Александр Мень. История религии. Том 4

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 41 42 43 44 45 46 47 48 ... 65

x x x

Свою стержневую интуицию Платон, как правило, излагал в умозрительной

форме. Но из этого не следует, будто он ее "вывел" чисто логически. Она

прямо предстала его внутреннему взору, он же впоследствии лишь пытался дать

ей теоретическое "оправдание". При этом Платон, по-видимому, чувствовал, что

не все возможно закодировать в строгие силлогизмы, и поэтому нередко

обращался к образному "мифологическому" языку. "Картина" как чувственный

символ сверхчувственного - частый гость в книгах мыслителя-художника.

Повсюду наряду с рассуждениями он прибегает к своеобразным аллегориям и

философским мифам. Одна из таких пластических философем с особой

наглядностью передает сущность платонизма. Мы позволим себе привести ее

почти полностью.

"Ты можешь,- пишет Платон,- уподобить нашу человеческую природу в

отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию...

посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры,

где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на

шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у

них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков.

Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в

вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная -

глянь-ка - невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают

своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол... за этой стеной

другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх

стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ,

сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих

разговаривают, другие молчат... разве ты думаешь, что, находясь в таком

положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней,

отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?.. А предметы,

которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с ними?..

Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты,

не считали бы они, что дают названия тому, что видят?.. Далее. Если бы в их

темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо,

думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей

тени?.. Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени

проносимых мимо предметов...

Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него...

если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать,

повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх - в сторону света, ему будет

мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии

на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он

скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь,

приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести

правильный взгляд?.. Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он

подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше... А если

заставить его смотреть прямо, на самый свет, разве не заболят у него глаза и

не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это

действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?.. Тут нужна

привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху. Начинать надо

с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем - на отражения в воде людей

и различных предметов, а уж потом - на самые вещи" (1).

В этой притче одновременно - и утверждение духовной реальности, и

указание, как возможно постичь ее. Пещера и странный теневой театр на стене

- наш видимый мир. Заключенные - это люди, привязанные к чувственным

представлениям и принимающие тени за подлинную действительность. Далеко не

сразу могут они освоиться с мыслью, что есть высший, недоступный ощущениям

мир, и только постепенно оказываются в состоянии познавать его.

Но законен вопрос: возможно ли вообще такое внечувственное познание?

Где ручательство, что узники навсегда не останутся в цепях?

Отвечая на это, Платон следует за Сократом, который считал самопознание

прямым путем к достоверности.

Прежде всего: что такое человек? Не принадлежит ли он, такое слабое и

эфемерное существо, вечно бегущей реке преходящего мира? Это несомненно, но

в то же время ясно, что человек не исчерпывается телом; в его душе есть

некая точка - дух, или, как его называет Платон, "ум", который является

пересечением двух миров. Наши "страсти" и "вожделения" столь же поверхностны

и текучи, как и мир, который воспринимают чувства, но "ум" есть дитя

духовного плана бытия (2). Правда, кое-кто полагает, что он столь же

непрочен, как и все в мире, что, "расставшись с телом, душа уже нигде больше

не существует, но гибнет и уничтожается в тот самый день, когда человек

умирает. Едва расставшись с телом, выйдя из него, она рассеивается, словно

дыхание или дым, разлетается, и ее уже решительно нигде нет" (3). На эти

рассуждения Платон иронически отвечает, что тогда, пожалуй, опаснее всего

умирать при сильном ветре, который быстро развеет "ум" по воздуху. Здесь в

шутке заключена серьезная мысль: философ высмеивает "ребяческое" мнение,

будто разум есть нечто подобное видимым вещам. Он ставит вопрос: "Чему

свойственно испытывать это состояние, то есть рассеиваться?" Такими вещами

являются предметы составные, образованные из каких-либо элементов. То же,

что не состоит из частей, не может находиться под угрозой распада. Таков

разум человека, и его неразрушимость есть признак особой невещественной

природы. Сложные предметы человек, по словам Платона, может "ощупать, или

увидеть, или ощутить с помощью какого-нибудь из чувств". Иначе дело обстоит

тогда, когда познается нечто умозрительное. Эти вещи "можно постигнуть лишь

с помощью размышления - они безвидны и незримы... Итак... мы установили два

рода вещей - зримые и безвидные" (4).

