Geum.ru

Книга вторая испытание

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

Прощание

Слух о том, что из конструкторского бюро уходит, увольняясь, красавица Вероника Смуглова, моментально распространился по институту. Так что к концу дня попрощаться с ней пришли еще десятка два сотрудников, знавших ее по работе. Расставаясь, выпивали мало, больше говорили, желая Веронике счастья, побольше детей, сокрушаясь по поводу ее ухода. В конце прощального застолья подарили дорогой столовый сервиз и огромный букет цветов. Вероника растрогалась и, с трудом сдерживая слезы, поблагодарила друзей, пригласив в гости в Полазну. Несколько человек вызвались ее проводить до машины и уже направились вместе с Вероникой к выходу, как неожиданно в дверях появился «Сам». Таким коротким, вызывающим уважение и даже легкий трепет словом институтские прозвали своего директора — Александра Степановича Молодеева: «Сам сказал…», «Сам вызвал…», «Сам поблагодарил…» — было у всех на слуху. Ему было за шестьдесят, но выглядел он намного моложе благодаря высокой подтянутой фигуре, модным, в основном светлым, костюмам и густой седеющей, ухоженной шевелюре, которая ему очень шла. У Молодеева была куча всевозможных высоких званий, в том числе и ученых. Но никогда и нигде «Сам» не называл своих регалий, подписываясь очень коротко: «директор института А. С. Молодеев». Его любили и побаивались. Он был строг, но добр и справедлив. Молодые сотрудницы, среди которых были и замужние женщины, сходили по нему с ума. Поговаривали, что некоторые, окончательно потеряв голову, даже пытались писать ему письма с объяснениями в любви. Но тщетно. Александр Степанович был неприступен и тверд как скала.

Впервые Вероника увидела «Самого» на какой-то конференции, отметив про себя, что в нем нет ничего особенного. «Мужчина как мужчина. Мой Игорь куда интереснее», — невольно сравнила она директора со своим мужем. Но вскоре, оказавшись с ним рядом на майском субботнике, поразилась тому, как не «по-директорски» он честно работает, не отдыхая и не перекуривая, как заразительно смеется, не забывая при этом шутить и подзадоривать, легко и просто общаясь со своими подчиненными. Директор тоже заметил молодую красивую сотрудницу.

— Вы новенькая? Из какого отдела? — поинтересовался он, помогая Веронике укладывать на носилки собранный мусор.

— Из КБ, конструкторского бюро, — смутившись, не сразу ответила она.

— Значит, вы — мисс КБ. Или нет, даже мисс института. Не хватает только красивой короны. Но ее изготовим. А к вам приставим охрану, чтобы вы от нас не сбежали.

— Меня есть, кому охранять. Я замужем, Александр Степанович, — Вероника подняла голову, поправила съехавшую набок вязаную шапочку и посмотрела директору в глаза, пытаясь взглянуть на него строго. Мол, к чему эти красивые разговоры? Но у нее не получилось. Ее взгляд говорил совсем о другом: «А вы действительно красивый мужчина, и мне понятны слезы влюбленных в вас женщин». Вероника почувствовала, что краснеет. Она опустила голову и принялась скоблить не оттаявший асфальт.

— Дайте-ка мне поработать, а вы отдохните, — Молодеев поднял с земли лом и несколькими сильными ударами отбил пристывшие комья грязи. — Кстати, как вас зовут?

— Вероника.

— Красивое имя, редкое. Сейчас сплошные Ксюши, Олеси да Алены. А если я загляну к вам вечером в КБ? Можно?

Вероника молча пожала плечами и уже хотела сказать, что директору можно все, но в это время у Молодеева зазвонил сотовый телефон. Извинившись, он вынул его и, попрощавшись с Вероникой глазами, быстро зашагал в сторону.

Этот ее «дуэт» с директором, конечно, не остался незамеченным. Вначале по КБ, а затем и по институту, поползли слухи об особых отношениях «Самого» и хорошенькой конструкторши. Они усилились после неожиданного визита Молодеева к конструкторам. Случилось это вскоре после майского субботника. Все побросали работу и стали следить за директором. Но, коротко посовещавшись о чем-то с начальником отдела Сэм Семенычем, он ушел, даже не взглянув в сторону стоявшей за кульманом Вероники.

«Будто не заметил меня, — со смешанным чувством горечи и обиды подумала она. — А ведь мог бы подойти и просто спросить: «Ну как ваши дела, мисс?». Но не подошел. Значит, боится этих глупых разговоров. А я считала, что он ничего и никого не боится. Неужели ошибалась?»

Постепенно разговоры вокруг их «служебного романа» стали затихать, а чуть позже и совсем прекратились. Потому что, во-первых, для этого не было никаких оснований, а во-вторых, Вероника своей искренностью, добротой и старательностью буквально покорила всех, с кем ей приходилось общаться, заставив замолчать даже самых завистливых и болтливых институтских сплетниц.

