Митрополита Филарета Матери-Церкви на различных поприщах архипастырской деятельности. Особытиях церковной жизни, организатором и участником которых Господь благословил быть владыке Филарету, читатель узнает из непосредственных рассказ
| Вид материала | Рассказ |
Содержание100-летие прадеда Царская семья в Ярославле Спасский храм Ярославля Годы учебы в реальном училище Два лета в Лопатино |
- Доклад Митрополита Минского и Слуцкого Филарета, 564.75kb.
- Рассказ матери «Мой сын Далай-Лама. Рассказ матери», 1347.95kb.
- Очерки церковной смуты, 4034.07kb.
- История русской церкви в период совершенной зависимости ее от константинопольского, 6213.38kb.
- По благословению Митрополита Минского и Слуцкого филарета, Патриаршего Экзарха всея, 72.23kb.
- Традиции и особенности церковной архитектуры Украины в период первосвятительского служения, 263.18kb.
- 1. Охоббитах Рассказ у нас пойдет в особенности о хоббитах, и любознательный читатель, 12983.83kb.
- Веции, побудил автора написать эту книгу, из которой читатель узнает о сенсациях подлинных, 2240kb.
- 1. Частичная стабилизация церковной и государственной жизни при царе Феодоре Иоанновиче, 95.62kb.
- Братья и сестры! Многие из вас задают мне вопросы по поводу происходящего сближения, 148.04kb.
Перед концом каникул традиционно проходил праздник Преображения. Утром мы ездили к обедне в село Макарово (Семибратово). Когда же возвращались домой, то у ворот усадьбы уже толпилось много деревенской детворы, а порой и взрослых. Все они ожидали раздачи яблок.
В Исадах издавна был заведен такой порядок: в этот день утром садовник со своими помощниками снимал урожай с некоторых яблонь из ранних сортов. Кроме того, стряхивал плоды с больших диких яблонь, имевшихся на территории сада. В некоторые годы яблоки на них к этому времени уже хорошо вызревали и были вполне съедобны.
Все это приносили к воротам, а затем раздавали детям и желающим взрослым. У большинства исадских крестьян не было яблонь на их наделах. Они сажали на них, как и вообще это принято, картофель, овощи, а иногда ягодники.
Наш садовник в Исадах Осип Фёдорович любил садоводство, был опытным практиком и занимался селекцией плодовых культур и цветов. На сельскохозяйственных выставках в Ростове он иногда показывал свои достижения.
Помню, как в этот праздник он однажды решился показать и нам свои успехи. Пока мы были у обедни, он принес из оранжереи небольшую яблоньку, посаженную в деревянном ящике, и поставил в зале на стол. На ней было довольно много крупных, уже вполне созревших яблок. Это был замечательный сюрприз к такому дню.
Осип Фёдорович ухитрялся выращивать в оранжерее также виноград, а в парниках — арбузы и дыни. Все цветы, которые он высаживал летом на клумбы, заблаговременно выращивались им в теплице в ящиках или горшочках. В грунт, как правило, он ничего не сеял, зато все сразу появлялось на клумбах к нашему приезду, если позволяла погода. Так же поступал он и с розами. Ящики с ними вкапывались в землю на ранее заготовленных местах.
На том участке сада, где он производил свои опыты, находились ульи с пчелами. Уход за ними относился также к его обязанностям.
Надо заметить, что Осип Фёдорович был вообще талантливым и целенаправленным человеком, самородком, которые нередко встречаются и поныне в среде простого русского народа. У него была большая семья, с некоторыми из его детей нашего возраста мы дружили и вместе играли.
В те годы, когда мы, дети, уже учились в учебных заведениях (кроме Володи и Али), с дачи все, как правило, возвращались к Успению.
В Ярославле учебный год начинался с 17 августа (по старому стилю). 16 августа — «Третий Спас» — был особо чтимым местным праздником.
Последнее лето в Исадах мы провели в 1913 году и больше сюда уже не возвращались. Об этом речь впереди.
100-летие прадеда
Перед моим поступлением в реальное училище в 1913 году у нас были два события, о которых я хочу здесь рассказать. Память удержала их с достаточной подробностью.
