Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 |   ...   | 38 |

Наука о характерах должна быть сравниваемане с астрономией, как думал Милль, а с естественной историей. Но в естественнойистории изучение функций, т. е. физиология, отличается от изучения типичныхформ, т. е. от морфологии. Вы тщетно будете искать в одной общей физиологииобъяснения, почему волк имеет такую-то форму, а лисица иную. Слишком многопричин содействуют образованию видов, так же как и индивидов: изменяемость,естественный подбор, наследственность и т. д. Хотя ученики Дарвина значительноопередили старую "Естественную Историю", ссылавшуюся на первоначально созданныевиды, они все-таки еще далеки от того, чтобы быть в состоянии предсказатьбудущую фауну и флору земного шара. Известно, что садоводам, а также и людям,занимающимся разведением животных, часто приходится удивляться непредвиденной"игре" природы. Некоторые виды послушно воспроизводят известный тип; другиеделают капризные отклонения. Почему Они не могут объяснить этого. Зная отца имать ребенка, а также его деда и бабку, вы легко можете предугадать, чторебенок будет походить на них известными чертами; но будете ли вы в состояниидаже приблизительно нарисовать его портрет Из ощущений желтого и синего цветаникто не был бы в состоянии вывести ощущение зеленого цвета; такого же родасюрпризы ожидают нас при изучении характеров, особеннонациональных.

Один из самых выдающихся современныхпсихологов Англии, Джемс Уорд, замечает, что в астрономии, так же как в физикеи даже в химии, нет настоящих неделимых, а существуют лишь агрегаты частиц; духже человека, напротив того, нечто единое sui generis. Каждый человек поотношению к своему поведению и характеру может быть назван в этом смыслеединственным, и те же самые обстоятельства вовсе не "те же самые" для какихугодно двух людей: два человека не смотрят на мир одними и теми же глазами.Таким образом, чтобы предугадать влияние известных обстоятельств на их умы, какхочет этого Стюарт Милль, надо было бы знать, как именно представятся им этиобстоятельства; а такого рода "личные уравнения" чаще всего неразрешимы длянашей науки. "Было бы так же разумно, — говорит Джемс Уорд, — браться определить путемдедукции все разновидности животных на основании одних физиологических законовразмножения, действующих при различных обстоятельствах, как и желать вывестимногочисленные различия в человеческих характерах из одних основных законовпсихологии. Без сомнения, зоология и ботаника могут кое-что сделать дляобъяснения различных форм жизни, но здесь нельзя обойтись без приложения многихпринципов. "Было бы так же разумно пытаться понять Шекспира, на основаниисведений о тайнобрачныx растениях, как и желать проникнуть в смысл историипосредством небольшого числа общих предложений, из которых могли бы бытьвыведены все единообразия, существующие в мире".

Однако мы думаем, что критикуя СтюартаМилля, Джеймс Уорд впал в противоположную крайность и составил себе, подобноШопенгауэру, слишком мистическое понятие об индивидуальности. Индивидуум— несомненно "нечтонеизреченное", но не потому, что он неразложим. Напротив того, сознающаяиндивидуальность заключает в себе бесконечное: это та точка зрения, под которойей представляется целый мир жизни, более сложный, чем туманное пятно Ориона.Кроме того, как бы ни были различны и оригинальны личности, необходимо однакопризнать, что они все входят в известное число категорий или типичныххарактеров. Стюарт Милль не вполне ошибался, когда думал, что в среде нацииразличия в характерах обыкновенных личностей в значительной степенинейтрализуются. Это доказывается тем, что, например, французская и английскаянация всегда обнаруживали те же различия в характерах, несмотря на всеизменения, совершавшиеся постепенно в их истории. Единственная ошибка СтюартаМилля — в том, что онприлагает то же рассуждение к исключительным индивидуумам. Необходимосогласиться, что гении не нейтрализуют один другого в течение данного столетия,ибо мы знаем, что не существовало другого Фемистокла, другого Цезаря илиЛютера, равных им по способностям, но с противоположными им тенденциями. ОднакоСтюарт Милль думает, что если взять достаточно большие периоды времени,например несколько веков, то "эти случайные комбинации могут быть исключены".Рассуждать так —значит забывать, что сущность гения в том и заключается, чтобы вносить новое инепредвиденное в века и события. Эти "счастливые случайности", которые можносравнить с появлением нового вида путем неожиданной комбинации зародышей, немогут быть предусмотрены нашими вычислениями.

