Geum.ru

Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе «Энигма», М., 1999. Пер с англ. Т

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   24

Тут Диармайд бросил взгляд вверх и заметил, что, хотя весь дом кажется новым, потолочная балка выглядит старой и гнилой. Банбан объяснил ему, что, когда строился этот дом из новых бревен, пошел он на реку ловить рыбу, и каково же было его удивление, когда он увидел, что прямо к его лодке плывет огромная балка. Он велел выловить ее и использовать при постройке дома. «Да, видно, правду говорили мои друиды и пророк Бек», — сказал Диармайди вскочил изза стола, желая поскорее выбежать из этого дома. «Стой!» — крикнул ему Аэд Дуб, появляясь в дверях и пронзая грудь короля копьем, которое вышло у того из спины. Пришлось Диармайду вернуться в дом. Тем временем улады окружили дом и подожгли его вместе со всеми, кто находился внутри. Диармайд попытался спастись от огня и полез в чан с пивом, а потолочная балка в эту минуту упала и ударила его по голове. Так он и умер.

Таким образом, на вопрос о причине смерти короля Диармайда существует четыре разных ответа, причем каждый одновременно и правдив, и неправдив. Он был заколот копьем, он утонул, он сгорел, на голову ему упала потолочная балка. Иными словами, в мире, где властвует «или — или» либо «ни то ни другое», он бы не умер вовсе!

Рассказ о гибели короля Диармайда заставляет вспомнить роковой пир, последний ужин перед смертью героя, — этот мотив, хотя и в не столь ярко выраженной форме, присутствует уже в повестях о Кухулине и короле Конайре. Сверхъестественный характер этих трапез проявляется по-разному. Поедая мясо своего тезки, Кухулин поедает самого себя. Оппозиция между поедающим и поедаемым, субъектом и объектом, оказывается, таким образом, снята. Визжащая свинья, которую суждено отведать королю Конайре, принесена одноглазым, одноруким и одноногим человеком — существом вроде сыновей Калатина, чьи тела также не обладают парностью, присущей естественному человеческому облику. Идея снятия оппозиции «целое — часть» реализуется в рассказе об изготовлении одежды и питья для короля Диармайда, тогда как в пищу ему предложены нерожденные поросята. Нам представляется, что попытка Конайре помирить двух ссорящихся рабов, равно как и попытки Кухулина «разнять» двух сражающихся бойцов, выводят их обоих на уровень сверхъестественного бытия, которое превыше оппозиций. В одной из скандинавских повестей о путешествии в страну мертвых (Хель) на пути героев, в частности, встречаются две армии, вечно сражающиеся друг с другом. Аналогичный мотив есть и в повести о смерти Финна, которой тоже предшествует роковой пир. Двое кравчих, подносящих Финну волшебный рог для питья, вдруг начинают ссориться и даже хватаются за мечи. Победителя в их поединке нет — они оба одновременно наносят друг другу смертельные раны и погибают на глазах у всех фениев. «Это происшествие тяжким грузом легло на душу Финна, который после этого долго молчал, не ел и не пил, а затем произнес. "Мне жаль их, но опечален я не столько их гибелью, сколько ее причиной"». На вопросы фениев он отвечал, что чашу, из-за которой возник спор кравчих, он получил в дар от Кронанаха из сида Фемун и что с нею связаны определенные предсказания «Потом отложил он в сторону свой рог для питья, и все долго молчали».

