Geum.ru

А. И. Пономарёв

Вид материалаДиплом
Подобный материал:

А. И. Пономарёв




И. В. Сталин в оценках американских дипломатов

(1933–1945 гг.)



С точки зрения постижения сути советской дипломатии и выявления природы многих политических и военных решений 1933-1940-х гг. первостепенное значение имеет воссоздание образа руководителя страны в том виде, в каком он представал в глазах современников-иностранцев. Как воспринимались зарубежными представителями нравы, царившие среди высшего руководства? На какие подробности в первую очередь обращалось их внимание? Как оценивались личные и деловые качества конкретных политических персон, с которыми им приходилось иметь дело? Наконец, достигали ли своей цели методы психологической обработки союзников, практиковавшиеся Сталиным и другими советскими ответственными деятелями в предвоенные и военные годы?

В данной связи необходимо отметить, что фигура Сталина, с именем которого ассоциируются наиболее драматичные страницы истории России XX в., представляет значительный интерес. О Сталине написаны сотни книг, однако и для российских, и для зарубежных школьников и сегодня знания о его делах и идеях важны прежде всего с точки зрения расширения углубления представлений о фактической истории середины XX в. Причём существенное значение нередко приобретает не столько знание фактов его деятельности, сколько оценки этих фактов, полученные через призму восприятия иностранцев, обладавших достаточной компетентностью, чтобы понять суть происходящего. Знакомство с воспоминаниями американских дипломатов позволяет объёмно представить нравственный фон эпохи, что весьма важно с точки зрения гражданского образования.

Противоречивость личности советского диктатора не раз отмечалась отечественными авторами. Так, в частности, К. В. Плешаков пишет: «Мышление генералиссимуса имело как бы два солнца – революционизм и идею империи. Сталин-революционер был непредсказуем, хотя и запрограммирован на безоговорочную конфронтацию. Сталин-император был готов играть по правилам баланса сил. Как любому человеку, ему было свойственно мыслить архетипами. Не исключено, что в определённые моменты он отождествлял себя не с Иваном Грозным или Петром Первым, а с Александром I – победителем Наполеона, главой Венского конгресса». Как бы то ни было, мифологизация образа Сталина состоялась при его жизни, длительное время воздействовала на сознание современников и историков.

Преодоление мифов прошлого – дело деликатное. Основывая систему доказательств на тщательно подобранных фактах и цитатах из воспоминаний современников и оставляя без комментариев другие факты и цитаты, не укладывающиеся в авторскую концепцию, вряд ли можно добиться демифологизации образа Сталина. В лучшем случае на выходе появится еще один миф. В худшем – проступает изнаночная сторона прежней мифологии и образ вождя восстанет из руин исторической критики во всём величии действительных и приписываемых заслуг. Только на этот раз он будет лишён плакатной размашистости и очеловечен некоторыми закулисными подробностями кремлёвского распорядка, открывшимися благодаря лавине публикаций последнего десятилетия.

Проблема, как представляется, должна состоять не в том, чтобы «развенчать супостата» методом простого подбора фактов. Историка в первую очередь должны интересовать причины и способы формирования исторических мифов, мистификаций, предрассудков и психологических установок, управлявших действиями ответственных политиков.

Независимо от того, что именно порождало наиболее устойчивые стереотипы восприятия Советского Союза руководителями Запада – личностная мотивация, характер информации, которой они владели, советы экспертов, государственный заказ или политическая конъюнктура, – неизменно весьма активную роль в их утверждении играли послы зарубежных держав, для которых Кремль и Сталин являлись не только объектами пристального профессионального интереса, но и главными носителями чуждой политической культуры. Их донесения, основанные на непосредственных впечатлениях, далеко не всегда полностью соответствовали их же собственным более поздним воспоминаниям. Более того, отчёты разных дипломатов очень часто имели диаметрально противоположную окраску как в содержательном, так и в эмоциональном отношении. Поэтому использование такого рода материалов обязательно должно носить исторически-конкретный характер, предметом анализа следует делать максимально возможное количество фактов и суждений, в том числе и таких, которые, на первый взгляд, взаимоисключают друг друга.

Энциклопедический словарь «Политология» (М., 1993) гласит: «Миф подменяет объективное в политике его субъективным восприятием, субъективным образом…». Свидетельства американских дипломатов, находившихся в Москве с 1933 по 1945 гг., позволяют представить конкретный механизм мифотворчества и историческую обусловленность появления довольно широкого спектра весьма разнообразных субъективных образов.

Начиная с 1933-1945 гг., т. е. с момента признания Соединёнными Штатами Советского Союза и до завершения Второй мировой войны, в политическом сознании американцев закладывались основы будущих стереотипов восприятия СССР. Отношения двух держав в те годы переживали стадию становления. Шёл процесс взаимного «узнавания», апробировались различные способы постижения американцами советских реальностей. Одновременно складывались первые субъективные образы Советского Союза, растиражированные в последующие годы и преобразованные таким образом в элементы массового сознания США.