В истории народов играют иногдазначительную роль даже побочные обстоятельства. Раса Кро-Маньон (Cro-Magnon),говорит Катрфаж, была выше расы Furfoz; последняя не умела ни стрелять из лука,ни рисовать; первая же искусно рисовала и употребляла лук и стрелы. Нопоследняя обладала гончарным искусством, которое было неизвестно первой, отсюдамножество преимуществ на стороне расы, признаваемой низшей и с менее развитымчерепом. Древние перуанцы достигли высокой степени цивилизации в агрикультуре,гончарном искусстве, архитектуре и устройстве дорог; но у них не было никакогописьма; отсюда и глубокая отсталость по отношению к европейским цивилизациям.Предположите вместе с Тардом, что порох был бы изобретен во времена римлян, чтосамо по себе не представляло бы ничего невозможного, — или компас и книгопечатание,— и судьбы древнего инового миров изменились бы; настоящих средних веков без сомнения не было бы.Варвары, несмотря на их прекрасные "длинные черепа", встретили бы отпор; а еслибы они водворились в какой-либо стране, книги скоро поставили бы их на высшийуровень. Можно следовательно сказать вместе с Тардом, что случайность, в формегениальных изобретений или случайных открытий, играла огромную роль в эволюцииобществ. Дарвин часто говорит о счастливых случайностях; возможно, что онпреувеличивает их значение и сферу действия, но несомненно, что они занимаютзначительное место в естественной истории, а еще большее — в общественной. Ветер переноситчерез моря семена растения на какой-нибудь остров или более или менееотдаленный континент, и вот — новый пришлый вид, появившийся случайно; Тард имеет основаниепредполагать, что аналогичные явления происходят в общественной среде. Мы недопускаем конечно, как допускает это Ренувье и даже Тард, чтобы случайное былосвободно, чтобы оно могло возникнуть и не возникнуть. Оно детерминировано, каки все остальное, но оно не укладывается в рамки однообразной эволюции, заранееначерченной в наших головах в ее различных фазах, эволюции, котораяпредставляла бы собой бесконечную борьбу между расами или классами. Этоподвижной детерминизм: благодаря именно тому, что он повсюду и во всем, онможет принимать все формы и проходить по всем путям. Борьба этнических исоциальных групп —лишь его низшие и временные проявления.

Таким образом, даже по отношению к целымнародам с резко выраженным национальным характером, можно допустить лишь оченьобщие и неопределенные предсказания. Колесо истории никогда не возвращается нато же самое место; история не повторяется; прогресс наших обществ — "величественная драма", смыслкоторой мы можем достаточно понять, чтобы должным образом выполнить в ней своюроль, но развязку которой мы не в состоянии предугадать. Мы даже не можем,говорит Джемс Уорд, вывести настоящее из прошедшего по методу Милля; как жемогли бы мы предусмотреть будущее В области ощущений человек ненасытен; новыепотребности возникают беспрерывно, прежде чем получают удовлетворение старые; вобласти науки каждый шаг вперед открывает новые горизонты, ставит вопросы, окоторых ранее не подозревали, вызывает предприятия, о которых не грезили.Стюарт Милль допускает, вместе с Огюстом Контом, что прогресс человечествазависит в наибольшей степени от прогресса знаний (он забывал о религии,искусствах и даже обычаях, представляющих собой важные данные); но кто можетпредвидеть прогресс науки, а следовательно соответствующие изменения в научныхвзглядах и во всем, зависящем от них

Итак, мы приходим к тому выводу, что дваэлемента в истории народов не поддаются вычислению: с одной стороны,индивидуальные и коллективные характеры, а с другой — непрерывное открытиеуниверсальных законов. Как в субъективной, так и в объективной сфере имеет своеместо непредвидимое, и социальная астрономия, основанная на априорном знаниихарактеров, представляется химерической.

Но, не приписывая психологии народов тепророческие свойства, о которых мечтал Стюарт Милль, нельзя отрицать ееполезности для общественной науки, приложением которой должны были бы бытьистинная юриспруденция, политика и экономика. Сама общественная мораль инациональная педагогия должны были бы основываться на изучении национальныххарактеров, задачу усовершенствования которых они берут на себя. Наконец,история должна получить новое освещение под влиянием психологии народов. Чистаяистория — лишьподготовка материала для наук об обществах, которая должна изучать их не тольков их прошлом, но и в их законах, господствующих над всей эволюцией. Мы видели,что среди этих законов первое место занимают психологические. Стремясьсделаться научной, история стремится быть лишь приложением общественнойпсихологии и частью общественной науки. Как описание фактов и даже как критикадоказательств, она —лишь документальная работа, орудие изысканий; она обдумывает все пережитоечеловечеством; но она еще не настоящая наука, пока из фактов не выяснятсясоциальные законы. История, как социология, изучает не ad narrandum и не adprobandum, а, как говорит Фюстель-де-Куланж, — ad intelligendum. Каждое изсуществовавших обществ было в своем роде живым существом; историк должен нетолько описать его, но и объяснить его жизнь. Он должен показать, какфункционировали органы обществ, их право, их политическую экономию, религию,философию, мораль, науку, искусства, их умственные привычки, обычаи, ихпредставление о бытии. Ясно следовательно, что историк-социолог должен изучатьхарактер народов, их физическую, умственную и моральную среду, наконец ихсоциальную среду и их сношения с другими народами. История, утверждаетГумплович, не создание человека: она продукт природы. Но это значит забывать,что человек и общества — сами продукт природы и венец ее. Следовательно история должнаобъяснять развитие самого человечества не только одной природой, но природой ичеловеком. Не утверждая вместе с Лазарюсом, что бытие народов не покоится ни накаких чисто объективных отношениях, — вроде тождественности расы,общности языка, имущественных порядков и т. д., — необходимо признать, чтосубъективные отношения и социальные связи непрерывно возрастают; народ преждевсего — собраниелюдей, смотрящих на себя, как на народ, "умственное создание тех, ктонепрерывно создает его"; его сущность — в сознании.

