Следующий сеанс, два дня спустя, протекалпримерно в том же духе. У Саула было сильное желание послать в дар 50 тысячдолларов, а яоставался тверд в своем неприятии этого плана и извлекал на свет всю историюего склонности откупаться от проблем. Он дал мне сухое описание своего первогостолкновения с деньгами. С десяти до семнадцати лет он продавал газеты вБруклине. Его дядя, грубый и резкий человек, о котором Саул редко упоминал,арендовал для негоместо около входа в метро и отвозил его туда каждое утро в 5.30 и забирал тремячасами позже, чтобы доставить в школу, — неважно, что Саул каждый разопаздывал на 10—15минут и начиналкаждый день в школе с замечаний.
Хотя Саул все семь лет отдавал каждыйпенни из своей выручки дяде, он никогда не чувствовал, что приносит достаточно денег,и начал ставить перед собой недостижимые цели — сколько денег он должен сегоднязаработать. Любая неудача в достижении этих целей наказывалась тем, что онлишал себя части или всего обеда. Для этого он научился жевать медленно,прятать пищу за щеку или раскладывать ее на тарелке так, чтобы ее казалосьменьше. Если под взглядом дяди или тети он бьы вынужден проглотить пищу (не точтобы он верил, что они заботятся о его питании), он научился бесшумно вызыватьу себя рвоту в ванной после еды. Точно так же, как когда-то он пытался купитьдля себя место в своей семье, теперь он пытался купить безопасное место за столом доктора К. иСтокгольмского института.
— Мои детине нуждаются в деньгах. Сын получает за операцию на сердце 2 тысячи долларов ичасто делает по две в день. А муж моей дочери имеет шестизначное жалованье.Лучше я сейчас отдам их Стокгольмскому институту, чем позже их оттяпает одна измоих бывших жен. Я решил преподнести 50 тысяч долларов в дар. Почему нет Я могу это себепозволить. Моя страховая компания и университет платят мне достаточную пенсию,значительно больше, чем мне нужно для жизни. Я сделаю это анонимно. Я сохранюквитанцию и, если случится худшее, всегда смогу представить доказательство, что вернул деньги.Если ничего из этого не понадобится, то и тогда все будет в порядке. Этохорошее решение —лучшее из всего, чтоя знаю.
— Важно несамо решение, а как и когда Вы принимаете его. Есть разница между желанием сделать что-то и необходимостью сделать это (чтобыизбежать некой опасности). Я полагаю, что как раз сейчас Вы действуете понеобходимости. Если отдать 50 тысяч долларов — это хорошая идея, она останетсяхорошей и через месяц. Поверьте мне, Саул, лучше не принимать непоправимыхрешений, когда у Вас сильный стресс и Вы действуете (как Вы самизаметили) не совсемрационально. Я прошу лишь отсрочки, Саул. Просто отложите этот дар на время,пока не пройдет кризис, пока письма не будут вскрыты.
Он снова согласно кивнул. Я опять сталподозревать, что он уже послал 50 тысяч долларов и просто не в силах сказатьмне. Это похоже на него. В прошлом у Саула были такие трудности в том, чтобыделиться потенциально неприятным материалом, что я установил в последние 15 минут каждогосеанса специальное время "секретов", когда просил его набраться храбрости иподелиться секретами, которые он утаил за предыдущую часть сеанса.
Несколько сеансов мы с Саулом продолжали втом же духе. Я приезжал к нему домой рано утром, входил в дверь, таинственнооставленную открытой, и проводил терапию у постели Саула, где он лежал,вытянувшись на распорках, которые, как мы оба знали, были фиктивными. Норабота, казалось, шла хорошо. Хотя я был не так увлечен им, как в прошлом, яделал то, что обычно ожидают от терапевтов: прояснял схемы и смыслы, помогал Саулу понять,почему письма так фатально потрясли его, что они не только представляют некую нынешнююпрофессиональную неудачу, но и символизируют вечный поиск принятия и одобрения. Его стремление былостоль неистовым, а потребность столь сильной, что он потерпел крах. В том случае, например,если бы Саул так отчаянно не нуждался в одобрении доктора К., он избежал бывсех проблем, сделав то, что делает любой сотрудник — просто проинформировав соавтора о развитии ихсовместной работы.
Мы проследили раннее развитие этих схем.Определенные сцены(ребенок, который всегда "последним ложится, первым встает"; подросток, которыйне проглатывает пищу, если не продал достаточное количество газет; тетка,орущая "Этот сирота нуждается в медицинской помощи") были концентрированнымиобразами —эпистемами, как называл ихФуко, которые представляли в кристаллизированной форме всю структуру егожизни.
