Geum.ru

Книга вторая испытание

Вид материалаКнига

Содержание


Прощай! От меня ты вдали росла
Ответьте мне, как вы посмели
Ну вот и мы сыграли нашу роль
С тобою мы под проливным дождем
Новогодние испытания
Туз — это карта!
Париж, Париж…
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

КНИГА ВТОРАЯ

ИСПЫТАНИЕ

Моей маме Нине Михайловне Федорченко посвящаю


Вместе

Эту ночь Виктор запомнил на всю жизнь. Такой потрясающе яркой и необычной она была.

Вначале он и Вероника долго целовались, страстно прижимаясь друг к другу с такой силой, что, кажется, превращались в одно целое. Наконец он не выдержал.

— Это настоящая пытка! Все, больше не могу. Уходим отсюда.

— Что случилось, милый? Какая пытка? О чем ты? — Вероника испуганно посмотрела на него.

— Господи, какой ты еще ребенок! Ну, мужчина я, хоть и взрослый. Понимаешь?

Он взял ее за руку и повел в сторону залива, отделяющего базу отдыха от леса. Возле домика, где расположились друзья, Виктор остановился и, многозначительно взглянув на Веронику, скрылся за дверью.

Через минуту он вышел, держа в руке туго набитый рюкзак.

— А это зачем? — Вероника указала на рюкзак.

— Сюрприз. Много будешь знать, скоро состаришься, — он ласково поцеловал ее в щеку.

Обогнув залив, они медленно пошли вдоль реки. У большого пня, корнями уходившего в воду, Виктор сбросил рюкзак, вынул из него спальный мешок и, чиркнув замком-молнией, расстелил его на песке, словно покрывало.

— Это и есть мой сюрприз, — произнес он, протягивая к ней руки.

— Не надо, Витенька! Прошу тебя! Только не здесь. Я… я боюсь, я стесняюсь… — нерешительно проговорила она, оглядываясь по сторонам. И вдруг неожиданно для себя самой опустилась на колени и, прижавшись грудью к его сильному торсу, стала покрывать поцелуями его лицо и плечи. Не замечая, как он, сбросив с себя одежду, стягивает с нее короткий халатик и все, что под ним было.

Через секунду сумасшедшая страсть поглотила обоих. Мир, восхищенный силой их любви, будто замер, стыдливо отвернувшись. И только тихо шелестевший лес да спокойная, притомившаяся за день Кама стали свидетелями этого красивого безумства.

…Он первым пришел в себя, открыл глаза и осмотрелся. Вокруг валялись разбросанные вещи. Спальник был скомкан и лежал в стороне. Голова Вероники была у него на груди, роскошные длинные пряди прикрывали часть ее изумительного тела.

Казалось, она спит. С трудом сдерживая вновь нарастающее возбуждение, Виктор осторожно приподнялся и поцеловал ее.

— Ты? — она открыла глаза и удивленно посмотрела на него. — Витенька, мой милый, какой чудесный сон я сейчас видела! И хотя ты не дал мне его досмотреть, я не сержусь на тебя, потому что мой самый лучший сон — это ты, мой любимый. Ты — живой сон, настоящий. Он никогда не закончится, и я хочу смотреть его всегда. Наверное, я говорю глупости... Но это от счастья и любви к тебе. Меня переполняют чувства. Хочешь, я поделюсь своим счастьем с тобой? А ты подаришь мне кусочек своей любви и счастья? Ну что же ты молчишь, Витенька?

Вместо ответа он легко поднял ее на руки и направился к реке. В воде, работая одними ногами, он поплыл, не выпуская Веронику из рук.

— Какая вода! — она обвила руками его шею. — Знаешь, я никогда не плавала обнаженной. Это непередаваемое ощущение. Спасибо тебе, любимый. — Капельки влаги стекали по ее лицу. Виктор поцеловал ту, которая задержалась на ее губах.

