Митрополита Филарета Матери-Церкви на различных поприщах архипастырской деятельности. Особытиях церковной жизни, организатором и участником которых Господь благословил быть владыке Филарету, читатель узнает из непосредственных рассказ

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 13

Годы революций

В 1916/17 учебном году я был в третьем классе реального училища; он был последним годом занятий в условиях дореволюционной школы.

Февральская революция не повлияла на учебный процесс, однако этот политический сдвиг отразился на общем настроении учащихся. В старших классах почувствовалась большая смелость, я бы сказал, даже развязность. Учащиеся стали проявлять инициативу и заинтересованность во внеклассных мероприятиях.

Мне запомнился первый день после отречения царя от престола. По обыкновению, все собрались в классах и по звонку стройно отправились на общую молитву в зал. Там мы вставали лицом к простенку, на котором находился во всю его ширину большой портрет Николая II в рост. В левом углу от него — иконы. Когда мы вошли в зал, то увидели, что портрет наглухо закрыт большим холстом. Снять портрет, из-за его громоздкости, видимо, не успели.

И вот что любопытно: только что шумливая мальчишечья толпа сразу смолкла, у всех серьезные лица. Никто из администрации в этот момент к нам не обратился. Молитва прошла обычным порядком...

В этом году я с большим рвением занимался музыкой и сделал значительные успехи. Это был второй год моих занятий. Теперь я мог больше играть, так как в хоровой комнате поставили чей-то старый, но исправный рояль, и для меня это было раздольем. А то у мамы в гостиной я не мог всегда чувствовать себя свободно...

Однако уроки с преподавательницей происходили по-старому, в маминой половине. К тому времени в нашем доме было четыре инструмента. Кроме двух наверху, у бабушки в будуаре стоял ее старый рояль, на котором она еще сама когда-то играла. В дни елки в зале танцы игрались именно на этом инструменте.

В годы войны родители случайно приобрели прекрасный рояль Блютнера, эвакуированный во время наступления немцев из Прибалтики. Этот рояль поставили в зал. Коля с явным удовольствием играл на нем, когда получал на это разрешение.

Он продолжал заниматься музыкой, но не мог уделять этому достаточно времени из-за школьных уроков, а кроме того, из-за драматического кружка, которым он сильно увлекался. Было ему тогда 16 лет.

В 1916/17 учебном году реальное училище объединили с бывшей частной женской гимназией Антиповой, где учились мои сестры. Старшая сестра Катя окончила гимназию в предыдущем учебном году, а Муся перешла в пятый класс.

В школе создалась непривычная обстановка. Былой порядок уступил место новым взаимоотношениям между учащимися внутри класса, а также между учащимися и педагогами. Формально уроки шли, но пользы, насколько я помню, от них было мало. Все внимание сосредоточивалось на происходящих политических событиях и различных внеклассных мероприятиях.

Первое время после Октябрьской революции у нас в Ярославле внешне было довольно спокойно. Один из лозунгов советской власти — «рабочий контроль над производством» — действовал, я бы сказал, успешно и уравновешивал отношения между руководством и рабочими. В частности, на нашем предприятии.

Отец числился директором предприятия, дядя Серёжа — главным инженером. Все управляющие остались на своих местах, также и служащие конторы. Была образована рабочая контрольная группа и профсоюзная организация.

С осени весь аппарат «Торгового дома» перевели к нам в дом, разместив в зале и двух гостиных. Всю мебель этих парадных комнат убрали в кладовые. Новый рояль из зала перенесли на третий этаж в мамину половину, в бывший папин кабинет, в котором теперь находились мы с Колей. Для меня это было еще большим стимулом для занятий. В этот последний учебный год нашего пребывания на Ильинской площади музыкой занимался только я один.

Моя преподавательница продолжала приезжать к нам на уроки. Помню, весной я сам несколько раз ездил за ней в школу. Мне закладывали мамину белую лошадку — пони Майорку — в шарабан, и я отправлялся за Летковской. Это была удивительно умная, спокойная лошадка, поэтому мне вполне ее доверяли, а меня — ей!

В марте этого года мне исполнилось 14 лет. Осенью в разгар революционных событий к нам из Петрограда привезли детей Семёна Ивановича (дяди Сени) с няней. Их было трое: старшая Лиля, Юра и Игорь, которому тогда было только четыре месяца. Бабушке Елизавете Семёновне пришлось о них заботиться. Поместили их в первом этаже в комнатах для приезжающих. После школы я к ним часто заходил и очень привязался к маленькому Игорю.

