Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 |   ...   | 30 |

Большой удачей был для нас приход ДикаФилдера. Он стал психотерапевтом без предварительного изучения теорийпсиходинамики или психопатологии – просто научился помогать людям. Ничего не зная о защитныхмеханизмах и работе психики, он нашел для понимания психологических проблемсвою собственную точку зрения, связанную с его представлениями о работе тела ифизиологии. В любой психопатологииа он авидела попытку аисцелиться, как будтоане амог адопустить, что тело или психика могут сами себе повредить. Шизофрения– это попытка ребенкаисцелить семью. Такое стоящее перед психическими нарушениями изменение знакаминус на плюс сильно повлияло на мои мысли. Меня все больше и большезахватывало убеждение, что наше профессиональное зрение слишком искажают черныеочки, через которые мы смотрим на все. Этим страдает и наша культура,помещающая УплохихФ людей в психбольницы. Доктор Филдер первый привел меня кмысли, которая позже продолжала расти и крепнуть во мне: цель психотерапии–очеловечить патологию.

Симптоматика доктора Витакера

Вернемся назад: впервые я стал пациентомпсихотерапевта во время занятий детской психиатрией. Тогда я открыл, что внутрименя находится больше всяких интересных вещей, чем я сам замечаю. Потом вОкридже я решил стать пациентом команды ко-терапевтов. Это продолжалось год,потом перерыв год-другой, затем опять я стал пациентом. Так прошли следующиешесть-восемь лет.

К 1946 году у нас было уже три дочери исын. Попытка одновременно быть клиницистом и администратором проявила всю моюнезрелость. Когда напряжение работы и преподавания возросло, у меня появилисьразнообразные психосоматические явления: холодный пот, простуда, рвота, понос,часто вынуждающие меня лежать в постели. Прижимаясь к жене, я избавлялся отних, но решил пройти психотерапию, чтобы предупредить новое появление этихсимптомов. (Жизнь с нашими детьми убедила нас с Мюриэл, что УбезусловноепринятиеФ –Уunconditional positive regardФ – в нашем мире дают только маленькие дети.) Эти явления продолжалимучить меня пять лет.

Потом я стал лучше понимать, как моиболезненные симптомы связаны с пациентами. Все это многообразие – кишечные спазмы, голод, чувствопереполнения мочевого пузыря, насморк, Угусиная кожаФ, му-рашки и зуд, вдругохватывающий полтела или одну руку или ногу, хождение взад-вперед по кабинетуи, наконец, полностью обескураживающая меня самого особенность внезапнопогружаться в сон в присутствии пациента. Раньше последнее казалось мневыражением скуки или желания уйти в себя, и я считал такое поведениенеприличным. Но со временем, вдоволь настрадавшись от чувства вины инеуверенности, я стал относиться к моим внезапным приступам сна позитивно.Засыпая, я часто думал о том, что же происходило между мной и пациентом.Соответствие моих снов и терапевтической ситуации убедило меня в том, что этоявление – простоспособ уйти внутрь себя и найти там интроецированный образ пациента, чтобыпотом рассказать ему об этом. И эти образы обычно бывали гораздо сильнее моихлевополушарных умственных конструкций.

Приведу пример. У Билла и Мэри была дочь,недавно поступившая в медицинский. Они привели ее к психиатру и потому, что онанастойчиво желала этим летом работать в клинике для черных. Дочь сказала, что сотцом она тесно связана, а мать у них в доме – что-то вроде прислуги. Тогдамать обратилась ко мне за психотерапевтической помощью, и я пытался заразить еевирусом феминизма. Но вирус тогда, в 1953-м, был слабоват и не прививался. Втревоге, озабочен и подавлен, я однажды заснул и увидел во сне большойбанкетный стол: двенадцать футов в длину и четыре в ширину, а посреди негостояла огромная серебряная супница. Мать девушки находилась с одной стороныстола и держала в руках большой половник, а ее дочь и муж сидели с другойстороны и ждали, когда им нальют суп в тарелки. Но рука матери была такзамотана пластырем, что она никак не могла налить суп в свою тарелку. Япроснулся, рассказал сон, и тут-то мне впервые удалось действительно напасть наее понимание жизни в стиле муж­ского шовинизма.

Меж тем у меня появлялись новые симптомы:головные боли, двоилось в глазах, напрягались мышцы шеи. В глазах двоилось,когда я был озабочен тревогами пациента и нашими отношениями. Моисимп­томы помогали мнеобрести новую свободу быть нежным и опекающим, а также злым и требовательным.Все больше я приходил к убеждению, что взаимоотношения есть причина изменения впсихотерапии, а не инсайты или какое-то Убезусловное принятиеФ. Я научился нетолько принимать перенос, но и, по словам Р. Д. Лэйнга, Увоплощать проекциюФ.Когда пациентка начинала видеть во мне материнские качества, я, пользуясь своейинтуицией, играл эту роль и усиливал перенос; а затем нарушал правила игры,когда эта роль, в свою очередь, нарушала правила моеголичного жизненного пространства. Ястарался присоединиться к внутрипсихической семье пациента, а затеминдивидуировать оттуда и быть тем, кто я есть на самом деле.

