Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |   ...   | 30 |

Агония наблюдалась не только в процессетерапии, но и при ее окончании. Из этого вытекает мое решение прекратить всякуюработу с психотиками вне их семьи. Постепенно мы пришли к убеждению, чтоневозможно понять психотика вне контекста его семейной динамики. Его отец имать слабо связаны между собою; при беременности мать ослабляет связь с отцом ивсе больше и больше занимается значимым другим, растущим в ее утробе. АУнепривязанныйФ отец находит себе иную привязанность – деньги, секретаршу, новую машинуили собственную мать. Когда ребенок рождается, мать привязывается к нему ещесильнее. Отец в еще большей степени вынужден прилепиться к кому-то или чему-тона стороне, пока ребенку не исполнится года полтора. И тогда матьповорачивается к отцу, а его нет рядом. У нее развивается чувство одиночества.На соответствующей почве, связанной с опытом жизни в семье со своимиродителями, мать начинает бояться сойти с ума, потерять контроль над своейвнутренней жизнью. И возвращается к симбиозу, установившемуся в первые полторагода жизни ребенка, как бы заключая тайный договор. Ребенок будетсумасшедшей, связанной с первичным процессом половинкой их единой личности,состоящей из двоих людей, а мать станетдругой, контролирующей половинкой – правильной, противостоящейшизофреническому распаду. Ребенок научится пребывать в симбиозе, продолжаяоставаясь инфантильным, по крайней мере, во взаимоотношениях с матерью, дажеесли во внешнем мире он сможет симулировать социальную приспособленность. Вподростковом возрасте эта симуляция кончается, и ребенок возвращается кпримитивному психотическому поведению, продолжая защищать свою мать от еестраха сумасшествия в злокачественном одиночестве.

Вторжение терапевта и развитиевзаимоотношений двойной связи (double bind) с пациентом замещают последнемуотношения с матерью. Когда отношения установлены (а этого нельзя добитьсясимуляцией, терапевт должен действительно стать матерью, он не может простовести себя, как она), терапевт получает возможность перевернуть вверх ногамиэти две роли. Когда он становится психотическим УдругимФ для пациента, томуприходится сменить свою роль и оказаться здоровым, правильным,антишизофреничным. Такое изменение позволяет шизофренику стать обычным– частичносумасшедшим, частично здоровым, и постепенно все более и тем, и другим. Но этоне решает, к сожалению, проблемы живой матери,которую на время заместил терапевт – просчет, в результате которого и пришлось заняться семьями.

Открытие мира семьи

Открытие мира семьи – самая живая ветвь на дереве моейпрофессиональной жизни. Как-то меня попросили помочь восьмидесятилетней материодного из наших сотрудников. Ее состояние постепенно становилось все хуже, онапревращалась в психологическое УрастениеФ, и мне было интересно проводить с нейвремя. Я радовался ее присутствию, открыл, что мне не нужны разумные разговорыдля того, чтобы просто получать удовольствие. Глядя на меня, члены ее семьитоже научились радоваться, не нуждаясь в том, чтобы женщина стала разумной исоциальной. Она была просто их мамой. Два года спустя она все еще продолжалажить вместе с ними. Сумасшествие, вызванное атеросклерозом сосудов мозга,стерлось и стало незаметным. Она просто ела, спала, улыбалась и ходила втуалет. Но семья любила маму и продолжала наслаждаться ее присутствием. Их непугало без­умие, онине отвернулись от нее в болезни.

Я вспоминаю, как играл с ней в игру: мыбыли парнем и девушкой, которые вдвоем уезжали на неделю отдыхать на Бермуды. Иоднажды впавшая в детство бабушка спросила: УМолодой человек, вы играете илиэто правдаФ Я рассмеялся и ответил, что играю. На следующий раз она принесламне маленькую бутылочку с нюхательной ­солью, которую лет сорок хранила всвоей сумочке, сказав, что, по ее мнению, мне эта соль нужнее, чемей.

Частная практика: психиатрическая клиникаАтланты

Переход от преподавания в университетеЭмори к работе в психиатрической клинике Атланты, организованной по нашемуобщему решению, совершался постепенно. Университет все хуже переносил нашубоевую психотерапевтическую ориентацию, возникли неразрешимые административныеразногласия. Тогда несколько человек – Том Мелон, Джон Воркентин, Эллени Билл Кайзеры, Дик Филдер, Ривс Челмерс и я – одновременно уволились иперевели работу в отдельные офисы и в частную клинику. Организация клиники,покупка дома, положение бизнесменов в мире психотерапии были чем-то совершенноновым. Мы научились использовать процедуру второго интервью, прежде рутинную.Первоначально его функция была простоадминистративной: нужно было представить консультанта, собрать добавочныеданные, яснее оценить проблему, чтобы послать отчет направившему врачу ипациентам, будь то индивидуальный случай, пара или семья. Вскоре мы обнаружили,что его можно использовать и для других целей. Первый терапевт вынужденпоходить на мать: он всепрощающий, все принимающий, он почти ничего не требует.А консультант, приходящий на второе интервью с теми же людьми, выступает в ролиотца: оценивает реальность, он требователен, разумен, гораздо меньше асклоненапринимать всерьез первые жалобы и проблемы пациентов, свободнееа обдумываетапроисходящее и лучшеа видит целостную картину.