Это может показаться странным, но я всегда очень любил маленьких детей. Игорь вскоре стал понимать, и когда я приходил к ним, то он тянулся ко мне, я брал его на руки и старался чем-либо занять, а няня в это время готовила ему очередное «меню». Весной он уже начал ходить.

Сестра Катя после Рождества вышла замуж за Сергея Фёдоровича Добрянского. По образованию он был юрист. Время оказалось не очень подходящим для свадьбы. Гостей не приглашали, были только свои. После венчания обед был сервирован у нас наверху, в хорной комнате. Поселились они в квартире Сергея Фёдоровича недалеко от нас, в центре города.

Пришла пора летнего отдыха. Родители решили, что надо нам все же снять дачу где-нибудь поближе к городу. Остановились на селе Норском, расположенном на Волге в нескольких километрах вверх от города и на этой же стороне. В арендованном доме была простенькая обстановка, кое-что привезли с собой.

Перед отъездом я зашел к папе проститься. Он сидел у себя в кабинете за письменным столом. Обернувшись ко мне, он ласково взглянул на меня и, улыбаясь, спросил: «А как же теперь будет с твоей музыкой?» Он знал, что последнее время я много и довольно успешно занимался. Я сказал, что буду приезжать в течение лета в город и заниматься, чтобы не отстать... Он ничего на это мне не ответил, мы поцеловались, и я вышел.

Если бы я знал, что вижу его в последний раз!..

На дачу ехали рейсовым пароходом и на этот раз — не всей семьей. Нас, детей, было только четверо младших. Катя с мужем решили поехать в Исады, там жила в это время экономка, сторожившая дом и оставшиеся в нем вещи. У Вани в Москве еще продолжались выпускные экзамены, он заканчивал реальное училище. Коля был с драматическим кружком в Данилове, они давали там спектакли. Кроме мамы и нас четверых на дачу поехали гувернантка София Адольфовна, повар Михаил Михайлович Орехов (дядя Миша) и прислуга Ульяна Андреевна. В мезонине дачи поместилась знакомая мамы Лилия Валериановна, приехавшая сюда провести свой отпуск.

Не прошло и двух недель со времени нашего приезда на дачу, как город Ярославль постигло несчастье.

Мятеж в Ярославле

В ночь на 6 июля 1918 года эсеры и белогвардейцы подняли мятеж при помощи присланных сюда Савинковым белых офицеров в количестве до 300 человек. Для многих это стало трагедией, в том числе и для нашей семьи.

С утра в Норском еще ничего не было известно. Лишь на следующий день, когда в городе возникли пожары и слышна была орудийная стрельба, дошли слухи и до нас. Подробностей пока никто не знал. Позднее, когда в Норское стали прибывать из города люди, лишившиеся жилья и спасавшиеся от артиллерийского обстрела, все прояснилось.

Зарево и дым горевшего города были видны с берега Волги. Мама очень волновалась, не имея известий о том, что с нашим домом и со всеми оставшимися в городе. Спустя несколько дней женщина из числа нашей прислуги, Ульяна, вызвалась пробраться в город. Мама сперва колебалась, как отпустить в такое пекло уже немолодую женщину, но потом, по ее настоянию, согласилась и написала папе письмо.

Ульяна переехала на лодке на другой берег Волги (в Норском был такой перевоз) и направилась пешком к городу. Там она с большим риском перебралась через Волгу на продолжавшем курсировать перевозе. Риск заключался в том, что в перевоз мог угодить любой шальной снаряд, посылавшийся из-за Которосли по восставшим, которые засели в центре города. Переехав на правый берег Волги, она пробралась вдоль реки под его крутым спуском и только против нашего переулка поднялась ползком на набережную. Так она геройски достигла цели.

Собрав все сведения и получив от папы ответное письмо, она таким же путем вернулась в Норское. Что мы узнали от нее? Что Ваня должен был утром 6 июля приехать из Москвы после выпускных экзаменов. За ним послали кучера Андрея. Кучер рассказывал, что когда подъехал к мосту через Которосль, его остановил патруль: «Куда едешь?» — «Встречать молодого барина, приезжает из Москвы с учения». Его пропустили.

