше понялъ всю безсмысленность бгства отъ личной трагеди къ ближнему;

онъ понялъ тогда, говоритъ Л. Шестовъ, понялъ своимъ тяжелымъ опы томъ, что все это добро Ч какъ бы оно ни называлось: любовь къ ближнему, состра дане и т. п. Ч ничего принести не можетъ и что задача философа въ иномъ: не про пагандировать любовь къ ближнему и сострадане, а справиться съ этими чувствами, отвтить на вопросы, которые они задаютъ... Это значить Ч отвтить на вопросы о трупик утонувшаго ребенка, о смерти неповинной Кордели, о всякомъ возмущаю щемъ насъ Т, объ участи каждаго изъ нашихъ братьевъ по крови. И вотъ нитц шевскй Заратустра лищетъ прежде всего понять мръ, найти осмысленность земныхъ ужасовъ Ч великаго несчастья, великаго безобразя, великой неудачи... Онъ прихо дитъ этимъ путемъ къ мучительно-тяжелой философи;

въ чемъ она состояла Ч мы это сейчасъ увидимъ. Но философя эта, слышали мы, ставитъ такъ много страшныхъ вопросовъ и даетъ такъ мало удовлетворительныхъ отвтовъ! И самъ Нитцше, подоб но Толстому, не выдержалъ тяжести философствованя;

задыхающимся подъ этой тя жестью нужно оправдать какъ-нибудь себя, нужно забыть прошлое, нужно спастись, избавиться отъ страшныхъ вопросовъ, на которые нтъ настоящихъ отвтовъ. И Нитше обращается къ старому, испытанному средству, которое уже столько разъ исцляло больныя и измученныя человческя сердца Ч къ проповди. Такой проповдью Л. Шестовъ считаетъ нитцшевскй идеалъ bermenschТa, сверхчеловка, который у него играетъ роль толстовскаго добра, ибо онъ имъ такъ же импонируетъ и его именемъ такъ же давитъ и уничтожаеть людей, какъ и гр. Толстой своимъ добро мъ;

такой проповдью Л. Шестовъ считаетъ весь нитцшевскй аристократизмъ, весь этотъ паосъ разстояня и тому подобныя построеня. Такъ прятались отъ дйствительности гр. Толстой и Нитше. Но можетъ ли ихъ проповдь закрыть на всегда отъ людей вопросы жизни? Можетъ ли добро или bermensch примирить человка съ несчастемъ, съ безсмыслицей нашего существованя? Конечно, нтъ. И отвты на эти вопросы Л. Шестовъ ищетъ не въ проповди Толстого и Нитцше, а въ ихъ философи (II, 21-23, 153, 169, 180-182, 200-207).

VIII.

Въ чемъ же эта философя? И какъ отвчаетъ она Ч поскольку можетъ отве тить Ч на вс эти вопросы? Какъ примиряетъ она человка съ безсмыслицей сущест вованя, съ нелпымъ трагизмомъ, съ драмой?

Философя Толстого и Нитцше даетъ на эти вопросы, по мнню Л. Шестова, одинъ общй отвтъ;

отвтъ этотъ гласитъ: amor fati. Моя формула человческаго ве личя заключается въ словахъ amor fati, Ч говоритъ Нитцше: Ч не желать измнять ни одного факта въ прошедшемъ, въ будущемъ, вчно;

не только выносить необхо димость (еще мене скрывать ее: всякй идеализмъ есть ложь предъ лицомъ необхо димости), но любить ее... И въ другомъ мст: amor fati: пусть это будетъ отнын моей любовью. Я не хочу воевать съ безобраземъ. Я не хочу обвинять, не хочу даже обвинять обвинителей. Не видть Ч въ этомъ пусть будетъ все мое отрицане... И эти мысли, замчаетъ отъ себя Л. Шестовъ, даютъ полное выражене тмъ настро енямъ Толстого,, въ силу которыхъ онъ отвернулся отъ ляпинцевъ, ибо не могъ вое вать съ безобраземъ, котораго нтъ возможности уничтожить;

Толстой предпочелъ не видть, предпочелъ молчаливо признать, что Ч говоря словами Нитцше Ч не должно желать быть врачемъ у безнадежно больного. И поскольку Толстой фило софъ, а не проповдникъ Ч онъ признаетъ, что именно amor fati, а не добро должно быть маякомъ нашей жизни.

Разв можетъ добро отвтить намъ на вопросъ о смерти человка, хотя бы того самаго Ивана Ильича, о которомъ намъ разсказалъ Толстой? Какъ въ своей душ гр. Толстой объясняетъ эту ужасную трагедю ни въ чемъ неповиннаго человка? Его отвтъ Ч проповдь: любите ближняго и трудитесь. Но объ этомъ его не спрашива ютъ, объ этомъ онъ самъ себя не спрашиваетъ. Прочитавъ Ивана Ильича, мы вовсе не интересуемся узнать, какъ намъ спастись отъ его ужасной участи. Наоборотъ, вмст съ Блинскимъ мы требуемъ отчета о каждой жертве истори, условй и т. д. (о каждой жертв случая Ч подразумваетъ между прочимъ подъ этимъ ли т. д. Л. Шестовъ), и не только не желаемъ зть на верхнюю ступень развитя, но, наобороть, готовы бро ситься съ нея внизъ головой, если намъ не отвтятъ за Ивана Ильича... (II, 134).

Но не одну только такую проповдь мы находимъ въ творчеств Толсто го, а и глубокую философю, исповдующую amor fati, любовь къ неизбжному.

Проповдникъ-Толстой твердитъ намъ: добро есть вчная высшая цль нашей жиз ни. Какъ бы мы ни понимали добро, жизнь наша есть не что иное, какъ стремлене къ добру, т.-е. къ Богу (Что такое искусство);

а философъ-Толстой отрицаетъ Ч врне:

отрицалъ Ч такое служене добру, какъ исключительную и сознательную цль жиз ни... Какъ въ Войн и мир, такъ и въ Анн Карениной гр. Толстой не только не вритъ въ возможность обмна жизни на добро, но считаетъ такой обмнъ неестест веннымъ, фальшивымъ, притворнымъ... (II, 7). Въ Войн и мир во имя добра отказалась отъ жизни Соня Ч и для Толстого она только пустоцвтъ. Отсюда вы водъ: можно и должно стараться быть хорошимъ..., но это только поэзя существо ваня, а не жизнь. Здоровый инстинктъ долженъ подсказать истинный путь человку.