Другой знаменательной чертой повествований о смерти героя можно назвать эпизод сексуально-эротического характера, который обыкновенно предшествует началу конца. Король Конхобар был смертельно ранен Кетом в туминуту, когда он по просьбе женщин Коннахта повернулся к ним, чтобы они «смогли узреть красоту его лица». При сходных обстоятельствах был убит и Ньяль Девять Заложников. Подстрекаемый королем Айлилем, слепой Лугайд нечаянно убивает копьем Фергуса Мак Ройха, когда тот плавает в озере в обнимку с королевой Медб, причем голова ее при этом лежит на его груди, а ноги охватывают его стан. В свою очередь Конал Кернах, по наущению ревнивой королевы Медб, убил короля Айлиля, когда тот лежал под ореховым кустом с девушкой, и было это ранним утром первого майского дня. Накануне битвы, в которой Эогану сыну Айлиля суждено было погибнуть, он провел ночь с дочерью хозяина дома, где он остановился; аналогичные обстоятельства сопутствуют и смерти Арта, отца Кормака. Блатнат, похищенная Курои, подстроила все так, что он был убит, когда спал, положив голову ей на колени. Кумалу, предводителю фениев, было предсказано, что он будет убит в объятиях собственной жены, причем роковой удар будет нанесен его собственным мечом. Тогда враги Кумала убедили дочь короля Лохланна (ирландское название скандинавских стран. — Перев.) стать его женой, затем молодожены были проведены через семь покоев и через семь дверей и оставлены в последнем, причем все семь дверей провожатые на обратном пути заперли на замок. В самом дальнем покое был заранее спрятан Арка Дуб (Черный Арка), королевский рыбак. Он и убил Кумала собственным его мечом. Согласно другой версии, Кумал заметил на небольшом островке прекрасную женщину, которая одиноко стояла на берегу и приветливо смотрела в его сторону. Воспылав к ней любовью, он бросился в водуи быстро очутился на островке, но едва приблизился к девушке, как Арка Дуб, прятавшийся в густой высокой траве, выскочил и нанес ему роковой удар.

В повестях, обсуждаемых в этой главе, часто встречается образ таинственной женщины, связь с которой ускоряет гибель героя. Король Диармайд делит ложе с дочерью Банбана, и именно она не только подает, но и изготовляет для него «смертное одеяние» — рубашку из одного льняного семени и плащ из шерсти одной овцы. Выезжая на последнюю битву, Кухулин пробивает себе дорогу через толпу влюбленных в него женщин. В той версии саги, которую мы анализировали, богиня Морриган (Бадб), действуя из дружеских побуждений, разбивает колесницу Кухулина, чтобы помешать ему выехать на роковую битву. Однако по другой, более развернутой версии, спутница последних дней Кухулина — его любовница Ниам («свет», «красота»), жена Конала, прекрасная женщина, которой он ни в чем не мог отказать. Именно ее Кухулин берет с собою на пир в Гленна Модар, куда пригласил его друид Катбад, причем законную свою жену Эмер Кухулин оставляет дома. Долина, где был устроен этот пир, была расположена таким образом, что шум сражения туда не долетал, и во время пира главной задачей Ниам было удержать Кухулина от желания принять участие в битве: она пыталась убедить его, что враги и не думают нападать на уладов. Однако «дочь Калатина» Бадб принимает облик красавицы Ниам, предстает перед Кухулином и велит ему вступить в сражение. Таким образом, Ниам и Бадб как бы воплощают двойственный характер женщины, которая дружески помогает герою в пору его смерти. Она одновременно его возлюбленная и женская персонификация его судьбы.

Нарушая свои гейсы, король Конайре впускает в Дом Да Дерга одинокую женщину по имени Кайльб. Описание ее чудовищной внешности содержит аллюзию на ее сексуальность, равно как и описание подобной женщины, сопровождающей черного человека с визжащей свиньей, а на вопрос Конайре: «Чего ты хочешь?» — Кайльб отвечает, что хочет того же, чего хочет и он. В перечне тридцати двух (?) странных имен, какими она себя называет, фигурируют Самайн, Уродство, Забвение, Преступление, Ссора, Драка, Стычка, Шум (?) и Удивление, а также Немайн (или Маха), т.е. имя богини войны, и Бадб, имя зловещей вороны полей сражения. Примечательно, что имена свои Кайльб называет, стоя на пороге (т. е. ни внутри дома, ни снаружи) на одной ноге. Таким образом, Кайльб, как и индийская Кали, есть персонификация гибели, смерти и разрушения, и она предлагает себя герою в невесты.