Я то входил в ко-терапию, то выходил из нее– один, потом сженой, с кем-то из детей, снова один – в серии попыток найти побольшесамого себя. Я думаю, эта работа никогда не кончится.

Переключение на семейную систему

Параллельно с борьбой в поисках самого себяшла борьба за переход от индивидуальной терапии к большей системе. В Эмори мывсе чаще работали командой из двух терапевтов (по аналогии воспитания детейдвумя родителями). Этот метод убедил нас в том, что первый контакт междупациентом и терапевтом неизбежно происходит по образцу Умать-дитяФ, тогда каквторой терапевт берет на себя роль отчима или отца. Таким образом, его большеинтересует реальность, и он устанавливает отношения УЯ-ТыФ вместопервоначального материнского УМыФ. Нас интересовало нечто большее, чеминдивидуальные лабиринты души.

Один из моих коллег так объяснял мой уходиз индивидуальной терапии. Он говорил, что мне просто наскучили отдельные люди,и он был прав! Индивидуальная терапия часто рутинна и неинтересна. Отношенияодной пары с другой, напротив, дают простор взаимодействию и жизни и гораздовеселее. Мы пришли к мысли, что удовольствие, получаемое терапевтом, не менееважно для терапии, чем его техническое мастерство и способность понимать. Какбудто веселье родителей становится питанием, необходимым для ростадетей.

Неудачи интенсивной ко-терапии тяжелыхшизофреников заставили нас переключиться с индивидуального контекста на большуюсистему. Мы начинали лечение с кормления из бутылочки, а затем переходили кнаведению регрессии (к инфантилизации), для чего обнимали и гладили пациентов,давали им пережить приятные тактильные ощущения, а также по-детскиразговаривали с ними. И получали великолепные результаты, но часто после того,как пациент выходил из состояния психоза и начинал двигаться в сторонунормального взросления, вмешивалась семья и сводила к нулю все наши успехи. Этовсе больше наводило на мысль начинать с семьи. Я считаю период безуспешной борьбы за излечениешизофрении основной вехой в истории развития собственной жесткости.

В 1950 году, в одно время, как я с ТомомМелоном работал над книгой, мы (я, Мелон, Воркентин и Филдер) провели сериюконференций – их былооколо десяти – попсихотерапии шизофрении. К нашей Угруппе из АтлантыФ присоединиласьУФиладельфийская группаФ, куда входили психиатры Эд Тейлор, Джон Розен и МайкХейворд. Каждые полгода мы собирались на четырехдневную встречу и всемеромработали с одним пациентом шизофреником. Позже таким же образом мы началиработать и с семьями. Борьба за взаимопонимание и за новые идеи, большиерадости и тяжкие муки при лечении шизофрении, вместе пережитые и разделенныенами, соединили нас –и группу в целом, и отдельных людей. Много времени мы потратили в поискахподхода к тому бессознательному восприятию, которое, как мы считали, есть ушизофреников, но недосягаемо для сознательных целенаправленных попыток достичьего.

Получив кое-какиетерапевтические результаты, мы решили пригласить Грегори Бейтсона и ДонаДжексона на нашу десятую конференцию, намереваясь облечь в концепции наширезультаты – чтобынаписать о них статью. Дон был нашим УмозгомФ, он заражал новыми мыслями, аБейтсон – опытнейшийантрополог –мудрецом, который глубоко знал все про человека. Во время нашей интенсивнойвстречи мы старались найти определение шизофрении и в конце концов решили, чтоне можем его дать. Мы также решили не включать в публикациюописание техник, понимая, что люди работают с шизофреникамииз-за того, что хотят обрести свою внутреннюю психотическую личность,правополушарную часть своего мозга, не занимающуюся анализом, создающую цельныйобраз часть нашей коры. Мы выясняли роль шизофреногенной матери и задавали себевопрос: может ли отец быть причиной шизофрении у ребенка Наши спорыпроисходили в то время, когда еще не получила распространения теория систем,объясняющая, что семейный организм и даже большая система необходимы длявозникновения кровавого жертвоприношения шизофрении.

Между клинической и административнойкарьерами

Преподавать медикам и заниматьсяпсихотерапией с группами студентов, каждый из которых выглядел моим дешевымизданием, было мучительно. В то же время на все это накладывалась работа сбесконечными пациентами в большом госпитале Атланты (Греди). В Окридже,принимая пациентов одного за другим, я оставался самим собой, любящим илиненавидящим родителем, и мне посчастливилось напасть на бутылочное кормление,научившее меня роли кормящей матери. Но для госпиталя Греди было нужно что-тоиное, чем просто сумасшедшая мать. Мне пришлось исполнять роль отца, организующего и принимающегорешения, отца, ориентированного на реальность.