И все-таки в жизни этой необычной пары был эпизод, который, к счастью для обоих, не имел продолжения. К счастью, потому что продолжением могла стать беда. Беда под простым и понятным названием «любовь», которая, увы, не всегда приносит счастье.

Как-то холодным осенним вечером Вероника возвращалась с работы. Напрасно простояв полчаса в ожидании троллейбуса, она попыталась поймать легковую машину. Но водители, не обращая внимания на женщину с поднятой рукой, проносились мимо. Вероника посмотрела на часы и поняла, что безнадежно опоздала в садик, где ее ждала Лиза, которую она должна была забрать. Можно было еще уехать трамваем. Она кинулась к остановке, что была на той стороне улицы, и уже почти перебежала проезжую часть, как вдруг что-то тупое и тяжелое ударило ее в бок. Она покачнулась и, теряя сознание, стала опускаться на асфальт. Последнее, что она помнила — как кто-то сильный поднял ее на руки, не дав упасть. Придя в себя, она осмотрелась и поняла, что находится в машине. Какой-то молодой мужчина прикладывал к ее лицу ватку, смоченную нашатырным спиртом. Вероника отвела его руку и увидела сидящего рядом Молодеева. Лицо у него было совершенно белым.

— Ну слава Богу! А мы уже хотели ехать в больницу, — Александр Степанович облегченно вздохнул и пригладил свою взлохмаченную шевелюру. — Как вы себя чувствуете, Вероника? Я правильно вас назвал, не ошибся?

— Да. У вас отличная память, Александр Степанович. Я нормально себя чувствую… уже хорошо. И за что это вы так откровенно на меня наехали? Я в чем-то провинилась? — Веронике было неловко, поэтому она хотела перевести разговор на шутливый лад, но ей это не удалось.

— Вы помните, что побежали через улицу на красный свет? Нет? Жаль. Надо же так легкомысленно рисковать своей жизнью, — Молодеев вовсе не собирался шутить. — Ведь если бы не он, — директор посмотрел в сторону мужчины, только что приводившего ее в чувство и сидевшего теперь за рулем, — вы могли оказаться под колесами джипа, который на страшной скорости обгонял нас. Леша моментально все рассчитал и сбил вас, опередив лихача. Все решили секунды. Две, может, три. Так что своей жизнью теперь вы обязаны ему.

— Какой ужас… — Вероника растерянно посмотрела на водителя. — Спасибо вам, Алексей. Хотя причем тут эти слова… — Она готова была разрыдаться, но выручил Молодеев. Он вынул чистый носовой платок и приложил его к глазам Вероники.

— Успокойтесь. Постарайтесь не плакать. Все обошлось. И не надо рассказывать об этом своим домашним, прошу вас. Как-нибудь потом, обещаете? А теперь поехали к вашему дому. Где вы живете?

— На Луначарского, но сначала мне нужно забрать из садика дочь. Он находится на Большевистской, во дворе нашего дома.

Едва директорский «Мерседес» остановился возле детского садика, Вероника, не дожидаясь, когда Молодеев поможет ей выйти, еще раз взглянула на часы и почти выпрыгнула из машины.

— Прощаясь с вами, Алексей, хотела бы сказать особенные слова, а их непросто произнести. Вы уж простите, — Вероника очень приветливо посмотрела на водителя и добавила, обращаясь к Молодееву, — благодарю вас, Александр Степанович, — грустно улыбнулась и пошла к садику.

Он догнал ее, когда она уже держалась за ручку входной двери.

— За вами не угонишься. Наверное, серьезно занимались спортом? Если не секрет, то каким?

— Плаванием. Кандидат в мастера спорта.

— Обожаю пловцов. А я борец. Между прочим, мастер спорта по вольной борьбе.

— Извините, но не люблю борцов. И еще штангистов и боксеров. Мне кажется, они очень грубые и злые.

— Не все. Я, например. Бывало, проигрывал схватки, если было жалко соперника. Зато сейчас, когда встречаюсь с каким-нибудь тупым, чванливым чиновником, чувствую, как сводит руки от желания провести этому типу болевой прием. Чтобы знал, что, сделав кому-то больно, он получит эту боль обратно.

— Вот видите, какой вы жестокий. Нет, не то сказала, — жесткий. А называете себя добряком. Не обижайтесь, это я так, завидую вам. Вы очень талантливый, красивый и, видимо, добрый. Наверное, редко так бывает, что человек состоит только из положительных качеств. Но вы как раз такой.

— Не знал, что я — почти ангел. Хотя с возрастом, чувствую, хорошего во мне становится все меньше. Замечаю, например, что стал заглядываться на молодых женщин. Вот сейчас говорю с вами, а сам думаю, как бы пригласить в ресторан. И это совсем не шутка.

