Но человек есть существо временное и конечное, и в этом смысле все же не в полной мере надежное основание. Возникает проблема временности, преодоление которой есть залог успешности, надежности исследования. Проблема была бы безнадежной, если бы человек сущностно не обладал способностью располагаться в поле вечности - логическим мышлением, обусловленным тем относительным упразднением времени, которое называется памятью или воспоминанием (Вл. Соловьев). Эта фундаментальная способность человека, по мнению Вл. Соловьева, связана или лобусловлена реакцией против времени со стороны чего-то сверхвременного, действующего в воспоминании. Это памятование о прошлом в традиции русской религиозной философии есть София - Премудрость Божия, несколько позднее связанная А. Лосевым с человеческой речью.
Итак, непрерывность памяти и, следовательно, существование культуры обусловлено словом или буквой. В этом смысле письмо есть преодоление временности и десакральная попытка спасения.
Отсюда же понятно, что тексты живут своей независимой жизнью от авторов. Но и сами, каждый раз попадая в разные исторические коллизии, будируют культурно-исторические влияния, воздействуя и формируя исторический контекст.
Анализ пространства текста с позиции временности обнаруживает разнослойность и многоуровневость текста, одновременно стягивающего пространство-время в сейчас и здесь и рассыпающегося, с другой стороны, в последовательные пространственно-временные ряды, определенные понятием раньше-позже.
В этом смысле книга как телесно организованное единство текста обладает телом и душой (П. Флоренский), так что высший пласт бытия связан с низшим и притом так органически связан, что, разрушая низшее, мы непременно уничтожим и высшее. Иными словами, книга в частности и текст вообще есть синтез как минимум двух пространственно-временных координат - внутренней и внешней. Отсюда становится ясным, что любой исследовательский проект должен основываться на их безусловном признании, поскольку исследование по одной координате односторонне и требует признания своей исторической судьбы и в плоскости смысла.
Наиболее плодотворный метод исследования, сколь обнадеживающий, столь и труднодоступный, заключается в рассмотрении БУКВАЛЬНЫЕ СМЫСЛЫ КУЛЬТУРЫ текста на двух уровнях пространства, в единстве исторических и духовных смыслов. Такой подход, такая точка зрения нарушает привычный взгляд на изучение текста как единства исторически временных последовательностей, учитывает сложность и многомерность пространства его бытия, усложненного включенностью и задействованностью и иных исторических миров, определенных единством позиций писателя, читателя и переписчика. Также должна приниматься во внимание материально-вещественная форма текста как основа его сохранности с учетом присутствия иных форм пространственно-вещных конструкций, обусловленных присоединением и усвоением пространства-времени автора и читателя.
Итак, наш исследовательский путь обусловлен идеей временности и обусловлен, повторим Вл. Соловьева, чем-то сверхвременным.
Наиболее отчетливо промыслил эту проблему П. Флоренский, решая задачу одного сверх через другое, определяя его как Софию, существующую прежде создания мира, объединяющую вечное и временное, прошлое, настоящее и будущее, разные временные ряды.
Но отличительной чертой мышления П. Флоренского было осознанное стремление к единству разных пространственно-временных рядов, так что не были исключением и его софийные поиски, в каковом смысле следует рассматривать, располагающиеся на стр. Столпа и утверждения истины слова: Сия святая Откровение Ивана Богослова и евангелиста Апокалипсис, да в ней служба толковая, да иных приписей много безъ числа, мудрыхъ безъ меры. А сия книга Зосимы митрополита всея Руси. П. Флоренский ссылается на рукопись, хранившуюся тогда в библиотеке Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, ныне в Троицком собрании Российской Государственной блиотеки под шифром № 168. В этом рукописном толковом Апокалипсисе располагается статья, привлекшая внимание молодого автора, под названием Словеса избранна от многихъ книгъ различных строк. Нач. Слово о премудрости. Неизреченаго девства чистота смиреныя мудрости истина имеет бо над главою Христа.
Рукопись эта действительно принадлежала митрополиту Зосиме и была для него важна, поскольку он оставил в ней ряд своих автографов, своей причудливой формой, отличающихся от бесхитростных подписей современных ему митрополитов. (Ср. автографы митрополитов Геронтия и Симона). В ней содержится ряд интересных и уникальных богословских сочинений, посвященных в частности проблеме спасения, роли дьявола в истории, но для нас сейчас важАнатолий ГРИГОРЕНКО на именно принадлежность этой рукописи митрополиту Зосиме, известного тем, что он был обвинен выдающимся русским богословом Иосифом Волоцким в еретичестве.