— Каждое твое прикосновение сводит меня с ума, — прошептал она. — Не представляю, как буду жить после того, как мы расстанемся.

— Я тоже. Ревную тебя ко всем сослуживцам, случайным прохожим. Однажды увидел во сне, как ты в троллейбусе разговариваешь с каким-то симпатичным типом. Вежливая, улыбчивая. Проснулся и больше не мог заснуть. Такая обида на тебя закралась! И ненависть к этому красавцу. Неделю ходил, вспоминая и ненавидя приснившееся.

Он не договорил. Трель сотового телефона разорвала спящую тишину. Высоко поднимая ноги, оба выбежали на берег. Вероника, накинув халатик, стала быстро собирать вещи. Виктор, прикрыв наготу майкой, кинулся к джинсам, из которых доносилась мелодия. Наконец ему удалось вынуть телефон из тесного кармана брюк.

— Толя? Что-то случилось? Нас потеряли? Напрасно беспокоитесь. Да, да, мы живы-здоровы. Купались, бродили по берегу. Скоро появимся. Ждите. Пока.

Спустя несколько минут они двигались по направлению к базе. Неожиданно Виктор остановился и, посмотрев туда, где только что были, тихо произнес.

— Хочу запомнить это место. Здесь мы стали близки, как муж и жена.

— Это что? Предложение? — Вероника непривычно строго посмотрела на него.

— Если хочешь — да. Только не спеши с ответом. Обдумай и взвесь все. Стоит ли выходить замуж за человека, который вдвое старше тебя. И что ждет тебя в этом «неравном» браке. Сказать «нет» или «не хочу» еще не поздно. Поэтому...

Вероника неожиданно закрыла его рот ладонью.

— Подожди, Витя. И это говоришь ты? Который минуту назад уверял, что не может без меня жить, что безумно ревнует ко всем? И вдруг ты предлагаешь подождать. подумать… Чему же верить? Господи, какой ты... — Вероника заплакала, но продолжала говорить, не обращая внимания на слезы: — Ты понравился мне еще в автобусе, когда измученный ехал рядом. И стал мне дорог. В конце поездки я уже думала только о том, как не потерять тебя. И сейчас, когда мы нашли друг друга и полюбили, ты предлагаешь подумать? Для чего? Чтобы расстаться? — Она перестала плакать и продолжала говорить строго, будто отчитывала его. — Тебя пугает наша разница в годах? Но где она, эта разница? Я не вижу ее, не замечаю. Потому что люблю в тебе все — мужскую силу, седину, основательность. И никто, слышишь, никто не сможет убить эту любовь. Даже если тебе когда-нибудь понравится другая женщина, я прощу тебя. Только бы остаться с тобой. Знаю, что это унижает меня, но я пойду на это.

Вероника умолкла. Молчал и Виктор. Искренность, с которой она отстаивала свое право любить его, поразила. Рядом была не просто яркая, молодая красавица. С ним была страдающая, но решительная женщина, готовая пойти на что угодно, только бы оставаться с ним. В отличие от него, струсившего, нерешительного. «Не знал, что ты такая тряпка, Виктор Сергеевич!» — мысленно отчитал он себя. А вслух сказал.

— Ты говоришь, как опытная, много повидавшая женщина. Откуда у тебя это? Хотя не надо, не отвечай. Да и не должен я задавать такие вопросы. Тем более что ты абсолютно права. Любить с оглядкой — а вдруг не получится, конечно, нельзя. Прости, Ника.

— Как ты меня назвал? Ника? Я не ослышалась? Или это имя другой женщины? Говори, Витя.

— Какая женщина? Что ты! Про себя я давно тебя так называю. Ника — богиня победы. Тебе нравится это имя?

— Очень. Называй меня так чаще, хорошо? Жаль, в паспорте я так и останусь Вероникой.

— Но паспорт будем менять. Вместе с фамилией поменяем и имя.