— Вот что, Александр Степанович. Я очень спешу, поэтому отвечу очень коротко. И тоже не шутя. Вы — прекрасный руководитель, обаятельный мужчина и, говорят, образцовый семьянин. Несмотря на то, что институтские красавицы от вас без ума. А теперь скажите: зачем я вам? Для чего? Для забавы или нового развлечения, чтобы…

Она не договорила. Молодеев резко повернулся и зашагал прочь, в сторону поджидавшего его «Мерседеса». Но, сделав несколько шагов, обернулся и, словно рассуждая, негромко произнес:

— Жаль мне вас. Еще и жить-то не начали, а говорите, как опытная, много повидавшая бабенка.

И быстро пошел дальше. Вероника мгновение стояла неподвижно, потом медленно и нерешительно двинулась за ним, постепенно ускоряя шаг. И почти догнала его. Ей не хватило какой-то секунды, чтобы остановить и сказать ему то, что она хотела. Перед самым ее лицом дверца машины захлопнулась, и «Мерседес», словно застоявшийся конь, рванул с места и помчался в сторону Комсомольского проспекта.

…Все это вихрем пронеслось в ее памяти, едва она увидела вошедшего директора. Вспомнилось даже, как, забрав из садика заплаканную Лизу, она не сразу пошла домой (Игорь опять был в командировке), а долго ходила вокруг дома, что-то рассеянно рассказывая дочери, мысленно упрекая себя за то, что испортила такой необычный вечер.

Между тем «Сам» вошел в бюро и остановился у торца прощального стола, прижимая букет роз к груди, словно маленького ребенка. По его напряженно-сосредоточенному лицу было видно, что он хочет что-то сказать. И все ждали, что он скажет. Но Молодеев молчал, глядя на стоявшую в противоположном конце стола Веронику. И вдруг, по-прежнему не говоря ни слова, подошел к ней, поцеловал руку и вручил цветы.

— Не забывайте нас. Мы вас тоже будем помнить, — грустно сказал он и, опустив голову, быстро вышел.

Позже она не раз вспоминала этот свой последний день в институте, где уже стала своей и где со многими успела подружиться. При этом стараясь воспоминаниями не касаться очень грустной и непонятной сцены прощания с Молодеевым. Но это у нее получалось плохо. Уходящий быстрыми шагами директор словно отпечатался в памяти, снова и снова всплывая перед глазами. И тогда мелькала издевательская мысль: «Ну почему я тогда не остановила его и не попросила остаться? Почему?».

Уже будучи в Полазне, она рассказала Виктору о том, как прощалась с институтом, упомянув о неожиданном визите директора. И испугалась своей откровенности: как бы он чего-нибудь не подумал? Однако муж или действительно не придал этому никакого значения, или сделал вид, что эта подробность его не волнует. И неожиданно рассказал о Молодееве много любопытного, чем еще больше подогрел ее интерес к этому незаурядному человеку.

Оказывается, Молодеев являлся автором уникального изобретения — стыковочного узла, с помощью которого в космосе в свое время успешно состыковались два космических корабля: наш «Союз» и американский «Апполон». Создать такое устройство было очень непросто. В нашем машиностроении и приборостроении, как известно, принята метрическая система измерений (миллиметры, сантиметры), в США — дюймовая (дюймы). И американцы спекульнули на этой трудности, запросив на разработку конструкции запредельно большую сумму и немыслимо большой срок — два года. Согласиться с такими условиями было ни в коем случае нельзя, так как уже через полгода должна была состояться стыковка космических кораблей. И тогда решение этой архисложной задачи было поручено группе конструкторов во главе с Молодеевым, которые блестяще справились с правительственным заданием всего за три месяца, насухо утерев мокрые носы честолюбивым американцам. После успешной космической стыковки авторы узла были отмечены наградами и премиями. Александр Степанович стал кавалером ордена Ленина и лауреатом Государственной премии.

Позже за выполнение особо ответственного задания он получил Ленинскую премию и защитил докторскую диссертацию. Стало ясно, что на пермском небосклоне вспыхнула и засияла необычайно яркая звезда — появился гениальный конструктор мирового уровня. Но… как это нередко бывало в советские времена, из гения решили сделать партийного работника. И вчерашний талантливый конструктор стал первым секретарем Пермского горкома КПСС. А спустя четыре года был избран председателем Пермского облисполкома.

Став вторым человеком в огромной промышленно-сельскохозяйственной области, Молодеев с мальчишечьим задором взялся за новые для него интересные дела. Близкую для него промышленную отрасль он освоил быстро. Сложнее было разобраться с огромным многопрофильным и незнакомым ему сельским хозяйством.

