Книга вторая испытание

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

Новогодние испытания

Нефтяники Полазны встречали Новый год всегда с размахом. На площади перед Домом техники устанавливалась огромная елка, украшенная большими, яркими игрушками и разноцветными гирляндами. Вокруг нее заливался каток, за которым выстраивались ряды лавок и палаток, торгующих вкусной снедью и сувенирами. Тут же сооружались ледяные горки и сказочные фигуры из снега.

Дом техники тоже преображался, становясь похожим на праздничный дом культуры из знаменитой «Карнавальной ночи».

Из-за Лизы, которую пришлось долго уговаривать лечь спать (Мария Ивановна осталась с ней), Ника и Виктор задержались и пришли в Дом техники, когда веселье было в разгаре. И где бы они ни появлялись, их встречали любопытно-восхищенными взглядами. Всем хотелось лучше рассмотреть молодую и красивую жену главного инженера объединения. Выглядела Ника действительно потрясающе. Ее беременность еще не была заметна. Розовое, чуть удлиненное платье, на котором красовалась богатая брошь, и дорогое колье на изящной шее делали ее стройную фигуру еще привлекательнее. Виктор тоже смотрелся неплохо. Темно-серый с иголочки костюм, белоснежная сорочка и розовый в тон платью Ники галстук очень молодили его.

Прошла всего неделя, как Ника стала заведующей библиотекой Дома техники. И, естественно, из-за массы свалившихся совершенно новых для нее дел не смогла осмотреть дворец. Поэтому, едва они разделись в гардеробе, попросила Виктора показать его. Муж, знавший Дом техники от фундамента до крыши, с удовольствием согласился провести экскурсию. После осмотра дворца они заглянули в бар и, поздравив веселившихся там сослуживцев Виктора Сергеевича, отправились в зрительный зал, где давали концерт артисты краевой филармонии. Но концерт показался им скучным и, не дослушав до конца, Виктор и Ника выскользнули из зала и спустились в вестибюль, где возле елки шутники-затейники веселили присутствующих розыгрышами новогодних призов и подарков. Вскоре начались танцы, но потанцевать Виктору и Нике не дали. К Бойченко подошел буровой мастер Данилин и от имени всех своих коллег пригласил Виктора сфотографироваться с ними. Извинившись, Бойченко оставил Нику и направился к мастерам. Возвратился он минут через десять, но жены на том месте, где они расстались, не было. Виктор обвел глазами зал, внимательно всматриваясь в танцующие пары, и даже прошелся вокруг елки. И вдруг увидел Нику. Она стояла у окна и, улыбаясь, разговаривала с мужчиной, стоявшим к Бойченко спиной. Стараясь быть незамеченным, Виктор подошел ближе и узнал в собеседнике жены главного механика нефтегазодобывающего управления Геннадия Козловского. От него два года назад ушла жена и он, пустившись во все тяжкие, стал пить, ухаживая, а то и просто волочась, за всеми женщинами подряд. Чувствуя, как кровь закипает в жилах, Виктор направился к Нике. Но, сделав несколько шагов, остановился, решив понаблюдать за женой. Но та, ничего не подозревая, продолжала улыбаться, слушая Козловского. И даже позволила ему прикоснуться к своей руке. Это было слишком. Не в силах сдерживать все нарастающую злость, Бойченко почти вплотную подошел к говорившим. Ника, увидев перекошенное от злости лицо мужа, негромко вскрикнула и кинулась к нему. Но, презрительно взглянув на нее, Виктор повернулся и быстро зашагал к выходу. Не одеваясь, он почти выбежал из Дома техники и, спустя несколько минут, уже был дома. Мария Ивановна ахнула, увидев Бойченко в одном костюме, взъерошенного с бледным от бешенства лицом. «Что случилось, Виктор Сергеевич? Где Вероника?» — только и смогла произнести она. «Не знаю...», — Бойченко посмотрел на нее невидящими глазами и прошел на кухню. Там он достал из холодильника бутылку коньяка и, раскрутив ее, в считанные секунды выпил содержимое до последней капли. Стало чуть легче. Ярость, клокотавшая в нем, стала утихать. «Извините меня», — чуть слышно проговорил он, взглянув на притихшую домработницу. Затем надел куртку, нахлобучил шапку и вышел из коттеджа. В гараже сел в машину и, не прогревая ее, выехал за ворота. Уже набрав скорость, увидел мелькнувшую в свете фар жену с ворохом какой-то одежды. «Надо же, не забыла взять мою дубленку», - зло подумал он и, избегая с ней встречи, резко повернул руль вправо, едва не врезавшись в сугроб. Злость вспыхнула с новой силой. «Идиот! Старый дурень! Нашел, с кем связываться. Молодого тела захотелось? Ну и что, получил? У нее таких желающих, наверное, пруд пруди. Эти ее улыбочки с незнакомым мужиком — только цветочки. То ли еще будет...» Рвущие душу мысли, одна ревнивее другой, переполняли его. До базы отдыха он домчался в считанные минуты. Афанасьич появление Бойченко встретил неожиданно спокойно. «Все понял, видать недобрал или поссорились, приехал, чтобы добавить и успокоиться», — ободряюще сказал он, обнимая Виктора. И Бойченко рассказал старику о том, что произошло в Доме техники. Тот к рассказанному отнесся совершенно спокойно.