Тело, безусловно, относится к разряду видимого. А душа? "Можно ее

видеть или нельзя?" - "Нельзя".- "Значит, она безвидна?" - "Да"."Значит, в

сравнении с телом душа ближе к безвидному, а тело в сравнении с душой - к

зримому?" (5)

Как тело испытывает наслаждение, в жаркий день погружаясь в морские

волны, так и душа испытывает радость, погружаясь в прозрачный мир мысли. Ибо

это ее родная стихия. Следовательно, человек в своей земной жизни

принадлежит одновременно двум измерениям. Его "душа" лишь на определенный

срок связана с тленным телом, а сама она, в отличие от тела, подобна

"божественному, бессмертному, умопостигаемому, единообразному,

неразложимому" (6). Она есть главенствующее начало в человеке и призвана

управлять телом. После же разлуки с телом "душа уходит в подобное ей самой

безвидное место, божественное, бессмертное, разумное, и, достигши его,

обретает блаженство, отныне избавленная от блужданий, безрассудства,

страхов, диких вожделений и всех прочих человеческих зол, и - как говорят о

посвященных в таинства - впредь навеки поселяется среди богов" (7).

От пифагорейцев Платон заимствовал также идею метемпсихоза. При этом он

ссылался не на личный опыт, как Будда или Пифагор, а на слова прорицателей,

поэтов и мистиков. "Они утверждают,- говорит Платон,- что душа человека

бессмертна, и, хотя она то перестает существовать - это называется смертью,-

то снова рождается, она никогда не гибнет" (8). Новые воплощения происходят,

согласно Платону, по той же причине, на какую указывали буддисты,-

стремление к жизни. "У любой радости или печали есть как бы гвоздь, которым

она пригвождает душу". И поэтому душа "вновь попадает в иное тело и, точно

посеянное зерно, пускает ростки. Так она лишается своей доли в общении с

божественным" (9).

Подобно Пифагору и индийцам, Платон полагал, что есть возможность

избежать "круга рождений". Для этого надо понять, что одна философия

способна "освободить" душу. Она сделает жизнь мудреца возвышенной и научит

его не бояться смерти, ибо, "внося во все успокоение, следуя разуму и

постоянно в нем пребывая, созерцая истинное, божественное и непреложное и в

нем обретая для себя пищу, душа полагает, что так именно должно жить, пока

она жива, а после смерти отойти к тому, что ей сродни, и навсегда избавиться

от человеческих бедствий" (10).

Но вернемся к главной мысли Платона о душе; суть ее сводит-ея к тому,

что причастность "ума" незримому миру обусловливает познавательные

способности человека. Проходя земной путь, разум несет на себе печать своего

особого происхождения и, даже обитая в телесных оковах, не теряет

изначальных свойств. Способность человека познавать высшее есть припоминание

("анамнесис") того, что душа вынесла из запредельных сфер. В частности, по

Платону, и мысль о божественном Единстве является именно припоминанием того,

что "некогда видела наша душа, когда она сопутствовала Богу, свысока глядела

на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия"

(11).

Говоря о всеобщих врожденных законах разума, Платон спрашивает, откуда

они могли явиться, как не из области чистой Мысли? Идею Сократа о

необходимости вычленения понятий он связывает е метафизической концепцией о

причастности разума миру Духа.

Теперь мы должны заглянуть в философскую лабораторию Платона и

последовать за его рассуждениями, в которых он пытается истолковать свою

интуицию, применяя сократовский индуктивный метод.

Blog

Александр Мень. История религии. Том 4

x x x