В. П. Крючков "Повесть Петербургская "

Вид материала

Содержание

Название как эквивалент текста рассказа
Питер в названии рассказа Б.А. Пильняка получила авторское объяснение: "... Питер

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7

^ Название как эквивалент текста рассказа

"Его Величество Kneeb Piter Komandor"

Самые тактичные по отношению к читателю заглавия - те, которые сведены к имени героя-эпонима^¹. ... Но и отсылка к имени эпонима бывает вариантом навязывания авторской воли.

Умберто Эко

Одна из функций любого названия – предсказывающая, проектирующая, программирующая определенные коммуникативные ожидания со стороны читателя, созданное автором заглавие – это авторская интерпретация произведения, "которая и есть первичная интерпретация, в названии проявляется автор как организатор некоего коммуникативного события" [Тюпа 2000: 10]. В этом смысле название пильняковского рассказа является в своем роде уникальным, в нем в свернутом виде содержатся важнейшие мотивы данного произведения: прежде всего мотив корабля русской государственности и его демонического "командора", а также мотив величия и одновременно ничтожества (рабскости) человека, - человека, облеченного государственной властью, а значит почти неизбежно, по Пильняку, "кумира", "идола".

Для понимания смысла названия рассказа "Его Величество Kneeb Piter Komandor" как эквивалента содержания всего произведения важна история его публикации. Первоначально, будучи изданным в составе сборника "Былье" в 1920 году, рассказ "Его Величество..." назывался довольно прозрачно и прозаично - "Рассказ о Петре". Этот вариант был "самодостаточным", "завершенным" (рассказ как форма повествования предполагает связность, цельность, событийную исчерпанность фабулы), не требующим дополнительной расшифровки, не предполагающим продолжения. Имя Петр достаточно прочно укоренено в исторической памяти русскоязычного читателя, чтобы оно идентифицировалось именно с Петром Первым. Подобного рода заглавие предполагает также некоего демократического читателя-слушателя, демократичный, народный взгляд, оценку личности Петра. По отношению же к содержанию произведения это название скорее "нейтрально", к чему Б. Пильняк в своем творчестве вовсе не стремился. По крайней мере, "нейтральных" названий-эпонимов у него мы практически не встречаем, может быть, за исключением названия повести "Иван Москва", названной по имени главного героя, но и этот эпоним явно преодолевает рамки собственно номинационные, обретая символический смысл.

Прежнее название рассказа - "Рассказ о Петре" - вступило в стилистический конфликт с общим заглавием минидилогии "Повесть Петербургская, или Святой камень-город" при подготовке ее к публикации. "Рассказ о Петре", как ранний вариант названия, выбивался из пильняковской модернистской поэтики (по выражению А.М. Горького, "поэтики фокусов"): в нем на первый план выходила обычность события и героя, приближенность его к читателю, поскольку жанр "рассказа" с его сказовой интонацией предполагает диалогичность, доверительную близость рассказывающего и слушающего. Кроме того, жанр рассказа предполагает единство действия и героя, между тем как обер-офицер Зотов - самостоятельный и не менее значимый герой, чем Петр. Поскольку общим названием повести уже обозначено место и время действия (просторы российской истории петербургского ее периода), а также заявлена тема Петра-'камня' как основателя города, прозрачность названия "Рассказа о Петре" становилась избыточной. К тому же прежнее название локализовало хронотоп рассказа, в то время как Б. Пильняк решил продолжить тему Петербурга, Петра, Медного всадника еще в одном рассказе - "Санкт-Питер-Бурхе".

