Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 |   ...   | 52 |

Участие в супервизии команды миланскоготипа позволяло познавать многоуровневую и многонаправленную природумежличностного влияния. Простые круговые циклы обратной связи были неподходящейкартой, для того, чтобы нанести на нее тот поток информации, который мыполучали. Командная работа миланского стиля дала нам непосредственный опыт,позволяющий оценить значимость обратной перспективы в обсуждении. Этот опытоказался весьма плодотворным.

Минимизация иерархии, поощрениеразнообразных точек зрения и размышления над командным процессом, обогащенныевведением Н-команды, вкупе с установкой на любознательность (Cecchin, 1987) ифокусом на взаимоотношениях, обусловленный использованием круговых вопросов— все этоспособствовало быстрой эволюции в нашей клинической практике. Идеи людей изнескольких групп миланского типа — Линн Хоффман (1981, 1985, 1988, 1990, 1991), которая сначалаработала с группой Акермановского института, затем как часть команды вБрэттлборо, Вермонте, Том Андерсен (1987, 1991a) и его коллеги в Тромсе(Норвегия) и Карл Томм (1987a, 1987b, 1988) в Калгари (Канада) — вдохновляли и влияли на нас,*[На нас также сильно повлияли работы Харлен Андерсон, Гарри Гулишиана и ихколлег (Anderson & Goolishian, 1988; Anderson, Goolishian, Pulliam, &Winderman, 1986; Anderson, Goolishian, & Winderman, 1986) из Галвестонскогоинститута в Хьюстоне, которые разрабатывали сходные идеи.] когда мы усиленноборолись за то, чтобы интегрировать идеи Укибернетики второго порядкаФ Босколои Сеччина с нашей склонностью к эриксоновской стратегии. Похоже, что людикоторые начали использовать команды миланского стиля в своих установках, моглипомочь только тем, что развивали новые формы мышления и работы.

Метафоры, направляющие всех этих людей,первоначально склонялись к бэйтсоновским понятиям Уэкологии идейФ (Bateson,1972, 1979; Bogdan, 1984). *[Многие из людей, которые влияли на нас, в своюочередь, находились под сильным влиянием идей Умберто Матураны (напр., Maturana& Varela, 1987), чьи ведущие метафоры были основаны на биологии ифизиологии. Возможно, из-за того, что мы никогда не изучали их достаточноподробно, мы никогда не находили эти идеи особо полезными.] Эти новыеформы мышления были интересны и полезны тем, что помогали нам воспринимать себякак соучастников в одних и тех же системах, как членов семьи. Они такжепомогали нам фокусироваться на некоем потоке и изменении, присущих эволюции,таким образом снижая возможность УзацикливанияФ, которое иногда рука об рукуидет с метафорами гомеостаза.

Когда нас направляли идеи коэволюции, мыуделяли гораздо больше сознательного внимания сотрудничеству, чем раньше.Вместо того, чтобы разрабатывать ритуалы и стратегию их выполнения людьми, мыспрашивали людей, какой сорт деятельности в промежутках между сеансамипредставляется им полезным, и использовали время сеанса для совместногосоздания ритуалов (Combs & Freedman, 1990). Ощущать себя Ув процессеФозначает отказаться от любого чувства объективности, касающегося специфическихдолговременных целей. Если выходные результаты клиента и терапевтакоэволюционировали, мы не могли определить свой конечный пункт назначения ни водин из моментов настоящего. В своей лучшей форме, наш отказ от роли пилотов,правящих в направлении специфической цели, побуждал к смирению и сотрудничествув любой момент, в ходе которого выяснялось, движется ли терапия вудовлетворительном направлении. В своей худшей форме, он приводил к ощущениюбеспомощности, бесцельному Усовместному дрейфуФ.

Мы испытали обе формы. Временами намказалось, что мы сотрудничаем действительно новыми способами. Казалось, что внаших беседах появляется больше пространства для голосов и идей не-терапевтов.Мы думали, что люди гораздо полнее ощущают себя изобретательными и творческимисуществами, чем при наших ранних терапевтических методах. В другие моменты мычувствовали себя потерянными, утратившими контакт и менее эффективными, чемкогда либо. Казалось, что эта штука, коэволюция, требует больше терпения, чеммы привыкли проявлять.

ДРУГАЯИСТОРИЯ

История, которую вы только что прочитали,УправдиваФ, но это еще не вся история. Мы писали так, как если бы нашепродвижение к пониманию было четким и логичным, и как если бы наше пониманиеясно и логично отражалось в нашей практике. Мы также писали так, как если бынас направляла исключительно метафора кибернетических систем. Наш опыт втечение тех лет, о котором мы рассказывали, был, конечно, гораздо беспорядочнееи богаче.

До сих пор, в своей истории мы лишь покасательной упоминали влияние Милтона Эриксона на наше развитие. Эриксоннедостаточно четко вписывался в историю наших усилий понять и применитьметафору УсистемаФ. Он недостаточно четко вписывается в любые сводные теории впсихотерапии. Как бы то ни было, Эриксон служил неиссякаемым и непреходящимисточником для нас обоих.

