Митрополита Филарета Матери-Церкви на различных поприщах архипастырской деятельности. Особытиях церковной жизни, организатором и участником которых Господь благословил быть владыке Филарету, читатель узнает из непосредственных рассказ
| Вид материала | Рассказ |
- Доклад Митрополита Минского и Слуцкого Филарета, 564.75kb.
- Рассказ матери «Мой сын Далай-Лама. Рассказ матери», 1347.95kb.
- Очерки церковной смуты, 4034.07kb.
- История русской церкви в период совершенной зависимости ее от константинопольского, 6213.38kb.
- По благословению Митрополита Минского и Слуцкого филарета, Патриаршего Экзарха всея, 72.23kb.
- Традиции и особенности церковной архитектуры Украины в период первосвятительского служения, 263.18kb.
- 1. Охоббитах Рассказ у нас пойдет в особенности о хоббитах, и любознательный читатель, 12983.83kb.
- Веции, побудил автора написать эту книгу, из которой читатель узнает о сенсациях подлинных, 2240kb.
- 1. Частичная стабилизация церковной и государственной жизни при царе Феодоре Иоанновиче, 95.62kb.
- Братья и сестры! Многие из вас задают мне вопросы по поводу происходящего сближения, 148.04kb.
В середине сентября 1942 года начались занятия на курсах в «Соколе» (это был второй учебный год военного периода). В музыкальной школе училища консерватории уроки с детьми тоже начали возрождаться, по мере возвращения прежних учащихся, а также и с поступающими вновь. В училище сделать это было легче, так как оно официально не эвакуировалось; занятия в нем продолжались и в первый год войны с оставшимися в Москве студентами.
13 сентября я провел на курсах первое занятие в теоретических группах, а в школе училища начал уроки 14 сентября. Там организовалась пока одна группа, вследствие этого возрастной состав в ней оказался неравномерным — от 7 до 13 лет...
26 сентября исполнилось 16 лет со дня нашей свадьбы — почти половина жизни. «Все эти годы мы работали, порой терпели лишения, надеясь, что наши труды приведут к более обеспеченной и спокойной жизни... вот и привели!..» — такая «минорная» нотка нет-нет, да и проглядывает в записях моего дневника того времени. Это, разумеется, понятно, если принять во внимание, что нервы находились тогда в постоянном напряжении.
Заботы о завтрашнем дне неотступно держали людей в тисках... Хотя мои огородные труды дали к осени ощутимые результаты, однако этого было недостаточно, чтобы растянуть запасы овощей и картофеля на осень и зиму.
Поэтому в декабре я предпринял поездку в колхоз «Сенницы» за продуктами, причитавшимися Оле в счет ее трудодней, которые она провела там на работах минувшим летом.
Предварительно я запросил об этом правление колхоза. Получив от них подтверждение и справку с расчетом полагавшихся ей продуктов за одиннадцать трудодней, я обратился в органы милиции за пропуском на выезд из Москвы. 15 декабря я тронулся в путь.
Поездка в основном удалась, но одному, разумеется, было трудно пускаться в такую дорогу. От станции Озёры до Сенниц надо было идти пешком в неизвестном для меня направлении, а это примерно километров десять. Поезд пришел в Озёры около двенадцати часов ночи. Согласно комендантскому часу, с вокзала можно было выйти только в 5 часов утра. Было еще совершенно темно. Ориентироваться мне помогли редко встречавшиеся люди.
Предварительно надо было пересечь наискось плохо замерзшую Оку. Перед этим несколько дней была оттепель. Единственным «транспортным средством» у меня были легкие детские саночки, которые я захватил для предназначавшегося по трудодням «фуража». К счастью, к утру погода прояснилась, начало довольно сильно подмораживать, и идти стало легче.
