Сестра саша. Глава Нужно что-то делать

Вид материала

Документы

Содержание Светлая память.

Подобный материал:

• «Причины патогенной минерализации в организме человека», 196.34kb.
• Центр Информационной Культуры курсовая, 208.41kb.
• Чего не следует делать, 42.58kb.
• Человек перед богом диалог об атеизме и последнем суде, 199.56kb.
• Что нужно делать, если Вас застал пожар в многоэтажном здании (жилой дом, гостиница, 13.83kb.
• Форма, 85.53kb.
• Задачи: образовательные: объяснить детям, что такое пожар; познакомить со средствами, 42.31kb.
• Всвете принятия нового закона о нарушениях пдд хочется более подробно поговорить, 77.63kb.
• Великой отечественной войны в русской литературе, 145.53kb.
• Доклад на XI конференции ниску 3 июля 2009 года, 174.75kb.

Глава 12.

^ Светлая память.

Наверное, это была не самая лучшая идея. Нутром Пустельга чувствовал, что решение лежит в другой плоскости, а все-таки продолжал идти первоначально взятым курсом. Короче, он вышел на Вериного австралийца. На сей раз пришлось и попотеть, и потратиться, поскольку клиент не потрудился снабдить его даже именем этого пройдохи. Нужно сказать, Пустельга как профессионал был несколько уязвлен самим фактом существования субъекта, ибо его чутье говорило, что это «пустышка», очередной отвлекающий маневр.

Не придумав лучшего начала, Борис Иванович стал действовать наугад: связался с австралийцем и сообщил, что некто Вера Жукова через доверенное лицо хочет вернуть ему долг. Номер не прошел. Воробей был стреляный и заявил, что никакой Жуковой знать не знает. Пожалуй, голосу австралийца самую малость не доставало убедительности; так или иначе, Пустельга почувствовал, что тут стоит копнуть. Он решил дать своему подопечному маленькую передышку и зайти с другой ноги. Борис Иванович готов был спорить, что циничному естествоиспытателю куда труднее будет отказаться от общения с Александрой Бусаргиной, преждевременно - как он начинал подозревать - оплаканной и живьем в землю немилосердно зарытой. Пустельга питал слабость к фигуральным выражениям.

Трудно сказать, когда Борис Иванович впервые почувствовал непреодолимое желание участвовать в написании этого прихотливого сценария. В написании и в постановке. Желание и полное право. Спору нет, он взялся за дело ради денег, действуя по своей всегдашней схеме максимального сохранения энергии. Но потом что-то произошло, и он уловил саму сущность расклада: или дурачить будут его, или он сам будет дурачить. Других вариантов он не видел. Усилием воли Борис Иванович положил конец несправедливой монополии на сестру Сашу. Он не смог бы четко сформулировать, зачем он это делает, но этого и не требовалось. В последние недели он знал куда больше, чем рапортовал «хозяину». Нельзя сказать, что он в буквальном смысле слова дезинформировал Жукова, но выборочные и неполные сведения делали свое дело.

Неудивительно, что, услыхав трубные звуки отбоя, он и ухом не повел.

В начале карьеры, когда он был глуп и искал острых ощущений, у него случались заварушки почище этой. Он припомнил дело с тремя трупами. На самых дешевых своих заказах он умудрился заработать два легких ранения. Но в сестре Саше было что-то совсем другого порядка. Саша звала за собой; вернее, шла, не оборачиваясь, уверенная, что очередной избранник послушно следует за ней.

До отъезда оставалось три дня. Игорь Павлович явился в офис на час раньше, дабы окончательно свернуть дела с Пустельгой, и выслушав заключительный отчет, был немало раздосадован: чертов увалень сделался вдруг инициативным.

- Ты, наверно, Иваныч, желаешь компенсацию получить за сверхурочные? - ласково предположил Жуков, расправляя фильтр в кофеварке.

- Заметь, это ты сказал, Палыч. Я работал по собственной воле, ты меня не просил. Стало быть, это мой тебе подарочек.

- Подарочек? - Жуков резко обернулся.

- Подарочек.

- Подарочек?

- Подарочек.

- Ах, пода-арочек. Так бы сразу и сказал.