Обратимся теперь к анализу саги «Смерть Муйрхертаха сына Эрк», в которой мы встретимся с уже знакомыми мотивами, повернутыми, однако, в несколько ином ракурсе. Мы вновь увидим роковую невесту короля-жертвы, предсмертный пир, сражающихся воинов, убийц, обликом схожих с фоморами, и тело — наполовину сгоревшее, наполовину утонувшее

Однажды король Ирландии Муйрхертах оказался во время охоты один на своем охотничьем холме, и тут появилась перед ним девушка редкостной красоты, одетая в зеленый плащ. Король тотчас воспылал к ней такой любовью, что готов был отдать всю Ирландию, лишь бы она согласилась провести с ним хоть одну ночь. Девушка сказала ему, что она «любовь Муйрхертаха», и объявила, что сведуща в еще более тайных делах, а потом добавила, что давно уже знает его и ждет встречи с ним. «Я дам тебе все, что могу дать, о девушка», — сказал ей Муйрхертах, и она согласилась войти в его дом при условии, что он никогда не будет произносить ее имя, что мать его детей будет удалена с ее глаз и ни один клирик не войдет в дом, где будет она жить. Король принял эти условия и спросил только, как же ее имя, чтобы знать его и избегать его произносить. И хотя девушка отличалась несравненной красотой, имя ее звучало довольно странно и поразительным образом походило на имена уродливой Кайльб «Вздох, Свист, Буря, Резкий Ветер, Зимняя Ночь, Крик, Рыданье, Стон».

Чтобы угодить девушке, Муйрхертах прогнал из своего Клетехского дома королеву и детей ее и после этого созвал всех, кто занимался каким либо ремеслом или искусством, вместе с их женами на большой пир. Св. Каирнех был так возмущен изгнанием королевы, что проклял это место и сам своими руками вырыл для короля могилу, сказав при этом: «Тот, кому приготовлена эта могила, конченый человек, поистине конец его царствованию и владычеству». Король же тем временем сел на свой трон, а девушка села по правую руку от него, и, чувствуя, что от нее исходит «могущество богини», он спросил, откуда ее сила. Она ответила, что верит в Бога, что она из племени Адама и Евы, но при этом может совершать великие чудеса. Муйрхертах попросил ее совершить какое-нибудь чудо. Тогда девушка превратила воду из реки Бойне в вино, а из папоротника создала призрачную свинью, и эти волшебные еда и питье вдвое уменьшили силу короля и его людей. Затем создала она два полка призраков, равные по числу воинов и по силе, причем один полк состоял из голубых воинов, а другой — из безголовых. Сам Муйрхертах выбился из сил, сражаясь с ними, хоть и были это на самом деле одни лишь камни, папоротник да дерн. На седьмую ночь в канун среды после Самайна поднялась буря. «Это стон зимней ночи», — сказал король. А девушка отвечала ему: «Это я — Резкий Ветер. Я — Зимняя Ночь. Я — Стон, я — Ветер, я — Зимняя ночь». Когда король вновь заговорил о буре, которая с каждой минутой становилась все сильнее, девушка спросила его «Зачем называешь ты мое имя, о муж?» После этого она сказала, что теперь он обречен. «Это правда, девушка, ибо было предсказано, что моя смерть будет подобна смерти моего деда». А Муйрхертах сам сжег своего деда в его же доме. Видения огня и воды мешали теперь его зачарованному сну. Девушка меж тем «рассыпала повсюду огонь», а вокруг дома поставила полки призрачных воинов, которые будто бы нападали на дом. Королю она сказала, что якобы Туатал Майльгдоб («круглоголовый») сын Кормака Одноглазого явился со всем своим войском отомстить Муйрхертаху и занять его трон. Муйрхертах спрятался в бочку с вином и утонул в ней, горящие бревна рухнули на него и сожгли всю верхнюю часть его тела.