Когда я спустился с берега к реке, то увидел, что с противоположной стороны мне навстречу едут розвальни, которые трусцой тянет деревенская лошадка. Это обстоятельство придало мне смелости, и я уверенно пошел по проторенной дороге через Оку. На противоположном берегу дорога углублялась в довольно густой лес. Было еще темно, и я старался держаться дороги, чтобы не сбиться с пути.
Выйдя в поле, я увидел вдалеке селенье. Им оказалась небольшая деревня, стоявшая на пути в Сенницы. Пройдя еще некоторое расстояние, я увидел очертания села, располагавшегося в излучине Оки. Добравшись до цели, я сразу направился в правление колхоза.
Председатель встретил меня довольно приветливо, сделал расчет, написал направление кладовщику и дал указание одной одинокой крестьянке приютить меня для отдыха. В Сенницах я провел два дня. На следующий день по приезде я походил по прилегавшим селениям с целью кое-что обменять на муку или зерно в дополнение к полученному в колхозе. Из районного почтового отделения я телеграфировал домой, сообщив о моем благополучном прибытии и о дне моего возвращения.
В Москву я вернулся утром 19 декабря. На вокзале меня встретил Владимир Фёдорович (брат Александры Фёдоровны) и помог мне добраться с поклажей домой. По приезде я сразу лег в постель и отдыхал почти целые сутки.
В начале зимы 1942 года произошел решающий перелом в военных действиях на Украинском фронте. 19 ноября началось генеральное наступление наших войск под Сталинградом. Эта операция была тщательно подготовлена Верховным главнокомандованием и завершилась 2 февраля 1943 года сокрушительным разгромом немецких войск, сосредоточившихся как под Сталинградом, так и на подступах к этому району. Там были окружены 22 дивизии, в среднем 300 000 человек, из которых 91 000 была взята в плен, а большее число — уничтожено. В числе пленных было 24 генерала, 2000 с лишним офицеров во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом. Победа под Сталинградом имела историческое значение! Этой зимой исполнится 40 лет со дня славной героической эпопеи...
После зимних каникул в училище у меня стало уже 4 группы сольфеджио. С учениками по фортепиано я занимался у себя дома или же у них на квартирах, так как на курсах стоял холод и запустение. В этот период Консисторум почти забросил руководство курсами, находясь в постоянных концертных поездках. Это, разумеется, ему было выгодно, и он заботился о своем благополучии больше, чем о служебных обязанностях. Со второго полугодия я отказался от заведования учебной частью на курсах, оставив лишь педагогическую нагрузку. Устал и потерял всякий интерес к тому, чтобы бесплодно тянуть эту лямку. Приятно работать, когда сознаешь, что твой труд приносит пользу, а здесь надо было затыкать прорехи за теми, кто бездумно наносил вред всему учебному процессу...
В то время я предполагал, что, когда обстановка прояснится, то для меня будет целесообразнее вернуться на основную работу в училище консерватории, а совместительство взять в более удобном районе и в более благоприятных для работы обстоятельствах.
По инициативе Валентины Александровны Ильиной в марте 1943 года у меня состоялись переговоры с директором музыкальной школы Бауманского района Лидией Михайловной Фёдоровой, которая предложила мне заведование учебной частью школы и педагогическую работу по моему усмотрению. Я поставил перед ней ряд своих условий, с которыми она согласилась. Но мне казалось тогда, что все это закончится опять одними разговорами, как это было осенью и зимой в прошлом учебном году.
16 марта я вновь встретился с Фёдоровой. Консисторум оказался все-таки непорядочным человеком: наговорил Каретникову, что я якобы не справился с работой на курсах и поэтому ушел в отставку! Он сам палец о палец не ударил для дела, но свалил вину за развал работы с больной головы на здоровую. Многое я бы мог привести здесь в свидетельство правдивости моих слов, но — дело прошлое...
Чтобы закончить рассказ о переходе на работу в детскую музыкальную школу Бауманского района, скажу, что 21 марта Валентина Александровна сообщила мне, что приказ по школе уже есть, и Фёдорова просит меня срочно к ней зайти. На другой день утром я был у Фёдоровой; она сказала мне, что все наши условия остаются в силе и что она ждет от меня окончательного «да».