В это время еще не было военных действий. Аресты руководящих партийных работников и членов городского совета мятежники произвели ночью, поэтому сопротивление восставшим не могло сразу организоваться. Вся их ставка была на неожиданность и скрытность.

С момента начала боев отец все время находился дома. Артиллерийская стрельба велась вначале из-за Которосли подоспевшими частями красной армии. Мятежники вели заградительный огонь с противоположного берега, со «стрелки». Поэтому здесь было особенно много разрушений: сгорел знаменитый юридический лицей, построенный Демидовым; был сильно поврежден Успенский собор, а также прилегавшие к ним дома. В наш дом попало четыре снаряда. Отец и служащие все время были настороже, следя за тем, чтобы не возник пожар. Все, кто находился тогда в доме, сидели в подвальном помещении. Во флигеле был тоже хороший, довольно глубокий подвал, в котором находилась кухня для служащих и прачечная. В нем укрывались все, кто был связан с домовым двором, конюшнями и скотным двором.

Через некоторое время Ульяна опять пошла в город, но в этот раз ей не повезло. Добравшись благополучно туда, она заболела и больше недели пролежала в дворницком подвале, где ей оказывали помощь находившиеся там служащие. С большим трудом, ослабевшая и уставшая, она вернулась в Норское.

Мятеж продолжался 16 дней и был, как известно, подавлен. Когда Коля вернулся из Данилова, он приехал к нам на дачу. Ваня тоже, как только кончился мятеж, пришел из города пешком. Вскоре они оба уехали к отцу, который вынужден был при сложившихся в городе обстоятельствах покинуть его. Бабушка Елизавета Семёновна уехала в Ростов-Ярославский и поселилась в доме управляющего цикорной фабрикой. Детей Семёна Ивановича увезли в Петроград.

Дом со всем имуществом был национализирован и временно занят какой-то военной частью. Все наши служащие при доме были распущены. Этими вопросами занимался назначенный комендант, латыш.

Причиной такого резкого изменения в ходе революционных событий в Ярославле послужил, разумеется, эсеровский мятеж. Всем напастям, обрушившимся на головы Ярославцев, — гибелью одной трети жилого фонда города, имущества горожан, разрушению общественных и исторических ценных зданий, — они обязаны контрреволюционным бандам во главе с Савинковым, а также силам, поддерживавшим его из-за рубежа.

Здесь я хочу несколько отклониться и заметить, что наш дом с его художественными интерьерами, ценной обстановкой, знаменитой дедушкиной библиотекой и другим имуществом мог бы быть сохранен, если бы мои родители своевременно получили в Москве в Отделе по делам музеев и охране памятников старины и природы соответствующую охранную грамоту, подобно той, которую успел оформить Александр Андреевич Титов на дом, историческое хранилище и библиотеку своего отца Андрея Александровича в Ростове-Ярославском.

Предполагалось, что охранная грамота должна служить документом для последующей передачи государству охраняемых зданий и исторических ценностей, которые ею страховались от расхищения. Этого, к сожалению, не произошло с нашим домом, что нанесло урон и государству.

«Борьба за выживание»

После того, как острота обстановки в городе стала снижаться, мама отправилась туда, чтобы выяснить, какова возможность нашего возвращения. С этого началась полоса ее буквально героических усилий, направленных на то, чтобы создать хотя бы минимальные условия для нашей дальнейшей жизни. На ее руках осталось четверо нас — буквально без всяких средств для существования.

Какой силой характера надо было обладать, чтобы не пасть духом и выйти из создавшегося положения?!

Я остановлюсь на этом несколько подробнее, так как это весьма поучительно и безусловно выявляет поразительную стойкость маминого характера.

Советоваться в то время ей было не с кем. Она действовала по своему разумению и по вполне справедливым мотивам. На Ильинскую площадь она не пошла, это было бесполезно. В городском совете была комиссия, которая занималась расселением тех, кто остался вследствие пожара и разрушений без жилья. Туда она и решила обратиться.