Подобно пиру, который ежегодно давался в Эмайн Махе в честь Самайн, события, описанные в саге «Смерть Муйрхертаха», происходят в течение семи дней, причем кульминация падает именно на канун Самайна, время бед и заблуждений. Курои, Кримтан, Кухулин и Конайре, как принято считать, погибли именно в канун Самайна, тогда как Айлиль и Фланн — в канун Бельтана. И подобно тому как события, предшествующие гибели героя, знаменуют собой соединение оппозиций, так и самый момент его смерти есть время, когда такие дихотомии, как зима — лето, естественное — сверхъестественное, живое — мертвое, сливаются и перемешиваются.

Ирландские повести о гибели героев носят название Oitte («насильственные, или трагические, смерти»). Для Кухулина и вообще для героев смерть от болезни или от старости была бы падением. С точки зрения этики касты воинов смерть в бою — самая славная из всех возможных смертей, только такая смерть обеспечивает доступ в рай. Лукан говорит, что кельтские воины не страшились смерти, поскольку «смерть была для них лишь серединой долгой жизни». Многие из ирландских королей, упомянутых в анналах, также умирали насильственной смертью, причем большинство — от руки преемников. Однако в повестях, о которых мы говорили, речь идет не о насильственном смещении слабого короля. Торжественный пир, роковая невеста и причудливые обстоятельства смерти Конайре, Диармайда, Муйрхертаха — и Кухулина тоже, — напоминают скорее ритуальное «убийство царя», когда иссякает его (мужская) сила или когда заканчивается ограниченный згранее срок его правления, что некогда практиковалось во многих районах Африки и в реликтах прослеживается практически по всему миру

Тем не менее, если ход наших рассуждений в предыдущих главах верен, то мифы выражают взгляд вообще на смерть как таковую. Они утверждают, что смерть, сколь бы мирной она ни казалась со стороны, — это всегда насилие, гибель в сражении. Мифы не смягчают воздействие смерти словами утешения, но всегда рисуют ее во всей ее грубой и неумолимой жестокости. И все же исполнение таких рассказов на Самайн или на поминках имело вполне определенное назначение. Эти рассказы поднимали смерть на уровень героический и трагический. С точки зрения человека смерть можно объяснить естественными причинами: несчастными случаями, болезнями и т.д., одни смерти ожиданны, другие «безвременны». Но с точки зрения мифа любая смерть неестественна и не бывает ни «безвременной», ни случайной. Смерти предопределены, и случайные их причины суть лишь орудия изначально заданной судьбы. Сколь ни «случайна» смерть, ей всегда предшествуют знамения. Яблоня вдруг расцветает в неположенное время, курица кричит петухом, собака воет всю ночь. Кто-то вдруг увидел в темноте погребальную свечу или призрачную погребальную процессию либо видел вещий сон или почувствовал непонятную тревогу. Эти предзнаменования подчеркивают мрачность и таинственность смерти, усиливают ее значимость. Смерть — это реальность, близость которой сознают и этот, и «тот» мир и которую они принимают к сведению. В противовес нынешним банальным фразам типа: «Да, он прожил счастливую жизнь», или «Он не очень страдал», или «Теперь ему куда лучше», — мифы и народные верования не лишают смерть ее высокого значения и тем самым не умаляют благородства человека.

Глава 18. Эпилог

То, что поистине [существует] здесь, [существует] и там.

То, что [существует] там, [существует] и здесь.

От смерти к смерти переходит тот,

Кто как бы видит здесь различия

Катха упанишада, II, 1


И по этой причине надлежало бы тебе платить

за сочинения поэтов и поддерживать поэтов

Ирландии, поелику же весь мир есть не более чем

повесть, хорошо бы тебе покупать

повести долговечные, а не те жизнь коих коротка.

Суждение св. Колума Килле.

Разными способами миф и ритуал ослабляют власть преходящего мира над человеческим сознанием. Под действием чарующего искусства рассказчиков размываются пределы возможного в этом мире — мир волшебства становится реальностью, а наш обыденный мир утрачивает свою единственность и универсальность. Убедительно воссоздавая невозможное, рассказчик подобно фокуснику или иллюзионисту делает наш мир менее реальным. Когда чары рассеиваются, слушатель «возвращается на землю», но теперь эта земля уже не столь надежна, как раньше, пульс ее времени уже менее навязчив, а законы ее действуют лишь относительно.