— Ты очень легко об этом говоришь. Будто шутишь... Не надо так, Витенька. Наспех, на ходу, когда мы еще ничего не решили...

— Нет, надо! — вдруг взорвался Виктор. — Как не решили? — он хотел возмутиться еще, но взял себя в руки и умолк. Привлек Веронику к себе. — Мы, два взрослых, полюбивших друг друга человека, кажется, смеемся над судьбой, подарившей нам большое счастье. Судьба нам этого не простит. В общем, беру власть в свои руки. О том, что мы женимся, сегодня же сообщим Полине Яковлевне, Насте, Наде, моим друзьям. Сложнее с Лизой. Я, наверное, делаю тебе больно, но я должен наконец знать, что она знает об отце. Ну… ты понимаешь, что я имею в виду. То есть — знает ли она правду?

— Нет, — Ника ответила не сразу, и было видно, как нелегко ей говорить. — Я не решилась тогда сказать, что произошло. И сейчас жалею об этом. Она уже совсем взрослая и все чаще спрашивает меня, бабушку, соседей, которые строго-настрого проинструктированы, когда приедет ее папа. Мы ей сказали, что он в очень длительной командировке. Эта ложь измучила нас всех. Я больше не могу лгать, Витя. — Ника кончиками пальцев убрала выступившие слезы. — Какая сегодня удивительная ночь! Любовь и слезы, все смешалось, все вместе.

— Прошу тебя, успокойся. Посоветуемся с нашими и исправим ошибку. И как это сделать, тоже решим. Все. О грустном больше ни слова. Перед друзьями мы должны предстать счастливой парой, женихом и невестой. Хотя, кажется, они давно уже догадались, к чему идет дело. И ждут-не дождутся нашей свадьбы.

Виктор оказался прав. Едва они появились возле стола, за которым сидели друзья, как поднялся такой гвалт, что крепко спавшие полазненцы наверняка попадали со своих постелей. Шуточки и откровенные издевки сыпались со всех сторон. Юра Братушин усердствовал больше всех. «Скажи-ка, Витя, ведь недаром полночи плавал ты напару?» — выдал он в рифму, глядя почему-то на Веронику. Та, вспыхнув, тут же ушла, шепнув Виктору: «Я с Лизой у мамы. Спокойной ночи, любимый!». Следом за ней собрались уходить другие женщины. Они быстро вымыли посуду, прибрали на столе и, послав мужчинам по воздушному поцелую, направились к своим вагончикам.

Юра вскочил из-за стола и кинулся провожать Риту, намереваясь обнять ее. Но она взяла его за руки, опустила их «по швам» и, повернув в сторону наблюдавших за ними друзей, слегка оттолкнула от себя. Догадливый Афанасьич схватил гармошку и, широко растягивая старенькие меха, сыграл что-то отдаленно напоминающее туш. Затем выпил на посошок и, попрощавшись со всеми за руку, пошатываясь, побрел к своей сторожке. Поддерживая старика, Бойченко пошел с ним рядом.

— Не держи меня, Сергеич, трезвый я. Устал вот только, за вами здоровыми кобелями разве угонишься. Умеете вы заводить людей, ничего не скажешь, — Виктор поразился: Афанасьич действительно говорил трезво.

— Ничего, Николай Афанасьевич, вот съездишь в свою Венгрию, отдохнешь, станешь совсем другим человеком. Документы на тебя уже готовы, я узнавал. Завтра с моим Колей сгоняете в Пермь, получите их, и — готовься в путь-дорогу, к своей Илоне. Так, кажется, звали твою девочку-мадьярку?