Мы увидим, что этот тип нравственногоединства, основанного на вековой общности чувств и идей, немногие нацииосуществили в той мере, как французская.

Книга первая. Европейские расы и ихучастие в образовании французского характера.

Глава первая. Европейскиерасы.

Всякая возникающая наука, подобно юности,отличается гордостью, резкостью, склонностью увлекаться, поспешностью ввыводах. Антропология служит примером этого. Вряд ли что сравнится со смелостьюутверждений, основанных как раз на наименее достоверных, но новых или вновьизучаемых данных. Общий прогресс человечества, говорит один из догматиковдарвинистской антропологии, впрочем настоящий ученый и мыслитель, требуетистребления железом или голодом, исчезновения с лица земли медленноразвивающихся и миролюбивых рас; в ближайшем столетии "последниесентименталисты увидят истребление многих народов". Не следует довольствоватьсяутверждением, что сила первенствует над правом, в том смысле, что всякое правоимеет своим источником проявление силы; необходимо пойти далее: "Силасуществует, говорит Лапуж, но мы не уверены в существовании права".Предвзятость взглядов некоторых дарвинистов граничит с фанатизмом, а иногда,когда дело идет о применении этих взглядов к социологии, прямо с жестокостью.Быть может, им следовало бы придти ко взаимному соглашению, ранее чем осуждатьна погибель большинство человеческого рода.

В самом деле, в анализе и классификациинациональных характеров лингвисты, политики и сами антропологи, произвелибольшую путаницу. Сначала лингвисты, классифицируя народы по языкам, создалисвою теорию "народностей": панславизм, пангерманизм и т. д. Но на этоантропологи не без основания возражали им, что сходство языков еще вовсе непредрешает сходства рас. Галлы, говорят они, очень скоро научившиеся языкусвоих завоевателей, остались тем не менее галлами. Саксы навязали свой языккельтам Великобритании; норманны, завоевавшие после того Англию, не могливнести в нее своего языка. Было замечено, что даже во Франции воины Роддона,после того как они в течение столетия владели Нормандией, уже говорили толькопо-французски. Вслед за лингвистами явились историки и политики, еще болеезапутавшие вопрос. По примеру Вальтера Скотта, оба Тьерри (а также ВильямЭдвардс) смешали нации с расами, чем так хорошо воспользовались политики.Наконец, мы уже видели, до какой степени злоупотребляют соображениями о расахсами антропологи. Никоторые из них говорят нам о расах, когда они должны былибы говорить просто о типах, т. е. об известных комбинациях характеров. Этикомбинации очень изменчивы, между тем признаки настоящих рас постоянны.Существуют французский, английский, немецкий типы, но не существуетфранцузской, английской или немецкой расы. Если бы захотели распределить Европупо расам, превосходно заметил тот самый антрополог, слова которого мы недавноцитировали, то "я ручаюсь, что никто не сумел бы поставить ни одногопограничного камня". Действительно, составные расовые элементы почти одни и теже во всей Европе, за исключением некоторой татарской примеси на востоке. Повыражению Топинара, народы — лишь продукт истории. Человеческие расы ни в чем не походят назоологические, ни даже на расы домашних животных, как их понимают и создают посвоему желанию зоотехники, причем им всегда известна родословная этих рас. Такназываемые национальные расы являются перед наблюдателем в такой же степениспутанными и в том же неустойчивом виде, как это, по словам Топинара,наблюдается у голубей или собак, предоставленных свободному скрещиванию. Нельзяговорить о расах в применении к этим животным; это лишь более или менеенеопределенные типы. "Такова же, — говорит Топинар, — история европейских рас". В настоящее время не существуетотпрысков человечества, которые отличались бы первоначальной однородностьюпервобытных племен. "Повсюду можно встретить все, что угодно": средиевропейских черепов, "более или менее китайские или негритянские", причем ихможно "безразлично назвать французскими, английскими или русскими, и т. Pages:     | 1 |   ...   | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 |   ...   | 38 |    Книги по разным темам