Замызганные обтрепанные брюки гармошкой и желтый лыжный свитер выводили Игоря Павловича из морального равновесия. Видит Бог, была в этом твиде какая-то особая заразная непристойность. Не иначе, Пустельга был кудесником очень узкого воздействия, раз его вшивые штаны какого-то дьявола задевали Жукова, и он начинал чувствовать себя хлыщом и даже вроде как придурком сугубо на основании своей отутюженности.

Раздраженный до нЕльзя Игорь Павлович пошел на Бориса Ивановича. Пошел, пошел, подошел вплотную, полуосознанно имея в виду задавить оппонента разницей в росте, по-ленински сунул большие пальцы в карманы жилета и покачался на каблуках.

- Послушай, дружище, ты их что, специально жуешь? - он стрельнул глазами на брюки.

- Ага. Нарочно, - Пустельга уперся взглядом в область жуковского плеча и явно затосковал.

- Ну-ну, – Игорь Павлович почувствовал, что попал в ком ваты и что все дальнейшие попытки обречены.

Через минуту Пустельга тихо, как настоящий, а не дутый победитель, прикрыл за собою дверь…Конечно Игорь Павлович не сегодня заметил, что Пустельга - тот самый Пустельга, что поначалу совершенно очевидно мечтал вернуться к рутинным неверным супругам - преобразился. Когда каша только заваривалась, у Жукова был позыв дать Ивановичу от ворот поворот, однако, два других претендента оказались еще хуже. И вот теперь он волен сколько угодно чесать темечко.

Было три часа, когда Игорь Павлович оторвался от компьютера, потер переносицу, прислушался к своим ощущениям и решил, что на сегодня он сдох. Положа руку на сердце, его последние усилия были лишь имитацией бурной деятельности, он мог запросто не приходить сегодня. С коллегами он распрощался вчера, все чин чином - фуршет в родных стенах. Что ж, просто-напросто это была не самая плохая работа, ему было с чем сравнивать.

Он вздохнул и решительно выгреб из ящиков стола то немногое, что там оставалось. Подумалось, что он со своей ленцой и относительным чистоплюйством в работе был удачлив; удачливее своей бывшей жены, чьи деловые качества казались безупречными. Игорь Павлович налил в стакан воды, порвал на мелкие кусочки завалявшуюся записку не для посторонних глаз, проверил ключи - какие сдать, какие оставить. Звуки, сопровождающие его последние действия, были неестественно громкими, будто повсюду установили микрофоны.

Он изменил маршрут и в конце концов оказался у церкви. В этой церкви была икона святого Уара, которому молятся за души некрещеных усопших и тех, кто неизвестно был ли крещен. Жена брата Марина просветила его на этот счет. Жуков вспомнил, что именно в этих местах он в последний раз гулял с Сашей, и не очень удивился совпадению. Он прочитал при входе, что церковь была построена в восемнадцатом веке молдавским господарем Кантемиром, и подумал рассеянно: все правильно, неподалеку располагается Кантемировская дивизия. С недавних пор его радовало любое проявление порядка и логики в окружающей среде.

Игорь Павлович старательно перерисовал восьмиконечный крест, и тут до него дошло, что он не знает даже имени погибшей, и непонятно, за кого заказывать панихиду. И вообще он слишком многого не знает…

С пригорка он окинул взглядом снежные поля с загибами вдоль трассы - черными от грязи бортами в человеческий рост…в рост сестры Саши. Художники называют этот цвет маренго. Вот это кругозор! Кругозорище! - пискнуло у него в районе солнечного сплетения. Запомни накрепко это уродство, Жуков, приказал он себе, чтобы не тосковать в эмиграции. Он решил ненадолго спуститься к пруду. Навстречу шла горстка молодежи - все одинаково одетые, сосущие пиво. Игорь Павлович остро позавидовал их беззаботности. Парень нагнулся к уху девушки, и она засмеялась так же заливисто, как это делала та, другая. Странно. Сейчас так никто не смеется. Смеются, конечно, но не так. А может это знак? Неужели он был прав насчет панихиды? «Ты че, паря? Это просто как два прихлопа, три притопа», - сказала бы сестра Саша, будь она жива… Нет, зачем же так? Не имея на руках даже самого расфальшивенького свидетельства о смерти. Ну-ка, еще разок, Игрек! Ать-два-а: сказала бы Саша, будь она …будь она…да будь она неладна! О-о-о… Игорь Павлович покорно констатировал, что не отказался бы еще разок услышать ее бойкую синтетическую речь и идиотские шуточки. А воображение, сорвавшись с цепи, уже рисовало ему, как он делает что-то полезное для нее живой: устраивает обратно в ТЮЗ или дарит теплое пальто.

