Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |   ...   | 62 |

Опыт заканчивающегося ХХ в. вынуждает нас ныне переосмысливать как традиционные, так и нетрадиционные онтологические концепции, определяющие принципиальное отношение человека к миру. Пропитанный горькими уроками реализации всеобъемлющих утопических проектов, всяческих переделок и перестроек действительности, этот опыт требует, с одной стороны, уважения к бытию, каково оно есть, независимо от наших прагматически-объективирующих предположений о нем. С другой - этот же опыт предостерегает от патетики слияния с бытием, безответственного растворения в его стихии; пророческие (если учесть позднейшую историю тоталитаризма) предостережения подобного рода мы находим, в частности, у создателей философии диалога М. Бубера3 и М. Бахтина.4 Видеть в наличествующем бытии самоценность, принимать его в его полноте, требующей нашего ответственного соучастия, и, вместе с тем, полагать по отношению к нему определенную дистанцию вненаходимости, позволяющую выявлять его скрытый смысл, бережно вписывая в него контуры человеческой рациональности - эти определяющие черты мироотношения оказываются ныне все более настоятельными, исходя из общей ситуации человека на рубеже ХХ и ХХ вв. Однако они же, эти черты, определяют и условия вычленения предмета культурологии как собственно культурной реальности, проникнутой изначальными человеческими ценностями и смыслами, аккумулирующей человеческую рациональность, вбирающей в себя пространство межсубъектного общения.

Вот почему, как представляется, культурология и оказывается ныне способной в какой-то мере принимать на себя традиционную философскую функцию осмысления мироотношенческих проблем. Причем потенциал культурологии в этом плане, на мой взгляд, еще далеко не исчерпан.

Традиционный европейский образ рациональности, основанный на объективации бытия, провоцирует лобовые противопоставления: либо бытие содержит в себе рациональность, и тогда оно доступно объективирующему системному воспроизведению, См., напр.: Бубер М Два образа веры. М., 1995. С. 62 - 63, 65, 112 - 113, 116 - 117 и др.

См.: Бахтин М.М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники. Ежегодник 1984-1985. М., 1986. С. 93, 119.

КУЛЬТУРОЛОГИЯ БУДУЩАЯ И НЕБУДУЩАЯ либо оно внеобъектно и внесистемно, а значит - не расчленено внутри себя, беззаконно, стихийно.

Предложенный здесь подход заставляет утверждать, что представить целостную культурную реальность как функционирующую систему нельзя, т.е. в прагматическом отношении невозможно определить пункты и способы рационального господства над ней. В то же время, она и не стихийна: ее внутренняя упорядоченность и воплощенное в ней смысловое содержание раскрываются только в процессе диалогического понимания, менее всего ориентированном на построение неких завершающих моделей бытия. Самим фактом своего существования культурная реальность воплощает некий новый образ этической и коммуникативной рациональности, ориентированной на защиту человеческих ценностей, противопоставляющей хаосу разумную упорядоченность, предсказуемость, надежность человеческих отношений и дел, равно как и воздвигаемого на их основе дома бытия.

Наличие такого рационально-этического начала, удерживающего и наполняющего упомянутые выше отношения вненаходимости (лнеслиянности) и ответственной причастности, делают собственно культурную приобщенность личностного бытия одной из наиболее духовно насыщенных, возвышающих личность.

Если в диаде крови и почвы оба полюса обращают человеческую личность вниз, вспять и по крайней мере в этом отношении сходны друг с другом (лкровь, надо знать, совсем особый сок, - говорил Мефистофель, - но сок же), - приобщенность к культуре как особой реальности создает для человека своеобразную перспективу лонтологии сверху, оставляющей простор для нравственного самостояния индивида, его свободного и ответственного выбора и вместе с тем вводящей его в круг наиболее неповторимых и специфицированных проявлений бытия, способных придать его существованию непреходящий смысл.

Впрочем, как вякая другая, культурная реальность не вечна.

По существу, она более уязвима, чем реальность природного мира, а несфокусированность нашего внимания на ней делает ее увядание почти неприметным для взгляда. Как сказано у Ю.Н. Тынянова, тоска беззащитных городов сильнее всякой другой тоски на земле,5 но различаем ли мы эту тоску Можно уповать на нетленность высших духовных ценностей, можно возводить сверкающий новострой, выдавая его за реставрацию почтенной старины, - все это не спасает, когда человеческое поселение утрачивает свою накапливавшуюся веками культурную не Тынянов Ю.Н. Смерть Вазир-Мухтара. Л., 1975. С. 166.

Виктор МАЛАХОВ повторимость, и оказывается возможным перестраивать его как угодно (лкак нет души, так что хочешь пиши! - приводится у В.И. Даля), и становится до боли очевидно, что культура как реальный феномен - не что иное, как простая сумма театров, библиотек, национальной идеи, салонов модной одежды, байтов информации и архетипов коллективного бессознательного.