— А на что ты надеялся? Думал, она будет день и ночь сидеть рядом и сдувать с тебя пылинки? Ишь, чего захотел! — Афанасьич строго посмотрел на присмиревшего друга. — Помнишь, что я говорил после смерти твоей Кати? Уже забыл? Тогда напомню. Сказал я тогда, что на тебя еще любая девка засмотрится. Так оно и вышло. Полюбила тебя Вероника. Молодуха — хоть куда! Но с чего ты взял, что красивые бабы нравятся только тебе? Их все любят. И всякие горе-бабники, вроде Козловского, тоже. Такого дерьма, как он, тебе попадется еще не одна куча. И каждый будет стараться напакостить и забраться в душу. И что, из-за каждого подонка устраивать скандал? А ты подумал, какие сейчас разговоры о вас пойдут по поселку? Нет? А жаль. Надо было думать. Не в чистом поле и не в лесу живете, а среди людей, у всех на виду. И не морщись. Я дело говорю. А сейчас давай, выпей чуток, а то ты какой-то недобравший. Я тут зайчишку подстрелил, картошки натушил с зайчатиной, выпей и поешь. Помогает».

Афанасьич нарезал соленых огурцов, достал литровую банку маринованных рыжиков, поставил на стол чугун с дымящейся тушеной картошкой. Налил в граненые стаканы водки, в каждый чуть больше половины. Один протянул Виктору.

— Ну, давай! С Новым годом! И не кривись, не люблю я это. Для тебя, непьющего, водка сейчас самое правильное лекарство.

Дождавшись, когда Бойченко с трудом наконец выпил всю водку, Афанасьич осушил свой стакан, закусил огурцом и продолжил воспитание Виктора.

— Запомни, Сергеич, я тебе это как-то говорил: красивая баба — это сплошь одни неприятности и заботы. Хоть как ее люби — она все равно всем нравится. Слова ей всякие хорошие говорят, руки целуют, ухаживают. И никуда ты от этого не денешься. Ты же этого не видишь и не знаешь про то, что у нее на работе творится. Другое дело, как она к этим хреновым ухажерам относится. Вот ты чего взбеленился? Ну, увидел, что она говорит с этим Козловским. И что из того? Сразу думать о жене плохо? А я бы подошел к нему и шепнул на ухо: еще раз увижу, что ты, козел, с моей супругой любезничаешь — пеняй на себя. Ей потом тоже можно сказать, что нельзя, мол, так вести себя с чужими, незнакомыми мужчинами, хихикать и все такое. А жену свою пожалей. Неопытная она еще. Вот и помоги ей, подскажи, как надо вести себя в таких случаях. Все понял? Теперь иди, ложись, выспись. Утром приедешь домой, извинишься и об этой ссоре больше не вспоминай. Будто ее и не было. Когда станешь извиняться, на колени не падай. Не мужицкое это дело на коленях стоять. Скажи просто: извини, женушка, погорячился немного. Да и ты, мол, хороша. На минутку оставил, а ты уже чужому мужику улыбочки раздариваешь...