Есть такая детская игра - «не думай о рыжей обезьяне».

Или он скучает по тайне, разгадку которой, Саша, не исключено, унесла с собой?

Глава 13.

Проводы.

Это был последний срыв, ничего подобного больше не повторялось. До этого он срывался - так чтобы при свидетелях - всего дважды. Первый раз не повезло Наталье Михайловне. Повод уже забылся, а вот причину он прекрасно помнил: его неким образом задевало, как всеобхватно вычеркнула она из своей жизни первого горячо-любимого мужа. Его это просто бесило. Он - живой, здоровый и любимый - чувствовал глупую солидарность с покойником. Его Вера так не смогла бы. Женщина – это кто умеет хранить память. Другой раз не повезло одному пареньку на работе, программисту. Сегодня опять настала очередь Наташи.

Завязка этой постыдной сцены опять же начисто стерлась из памяти, осталось только Наташино: «Но этой женщины уже нет. Ее нет!» Это было уже тихое отчаяние. А он вдруг гаденько рассмеялся в лицо своей подруги: - Кого нет? Ее нет? Да ее никогда и не было. Ни будь ты дурой, давно бы поняла: меня преследует собирательный образ. А собирательному образу на хвост соли насыплешь. Неотмщенные души! Русалки. У которых зуб на весь мужской род. Нерожденные девочки - жертвы абортов. Все вакханки, сильфиды, весталки и жрицы самых темных культов ополчились против меня-а-а-ха-ха…

Они стояли друг против друга. Его разбирал нехороший смех. Наталья Михайловна побледнела.

- Помни: у меня дети, близнецы. Две рожденные девочки. И я не останусь с рохлей и киселем… Господи, что я делаю? Куда я еду? Я и Португалия! Наташка, опомнись. А мои девочки!! Где была моя голова?

Игорь Павлович сочувственно, как настоящая гнида, присвистнул, изобразил руками весы, левая чаша вверх правая чаша вниз, и наоборот:

– Думай, Наташка, думай. Взвешивай… Между прочим, билетики на самолет не поздно сдать. Б… тариф! Теряешь много на возврате.

Наташа отошла к окну и заплакала, но в ту минуту он не мог ее утешить.

…Ах, какое то было лето. Излучина Истры, склоненная над водой ракита с «тарзанкой». Запах ухи и жирный кот Бармалей. И Женька, и другие… И Женькина выцветшая юбчонка в клетку, и ее тонкие ноги - черные от загара. Ему было тогда четырнадцать, Ваньке - двенадцать. Когда становилось особенно хреново, он оживлял детали того лета, а Ванька говорил убежденно: «Так будет в раю». А он говорил: «Не доживу». «Не богохульствуй», - говорил тогда Ванька.

Жуков взглянул на часы - через час они с Мариной должны были прийти проститься. Захотелось боднуть лбом стену: только вчера он лепетал, пряча глаза, что их точный адрес пока не известен, что почтовые ящики в Назаре¹⁴сплошь дырявые, и самое милое дело писать до востребования. Он боялся оставлять свои координаты даже брату и ничего не мог с собой поделать. Жуков подошел к зеркалу, отвесил себе чувствительную пощечину. По левой! По правой! По левой! «Эк тебя колбасит, милок!» – прошамкал он голосом незабвенной тети Кати; у него были явные пародийные наклонности. По молодости он успел поработать санитаром в психбольнице, выдержал пять недель. Каждый раз, когда какой-нибудь пациент впадал в буйство, тетя Катя качала головой и приговаривала: «Эк тебя колбасит, милок!» Уморительная была тетка. Там он, как и другие по ошибке попавшие в это Зазеркалье парни, подсел на чтение всякой зауми по психиатрии. И между прочим, – удивительный инструмент память! - в тех талмудах было разжевано, что безотчетные страхи самые глубокие.

Дикое желание изводить Наташу, кажись, выветрилось.