Но и тут он вскоре уже безошибочно отличал рожь от пшеницы, а корову от быка. Все чаще наступая на пятки первому секретарю областного комитета партии пожилому Борису Всеволодовичу Коноплеву, много лет занимавшему этот высокий партийный пост. И когда опытный политик и умный стратег Коноплев увидел в молодом энергичном председателе облисполкома угрозу для своего положения (уходить на «заслуженный отдых» Борис Всеволодович не собирался), он очень тактично и даже корректно избавился от своего соперника, отправив того руководить всего-навсего закрытым институтом. Так бесславно закончилась карьера талантливого конструктора, честного партийца и очень способного хозяйственника.

Позднее Вероника не раз ловила себя на мысли, что ей хочется позвонить Молодееву, чтобы спросить его о каком-нибудь пустяке или хотя бы услышать его ровный красивый баритон. Она даже набирала его прямой, без секретаря, номер (он дал его в тот вечер, когда они подъезжали к детскому садику), но тут же клала трубку.

С годами это желание становилось все слабее. Пока не исчезло совсем. Остались только легкая грусть да память о сильном, красивом и добром человеке, с которым ее свела судьба. Тут же разлучив и не позволив к нему даже приблизиться.


«Советский» Бойченко

Ионесян встретил Виктора на крыльце коттеджа.

— Э, дорогой! Зачем такой грустный? Хотя понимаю: устал, молодая жена, брачная ночь… — быстро заговорил он.

— Замолчи, Гарик! Перестань болтать, — Виктору действительно было не до шуток и пустых разговоров. — А где Мария Ивановна?

— Слушай, до чего же хорошая женщина! Приготовила завтрак, белье, протопила баню. И ушла. Сказала, чтобы мы звонили, если понадобится.

— Она, как всегда, все отлично понимает. Тогда вот что. Сейчас идем в баню, попаримся. Потом за чаем поговорим о твоей поездке в Березники, к калийщикам. Там тебя ждут и, понятно, не с распростертыми объятиями. Вообще-то до этой встречи тебе не помешало бы познакомиться с доцентом политехнического института Георгием Толкачевым. Он — автор уникальной технологии, по которой сейчас бурят скважины в зоне калийных солей. Но не горюй. Познакомишься с ним после Березников. Я помогу вам увидеться. А теперь топаем в баню.

Париться Бойченко любил. В парилку, где от страшной жары плавился, кажется, даже мозг, он делал помногу заходов, поражая друзей и близких способностью держать градус. Ионесян же, оказалось, не парился ни разу в жизни. Поэтому, не представляя, что это такое, храбро залез на самый верх полка. И тут же замер, боясь пошевелиться — раскаленный воздух, словно кипяток, обжег тело, попадая внутрь и мешая дышать. Теряя сознание, Гарик посмотрел на Виктора, взглядом умоляя его вызволить из беды. Но тот, не обращая внимания, плеснул на камни, стряхнул с березового веника лишнюю влагу и прошелся им по волосатой спине друга. Ионесян охнул, закрыл глаза и повалился на доски. Очнулся он в предбаннике. Виктор поливал его холодной водой, подсовывая под нос ватку, смоченную нашатырем.

— Ожил? Ну слава Богу! До чего же вы хлипкий народ, армяне! Не успел согреться, как тут же упал в обморок. Твой земляк, Петросян, из такого же теста. В общем, в парилку ты больше не ходок, — Виктор помог Гарику одеться. Вскоре они сидели на кухне за чаем.

— Начну разговор с вопроса, — Виктор пытливо посмотрел на Гарика. — Кто и зачем послал тебя в Березники?

— Не поверишь, сам Алекперов. Мне позвонил Визяев и сказал, что президент компании хочет встретиться со мной. Для чего, не сообщил, потому что сам не знал. В начале встречи с Вагитом Юсуфовичем мне показалось, что он просто хочет познакомиться со мной. Но позже выяснилось, что президента, который, оказывается, хорошо владеет ситуацией в Березниках, интересовало, почему нас, нефтяников, не пускают бурить в зоне промышленных калийных залежей. И узнав, что я лечу в Пермь, он дал мне задание встретиться с калийщиками и выяснить эти причины.

— Да, задание у тебя… Как в той известной сказке ситуация: налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — без головы останешься.

— Не понимаю, причем тут эта сказка?

— А притом, что даже президенту «Лукойла» нельзя говорить всю правду. Потому что, получив от тебя честную, достоверную информацию, руководство «Лукойла» тут же начнет с калийщиками войну. Воевать будут в московских высоких кабинетах, а головы полетят наши, пермские и полазненские. Говорить неправду — тоже опасно. Рано или поздно она проявится. А это — новые неприятности для нас. Поэтому президенту надо выкладывать, как бы помягче выразиться, …не всю правду.

— Это как?