Виктор так и сделал. Поднялся чуть свет, привел себя в порядок и, попрощавшись с Афанасьичем, поехал в поселок. Но, подъезжая к Полазне, решил, что для примирения с Никой хорошие цветы были бы очень кстати. Он свернул на тракт, доехал до Голованово, купил в цветочном киоске охапку белых роз и через полчаса уже был возле своего дома. Ника явно ждала его или, во всяком случае, слышала, как он поднимался по крыльцу. Потому что, когда он вошел в прихожую, уже стояла у входной двери, полуодетая и заплаканная до неузнаваемости. Виктор нерешительно протянул розы и начал извиняться. Но, приблизившись, она прижалась к нему всем своим дрожащим, горячим телом и, закрыв его рот ладонью, тихо прошептала: «Не говори ничего. Я тоже виновата. Прости...».

Весь этот памятный день первого января 2006 года они провели на базе у Афанасьича. Встречая их, он прослезился, но сделал вид, что это то ли от ветра, то ли от мороза. Быстро разогрел уху, накормил гостей и отправил всех заниматься делами. Виктора — колоть дрова и топить баню, Нику с Лизой заставил чистить дорожки от снега. Сам занялся костром — Виктор привез мясо для шашлыков. Выбрав момент, Афанасьич подошел к нему.

— Очень извинялся?

— Да нет. Не успел. Только начал говорить, а она... ну... подошла, и мы тут же про все забыли.

— Выходит, извиниться даже не успел? Вот это хорошо. Успеешь еще наизвиняешься. Извинения — это баловство. Бабы к нему быстро привыкают. Бывает, ты еще и нагрешить-то толком не успел, а она уже ждет, когда ты на колени перед ней упадешь. А они, колени, не для того, чтобы на них стоять. Ну хватит об этом, помирились — и слава Богу. Я тут фотографии венгерские напечатал, может, посмотрим?

Фотографий оказалось много, больше сотни. Старик вначале скромничал, скупо рассказывая о каждом снимке, но потом вошел в азарт и стал говорить о каждой фотографии очень толково и интересно. Закончив, виновато посмотрел на гостей.

— Уморил вас. Вам ехать надо, а я тут со своими карточками.

— Николай Афанасьевич! Вы, оказывается, прекрасный рассказчик. - Ника поднялась и подошла к старику. — У меня есть предложение. Надо устроить фотовыставку этих снимков, сделать ее лучше в нашей библиотеке. Дадим объявление, пригласим полазненцев и вы, Николай Афанасьевич, повторите то, что вы только что рассказали. Согласны?

— Да кто придет меня слушать? Ты, что ли, с Виктором? Так вы уже слышали... — Старик умоляюще посмотрел вначале на Веронику, затем на Бойченко.

— Не спорь, Афанасьич, и не трусь. Ника права. Все, что ты рассказал, очень интересно. Главное — это подтверждается фотографиями. Прекрасные дороги, аккуратные, ухоженные города и деревушки, утопающие в цветах и садах. А озеро Балатон? С его белыми лебедями, усаженное розами? Или Будапешт, который венгры сохранили таким, каким он был сотни лет назад? Страна, в которой нет ничего своего — ни нефти, ни газа, ни золота, ни алмазов, живет в достатке, чистоте и порядке. А мы? Вся таблица Менделеева под ногами, а живем хуже отсталой африканской страны. Об этом не говорить, а кричать надо, дорогой Николай Афанасьевич! И ты расскажешь эту правду. Возражения не принимаются. С Никой решай все вопросы, которые могут возникнуть. Что, когда, как и так далее. Я буду следить и помогать. Меня не обходите...