Отдел учебных заведений в лице Каретникова обещал не вмешиваться в дела школ и дал директорам полную власть действовать по их усмотрению. Я условился с Лидией Михайловной, что 24 марта мы встретимся уже в школе на Ново-Басманной улице в 5.30 дня. Я предполагал более конкретно согласовать все вопросы на месте. С одной стороны, думал я, может быть, сейчас и не время браться за это дело, а с другой — надо было закрепиться здесь, так как с осени я решил уйти с курсов в «Соколе».
25 марта исполнилось два года с тех пор, как в зале Дома ученых был мой хоровой концерт. Я всегда вспоминаю этот день с особым, теплым чувством удовлетворения и грусти. Это была «лебединая песня» моей работы в музыкальной школе Советского района. Я очень любил эту школу. В свою работу там я вложил много посильного труда, опыта и знаний. Теперь надо будет привыкать к новой обстановке, новым людям, налаживать с ними товарищеские отношения и в то же время устанавливать привычный для меня порядок учебной работы.
Здесь я отклонюсь ненадолго в сторону семейных дел.
21 марта Кирюше исполнилось 6 лет. Как жаль, что нельзя было отметить этот день по-настоящему! Последнее время он стал заниматься на фортепиано лучше, многое стал понимать, и я надеялся, что в дальнейшем он будет продвигаться хорошо.
В начале апреля заболела воспалением легких мама Александры Фёдоровны — Анна Павловна. Первое время болезнь протекала нормально, но 11 апреля наступило резкое ослабление сердечной деятельности и легкий паралич. Снизить температуру не удавалось, организм ослаб за эти годы и не мог бороться. 14 апреля врачи констатировали безнадежность ее состояния. Больная пищи принимать не могла и в сознание почти не приходила. 16 апреля в 3 часа 10 минут она скончалась. Я стоял у ее постели с врачем Фёдоровой, которая пришла за несколько минут до смерти.
19 апреля состоялись похороны Анны Павловны. Отпевали ее в храме на Якиманке, а похоронили на Даниловском кладбище, там, где был похоронен наш сын Шурик. На поминки собрались все родные. Из посторонних были только Алексеевы и Павловы.
29 апреля Шура «дебютировала» в хоре у Константина Селивестровича Алексеева. Я радовался этому обстоятельству. До сих пор она не могла работать по той причине, что хозяйственные заботы военного времени и домашние условия нашей семьи не давали ей этой возможности. Теперь она могла хоть немного отвлечься от постоянной суеты, и к тому же не без пользы.
Весна в 1943 году была ранняя. 25 апреля, в первый день Пасхи, на улице было тепло, как летом. Лопнули почки на тополях, пробивалась зелень. Накануне мы с Олечкой были за заутреней на Якиманке, храм был полон народу. Простояли четыре часа. Я получил большое удовлетворение. Дома хорошо и спокойно. Не столе было чем отметить праздник: хотя и скудно, но все же не как обычно.
После праздника начал свою «огородную кампанию». Получил разрешение вскопать небольшой участок на прилегающем с тыла к нашему дому дворе (во время налетов было дано указание разобрать все деревянные заборы внутри дворов). Вскопанный участок я огородил железными брусьями и проволокой. Земля здесь оказалась плодородной, благодаря тому что в свое время, когда был забор, сюда сваливали мусор и выливали помои. Вот все это и перепрело.
Свой прошлогодний огород на нашем дворе я тоже возобновил и этим в городе ограничился. В пригородах же оставил за собой участок в Соколе и в Домодедове — участок Анастасии Фёдоровны площадью в 290 квадратных метров, который надо было обработать. Я ездил туда несколько раз: с Василием Степановичем, Татой и два раза с Олей и Кирюшей, который замечательно помог мне убрать дерн, а последний раз сам сажал картофель...