— А так. Давай порассуждаем. Встретят тебя так, как положено встречать посланца самого Алекперова, — радушно и с почестями. Калийщики это делать умеют. Будут и роскошный товарищеский ужин, и баня, и, возможно, красивые девочки в мини-юбках с длинными ногами. Как вести себя в такой обстановке, ты знаешь лучше меня. Поэтому обойдусь без подсказок. А вот на совещании советую больше молчать и внимательно слушать, а все самое интересное — записывать. Если будешь говорить, то старайся не вступать в споры и побольше задавай вопросов. Так ты больше узнаешь об их истинных намерениях и секретах. А они, в общем-то, известны. Напортачив при разведке и разработке своих месторождений, калийщики уже получили первые «результаты» своей кипучей деятельности: в пластах начались перетоки покровных вод, кое-где стала оседать земная поверхность. Все это через пару лет может закончиться катастрофой — провалами находящихся на поверхности зданий и сооружений, затоплением рудника и даже не одного. А что такое затопление рудника? Это потеря страшно дорогого оборудования стоимостью в сотни миллионов рублей и навсегда загубленные миллиарды тонн сильвинита и карналлита. А это уже покушение на нашу любимую оборонку. Потому что из этих самых калийных солей получают не только очень нужные селу минеральные удобрения, но и твердое топливо для ракет, пороха, калиевую селитру, броню для танков, титан для самолетов. И вот, представь, что провалы поверхности и затопление рудника произошли тогда, когда мы начали бурить свои скважины у них под носом.

— Представил, и что?

— Да на нас тут же повесят всех собак! И никто, поверь, не будет разбираться, отчего и почему это произошло. Скажут: нефтяники со своими скважинами нарушили гидрогеологию пластов. И точка! Попробуй доказать, что ты тут не при чем. Никто и слушать не будет. Поэтому нужно подождать. Совсем немного — года два-три, а может, и меньше. Специалисты утверждают, что первые неприятности у калийщиков появятся уже через год-полтора. И если это произойдет, а все идет, повторяю, к этому, наступит наше время торжествовать. Мол, нас не пускали, а сами что натворили?

— А что нам делать эти год-два?

— Делать вид, что мы рвемся бурить в их кондиционных запасах. Согласовывать точки заложения первых двух-трех скважин, готовить проекты, сметы. Все это согласовывать. На это уйдет время, те же два года. И твой доклад президенту должен быть выдержан в таком же духе. Да, Вагит Юсуфович, технология Толкачева очень надежна, и мы готовы бурить в зоне залегания промышленных запасов калийных солей. Но вначале на «территории» калийщиков надо пробурить две-три опытных скважины, чтобы еще раз убедиться, что мы со своими «дырами-скважинами» не представляем для них угрозы. О том, что это делается для того, чтобы выиграть время и чтобы дождаться, когда у калийщиков начнутся собственные неприятности, президенту, конечно, ни слова! В этом и заключается твоя полуправда. Согласись, что она не наносит никакого вреда компании «Лукойл» и ее престижу. Повторяю: мы просто выжидаем время, когда «Уралкалий» сам окажется в положении «проштрафившегося». Кстати, какое впечатление на тебя произвел Алекперов?

— Хорошее. Спокойный, выдержанный, умеет выслушивать. Профессионал.

— Значит, понравился?

— Что значит «понравился»? Он же не женщина.

— Ну и хорошо. Значит, сработаешься. Алекперов из тех, кто ценит хорошие кадры. Сам начинал с нуля. Быстро собрал очень сильную, высокопрофессиональную команду. Вначале приобрел три нефтегазодобывающих управления — Лангепас, Урай, Когалым. Начальные буквы этих управлений, то есть аббревиатура, составили первую часть названия компании — «ЛУК». К ней добавили слово «ойл», что в переводе, ты знаешь, означает «нефть». Получилось «Лукойл». Позже Вагит Юсуфович купил наш нефтеперерабатывающий комбинат «Пермнефтеоргсинтез», затем Новоуфимский и Волгоградский нефтеперерабатывающие заводы. И пошло-поехало… Сегодня «Лукойл» — известная не только в России, но и во всем нефтяном мире компания, добывающая более 100 миллионов тонн нефти в год. Половину этой нефти «Лукойл» продает за границу, вторую — перерабатывает на своих комбинатах. Так что денег у компании, как грязи в плохую погоду. Хватает и на пополнение миллиардных счетов президента, и на всевозможные «откаты», презентации, роскошные офисы и всякие там уютные гнездышки, вроде местечка «Демидково».