К себе Бойченко вернулись поздно вечером. Лиза заснула еще в дороге, на руках у Ники. Дома ее осторожно, чтобы не разбудить, раздели и уложили в кроватку. И вдруг остались одни... Вначале Ника и Виктор растерянно молчали, не зная, что делать и как вести себя дальше. И вдруг стали обниматься, исступленно целуясь. Виктор подхватил ее на руки и, продолжая целовать, унес в спальню. Ника пыталась сопротивляться, когда он стал снимать с нее спортивный костюм, который был на ней. Даже что-то пролепетала о своей беременности. Но ее сопротивление было таким слабым, а желание близости у обоих таким сильным, даже непреодолимым, что они позволили себе то, что позволяют обезумевшие от нахлынувшей страсти парнишки и девчонки, впервые дорвавшиеся друг до друга. Пришли в себя они только под утро.

— Мария Ивановна рассказала, как ты выпил коньяк... Мне стало страшно. Куда, к кому ты уехал в таком состоянии, — говорила Ника. Часы показывали девять утра. Лиза еще не проснулась и они, пользуясь одиночеством и возможностью разобраться в происшедшем хоть немного, сидели на кухне. Больше говорила Ника. Виктор, обняв жену, почти все время молчал, про себя с ужасом представляя, что могло бы произойти, не остановись они в этой нелепой ссоре вовремя.

— Я кинулась из дома, даже не представляя, куда и зачем. Но Мария Ивановна встала у двери и не пустила меня. А после двенадцати, то есть когда наступил Новый год, стали звонить твои друзья. Дзубенко, Братушин, Лобачев... И я поняла, что ты, слава Богу, уехал не к ним. Я очень этого боялась: ты, пьяный и за рулем... Это ужасно. Еще позже позвонил Ионесян. В полночь нас поздравили мама с Мариной. Господи, что я им всем плела!

— Интересно, что? — Виктору было стыдно, но любопытство взяло верх, и он спросил о том, что должен был знать — при встрече с друзьями и близкими он обязан был говорить то же самое, что говорила жена.

— Говорила, что на какой-то буровой произошла авария, и главный диспетчер объединения попросил тебя прийти в диспетчерскую.

— Не самый лучший вариант, но все же...

— А потом, уже под утро, позвонила какая-то молодая женщина... Во всяком случае, голос у нее молодой... Из Москвы, у нее не совсем обычное имя...

— Бэла?

— Да, Бэла. Это твоя, не знаю...

— Просто знакомая. Она японка, переводчица. Случайно оказались в одном купе, когда ехали «Камой» в Москву.

— Ну и?..

— Ну и... ничего. Сохранили нормальные, дружеские отношения, как порядочные люди.

— Она не замужем?

— Нет. Незадолго до запланированной свадьбы ее жених — летчик разбился во время боевых полетов.

— Витя, ты говоришь правду?

— Ника, оставь! Роль ревнивицы тебе совсем не идет.

— Тебе тоже. Но ведь ты ревнуешь!

— Мне можно, я — мужчина. К тому же, взрослый муж молодой жены. Так что, положение обязывает...

— Надеюсь, это шутка? Мне можно не сердиться?

— Можно, можно, родная. Пойдем к дочери, она, кажется, проснулась.

Впервые за последние годы Виктору удалось по-настоящему отдохнуть в эти новогодние «каникулы». Целые дни они проводили втроем. Катались на лыжах, просто бродили по лесу, побывали в Перми в парке Горького и даже помогли Николаю Афанасьевичу подготовить фотовыставку. В конце этой «безработной» недели Бойченко позвонил Юрий Братушин.

— Привет, старина! Как медовый месяц? Продолжается? Закончился уже, а почему? Все понял. А как ты хотел: ждешь наследника — спи отдельно. Не два горошка на ложку. Уж потерпи малость, крепись. Потом наверстаешь, — Юра явно был в приподнятом настроении и говорил, не давая Виктору произнести ни слова. — Кого ждете? Парня? Девочку? — И, услышав наконец ответ друга, снова заговорил. — Значит, мальчика? Молодец! Объявляй конкурс на лучшее имя. А теперь о деле. Если не забыл, тринадцатого января, в ночь на четырнадцатое, все нормальные люди отмечают «старый» Новый год. Мы с Дзубой посоветовались и решили, что неплохо бы собраться вчетвером — ты, Толя, я и Лобачев на мальчишник. И отметить слегка этот Новый год. Без жен и посторонних. Ну как, согласен? Ну уж придумай что-нибудь! Договорились? Собраться, думаю, можно в том же кафе «Пермская кухня». Все, детали потом.

