Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 |   ...   | 37 |

Если нечто новое и высшее возникает изпредыдущей ступени, на которой нет того, и из которой не выводится то, чтосоставляет саму суть этого нового и высшего, — такой процесс нельзя называтьразвитием. В принципе это относится к каждому значительному шагу, сделанномугенезисом органического мира, в том числе и к первому — к возникновению жизни,— и к последнему насегодняшний день — кпревращению антропоида в человека.

Несмотря на все достижения биохимии ивирусологии, поистине великие и глубоко волнующие, возникновение жизни остается— пока! — самым загадочным из всех событий.Различие между органическими и неорганическими процессами удается изложить лишь"инъюнктивным" определением, т.е. таким, которое заключает в себе несколькопризнаков живого, создающих жизнь только в их общем сочетании. Каждый из них вотдельности — как,например, обмен веществ, рост, ассимиляция и т.д. — имеет и неорганические аналоги.Когда мы утверждаем, что жизненные процессы суть процессы физические ихимические, это безусловно верно. Нет никаких сомнений, что они в принципеобъяснимы в качестве таковых вполне естественным образом. Для объяснения ихособенностей не нужно обращаться к чуду, так как сложность молекулярных ипрочих структур, в которых эти процессы протекают, вполне достаточна для такогообъяснения.

Зато не верно часто звучащее утверждение,будто жизненные процессы — это в сущности процессы химические и физические. В этомутверждении незаметно содержится неверная оценка, вытекающая из иллюзорногопредставления, о котором уже много говорили. Как раз "в сущности" — т.е. с точки зрения того, чтохарактерно для этих процессов и только для них, — они представляют собой нечтосовершенно иное, нежели то, что обычно понимается под физико-химическимипроцессами. И презрительное высказывание, что они "всего лишь" таковы, тоженеверно. Это процессы, которые — в силу особенностей той материи, в коей они происходят,— выполняют совершенноособые функции самосохранения, саморегулирования, сбора информации — и, самое главное, функциювоспроизведения необходимых для всего этого структур. Эти процессы могут иметьпричинное объяснение; однако в материи, структурированной иначе или менеесложно, они протекать не могут.

В принципе так же, как соотносятся процессыи структуры живого с процессами и структурами неживого, внутри органическогомира любая высшая форма жизни соотносится с низшей, от которой произошла.Орлиное крыло, ставшее для нас символом всякого стремления ввысь, — это "в сущности всего лишь"передняя лапа рептилии Так же и человек — далеко не "в сущности всего лишь"обезьяна.

Один сентиментальный мизантроп изрек частоповторяемый афоризм: "Познав людей, я полюбил зверей". Я утверждаю обратное:кто по-настоящему знает животных, в том числе высших и наиболее родственныхнам, и притом имеет хоть какое-то понятие об истории развития животного мира,только тот может по достоинству оценить уникальность человека. Мы — самое высшее достижение ВеликихКонструкторов эволюции на Земле, какого им удалось добиться до сих пор; мы их"последний крик", но, разумеется, не последнее слово. Для естествоиспытателязапрещены любые абсолютные определения, даже в области теории познания. Они— грех против СвятогоДуха "pagta pei", великого учения Гераклита, что нет ничего статичного, но всетечет в вечном становлении.

Возводить в абсолют и объявлять венцомтворения сегодняшнего человека на нынешнем этапе его марша сквозь время— хочется надеяться,что этот этап будет пройден поскорее — это для натуралиста самая кичливаяи самая опасная из всех необоснованных догм. Считая человека окончательнымподобием Бога, я ошибусь в Боге. Но если я не забываю о том, что чуть ли невчера (с точки зрения эволюции) наши предки еще были самыми обыкновеннымиобезьянами из ближайших родственников шимпанзе, — тут я могу разглядеть какой-топроблеск надежды.

Не нужно слишком большого оптимизма, чтобыпредположить, что из нас, людей, может возникнуть нечто лучшее и высшее. Будучидалек от того, чтобы видеть в человеке подобие Божие, лучше которого ничегобыть не может, я утверждаю более скромно и, как мне кажется, с большимпочтением к Творению и его неиспользованным возможностям: связующее звено междуживотными и подлинно человечными людьми, которое долго ищут и никак не могутнайти, — это мы! Первоепрепятствие к человеческому самопознанию — нежелание верить в нашепроисхождение от животных — основано, как я только что показал, на незнании или на неверномпонимании сущности органического творения. Поэтому просвещение может егоустранить, по крайней мере в принципе. То же относится и ко второму, на котороммы сейчас остановимся подробнее, — к антипатии против причинной обусловленности мировых процессов. Нов этом случае устранить недоразумение гораздо труднее.