Ты не был в нашем пермском «Лукойле»? Как-нибудь зайди. Ахнешь, увидев всю их роскошь. А ведь когда-то, в 70-х годах, объединение «Пермнефть», добывая 24 миллиона тонн нефти в год, не имело даже собственного здания. Арендовали полтора десятка комнатушек у объединения «Пермэнерго». И ничего, работали, добывали нефти в два раза больше нынешнего «Лукойла». Начальники управлений, если требовалось, сутками не снимали болотные сапоги. Туфли и галстуки надевали только по праздникам и торжественным случаям. А сейчас? Забыли, когда сапоги последний раз носили. Твердого плана сегодня нет ни по бурению, ни по добыче. Отсюда и откровенное вранье, и фальсификация отчетных данных. Можно добыть 120 миллионов тонн, а отчитаться за 100 миллионов. И никто за это не спросит. Государство, отдав за копейки нефтяным магнатам принадлежащие ему подземные кладовые, не сумело обеспечить контроль за их эксплуатацией. В результате, не зная истинного положения дел в нефтяных компаниях, страна довольствуется тем, что перепадает с барских столов зарвавшихся олигархов. Да при этом еще и заискивает, унизительно спрашивая: как вам работается, господа хорошие? Может, вам еще и пошлину уменьшить? Ведь совсем обнищали, дорогие вы наши. Дожили, наука, исследования, техника, оборудование «каменного» века — времен советских 70-х годов… И удивляться тут нечему — львиная доля прибыли идет на фантастические зарплаты и счета руководителей.

— Ну, ты даешь! Тоже мне, нефтяник…

— Да не могу я на все это больше смотреть! Не могу. Генеральный директор пермского «Лукойла» получает в месяц миллион рублей. Это без всяких там добавок и премий. А бурильщик на севере, неделями не видя ни жены, ни детей, пашет за несчастные 15–20 тысяч. Это справедливо? Молчишь? Потому что сказать нечего. А ведь такой перекос легко устранить.

— Как?

— Сделать так, как сделал Лукашенко в своей Белоруси. Там руководитель любого предприятия — хоть большого, хоть мизерного — не может иметь зарплату, превышающую заработок рабочего больше чем в четыре раза.

— Не понял. Или нет, кажется, дошло. То есть зарплата директора не должна быть больше четырех зарплат рабочего. Так?

— Именно так. Хочешь получать больше — получай. Но соответственно поднимай зарплату простому работнику. И этот «баланс» строго контролируется. Нарушил его — полетишь с должности или пойдешь под суд.

— Хорошо. Говоришь, у нас нет никакого контроля за олигархами? А Ходорковский? Поймали и посадили жулика…

— Ну и наивный же ты, Гарик! Ходорковского «сдали» свои же нефтяники. Объединившись, «нефтяные короли» запросто могли его отстоять. Но не сделали этого. Спасая себя, принесли его в жертву. Мол, возьмите коллегу, только отвяжитесь от нас! Президент и отвязался, сделав вид, что поступил по закону. Хотя Ходорковский украл не больше своих собратьев по бизнесу. Просто он был опасен как один из самых сильных претендентов на президентский пост. Молодой, грамотный бизнесмен, яркая, волевая личность. Ни один из нынешних руководителей страны ему и в подметки не годится.

— Ладно. Допустим, я премьер или даже президент. Решил установить жесткий контроль за деятельностью нефтяных компаний. Скажи, с чего я должен начать?

— Говорю абсолютно честно — не знаю. Но уж только не с налоговых гонений. Налоговики, как борзые, только пугают, заставляя нефтяников еще тщательнее маскировать воровские ходы. Думаю, надо начать с учета. Заставлять компании отчитываться за каждую добытую тонну нефти, кубометр газа, естественно, организовав их строжайший учет. Может быть, создать для этого специальные контрольные службы с широкими полномочиями. Бояться новых затрат не надо, они окупятся. Потому что появятся новые миллионы тонн нефти и миллиарды кубометров газа, которые раньше не учитывались, так как разворовывались, увеличивая и без того баснословные барыши «хозяев». Теперь эти деньги пойдут туда, куда надо, то есть в казну.

В свое время я дружил с теперь уже бывшим инструктором нефтяного отдела обкома партии. С его слов знаю, как жестко обком контролировал работу нефтяников. Едва утром инструктор появлялся в отделе, раздавался телефонный звонок. Это главный диспетчер отделения «Пермнефть» докладывал, как оно сработало за прошедшие сутки. Сколько пробурено скважин и добыто нефти, сколько ее откачано нефтепроводному управлению и сдано на нефтеперерабатывающий комбинат. Комбинат тут же отчитывался, сообщая, сколько и что в результате переработки получено из этой нефти — бензина, солярки, мазута.

Схимичить, что-то спрятать, утаить или, наоборот, добавить ради выполнения плана при таком многоступенчатом контроле было невозможно. Да никто и не пытался это сделать. Знали — тут же схлопочешь по партийной линии или даже снимут с работы. Да и совесть у начальников была не та, что у нынешних. Служили-то стране, государству, а не прислуживали господам олигархам. Кстати, через считанные минуты полученная из объединения сводка лежала на столе у секретаря обкома по промышленности, а чуть позже и у «самого» — Бориса Всеволодовича Коноплева, первого секретаря обкома партии. То есть ситуацией с бурением, добычей, переработкой нефти владели первые лица области.