За столом все больше молчали. Наташин пирог подгорел, водку забыли охладить.

Марина рассказала историю. Когда ее отец уезжал, еще в начале восьмидесятых, его люто мордовали – справки о задолженностях из библиотек и все такое. Мордовали бы чуть меньше, но характер у папика был негибкий. Так вот: после первых шагов по благословенной нейтральной земле, Леонид Бирман, - по собственному выношенному и взлелеянному замыслу, - должен был обернуться, взмахнуть крылом и прокричать вслед за поэтом: «Прощай, немытая Россия! Страна рабов!»¹⁵ И пробил час. Он пересек заветную черту, обернулся, взмахнул, и - от волнения забыл слова. Потоптавшись, новорожденный свободный человек только прошелестел одними губами: «Ну…Не поминайте лихом»… С тех пор Марина лишь однажды виделась с отцом.

- Да-а, - сказал Игорь.

- Без комментариев, – сказал Иван. Этот рассказ был ему не внове. - Эти горестные про-оводы-ы-ы, - через минуту прочувственно затянул он. - За-а-поздалые унылые-е…ой! - второй раз за вечер он осекся на этом месте, избегая лишней прямолинейности.

Стало совсем минорно. Над каналом стояло розовое марево, на карниз дробно сыпалась «крупа». Игорь приоткрыл балконную дверь, подставил ладони, протер белой крошкой лицо. - А в Португалии тепло, «крупа» с неба не сыпется, - вздохнул он.

- Да уж, там только манна небесная, - вздохнула Наташа, будто только и дожидалась какой-нибудь этакой фразы. – Прости, сорвалось…Да закрывайте вы скорее дверь!

• Не курили бы вы, мальчики, - вздохнула Марина.
  

На балконе, облокотившись на низкие чугунные перила, старший брат говорил младшему: - Даже как-то не верится. В этой квартире все по мне, все удобное. А слово «функциональное» - идиотское, согласен? И ни к чему оно тут не рядится.

Иван посмотрел под ноги: ширина балкона была такова, что ботинок старшего Жукова едва вмещался. Разве только бочком.

- Ты, знаешь, сегодня я окончательно понял, что хочу эту квартиру. Когда мы вернемся, она как раз будет продаваться; ну ладно, высок процент вероятности. На этот случай я подсуетился, собрал до кучи все свои, так сказать, средства и «законсервировал» в надежной ячейке. Наташины деньги, - ну, что осталось от Блакитного, - мы тоже решили не трогать, раз уж сказано «детям на образование»… Короче, срываемся налегке. Думаю, прокормимся как-нибудь. А куда деваться?

Иван задал пару вопросов в тему, но чувствовалось, что это так, из вежливости.

• Сваливаешь? – наконец он заговорил о том, что было на душе у обоих.
  
• Сваливаю.
  
• ТикаАешь?
  
• Тикаю.
  
• Слушай, а ты не испытываешь этой самой… неловкости, оттого что тикаешь?
  

- Я? Неловкости? Это еще что? Природная аномалия? А теперь слушай, раз уж спросил. Если б надо было, я бы и белый флаг выбросил, и почесал бы так, с гордо поднятой головой; по шпа-лам-трынь-по-шпа-лам-трынь-по-шпа-лам. Чух-чу-у-у-у-ух! Через все брестские кордоны и терминалы. Не боись! Твой тесть одобрил бы.

• Но ведь все уже закончено, - тихо сказал Иван.
  
• Ну, разумеется. Закончено, - вяло согласился Игорь.
  

- Но разве нет никакого способа разобраться с ними, - совсем уж тихо сказал Иван, забыв придать своему вопросу вопросительную интонацию.

• Знаешь, брат, если честно, я думаю, это не они.
  
• ?!
  

- Ты только не волнуйся, этого еще не хватало. Пожалуй, что я неточно выразился. Но даже, если они вовлечены…

- Постой-постой. Как это «если»? Я что-то не разберу о чем ты.

- Успокойся, прошу тебя, и не придирайся к словам. Наши бывшие родственницы, само собой, тоже хороши. Я только хотел сказать…понимаешь, я давно уже склонен думать, что ими в свою очередь манипулируют. Наташа вот, например, говорит о гипнозе. Ну, насчет этого не знаю. Тут я может с ней не соглашусь. Да только не они играют первую скрипку, и все тут… Да! Вот еще новость: я тут оставляю вместо себя человека. Ловить сачком туман. Представь себе, Пустельга - этот примитивный мастодонт, эта невинная душа - заразился Сашей. Унаследовал, так сказать бесплодные идеи небезызвестного Жукова Игоря Павловича.