13 февраля 1913 года у нас в семье отмечали столетие со дня рождения прадеда Александра Ивановича. Эта дата вызвала и некоторый общественный резонанс, так как прадед считался основателем нашей фирмы, и поэтому все соприкасавшиеся с ее промышленными и торговыми объектами явились причастными к этому юбилею.
После Литургии и заупокойного поминовения в храме Нерукотворного Спаса, где отец был старостой, в доме у нас состоялся торжественный прием и обед, на который были приглашены многие представители городской общественности и старший персонал нашего предприятия. В центре зала был помещен портрет прадеда. К сожалению, это была его единственная довольно большая по размеру фотография, которую я помню, других я никогда не видел или их вообще не было.
Для рабочих и служащих на местах были также приготовлены праздничные обеды.
Царская семья в Ярославле
Весной 1913 года Ярославль готовился встретить царскую семью, которая совершала путешествие по Волге в связи с празднованием 300-летия Дома Романовых.
Поскольку мой отец состоял гласным городской думы, то ему пришлось принимать участие в организационных мероприятиях по подготовке встречи высочайших гостей. Город украсился государственными флагами и иллюминацией. У нас на балконе также был помещен иллюминированный вензель.
Упомянутое путешествие совершалось по строго установленной программе. Посещение Ярославля приходилось на 21–23 мая 1913 года. Утром 21 мая в Ярославль с низовья Волги прибыла целая флотилия пароходов. Гости ехали на небольшом пароходе «Межень».
Первоначально, после встречи на берегу Волги в специально выстроенном павильоне, они должны были проследовать в Успенский собор. Маршрут шел по Семёновскому спуску, Пробойной улице, через Ильинскую площадь мимо реального училища и далее вдоль плаца (соборной площади). Поэтому отец договорился с директором реального училища, что мама с Мусей и со мной будет наблюдать процессию с балкона училища. Старшие же находились в шеренгах своих учебных заведений, стоявших вдоль пути следования процессии.
Отец как староста прихода должен был присутствовать в Спасо-Пробоинском храме, так как предполагалось, что Николай II пожелает посетить храм, где хранится чудотворный образ Нерукотворного Спаса, которым, по преданию, был обнесен город, когда в нем стояло войско Минина и Пожарского, собравшееся в 1612 году в Ярославле для похода на Москву, занятую поляками.
Так и произошло. При возвращении из собора Николай II с дочерьми посетил Спасо-Пробоинский храм. Отец и настоятель, о. Константин Соловьёв, встречали Высочайших гостей. При встрече хор исполнил тропарь «Пречистому Твоему Образу». Настоятель дал пояснения о храме и вручил гостям его краткое описание. Отец преподнес всем княжнам образки храмовой иконы Спасителя (копии подлинника).
Выходя из храма, Николай II заметил, что храм производит прекрасное впечатление. Прощаясь, он поздравил отца с присвоением ему звания потомственного дворянина13. Причт Государь «удостоил поклоном»14.
При посещении храма Илии Пророка всем членам царской семьи были вручены книги «Церковь Святого Пророка Илии», автором и издателем которой был И.А. Вахромеев, мой дед. Вечером в дворянском собрании состоялся раут; на нем присутствовали мои родители и дядя Серёжа с тетей Ксеней. В концерте принимал участие Собинов, который был приглашен дворянским собранием как уроженец Ярославля. Выступали также певицы Е.И. Збруева, Н.В. Плевицкая, певец Чупрынников, артисты братья Кедровы, В.И. Сафонов и Трояновский.
В связи с этим визитом царской семьи вспоминается любопытный эпизод.
У нас служил старый кучер, белорус Андрей; он возил еще дедушку, а потом, после его смерти, — папу. По характеру он был спокойный и, как раньше говорили, рассудительный человек. Однажды, обмениваясь впечатлениями о происходившем событии, он вполне серьезно говорит: «Вот если бы жив был дедушка, то он бы Государя у дом пригласил»...
Прежде чем перейти к описанию периода моего учения в реальном училище и последующих дореволюционных лет, я хочу сказать о храме Спасо-Пробоинского прихода, в котором мой отец, а до него дед, были ктиторами, т.е. церковными старостами.
Спасский храм Ярославля
Спасо-Пробоинский храм был основан в 1612 году в память, как я уже замечал, избавления от моровой язвы жителей города и ополчения Минина и князя Пожарского Чудотворным образом Нерукотворного Спаса, которым город был обнесен во время крестного хода.