— Верно, Илона. По-русски значит Лена. Неужели помнишь про нее? Вот уж шестьдесят лет прошло, а если увижу — точно узнаю. — Голос старика задрожал, но он справился с волнением и заговорил очень тихо, почти шепотом. — Я ей, Сергеич, жизнью обязан. Секешфехервар, город такой в Венгрии, мы тогда брали. Снаряд, то ли наш, то ли фрицевский, разорвался совсем рядом. И вот лежу я под грудой кирпичей и всякого хлама. Кровь хлещет, как вода из крана. Темень, ничего не видно. Только неба кусок в маленькую щель. «Вот и кончилась твоя жизнь, Коля…» — думаю, а сам почти теряю сознание. И вдруг слышу: кто-то плачет. А это она, видно, стон мой услыхала. Кирпичи разбирает, а у самой слезы ручьем бегут. И что-то лопочет по-своему, по-мадьярски. Я позже эти слова выучил: нэм сабот, нэм лэгэт. Мол, не умирай, не надо! К утру разгребла всю кучу и домой меня к себе поволокла. Как смогла дотащить, не знаю. Я ведь тогда тяжеленный был. Дома у нее никого не оказалась. Потом узнал, что все близкие погибли, кто на фронте, кто под бомбежкой. Раздела она меня, обмыла, палинки дала выпить. Это водка ихняя так называется. И стала раны мои перевязывать. И так она, Сергеич, это ласково делала, что хоть и адская была боль, а я ее, вроде, и не чувствовал. Все на нее смотрел да на ее руки. Как она своими тоненькими пальчиками прикладывала всякие чистые тряпочки, потом их приглаживала да еще что-то шептала. И не поверишь, такая во мне мужская сила вдруг появлялась, что хоть вставай и иди в атаку. А сама худенькая, на лицо красивая. Волосы длинные и черные, как у цыганки. Бывало, заденет волосами мою небритую физиономию и тут же уберет их да еще по-своему извиняется: бочаанатот кеерек. Мол, прости, пожалуйста, это я нечаянно. Знала бы, что для меня это... ну, как поцелуй или даже больше... А иногда присядет рядом, гладит меня, и говорит по-венгерски. Много-много. Да так хорошо смотрит, что и переводить не надо. Ясно, что нравлюсь я ей, даже такой израненный и некрасивый. В общем, выходила она меня. За неделю в живого человека превратила. Отправились мы потом в госпиталь. Врачи ахнули. Никак не хотели верить, что такие рваные раны она за неделю почти залечила. И оставили ее там, чтобы она за мной ухаживала. Ну, еще, наверное, потому оставили, что нравилась она всем. Спокойная, услужливая, врачам, сестрам помогала, о чем бы ее ни попросили. Выписался я через две недели. И каждый этот день помню, как сейчас. Что делали, где были, как учили слова по разговорнику. Она — русские, я — венгерские. Язык у них — хуже китайского. Но к моей выписке мы уже немного понимали друг друга. Последнюю ночь я не спал ни минуты. Перед этим Илона простудилась, у нее поднялась температура, и сестры не разрешили нам встречаться. Но провожать меня она вышла. Мы спрятались за полуторку, на которой я должен был ехать в часть, и первый раз по-настоящему поцеловались. Как она плакала, Сергеич... Потом достала из халата отрывок газеты и написала на нем по-мадьярски свой адрес. И тут же убежала в госпиталь. Только крикнула с крыльца: висонтлаатаашра! Нэм, сиа! По-нашему это: до свидания! Нет, пока! Все. Больше я ее не видел. Никогда. Ни разу.

— Как? А адрес? — Бойченко впервые подал голос. — Ты мог заехать, написать... Афанасьич, дорогой! Как же ты... Ведь она тебя ждала. Она же тебя полюбила.

— Мы очень быстро наступали, Виктор Сергеич... А потом меня снова ранило. Осколок мины попал в вещмешок, разорвал и его, и тот самый клочок газеты с адресом. Разорвал в клочья. Он был в вещмешке. А после госпиталя я попал в другую часть, а тут и война кончилась. Нашу дивизию через Польшу отправили на Дальний Восток воевать с японцами. Так что в Венгрию я больше не попал...