Помолчали. Он прочел у Брэма, когда трусливо насиловал дачную библиотеку, как полчища насекомых-однодневок с нежными молочными крыльями мириадами тонут в реке и устилают землю таким толстым слоем, что не справляется мощная волна. Рыбаки называют такое явление «манной», коль скоро оно обеспечивает обильную пищу рыбе… Там, куда они с Наташей направляются, испокон веков была полунищая рыбачья деревня. Пока не пришел Его Величество Интурист.

Перебросились парой натужных шуточек. Про себя Жуков-старший прекрасно понимал, что Иван просто не может выговорить: «Хреново мне будет без тебя, брат. Не представляю, как я тут один». Он и сам не мог. Такие они были люди.

- Экий ты нынче кислый, брат! – воскликнул Иван, разгибаясь и хлопая со всего размаха по спине Жукова-старшего. - Пойдем, накатим, что ли? Боюсь, как бы ты ни стал конченым хмырем…Ха-ха-ха! Сестра Саша! Психотропное оружие. Последняя разработка австралийских милитаристов. Модернизированный бумеранг SS-99… Эти горестные про-о-во-ды-ы-ы! За-а-поздалые унылые-е-е…Незаметно и без повода-а-а вдруг любовь меня покинула-а-а…


Глава 14.

Как будто эпилог.

Он ждал этого звонка. Наташа поехала хлопотать по поводу пропавшего багажа и давно должна была позвонить. Трубка валялась в спальне девочек. Набегу, он зацепился за какие-то провода и налетел на тренажер.

- И что? - выдохнул он в трубку. По-португальски это значит «але», как ни странно.¹⁶

- Привет, это я!

Игорь Павлович перестал дышать. Ведь он обознался. Наверняка обознался. Комната выходила окнами на овощную лавку сеньоры Родригеш. Потирая ушиб, он уставился на желтые, красные и зеленые плоды, аккуратно выложенные в прямоугольные ячейки витрины.

- Привет, говорю, это я! Узнаю. Узнаю родное сопение. Извини, что беспокою, но ты случайно забрал у Веры папку, там были мои телефонные счета, оплаченные. А теперь эти м… отключают мне телефон. Уж не сочти за труд, сбрось квитанции по факсу, им и так сойдет. На Веркин номер, ладно?

• Тут…тут какой-то треск.
  

Она не смеет…она не может! Да, он и сам горазд говорить чужим голосом. А «чужой голос» преспокойно продолжал:

- А вообще как там у вас? Сирокко с портвейном и карбюраторы не заколебали еще?

• Погоди, звонят в дверь, - солгал он, с трудом ворочая языком.
  

Наташа трясла его за плечо. – Ты так стонал. Я решила, что тебе приснилась родная мастерская, - она раздвинула шторы, и в глаза ударил полуденный свет. Второй день он валялся дома: неудачно заменил собой домкрат и заработал жестокий прострел. Наташа принесла шприц и ампулу. После диклофенака применен был хитрый привезенный с собой ипликатор. Тяжело в лечении - легко в гробу, припомнилось ему из Сашиного наследия. Плевать! Пусть себе снится, если ей так хочется. Просто за год безмятежной жизни в Португалии он слегка поотвык. Тут быстро теряешь форму. Одни запахи чего стоят! Когда задувает с гор, стоит такое колдовское благоухание, что немудрено размякнуть: крестьяне в тех краях, как и пятьсот лет назад, топят печи эвкалиптом. Не то что в Наташином потерянном раю, где аборигены топят плавником. Плавник, тот - ясен перец! - бодрит, особенно в сочетании с минус пятьдесят.

Но сегодняшний сон – ерунда. Вот на той неделе ему приснился сущий кошмар. Там было и о рождение сына, и об их разводе, и о Наташиной болезни. По своему тону, сон был ненормально рассудочным и жизнеподобным. Игорь Павлович по сей день ходил под впечатлением. То, от чего он так ловко отмахивался наяву, все равно подкараулило его - тепленького, посапывающего, временно утратившего контроль над своими мыслями. Господи, помилуй… Натуся!