А сейчас? Спроси хоть у губернатора, хоть у премьера правительства края, сколько нефти в сутки или за месяц добывает «Лукойл». Думаешь, скажут? Да они об этом и понятия не имеют. А ведь кроме «Лукойла» есть еще куча всяких нефтедобывающих компаний — дочек, вроде «Уралойла», «Камаойла», о существовании которых губернаторские чиновники и слыхом не слыхивали. Вот такая она, нынешняя власть. Сегодня, демонстрируя деловитость и озабоченность, поковырял ботинком асфальт, завтра слетал к семье и деткам в Швейцарию, послезавтра отправился отдыхать в Китай. А тут и командировочка веселая поспела — в Америку или в какую-нибудь Бразилию. Оказывается, чужеземцы интересуются, как мы умудрились докатиться до такой жизни, когда, имея все, не имеем ничего. И ведь едут! Что-то там бормочут на всевозможных кворумах, даже не подозревая, что никто их за серьезных людей не считает.

— Да, не любишь ты нынешнюю власть…

— А за что ее любить? За то, что еще не все разворовали? Или за то, что еще воздухом дают бесплатно дышать?

— Подожди, дай договорить. Верно, сегодняшних высоких чиновников не то что любить, а уважать не за что. Но как от них избавиться? Сами-то, добровольно, они со своих тепленьких мест не уйдут.

— Уйдут, и еще как! Даже побегут.

— Интересно, кто же их прогонит? Или вдруг совесть у них проснется?

— Совесть не проснется, потому что ее у них нет. А чтобы они испарились из своих кабинетов, надо создать им такие же условия, в каких живут обычные российские граждане. Во-первых, выселить из роскошных особняков, поселив в обычные «хрущевки». Лишить персональных «мерсов», пусть померзнут в скрипучих переполненных трамваях и троллейбусах. И наконец, посадить на рядовую зарплату в 10–20 тысяч рублей в месяц. Все. Повторяю, начальники побегут, как крысы с тонущего корабля. Никто из них не захочет жить и работать на общих основаниях, без привычных льгот и привилегий.

— И ты веришь, что найдется такой человек, который объявит войну этим чинушам?

— Конечно, не верю. Нет такого человека. По крайней мере сегодня. Может, завтра появится.

— Дай-то Бог! А теперь давай закончим этот разговор. Какой-то он получился невеселый, даже тяжелый.

— Зато честный. Извини, но очень уж хочу выговориться. Ты, Гарик, какого года рождения? Шестьдесят шестого? Сейчас две тысячи пятый. Значит, тебе тридцать девять лет. Полжизни, считай, уже прожил. И чуть захватил советское время. Значит, можешь сравнивать, какое время лучше — то или сегодняшнее.

— Конечно, могу. Помню и голые прилавки магазинов, и диктаторов этих, полуживых и полуграмотных секретарей цэка и обкомов. И как нас в пионерском лагере строем водили в столовую и купаться, тоже не забыл.