Кто, соблазнившись ученемъ о долг и добродтели, проглядитъ жизнь, не отстоитъ вовремя своихъ правъ Ч тотъ пустоцвтъ... (II, 9). Прежде всего Ч жизнь, на пер вомъ план Ч жизнь. И всякй, кто жилъ, какъ бы онъ ни жилъ, даже безнравствен но, пошло, грубо, не вызывалъ негодованя гр. Толстого... Все живое живетъ по-своему и иметъ право на жизнь. Одни Ч лучше, друге Ч хуже;

одни Ч маленьке, друге Ч крупные люди;

но клеймить, отлучать отъ Бога никого не нужно. Спорить нужно только съ Наполеонами, желающими отнять у насъ человческое достоинство, да съ Сонями, такъ неудачно втирающимися своими безрезультатными добродтелями въ богатую и полную жизнь (II, 79). Такъ формулируетъ Л. Шестовъ основной выводъ Войны и мира. Жизнь премлется во всей ея полнот, право на жизнь признается за каждымъ.

Ну, а смерть, гибель, слезы? Въ отвтъ Ч amor fati. Князь Андрей умираетъ Ч съ неизбжностью надо примириться;

мало того Ч ее надо любить. Князь Андрей умеръ Ч но жива Наташа, живъ Пьеръ: ля не виноватъ, что я живъ и хочу жить, и вы тоже Ч это слова Пьера.

Смерть принимается какъ неизбжное. А безсмысленныя страданя, драма, ? Отъ нихъ надо отойти, какъ Толстой отошелъ отъ ляпинцевъ, ибо не долж но желать быть врачемъ безнадежно больного... Тяжела, мучительна, невыносима эта философя (впрочемъ, тысячи нитцшеанцевъ сдлали себ весьма портативную и легкую ламоральную философю изъ этой философи Нитцше);

жить этой фило софей Ч значитъ жить безнадежностью и страданемъ. Любить необходимость! Это значитъ: любить жизнь и все живое, но любить и все безобразное, все нелпое, все ужасное;

это значитъ: любитъ зло настолько же, насколько и добро, стать по ту сторону добраго и злого...

У. Сологуба есть одно небольшое стихотворене, какъ-разъ на тему о раздлени добра и зла;

поэтъ разсказываетъ намъ, какъ въ первоначальномъ мерцаньи, раньше свтилъ и огня, боги воззвали его думать-гадать о мросоздани:

И совщались мы трое, Радостно жизнь расцвла.

Но Ч на благое и злое Я раздлилъ вс дла.

Боги во гнв суровомъ Прокляли злое и злыхъ, И раздляющимъ словомъ Былъ я отторженъ отъ нихъ...

Теперь Л. Шестовъ, вслдъ за Нитцше, исправляетъ ошибку опрометчиваго поэта и несправедливыхъ боговъ: становясь по ту сторону благого и злого, мы снова имемъ передъ собой нерасколотое, цльное мрозданье, мы снова находимъ оттор гнувшихъ насъ боговъ, мы снова примиряемъ человка съ мромъ, не пытаясь доб ромъ оправдать или осмыслить зло. Становясь по ту сторону добраго и злого, мы тмъ самымъ неизбжно приходимъ къ amor fati;

мы не объясняемъ мръ, мы прини маемъ мръ. Все безсмысленное зло, всякая драма, всякй нелпый случай не могутъ быть нами осмыслены;

мы не можемъ отвтить на вопросъ зачмъ. Единственный выходъ Ч посмотрть жизни прямо въ глаза и принять ее, со всмъ ея добромъ и зломъ. Въ жизни Ч пишеть Л. Шестовъ Ч есть зло;

стало быть, его нельзя отрицать, проклинать;

отрицане и проклятя безсильны. Самое страстное негодующее слово не можетъ и мухи убить. Нужно выбирать между ролью нравственнаго обличителя, имющаго противъ себя весь мръ, всю жизнь, и любовью къ судьб, къ необходи мости, т.-е. къ жизни, какой она является на самомъ дл, какой она была отъ вка, какой она будетъ всегда (II, 189). Это и есть amor fati. Отвернуться отъ безобразя, отъ безнадежности, отъ ляпинцевъ, какъ Толстой Ч этого мало для Нитцше, ему нужно было большее: лонъ хотлъ, долженъ былъ любить всю эту отвратительную действи тельность, ибо она была въ немъ самомъ и спрятаться отъ нея не было куда. Amor fati Ч не выдуманъ имъ, какъ и вся его философя, къ которой онъ былъ приведенъ желзной силой этого fatumТa. И потому тотъ, кто вздумалъ бы опровергать Нитше, прежде долженъ былъ бы опровергнуть жизнь, изъ которой онъ почерпалъ свою фи лософю (II, 188).

Теперь ясно, каково могло быть отношене Нитцше Ч а мы знаемъ, что име немъ Нитцше говоритъ съ нами Л. Шестовъ Ч къ тому добру, которое якобы ос мысливаетъ нелпый трагизмъ жизни. Въ первой своей книг Л. Шестовъ, какъ мы видли, возводилъ на пьедесталъ представителя идеи добра, долга, нравствен наго величя Ч Брута;

теперь же для Л. Шестова Бруты Ч безконечно несчастные люди, пожертвовавше автономному добру жизнью, своей и чужой. Теперь Л. Шес товъ понимаетъ, что совсть, категорический императивъ, можетъ мучить не толь ко за зло, но и за добро, не только Макбетовъ, но и Брутовъ;

совсть можетъ мучить и того человка, который всегда былъ добродтеленъ и всегда думалъ, что въ под чинени правилу Ч высшй смыслъ жизни (II, 67). На примр Нитцше Л. Шестовъ показываетъ, какъ совсть принимается за это, казалось бы, несвойственное ей дло:

вмсто того, чтобы корить, проклинать, предавать анаем, отлучать отъ Бога и лю дей человка за то, что онъ былъ дурнымъ, она преслдуетъ его за то, что онъ былъ хорошимъ! (Чувствуетъ ли читатель, въ чемъ связь всего этого съ темой андреевска го разсказа Тьма? Ч И.-Р.)....Оказывается, что совсть бичуетъ не только за то, что человкъ преступилъ правила, но и за то, что онъ относился къ нимъ со всмъ тмъ уваженемъ, о которомъ говорить Кантъ... (II, 156, 171).