Но ⩹редвݐрительно ей нужно было подыскать что-либо .#1087;одходящее для най. В Ярославле у нk:;с былр еще небольшие ݖилыеݔо&+108<;а, k=;де ݟреиму&+1097;еݡ.#1090;k<;⍵н.#1005;о разϬе⫝али⎁ь ݝ.#1072;ши ⪍л.#1091;Ю⍰щие. =4;дин из .#1010;аких .#1076;о⩛ов .#1085;аходился н&+1072; Кот&+1086;&+1088;ос.#1083;ь⍽ой ϭа⧭.#1077;р΋?;жϭ.#1006;𖊽 l?;обли⍷осъи оݢ м.+10?7;льн&+1088;цы. Хто был од܍оэ⎂а&+10?8;&+1085;ыݙ дом l=;а высо𖋇оl<; к⧣⍼ ?7;н⩥ом фϳндамент ?7;,.#1087;о&+107>;ݒ.#1872;л к&+10863тݞрого с&+1083;у𘇟.#1080;ϫ с𖋇⩑ад&+10893кݘм пl>;ме.+1017;е䦥.#1080; ??;м. &+1042;ерϵ ег⩯ был дk?;ре?4;яl=3⍽.#1099;.#1001;, сϮстϮяв⎈ий .#1080;⧙ ⍴⧷.#1811;.#109;; &+1082;&+10743аݠтрр с отд&+107?;лݬ.+1085;умϨ ݒх⩯д.#1072;ми. Здес.+1180; р&+107:;н ?7;.#1077; &+1078;&+1088;лϨ(ϭа⫓и дݞвере.+108=;н𖍱ݕ. 䟷о вϰе⩛я мя&+1090;еݖа k<;⎁⨕(у ?7;ϵ&+10723ли в ݟригор⍾д. 4P DANG="ru-ZU" ALIGF=JUSTIFQ Pe|er{jurgCTT, sezif">4FOFT SIZE=4>Вей&+11003 в⍵рхl=;ий(.#1101;т⍰ж 䤭ݫ&+1083; .#1009;и⩑ьн&+10863 раݗбрт ⧣ݠт𖊳⍻.#1003;.#1077;р⨳ϩс⩇им ݞб⨽трk?;л𖋯м,(䦥ݞ,к счасть.#1102;, н.#1077; с&+9075;ор ?7;𖋑. =2;ежду .#1087;рочиl<;, .#1075;l;ݐв.#1085;ыйкоϰпуϱ мель܍иm<3ݫ (l:;ру&+1007;&+10953аݢое отд.#1077;ленр⍵) вl>; ⍲⎀ем&+11033 мятежа ⪍горе܋& А(䤭ݛиЯле.#1070;ащݘе k>;ер.#10?7;в&+91033н.#1085;ые l?;ом.#1077;щени⬙ &+1095;⪡.#10?6;о&+10843 &+1091;⪿ݕлели... Ма⩛а о.+1089;м𖋯.#1090;иеݛ.#1872; эт&+10863т броm>;ен.+1085;ы⨽(дϮϬ, .#10?4;.#1019;б⪃ал&+10723 ту квk:;&+1088;⪗.#1080;р𖌡, .#108:;Ό>3⎂оϰая был&+1072; м⍵н ??;⍵ ⩹⩯ ?4;&+1080;&+10773жݔена, и, ҟви.#1874;ш⍸сҜ ݒ .#1078;.#1000;лиϹн&+10863е уݟра⍲лk?;н𖊳ݕ, ݟопиос.#1080;ла выk>;&+1072;⪗.#1180; еϩ l>;⪃⍴.#1077;р нk:; эту(кв&+107:;рт&+1080;⨳у ݟ.#1808;.#1080; ее об.#1103;зk:;тель⪍.#1090;ве ⍿𖌃Ϯи&+1079;вест⨳ ре.+1084;о𘈥.#1090; ݝа &+1081;&+108>;бϱтв⍵нные ⪍ݠе&+1076;ст ?4;⍰. <'FONT>
4P LAFG="ru-RU" ALIGN5JUSTIFY > Она обݪ.#1103;⪍ни&+1003;а, &+109=;&+10903о⍿.#1088;Ϩ &+1089;л⩯жиk<;шݘх⪍я ݞݑй⪗ояϲель.#1089;т⍲аm; о⨽т ?2;л&+10723сь одна ⪍ де&+1090;ь䦛и ݘ ݑ&+1077;&+1071; жݘϫь⬙. Учитϻ&+1074;⧣.#1103; т.#1006;,(Ϸт⩯ ⩯на в&+1079;ялас⎔ с⧣м ?2; &+1087;⎀𘈯ϨЯ&+10743еݡти k<;се(.#1874;о𖊽ст ?2;⍽𖋯ви⪗еݛьные р.+10?2;б⩯ту, ݕ&+1089; .#1074;ы䥋ал&+10803 орݔе⨳. Тݕпе⍸ь ⩥адо быݛ.#1086; l=;а⨽ϲ.#1088; м⧣террал и маст ?7;&+1088;l>3ݒ. 𖆯𖋥 ?2; ϰрскнула ⩹.#1886;й&+90903и 𘆷 ⍼.#1077;.#1003;ьнϨч⩥ую кон⎂о&+1000;у. Каݜнаϸ⍻ись л&+1102;ди, кото⪃ы&+10?7; .#1081;⩯⎇увственно ݞтl=;⨕сл&+10803сь к ݕе поло&+10?8;е⩥ию и &+108?;&+108>;мϮгли постеݟе⩥нок .#1006;.#1009;енϨ пиоизв⨕⎁т&+1000; с𖉣м.#1099;.#1081; необ.#1093;одим⫱⍹ рем⍾⍽.#1010;: за ?6;елать про.#1073;⩯ин&+1011;,(ий⩹раврть окоݝные ⪃ݐму, за⪍теклить их, испр&+107:;виϲь п⨕чи, почин.#1000;т⫻ крышу, покрасиϲь изурl>;𖊋ованнϻй фас ?2;д k>;ома и .#1007;и⩯чее.<'FONT>