По мнению Умберто Эко, название произведения по имени его центрального героя обычно является самым "тактичным" по отношению к читателю, тем большую значимость приобретают в этом смысле отступления от "обычной" практики: "Самые тактичные по отношению к читателю заглавия - те, которые сведены к имени героя-эпонима^¹. ... Но и отсылка к имени эпонима бывает вариантом навязывания авторской воли" [Умберто Эко 1988: 89]. В связи с этим поставим целью выяснить, каким именно образом и какую именно "волю" в данном случае "навязывает" своему читателю автор. Или иначе: какое автор задает направление читательским ассоциациям, необходимым для постижения идейно-художественного содержания произведения? Это особенно актуально для Б. Пильняка, который утверждал: "Все, что я пишу, для меня не мутно, а ясно: я же хочу писать о том, как вижу" [Пильняк 2002: 135] и стремился это свое ясное авторское видение (в некоторых произведениях, впрочем, таких, как повесть "Штосс в жизнь" (1928 г.), предстающее как избыточное, как лирико-публицистическое давление автора на читателя) сконцентрировать, последовательно воплотить в образной структуре произведения.

По мнению О.Ю. Шилова, название частей дилогии "ориентирует читателя главным образом на восприятие образа Петра как на "антигероическое" начало повествования" [Шилов 2001: 75]. Это верно отчасти: не столько антигероическое, сколько нечто дисгармоничное, чуждое, даже демоническое слышится в этой сложной номинации и в ее ритмизованной, полной сдержанной экспрессии интонации, - не должно забывать, что Пильняк ориентировался в своем творчестве на звучащее слово, и в этом случае особенно уместно замечание исследователя о том, что "в осмысленном произнесении имени произведения уже происходит встреча воспринимающего сознания с воспринимаемой им сущностью" [Тюпа 2000: 10]. Название рассказа "Его величество Kneeb Piter Komandor" создано, точнее, сконструировано, в духе глубинной поэтики Б. Пильняка, для которой характерны (это было замечено еще современниками - по поводу другого произведения) "парадоксальные сопоставления", "исключительные положения героев, сближение противоположных явлений, указания на ужасное или безобразное, или величественное или нелепое" [Горбачев 1928: 60]. Окончательный вариант названия - "Его Величество Kneeb Piter Komandor" - является оригинальным, неожиданным, семантически скомпрессированным, оно точнее и полнее отражает содержание рассказа, авторскую позицию его создателя. Это своеобразная экспозиция и в то же время эквивалент образа центрального героя и содержания всего произведения. Отметим очевидную уже на первый взгляд неординарность, экзотичность, усиленную лексико-фонетическую артикулированность, четкость названия произведения и эвфемистической номинации Петра, что вполне соответствует неординарности личности, известной эксцентричности первого русского императора. Отметим также множественный, составной характер номинации Петра, указывающий на множественность его ликов и проявлений его личности, причем каждая из номинаций, звучащая подчеркнуто резко, включена на правах имени собственного - пишется здесь с прописной буквы: Kneeb Piter Komandor. Все эти противоречивые номинации одинаково равны, но выделяется "итоговая", в силу своего финального положения и усиленной артикулированности, номинация Komandor.

Время действия рассказа "Его Величество Kneeb Piter Komandor" хронологически предшествует времени "Санкт-Питер-Бурха" - это начало XVIII века. В то же время его перекличка с современностью входила в авторскую задачу: по замыслу Б.А. Пильняка, "Его Величество Kneeb Piter Komandor" - "о Петре I Антихристе, уведшем Россию из Москвы в Петроград, и о большевиках, вернувших ее в обратное лоно ..." [Пильняк 2002: 61]. И еще: "Пишу рассказ про анархию, Петра, революцию" [Пильняк 2002: 66].

Номинация ^ Питер в названии рассказа Б.А. Пильняка получила авторское объяснение: "... Питер (так себя Петр великий звал)" [Пильняк 2002: 75].