Войдя в кафе, Виктор увидел рядом с Братушиным, Дзубенко и Лобачевым двух девушек. Одну из них он узнал сразу, это была Роза. Другая была ему незнакома. Пышногрудая, белокурая красавица сидела рядом с Юрой, смущенно поглядывая на Виктора.

— Вот так мальчишник! Юра, представь свою девушку, — Виктор подошел к столу и сел рядом с Сашей Лобачевым.

— Оля Строганова, скрипачка из института культуры. Я как-то говорил о ней, — бодро отрапортовал Братушин. — Понимаешь, совсем случайно встретились с девушками, ну и... пригласили их...

— На мальчишник. Ну, ребята, вы даете... Соскучиться не дадите. А вообще-то хорошо, что есть девушки, меньше выпьем и обойдемся без сальных анекдотов. Правда? — обратился он к Розе, сидевшей рядом с Анатолием. Та вспыхнула и откровенно прижалась к Дзубенко, будто испугавшись, что их сейчас разлучат.

— Не бойся, Роза! Никто у тебя твоего Толю не отнимает. Да и кому он, кроме тебя, нужен, седой, старый, усатый... И что ты в нем нашла?

Все засмеялись. Лобачев предложил выпить за прошедший год. Юра тут же встрял с вполне приличным анекдотом. Его неожиданно поддержала довольно быстро осмелевшая Оля. Предварительно извинившись, она рассказала, как на одном из скрипичных концертов у выступавшей на сцене молодой скрипачки вдруг лопнула... единственная бретелька, на которой держалось ее платье. Платье стало сползать вниз, лифчика же под ним не оказалось... Когда обнажилась грудь, скрипачка повернулась к слушателям оголенной спиной и спокойно доиграла сонату до конца. В ответ на бурные аплодисменты и неистовые крики «браво» и «бис» она, не оборачиваясь, поклонилась, и, поддерживая спустившееся до бедер свое шикарное платье, полуголая спокойно ушла за кулисы.

— Надеюсь, это была не ты? — осторожно, с ревнивыми нотками в голосе, спросил Юра.

— Нет, не я. Успокойся, Юра. Все мои концертные платья на двух бретельках. На всякий случай, — спокойно ответила девушка.

«Ну, держись, Юра! Эта твоя скрипачка — не тихая Роза. Таким пальцы в рот не клади, откусят», — подумал Виктор, глядя, как Оля запросто общается с Юрием и остальными участниками застолья. Появившееся еще в начале вечера желание поговорить с друзьями по поводу их романов у него окрепло, превратившись в твердую решимость. Наконец, воспользовавшись тем, что Лобачев, войдя во вкус, вовсю смешил девушек, он отозвал Анатолия с Юрием в сторону.

— Что собираетесь делать дальше, мужики? Я имею в виду ваших девочек. Я, конечно, вам не судья и не указ, но и не чужой... Сами понимаете, ходите по лезвию ножа. Не дай Бог, Юля и Женя что-то узнают, будете паковать чемоданы с вашими стариковскими тряпками. Ну что молчишь, Толя?

— Не знаю, что и говорить... Сто раз собирался поговорить с ней. Только начну, она — в слезы. И этим все кончается. Спрашиваю: ну за что ты меня любишь? Что ты во мне нашла хорошего? Не могу, отвечает, без тебя жить, и все! О ребенке уже не упоминает. Просит об одном — не бросать ее.

— Да... Ситуация, — Бойченко осторожно посмотрел в сторону сидевших за столом девушек. — Смеется твоя Роза, а сама за нами подглядывает. Надо же: красавица девчонка просит пожилого мужика не бросать ее. Вот времена пошли: происходит то, что ну никак не должно случиться! Ну а что с поварихой, с той, что на данилинской буровой. Звонил ей?

— Ну, тут совсем другое дело, — Дзубенко, видимо, уставший от серьезного разговора, облегченно улыбнулся. — Ничего особенного. Иногда созваниваемся, говорим друг другу комплименты. Наверное, когда-нибудь встретимся.