Его корень — принципиальное заблуждение, будтонекий процесс, если он причинно определен, не может быть в то же времянаправлен к какой-либо цели. Конечно же, во Вселенной существует бесчисленноемножество явлений, вовсе не целенаправленных, в отношении которых вопрос"Зачем" должен остаться без ответа, если только нам не захочется найти еголюбой ценой; и тогда мы в неумеренной переоценке собственной значимости,например, воспринимаем восход Луны как ночное освещение в нашу честь. Но неттакого явления, к которому был бы неприложим вопрос о его причине.

Как уже говорилось в 3-й главе, вопрос"Зачем" имеет смысл только там, где работали Великие Конструкторы илисконструированный ими живой конструктор. Лишь там, где отдельные части общейсистемы специализировались при "разделении труда" для выполнения различных,дополняющих друг друга функций, там разумен вопрос "Зачем ". Это относится и кжизненным процессам, и к тем неживым структурам и функциям, которые жизньпоставила на службу своим целям: например, к машинам, созданным людьми. В этихслучаях вопрос "Для чего" не только разумен, но и необходим. Нельзядогадаться, по какой причине у кошки острые когти, если не знать, что ловлямышей — это специальнаяфункция, для которой они созданы.

Но ответ на вопрос "Для чего" отнюдь неделает излишним вопрос "Почему " ; это обсуждалось в начале 6-й главы оВеликом Парламенте Инстинктов. Я покажу на примитивном сравнении, что этивопросы вовсе не исключают друг друга. Я еду на своей старой машине черезстрану, чтобы сделать доклад в дальнем городе, что является целью моегопутешествия. По дороге размышляю о целесообразности, о "финалистичности" машиныи ее конструкции — ирадуюсь, как хорошо она служит цели моей поездки. Но тут мотор пару раз чихаети глохнет. В этот момент я с огорчением понимаю, что мою машину движет не цель.На ее несомненной финалистичности далеко нс уедешь; и лучшее, что я смогусделать, — этосконцентрироваться на естественных причинах ее движения и разобраться, в какомместе нарушилось их взаимодействие.

Насколько ошибочно мнение, будто причинные ицелевые взаимосвязи исключают друг друга, можно еще нагляднее показать напримере "царицы всех прикладных наук" — медицины. Никакой "Смысл Жизни",никакой "Всесоздающий Фактор", ни одна самая важная неисполненная "ЖизненнаяЗадача" не помогут несчастному, у которого возникло воспаление в аппендиксе;ему может помочь молоденький ординатор хирургической клиники, если толькоправильно продиагностирует причину расстройства. Так что целевое и причинноерассмотрение жизненных процессов не только не исключают друг друга, но вообщеимеют смысл лишь в совокупности. Если бы человек не стремился к целям, то неимел бы смысла его вопрос о причинах; если он не имеет понятия о причинныхвзаимосвязях, он бессилен направить события к нужной цели, как бы хорошо он еени представлял.

Такая связь между целевым и причиннымрассмотрением явления жизни кажется мне совершенно очевидной, однако иллюзия ихнесовместимости оказывается для многих совершенно непреодолимой. Классическийпример тому, насколько подвержены этому заблуждению даже великие умы,содержится в статьях У. Мак-Дугалла, основателя "психологии цели". В своейкниге "Очерки психологии" он отвергает все причинно-психологические объясненияповедения животных с одним-единственным исключением: то нарушение функцииориентирования по световому компасу, которое заставляет насекомых в темнотелететь на пламя, он объясняет с помощью так называемых тропизмов, т.е. наоснове причинного анализа механизмов ориентирования.

Вероятно, люди так сильно боятся причинногоисследования потому, что их мучает безрассудный страх, будто полноепроникновение в причины явлений может обратить в иллюзию свободу человеческойволи, свободу хотеть. Конечно, тот факт, что человек может сам чего-то хотеть,так же мало подлежит сомнению, как и само его существование. Более глубокоепроникновение в физиологические причинные взаимосвязи собственного поведенияничего не может изменить в том, что человек хочет; но может внести изменения вто, чего он хочет.