Рукопись митрополита Зосимы включает в поле нашего исследования и другого его современника - главного ересиарха Федора Курицына, выдающегося дипломата, дьяка великого князя Ивана III.
До наших дней сохранилось подписанное его именем несколько загадочное и по сию пору нерасшифрованное сочинение Лаодикийское послание, представляющее собой философскограмматический тракт, основная часть которого посвящена разъяснению духовно-грамматических смыслов славянских букв. Сочинение обладает той особой, свойственной немногим в духовной истории текстам энергетической силой, которая позволяет им сохраняться в истории и более того объединять вокруг себя и другие, подобные им по смыслу тексты. Подобным же образом и Лаодикийское послание, находящееся во многих древних манускриптах, оказалось окружено разного рода философско-грамматическими сочинениями, связанными в той или иной мере с платоновоаристотелевской традицией философствования, совокупность которых представляет собой некую идеальную текстовую конструкцию, изменяющуюся в эмпирической реальности лишь в той форме, которая подтверждает ее постоянство.
Некоторые отрывки из этих текстов являются для нас сущностно важными как разъясняющие условия их сохранности и проясняющие смыслы наших исследований. Как то обычно часто бывает в древних текстах иных эпох и культур смыслы эти не совсем ясны или ускользают от поверхностного взгляда и интерпретации. Прояснение этих смыслов требует определения их связей с подобными текстами в иных традициях.
В данном случае в нашем понимании нуждаются приводимые ниже отрывки, тон которым задают следующие соображения:
Егда убо сила есть действа, существо не глаголется, обаче есть. Егда же действо есть, сила не глаголется, но действо, действуемого ради. Неопределно убо, устава не имущи. Предопределение. Предположение. Анапаретеос. Мудрость. Философие. Ум висяи к Богу. Фома. Бездна. Без дна яко риза. Бездна, без меры, без чина, без меры; отлично, неподобно, наручно, неразсудно. Белег, срока, знамение иже в крузе. Имьство, разумение или чювство духовное... Философскиа словеса и мудрости. Словесница аристотелскаа, богословница платонова, пиитикиа, многих философ суть слоБУКВАЛЬНЫЕ СМЫСЛЫ КУЛЬТУРЫ ва. Теми многоразличными книгами может человек о Христе премудрости учитися, и кииждо философ философство твердоразумно дръжати, и словеса и речи украсити и съставляти, и книги своа сътворяти. Главизна повествуется ей Омиро. После этого текста подготовляющего наше внимание можно обратиться к интересующим нас отрывкам:
1. Слогиня есть се, правительница вещания всякаго разума преданного от Бога уму человеческому, имет в себе весь слог и всяко сложение стяжит.
Слогиня обдержит подобник сицев слог, яко душа бесплотни неведомы или телеса без души нечювствены; а сложение уподобляет оживление, яко душа к плоти совокупялются и бывают животны, или яко плоти приемлют душа и оживлением бывают чювственыю А еже не слагаются кои писмена разниц пристоят к речением.
То именуются мертвеныя плоти и душа неведомы, еже есть слог слогиня исполнися.
2. В сих же животворных четверица, именуемых цареи, иже суть сие: А, И,, Я понеже ими во всех свободное с прочими познавается разумение. Без них бо благословное не может теще буквешествие, ниже целоудно в столпех и прикладах обретаться словесное совершение, аще с сими с прочими столпа ожитворят и сами в прочих будут и тем всем свободное словоположение и глас глаголющ подадут.
Прояснить ускользающие от понимания смыслы этих суждений помогает наличие подобных текстов иных традиций.
1. Августин Блаженный.
Если само название состоит из звука и значения, звук же относится к ушам, а значение к уму, то не полагаешь ли ты, что в названии, как бы в некотором одушевленном существе звук представляет собою тело, а значение - душу звука.
2. Николай Кузанский.
Кроме того, и несказанное максимально таинственное имя Бога, называемое у греков тетраграммой, потому что его начертание состоит из четырех еврейских букв, и произносимых как Иегова, считается несказанным может быть, потому, что свертывает в себе всякое звучание наподобие источника всякого могущего быть сказанным слова; несказанное слово как бы светится во всяком говоримом слове как причина.
Введенные в круг исследования авторы связывают нас с платоновской традицией философско-грамматических рассуждений. Еще Анатолий ГРИГОРЕНКО более проясняет ее устойчивость возвращение в ХХ в. к текстам П. Флоренского, откликнувшегося на поставленную проблему: Фонема есть костяк слова. Наиболее неподвижный и менее всего нужный, хотя в то же время он есть необходимое условие жизни слова. Морфема - тело слова, а семема - душа его.