Подход Эриксона к терапии имелпрагматический и антитеоретический характер. Вот его типичное высказывание(Erickson & Rossi, 1979, стр. 233-34) по этому вопросу:

Психотерапевты не могут зависеть от общихшаблонов или стандартных процедур, которые без разбора применяются ко всемпациентам. Психотерапия — это не просто применение истин и принципов, предположительнообнаруженных академиками в ходе контролируемых лабораторных экспериментов.Каждая психотерапевтическая встреча уникальна. Она требует свежего творческогоусилия как со стороны терапевта, так и со стороны пациента, призванногообнаружить принципы и средства для достижения терапевтическогорезультата.

Эриксон (1965/1980, стр. 223) полагал, чторабота терапевта состоит в том, чтобы понять убеждения и опыт людей, которыепришли к нему на консультацию. Убеждения терапевта не следует навязыватьдругим:

Задача терапевта не должна состоять в том,чтобы посредством своих убеждений и понимания обращать пациента в свою веру. Ниодин пациент действительно не может понять понимание его терапевта. Кроме того,он в этом не нуждается. То что требуется, это развитие терапевтическойситуации, позволяющей пациенту использовать свое собственное мышление, своесобственное понимание, свои собственные эмоции таким образом, который лучшевсего соответствует ему в его схеме жизни.

Мы встретились в 1980 на серьезном семинарепо эриксоновской терапии. (И мы пришли в состояние глубокого восхищения другдругом, но это уже другая история.) Хотя формально мы присутствовали там, чтобыизучать гипноз, сегодня нам ясно, что на самом деле мы хотели научиться тому,как культивировать те взаимоотношения, которые Эриксон создает с теми людьми,которые приходят к нему на консультацию. Нам нравилось, что Эриксон учитывал иуважал опыт тех людей, с которыми работал. Он культивировал такиетерапевтические взаимоотношения, которые отодвигали на задний планпрофессиональные, теоретические идеи терапевта и благотворным образом помещалив центр внимания конкретные ситуации. Мы хотели усовершенствовать своиспособности в этой области.

Эриксон демонстрировал живое изаинтересованное понимание людей. Он искренне и осязаемо верил, что в каждомчеловеческом существе есть нечто уникальное и замечательное. Задавая вопрос, оножидал ответа, всем своим видом выражая восхищенное ожидание — с огоньком в глазах,воодушевляющей улыбкой и огромным терпением. Вы просто видели, что он знает,что любой человек, которому он задал вопрос, выдаст удивительный ответ, нечтотакое, чего никто не ожидал.

Эриксон видел в людях изобретательность. Онверил в то, что мы все пожизненные ученики, и что жизнь — это приключение, когда никогдане знаешь, что тебя ожидает за следующим поворотом. Однако, что бы это ни было,это будет интересно, и мы наверняка справимся с этим. И, справляясь с этим, мыбудем обучаться, расти и обогащать свою жизнь.

Именно Эриксон впервые заинтересовал настерапевтическим использованием историй. Всем были известны его УобучающиерассказыФ, и большая часть его терапевтической работы включала расширение иобогащение историй людей о себе самих. *[То, что принято называть его подходомУфевральского человекаФ (Erickson & Rossi, 1980, 1989), это, вероятно,самый ясный и наиболее известный пример этого.] Часто это завершалосьрассказыванием историй о случаях с другими людьми или о его собственномжизненном опыте. Первая наша совместная книга (Combs & Freedman, 1990)вышла в свет, во многом благодаря нашему интересу к тому, как Эриксониспользовал истории, символы и ритуалы.

Для нас, наиболее впечатляющая иллюстрацияпонимания Эриксоном важности историй служит то, как он писал и переписывал своюисторию жизни, наделяя позитивным смыслом то, что другие могут переживать какнесчастье. Его борьба с полиомиелитом почти на протяжении всей жизни сталаповторяющейся темой в его обучающих рассказах. Вместо того, чтобы причислятьпоследствия полиомиелита к недостаткам, он описывал их как преимущества.Например, Сид Розен (1982, стр. 226-227) описывает историю, которую Эриксонрассказывал о тех временах, когда он был профессором медицины. У него былстудент, который стал Уизлишне замкнутым и чрезвычайно чувствительнымФ послетого, как он потерял ногу в автокатастрофе. Однажды утром он договорился снесколькими другими студентами помочь ему заблокировать лифт, и вот чтопроизошло:

В тот понедельник, когда Джерри держалдвери лифта открытыми, а Томми расположился наверху лестницы, я обнаружил, чтокласс ждет меня на первом этаже к семи тридцати... Я сказал: УЧто с твоимпальцем, Сэм Нажми кнопку лифта.Ф

Он сказал: УЯ уже пробовал.Ф

Я сказал: УМожет, твой палец настолькослаб, что тебе стоит использовать два пальца.Ф

Он сказал: УЯ и это пробовал, но этотчертов привратник хочет спустить вниз все свои ведра и швабры и, наверное,держит двери лифта открытыми.Ф

... Наконец, в пять минут восьмого яповернулся к студенту с протезом ноги и сказал: УДавайте-ка мы, калеки,поковыляем наверх и оставим лифт для здоровых людей.Ф

УМы, калекиФ принялись ковылять наверх.Томми дал сигнал Джерри; Сэм нажал на кнопку. Здоровые ждали лифта. Мы, калеки,ковыляли вверх по лестнице. К концу этого часа этот студент снова обрел новуюидентичность. Он принадлежал к профессиональной группе УМы, калекиФ. Я былпрофессором, у меня была больная нога. Он идентифицировался со мной, я— с ним.