Внутреннее убранство храма, порядок в нем и ведение службы отличались благолепием. Мой отец очень любил церковное пение и строго следил за соблюдением церковного устава. В храме был большой образцовый хор численностью до 40 человек. Управлял им священник Александр Великорецкий.
Он был строгим, требовательным и музыкальным регентом. Хор звучал у него стройно, собранно и слитно в отношении тембров в голосовых партиях. Многие горожане приходили в наш храм послушать пение.
Отец Великорецкий имел свой приход за Которослью. В воскресные дни он служил у себя раннюю обедню, а в Спасов храм приезжал к поздней обедне, но иногда не к самому ее началу. На этот случай он имел помощника, который его заменял. На пасхальных службах хор делился на два клироса. Когда же хор соединялся в середине храма для пения стихир «Да воскреснет Бог» — это было чудно!
В хоре пел известный в то время в городе тенор Барщевский. Иногда он солировал. Но регент не злоупотреблял таким репертуаром и допускал его лишь в исключительных случаях. Например: «Разбойника благоразумнаго» в Великий четверг, в трио «Да исправится» и «Воскресни Боже», по большим праздникам — «Ныне отпущаеши» и другие более известные и хорошо зарекомендовавшие себя песнопения.
На Рождество и на Пасху, по традиции, хор в полном составе приходил к нам и пел праздничные песнопения. После «Славы» отец Великорецкий всегда оставался у нас «на чашку чая».
В 1912 году праздновалось 300-летие храма и вышеупомянутого события, в честь которого он был воздвигнут. К этой дате была произведена тщательная реставрация храма и его частичная перестройка. Подробно об этом писал в своей брошюре настоятель храма отец Константин Соловьев. Я скажу кратко: все работы начались в 1903 году и закончились к
1912 году. С южной стороны была осуществлена пристройка двух приделов, которые следовали один за другим: первый — во имя Павла Фивейского и Иоанна Кущника; второй — во имя Серафима Саровского и Александра Ошевенского. В алтаре находился придел во имя апостола Андрея Первозванного. Была восстановлена старая роспись в бывшем холодном храме, а в новых пристройках роспись была выполнена в стиле обнаруженной росписи в передней части храма.
В памятный день указанного события — 24 мая 1912 года состоялось торжественное богослужение, а после него крестный ход вокруг города в пределах тогдашних его границ. В нем участвовало большое число приглашенных священнослужителей. Все они были облачены в одинаковые новые ризы, специально заказанные отцом к этому дню.
Я помню, как сейчас, это торжественное шествие: мы, младшие, наблюдали его из окон нашей классной комнаты. Окна выходили в переулок, а крестный ход, обогнув сквер, проследовал нашим переулком к набережной и далее вдоль бульваров, по границам старого земляного города, как триста лет тому назад.
Годы учебы в реальном училище
Как я уже упоминал, мое поступление в реальное училище состоялось в 1913 году в приготовительный класс после вступительного экзамена, так как в этот класс принимали учащихся, уже имеющих некоторую подготовку. К тому времени я приобрел достаточные знания по русскому языку и арифметике.
В марте мне исполнилось девять лет.
Ярославское реальное училище открылось в 1907 году. Ему предоставили старое большое здание екатерининских времен на Ильинской площади против памятника Демидову, наискосок от нашего дома, находящегося на другой стороне сквера. Еще раньше, в 1880 году, это здание было отремонтировано и передано городской управе и гимназии. Позднее, в
1900 году, для гимназии было построено собственное помещение на Семёновской площади, а городская дума перешла в 1907 году в специально приобретенный для нее дом.
Ярославское земство предоставило реальному училищу субсидию в 50 000 рублей на внутреннюю реконструкцию екатерининского строения и, кроме того, в течение десяти лет выдавало по 500 рублей в год на приобретение оборудования15.
Вначале в реальное училище поступил мой старший брат Иван, за ним следом — Николай. Когда поступал я, то Иван был уже переведен в Москву, тоже в реальное училище.
Директор Ярославского реального училища Николай Самсонович Соколов был человек деятельный и властный. Он по-хозяйски использовал предоставленные училищу средства и год от года приводил здание и внутренние помещения в должный порядок. В год моего поступления или же годом позже к южной стороне здания производилась пристройка (под прямым углом в переулок к «Медвежьему рву»). Она предназначалась для гимнастического зала, который был спланирован так, что мог служить зрительным залом, благодаря пристроенной к нему сцене, а на противоположной стороне от нее над залом находился балкон для зрителей.