Этимология загадочного авторского неологизма Kneeb получила в пильняковедении неоднозначную интерпретацию (версии приводятся в хронологическом порядке их публикации):

- по одной из версий "Кнееб" - "неправильный немецкий. Вероятно, от нем. kneipe - пивная, трактир, кабак и kneipbruder - кутила, собутыльник, перевод названия - "Его величество командор Питер из пивной" [Любимова 1995: 61];

- автор другой версии стремится отыскать этимологические, или, точнее - ассоциативные, корни этого слова в голландском языке, поскольку голландские реалии присутствуют в анализируемом рассказе Б. Пильняка. Баак ван Й. пишет: "Хотя "kneeb" - "заумное слово", т.е. фактически не существует, оно все-таки вызывает семантические ассоциации - коннотации: например, со словом "knaap" 'парень' (первоначально и 'вооруженный мужчина', 'солдат') или, в переносном смысле, 'что-нибудь огромное'; ...с филологической точки зрения было бы допустимо (восточное) диалектное производное "kneeb < knebel < knevel" '(дюжий) парень', 'молодец', но и 'грубиян' [Баак ван Й. 1996: 336-337];

- Н.Ю. Грякалова обращается за аргументами не столько к языковым фактам, сколько к фактам исторического характера: по ее мнению, слово "Kneeb" у Пильняка является ошибкой: Петр подписывался "Knech" вместо правильного "Knecht" (нем. - раб, холоп). Трудно сказать, прокралась ли в название рассказа Пильняка опечатка, как считал историк С.Ф. Платонов, весьма негативно оценивая данный рассказ, или же двойная ошибка используется писателем как прием в общей гротескной деформации образа императора" [Грякалова 1998: 252].

Не исключая вероятности первых двух версий (но все-таки считая их ассоциациями не первого ряда), сосредоточимся здесь на последней - на тех семантических перспективах, которые она открывает.

Помимо иностранного "акцента" в целом (тема Запада в судьбах России), которое внесли в название рассказа иноязычные его компоненты, в названии начинает звучать тема Командора: в реально-историческом плане капитан-командор - 'в Великобритании, Нидерландах и некоторых других странах - начальник отряда судов, не имеющий адмиральского чина; в России начала 18 - начала 19 века - флотский чин между капитаном 1-го ранга и контр-адмиралом 4-й степени' [Новый словарь иностранных слов. 2003]; в переносном смысле Komandor - тот, кто стоит у руля государственного корабля, причем о характере прокладываемого курса (прозападническом) номинация Piter Komandor говорит совершенно определенно. В плане литературной генеалогии Komandor актуализирует тему ожившей смертоносной статуи ("Каменный гость" А.С. Пушкина), тему Медного всадника и тему противостояния личности и государства. Эта тема получит развитие в рассказе "Санкт-Питер-Бурх".

В философском плане в названии "Его Величество Kneeb Piter Komandor" его компоненты оказываются семантически полярными, выражающими различные свойства одной личности: это "величество" человека (в данном случае человека, облеченного высшей властью) и его же ничтожество, "рабство" (если Kneeb действительно является неправильной формой немецкого "Knecht" - 'раб, холоп'). В таком случае, название можно прочитать как "Его величество раб Питер Командор". Название, таким образом, обретает не только историософское (философия отечественной истории), но и философско-этическое измерение, поднимая тему сущности человека, цели его устремлений^¹.

Данная коллизия в типологическом отношении может восходить к стиху Г.Р. Державина "Я царь - я раб, я червь - я Бог!" В данном случае важна синтагматика (выстроенность по горизонтали) державинского стиха и текста названия у Пильняка. В стихе, во фразе особую смысловую нагрузку получает рифмующееся, финальное слово. Семантический "итог" державинского стиха - "Бог", Божественное начало в человеке. Семантический "итог" названия рассказа Б. Пильняка "Его Величество Kneeb Piter Komandor" - Komandor, хотя у Б. Пильняка все слова, входящие в название, не являются вспомогательными и артикулированы довольно напряженно. Первая часть названия – "Его Величество" – констатирующая (тема), вторая – "Kneeb Piter Komandor" содержит то новое (рема), ради чего написан пильняковский рассказ. Ранняя проза Б. Пильняка носит во многом визуальный характер ("визуальная проза", по аналогии с визуальной поэзией), в которой игра шрифтами, зрительный образ набранного текста, в том числе заглавия, играют, в соответствии с авторским замыслом, значительную роль^².