Но Саул, не отвечая на условно корректнуютерапию, с каждым сеансом все глубже погружался в отчаянье. Его эмоциональныйтон стал ровным, лицо сделалось более неподвижным, он сообщал все меньше именьше информации — ипотерял весь свой юмор и чувство меры. Его самоуничижение выросло до гигантских размеров.Например, во время одного из сеансов, когда я напомнил ему о том, как многобезвозмездных консультаций он дал стажерам и молодым сотрудникам Стокгольмскогоинститута, Саул стал утверждать, что в результате того, что он сделал с этими блестящимимолодыми учеными, онотбросил всю область на двадцать лет назад! Я разглядывал свои ногти, когда онговорил, и поднял с улыбкой глаза, ожидая увидеть на его лице ироническое,игривое выражение. Нопохолодел, поняв, что это не игра: Саул был смертельно серьезен.
Все чаще и чаще он бубнил об идеях,которые он украл, о жизнях, которые он разрушил, о неудавшихся браках, учениках,которых несправедливозавалил (или выдвинул). Широта и размах его порочности были, конечно,свидетельствами всемогущества и величия, которые, в свою очередь, скрывали более глубокое чувствоникчемности и незначительности. Во время этих обсуждений мне вспомнился мойпервый пациент, которого я вел во времена своей ординатуры, — один краснощекий фермер сволосами песочного цвета, в психотическом состоянии утверждавший, что онразвязал третью мировую войну. Об этом фермере — забыл его имя — я не вспоминал больше тридцатилет. То, что поведение Саула вызвало в моей памяти такую ассоциацию, само посебе являлось существенным диагностическим знаком.
У Саула была тяжелая анорексия; он началбыстро терять вес, у него было глубокое расстройство сна, его преследовалипостоянныесаморазрушительные фантазии. Он был на той критической границе, котораяотделяет страдающего, хрупкого и тревожного человека от психотика. Зловещиепризнаки быстро множились в наших отношениях: они теряли свои человеческиечерты. Мы с Саулом больше не относились друг к другу как друзья илисоюзники; мыперестали улыбаться друг другу и касаться друг друга — как психологически, так ифизически.
Я начал объективировать его: Саул большене был человеком, который подавлен, он был болен "депрессией" — точнее, в терминах Диагностического истатистического справочника по психическим расстройствам, — "истинной депрессией тяжелого,периодического, меланхолического типа, сопровождающейся апатией, психомоторнойзаторможенностью, потерей энергии, аппетита и расстройством сна, идеямиотношения и параноидными и суицидальными импульсами" (DSM-Ш, код 296.33). Яподумывал о том, какие медикаменты попробовать и куда егогоспитализировать.
Мне никогда не нравилось работать с теми,кто перешагнул границу психоза. Больше, чем чему-либо иному, я придаюзначение присутствиютерапевта и его вовлеченности в терапевтический процесс; но теперь я заметил,что отношения между мной и Саулом были полны скрытности — с моей стороны не меньше, чем сего. Я подыгрывал ему в его притворстве с травмой спины. Если бы ондействительно был прикован к постели, кто ему помогал Кормил его Но я никогда неспрашивал об этом, так как знал, что подобные расспросы еще больше отдалят егоот меня. Казалось, что лучше всего действовать, не советуясь с ним, ипроинформировать его детей о его состоянии. Я спрашивал себя, какую позицию мнеследует занять в отношении 50 тысяч долларов Если Саул уже отослал деньгив Стокгольмский институт, не посоветовать ли им вернуть дар Или, по крайнеймере, наложить временный арест на его счета Имел ли я право делать это Илиобязанность Или было бы халатностью этого не сделать
Я по-прежнему часто думал о письмах (хотясостояние Саула стало столь тяжелым, что я все меньше доверял своейхирургическойаналогии с "удалением абсцесса"). Когда я шел по дому Саула к его спальне, тооглядывался вокруг, пытаясь определить, где тот стол, в котором они хранятся.Может быть, мне снять ботинки и пошарить вокруг — во всех ящиках, — пока я не найду их, не вскрою и не вылечу Саулаот безумия с помощью их содержания
Я вспоминал о том, как в восемь или девятьлет у меня образовался большой нарыв на запястье. Добрый семейный доктор держалмою руку очень нежно, пока обследовал ее — и вдруг прихлопнул ее тяжелойкнигой, которую незаметно держал в другой руке, и выдавил нарыв. За одномгновение нестерпимой боли он закончил лечение, избежав мучительнойхирургической процедуры. Но допустим ли такой благотворный деспотизм впсихиатрии Результаты были замечательными, нарыв зажил. Но прошло еще многолет, прежде чем я решился снова пожать руку доктору!
Мой старый учитель, Джон Уайтхорн, считал,что можно диагностировать "психоз" по характеру терапевтических отношений:пациента, говорил он, можно считать "психотиком", если терапевт больше нечувствует, что они с пациентом являются союзниками в работе по улучшениюпсихического здоровья пациента. Согласно этому критерию, Саул былпсихотиком. Моя задача состояла теперь не в том, чтобы помочь ему открыть триэтих пресловутых письма, или быть более настойчивым, или предпринять дневнуюпрогулку: она была в том, чтобы уберечь его от госпитализации и не датьразрушить себя.