— Знаю я твои «комплименты». Вначале «целуешь ручки», а потом переходишь к делу.

— Нет, тут, повторяю, ничего серьезного. Сам разберусь, — Анатолий, чуть прищурившись, посмотрел на Виктора. — Что ты этот разговор затеял — совершенно правильно. Затянула меня эта любовь, даже жену уже целовать не хочется. Юра вон тоже, кажется, потерял покой. Чего молчишь, Борода? Эта твоя Строганова — еще та цыпочка.

— Мне тоже так показалось, — Бойченко обнял Братушина. — Конечно, за такой бюст можно и умереть, но лучше сделать это чуть попозже, лет этак через двадцать... Так, нас уже заждались, Лобачев машет рукой, видно, истощился, кончились его шутки-прибаутки. Дзубенко и Братушин, как по команде, двинулись к столу, но Бойченко задержал их.

— Подождите, мужики. Одну минуту. Так что мы решили? Столько разговоров. А результат? — Он посмотрел на друзей. — Не хочу навязывать свое мнение, решайте сами. Но что-то делать надо. У каждого на кону семья, с детьми и внуками, Так что, шутки в сторону.

— Надо расставаться с этими девочками, — говоря это, Дзубенко вспомнил слова своей матери, которые та сказала, выслушав его рассказ о Розе. И почти повторил их: — Только надо сделать это так, чтобы им не было очень больно. Чтобы они как можно легче перенесли этот разрыв.

Остаток вечера прошел нескучно, но и не так весело, как начался. «Получив» наконец своих мужчин, девушки жались к ним, непрерывно болтая, заставляя есть и выпивать. Но друзья, не остывшие после только что состоявшегося объяснения, были сухи и малоразговорчивы. Наблюдавший за ними Бойченко нервничал, тщательно стараясь скрывать свое состояние. «Умник нашелся! Устроил разборки за праздничным столом. Такой вечер испортил, — ругал он себя. И тут же оправдывал: — Все нормально. Когда-то же нужно было им это сказать. Ждать скандала? А зачем и кому он нужен? Пусть теперь задумаются. И сами примут решение».

Расходились, прощаясь, как всегда, по-дружески, тепло. Но в глазах Дзубы и Бороды Виктор заметил хорошо читаемую грусть. «Нелегко им будет расставаться со своими красавицами. Но ничего, мужики крепкие, справятся и с этой болью», — думал Виктор, обнимая каждого по очереди.

Туз — это карта!

В конце января на одной из скважин города Красновишерска произошла беда. Именно беда, а не авария. Неожиданно потекла емкость, в которой находилась солярка — горючее топливо для дизелей буровой установки. Буровая бригада вела спуск бурильной колонны в скважину и узнала о том, что произошло, только тогда, когда стали глохнуть дизели, в которые перестала поступать солярка. Рабочие кинулись к емкости, но было поздно, она уже была пуста. Образовавшийся соляровый ручеек устремился в низину, по которой протекала речка, впадавшая в одну из самых чистых рек Пермского края — реку Вишеру. Обваловки, которую спешно соорудили рабочие, хватило ненадолго. Промыв ее, топливо потекло дальше, угрожая попасть в речку.

Буровой мастер сообщил о происшествии начальнику бурового управления. Тот сразу же позвонил начальнику Ныробской колонии строгого режима, которого хорошо знал, попросив помощи. Нарушив все действующие законы и предписания, тот послал на буровую тридцать зэков с ломами и лопатами под охраной пяти автоматчиков. Заключенные за несколько часов соорудили для солярки надежную «ловушку» из льда, снега и глины и уже грузились в машины, собираясь уезжать, как вдруг между ними и буровиками завязалась драка. Зачинщика драки, здоровенного заключенного, ударившего бурильщика, охранники тут же прикладами автоматов уложили в снег и, надев наручники, бросили в кузов. О случившемся по приезде в колонию доложили ее начальнику, полноватому, седому полковнику. Во время допроса провинившийся вдруг заявил, что с нефтяниками у него особые счеты, а с их начальником по прозвищу Писатель он хорошо знаком. Это заявление удивило и озадачило полковника. Он тут же позвонил Валерию Билькову, начальнику Красновишерского управления бурения, рассказав о происшествии и заявлении заключенного. От друзей Бильков слышал, что прозвище Писатель закрепилось за Бойченко, и позвонил ему в Полазну, заодно рассказав обо всем, что произошло на буровой. Виктор Сергеевич сразу догадался, что зэк, устроивший драку, — это Туз, и немедля вылетел вертолетом в Ныроб. Когда он вошел в кабинет начальника колонии, Туз уже был там. Увидя Бойченко, он попытался улыбнуться и небрежно процедил сквозь зубы:

— А, Писатель, привет! Здорово же тогда вы нас нагнули… — Он хотел еще что-то добавить, но полковник хлопнул ладонью по столу, за которым сидел, и выразительно посмотрел на заключенного.

— Вы не могли бы нас оставить вдвоем? — поздоровавшись с начальником колонии за руку, попросил Виктор Сергеевич.

— Нельзя. Не положено. Не имею права… — полковник развел руками.

— Ну тогда, — Бойченко замялся… — Можно хотя бы без вас? А охранник пусть остается.

— Не хотелось бы, ну да ладно! Только наденем на него наручники.

Когда полковник вышел, Виктор подошел к Тузу. Охранник знаками попросил Бойченко сесть подальше.

— Да не бойся ты, слышь, охрана! Не съем я его. Мы с ним теперь вроде как друзья. Так ведь, Писатель?

— Меня зовут Виктором Сергеевичем. А тебя, кажется, Георгием?

— Надо же, запомнил, Писатель.

— Еще раз прошу обращаться ко мне по имени.

— Не могу, не имею права. Могут наказать…

— Что вы тут все заладили, как попугаи! Не имею права, не имею права! — разозлился Бойченко.

— А ты посиди здесь, узнаешь, какие у нас тут права.

— Ну уж, не дай Бог! В общем, называй, как хочешь, только не Писателем. За что ты врезал нашему буровику? Ведь опять добавят срок. Думаешь ты отсюда выходить? Или уже махнул рукой на себя?

— Верно ты сказал — махнул. Но давай по порядку. Работяге твоему я врезал за дело, пусть не обзывается. Когда он оскорбил первый раз, я ему простил, но предупредил: еще раз так меня назовет, я ему зафорлупеню.

— Как ты сказал? За… фор…

— Зафорлупеню, ну заеду значит. И вдруг, когда нас стали загонять в кузов, слышу: «Вали отсюда, гнида уголовная!». Кто же такое стерпит? Ну я и заехал твоему передовику.

— А ты знаешь, что ты ему чуть челюсть не сломал и два зуба выбил?

— Два зуба — это мало. Четыре в самый раз. Мне пару лет добавят, не меньше, так? Выходит, надо бы по два зуба за каждый год.

— Неисправимый ты, Георгий. Жаль мне тебя. Сколько людей жизни лишил, себе всю ее искалечил, — Виктор с откровенной жалостью посмотрел в глаза матерому уголовнику. Тот побренчал наручниками, на секунду-другую отвел глаза, но тут же взглянул на Виктора.

— Не надо меня жалеть, начальник. Вот я в этой дыре скоро двадцать лет. И веришь-нет, не проходит ночи, чтобы я не пожалел себя. Вся камера храпит, а я лежу, заснуть не могу и все думаю, жизнь свою в уме прокручиваю. С чего все началось? Когда я первый раз сделал не так, напакостил? И зачем? Ведь не был же я всегда таким гадом и сволочью. Как все, учился, бегал за девчонками, радовался, что живу. И думал, что так всегда будет. И вот, на тебе… Считай, уже полжизни не выхожу из камеры. И сидеть еще столько же. Хорошо бы на тот свет отправиться, да ведь не дадут. Видно, одна дорога теперь отсюда — на кладбище, — разволновавшись, Георгий встал, но охранник, подскочив, усадил его на стул.

— Видал? — Капустин посмотрел прямо в глаза Виктору. — Шагу не дают сделать. Боятся, что я тебя порешить могу.