И все-таки при семантическом равноправии всех составных частей названия центральное в нем (в силу финального положения и фоносемантических особенностей) - Komandor, которое заключает в себе идею об историческом предназначении Петра и психологическую характеристику его как личности жесткой, деспотической, в которой заключено некое инфернальное начало по ассоциации с "Каменным гостем" А.С. Пушкина.

Кроме того, слово Kneeb/Knecht, одно из ключевых в "Фаусте" И. Гете^³, достаточно "авторитетно", чтобы привнести свои смыслы в название пильняковского рассказа, в том числе и тему смысла человеческой жизни, тему преобразовательной деятельности Фауста. Гетевский Фауст именно Knecht - раб Господа, ср. диалог Господа и Мефистофеля в Прологе на небе у И. Гете в "Фаусте": "Der Herr. Kennst du den Faust? Mephistopheles. Den Doktor? Der Herr. Meinen Knecht" (Господь. Ты знаешь Фауста? Мефистофель. Он доктор? Господь. Он мой раб) [Goethe 1957: 15].

У Б.А. Пильняка Петр-Kneeb ("неправильное" Knecht) в свете фаустовских аллюзий (в данном случае не столь важно, входила ли данная аллюзия в коммуникативные намерения автора рассказа или нет) означает 'неправильный раб Бога', то есть 'отступивший от Бога'. И в этом возможно усмотреть скрытое указание на антихристово начало в образе Петра, тем более в свете романа Д.С. Мережковского "Антихрист (Петр и Алексей)", который для петербургских рассказов Б. Пильняка стал прецедентным (мотивирующим, цитатопорождающим) текстом. Недвусмысленной в связи со сказанным является и говорящая портретная деталь, приведенная Б. Пильняком в его рассказе:

"огромная мозолистая рука Петра, с ногтями на манер копытец" [I: 388].

Аллюзии и реминисценции из романа Д.С. Мережковского "Антихрист (Петр и Алексей)" в "Повести Петербургской..." связаны в основном с образом Петра. Это прежде всего заимствования концептуального историософского характера, а также конкретно-исторического, топографического и т.д. Сама ассоциация Антихрист в связи с именем Петра I устойчива в письмах Б. Пильняка, например, в письме П.Н. Зайцеву 11 февраля 1919 г.: "к черту контрреволюцию, да здравствует Петр I, Антихрист..." [Пильняк. Письма. 2002: 64].

Для Д.С. Мережковского историческое значение Петра, масштаб его личности и преобразовательной деятельности несомненны, и Петр в романе "Антихрист" уподобляется титану эпохи Возрождения Леонардо да Винчи ("Дневник Петра напоминал дневники Леонардо да Винчи" [Мережковский 1990: 593]).

Петру-Антихристу в романе Д. Мережковского, при известной тенденциозности образа, свойственны не только рационалистичность, жестокость, деспотизм, но и милосердие, а подчас и отчаяние. Ср. упрек Петра старому капитану в напрасной гибели матросов: "Как у вас жалости нет? Ведь не скоты, а души христианские. Бог за них спросит!" [Мережковский 1990: 595]. Д.С. Мережковский вкладывает в уста Петра и жалобу на свою тяжкую историческую ношу: " - Трудно, ох, трудно, Катенька! Мочи нет! <...> Возможно ли одному человеку? Не только человеку, ниже ангелцу!.. Бремя несносное!.." [Мережковский 1990: 608]. По отношению к сыну Алексею Петр в романе Д.С. Мережковского также совмещает в себе начала и человеческие, отцовские и в то же время в нем проступают черты "зверя": "царевич видел два лица - одно доброе, милое, лицо родимого батюшки, другое - чуждое, страшное, как мертвая маска - лицо зверя. И всего страшнее было то, что не знал он, какое из этих двух лиц настоящее - отца или зверя?" [Мережковский 1990: 631]. Этот вопрос: "какое из двух лиц настоящее?" - остается открытым и для автора, и для читателя романа Д.С. Мережковского [см. подробнее об этом: Колобаева 2000: 238-256].