Это стало у нас до смешного обычным делом.Я, например, провожу первую встречу с семьей. Через неделю на вторую встречу сэтой семьей я в качестве консультанта приглашаю любого сотрудника, у которогонайдется время. Он выслушивает историю проблемы в присутствии пациентов иуглубляется в нее. Затем в присутствии семьи – кроме случаев, когда ситуацияоказывается крайне тяжелой – мы делимся мнениями. Консультант предлагает свою картину семейнойдинамики и необходимой терапии. А после этого мы отправляемся в его кабинет,где уже я становлюсь консультантом на его встрече с семьей. В обеих этихситуациях первичный терапевт служит в основном секретарем. Мысли, инсайты,концептуальное понимание проблемы предлагает другой человек – консультант.

Мы также придумали двухступенчатыйконтракт. Поговорив с семьей, очертив для себяположение вещей и рассказав семье о том, что надумали, считаемпервоначальный контракт исчерпанным. Предлагаем членам семьи не договариватьсяо следующей встрече, пока они какое-то время не поговорят друг с другом о том,чего хотят и хотят ли чего-нибудь вообще. Лишь после этого можно возобновитьконтракт с терапевтом.

Когда мы из бывших преподавателей сталитерапевтами, для которых главной задачей стало лечение, а не обучение врачей,наше взаимодействие сильно изменилось. Мы сами превратились в студентов другдля друга. У нас появилась система профессиональногороста с бесконечными обсуждениями того, что с нами происходит, что происходитмежду ко-терапевтами или пациентами. Наша тесная семерка стала великой силой.Если кто-то из нас попадал в тупик, то обсуждал свою проблему на общей встрече,и мы всей группой решали, что делать.

Наши еженедельные собрания, когда мы что-товместе писали, стали хорошим средством для преодоления рутины. Мы обменивалисьмыслями, и, если какая-то из них зажигала сразу нескольких из нас, пыталисьзаписать. Более вдохновленный начинал ее набрасывать, другие дополняли,расширяли, усиливали или критиковали. Это был удивительный опыт сотрудничества,глубокого личного общения и борьбы за то, чтобы передать словами другим людямнаши задушевные разговоры. Последнее было сделать нелегко, поскольку за 15 летсовместной профессиональной жизни мы говорили на своем секретном языке, похожемна язык близнецов.

Академический успех подвиг насоставить университет и образовать собственную клинику.Любопытно, что клинический (и сопутствующий ему финансовый) успех как быусиливал напряжение внутри нашей группы. Постепенно у каждого из насобразовался свой отдельный круг друзей. Мы все сильнее защищали свое личноепространство вместо того, чтобы сообща им пользоваться. Система защиты нашейгруппы от внешнего мира хорошо работала, когда у нас были трения садминистрацией, со студентами или с пациентами. Но при появлении комфорта иобеспеченности – впсихологическом и профессиональном смысле – напряженность работы сталаотчуждать нас друг от друга. Мы не могли решить вопрос, стоит ли намрасширяться и строить свой психиатрический госпиталь. Чувствовалось, что мыперестали расти и увядаем.

Переезд в Мэдисон: развитие теории семейнойтерапии

В 1965 году мне представилась возможностьпереехать в другой университет – сладкая возможность бегства. Это был не только шанс убежать отнакопившихся профессиональных проблем; для моей собственной семьи пришло времяменять стиль жизни. Пятеро старших детей готовились покинуть гнездо– троефактически уже это сделали. Возможность побыть вдвоем казалась нам с Мюриэлочень соблазнительной. Так что решение переехать в Мэдисон и работать вВисконсинском университете было принято, скорее, по причинам семейным,чем профессиональным. Конечно, переезд в Мэдисон означал, что я буду работатьпочти исключительно с семьями, а не индивидуально. Попытка расшатать системумоей жизни и переместиться в другой мир, чтобы не покрыться плесенью,соответствовала стремлению жены оставить в прошлом тот период ее жизни, когдаона была большею частью только мамой. Мы могли побыть вместе –акак люди, а неродители.

Пока мы не покинули нашу клиническуюгруппу, не могли себе представить, как сильно будем тосковать без тех, коголюбили. Лишь год спустя боль вышла наружу, и еще больше времени прошло, преждечем мы с женой заметили, что сами тоже изолировались, отъединились от людей иустроили себе что-то вроде медового месяца. Ценным оказалось для нас, когдаодна из взрослых дочерей вернулась на год пожить с нами, пока ее муж находилсяво Вьетнаме. Любым родителям полезно научиться быть взрослыми со своим взрослымребенком, не возвращаясь к старым играм в детей и родителей. Это сначалаболезненное, а потом приятное переживание роста. В конце года я спросил удочери, что для нее было в нашей совместной жизни важнее всего. Она ответила:УТо, что никто без стука ни разу не вошел в мою комнатуФ.