Конечно, это не общее правило: всегда останутся добродтельные Бруты и Пор ци, стояще вн подобной трагеди духа. Достойная жена Брута, Порця, умираетъ во имя добра страшной смертью Ч глотаетъ раскаленный уголь;

ее Л. Шестовъ иро нически ставитъ въ примръ всмъ апологетамъ добра, какъ самоцли: глотайте угли Ч а тамъ уже исторя васъ не забудетъ и соорудитъ вамъ памятникъ, каждому отдльно, или всмъ вмст, если васъ наберется много. Это ли не утшене? Это ли не оправдане жертвъ и требовательности автономной морали? (IV, 242). Но самъ онъ категорически отказывается глотать угли, отказывается возводить въ законъ добро, отказывается жертвовать дйствительностью идеализму, отказывается отъ идеализ ма и оправдываетъ наскомое (вспомните стихотворене въ проз Тургенева подъ этимъ заглавемъ), оправдываетъ дйствительную жизнь, съ ея ужасами, несчастемъ, преступленiями, пороками...;

онъ утверждаетъ, что зло нужно не меньше, если не больше, чмъ добро, что и то и другое необходимо для человческаго существо ваня и развитя. Нитше былъ первымъ изъ философовъ, который осмлился прямо и открыто протестовать противъ исключительной требовательности добра, желавша го, чтобъ, вопреки всему безконечному разнообразю дйствительной жизни, люди признавали его началомъ и концомъ всего, какъ говоритъ графъ Толстой. Правда, Нитше видлъ одно дурное въ добр и просмотрлъ въ немъ все хорошее, отсту пивъ тмъ самымъ отъ своей формулы Ч amor fati (II, 190 Ч 197, 208). Но все же онъ правъ въ главномъ, въ основномъ: добро не есть Богъ, не есть смыслъ жизни всего существующаго. Нужно искать того, что выше состраданя, выше добра. Нужно искать Бога Ч этими словами Л. Шестовъ заканчиваетъ свою вторую книгу.

IX.

Случай Ч побдилъ: такъ можно определить отношене второй книги Л. Шестова къ первой, гд велась со случаемъ такая ожесточенная борьба, поединокъ Человка и Нкоего въ сромъ. Есть только два пути, на которыхъ эта побда слпой судьбы, слу чая, мровой необходимости, Нкоего въ сромъ Ч не въ названи дло Ч является обо юдоострой: путь ненависти и путь любви. Человкъ побжденъ только тогда, когда онъ рабски покоренъ, когда онъ самъ признаетъ себя побжденнымъ;

онъ не побжденъ до тхъ поръ, пока жгучая ненависть или яркая любовь горятъ въ его душ. Есть еще и третй путь, путь имманентнаго субъективизма, но о немъ мы не будемъ пока говорить, какъ и о первомъ пути, который мы видли на примр андреевскаго Человка;

по вто рому же пути идетъ Л. Шестовъ, съ нитцшевскимъ девизомъ amor fati: не ярмо жесто каго владыки несетъ человкъ, а преклоняется предъ нимъ sua sponte, добровольно сла гаетъ гимны тому, что проклинаютъ его собратья. Но любовь эта Ч особаго рода;

это любовь жгучая, острая, больная, по временамъ тсно граничащая съ ненавистью;

безна дежность Ч неизбжная спутница такой любви. Это та любовь, при которой хочется лупасть на полъ, кричать и биться головой объ полъ (V, 14) Ч и этой тем Л. Шестовъ впослдстви посвятилъ свою замчательную статью о Чехов. Безнадежность эта Ч неизбжная спутница той философи трагеди, которой Л. Шестовъ посвятилъ свою тре тью книгу и вообще вс свои послдующя работы.

Въ этихъ работахъ мы найдемъ новыя формулировки тхъ мыслей, съ кото рыми только-что познакомились по книг о Нитцше и Толстомъ. Теперь Л. Шес товъ привлекаетъ къ нимъ для подтвержденя своей мысли и Достоевскаго. Amor fati Ч вотъ, по его мнню, вся подпочвенная, подпольная философя Достоевска го, который лизъ каторги вынесъ убждене, что задача человка не въ томъ, чтобъ плакать надъ Макаромъ Двушкинымъ и мечтать о такомъ будущемъ, когда никто никого уже не будетъ обижать, а вс устроятся спокойно, радостно и прятно (т.-е.

цль не въ добр, не въ гуманности, Ч И.-Р.), а въ томъ, чтобъ умть принять дйствительность со всми ея ужасами. Не хотлось, о, какъ не хотлось ему при нимать эту каторжную истину! (III, 237). Но въ этой каторжной истин Ч вся осно ва философи, которую теперь Л. Шестовъ называетъ философiей трагедiи проти вопоставляемой философiи обыденности, т.-е. проповди. Въ законахъ природы, въ порядк, въ наук, въ позитивизм и идеализм Ч залогъ несчастья, въ ужасахъ жизни Ч залогъ будущаго. Вотъ основа философи трагеди: къ этому приводятъ скептицизмъ и пессимизмъ.., (III, 229). Эти ужасы жизни надо принять, признать и можетъ быть, наконецъ, понять, говоритъ Л. Шестовъ;

понять Ч ибо разъ они нами признаны и приняты, то этимъ самымъ фактомъ принятя они и оправданы. И Л. Шестовъ снова возвращается къ философи Толстого, указывая намъ, что Толстой находить возможнымъ принять безъ ожесточеня жизнь такой, какова она есть...