Таково было мое положение, когда произошлонеожиданное. Вечером накануне моего очередного визита я получил от Сауласообщение, что его спина прошла, что теперь он снова может ходить и придет в мой офис кназначенному часу. Как только я взлянул на него, еще до того, как он успелчто-либо сказать, то осознал, что произошли глубокие перемены: со мной сновабыл прежний Саул. Исчез человек, погруженный в отчаянье, чуждый всемучеловеческому— смеху, ощущениюжизни. Несколько недель он был заперт в психозе, в стены которого я безуспешностучался. Теперь он неожиданно вырвался наружу и снова был со мной.
Только одно могло сделать это, думал я.Письма!
Саул не продержал меня долго в напряжении.За день до этого ему позвонил коллега, попросивший дать рецензию на научныйпроект. Во время их разговора друг спросил вскользь, слышал ли он новость одокторе К. Встревоженный, Саул ответил, что был прикован к постели и последниенесколько недель ни с кем не общался. Коллега сказал, что доктор К. внезапноумер от легочной эмболии, и стал описывать обстоятельства его смерти. Саул струдом удержался оттого, чтобы не перебить его и не вскричать: "Мне нет дела до того, кто был сним, как он умер, где он похоронен и кто говорил прощальную речь! Мне нет деладо всего этого! Только скажи мне, когда он умер!" В конце концов Саул выяснилточную дату смерти ибыстро вычислил, что доктор К. должен был умереть до того, как получил журнал,и, следовательно, не мог прочесть статьи Саула. Он не был разоблачен! Мгновеннописьма перестали бытьужасными, и он достал их из ящика и распечатал.
Первое письмо было от сотрудникаСтокгольмского института, просившего у Саула рекомендательное письмо дляполучения должности вАмериканском университете.
Второе письмо было простым уведомлением осмерти доктора К. и содержало расписание похоронных мероприятий. Оно былопослано всем бывшим инынешним сотрудникам и стажерам Стокгольмского исследовательскогоинститута.
Третье письмо было короткой запиской отвдовы доктора К., которая писала, что, вероятно, Саул уже слышал о смертидоктора К. Доктор К. всегда высоко отзывался о Сауле, и она полагает, что онхотел бы, чтобы она отослала ему неоконченное письмо, которое нашла на письменном столедоктора К. Саул протянул мне короткую рукописную записку от покойного доктора К.:
"Дорогой профессор С.,
Я собираюсь приехать в Соединенные Штаты,впервые за двенадцатьлет. Я хотел бы включить в свой маршрут Калифорнию — при условии, что Вы будете на месте и я смогу увидеть Вас. Я оченьскучаю по нашим разговорам. Как всегда, я чувствую себя здесь оченьодиноко — профессиональный круг вСтокгольмском институте так убог. Мы оба знаем, что наша совместная работа была не слишком успешной, но,по-моему, самое главное — она позволила мне узнать Вас лично после тридцатилетнего знакомства с Вашейработой и глубокого кней уважения.
Еще одна просьба..."
Здесь письмо прерывалось. Возможно, япрочел в нем больше, чем говорилось, но я вообразил, что доктор К. ждал чего-тоот Саула, чего-то столь же важного для него, как то признание, которое жаждалполучить Саул. Но если отбросить эту догадку, было и так ясно: ни одно изапокалиптических предсказаний Саула не подтвердилось: тон письма был,несомненно, теплый, принимающий и уважительный.
Саул сумел заметить это, и благотворноедействие письма было немедленным и глубоким. Его депрессия со всеми своимизловещимифизиологическими признаками исчезла в одно мгновение, и он расценил свои мыслив последние несколько недель как странные и чуждые ему. Кроме того, нашиотношения снова восстановились: он опять был со мной приветлив, благодарил меня за то, чтоя возился с ним, и выражал сожаление, что причинил мне столько беспокойства за прошедшиенесколько недель.
Его здоровье восстановилось, Саул готовбыл закончить лечение сразу, но согласился прийти еще дважды — на следующей неделе и черезмесяц. Во время этих сеансов мы пытались понять, что же случилось, и наметилистратегию совладания с возможными стрессами в будущем. Я проверил всесимптомы, которые меня беспокоили, —его саморазрушение, его грандиозное чувство своей порочности, его бессонницу иотсутствие аппетита. Его выздоровление было полным. После этого, казалось,делать больше было нечего, и мы расстались.
Позже до меня дошло, что если Саул таксильно ошибался в оценке чувств доктора К. к нему, то он, вероятно, точно также неправильно оценивал и мои чувства. Понимал ли он когда-нибудь, как сильно яо нем беспокоился, как я хотел, чтобы он время от времени забывал свою работу инаслаждался роскошью дневной прогулки по Юнион Стрит Понимал ли онкогда-нибудь, как сильно я мечтал присоединиться к нему, хотя бы выпить вместе чашечкукофе
Pages: | 1 | ... | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | ... | 43 | Книги по разным темам