В к⧷ар&+1090;ире было четыре комнаты; пятая, отгороженнаяот прихожей, —
темная; ⍺уϵня, туалет, две лестницы — парадная и черная.

Следующим этапом маминого наступления на невзгоды было добывание обстановки. Пока Катя с мужем еще жила в Исадах, мама съездила туда и выяснила, какова там ситуация. Оказалось, что дом в имении еще не занят, и ей удалось привезти оттуда самое необходимое: дачные железные кровати, кое-какую мебель и прочее. Когда все это она осуществила, начался третий этап ее «борьбы за выживание». Он требовал еще большей смелости и упорства.

После подавления мятежа в наш дом был назначен комендант, которому было поручено произвести учет национализированного имущества. Как я уже говорил, все служащие были распущены; им было указано забрать свои вещи и освободить помещение. Наша гувернантка София Адольфовна, узнав об этом, поехала в город выручать свое имущество. Видимо, она или кто-то другой сообщил маме, что некоторые из прислуги прихватывают под видом своих вещей и наше имущество из числа тех предметов, к которым они по службе имели непосредственное отношение. Это делалось не с целью вынести их для передачи нам, а с тем чтобы поживиться на чужом несчастье!

Мама, посоветовавшись с кем-то из юристов и выждав некоторое время, пока вся прислуга разъедется по своим домам, отправилась в губрозыск. Там она сообщила, что во время мятежа часть прислуги, воспользовавшись ее отсутствием, похитила из дома некоторое принадлежащее ей имущество. И здесь, в этом случае, отнеслись к ней с пониманием и предложили такой план. Она сообщает адрес подозреваемого, ей дают агента, и они едут вместе. Представитель губрозыска производит обыск при маме и понятых, она узнает свои вещи, их описывают, составляют акт и забирают. Преступник оставляется на свободе, если он признается в совершенном, мягко выражаясь, проступке. Мама обязывается заплатить губрозыску
N-ный процент за оказанную услугу, исходя из стоимости обнаруженных предметов. Все ее вещи доставляются в губрозыск для оценки согласно составленной на месте описи.

На первых порах самым необходимым было обнаружить что-либо из зимней одежды, так как все мы остались без теплых вещей. Я не буду перечислять здесь лиц, которые были в уличены в хищении, а также всего найденного. Скажу лишь, что среди значительного числа предметов были обнаружены и ценные вещи, например мамино каракулевое манто, новая Колина шуба (не форменная) и другое. Но об одном курьезном факте все же расскажу. Известно, что в последние годы войны ощущался острый недостаток не только продовольствия, но и хозяйственных товаров. Незадолго до революции мама приобрела в магазине Комаровых^¹⁸ большую глыбу хозяйственного «мраморного» мыла. Она стояла у них на витрине. Когда ее привезли, то разрезали на обычные ровные куски и сложили в ящики... И что же? К кому бы из подозреваемых ни приходили, при обыске обнаруживали это мыло в разном количестве. Даже агент, производивший обыски, не без юмора говорил маме: «Екатерина Алексеевна, смотрите, опять ваше мыло!» Просто смех сквозь слезы...