Однако пора возвратиться к исходному пункту нашего рассуждения. Итак, насколько правомерно желать, чтобы культурология пошла по намеченному пути постижения культурной реальности Не фантастично ли изложенное представление о ней А может, оно чересчур тривиально И как его согласовать с критериями научной точности, да и нужно ли согласовывать Безусловно желательным остается, на мой взгляд, одно: расширение возможностей конструктивного общения, небезучастного обсуждения любых вариантов культурологической мысли. Чем постояннее и разностороннее будет такое общение, тем ближе к справедливости окажется намечаемая им грань между культурологией будущего и также важной и поучительной, но - небудущей.

В. Малахов, КУЛЬТУРОЛОГИЯ: УДОВОЛЬСТВИЕ ОТ СМЫСЛА Владимир ВЕРЛОКА Даже если признать, что культурология это новая да к тому же линтегральная область знания1, наш интерес к тому, что такое культурология не станет меньше, но, наоборот, у нас появится ещё один повод спрашивать об этом. Если же принять во внимание, что мы можем хотя бы в небольшой мере сами влиять на формирование этой новой области, то есть прямой смысл поинтересоваться этим, чтобы наши усилия не пропали попусту, но принесли бы разумные и полезные плоды.

Но культурология интересует нас как новая область не абстрактного, существующего где-то, как-то и для кого-то, а именно нашего знания. Из этого и происходят известные трудности. Ведь когда мы говорим лобласть знания, сразу приходят на ум устройство библиотечных каталогов или шифры научных специальностей в реферативных журналах. Наш же рассудок, поскольку он здрав, пытается мыслить все как одно2, или, по крайней мере, тяготеет более к связности, чем к различению. Именно поэтому хочется, чтобы новая область знания оказалась именно линтегральной областью, а этого не так-то легко добиться. Но мы можем не спешить задаваться слишком трудным вопросом что такое культурология, а для начала спросить, как случилось так, что вообще об этом зашла речь и возник такой вопрос.

Традиционно первыми попытками построить теорию культуры считаются работы Шпенглера и Тэйлора, благодаря чему и само возникновение культурологии относят к началу ХХ столетия. Разумеется, работы по исследованию культуры писались и раньше (например, знаменитые труды Гердера или Джамбатиста Вико), но они носили скорее описательный, чем исследовательский характер. Тогда как на рубеже веков культура как таковая стала проблемой.

Подобно тому, как человек только тогда смог представить себе облик Земли, когда взглянул на нее из космоса, так и для того, чтобы культура, а ближайшим образом Ч европейская культура стала Культурология. ХХ век. М., 1995.

Гераклит Эфесский. Фр. Владимир ВЕРЛОКА предметом размышлений, понадобилось, осознать её границы. Произошло это одновременно в нескольких направлениях. Важную роль сыграл накопленный за Х1Х в. исследовательский материал о других культурах, часто очень несхожих с европейской. Разумеется, европейцы и раньше контактировали с представителями иных культур, но по большей части в качестве завоевателей, а через железное забрало или орудийный прицел, как известно, многого просто не видно. Можно сказать, что только в Х1Х в. европейцы начали воспринимать другие, в том числе архаичные культуры как целостные, вполне самостоятельные и жизнеспособные системы. Все это происходило на фоне нарастающей политической и экономической напряженности в самой Европе, отразившейся в таких лантикультурных по своей сути социальных теориях, как марксизм. В довершение всего познавательный энтузиазм создателей разных всеобщих систем, начиная от Конта и Дарвина и кончая научной мистикой Блаватской и Штайнера потерпел решительное фиаско. Кризис знания поразил как раз те области, которые считались эталонами достоверного знания, т.е. математику и физику.

Все это вместе и позволило Ницше прокричать на всю Европу о том, что Бог умер, не утруждая себя логическими комментариями по этому поводу. Шпенглер, чей подход к проблеме оказался умереннее и уже потому интереснее, говорит лишь о закате Европы, не становясь при этом в позу героя или мученика, но, пытаясь разобраться в происходящем. Окончательный и вполне точный диагноз кризиса поставит впоследствии Эдмунд Гуссерль, впервые, пожалуй, заведя речь о принципиальной переориентации системы знания, и заложив, основы многих новых направлений гуманитарной науки, в том числе Ч культурологии.