Конечно, возможности автора рассказа, в отличие от автора романа с его повествовательными эпическими просторами, ограничены в том смысле, что не способствуют созданию многогранного, многослойного образа. Но дело не только в этом. Б. Пильняк в своем рассказе "Его Величество Kneeb Piter Komandor" схематизирует, дает однозначную негативную характеристику образу Петра и "в целом образ Петра, созданный Пильняком, близок к его исторической интерпретации В.О. Ключевским как в смысле телеологическом (цена петровских реформ): "государство пухло, народ хирел", так и в генетическом (формирование характера Петра)" [Шилов 2001: 77]:

Петр Первый у Б. Пильняка - это "человек со способностями гениальными. Человек ненормальный, всегда пьяный, сифилит, неврастеник, страдавший психостеническими припадками тоски и буйства, своими руками задушивший сына. ... Маньяк. Трус... Циник, презиравший человека в себе и в других. Актер - гениальный актер. Император, больше всего любивший дебош, женившийся на проститутке, наложнице Меншикова, - человек с идеалами казарм. Тело было огромным, нечистым, очень потливым, нескладным, косолапым, тонконогим, проеденным алкоголем, табаком и сифилисом... Глядели безумные, пьяные, дикие, детские глаза, такие же, какими глядит ребенок на кошку, вкалывая в нее иглу или прикладывая раскаленное железо к пятачку спящей свиньи" и т.п. [1: 384-385].

Образ Петра у Б. Пильняка шаржирован, утрирован до антиэстетичности, приемы создания образа ближе не Д.С. Мережковскому, а А. Белому - автору романа "Петербург" с его сатирическими портретами Аблеухова, Липпанченко и других. Впрочем, "антиэстетичность" некоторых картин "Петербурга" также известна и она может здесь рассматриваться как своего рода "заимствованная" Б. Пильняком у А. Белого. Ср., например, Н. Бердяев о романе А. Белого: "В "Петербурге" есть большие художественные недостатки, много эстетически неприемлемого" [Бердяев 1993: 316].

Реминисценции из романа Д.С. Мережковского "Антихрист (Петр и Алексей)" в рассказе Б. Пильняка очевидны и многочисленны [См.: Мораняк-Бамбурач 1991: 36-46]: это и пророчество старца Тихона о том, что "царь Петр есть-де антихрист, будет-де весь народ печатать" [I: 378]^¹; и описание рабочего кабинета Петра; и описание "трактамента" (царского гуляния), в котором обязаны были участвовать все придворные; и топографические приметы Петербурга и т.д. Причем Б. Пильняк заимствует только те эпизоды, которые характеризуют Петра негативно^².

Свой рассказ "Санкт-Питер-Бурх", вошедший в "Повесть Петербургскую, или Святой-камень-город", Б. Пильняк сам назвал озорством: "И как же, как же до горечи не озоровать мне, - писал автор в письме к Н.С. Ашукину 15 сентября 1921 года, - в новой моей повестушке "Санкт-Питер-Бурх", в коей выбрался уже из Китая - я - на Неву-реку?!" [Пильняк 2002: 127]. Во всяком случае ирония в названии рассказа "Его величество..." Б. Пильняка явно ощутима и порождается она соединением дисгармоничных в стилевом отношении слов, прежде всего официального титула "Его величество" и неофициального, даже фамильярного (по отношению к царю) "Piter". Название "Его величество Kneeb Piter Komandor" принадлежит не автору повествователю, а концепированному автору и выражает его волю как творца всего произведения. В самом тексте рассказа номинация Петр, принадлежащая современнику, гвардии обер-офицеру Зотову, выглядит, естественно, иначе: "Его Величество Государь Петр Алексеевич" [I: 372]. Но в этом выражается частная точка зрения - одного из персонажей, и она отлична от авторской.