Кроме того, в старом здании были оборудованы специальные классы —
физический и художественный с ярусной аудиторией, а на крыше — астрономическая вышка. В приготовительном классе все предметы у нас вел один преподаватель, он же управлял и общим хором учащихся. Я очень сожалею, что совершенно не помню его имени, отчества и фамилии. Между тем он очень доброжелательно ко мне относился, я бы сказал даже — по-отечески, и звал меня просто — Вава. Со своей стороны и я его уважал и старался отвечать ему чем мог в свои девять лет.
Всему классу, насколько я помню, он уделял ровное внимание и всегда переживал за тех учащихся, которые в чем-то отставали. На уроки пения он приходил со скрипкой, которую не выпускал из рук в течение всего урока, подыгрывая партию голоса. В приготовительном классе мы пели в унисон...
Занятия с хором он проводил тоже со скрипкой. Мне кажется, что он в свое время окончил учительскую семинарию и преподавал до этого в какой-либо начальной школе.
Период обучения в приготовительном и первом классах мне все же запомнился слабее, чем последующие годы, которые я лучше помню. Вернее, осталось больше запечатлевшихся отдельных моментов того периода. Возможно, потому, что он приходился на тревожные годы первой империалистической войны.
Инспектором реального училища был известный историк и искусствовед Нил Григорьевич Первухин — милейший человек. Позднее я с ним работал в Ярославском историческом музее (ныне краеведческий музей), но об этом ниже. Грешным делом, мы в нашем классе любили «пустые уроки», когда по какой-либо причине отсутствовал преподаватель. Тогда к нам приходил Нил Григорьевич и всегда что-нибудь читал очень интересное или же рассказывал из истории. В классе воцарялась тишина и все с удовольствием его слушали.
Классным наставником с первого класса у нас был историк Павел Михайлович Экземплярский (дядя композитора К.В. Молчанова, муж его родной тетки). Он вел у нас курс истории. Это была полная противоположность Нилу Григорьевичу: сухо, неинтересно... Видимо, поэтому мои отметки по истории были не блестящими. Мне казалось, что он считал меня малоспособным и относился ко мне с прохладцей, но зато благоволил зубрилам. Был у нас такой признанный отличник Матор, вот его он превозносил.
Наш учитель рисования, Алексей Александрович, был энтузиаст своего дела, человек мягкий и добрый по характеру; все училище его очень любило. Он был уже преклонного возраста, но занимался всегда с увлечением и этим воздействовал на учащихся.
С начала войны 1914 года он взял на себя обязанности собирать добровольную помощь, посылавшуюся солдатам на фронт в виде вещевых посылок. Все учащиеся, которые откликались на эту инициативу, приносили к нему в класс почтовые ящики с содержимым. Временами у него в классе скапливалось большое количество этих посылок, и учащиеся старших классов помогали ему все это запаковывать и отправлять по назначению.
Помню, как провожали его на отдых. Это было незадолго до революции. Он уходил на пенсию и уезжал в сельскую местность, где у него был участок земли. Старший класс, в котором учился мой брат Николай, подарил ему плуг. К нему была прикреплена серебряная пластинка с дарственной надписью. Бедный старик был так растроган этим, что, отвечая на приветствие, прослезился...
Помню также преподавательницу немецкого языка — Пецгольд. Она была требовательна, но объективна. Однако, несмотря на это качество, при каждом удобном случае напоминала, что один из авторов учебника немецкого языка (Пецгольд и Глезер), по которому мы занимались, был ее родственником, и гордилась этим.
Остальных преподавателей моя память не удержала.
Со второго класса я начал посещать спевки общего хора реального училища. Пел я первым дискантом. Был у нас очень музыкальный ученик старше меня примерно на два класса, он иногда даже регентствовал на молитве, когда отсутствовал учитель пения. У него было тоже сильное высокое сопрано, но несколько жестче моего голоса. Как-то однажды на спевке, находясь подле меня, он вдруг оборачивается ко мне и говорит: «А я-то всё слушаю — кто же это так хорошо поет у нас в хоре; раньше я этого не замечал». Сказано это было с таким наигранным снисхождением, что мне стало не по себе от этого самомнения, которое в нем успело, видимо, укорениться: на ученических вечерах он иногда пел соло под аккомпанемент фортепиано.