И поделом! Кто, если не он, воспринял как должное, что уже через месяц после приезда Наташа нашла двух учеников? А как он потешался, когда она прихватила с собой аккордеон! Теперь вдобавок она играла по вечерам в ресторане, и за приличные деньги. И сама обучалась игре на португезо¹⁷. Зато он может гордиться тем, что до сих пор едва сдерживается, когда она развязывает кульки, ловко поддевая узел зубцом вилки, чтоб не рвать. Также не знал Жуков пощады, высмеивая ее безобидную форму ностальгии. «Минуя промежуточный этап - компоты, мы погрузились с кисели, - ехидничал он. - На очередном витке тоски по родине я предвкушаю брюкву на первое и репу на второе». При этом он, говнюк несчастный, с аппетитом поглощал эти чертовы кисели. И плевал он с высокой горы Арарат и на саму Наташу, и на Наташину отвагу, и на ее спокойную, взвешенную бескомпромиссность.

На всем, что Наташа говорила и делала, ему мерещился налет самоотречения.

- Мне тут все нравится! - объявила она на второй день по приезде, и это прозвучало, как «все стерплю». Можно подумать! – декабристка. Они почти ни в чем себе не отказывали. Даже в снеге, который падает тут и зимой и летом. И белый и розовый. Кроме шуток, когда отцветает миндаль. Но уж если кому не хватает «крупы», этого ни чем не перекроешь. Даже главный певец цветущего миндаля, Вертинский, даже он, вернулся.

Со временем его Заполярная Королева растаяла на пять килограмм, потемнела, и нахальный мальчишка из сувенирной лавки на углу (бездельник днями напролет потягивал из чашечки бику¹⁸ или жарил сардины на углях) больше не входил в ступор при виде ее плеч, когда она неспешно проплывала мимо по крутой мощенной известняком лестнице. В завершение всех бед, Наташина бесподобная домостроевская рассудительность закостенела тут в унылую правильность.

Все это было несправедливо по отношению к нему… Так он думал раньше. Он был дурак. Хорошо, что он вовремя это понял.

…Туся моя, - Игорь поцеловал жене руку и снова подумал, что на все сто заслуживает такие сны.

В эти минуты новоиспеченная Варя Жукова доставала почту из почтового ящика. Пока она поднималась на второй этаж, все мысли ее были заняты подготовкой к школьному вечеру - за оставшиеся два часа они с Соней должны были испечь печенье. Так что письмо вместе с банковским извещением девочка случайно сунула мимо кармана рюкзака и тут же о нем забыла.

В конверте, очевидно кем-то вскоре подобранном, находилась открытка со стандартным набором новогодних пожеланий. Подписана она была миленько: «Всегда ваша Сестра Саша». Кроме того, в конверте лежал неровно сложенный сероватый лист, на котором тем же бисерным почерком было написано:

«Как будто эпитафия.

Нет меня…Я жертва скарлатины.

Ты моей могилы не ищи -

По траве погоста сиротливо

Не гуляют черные грачи.


Нет меня … Как это ново, странно:

Н е т м е н я … Тебе и горя нет!

Только за туманом, за обманом

Мы еще сойдемся тэт-на-тэт.


Нет меня… Но горьких слез не льют

На помин души ни Крым, ни Ницца:

По закону, чтобы умереть,

Не мешало бы сперва родиться».


А печенье в школе хвалили, хотя оно и вышло слишком ломким: Наталья Михайловна предположила, что все дело в мукЕ. Следует также сказать, что извещение довольно приятного содержания банк прислал повторно.

Что до адресованного Вариному отчиму оброненного письма, то оно скорей всего нашло свой конец в пламени городской свалки… А может и уцелело. Но осталось немым, завалилось вековым балластом за стопку пыльных журналов: русский язык, увы, не слишком популярен среди жителей Назаре. Нельзя полностью исключать, конечно, что в один прекрасный день последняя весточка сестры Саши попадется на глаза русскому путешественнику. Либо досужему слависту из Лиссабона. Либо юной москвичке, а может харьковчанке, попавшей в Португалию по какому-нибудь обмену.

Чего только не бывает.