(Впрочемъ на этотъ разъ оказывается, что amor fati Толстого есть не что иное, какъ своеобразная апологя мщанства Ч на эту тему мы найдемъ у Л. Шестова очень тонкя замчаня: III, 70-76). И снова Л. Шестовъ возвращается къ Нитцше и слдитъ шагъ за шагомъ, какъ отъ философи и морали обыденности сама жизнь вела мыс лителя путемъ страданя къ философи и морали трагеди;

онъ слдитъ, какъ этимъ же путемъ задолго до Нитцше пришелъ къ тому же выводу, къ той же каторж ной истин Достоевскй. Все это читатель долженъ самъ прочесть (или перечесть) у Л. Шестова, чтобы еще разъ убдиться въ тонкости замчанй, въ оригинальности концепцй этого автора и Ч что всего важне Ч въ мучительномъ его искани отвта на все т же карамазовске вопросы. Мы не послдуемъ за нимъ на этотъ разъ, но остановимся только на нкоторыхъ основныхъ пунктахъ воззрнй Л. Шестова, на вопросахъ уже затронутыхъ нами выше.

Когда-то Л. Шестовъ упорно отказывался видть въ жизни драму, нелпый тра гизмъ, случай, ;

теперь, принявъ девизомъ лаmor fati, онъ окольнымъ путемъ возвращается съ другого конца къ своему прежнему воззрню на разумную действи тельность. Л. Шестовъ отказался, мы это знаемъ, отъ мысли осмыслить жизнь путемъ отрицаня случая, путемъ объясненя драмы: это путь невозможный, непроходимый Ч рационализировать до конца дйствительность не въ силахъ человка, и въ этомъ от ношени Л. Шестову пришлось отказаться отъ разумной, т.-е. рацонализированной дйствительности, къ которой онъ хотлъ привести насъ въ книг о Шекспир. Но вдь amorfati есть опять-таки признанiе разумной дйствительности, вдь amor fati есть въ такомъ случа восторгъ передъ кирпичемъ, столь ненавистный въ прежнее вре мя Л. Шестову. Правда, это признане разумной дйствительности сопровождается у Л. Шестова отказомъ отъ попытки рацонализировать эту дйствительность (ср. IV, 73). Ненависть ко всякаго рода ratio теперь становится характерной для Л. Шестова;

именно вслдстве этого онъ отказывается объяснять драму, , случай. Теперь Л. Шестовъ уже не пытается отвтить на вопросъ зачмъ;

онъ помнитъ, что эта по пытка его закончилась крахомъ. Зачмъ камень раздробилъ голову человку? Ч на это отвта нтъ;

есть лишь вра: amor fati. Но вра эта не мшаетъ Л. Шестову на ряду съ декларацей правъ человка предъ обществомъ установить и декларацю его без правя передъ законами природы: для него лясно до осязаемости, что въ мр есть какая-то непобдимая сила, давящая и уродующая человка;

и кто однажды побы валъ въ ея желзныхъ лапахъ (говоря это, Л. Шестовъ иметъ между прочимъ въ виду Чехова), тотъ навсегда утратилъ вкусъ къ идеалистическимъ самообольщенямъ (III, 32;

V, 50, 52). Такъ, ненавидя, Л. Шестовъ любитъ необходимость;

ясно, что и преж няя ненависть къ случаю, несмотря ни на какую amor fati, осталась у Л. Шестова во всей сил. Законы природы, законы необходимости во вншнемъ мр Ч вдь они являются въ то же время слпою судьбой, случаемъ для мра внутренняго;

въ этомъ смысл случай и необходимость понятя не только коррелятивныя, соотноситель ныя, но даже и адекватныя другъ другу: мы уже видли, что именно таково воззрне Л. Шестова. И съ этой точки зрня непримиримая борьба философи трагеди съ законами необходимости является явнымъ продолженемъ борьбы со случаемъ въ книг о Шекспир.

Вотъ почему люди трагеди пытаются открыть отсутстве закономрности уже здсь, на земл, подл себя;

вотъ почему порядокъ и гармоня давятъ ихъ, они задыхаются въ атмосфер естественности и законности;

вотъ почему для нихъ постоянство есть предикатъ величайшаго несовершенства;

вотъ почему они лохра няютъ противъ необходимости и цлый мръ и одного человка;

вотъ почему, на конецъ, они такъ ненавидятъ общеобязательность, норму, и видятъ, какъ мы знаемъ, залогъ несчастья Ч въ законахъ природы, въ порядк, въ наук, въ позитивизм и идеализм... (III, 213-229). Это обусловливаетъ и цль философи трагеди. Филосо фя трагеди борется не съ общественнымъ мннемъ;

ея настоящй врагъ Ч зако ны природы, людскя же сужденя ей страшны лишь настолько, насколько своимъ существованемъ они подтверждаютъ вчность и неизмнность законовъ... (III, 239).

Отсюда ужасъ передъ всякимъ мровоззрнемъ, передъ всякой обобщающей схе мой, передъ всякой нормой, всякой лидеей... Л. Шестовъ вспоминаетъ генальное выражене короля Лира:

........отъ медвдя Ты побжишь;

но, встртивъ на пути Бушующее море Ч къ пасти звря Пойдешь назадъ...

Медвдь Ч это ужасы жизни;

бушующее море Ч общя идеи. Достоевскй Ч иллюстрируетъ свою мысль Л. Шестовъ Ч побжалъ отъ дйствительности, но, встртивъ на пути идеализмъ, пошелъ назадъ: вс ужасы жизни не такъ страшны, какъ выдуманныя совстью и разумомъ идеи (III, 96). Вс эти идеи Ч царство фило софи обыденности;

это та самая Стна, о которой у насъ была уже рчь по поводу Л. Андреева, та самая стна, о которую люди трагеди, говоря словами Л. Шесто ва, предпочитаютъ лучше расшибить голову, чмъ примириться съ ея (стны) не проницаемостью... Въ борьб съ этой стной Ч весь паосъ философи трагеди;

и часто человкомъ трагеди ловладваетъ отчаяне отъ сознаня, что взятая имъ на себя задача невыполнима, что трагедя въ конц концовъ должна уступить обыден ности... (III, 232). Но всегда съ новымъ подъемомъ силъ принимается трагедя за борьбу для того, чтобы сломать эту стну, выйти по ту сторону добраго и злого, за предлы царства общихъ идей и категорическаго императива. Въ этомъ стремлени за предлы предльнаго Ч романтизмъ философи трагеди, несмотря на все ея ре алистическое пряте мра дйствительности, всхъ ужасовъ жизни.