Очень сожалею, что эти хоровые занятия не успели должным образом развернуться, как уже года через два все оборвалось...
Когда был выстроен гимнастический зал, там начались регулярные уроки гимнастики. Зал был оборудован для этой цели всеми необходимыми средствами. Я не любил эти уроки, особенно упражнения на турнике, кольцах и бревне: они у меня не получались. К тому же я всегда боялся растянуть или вывихнуть кисти рук, чтобы не повредить моим занятиям на фортепиано. В детстве я очень любил бегать, поэтому, когда у нас позднее организовалась в классе футбольная команда, я с удовольствием принял в ней участие. Но эти игры не шли в счет уроков гимнастики...
Благодаря выстроенной при гимнастическом зале сцене открылась возможность для занятий драматического кружка. Мой брат Николай имел к этому склонность и участвовал в ученических спектаклях и концертах. Я был пока сторонним наблюдателем и с интересом посещал эти вечера. В годы Первой мировой войны они имели по содержанию преимущественно патриотическую направленность, но мне помнится, что ставили пьесы и классического репертуара.
Впоследствии это увлечение брата Коли сценой явилось для него причиной трагического конца.
Два лета в Лопатино
В 1916 году отец предоставлял пустовавший мельничный корпус в Исадах для размещения в нем австрийских и других военнопленных.
К тому времени мельничное производство в Исадах было приостановлено и целиком перебазировано в город. Среди пленных начались различные инфекционные заболевания, и поэтому было решено, что летом в Исады нам ехать нельзя.
С этой целью на лето была арендована у Лопатиных двухэтажная дача на берегу Волги около села Устье, несколько выше Норского и Толги. Лопатино представляло собой дачный ансамбль, состоявший из двух больших домов, фундаментально оборудованных и расположенных друг от друга на значительном расстоянии, но в то же время находившихся на общей парковой территории с необходимыми службами: кухнями, вынесенными в отдельные флигели, помещением для служащих, скотным двором, конюшней и каретным сараем.
Левый берег реки, на котором они располагались, представлял собой небольшое взгорье. С него открывался просторный вид на Волгу. Обе дачи разделял большой парк, граничивший в тылу с лесистой местностью. Вторую дачу занимала семья Гандуриных из Ивано-Вознесенска.
В Лопатино была небольшая пристань, к которой причаливали пароходы местных пригородных пассажирских маршрутов. Назывались эти небольшие винтовые пароходы — «пчелки». Но наш первый переезд на дачу совершался на собственном пароходе.
Незадолго до этого нашей фирмой были приобретены два грузовых парохода и несколько барж для перевозки зерна с низовьев Волги. Это было предпринято в целях экономии, с тем чтобы не заключать на стороне контрактов на доставку в Ярославль закупленного зерна, а иметь для этой цели свой плавучий транспорт.
Затрата на это приобретение вскоре окупилась. У этих грузовых тягачей впереди находились каюты и капитанская рубка, а сзади — свободное пространство для груза и оборудование для прицепа барж. У них были сильные машины с колёсными лопастями. Порожняком они могли развивать достаточную скорость...
В Ярославле пароход встал на якорь против нашего переулка, который ведет от дома к Волге. К нему были устроены временные мостки, по ним погрузили багаж и произвели посадку всех отъезжавших. Вещей пришлось взять много, так как, кроме некоторой мебели, на даче ничего не было. Пароход дал прощальный гудок, и мы тронулись в плаванье.
Команда во главе с капитаном парохода состояла из незнакомых нам лиц. Однако они оказывали всем внимание и предупредительность. Особую симпатию вызывал капитан: он был уже немолодой, но подтянутый, с добрым открытым лицом. Впоследствии мне не приходилось больше его встречать.
Прибыв в Лопатино, пароход встал против дачи на якорь. Всех пассажиров команда переправила на берег при помощи лодки, таким же образом, не спеша, перевезли и все вещи. Берег реки здесь был пологий, дно ее ровно и постепенно опускалось к фарватеру, поэтому пароходу пришлось встать на значительном расстоянии от берега. Когда вся разгрузка была завершена, пароход поднял якорь, развернулся и дал прощальный гудок. Помню, что в течение лета, когда наши пароходы иногда проходили с деловыми рейсами мимо Лопатино, они давали приветственные гудки.