Другим важным для душевного здоровьясобытием было рождение ребенка в нашем уже почтенном возрасте. Первые пятеророждались, следуя друг за другом примерно через два года, а шестая появиласьчерез восемь, в 1955 году. Как будто мы стали новой семьей и имеем единственнуюдочку, а над ее головой можем смотреть друг другу в глаза. Живя с предыдущимидетьми, мы были больше заняты и собой, и своей ролью родителей, так чтодинамика и осознание того, что происходит, были довольно-таки фрагментарными. Ихотя мы и проводили много времени в борьбе за то, чтобы быть родителями пятерыхдетей, этот опыт терялся в мути ежедневной жизни. А дитя нашей старости вначале своей жизни имело семерых родителей! Чувство ответственности посравнению с прошлыми годами было ничтожным, а возможности радоваться себе и ейвозросли. Свобода, с которой она находила свое место в нашей жизни, рождалаобщение, где было меньше боли и озабоченности и больше веселья, чего, ксожалению, не всегда хватает родителям помоложе. Мы меньше мучились сомнениями,меньше требовали чего-то и не только защищали, а даже культивировали ее правобыть самой собой. Она была нам примером в наших поисках собственного новогоУЯФ.

Профессиональная психиатрия в Мэдисоневращалась вокруг доктора Милтона Миллера, главы психиатрического отделенияуниверситета. В отделении преобладало психоаналитическое направление,сказывалось сильное влияние клиники Менинджера, откуда вышли многие егосотрудники. Миллер постепенно перемещался от психоаналитической модели кэкзистенциальной психотерапии и философии. Он вызвал меня, намереваясь освоитьновые области психиатрии. Я сразу же начал демонстрировать ко-терапию и сталприглашать работать с семьями и парами любого желающего из персонала. Но моипопытки пробудить интерес к семейной терапии у психиатров оказались довольнонеудачными. Мое собственное образование оставляло желать лучшего, а от жизни вАтланте остался загадочный язык, который нелегко было сделать общепонятным.Снова повторялась история деревенского парня, приехавшего в непонятный город.Клиника в Атланте была нашим частным мирком, а тут, в новом мире, все выгляделосложнее и солиднее. Меня мучили та же неуверенность, то же ощущение анеловкостии искушение азабиться в свою нору, что и много лет назад.

Для того, чтобы раззадорить молодых врачей,вдохновить их на занятия семейной и супружеской терапией, нужно было развиватьтеорию. Их бесконечные вопросы, свойственные мне сомнения и длинный поток семейрождали концепции почти без нашего участия. Я сознательно решил использоватьучащихся врачей как ко-терапевтов. Я устал от игр и попыток завлечь их в работус семьями, так что просто приглашал желающих сидеть вместе со мной и семьями иподумать своим умом о том, что происходит. Сложилась довольно простая система:врачи могли участвовать в процессе терапии или просто наблюдать, но почтиавтоматически они включались, нередко приводя меня в изумление. Один человекпросидел, не произнося ни слова, в течение пяти встреч с семьей. Интеллигентнаяуниверситетская семья пришла в шестой раз, а его не было, так как он дежурил втот вечер. Мы провели вместе минут пять, а потом кто-то произнес: УЧто ж, разсегодня Билл не придет, мы тоже появимся через неделюФ. Встали и ушли! Меня этослегка удивило, но Билл, думавший, что его присутствие являлось совершенноневажным, был просто потрясен.

В Мэдисоне я понял всю важность политики всемейной терапии. Первоначальный этап работы с семьей требует Узахвата властиФ,когда терапевт убеждает семью в своей силе и способности контролироватьтерапевтический процесс, помогая семье рискнуть и изменить стиль своей жизни.Другие концепции, такие как освобождение Укозла отпущенияФ или выявление другихУкозлов отпущенияФ в семье, использование парадоксальной интенции для того,чтобы на 180 градусов повернуть ось ответственности и чтобы семья взялаинициативу изменения в свои руки, все это было открыто с помощью тех, ктоприходил и сидел в моем кабинете во время терапии. Особенно важен вкладГуса Напье, творчески мыслящего доктора, заинтересовавшегосясемейной терапией. Каждый раз, когда я подкидывал ему какую-нибудь идею, онразвивал и преобразовывал ее, так что обратно я получал больше, чемдавал.

Во мне росло новое убеждение, которое ясначала хранил при себе: все люди шизофреники. Большинство из нас неосмеливаются стать сумасшедшими, разве что во сне, стараясь забыть об этомперед пробуждением. Войдя в солидный возраст и заняв некое положение, я сталсмелее и начал пользоваться этим словом все спокойнее и небрежнее. Первые шестьмесяцев это шокировало слух, а потом стало более или менее привычным, покрайней мере, для меня самого.

Pages:     | 1 |   ...   | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |   ...   | 30 |    Книги по разным темам