X.

Позволю себ небольшое отклонене въ сторону, чтобы связать философю тра геди съ хорошо знакомыми намъ андреевскими и сологубовскими мотивами солип сизма и одиночества;

по этой боковой тропинк мы, впрочемъ, скоре всего придемъ къ самому центру философи трагеди. Дйствительно, для Л. Шестова начало фило софи трагеди лежитъ въ одиночеств. Столкнувшись лицомъ къ лицу съ ужасомъ жизни, испытавъ крушене различныхъ нормъ и императивовъ, понявъ все безсиле гуманности и добра осмыслить жизнь Ч человкъ впервые въ жизни испыты ваетъ то страшное одиночество, изъ котораго его не въ силахъ вывести ни одно самое преданное и любящее сердце. Здесь-то и начинается философя трагедiи, Ч подчерки ваетъ Л. Шестовъ (III, 87). Это на горькомъ опыт узналъ Нитцше (ср. II, 23, 103, 114 и III, 152, 176), испыталъ это и Толстой Ч вспомнимъ еще разъ его Исповдь, Ч при шелъ къ этому и Достоевскй, какъ ни боролся онъ съ такой каторжной истиной. Но не надо думать, что только такимъ титанамъ духа и мысли уготованы оцтъ и желчь одиночества и трагеди: каждому изъ насъ жизнь подноситъ эту горькую чашу, а если мы не примемъ ея изъ рукъ жизни, то намъ приготовитъ ее смерть... У Л. Шестова есть на эту тему остроумное и мткое замчане: Нитцше Ч говоритъ Л. Шестовъ Ч поставилъ когда-то такой вопросъ: можетъ ли оселъ быть трагическимъ? Онъ оста вилъ его безъ отвта, но за него отвтилъ гр. Толстой въ Смерти Ивана Ильича (V, 10). Это не только остроумно, это глубоко врно сказано: да, Толстой генально показалъ намъ, что лоселъ Ч т.-е. всякй человкъ посредственности, обыденности, мщанства Ч неизбжно становится трагическимъ предъ лицомъ смерти.

Вспомнимъ Амеля, этого типичнаго человка обыденности: что за потрясающй трагизмъ, что за безконечное одиночество! л...Даже наши самые интимные друзья не знаютъ нашихъ бесдъ съ Царемъ Ужаса. Есть мысли, которыхъ нельзя поврить друго му;

есть печали, которыя не раздляются. Нужно даже изъ великодушя скрывать ихъ.

Мечтаешь одинъ, страдаешь одинъ, умираешь одинъ, одинъ занимаешь и домъ изъ шести досокъ... Мы помнимъ, кто говоритъ эти удивительныя по сил чувства слова:

не Нитцше, Толстой или Достоевскй, даже не. Сологубъ, Л. Андреевъ или Л. Шес товъ, Ч нтъ, ихъ говоритъ Амель, одинъ изъ безчисленныхъ Ивановъ Ильичей, ихъ говоритъ лоселъ, ставшй трагическимъ. Онъ взглянулъ въ глаза Елеазара-Смерти Ч и сталъ одинокъ;

онъ сталъ одинокъ Ч и въ этомъ было начало его трагеди. И пока на земл есть смерть, до тхъ поръ трагедя неуничтожима Ч это мы уже знаемъ;

пока на земл есть смерть, до тхъ поръ одиночество не только первое, но и послднее слово философи трагеди, ибо смерть есть то непоправимое несчастье, котораго не избжатъ ни генй, ни Иванъ Ильичъ. А быть непоправимо несчастнымъ Ч постыд но, Ч слышимъ мы отъ Л. Шестова: Ч непоправимо несчастный человкъ лишается покровительства земныхъ законовъ. Всякая связь между нимъ и обществомъ поры вается навсегда. И такъ какъ рано или поздно каждый человкъ осужденъ быть непо правимо несчастнымъ, то, стало-быть, последнее слово философи Ч одиночество... (курс.

подл.). Нужно идти къ одиночеству, къ абсолютному одиночеству, Ч слышимъ мы въ другой разъ отъ нашего автора: Ч послднй законъ на земл Ч одиночество...

Rsigne-toi, mon coeur, dors ton sommeil de brute! (IV, 67, 89, 97). И одиночество сно ва приводить насъ такимъ образомъ къ безнадежности, вн которой нтъ философи трагеди.

Rsigne-toi, mon coeur, dors ton sommeil de brute, Ч этими словами Бодлэра на чинаетъ и заканчиваетъ Л. Шестовъ свою статью о Чехов, о творчеств изъ ничего, о философи безнадежности. Случая нтъ, а значитъ жизнь осмысленна, говорилъ когда-то Л. Шестовъ въ своей книг о Шекспир;

случай есть, а значитъ жизнь без смысленна, говоритъ онъ теперь въ стать о Чехов (см. выше, стр. 80). Случай есть.

Камень падаетъ и раздробляетъ голову проходящему мимо человку Ч и мы безсиль ны передъ этимъ случайнымъ фактомъ. Что длать? Съ совершившимся фактомъ мириться нельзя, не мириться тоже нельзя, а середины нтъ, Ч говоритъ Чеховъ;

ему и его героямъ остается только, по его же словамъ, лупасть на полъ, кричать и биться головой объ полъ... Здсь царство безнадежности, жизнь ничмъ, творчество изъ ничего. Выхода нтъ. И человку остаются только вчныя колебаня и шатаня, неопредленныя блужданя, безпричинныя радости, безпричинное горе;

остается трагедя, остается безнадежность. Вмсто всякихъ зачмъ можно только колотить ся, безъ конца колотиться головой о стну. Къ чему это приведеть? И приведетъ ли къ чему-нибудь? Конецъ это или начало? ( Ч отсюда взялъ Л. Шестовъ заглаве своей послдней книги). Можно видть въ этомъ залогъ новаго, нечеловческаго творчества, творчества изъ ничего? (V, 14, 62, 67). На вс эти вопросы Л. Шестовъ, устами Чехова, отвчаетъ намъ Ч не знаю... Rsigne-toi, mon coeur Ч и постарайся полюбить свою бдную, больную, нелпую жизнь...