Только при очень поверхностном рассмотрениисвобода воли кажется состоящей в том, что человек — совершенно не связанный никакимизаконами — "можетхотеть, чего хочет". Такое может померещиться только тому, кто из-заклаустрофобии бежит от причинности. Вспоминается, как алчно был подхваченпринцип неопределенности из ядерной физики, "беспричинный" выброс квантов; какна этой почве строились теории, которые должны были посредничать междуфизическим детерминизмом и верой в свободу воли, хотя и оставляли ей жалкуюсвободу игральной кости, выпадающей чисто случайно. Однако нельзя всерьезговорить о свободной воле, представляя ее как произвол некоегобезответственного тирана, которому предоставлена возможность определять всенаше поведение. Сама свободная воля наша подчинена строгим законам морали, инаше стремление к свободе существует, между прочим, и для того, чтобыпрепятствовать нам подчиняться другим законам, кроме именно этих.Примечательно, что боязливое чувство несвободы никогда не вызывается сознанием,что наши поступки так же жестко связаны законами морали, как физиологическиепроцессы законами физики. Мы все единодушны в том, что наивысшая ипрекраснейшая свобода человека идентична моральному закону в нем. Большеезнание естественных причин собственного поведения может только приумножитьвозможности человека и дать ему силу претворить его свободную волю в поступки;однако это знание никак не может ослабить его стремления. И если — в утопическом случаеокончательного успеха причинного анализа, который в принципе невозможен,— человеку удалось быполностью раскрыть причинные связи всех явлений, в том числе и происходящих вего собственном организме, — он не перестал бы хотеть, но хотел бы того же самого, чего "хотят"свободные от противоречий Вселенский закон, Всемирный разум, Логос. Эта идеячужда лишь современному западному мышлению; древнеиндийским философам исредневековым мистикам она была очень знакома.

Я подошел к третьему великому препятствию напути самопознания человека: к вере, глубоко укоренившейся в нашей западнойкультуре, будто естественно объяснимое ценности не имеет. Эта вера происходитиз утрирования кантианской философии ценностей, которая в свою очередь являетсяследствием идеалистического разделения мира на две части. Как уже указывалось,страх перед причинностью, о котором мы только что говорили, является одним изэмоционально мотивированных оснований для высокой оценки непознаваемого; однакоздесь замешаны и другие неосознанные факторы. Непредсказуемо поведениеВластителя, Отца, в образе которых всегда присутствует какая-то доля произволаи несправедливости. Непостижим приговор Божий. Если нечто можно естественнымобразом объяснить, им можно и овладеть; и вместе со своей непредсказуемостьюоно часто теряет почти всю свою ужасность. Из перуна — который Зевс метал по своемупроизволу, не поддающемуся никакому разумению, — Бенждамен Франклин сделал простуюэлектрическую искру, и громоотвод защищает от нее наши дома.

Необоснованное опасение, что причинноепостижение природы может ее развенчать, является вторым главным мотивом страхаперед причинностью. Так возникает еще одна помеха исследованию, которая темсильнее, чем выше в человеке благоговение перед красотой и величием Вселенной,чем прекраснее и значительнее кажется ему какое-то явление природы.

Запрет исследований, происходящий из этойтрагической причины, тем опаснее, что он никогда не переступает порог сознания.Спросите — и каждый счистой совестью отрекомендуется поклонником естественных наук. Более того,такие люди могут и сами быть крупными исследователями в какой-то ограниченнойобласти; но в подсознании они решительно настроены не заходить в попыткахнаучного исследования в границы того, к чему относятся с благоговением.Возникающая таким образом ошибка состоит не в том, что допускаетсясуществование непознаваемого. Никто не знает лучше самих ученых, чточеловеческое познание не безгранично; но оно постоянно доказывает, что мы незнаем, где проходит, его граница. "В глубь Природы, — писал Кант, — проникают исследование и анализ ееявлений. Неизвестно, как далеко это может повести в будущем". Возникающееподобным образом препятствие к исследованию является совершенно произвольнойграницей между познаваемым и уже не познаваемым. Многие отличные натуралистыиспытывали такое благоговение перед жизнью и ее особенностями, что проводилиграницу у ее возникновения. Они предполагали особую жизненную силу, некийнаправляющий всесоздающий фактор, который нельзя признать ни необходимым, нидостаточным для научного объяснения. Другие проводят границу там, где, по ихощущению, человеческое достоинство требует прекратить все попытки естественногообъяснения.

Pages:     | 1 |   ...   | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 |   ...   | 37 |    Книги по разным темам