24 мая, в день его именин, было очень прискорбно, что нельзя было отметить эту дату, как бывало прежде, но он стойко переносил все лишения.
По окончании учебного года, 8 июля, Оля уехала по направлению техникума работать в совхоз в Барыбино, который находился в 20 километрах от станции. Она писала нам несколько раз и звала меня приехать. Но по прошествии некоторого времени известила, что больна, и просила вызвать ее телеграммой. А через день приехала сама. Условия для работы там оказались плохими. К этому времени Шура начала работать в Бауманской музыкальной школе в должности секретаря учебной части. В мае я прошел очередное обследование во ВТЭКе: подтвердили II группу инвалидности, а в июле прошел военную перерегистрацию в Краснопресненском военкомате. Оставили ту же статью, которую дали в последний раз, по новому приказу расписания болезней, и выдали новый билет.
* * *
22 июня 1943 года исполнилось два года войны. В этот день в Елохове совершался торжественный молебен о победе. Присутствовали представители дипломатического корпуса, служило все духовенство Москвы. Провозглашалось «многолетие» победоносному воинству и Верховному главнокомандующему. Вот как оборачивались события!
В сообщении Информбюро по итогам войны за два года говорилось, что победа над Германией возможна лишь при условии открытия второго фронта. А союзники пока только бомбят Сицилию, Сардинию и юг Италии. Достается главным образом портам и аэродромам. Хотя города тоже были под угрозой.
Теперь я вернусь к моей работе за прошедшее время. В этом учебном году занятия проходили, как и в прошлом году, почти все лето с небольшим перерывом в августе. 28 апреля Дзержинские курсы (где директором была Ахманова) давали концерт в госпитале МОКИ. Явка детей в мой хор была хорошая — всего 70 человек. Пели вполне удовлетворительно. К сожалению, у меня не сохранились программы этого периода.
Таким образом, одно дело я сбросил с плеч. Ахманова дала мне отпуск с 15 мая. 4 мая вечером было прослушивание программы к майскому концерту на курсах в «Соколе». На нем играли мои ученики Тверская и Савельев; они прошли во 2-й тур.
9 мая там же была репетиция хора, а 21 мая — зачет моего класса фортепиано. В теоретических группах училища я провел зачеты в середине июня. Впечатление от успехов было среднее из-за того, что группы были смешаны в возрастном отношении. Занятия здесь продолжались до 1 августа.
В Бауманской музыкальной школе экзамены проходили в течение недели, начиная с 19 июля. Говорил с Фёдоровой о хоровых отделениях; она поддержала меня в этом вопросе. В то время у меня возникала мысль об объединении всех хоров, которыми я занимался, для того, чтобы подготовить программу открытого концерта на тему «Русская детская хоровая литература». Я считал, что это было бы созвучно переживаемому моменту, отвечало бы патриотическому чувству исполнителей и слушателей.
Поэтому я колебался, оставлять ли мне совсем работу в «Соколе» или сохранить только хор? 4 августа в Бауманской школе состоялся педагогический совет, на котором мы подвели итоги проделанной работы за прошедший период с момента ее открытия (апрель–июль 1943 года). После совета был товарищеский чай. Мы с Шурой принесли овощей с нашего огорода для винегрета. Было очень скромно, но в то же время приятно, Шура совсем вошла в свою новую роль. Многие преподаватели выражали ей свою симпатию...
5 августа я записал Кирюшу в школу, а 16 августа ему привили оспу для представления справки в школу. Он поступил учиться в 1 класс школы № 557 для мальчиков в Спасоналивковском переулке. 1 сентября Кирюша переступил порог школы и принял «боевое крещение».
В тот год занятия начались с 1 сентября только в 1–4 классах, а в старших классах — позднее. В музыкальных школах занятия начались с 15 сентября.
В описываемый период времени я был занят составлением программы по сольфеджио для семи классов музыкальной школы. Параллельно со мной Владимир Вениаминович Хвостенко составлял программу по элементарной теории музыки.