— Небось жалеешь, что тогда не получилось разделаться с нами?

— Сейчас-то уже что жалеть… Ловко вы нас тогда кинули. Да еще карту, хрен знает какую, подсунули. Мы по ней с Лопухом пошли, видим, что-то не то. Когда поняли, что карта не этой местности, было уже поздно, заблудились. Забрались в такую трясину… Я за березу схватился и вылез. А Лопух не смог. Орал на весь лес, чтобы я его вытащил. А как я помогу? Когда он скрылся в этой вонючей жиже, то еще немного барахтался, а потом все, утонул. А ведь я на него рассчитывал.

— Это как понимать, «рассчитывал»?

— Очень просто. Думал, будет умирать, я от него, пока еще живой, пару кусков мяса себе на пропитание отпласну.

— Резать живого человека на мясо? Да ты, что, Туз? В своем уме?!

— А жрать чего? Когда неделю сидишь на сырых грибах и ягодах и исходишь голодным поносом, от себя будешь откусывать, а тут живой человек, нормальное мясо…

— Кошмар… — Бойченко поднялся со стула, на котором сидел, и нервно заходил по кабинету. Охранник внимательно следил за ним. Виктор откровенно неприязненно посмотрел на него. «Сытый боров, ест, пьет, наверняка с девками ныробскими погуливает. Такая же дрянь, как эти зэки. Только зэки без прав, за колючкой, а этот — на свободе гуляет. За счет людской беды живет, и совесть его не мучает», — чтобы отвлечься от этих злобных мыслей, Виктор снова посмотрел на зэка.

— Ну а дальше-то что? Ну потерял ты Лопуха…

— …Вышел я, значит, на Соликамский тракт. Проголосовал… Какой-то парнишка, веселый такой, разговорчивый посадил. Хотел я его грохнуть, да пожалел — жена у него беременная, родить вот-вот должна. Когда стемнело, велел ему раздеться. Отдал ему свое тряпье, надел его штаны, куртку, вытряхнул из кабины и поехал дальше. В какой-то деревне за Березниками продал пиловочник, который был в кузове, бросил грузовик около железнодорожной станции и через неделю уже был в Краснодаре. Там меня и повязали. Вышел на вокзале из поезда, а менты уже ждут. Оказывается, наши портреты — мой, Шкета, Лопуха — там развешаны на каждом шагу, как картины в галерее.

— Ты уж больно правильно говоришь, никакого блатного жаргона.

— Я после того побега долго сидел в карцере. И там надумал, что начну писать. О том, как сел, за что, кого и когда порешил. Стал много читать, записался в библиотеку, вот и заговорил по-другому.

— Записи прячешь? Ведь узнают — отберут, да еще и накажут.

— Все делаю честно. Ничего ни от кого не прячу. Начальство знает про мои «художества». Читали, нравится.

— Выйдешь, станешь писателем. Издашь книгу, дай знать. Приеду за автографом.

— А найдешь меня? Нужен я тебе буду…

— Ну это уж мое дело. Вот адрес, телефон. Пиши и звони. Я тоже тебя не забуду. Может, когда письмо черкну. Говори, как правильно подписывать конверты.

Прощаясь с Георгием, Виктор на секунду задумался: стоит ли обнимать его? Но не сдержался и обнял. На глазах у зэка выступили слезы.

— Спасибо, Писатель. Выходит, хороший ты мужик.

— У тебя тоже еще не все потеряно. Не падай духом. Может, Бог даст, еще увидимся.

— Хотелось бы. Привет армяшке и всем остальным, которые были с тобой.

— Спасибо, предам.

Оказавшись за воротами колонии, Бойченко вздохнул полной грудью и перекрестился. Два часа, проведенные в застенках, показались ему сутками и отняли у него столько сил, будто он долго, без сна и отдыха выполнял тяжелую физическую работу. «А они живут там годами… — подумал он о заключенных. — Где же они берут на это силы? Неужели эта страшная тюремная жизнь закаляет их настолько, что они в состоянии существовать в этом кошмаре многие годы?»

Blog

Книга вторая испытание

Содержание