Но если все это такъ, если послднй законъ на земл Ч одиночество и послднее слово философии трагеди Ч безнадежность;

если вс нормы, вс ла priori и импе ративы потерпли крушене;

если мы не можемъ, такимъ образомъ, избжать под полья, Ч то какимъ же путемъ сможемъ мы избгнуть принятя слдующаго вывода подпольнаго человка: л...на дл мн надо знаешь чего? Чтобъ вы провалились, вотъ чего. Мн надо спокойствя. Да я за то, чтобъ меня не безпокоили, весь свтъ сейчасъ за копейку продамъ. Свту ли провалиться иль мн чаю не пить? Я скажу, что свту про валиться, а чтобъ мн чай всегда пить... (Достоевскй, Записки изъ подполья). Что можетъ противопоставить философя трагеди этимъ словамъ? Ничего. Она вполн принимаетъ ихъ, она подтверждаетъ, что весь мръ и одинъ человкъ столкнулись межъ собой и оказалось, что это дв силы равной величины... Pereat mundus, fiam: та кова въ явномъ вид эта каторжная истина, съ тайнымъ ужасомъ принимавшаяся Достоевскимъ и составляющая великую декларацю правъ, возвщенную Нитцше.

Да погибнетъ мръ, но да буду я Ч вотъ основной, универсальный законъ филосо фи трагеди;

а потому въ абсолютномъ эгоизм слдуетъ видть великое свойство человческой природы (III, 174-180, 235, 242 и IV, 127).

Какъ относимся мы ко всему этому Ч скажемъ потомъ. А теперь невольно на прашивается предположене, что отъ одиночества и отъ теори абсолютнаго эгоизма Л. Шестовъ долженъ перейти къ теоретическому эгоизму Ч т.-е. солипсизму. Этого вопроса Л. Шестовъ, въ противоположность. Сологубу и подобно Л. Андрееву, ка сается только мимоходомъ и не съ достаточной ясностью. Онъ иронически замчаетъ, что солипсизмъ, какъ теоря, настолько нелпъ, что его и опровергать не стоитъ, Ч и ядовито прибавляетъ къ этому: кстати, какъ извстно, опровергнуть его и нтъ ника кой возможности. Повидимому Л. Шестову хотлось бы Ч на что онъ не ршается Ч провозгласить, подобно. Сологубу: все и во всемъ Я, и только Я, и нтъ иного, и не было, и не будетъ;

ему хотлось бы связать солипсизмъ съ культомъ безпочвенности (IV, 53, 157) и оправдать этимъ свою теорю абсолютнаго эгоизма. Мы знаемъ однако изъ примра. Сологуба, что если солипсизмомъ и можно оправдать что бы то ни было, то во всякомъ случа не жизнь, не смерть, не случай. Кстати будетъ отмтить здсь одинъ намренно пропущенный нами мотивъ творчества. Сологуба, дамет рально противоположный шестовскому ужасу передъ случаемъ: это мотивъ вчнаго возвращеня, давно уже извстный въ философи и воскрешенный въ послднее вре мя Нитцше. Л. Шестовъ стоитъ въ ужас передъ фантомомъ Случая, а теоря вчнаго возвращеня говоритъ ему, что случай этотъ повторялся уже миллоны разъ при абсолютно-тождественной обстановк и еще миллоны разъ повторится... Хорошее утшене! Оно въ миллоны разъ увеличиваетъ нелпость жизни, безсмыслицу каж даго отдльнаго случая... Какой новый смыслъ могло дать его жизни Ч говоритъ Л. Шестовъ про Нитцше Ч общане вчнаго возвращеня? Что могъ онъ почерпнуть въ убждени, что его жизнь, такая, какой она была, со всми ея ужасами, уже не счетное количество разъ повторялась и, затмъ, столь же несчетное количество разъ иметъ вновь повториться безъ малйшихъ измненй? (III, 204-207). Есть отъ чего впасть въ ужасъ и отчаяне! Это и случается съ. Сологубомъ, когда къ нему прихо дитъ мысль о вчномъ возвращении.

Что было, будетъ вновь.

Что было, будетъ не однажды, Ч говорить поэтъ (Пламенный Кругъ), и считаетъ эту мысль о вчномъ возвращени Ч страшнымъ сномъ, мучающимъ человка:

Мн страшный сонь приснился, Ч Какъ будто я опять На землю появился И началъ возрастать, Ч И повторился снова Земной ненужный строй Отъ дтства голубого До старости сдой.

И кончивъ путь далекй, Я началъ умирать, Ч И слышу судъ жестокй: Ч Возстань, живи опять!

Таке сны снятся поэту. Сонъ этотъ былъ бы страшенъ наяву, если бы вчное воз вращене сопровождалось сознанемъ повторяемости и памятью о каждомъ изъ пе режитыхъ миговъ... Скучная исторя была бы тогда жизнь! Но, къ нашему счастью, такая выдающаяся память удлъ немногихъ избранныхъ, въ род Пиагора, кото рый dicitur meminisse se gallum fuisse Ч помнилъ, что былъ когда-то птухомъ... Онъ былъ птухомъ, теперь сталь Пиагоромъ, затмъ станетъ еще чмъ или кмъ-ни будь Ч это еще не такъ скучно, тутъ все же есть значительное разнообразе;

но неугод но ли вамъ миллоны разъ повторить до послдней черточки вмст со всмъ мромъ всю прежнюю жизнь: птуха такъ птуха, Пиагора такъ Пиагора... И если вы даже повситесь подъ влянемъ такой ужасной мысли, то это нисколько вамъ не помо жетъ: это будетъ значить, что вы уже миллоны разъ именно такъ кончали свою жизнь и миллоны разъ именно такъ ее окончите...