Нас поразило то, что идентифицируясь состудентом медицины, Эриксон вписывал новую главу в свой личный нарратив. Онконструировал сообщество профессионально компетентных, способных, уважаемыхврачей, которые имели четкое понятие о том, что значит быть УкалекойФ, ипомещал себя в самую сердцевину этого сообщества.

К концу своей жизни, когда студенты началибеспокоиться по поводу его скорой кончины, Эриксон, вместо того, чтобывключаться в их потенциально пессимистические нарративы, рассказывал истории одолгой жизни его родителей и их оптимизме. Мы полагаем, что эти истории играливдохновляющую роль для его студентов и самого Эриксона. Это развивалоконструкцию умонастроения, что позволило ему сказать: УЯ не намерен умирать. Покрайней мере, это будет последняя вещь, которую я сделаю!Ф (Rosen, 1982, стр.167).

Итак, именно в лице Эриксона мы впервыевстретились с верой в то, что люди могут постоянно и активно пере-созидать своюжизнь. Тогда как история наших взаимоотношений с метафорой систем касаетсяизменения, которое, в конечном счете, привело к расставанию с ней, историянашего отношения к метафоре пере-созидания рассказывает о постоянстве. Этоцентральная организующая идея этой книги. Преданность Эриксона делу настройкитерапии на личность и его восхищение и уважение по отношению к тем, для кого онработал — это теаспекты его работы, которые мы стремимся поддерживать.

Есть и другие идеи, с которыми мы впервыепознакомились через Эриксона. Они продолжают формировать нашу клиническуюпрактику. Одна из них состоит в том, что существует много возможныхэмпирических реальностей. Он писал: УВ любой ситуации существует достаточноальтернатив... Когда вы посещаете сеанс групповой терапии, что вы хотите тамувидеть Это [множество альтернатив] то, за чем вы туда приходитеФ (Erickson& Rossi, 1981, стр. 206).

Эриксон использовал принцип альтернативныхэмпирических реальностей в своей терапии и обучении. Он рассказывал истории обиндейцах тарахумара, балийцах и других народах из разных регионов, чтобывнушить (помимо прочего) идею, что не следует ограничиваться врожденнойсистемой ценностей. Он говорил: УЯ всегда интересовался антропологией. И ядумаю, что антропология должна стать предметом, о котором психотерапевты должнычитать, в котором они должны разбираться, поскольку различные этнические группыдумают по-разномуФ (Zeig, 1980, стр. 119).

Еще одна идея, с которой мы познакомилисьчерез Эриксона и которая продолжает воодушевлять нашу практику. Она заключаетсяв том, что наши эмпирические реальности проявляют себя через язык. Эриксон былубежден в образующей силе языка. Значительная часть его работы строилась напредположении, что особый язык может привести к особым измененным состояниямсознания. Он часто говорил о том, что предлагая пришедшему к нему человекуболее работоспособную реальность, важно выбрать верный язык.

Подводя итог и оглядываясь назад, мыотмечаем, как Эриксон повлиял на нас, и какие аспекты его работы мы особоценим. Это его восхищение и уважение к людям, его вера в то, что мы можемпостоянно пере-созидать свою жизнь, его вера в разнообразные возможныереальности и его акцент на образующей силе языка.

И ВСЕ ЖЕ ЕЩЕ ОДНАИСТОРИЯ

В то время как мы боролись за то, чтобыинтегрировать свои эриксоновские/стратегические идеи с вещами, которым мыучились у миланской команды, семейные терапевты феминистского направления(напр., Avis, 1985; Carter, Papp, Silverstein, & Walters, 1984; Goldner,1985a, 1985b; Hare-Mustin, 1978; Taggart, 1985) начинали критиковать ту теориюи практику, которые направляли область нашей деятельности с самого начала. Ониобращали наше внимание на то, что объяснения и вмешательства кибернетикипервого и даже второго порядка были основаны на нормативных моделяхфункционирования семьи, которые предполагают Уотдельную, но равнуюФ власть длямужчин и женщин. Они спорили с тем, что такие модели игнорируют более широкийсоциально-исторический контекст, в котором мужчины обладают большейполитической, финансовой и УморальнойФ властью, чем женщины.

Pages:     | 1 |   ...   | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 |   ...   | 52 |    Книги по разным темам