Мы напомнили эти общеизвестные факты, чтобы уточнить, какие изменения в сознании европейцев заставили тематизировать культуру, как предмет исследования. Тематизировать здесь значит сделать предметом, темой исследования то, что раньше считалось вполне известным, само собой разумеющимся и потому не требующим особого внимания. Так война нарушает привычный уклад мирной жизни, заставляя тратить массу сил на то, что в мирное время удается почти без труда. Поэтому нам представляется уместным говорить о культурологии не как о новом предмете, но как о новом взгляде на старые, а проще говоря Ч на вечные проблемы человечества. Кстати вечными они называются не в том смысле, что для их окончательного решения понадобился бы бесконечный отрезок времени.

КУЛЬТУРОЛОГИЯ: УДОВОЛЬСТВИЕ ОТ СМЫСЛА Напротив, вопросы подобного рода по определению не имеют окончательного решения, и если бы таковое было бы случайно найдено, то это означало бы не победу (как до сих пор думают некоторые), а полный крах человеческого ума (как мы в этом могли убедиться на опыте). Поэтому дело не в том, чтобы ставить принципиально новые вопросы, но в том, чтобы по-новому переосмыслить и переформулировать старые. Как это происходит и каковы перспективы этого нового подхода Ч мы и хотим теперь выяснить.

Каждая эпоха говорит о Сущем на своем языке, по-иному очерчивая пятна света и тени на лике Вечности. Именно поэтому не только будущее, но и прошлое по-своему таинственно, хотя бы исторические сведенья о нем и были безупречно полны. Поэтому сквозь века мы можем находить себе тайных собеседников. Конечно, во все времена человек стремился ВСЁ знать и ВСЕМ владеть, но в том-то и дело, что представлял он себе это ВСЕ каждый раз особым, неповторимым образом, благодаря чему и получалось то, что впоследствии станет называться культурно-историческим своеобразием той или иной эпохи. Именно реконструкцией и анализом этих основополагающих представлений и занимается культурология. Но не будем забегать вперед. Сейчас мы пытаемся применить методы культурологического анализа к самой культурологии, желая выяснить предпосылки ее возникновения. Поэтому и спрашиваем, какие же карты раздала нам в ХХ в. история, то есть сообразно каким реалиям человеческого духа понадобилось перемоделировать основные схемы человеческого знания. Итак, во-первых, это открытие множественности (плюральности) культур, а во-вторых, осознание релятивности как онтологического принципа. Первое, как мы сказали, связано с успехами этнографии и сравнительного языкознания, второе Ч с революционными открытиями в физике. И то и другое внесло изрядное замешательство даже в лучшие европейские умы, заставив усомниться в самом понятии миропорядка, в определенности Божественных предустановлений. Во времена Декарта и Лейбница легко было думать, что, изучая математику и механику, читаешь великую книгу Природы, которую написал Бог, и письмена которой он в Своей благости позволяет нам уразуметь. Да и Гегель, как известно, полагал что в Науке логики ему удалось описать имманентный ход диалектического развития абсолюта. Теперь же не просто ранее накопленные знания оказались подвергнутыми сомнению, но потребовалось переосмыслить сам их статус, базовые процедуры обоснования. Другим, может быть, еще более важным, окаВладимир ВЕРЛОКА залось произошедшее на этом фоне изменение способа данности наблюдаемого объекта. Это изменение можно проследить во многих, иногда достаточно отдаленных друг от друга областях человеческого знания. Внимание переносится с самого объекта исследования на ту функцию, которую выполняет он в той или иной системе. Дальше мы будем называть такой подход функциональным. Начатки этого подхода можно увидеть уже в классовой экономической теории Маркса, благодаря чему она и не может быть названа материалистической в буквальном смысле этого слова. Аналогичный метод формируется в физике элементарных частиц, а также в астрономии дальнего космоса, когда объект недоступен для непосредственного наблюдения и о его свойствах приходится судить по тому воздействию, которое он оказывает на другие объекты (примером тут может, служить открытие планет Нептуна и Плутона, сделанное сначала на кончике пера, и лишь впоследствии подтвержденное наблюдениями). Такой крах эмпиризма, смещение гносеологического примата от непосредственной данности к логической верификации, также заставляет искать новую основу для картины мира, новую систему референций. Собственно говоря, серьезные мыслители никогда и не мыслили чисто объектно (ср. Теорию априорных форм созерцания у Канта), но раньше разум не сталкивался с таким разнообразием возможностей, никогда не проходил такого серьёзного испытания свободой.

Третьим фактором, который нам следует принять во внимание было своеобразное переоткрытие человеком своей собственной психической жизни. Произошло как бы снятие с человеческой души цивилизационных покровов. Благодаря этому получило новую жизнь некогда высказанное еще романтиками противопоставление механического и органического как искусственного и естественного.

Возврат к состоянию лестественной доброты и честности составлял пафос большинства социальных утопий. Утопии, впрочем, обычно оказываются более познавательными, чем практически полезными.

Pages:     | 1 |   ...   | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |   ...   | 62 |    Книги по разным темам