Всмъ предыдущимъ мы хотимъ еще разъ подчеркнуть, что нелпость жизни Ч а значитъ и безконечно усиливающая эту нелпость идея вчнаго возвращеня Ч страшна только для тхъ, кто желаеть стоять на уже отвергнутой нами объективно телеологической точк зрня;

вс эти ужасы безсильны надъ человкомъ, стоящимъ на почв имманентнаго субъективизма. Допустимъ, что человчество переживаетъ Ч слдовательно и я переживаю Ч въ тысячу первый разъ одну и ту же до оты жизнь, хоть я и не помню своихъ прежнихъ переживанй;

и такой процессъ повторенй не будетъ имть конца. Ну такъ что же? Разв отъ этого для меня небо становится мене голубымъ, звздная ночь мене чарующей, поцлуи женщины мене опьяняющи ми, борьба за велике (субъективно-телеологическе!) идеалы мене насущной, шумъ валовъ моря мене мощнымъ, ненависть къ мщанству мене жгучей? Страшный сонъ. Сологуба не такъ страшенъ, какъ онъ его рисуетъ;

цль въ настоящемъ Ч этихъ двухъ словъ достаточно, чтобы преодолть фантомъ безсмысленности вчнаго возвращеня, безсмысленности жизни, фантомъ, спецально приспособленный для пугливыхъ объективныхъ телеологовъ.

Цль Ч въ настоящемъ. Было бы странно, если бы такой типичный субъекти вистъ, какъ Л. Шестовъ, не стоялъ на этой точк зрня имманентнаго субъективизма.

Но онъ стоитъ на ней Ч и не трудно видть, что въ этомъ одно изъ центральныхъ положенй философи трагеди. Вс теори прогресса, и мистическя и позитивныя, одинаково ненавистны человку трагеди;

оправдане настоящаго будущимъ Ч худ шй изъ видовъ того фарисейскаго добра, которымъ совершенно добросовстно са мообольщаются столь многе мистики и еще боле многочисленные позитивисты. И съ великолпной ясностью вскрываетъ Л. Шестовъ причины ненависти Достоевскаго къ тому хрустальному дворцу, подъ которымъ авторъ Записокъ изъ подполья по нималъ всеблаженное устроене человчества въ грядущемъ ZukunstaatТ. Мы при ведемъ длинную выдержку Ч читатель на насъ за это не постуетъ. Вопросъ идетъ о томъ, Ч говоритъ Л. Шестовъ, Ч можетъ ли примирить хрустальное здане Досто евскаго съ его прошлой, настоящей, съ его вчной каторгой? И отвтъ на него дает ся рзко отрицательный: нть, не можетъ. Если задача человка обрсти счастье на земл, то, значитъ, все навсегда погибло. Эта задача уже невыполнима, ибо разв бу дущее счастье можетъ искупить несчастье прошлаго и настоящаго? Разв судьба Ма кара Двушкина, котораго оплевывають въ XIX столти, становится лучше отъ того, что въ XXII столти никому не будетъ дозволено обижать своего ближняго? Не только не лучше, а хуже. Нтъ, если уже на то пошло, такъ пусть же навки несчастье живетъ среди людей, пусть и будущихъ Макаровъ оплевываютъ... Достоевскй не хочетъ все общаго счастья въ будущемъ, не хочетъ, чтобъ это будущее оправдывало настоящее.

Онъ требуетъ иного оправданя и лучше предпочитаетъ до изнеможеня колотиться головой объ стну, чмъ успокоиться на гуманномъ идеал... (III, 99). Вы понимае те, конечно, что Л. Шестовъ говоритъ это не только о Достоевскомъ, но прежде всего и о самомъ себ. Ему не нужны вс эти теори прогресса, съ ихъ попытками оправ дать настоящее будущимъ;

онъ ищетъ линого оправданя. Какого? Вдь никакя гар мони, никакя идеи, никакая любовь или прощене, словомъ, ничего изъ того, что оть древнйшихъ до новйшихъ временъ придумывали мудрецы, не можетъ оправдать безсмыслицу и нелпость въ судьб отдльнаго человка (III, 120). Какого же линого оправдания жаждетъ Л. Шестовъ? Отвтъ гласитъ: amor fati. Читатель видитъ теперь, что amor fati есть одно изъ возможныхъ выраженй принципа цли въ настоящемъ.

Не надо оправдывать настоящее будущимъ, мрачную драму двадцатаго вка свтлой пасторалью двадцать второго столтя, или еще боле свтлой мистерей, имющей воспослдовать тогда, когда времени больше не будетъ, когда мы вс будемъ auf Wolken sitzend, Psalmen singen, говоря ядовитыми словами Гейне;

нельзя оправды вать имманентное настоящее трансцендентнымъ будущимъ. Надо принять это насто ящее такимъ, каково оно есть;

надо принять цликомъ вс ужасы жизни и предоста вить трансцендентныя утшеня врующимъ: л...все въ жизни лишь человческое, слишкомъ человческое Ч и въ этомъ спасете, надежда, новая заря... (III, 182). Къ признаню настоящаго за самоцль приходитъ такимъ образомъ, въ конц концовъ, и философя трагеди.

XI.

Мы очертили съ достаточной подробностью главныя стороны мровоззрня Л. Шестова;

намъ осталось теперь сказать нсколько словъ объ его послднихъ рабо тахъ и перейти къ общимъ выводамъ.

Мровоззрне Л. Шестова, система Л. Шестова... Какъ неустанно сражается этотъ писатель со всякаго рода общими идеями, системами, мровоззрнями, и какъ фатально замыкаются его мысли въ кругъ вполн опредленной философской схе мы! Онъ пытается бороться съ этимъ, онъ не хочетъ стоять на твердой почв, онъ пи шетъ въ форм отрывочныхъ афоризмовъ свой лопытъ адогматическаго мышленя, Апоеозъ безпочвенности Ч и все се вотще. Пока литературныя произведеня пи шутся словами, а не нотами, до тхъ поръ напрасно взывать: de la musique avant toute chose, et tout le reste est lirature... Это исполнимо только въ области чистой лирики, но не философскаго творчества Ч хотя бы и художественно-философскаго (какимъ является творчество Л. Шестова), т.-е. творчества, сотканнаго и изъ musique Ч пос кольку оно художественное, и изъ lirature Ч поскольку оно философское. И въ конц концовъ самъ Л. Шестовъ вынужденъ признать, что есть истины общеобяза тельныя, съ которыми не справится никакой бунтъ (IV, 190);

онъ не признаетъ зато, что у него самого есть схема, мровоззрне Ч но для насъ это боле чмъ ясно. Фило софя Ч и проповдь;

трагедя Ч и обыденность;

добро Ч и amor fati: въ эту схему вкладываетъ Л. Шестовъ вс свои мысли, вс свои книги, начиная съ работы о Тол стомъ и Нитцше. Онъ борется со схемами Ч и безсиленъ выйти изъ нихъ;

онъ не навидитъ мровоззрня Ч и самъ создаетъ одно изъ нихъ... Старая исторя! Нтъ убжденй Ч въ этомъ былъ убжденъ Пигасовъ (въ Рудин);

нтъ и не должно быть теорй Ч такова была теоря Писарева... Человкъ безсиленъ измнить организацю своего познающаго аппарата: всякое познане есть схематизаця, всякй связный рядъ воззрнй есть уже мровоззрне.