Перед нашим возвращением в город мама съездила к папе попрощаться. Отец уезжал на юг. С ним поехали братья Иван и Николай и Катя с мужем.

Колю я видел в последний раз, когда мы уже переехали в город. Он приезжал к нам за своей шубой, которую мама обнаружила у прислуги. Была поздняя осень, и он надел шубу на себя. Я смотрел ему вслед из окна, на его стройную фигуру, удалявшуюся по берегу Которосли в сторону «Американского» моста...

В нашей новой квартире было чисто и тепло, топились печи. На дворе было много сложенных в поленницы дров. Они были заготовлены, видимо, уже давно и оставлены здесь прежними постояльцами. Это обстоятельство не осталось незамеченным мамой, когда она осматривала помещение перед ремонтом. С нами возвратились повар и Ульяна. Гувернантка сняла комнату за Которослью и поступила работать в школу преподавателем немецкого языка. Вот когда познаются люди! Прожив у нас в доме много лет в исключительных условиях, она после ухода от нас, зная, в каком положении мы оказались, ни разу не пришла нас навестить!

Всю первую половину зимы мы устраивались на новом местожительстве, привыкали к сложившейся обстановке. Для меня было счастливой неожиданностью то, что у нас в квартире оказался хороший рояль фирмы «Ратке». Случилось так, что в соседней квартире, которую занимал наш доверенный Чеканов, остался его рояль, который в спешке не смогли вывезти. Квартира была, как я уже говорил, сильно повреждена, и если бы рояль был там оставлен на осень и зиму, то от холода и сырости мог бы пропасть. Мама предложила Чеканову взять рояль к нам, с тем чтобы я мог заниматься музыкой, и он согласился. Таким образом, мои занятия с этой стороны были обеспечены.

В новых условиях

Вскоре по приезде в город я поступил в музыкальную школу к Анне Васильевне Саренко-Кучеренко. В это время их школа числилась еще частным учебным заведением, но постепенно переходила в ведение отдела народного образования. Об общеобразовательной школе пока и не думали; мне помнится, что в центре города они к тому времени только-только оживали.

С приходом весны в городе начались работы по разборке пожарищ и разрушенных зданий, очистка опустевших участков. Мама устроила меня табельщиком в какую-то строительную контору, которая ведала этими работами. Моей обязанностью было являться на участок, где производились работы, к моменту прихода рабочих, отмечать их явку и следить за ними. Указания о том, что и как делать, давал им бригадир. По окончании смены я вновь делал перекличку и подавал сведения в контору. Так прошла весна.

Летом я перешел на работу в качестве делопроизводителя в Реставрационную комиссию, прибывшую из Москвы для производства работ по учету и реставрации художественно-исторических зданий. Разместилась она в полуразрушенных помещениях Спасского монастыря. Об этом вакантном месте мне сообщил наш бывший повар Орехов, который поступил туда работать сторожем. У нас теперь находилась только неизменная Ульяна. Для меня переход в Реставрационную комиссию оказался удобен в том отношении, что мы жили рядом. Моей обязанностью было ведение переписки, счетоводство, хранение строительного инвентаря.

Всеми работами руководил известный архитектор Пётр Дмитриевич Барановский. Научно-технический персонал был небольшим и состоял из довольно симпатичных людей. Среди них был художник Пётр Александрович Алякринский, талантливый, но, как и многие в то время, подверженный влиянию футуризма. Ходил он в какой-то женской кофте с пелеринкой и кружевами на рукавах. На голове носил ремешок, перехватывавший волосы, как в прошлом у иконописцев. Позднее он некоторое время преподавал в художественной школе, в которой учился мой брат Александр; там он с ним встречался.