Вот пример сумасшедшей атмосферы тех лет: вприемной, где сидят пятьдесят пациентов, ко мне обращается женщина лет сорока.Минут пять она несет что-то невразумительное, а затем спрашивает: УЧто со мной,докторФ

Некогда было сесть и побеседовать с неюобстоятельно и разумно, поэтому я просто ответил: УВы сумасшедшаяФ.

Она обрадовалась: УСлава Тебе, Господи! Ятак и думала, была у пяти врачей, но никто мне не сказал об этом. Большоеспасибо. Что же мне теперь делатьФ

УПочему бы вам не найти работу, и тогда увас будут деньги на част­ного психиатра, с которым вы можете пару лет позаниматьсяво­просом о том, каквам жить в этом миреФ. Через несколько лет я узнал, что она так исделала.

Задним числом оценивая 1947 год, явосторгаюсь своими психотерапевтическими открытиями и впадаю в депрессию,вспоминая кастрирующий административный опыт. Каждые четыре-пять месяцев мыпрорабатывали новый проект психиатрической палаты, а затем все кончалось ничем.Так во мне росло не только чувство бессилия, но и моя жесткость. Это привеломеня к выводу, что работа администратора – совсем особое искусство, длякоторого я не предназначен.

Мне приходилось работать также в госпиталеветеранов войны, с которым был связан медицинский институт. Тут я впервыепонял, что пациент является биологически и психологически цельным, несмотря насвои многообразные мотивы и импульсы, а терапевт, какими бы ни были егоинтересы и призвание, величина переменная. Он является функцией: пытаясь быть,насколько возможно, самим собой, выполняет работу. Он не является цельным УЯФ, ичем больше самого себя ему удается вложить во взаимоотношения с пациентом, тембольше его сила и сила терапевтической команды. Биологическая цельностьпациента стремится к единству, исцелению, росту. Функциональная попыткатерапевта зависит от ситуации, обстоятельств, взаимоотношений с пациентом здесьи сейчас. Мне самому трудно в это поверить!

В госпитале ветеранов мы научилисьиспользовать суповую тарелку. Пациенты требовали все больше и больше снотворныхтаблеток, и в нашей родительской панике мы решили рискнуть и придумали ход,который сейчас называют Упарадоксальной интенциейФ. Мы положили таблеткиснотворного в суповую тарелку и поставили ее на стол в палате. Каждый мог братьих, сколько хочет. Сначала содержимое тарелки моментально исчезало, но черезпять дней употребление снотворных снизилось в три раза по сравнению с прежнимуровнем. Таблетки были символом любви, пациенты ощущали, что о них заботятся,когда получали лекарства от сестры. Передача ответственности за снотворное вруки пациентов заставила работать собственную систему контроля. Системыконтроля крайне важны в больничной палате. Вот еще пример: один психотикмастурбировал почти двадцать четыре часа в сутки, и его невозможно былоконтролировать. Никто не знал, что с ним делать. Однажды старшая сестра подошлак нему во время дневного обхода и сказала: УЕсли вы это не прекратите, я большеникогда не буду вас навещатьФ. И он сразу перестал. Ему как будто нужно было,чтобы за него приняла решение добрая мама.

Агония и восторг: лечениешизофреников

В течение десяти лет, проведенных в Эмори,мы с Мелоном вкладывали много сил в ко-терапию шизофреников. Иногда докторВоркентин работал с матерью пациента, но, главным образом, мы пытались избавитьсамого пациента от ужаса психоза силою нашего с Мелоном вмешательства.Некоторое время у нас было что-то вроде приюта для выздоравливающихшизофреников. Наша забота о пациентах напоминала метод Джона Розена. Розензаинтриговал и потряс психиатрический мир своим проводимым в домашнейобстановке Упрямым анализомФ – методом воздействия с помощью вербальной агрессивной атаки.(Предполагалось, что метод излечивает кого угодно. Исследования Американскойпсихиатрической ассоциации показали, что это не так. У Розена были серьезныенеприятности.) Наш подход походил на метод Розена тем, что пациент находилсядома и получал индивидуальную терапию. Но мы не были столь агрессивными,используя скорее материнский подход.

Самым противным было, что при освобождениипациента от психоза семья находила способ забрать его от нас и возвращала его впсихоз, даже если жила на расстоянии тысячи километров. Лечение впавшего в бреди отключившегося от внешнего мира хронического шизофреника требует полнойотдачи, и когда пациента (ребенка) отдирали от нас, нам было очень тревожно.Лаймен Вайн говорит об агонии и восторге работы с шизофрениками. Я не знаю, какэто можно выразить лучше.

Pages:     | 1 |   ...   | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 |   ...   | 30 |    Книги по разным темам