— Выходит, не понравилась тебе советская система? А в ней, между прочим, было немало хорошего. Например, бесплатные образование и медицина. Сейчас за обучение в институте надо выложить четверть миллиона. А где их взять простому человеку? Поэтому вузы забиты тупыми оболтусами, детками денежных папаш, которые, став инженерами, не знают даже формулу площади круга. Эта же нелюбимая тобой система построила все, на чем держится наше огромное стареющее хозяйство — заводы, фабрики, шахты, нефтяные и газовые промыслы. А что создали твои правители-единороссы? Офисы и супермаркеты, ларьки с киосками? Да и то не на свои, а на ворованные деньги. И еще. Тебе не понравились тогдашние секретари ЦК и обкомов. Полуживые и полуграмотные, как ты говоришь. А когда им было за здоровьем следить и учиться? Они то воевали, то ГЭСы строили. Или комбинаты. Тот же «Пермнефтеоргсинтез», например, или «Уралкалий». И вкалывали до последнего, пока были живы. И последнее, про диктатуру советскую. Что плохого в ней, если она обязывает уважать закон, соблюдать порядок и демократию? Кстати, в те времена в Верховном Совете заседали и рабочие, и колхозники, были там и интеллигенты. Те, кто хоть как-то защищал простой народ. А кто сейчас протирает штаны в Совете Федерации и Государственной Думе? Краснобаи-политики, неудавшиеся мэры, бывшие губернаторы, бизнесмены, которые плевать хотели на какую-нибудь учительницу Валентину Николаевну и бурильщика дядю Мишу с их нищими зарплатами. А про пионерский строй вот что скажу. Я и октябренком был, и пионером. Потом и комсомольский билет носил, и партийный. Строем ходил, на собраниях всяких часы высиживал, иногда выговоры схватывал. И до сих пор благодарю судьбу за то, что провела меня, будто за руку, через эту систему воспитания, не позволив стать преступником или бродягой. Сейчас нет ни октябрят, ни пионеров, ни комсомола. И что мы получили взамен? А вот что. Говорю по памяти то, что вычитал в одной правдивой статье. Сегодня пятая часть нашего детского и подросткового населения, а это около 4 миллионов человек, — беспризорники и неучи. Такое же положение было …в 1918 году, когда царствовали разруха и голод, шла Гражданская война. В стране миллионы детей-инвалидов. Детская и подростковая преступность за последние годы выросла в 15 раз! Каждый четвертый подросток совершил преступление, находясь в нетрезвом состоянии. Пятьдесят тысяч детей, юношей и девушек сидят в 60 колониях… Вот такая подрастает смена. Малограмотная, пьющая и жестокая. И винить в этом надо только нас самих. Дети и подростки вдруг стали не нужны никому. Родители решили, что их воспитанием должна заниматься школа. В школе считают, что это обязанность родителей. Вот и растет без присмотра этот никому не нужный сорняк в подвалах и подворотнях. В советские времена такое было исключено. Пошел в школу — тут же вступаешь в октябрята, чуть подрос — надеваешь пионерский галстук, появился пух на щеках — вступаешь в комсомол. Ребенка передавали из рук в руки, как эстафетную палочку, не спуская с него глаз. Вот так, дорогой Гарик Робертович. Между прочим, те ребята были намного крепче нынешних хлюпиков, пьяниц и наркоманов. В армию попадали настоящие атлеты. Это я в ответ на твое замечание по поводу голых прилавков. Да, такого изобилия, как сейчас, от которого рябит в глазах, не было. Но с голоду не умирали, детей выкармливали и Новый год или день рождения без бутылки шампанского, яблок и конфет не встречали…

— Ну ты даешь, Виктор, — наконец подал голос Ионесян. Все это время, пока Бойченко произносил свою гневную тираду, он не проронил ни слова. Его, еще не старого, вполне современного человека, знавшего о советских годах лишь понаслышке и по учебникам, поразила убежденность друга в правильности и справедливости «той» жизни, которую он, вопреки другу, считал унизительной, диктаторской, лишенной свободы и несправедливой.

— Вот уж не думал, что ты такой горячий защитник скомпрометировавшей себя советско-партийной системы, — словно рассуждая, задумчиво произнес он, глядя на Виктора.

— Да пойми же ты, ученая твоя голова! Я, как и ты, считаю ту, прошлую мораль, принципы, порядки и законы устаревшими, ограничивающими свободу человека. Но, согласись, в этом не самом демократическом строе было немало хорошего. А мы это хорошее будто ребеночка вместе с водой из ванны выплеснули. Вот один пример. Как раньше готовили кадры? А так — их терпеливо растили. Окончив институт, ты начинал помощником мастера, потом работал мастером, дальше — ты уже старший мастер, заместитель начальника цеха, начальник цеха, заместитель главного инженера, главный инженер и наконец — генеральный директор. И, шагая по этим должностным ступенькам, человек рос не только как специалист и руководитель, он учился и совершенствовался как личность. То есть осваивал то, что должен знать и уметь современный человек и начальник: правила приличного поведения в обществе, грамотный разговорный стиль, умение красиво и модно одеваться, правильно завязывать и носить галстук. Со временем благодаря книгам и театру он начинал разбираться в искусстве и литературе. В результате такого последовательного роста получался сплав хорошего специалиста и образованного человека.

Кстати, перспективные руководители, работники обкомов и ЦК, как правило, проходили подготовку еще и в академиях и на специальных курсах, куда случайному человеку дорога была заказана. А сейчас? Выиграл за деньги выборы, скажем в Госдуму, и каким был, таким и плюхнулся в депутатское кресло. С природным тупым интеллектом и всеми дурными замашками и вкусами заурядного торгаша или бездарного политика. Да что говорить, толпы жириновских и им подобных ты сам каждый день видишь по телевизору. Ну все. Надо, наверное, обоим отдохнуть и хорошенько выспаться. Тебе чуть свет — в любимые Березники, мне — на буровые. А за мои гневные рулады — извини. Давно искал случая выговориться, и тут ты, на свою беду, попался. Уж извини.

Виктор подошел к Гарику, крепко обнял его.

— Пусть хоть у тебя все в жизни будет хорошо… с этой властью.

Пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись. Вскоре из комнаты, в которой скрылся Ионесян, послышался сочный храп. «Ну дает! Только расстались, а он уже сны смотрит. Вот она — молодость!» — с легкой грустью подумал Виктор. Чувствуя, что не уснет, он накинул поверх тренировочного костюма, который был на нем, кожаную куртку и, стараясь не шуметь, вышел на веранду.