— Ну и история. Хоть роман пиши.

— Вот возьми и напиши. Ты ведь у нас писатель, — Бойченко и старик сидели на скамейке, что была вкопана в землю у входа в сторожку. Афанасьич, глубоко затягиваясь, курил сигарету за сигаретой.

— Много куришь, Николай Афанасьевич. Пора завязывать.

— Завязывать... Хорошо тебе, некурящему, говорить. А попробуй, завяжи. Легче пить бросить, чем перестать смолить это дерьмо, — Афанасьич со злостью сплюнул недокуренную сигарету и сердито затоптал ее ногой.

— И сколько лет было этой девочке? — Виктор все еще находился под впечатлением от рассказа Афанасьича. — Пятнадцать, шестнадцать?

— Нет, больше. Лет семнадцать-восемнадцать, наверное.

— Значит, сейчас ей... так, шестьдесят плюс восемнадцать... Ого! Семьдесят восемь! Подросла твоя Илона.

— Да уж как не подросла. Поди, и внуки, и правнуки, как и у меня.

— Тебе сейчас сколько?

— Восемьдесят, тогда было двадцать.

— А рассказывал так, будто тебе снова двадцать, как влюбленный мальчишка. Выходит, если любовь настоящая, то это на всю жизнь?

— Может быть, Сергеич. Вот ты сейчас тоже, как потерявший голову пацан. Глаз со своей Вероники не спускаешь. И правильно делаешь. Такую красоту беречь надо и охранять от чужих глаз и рук. Запомни эти мои слова. Иметь красавицу-жену всегда хлопотно. А если она вдобавок еще и моложе тебя в два раза, то тут и вовсе не жизнь, а сплошные неприятности. Кто ласково на нее посмотрит, кто по дороге проводит, а кто и руку поцелует. Найдутся и такие, кто любовь свою будет предлагать. А если ребенок родится, могут как бы в шутку и дедушкой обозвать. Всего насмотришься и наслушаешься. Короче, Сергеич, не жди спокойной жизни. Кончилась она у тебя. Но мужик ты еще крепкий, с головой. Думаю, выдержишь. Только не шибко расслабляйся, когда придется какому-нибудь сопливому ухажеру по лбу задвинуть. Стукни разок-другой вполсилы, и хватит. Чтобы не попасть, куда не надо. А ее никогда не трогай, даже если очень руки зачешутся. Бить бабу — последнее дело. Я за всю жизнь ни одну не тронул. Пугать пугал, было дело, замахивался, но чтобы врезать — этого не было. Вы что с дочкой-то ее думаете делать? Удочерять, поди, собираешься? — неожиданно сменил тему старик.

— Не знаю, Николай Афанасьевич. Не говорили еще об этом. Хотя, думаю, сделать это надо. Но не сейчас. Понимаешь, Вероника не сказала Лизе, что ее отец погиб. Придумали версию, будто он в длительной командировке. Предупредили соседей, знакомых, чтобы они не проболтались. И сейчас не знают, как выйти из этого обмана, девочка уже большая, ей скоро пять, все понимает, постоянно спрашивает, когда приедет папа. Ждет его, конечно, с подарками. Если сказать ей сейчас правду, то виноват в этом буду я, ее новый отец. А это уж вражда, и надолго. Но обманывать девочку больше нельзя. Еще больше запутаемся.

— А вы не скрывайте. Скажите... как ее?

— Лиза.

— Скажите Лизе, что ее папа в командировке поймал тяжелую, заразную болезнь и умер. И чтобы не заразить ее и всю семью, его там и схоронили. Будет море слез, ясно. Как без них... Вероника в эти дни пусть от нее не отходит — мало ли чего придет ребенку в голову. А ты, наоборот, скройся на неделю-другую. Не звони, не показывайся. Потом появись с хорошими подарками. Отойдет ваша Лиза, не беспокойтесь. Дети, они отходчивые. И еще, пока не забыл: сразу в отцы не лезь. Придет время — породнишься. Все понял? А теперь ступай к своим дружкам. Почешите языки, пока девчонки спят.