Забыл сказать, что еще до нашего переезда из Ярославля на дачу были доставлены экипажи, пара лошадей, корова, хозяйственные принадлежности.
Первое лето в Лопатино с нами жила Вера Никоновна Вахрамеева. Из всех наших ярославских однофамильцев она была более близка нашей семье. В то время Вера Никоновна уже вдовствовала, детей у нее не было. По характеру она была очень добрым, отзывчивым человеком. С мамой она дружила и часто бывала у нас на Ильинской площади.
Здесь я должен сделать небольшое отступление и рассказать об одном факте, связанном с Верой Никоновной и ее мужем.
Александр Павлович Вахрамеев приходился моему отцу троюродным братом (так у нас считали). Последнее время он был тяжело болен. Предчувствуя свою кончину, он попросил маму навестить его и привезти меня с собой. Это было еще до моего поступления в реальное училище.
Когда мы приехали к ним (жили они тогда на Натече, ныне улица Циммервальда), то застали Александра Павловича сидящим в плетеном кресле-качалке с газетой в руках и недокуренной папиросой. Я поздоровался, он обнял меня и говорит: «Ты носишь имя нашего родоначальника, поэтому я хочу подарить тебе вот эти фамильные золотые часы. Ты храни их у себя». В то время я не мог, видимо, вполне осознать всего происходящего, но понял, что на меня ложится некоторая обязанность. Поблагодарив за подарок, мы с мамой вскоре уехали. Вера Никоновна, провожая нас, смахивала навернувшиеся слезы...
Вскоре Александр Павлович умер.
Подаренные им часы были старинные, с тремя крышками и, должно быть, с какой-нибудь памятной гравировкой (теперь я уже не помню). Они хранились у мамы в моей копилке. Такие деревянные шкатулки были заведены мамой для каждого из нас. К сожалению, в силу непредвиденных обстоятельств волю покойного мне исполнить не удалось: часы были утрачены, причем не по моей вине...
Знакомство с соседями по даче, Гандуриными, произошло вскоре после нашего приезда. В конце лета у нас был устроен вечер, на котором присутствовала вся их молодежь: несколько сестер и два брата. Коля играл на фортепиано, кто-то пел...16
В это лето мы с Мусей и Верой Никоновной ездили на лодке в Фоминское к Андрею Николаевичу Вахрамееву. Фоминское находится несколько выше Лопатина, на правом высоком берегу Волги, чуть дальше имения Пастуховых, которое стояло на краю обрывистого берега так, что его было видно из Лопатина. Фоминское располагалось несколько глубже, в более тенистом месте. Оно состояло тогда из шести дач, принадлежавших родственным семьям Вахрамеевых. От берега к ним вела крутая многоступенчатая лестница.
Погода в этот день была тихая, и мы благополучно проехали в оба конца. Леди — собачка Веры Никоновны — всю дорогу смирно сидела на носу лодки и смотрела вперед...
В следующем году мы вторично жили в Лопатино. Вместе с нами в этот раз поселилась семья наших родственников Соловьёвых из Костромы. Варвара Андреевна Соловьёва, урожденная Титова, была двоюродной сестрой моего отца. Ее мать, Надежда Александровна Титова, как я уже упоминал, — родная сестра деда Ивана Александровича17.
Николай Михайлович Соловьёв, муж Варвары Андреевны, занимал тогда пост директора реального училища в Костроме. У них было четверо детей: Николай, Рафаил, Серафим и Вера. В то время двое старших были уже студентами, Серафим — школьник, ровесник Муси, а младшая, Вера, кажется, еще не училась. Они поместились в трех нижних комнатах.
Помню, когда в непогоду все собирались в столовой, там шли бесконечные разговоры о политике, Временном правительстве, неудачах на фронте и прочем. Старшие Соловьёвы ежедневно читали газеты и были в курсе последних событий. Мы, дети, в то время не вникали в политическую ситуацию и старались использовать свободное время для игр, прогулок или чтения.
В этом году на дачу инструмент не брали, потому что переезжали сюда общим транспортом — рейсовым пароходом до села Устье.