16 августа состоялась конференция педагогов Московских музыкальных школ; доклад делал Каретников. Я, к моему удивлению, получил благодарность от Комитета по делам искусств за работу. Это постаралась Ахманова (директор Дзержинских курсов общего музыкального образования).
«Теперь надо взяться за работу в Бауманской музыкальной школе» — так записал я в своем дневнике, размышляя об этом факте. И в этой части моих воспоминаний я приведу несколько характерных отрывков из моих записей в дневнике. Как и всегда, они касаются разных сторон жизни, но последние соседствуют по времени:
«5 сентября 1943 года Кирюша уже школьник, Шура познакомилась с их классным руководителем, провожает Киру в школу, бывает на переменах, наблюдает за завтраками и дисциплиной.
12 сентября. Наступление наших войск по всему фронту развивается весьма успешно. А самое эффектное — это то, что Италия безоговорочно капитулировала на предложенных ей условиях. Итальянский флот пришел в порты, занятые союзниками. Итальянским войскам приказано сопротивляться немцам. Иран объявил войну Германии...
17 сентября. Начались занятия в Бауманской школе. Пока все идет довольно благополучно, хотя мы поставлены в трудные условия из-за того, что не знаем смен старых учащихся, которые начнут занятия в общеобразовательной школе с 1 октября.
20 сентября. У Кирюши в школе дела идут как будто хорошо, а завтра у него первый урок по фортепиано с Екатериной Григорьевной Ивановой: он поступил к нам в школу.
25 сентября. Салют о взятии Смоленска и Рославля застал меня в дунайской школе. Я вернулся оттуда поздно.
13 октября, среда. За прошедшие две недели наши войска подошли к Днепру, взяв Кременчуг и все мелкие города на пути к Киеву. После некоторой паузы началось форсирование Днепра в трех местах. Сейчас идет расширение предмостных территорий на правом берегу реки...».
6 ноября был взят штурмом Киев. Известие об этом я услышал по радио в тот момент, когда навещал в госпитале раненого племянника — Ваню Афанасьева. До этого я получил от сестры Муси две телеграммы и письма, в которых она сообщала мне о гибели ее старшего сына Госи (Георгия), скончавшегося от тяжелого ранения в прифронтовом госпитале, и о ранении Вани, находящегося у нас в Москве.
7 ноября утром Муся приехала из Ярославля, и мы отправились с ней в госпиталь. Там мы хлопотали о вывозе раненого в Ярославль на излечение. Получили согласие начальника госпиталя и управления, ведающего эвакуацией раненых из Москвы.
11 ноября я их проводил на поезд в Ярославль. Ваня имел тяжелое ранение правого предплечья с повреждением лучевой кости и поражением связок и нервной системы. Врачи обещали медленное выздоровление, но не до полного восстановления двигательных способностей руки.
В декабре мы все болели гриппом. У Кирочки было осложнение на дыхательные пути и носоглотку, он долго лежал в постели. Новый год встретили более чем скромно. А Рождество прошло удачно, как и всегда — неожиданно повезло!
1944 год
В дневнике за 15 января я записал: «Может быть, 13 января станет исторической датой в моей жизни и работе». Что же произошло?
При разговоре с Н.Н. Ремизовым, который в эти годы был начальником отдела учебных заведений управления по делам искусств Мосгорисполкома, случайно при обсуждении школьных дел я обмолвился о хоровых отделениях и встретил с его стороны весьма доброжелательное участие в этом вопросе. Он предложил мне, не обращаясь к вышестоящим организациям, начать подготовку к открытию хорового отделения у нас в школе. Проект учебного плана хорового отделения был обсужден на совещании в Отделе учебных заведений, и я еще раз получил санкцию от Н.Н. Ремизова начать подготовку к открытию отделения, с тем чтобы с 1 февраля можно было приступить к занятиям.