Любопытно прослдить, какъ борется самъ съ собой Л. Шестовъ, какъ пытается онъ разрушить связность воззрнй самой формой письма Ч афоризмами въ своемъ Апоеоз безпочвенности. Онъ разршаетъ себ, онъ почти возводить въ принци пъ противорчя, непослдовательности;

онъ радъ, когда видитъ и чувствуетъ ихъ у себя: ему кажется тогда, что онъ избавился отъ ненавистной общей идеи, отъ системы, отъ мровоззрня. Нтъ идеи, нтъ идей, Ч съ торжествомъ провозглашаетъ онъ, Ч нтъ послдовательности, есть противорчя, но вдь этого именно я и добивался... (IV, 3). Добиваться непослдовательности Ч вотъ неосторожное слово! Неосторожное потому, что искусственно добиться непослдовательности и противорчй очень не трудно, но не къ этому же стремится Л. Шестовъ! Противорчя могутъ прйти сами;

добиваться же ихъ Л. Шестову понадобилось для того, чтобы избавиться отъ системы, отъ схемы: зачмъ мровоззрне?... (IV, 4). Человкъ по десять разъ на день мняетъ свои убжденя и мровоззрня, увряетъ насъ Л. Шестовъ;

но Ч странное дло! Ч самъ онъ вотъ уже десять тъ твердо стоитъ на одномъ и томъ же мровоззрни, провозглашая философю трагеди. И по жестокой ирони случая, какъ-разъ въ Апоеоз безпочвенности, такомъ разбросанномъ и противорчивомъ со стороны вншней формы, быть можетъ, ярче всего сказывается уже извстная намъ философя Л. Шестова... Мыслей къ нему приходило много и иногда очень живыхъ и интерес ныхъ, но не сплетались он въ одну крпкую, длинную нить, а бродили въ голов слов но коровы безъ пастуха, Ч разсказываетъ Л. Андреевъ про одного изъ своихъ героевъ (Губернаторъ): какъ хотлось бы Л. Шестову имть право приложить къ себ эти не совсмъ любезныя слова! Идеалъ Л. Шестова Ч незаконченныя, безпорядочныя, хаотическя, не ведущя къ заране поставленной разумомъ цли, противорчивыя, какъ сама жизнь, размышленя (IV, 5), т.-е. именно мысли, бродящя въ голов слов но коровы безъ пастуха... Но ужъ такая горькая судьба преслдуетъ Л. Шестова: въ то время, какъ нкоторые писатели (не въ именахъ дло) страстно жаждутъ хоть какого нибудь мровоззрня, тщетно, пытаясь создать хоть какую-нибудь системку, Ч у нихъ мысли играютъ въ чехарду или бродятъ въ голов словно коровы безъ пастуха;

и въ то же время стройное мровоззрне является удломъ ненавидящаго всякя системы Л. Шестова...

Въ Апоеоз безпочвенности Л. Шестовъ выставляетъ все новые и новые ил люстраци и аргументы для доказательства прежнихъ своихъ, уже извстныхъ намъ мыслей. Кром Толстого, Достоевскаго, Нитцше, онъ привлекаетъ въ качеств свидтелей еще и Тургенева, Чехова, Гейне, Ибсена Ч послднихъ двухъ въ стать Предпослдня слова, представляющей непосредственное продолжене Апоеоза безпочвенности (см. т. V). Небезъинтересно будетъ замтить, что Апоеозъ безпоч венности первоначально былъ написанъ какъ одно цлое, подъ заглавемъ Турге невъ и Чеховъ;

отмтимъ также, что, по промелькнувшимъ въ печати извстямъ, Л. Шестовъ подготовляетъ въ настоящее время къ печати работу объ Ибсен. Конеч но, и эта работа, въ какую бы форму она ни вылилась, будетъ только развитемъ уже вполн опредлившейся системы мыслей Л. Шестова, какъ это случилось и съ лопы томъ адогматическаго мышленя Ч Апоеозомъ безпочвенности. Заране можно предсказать, что мы услышимъ отъ Л. Шестова про Ибсена: услышимъ то же самое, что уже слышали о Толстомъ, о Достоевскомъ, о Нитцше. Л. Шестовъ покажетъ намъ, что Ибсенъ сначала былъ преданъ добру, а впослдстви, когда жизнь была уже прожита, онъ увидлъ, что добро не помогло ему осмыслить жизнь, что жизнь его безплодно растрачена, что безвозвратно погибла жизнь, пропала жизнь: это и выра зилъ Ибсенъ въ своей драм Когда мы, мертвые, пробуждаемся, отрекаясь устами Рубека отъ прежней проповди во имя отвергнутой ране жизни Ч Ирены (см. V, 150). И что дурного въ томъ, если именно такова будетъ старая схема новой книги Л. Шестова? Схема Ч условность;

схема Ч са при постройк зданя;

схемой надо пользоваться, но стоять выше нея.

Эту же знакомую намъ схему мы находимъ и въ Апоеоз безпочвенности и въ сборник статей Начала и Концы. Теперь Л. Шестовъ съ еще большей силой воз стаеть противъ того самаго вопроса зачмъ, на которомъ когда-то была построена вся его книга о Шекспир;

онъ теперь признаетъ, что случай, драма, ( Ч не объяснимы, что на вопросъ о смысл жизни нтъ отвта. Смысла, правды Ч нтъ на земл;

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |    Книги, научные публикации