Эпиграфы к рассказу "Его величество Kneeb Piter Komandor" выбраны по излюбленному Б.А. Пильняком принципу антиномичности: первый эпиграф-упрек взят из сборника "Вертоград многоцветный" Симеона Полоцкого и обращен он, надо думать, к власти (к Петру) и напоминает ей о ее отеческом долге перед народом:

"Не презирати, не за псы имети

Паче любви, яко свои дети.

- Симеон Полоцкий" [I: 372].

Эпиграф – еще один способ введения интертекста в текст Пильняка - представляет собой частично измененный фрагмент из "Началника" Симеона Полоцкого

"Не презирати и за псы имети,

Паче любите, яко свои дети".

Пильняк усиливает в своем варианте прагматику, суггестивность цитируемого фрагмента, удваивая отрицательную частицу не. Замена Пильняком "любите" на "любви" не обоснована и с точки зрения языка необъяснима, это недосмотр или Б. Пильняка, или наборщика и корректора, сохраняющийся и в современных изданиях текста рассказа.

Второй эпиграф (в данном случае важна последовательность эпиграфов) взят из стихотворения А.А. Блока "Россия" и является и данью памяти только что ушедшему из жизни великому русскому поэту^¹, и подтверждает живительную силу национальных русских истоков в новую историческую эпоху, выражает веру в будущее России:

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые,

Как слезы первые любви. …

Пускай заманит и обманет,

Не пропадешь, не сгинешь ты.

А. Блок" [I: 372].

Последовательность расположения эпиграфов проецируется на композицию рассказа: лирический финал рассказа, где звучат народные "песни ветровые", перекликается с блоковским эпиграфом.

Два эпиграфа, выражающие конфликт российской власти и народа, воплотились в образной ткани рассказа "Его величество Kneeb Piter Komandor": с одной стороны, в образах Петра, его сподвижника графа Петра Андреевича Толстого и других, исказивших исконный лик России ("кругом стон, вопль, мздоимство и дебошанство" [I: 392]), с другой - Тихона Старцева, его сына-священника и стоящей за ними вековой природной Россией с ее весной - "великой земной радостью" [I: 393]. Своеобразным гимном Матери-Сырой-Земле - песней-веснянкой в исполнении русских девушек заканчивает Б.А. Пильняк свой рассказ.

Из общего ряда критических отзывов современников об этом рассказе Б. Пильняка явно выделяется эмоциональный, чрезвычайно лестный отзыв Д.А. Лутохина: "В нем ["Рассказе о Петре" - В.К.] всего десять страниц, но и эпоха, и Петр, и двор схвачены определенно, выпукло: впечатление остается незабываемое, словно вы перенеслись на Уэльсовской "машине времени" в Санкт-Петербург в первые годы Империи" (Вестник литературы. 1920. № 8. С. 7-8). Все-таки слишком ощутимо присутствие в этом рассказе романа Д.С. Мережковского "Антихрист (Петр и Алексей)" (и исторической конкретики, и образной системы, и историософской концепции в целом)^¹.

Б.А. Пильняк - писатель не исторического жанра, история его всегда интересовала в ее проекции на современность. Между тем современные аллюзии, о которых Б.А. Пильняк говорил во время работы над рассказом "Его величество Kneeb Piter Komandor" ("Пишу рассказ про анархию, Петра, революцию" [Пильняк. Письма 2002: 66]), остались реализованными далеко не в полной мере. Они получили развитие в следующем рассказе минидилогии "Повесть Петербургская, или Святой-камень-город" - "Санкт-Питер-Бурхе".

Blog

В. П. Крючков "Повесть Петербургская "

Содержание