Если стихи поэтов не более чем повести,

То питье наше, еда и одежда — тоже повести,

И весь мир наш — повесть,

И человек, что создан из праха, — повесть.

Когда миф и ритуал обретают реальность, явленный мир становится сценой, где разыгрывается вечный спектакль человеческой жизни

Миф не только неподвластен законам природы, он преступает все пределы здравого смысла. На вопросы «Где находится Иной мир?», «Существует лишь один Иной мир или их много?» — миф дает противоречивые ответы. Это и «нижняя» половина Ирландии, страна под землей или в недрах чудесных холмов-сидов. Это и «страна под волнами», остров или целый архипелаг островов далеко за морем. Но и это не все. Иной мир зачастую проявляется в самых неожиданных местах. Прямо посреди равнины на нас вдруг опускается густой туман — и вот мы уже со всех сторон окружены чудесами. Мы ложимся спать в зачарованной стране, а утром ее как не бывало, или мы вдруг просыпаемся в собственном доме. Границы «того» мира невозможно определить и в привычных терминах дистанций и географических направлений. Расположенный далеко за горизонтом, Иной мир постоянно влечет к себе странников, и путь к нему преисполнен опасностей. Вместе с тем он вечно незримо окружает нас со всех сторон и порою вторгается к нам «в мгновение ока».

Более того, он способен удивительным образом сочетать в себе противоположности. Так, в «Плавании Брана» при описании Долины Наслаждения снята даже оппозиция земли и воды. И опять таки это страна Истины, мира и вечной жизни.

Там неведома горесть и неведом обман

На земле родной, плодоносной,

Нет ни капли горечи, ни капли зла.

Все — сладкая музыка, нежащая слух.


Без скорби, без печали, без смерти,

Без болезней, без дряхлости…

(Перев. А. Смирнова)

Однако в иных традиционных повестях встречаются рассказы о битвах, похищениях и коварных убийствах, происходящих опять-таки в этой прекрасной стране. Таже амбивалентность характеризует и ее обитателей это либо «добрый народец», либо скопище самых ужасных чудовищ, каких только может представить себе человеческое воображение. Женщины в той стране — либо дивно прекрасные девы, либо злобные дряхлые старухи. Это мир крайностей.

Пренебрегая законами пространства, Иной мир существует и вне законов реального времени. Характерно, что в повестях это отражается двояким способом. С одной стороны, очень краткий временной промежуток в Ином мире может соответствовать необычайно долгому периоду в мире этом Средневековые тексты и современный фольклор изобилуют повестями, где рассказывается о человеке, вернувшемся из краткого, как ему кажется, путешествия в зачарованный мир и узнающем, что все его современники давным-давно умерли, а имя его забыто или сохранилось среди легенд. Ступив на землю, или обняв своего внучатого племянника, или отведав пищу реального мира, он превращается в горсть праха, будто умер он много столетий назад. С другой стороны, целая жизнь, прожитая в Ином мире, порой оказывается всего лишь мгновением земной жизни. Так Нера, проведя в сиде три дня, находит своих товарищей за той трапезой, которую они готовили, когда он их оставил, а Бекфола, которая ранним воскресным утром выходит из дома, оставив своего мужа, короля Диармайда, еще спящим, проводит день и ночь на зачарованном островке посреди озера, а вернувшись, видит, что муж ее только что проснулся. Время в Ином мире также «иное», оно и длиннее, и короче времени нашего земного мира. 06 этом же парадоксе говорится во Втором Послании св. Апостола Петра «у Господа один день, как тысяча лет, а тысяча лет, как один день» (3:8).