Муся поступила работать в канцелярию спичечной фабрики, бывшей Дунаевской. Она находилась на окраине города в сторону Всполья. Сотрудники канцелярии хорошо ее приняли, и она скоро подружилась там с некоторыми сослуживицами. Со второго полугодия 1919/20 учебного года я поступил в вечернюю школу для продолжения общего образования и даже ездил летом от этой школы в экскурсию по Волге до Нижнего Новгорода и обратно. Однако совместить учебу с работой и занятиями в музыкальной школе было почти невозможно, и я ушел из нее.

В Реставрационной комиссии я прослужил до осени 1920 года и перешел на работу в Ярославский исторический музей в качестве секретаря. Директором музея в то время был Михаил Васильевич Бабенчиков. Он довольно ревностно собирал различные исторические материалы для экспозиций, но ближе ему были картины, живопись, поэтому он настойчиво стремился организовать и открыть выставку картин, находившихся в запасниках музея, которая вскоре переросла в художественную галерею. Помещением для нее послужил старый дом консистории на Которосльной набережной. Этот дом занимал очень выгодное местоположение и был отчетливо обозрим с противоположного берега при въезде в город через мост из-за Которосли, а также со стороны Спасского монастыря. Тыловая часть этого дома обращена к церкви Богоявления, находящейся в центре площади Подбельского.

М.В. Бабенчиков жил в нижнем этаже этого дома, там у него была квартира. Надо заметить, что он не ярославец. Назначение сюда он получил от Отдела по делам музеев и охраны памятников старины и природы, находившегося в системе Народного комиссариата просвещения. Михаил Васильевич имел большой круг знакомых из числа художественной интеллигенции Петрограда и Москвы. Он часто отлучался из Ярославля по служебным делам в Отдел.

В одну из поездок в начале лета 1921 года он встретился с К.Н. Игумновым и пригласил его поехать с ним в Ярославль. Константин Николаевич согласился. Его привлекала эта поездка возможностью отдохнуть и побывать на Волге. Незадолго до этого он дал в Москве впервые после революции два клавирабенда и был значительно утомлен. Несмотря на это, М.В. Бабенчиков уговорил его поиграть в Ярославле, если к тому окажется возможность.

По приезде Михаил Васильевич пригласил меня прийти к нему, чтобы познакомиться с Константином Николаевичем и устроить ему встречу с Дмитрием Митрофановичем Кучеренко для обсуждения возможности устройства концерта. Мое знакомство с Игумновым состоялось у Бабенчикова за обедом.

...Заговорили о продовольственном вопросе; К.Н. заметил по этому поводу, что последнее время по академическому пайку он получает главным образом пшено, и в шутку добавил: «Пшенная каша мне так надоела, что я не только кашу, но и людей, которые ее едят, ненавижу». На это мама М.В. Вера Александровна, смутившись, сказала: «У нас на второе сегодня тоже пшенная каша». К.Н., засмеявшись, ответил: «Ну, вашу-то я буду есть с удовольствием, она, наверное, очень вкусно приготовлена». После этого некоторая неловкость и смущение миновали, и все долго смеялись...

Я содействовал встрече Игумнова с Дмитрием Митрофановичем, на которой они условились о концерте. Константин Николаевич сказал, что будет играть программу, исполнявшуюся им на концертах в Москве. Он просил лишь проследить за настройкой рояля и выразил пожелание предварительно поиграть на нем. Концерт состоялся в небольшом зале какого-то учреждения; помню лишь, что он был довольно вместительный.

Публика принимала Игумнова овацией. В программе были произведения Бетховена и Шопена. За несколько дней до концерта Михаил Васильевич и Константин Николаевич приходили к нам домой с тем, чтобы послушать мою игру. Я был очень обязан Бабенчикову за то, что он попросил об этом Константина Николаевича. У меня не хватило бы смелости
самому обратиться с этой просьбой к Игумнову. Я сыграл несколько пьес из репертуара, приготовленного мной для весенних экзаменов.

Константин Николаевич отозвался довольно доброжелательно о моей игре, но, разумеется, моя подготовка в то время была еще недостаточной для консерватории. Однако я все же мечтал об учебе в Москве. Игумнов был в то время деканом кафедры фортепиано и сказал, что все будет зависеть от контингента поступающих.

После моего прослушивания К.Н. взглянул на рояль и обратил внимание на лежавший на нем сборник нот в переплете. Издали он прочел на корешке его неправильное название и говорит: «Что это за «Липа»?» Я показываю ему ноты и говорю, что это сборник пьес под названием «Лира». Он взял ноты, полистал, сел за рояль и стал играть. Двое слушателей затаили дыхание... Игумнов играл листовское переложение какого-то отрывка из вагнеровской оперы, не могу сейчас вспомнить.