«Что-то будет? — писал я в дневнике. — И больно и сладко. Мне просто не верится! Неужели совершается то, о чем я мечтал в течение многих лет?»
Занятия в хоровом отделении начались 13 февраля, ровно через месяц после первого разговора с Н.Н. Ремизовым. Начальный контингент группы состоял из 20 человек. Среди них было значительное число учащихся с хорошими голосами. Весной я предполагал показать свою работу.
В этот период времени на двух совещаниях в Комитете я защищал составленную мной программу общего курса сольфеджио и элементарной теории для музыкальных школ. Было много замечаний по существу и не по существу (Гольденберг, Дубовский). «Придется все же, наверное, переделывать ее», — подумал я тогда.
В марте–апреле в Бауманской музыкальной школе шла подготовка к годовому отчетному концерту: 24 марта прослушивали скрипачей и виолончелистов, а 25 марта — пианистов. Работать с Фёдоровой оказалось тоже трудновато: хорошие качества ее натуры заслоняла женская безалаберность, суетливость и бесплановость в работе — то, что в нашем деле, да и вообще в работе — бич.
30 марта я провел первую объединенную репетицию с общим хором. Перед этим я разослал повестки с намерением привлечь внимание родителей к мероприятию.
30 апреля в Малом зале консерватории состоялся отчетный концерт Бауманской музыкальной школы как рапорт о работе за этот первый полный учебный год в период Отечественной войны. Концерт прошел успешно.
В течение весны Лилия Михайловна была занята открытием Ленинской музыкальной школы № 2, в которой она была директором до войны. С ней собирались уйти туда на основную работу некоторые наши преподаватели, работавшие там с ней в прошлом. Я опасался, как бы не развалили они нашего нового дела. Бауманскую школу Л.М. поручили в свое время охранять в период консервации, поэтому она и оказалась во главе ее руководства.
«Кто же будет теперь у нас? — размышлял я. — Не хотелось бы посторонних людей... Мое хоровое отделение буду отстаивать зубами!»
В музыкальной школе училища консерватории тоже шла подготовка к открытому концерту. Первую хоровую репетицию я там провел 29 марта. В моих дневниковых записях того времени сохранилось любопытное свидетельство, кратко подытоживающее военное положение в период середины лета 1944 года. Кроме того, запись, касающаяся окончания 1943/44 учебного года. Я процитирую их:
«26 июля 1944 года. За этот период времени произошло очень много событий в политике и войне. Постараюсь припомнить. Наше зимнее наступление приостановилось в начале апреля. Граница фронта к этому времени проходила примерно от Нарвы, которая осталась в полукольце, к Пскову, который тоже частично огибался нашей линией, далее к подступам на Витебск, Оршу, Могилев. На Украине оставались у немцев Ковель, Львов, Станислав; на юге — Кишинев и южная часть Бессарабии. Летняя кампания союзной коалиции началась с наступления в Италии. Это было в конце апреля или начале мая. 3 июня был взят Рим. А в ночь на 6 июня союзные войска произвели беспримерный в истории войн десант на французское побережье со стороны Англии. В операции по высадке войск одновременно принимало участие свыше четырех тысяч кораблей, не считая мелких судов. Первая линия авиационных сил тоже была огромна. Высадку производили образцово в смысле ее организации и точного выполнения, по плану, разработанному генералом Эйзенхауэром, возглавлявшим всю эту тщательно подготовленную им операцию.
Летняя кампания на наших фронтах началась в десятых числах июня с удара на Карельском перешейке, где было преодолено четыре линии фронтовых укреплений так называемой «Линии Маннергейма». Буквально через несколько дней был взят Выборг. Затем Карельский фронт двинулся между Ладожским и Онежским озерами. Там была форсирована река Свирь и вскоре взят Петрозаводск. Здесь наши войска дошли до Финской границы.
За Ленинградским и Карельским фронтами, начиная с 23 июня, двинулись Прибалтийский и Белорусские фронты. К настоящему времени, включая и первый Украинский фронт, наши части находятся в Польше, подходят к Варшаве и Балтийскому морю в направлении к Мемелю и вплотную —
к Карпатам за Львовом.