«Это стена рая, в котором ты обитаешь, — говорит Николай Кузанский, — и дверь туда стережет высочайший дух разума, который не даст войти, пока не одолеешь его. Тебя можно видеть только по ту сторону совпадения противоположностей, но ни в коем случае не здесь». Назначение мифологии — смутить этого высочайшего духовного стража, чтобы живущий в конечном мире человек мог заглянуть в бесконечность, лежащую за пределами космоса. Слияние противоположностей и иных несоединимых вещей дает стимул к постижению и переносит дух к вратам Иного мира. В валлийской повести о Ллини Ван некий юноша видит на поверхности озера прекрасную женщину. Чудесный мост протягивается через разделяющие их воды, когда он предлагает в дар женщине символ соединения противоположностей — хлеб, одновременно испеченныйи неиспеченный, — и совершает следующий подвиг, различив тождественное, т.е. узнав ее рядом с сестрою, в точности на нее похожей. Женщина остается с ним до тех пор, пока он не наносит ей «три беспричинные пощечины», и обстоятельства, в каких он наносит пощечины, показывают, что он не способен понять универсальность парадокса, которым ее завоевал. Первую пощечину он дает своей сверхъестественной жене, когда она отказывается участвовать в обряде крещения, который разрубает связь человеческого существа со сверхъестественным. Вторую — когда она плачет на свадьбе, а третью — когда она смеется на похоронах. Неожиданное открытие, что в глазах сверхъестественного радость и печаль сходятся — и на свадьбах, и на похоронах, — оказывается для него шоком, но эта истина не высвобождает его дух, вместо этого он пытается задавить ее и навязать богине свой однобокий образ мыслей.

Тонкая грань между оппозициями, по сути, имеет тот же смысл, что и опасные мосты, ведущие к цитаделям Иного мира, — мост узкий, как лезвие бритвы, или мост-качели, одолеть который можно лишь «героическим» прыжком на его середину. Это пространство между острыми лезвиями, вздымающимися на пороге и за дверью великанова замка, это проход между Сциллой и Харибдой. Ирландские поэты считали, что euse — «мудрость», «поэзия», «знание» — открывается именно на кромке вод. Такие линии, не имеющие ширины, символизируют сверхъестественное в мире пространства, и в современном фольклоре изгнанные души находят пристанище в беспространственных зонах — «меж пеной и водой» или «меж деревом и корой». Во времени тот же феномен представлен на стыке двух годов или двух сезонов, а порою это некое «сейчас», которого никогда небыло и не будет и которое все же есть

Аналогичным образом объекты, о которых можно сказать, что они «не то и не это или и это и то», имеют таинственные сверхъестественные свойства. Магическая сила росы (собранной на рассвете, ни днем ни ночью, майским утром, когда зима уже кончилась, а лето еще не наступило), безусловно, проистекает из ее двойственности — этои не дождевая вода, и не морская, и не вода из реки или колодца. Вот и омела тоже не куст и не дерево. Как растение, растущее не из почвы, она попадает в ту же переходную категорию, что и «муж, не рожденный женщиной» или «поросята, не рожденные свиньей» Она не поддается классификации и потому свободна от ограничений, присущих любой дефиниции. Недаром в одной из песней «Старшей Эдды» рассказывается, что все растения на земле поклялись не причинять вреда сыну Одина Бальдру и лишь омела, которая «не это и не то», оказалась свободна от этой клятвы и могла быть использована для убийства светлого бога. В народных обрядах человек, если он становится под веткой этого дерева, которое и не дерево вовсе, освобождается от всех условностей он получает право на любую вольность. В свою очередь он сам оказывается лишен какой бы то ни было защиты условностей и должен исполнить все, что от него потребуют. Мы предположили, что, вмешиваясь перед своей гибелью в ссоры двух воинов, Кухулин не может не отдать им свое копье именно потому, что своим вмешательством он ставит себя в то самое свободное, но уязвимое положение между оппозициями, при котором отказ в просьбе невозможен. В сакральной зоне между бытием и небытием становится возможно все. Тот, кто вопреки доводам рассудка дерзает ступить в эту опасную зону, может обрести спасение, но может и погибнуть, скрывшись навеки в волнах реки смерти, протекающей под узким, как лезвие ножа, мостом.