Через несколько дней после концерта К.Н. Игумнов возвратился в Москву.

Здесь следует сказать подробнее о моих музыкальных занятиях с Анной Васильевной Саренко-Кучеренко.

В эти два с небольшим учебных года я занимался, разумеется, не очень систематично, если учесть, что мне приходилось работать. Иногда случались и непредвиденные обстоятельства, которые выбивали из ритма, или по службе, или по домашним делам, например поездки с ночевкой в деревню за продуктами.

Помню, что в конце первого года весной у нас был открытый ученический концерт. Он проходил в здании бывшего коммерческого училища на Пробойной улице. Я играл тогда пьесу Грига «Весной». Она мне очень нравилась, и выступление мое прошло успешно. В следующем году был ученический концерт в зале бывшего реального училища. Я играл в четыре руки со старшим сыном Анны Васильевны увертюру Бетховена «Эгмонт». Эту программу концерта мы повторили в клубе железнодорожной станции Урочь за Волгой. В наших концертах выступал также и общий хор учащихся, которым руководил Дмитрий Митрофанович. Я в хоре не пел, так как к этому времени мой голос уже прошел период мутации.

Вообще Дмитрий Митрофанович был предприимчив и старался заинтересовать учащихся занятиями хорового класса. Помню, что весной 1922 года он сумел даже поставить силами учащихся школы детскую оперу Ц.А. Кюи «Кот в сапогах». Как сейчас вижу большой щит при входе на Казанский бульвар с красочным анонсом: «Ребята, айда в “Болковский”, там сегодня “Кот в сапогах”!».

Прежде чем перейти к описанию нового периода моей жизни, связанного с поездками в Москву с целью поступления в консерваторию, я хочу рассказать еще о некоторых встречах в Ярославле с лицами, с которыми в первое время моего пребывания в Москве мне, по воле судеб, пришлось общаться.

После революции в Ярославле был открыт университет на базе существовавшего до этого юридического лицея. Как известно, во время мятежа здание лицея полностью сгорело со всем имуществом и ценнейшей библиотекой, насчитывавшей 40 000 томов. Однако университет возобновил свою деятельность в другом помещении на Духовской улице. Часть профессоров приезжала читать лекции из Москвы. В их числе были историк Бочкарёв, искусствовед А.И. Анисимов, экономист Н.Г. Петухов и другие. Приезжавшим профессорам был предоставлен специальный «профессорский» вагон, курсировавший в составе пассажирского поезда Москва—Ярославль по установленному графику туда и обратно. Профессор Анисимов был знаком с директором нашего музея и в периоды пребывания в Ярославле приходил к нам в музей. Таким путем и у меня с ним установилось знакомство.

Он был человеком довольно общительным, энтузиастом в своей области. Однажды я был на его лекции в университете. Темой ее была история византийского искусства. Лекция иллюстрировалась проекцией диапозитивов на экран. Летом, когда занятия в университете подходили к концу, Александр Иванович Анисимов организовал для студентов концерт артистки Большого театра певицы Елизаветы Григорьевны Азерской (меццо-сопрано). С ней приехала в Ярославль также ее концертмейстер пианистка Вера Александровна Фидлер.

Концерт состоялся днем в зале губсовнархоза. Азерская была в ударе и пела много популярных оперных арий и романсов русских композиторов. В ближайший день после концерта была предпринята экскурсия в Толгский монастырь. А.И. Анисимов хотел показать гостям подлинный Толгский образ Богоматери, который незадолго до этого был реставрирован под его руководством и продолжал находиться в иконостасе собора в монастыре.

Анисимов пригласил Бабенчикова и меня сопутствовать в этой поездке. Мы переехали Волгу на пароходе и ради прогулки пошли пешком в монастырь. Таким же путем возвратились обратно. Погода в этот день была на редкость устойчивой и благоприятствовала нашему путешествию. Как будет видно из дальнейшего, люди, с которыми я общался в эти дни и совершил упомянутую прогулку, в меру своих возможностей приняли участие в моей судьбе в начальный период моего пребывания в Москве.

Blog

Содержание