— Спасибо, Николай Афанасьевич, — Бойченко обнял старика. — Что бы я делал без твоих советов? Ну, иди, поспи, а то, правда, замучили мы тебя.

Подойдя к столу, Виктор увидел, что ни Дзубы, ни Бороды там нет. Он прислушался. Со стороны Камы доносился плеск воды и негромкие голоса. «Резвятся старые дон-жуаны», — догадался он и направился к реке. Друзья действительно купались. Виктор скинул джинсы, рубашку и с удовольствием нырнул в прохладную воду.

— Опять мы тебя потеряли. У Вероники был, сознавайся? — Дзубенко, отфыркивая попадавшую в рот воду, подплыл к Бойченко.

— Не был я у Вероники. С Афанасьичем сидели, откровенничали. Историю он про себя рассказал. Как спасла ему в Секешфехерваре в конце войны жизнь одна девочка-мадьярка. Как-нибудь передам. Полезно знать это вам, молодящимся ловеласам.

Друзья выбрались на берег. Юрий, набрав сухих веток, разжег небольшой костер. Совсем рассвело, розовый шар солнца поднялся над восточной кромкой соснового бора, обещая погожий день.

— Ну и когда твоя свадьба, юный жених Витя? — спросил Юрий, помешивая прутиком угли. — Очень уж «горько» покричать хочется. Давно не кричали, правда, Толя?

— А ты порепетируй, — Дзубенко подбросил в догорающий костер несколько сосновых веток. Огонь вспыхнул с новой силой, весело играя языками пламени.

Что-что, а кричать Юрий умел. Он приложил ладони ко рту, и жуткий, леденящий душу, «по-тарзаньи» переливающийся вопль взорвал утреннюю тишину.

— С ума сошел! Ты что делаешь? Перепугаешь всех! — Виктор подбежал к Бороде и зажал его рот рукой. Но было поздно. Из вагончиков высыпали все, кто там был. Полина Яковлевна с Вероникой, Надя с Сашей, Роза с Ритой. Полуодетые, напуганные до немоты, они стояли с широко раскрытыми от ужаса глазами и, ничего не понимая, смотрели на мужчин. Спустя несколько секунд из сторожки выскочил Афанасьич. В руках у него было ружье. Ни слова не говоря, он задрал его вверх и пальнул сразу из обоих стволов. Всполошившиеся глухари, галки и вороны тучей взвились в небо и скрылись за лесом.

— Кто так жутко вопил? — грозно спросил старик, когда все сгрудились вокруг костра. Из стволов его ружья, которое он держал наизготовку, еще вился пороховой дым.

— Успокойся, Николай Афанасьевич, — Бойченко подошел к сторожу и, взявшись за стволы, пригнул их к земле. — Мы все втроем кричали. Ну не может один человек так вопить. Легких не хватит. «Горько» учились произносить. Свадьбу нашу с Вероникой репетировали, понимаешь? Хотели тихо, а получилось громковато. Извини нас, Афанасьич. И вы тоже, — Виктор умоляюще посмотрел на собравшихся.

— Простил бы я вас этой штуковиной! — старик потряс ружьем. — У внуков ваших ума и то больше. Ну, все. Собрание закрываю. Пошли сны досматривать.

— После такого-то переполоха какой сон, Николай Афанасьевич? — Полина Яковлевна взяла сторожа под руку. — Давайте чай пить. Скипятим вот на этом костре, заварим травки с ягодами и попьем. Согласны? Юра, — неожиданно обратилась она к Братушину, — неси самый большой чайник.

— Несу, Полина Яковлевна. Только вначале маленький анекдот. Абрам говорит Хаиму: — Хаим, приходи на чай! — А почему бы и нет? — Ну, нет, так нет.