Дальнейший ход рассуждений Флоренского привел его к платоновской мысли о существовании двух пластов бытия и к формированию основных принципов богословского учения имяславия как завершения этой традиции.
Для нас же в данном случае важно, что для него сущностно необходимым представлялась нераздельность этих пластов бытия, определяющая его интерес к исследованию проблемы воплощения смыслов, что в свою очередь обусловило присутствие в его творчестве темы буквы, слова и книги, рассматриваемых не столько в качестве примеров нераздельности смысла и формы, сколько в качестве принципа организации сущего. О большом интересе П. Флоренского к этой проблеме свидетельствуют и темы его лекций, прочитанных в 20-е г. во ВХУТЕМАСе: Духовный смысл буквенной формы и Борьба белой и черной стихии в графике.
Таким образом наше исследование культурологических заданий выявило длительную философскую традицию, в ясной форме впервые обозначенную Платоном, определять букву с одной стороны как основу и принцип организации сущего, а с другой - как условие возможности его познания, основывающейся на субстанциальности буквенной формы или как сказано об этом в одном древнерусском сочинении: Буква есть самовластие ума, а позднее Вл. Соловьевым:
Аз-буки-ведь, Аз-буки-ведь.
Здесь смысл возвышенный и тайный, Его откроет лишь медведь, Владея силой чрезвычайной... А. Григоренко, КУЛЬТУРОЛОГИЯ - КАК ОНА ЕСТЬ И КАК ЕЙ БЫТЬ Андрей РОЖДЕСТВЕНСКИЙ Тема эта, при всем своем охвате и заманчивости, - весьма искусительна. Она может заставить принять менторскую позу и, как провинившегося мальчишку, отчитать различные культурологические направления наших дней с точки зрения излюбленных предпочтений.
Мне кажется, дело даже не сводится к тому, какой уровень анализа следует отождествлять со специфическим логосом культурологии, или как соотносить ее философский заряд с частными исследованиями и вопросами прикладного культуроведения.
Опыт философско-культурологических поисков ХХ столетия приучил к воздержанию от научного догматизма. Стало более привычной установкой исследования выводить любые, сколь угодно яркие и самостоятельные концепции из основного масштаба: связей Творца и универсума. Если амбициозному рвению авторов немного подвинуться и уступить полноту инициативы Высшей силе, если исходить из всеобщей предопределенности и взаимной дополнимости всех идей, - лишь в этом случае возникнут предпосылки корректного понимания.
По-моему, интенция этой темы - формулировать, каково призвание культурологии, а отсюда, и каковы ее задачи в их историческом развертывании. Всякое переосмысление кредо культурологии распадается на ряд связанных сфер изучения. Во-первых, это основные структуры культуроустроения. Сводятся же они к смысловому центру: типу осуществления смысловых и ценностных подобий. Последние же основаны на бытии-концепции личности - современная культура персоналистична (от этих исходных данностей зависят прочие, внеличностные проекции культуры, отвлекающиеся от целостности бытования - различные типы материально-технической деятельности, интеллектуального творчества...). От того, как установлены главные, культурообразующие подобия, зависит редакция аксиологических основ культуры. Основное же в ней - новая проАндрей РОЖДЕСТВЕНСКИЙ грамма норм нравственности. Именно в жизненно-наглядной ориентации поведения новая программа подтверждает свои права на существование. А уже с этой проработкой корреспондируют новые формулы социальной прогностики. Они таковы, какими их желает видеть структурная организация жизни.
Все развитие культурообразующих пра-идей человечества сводится к нарастанию двух переменных одного процесса: 1. Постепенное стеснение, стягивание горизонта внимания - от древних интуиций всеобщей изменчивости и бесконечного движения бытия ко все меньшим, но конкретней и отчетливей структурированным, расчлененным сегментам (циклы, звено циклов, непосредственный историко-герменевтический горизонт); и 2. Собирание образа человека из разрозненности в цельность.
Все более пристальное всматривание в историко-культурные связи перемещало и, наконец, слило точку зрения культурологического наблюдателя с имманентными значениями исторического потока. Это создавало шансы более ясного разумения целостности (социальности, личности и других предметов исследовательского интереса) и постоянно перспективно увеличивало расстояние от творения до Бога, усиливая апофатику. Так путешественник сначала видит панораму города, затем, совсем осязаемо и подробно - его некую часть, и наконец, - стоя у подножия кафедрального собора, воочию чувствует свою несопоставимость с его безмерностью (издали почти незаметную). Этот трудно обозримый процесс совершился в четыре креативных рывка. Четвертый из этих парадигмальных шагов начал осуществляться недавно.
Pages: | 1 | ... | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | ... | 62 | Книги по разным темам