Вчера был исключительный день в отношении успехов. Пять раз салюты возвещали о новых победах: Белосток, Станислав, Двинск, Режица, Львов, Шяуляй. В Польше образован Польский комитет национального освобождения, назначенный декретом Краевой Рады Народовой, находящейся в Варшаве в подполье. Ее представители были у нас и посетили польские военные части.
23 июня в Берлине было совершено покушение на Гитлера, но он остался невредим и сейчас расправляется с заговорщиками...»
* * *
В школах шли каникулы. Последнее время я продолжал работу над программой по сольфеджио и элементарной теории для музыкальных школ. В конце июля сдал ее в ГУУЗ (Главное управление учебных заведений) Министерства культуры СССР. На очереди были хоровые программы: для общего хора и хорового отделения. С руководством в Бауманской школе ничего к этому времени еще не было выяснено.
Ленинская музыкальная школа № 2 пока не была открыта. Ближе к осени Л.М. Фёдорова сообщила мне, что Ленинская школа № 2 открывается с 1 сентября и что она возвращается к ее руководству, а на пост директора Бауманской музыкальной школы она выдвинула мою кандидатуру. Через некоторое время меня пригласили в отдел кадров Управления по делам искусств Мосгорисполкома. При мне просмотрели мою анкету, имевшуюся у них в делах, задали несколько малосущественных вопросов (для проформы) и отпустили «с миром».
Приказом управления с 1 октября 1944 года я назначался директором музыкальной школы Бауманского района. Таким образом, с этого времени я стал работать в Бауманской музыкальной школе уже в новом качестве.
Переход некоторых преподавателей из нашей школы в Ленинскую № 2 в целом не пошатнул работы. Часть из них первое время совмещала работу. В то же время в Москву стали возвращаться из эвакуации преподаватели-москвичи и пытались устраиваться на работу в существовавшие к тому времени школы. Из числа вернувшихся в наш коллектив включились преподаватели со значительным стажем работы.
В связи с моим назначением на должность директора школы Шуре пришлось перейти на другую работу. Лидия Михайловна предложила ей взять на себя обязанности секретаря в Ленинской школе. Для нее это было, пожалуй, более подходящим в том отношении, что от дома ей было ближе: школа помещалась на Москворецкой набережной в помещении общеобразовательной школы, почти рядом с Большим Каменным мостом.
Заведование учебной частью я передал, по рекомендации отдела, Нине Александровне Цветковой. В таких условиях мы начали новый учебный год.
Директорство в музыкальной школе Бауманского района отнимало у меня много времени. Занятость там можно было бы свести до минимума, но не при тех условиях, в которых приходилось работать в тот период. Помещений в школе было мало, отопление печное, дров постоянно не хватало, раздобывали их с трудом. На хозяйственные нужды по смете отпускались мизерные средства. Приходилось прибегать к содействию родительского комитета.
Школа размещалась в верхнем этаже небольшого каменного флигеля во дворе особняка на Ново-Басманной улице, в котором размещалось Государственное издательство художественной литературы. В нижнем этаже нашего флигеля жили посторонние лица. По вопросу их переселения районный совет долгое время не принимал решений. За это дело взялась общественность, и что же? Райсовет передал весь флигель в наше распоряжение, а жильцов не переселил! В результате все осталось по-старому. Время, разумеется, было неподходящим для раздоров; нам пришлось терпеть все неудобства и продолжать работать в создавшихся условиях.
Итоги военных действий за 1944 год были конкретно изложены в докладе Сталина 6 ноября на Торжественном заседании, посвященном празднованию Октябрьской революции. За этот год немцы были изгнаны из пределов нашей страны. В октябре был начат поход на Венгрию, где наши войска освободили 4/5 всей страны, окружили Будапешт и вели бои в городе уже третью неделю.