Смеялись все. Больше всех Афанасьич: «Ну евреи! До чего же веселая нация!». Худой, в длинных, ниже колен, цветастых трусах, из которых торчали тонкие, как палки, жилистые ноги, он был смешон и трогателен одновременно. Выпив пару кружек настоянного на бруснике чая, Афанасьич исчез и появился к обеду с двумя корзинками. Одна была доверху наполнена грибами, в другой, в полиэтиленовом кульке, плескались несколько крупных подлещиков.

— Готовьте обед, девчата. Да побыстрее. Все проголодались, — сказал он, обращаясь к Рите и Розе.

Обед получился сытным, вкусным и... грустным. Предстояло прощание с этим земным раем, где каждый в промелькнувшие, словно миг, дни нашел свой кусочек счастья. У кого-то он, этот кусочек, был чуть больше и светился радостью, как у Виктора и Вероники, у кого-то, например у Анатолия и Розы, он был совсем маленьким и, увы, печальным. Так думал Виктор, глядя, как гости готовятся к отъезду. Наконец собрались все. Не было только Юры с Ритой. Бойченко вопросительно посмотрел на Дзубенко, стоявшего рядом с Розой. Тот поймал взгляд и подошел к другу.

— Не вижу ни Бороды, ни Риты. Где они? — спросил Виктор.

— Если бы я знал. Видишь ли, какая тут история. Борода решил завладеть сердцем этой красавицы, используя свою испытанную тактику — напор, натиск. Не получилось. Девочка оказалась серьезной, с характером. Суди сам. Вышла замуж, родила сына, малышу три года...

— Невероятно! На вид сама еще ребенок...

— Слушай дальше. Муж оказался обыкновенным пьянчугой. Разошлись. Он сейчас живет где-то в Краснодарском крае. Алиментов, конечно, никаких не платит. Но она рук не опустила. Поступила в Пермский торговый колледж, на заочное отделение, учится. Работает. Узнав все это, Юра отступил. Как это сейчас называется... зауважал. Она это тоже оценила и изменилась в отношении Юры. С утра не отходят друг от друга. Сейчас, видно, где-то уединились, прощаются.

— Ну, с Юрой пусть не все, но ясно. Только бы не влюбился. У него ведь как? Увлечется, и это чувство тут же на бороде его седой прописывается. Как на иконе. Да еще начинает шустрить, исчезать, звонить. А это все. Прокол. У его Жени на такие патологии поведения нюх, как, извини, у борзой. Но она умеет прощать такие порывы Юриной души. Он это знает и часто рискует, потому что уверен, все обойдется. А вот твоя Юля не из таких «добрых» жен. Так что будь осторожен. Видел, как теряешь голову от одного ласкового взгляда этой чудо-татарочки. Что у вас? Зовет, наверное, в Чернушку, на юбилей отца?

— Угадал. Но не только об этом просит. Хочет родить от меня ребенка. Умоляет. Возвращаться в Тюмень, к мужу, уже не собирается.

— Да, заварили вы кашу. Ты-то к ней как относишься? Увлечен, жалеешь, хочешь порвать? Говори, Толя. Да, отвернись ты, Роза на нас смотрит. Видит, что мы о ней говорим.

— Ну и пусть смотрит. Хоть здесь я могу вести себя честно? Ничего не бояться. Скажи, могу?

— «Честно» вести себя может только многоженец Немцов. Ему можно все. Потому что он — Немцов. Тебе — нельзя. Потому что ты — обыкновенный Дзубенко. Поэтому никаких детей. Это раз. Никаких юбилеев у товарища папы из Чернушки. Это два. И третье: никаких разводов с тюменским коллегой по несчастью. Оставайся таким, каким был, — ласковым и нежным. Она этого стоит. Ребенок ведь. Но в разговорах будь осторожен, взвешивай каждое слово. Скажешь лишнее — сто раз пожалеешь, — Виктор хотел еще что-то добавить, но услышав за спиной шорох раздвигаемых веток, обернулся. — А вот и наши Ромео с Джульеттой!

Действительно, из молодого, густо разросшегося сосняка показался Братушин. За ним шла Рита, которую он вел за руку. На лбу Юры краснела здоровенная ссадина, борода была всклочена и усыпана сосновыми иголками.

— Заблудились мы, думали, не выберемся. Не верится даже, что это вы, — тихо проговорил Борода, бессильно опускаясь на землю. Рита, обняв его за плечи, присела рядом.

— Нашлись, и слава богу, — Афанасьич первым нарушил воцарившееся молчание. — Сейчас я вам по сто граммов принесу. Выпьете с ушицей и будете как люди! — Старик засеменил к своей сторожке и тут же вернулся, держа в руках бутылку водки, ложки и небольшую кастрюльку с ухой. Кто-то протянул Братушину стакан. Юра наполнил ею водкой почти до краев, отпил больше половины и протянул Рите. Та сделала несколько глотков, закашлялась и черпнула ложкой ухи. Придя в себя, Братушин рассказал о том, что с ними произошло.

Они бродили по лесу и неожиданно вышли на невероятно грибное место. Грибов, в основном белых, было так много, что Юре пришлось снять куртку, завязать рукава и использовать ее вместо корзины. Полиэтиленовый пакет Риты уже был набит грибами. Набрав грибов, они направились к базе. Но вскоре вновь пришли туда, где только что были. Стало ясно, что они кружатся на одном месте. Чтобы осмотреться, Юра залез на молодую березу. Но ветка, на которой он стоял, не выдержала и сломалась. Братушин упал, рассадив лоб. Остановив кровь и передохнув, они пошли наугад. И, как оказалось, в сторону, противоположную базе. Страшно хотелось пить, ноги подкашивались от усталости. Спас их случай. Во время очередного привала Рите показалось, что она слышит позывные радиостанции «Маяк», знакомую всем мелодию «Подмосковных вечеров». Позывные могли доноситься только с какого-нибудь теплохода, то есть с реки. И они пошли на этот «зов», продираясь через немыслимые заросли и буреломы. «И вот мы здесь, снова с вами», — смущенно закончил свой рассказ Братушин. «Жалко грибы, их пришлось оставить. Они были такие красивые и крепкие. Мы так хотели принести вам», — добавила Рита. Она с трудом сдерживала слезы, виновато глядя на Афанасьича.

— Да что грибы... Наберем мы их еще не раз. Нашли, чего жалеть. Живы и ладно! А сейчас давайте отдыхать. Отоспитесь здесь, завтра уедете, — старик жестом пригласил Братушина и Риту идти за ним и зашагал к вагончикам.

— Может, мне все же уехать с вами? — неуверенно предложил Юра, глядя то на друзей, то на Риту.

— В таком-то виде? — Дзубенко обнял Братушина. — Не спеши, Юра. Оставайся, утро вечера мудренее.

— Иди, лечи свой лоб и раненое сердце, — поддержал друга Бойченко. И вдруг неожиданно положил руку на плечо Риты. — Молодец. Ты такая сильная, оказывается. Не будь тебя... Но Юру тут не обижай, обещаешь? А теперь идите, отдыхайте.

— Ну и шутник ты, Витя, отдыхайте... Представляешь сейчас их «отдых»? — Дзубенко весело подмигнул другу.

— Да уж... — Виктор развел руками. И когда Рита отошла, негромко сказал, обращаясь к Юре: — Не забудь позвонить домой Жене. Скажи, что споткнулся в лесу, напоролся на сучок, пришлось вызвать фельдшера из Полазны. Он и посоветовал отлежаться до утра. Все понял, грибник влюбленный? А теперь беги, догоняй свою Джульетту. Заждалась она тебя, идет и оглядывается, боится, как бы мы тебя не увезли.