Каждый из высокопоставленных американских наблюдателей имел право претендовать на исключительность и верность сформированного им образа. Не случайно четверо из пяти послов оставили воспоминания, в которых зафиксировали свои впечатления: У. Буллит (1948 г.), Дж. Дэвис (1942 г.), У. Стэднли (1955 г.), А. Гарриман (1975 г.). Лоренс Штейнгардт, представлявший Соединённые Штаты в СССР в 1939-1941 гг., погиб в авиакатастрофе вскоре после окончания войны. Не случись этой трагедии, возможно, и он пополнил бы список дипломатических мемуаров. Помимо первых лиц исключительные по ценности, широте наблюдений и глубине аргументации книги написаны высокопоставленными сотрудниками посольства Дж. Кеннаном (1967 г.), Ч. Боленом (1973 г.) и Л. Гендерсоном (1986 г.).


Мемуары дипломатов выходили в разные годы. Иногда их появление было выполнением прямого политического заказа. Так случилось с книгой Дж. Дэвиса «Миссия в Москву», опубликованной в 1942 г. Дэвис, возглавлявший американское посольство в Москве в 1937-1938 гг., насытил своё сочинение подлинными документами и весьма позитивно оценивал внутреннюю и внешнюю политику СССР перед войной. Эта книга по замыслу автора должна была создать в США настроения, благоприятные для проведения Рузвельтом коалиционного курса. В результате Дэвисом создавался миф о динамичной и светлой стране, стоящей на стороне сил добра и успешно боровшейся с внутренними и внешними врагами. Этот миф неотделим от общей мифологии культа личности Сталина, поскольку он служил нравственному оправданию репрессий. Не случайно Дж. Дэвис в почти элегическом тоне писал о «необыкновенно добрых и мягких глазах» Сталина. Образ «отца народов» в исполнении этого дипломата был, возможно, наиболее сентиментальным и в то же время наиболее фальшивым из всех, созданных иностранцами. «Даже беспокойный малыш будет безмятежно спать на коленях у этого человека…» – отмечал посол, и подобные пассажи не были единичными.

По характеру создаваемых образов сочинение Дэвиса стоит особняком среди других книг этого жанра. Мемуары дипломатов, вышедшие в 1948-1986 гг., с различной степенью убедительности формируют галерею образов, соответствовавших идеологии и психологии уже иной эпохи – периоду «холодной войны». Следует учесть, что творения дипломатов в равной степени способствовали и созданию реальных внешнеполитических установок, и вполне определённых исторических мифов и, в свою очередь, испытывали на себе атмосферу, царившую в обществе в момент их написания. Статья У. Буллита «Как мы выиграли войну, но проиграли мир», вышедшая в 1948 г., открывает список книг, создающих резко негативный образ сталинизма и советской системы в целом. Фундаментальный том Л. Гендерсона под названием «Вопрос доверия» – закрывает его,

Несмотря на то, что Буллит осознанно и страстно рисовал «образ врага», а Гендерсон демонстративно нейтрален и подчеркнуто беспристрастен, создаваемые ими образы родственны. В отличие от позитивного портрета Сталина, утвердившегося в сознании американцев во время войны, Буллитом, например, создается новый портрет, занявший центральное место в мифологическом Пантеоне новой эпохи. Теперь Сталин предстает как «кавказский бандит», не имеющий ничего общего «ни с герцогом Норфолкским», «ни с Савлом, идущим в Дамаск». «Кремлёвский горец» утратил пасторальные черты главы отечества, способные затронуть сердца домохозяек из американской провинции, и трансформируется в зловещий образ человека «с бегающими глазками», агрессивного и непредсказуемого, душа и эмоции которого не укладывались в границы цивилизованного разума.

Следует добавить, что даже послу А. Гарриману, давшему, возможно, одну из наиболее взвешенных оценок Сталину и основывавшему свои суждения на впечатлениях, полученных от десятков личных встреч, как официальных, так и неофициальных, характер руководителя СССР, да и весь внутренний распорядок Кремля, казались чем-то труднопостижимым и не поддающимся рациональному объяснению. Непонятному сложнее доверять, но его проще воспринимать как угрозу. Как бы то ни было, стремление к объективности и память о достойном восхищения военном сотрудничестве в данном случае преобладают. «Те, кто изучает Сталина сегодня, в первую очередь обращают внимание на кровь и убийства. Я же видел, прежде всего, его энергичные действия в войне, которую он вел с нацистской Германией, я видел в нём человека действия, сильного лидера», – писал посол. Данное свидетельство, представленное человеком, который, по собственному признанию, никогда не был «кремлеведом», представляется особенно интересным и ценным с точки зрения понимания образа советского вождя, сформировавшегося в американском руководстве к исходу Второй мировой войны. Отчасти это является следствием личностных качеств посла, не склонного к конъюнктурным оценкам и эмоциональным излишествам. Кроме того, Гарриман гораздо теснее, чем кто бы то ни было, общался с советским руководителем во время войны, в случае необходимости нередко вступал в острую полемику с ним.

Именно «непонятность» объекта наблюдений способствовала рождению множественности образов, оценок и впечатлений. Каждый из них был всего лишь одним из вариантов «считывания» реальной исторической информации и её индивидуальной интерпретацией, и уже сам по себе этот факт делает воспоминания послов не менее важным источником, чем депеши, написанные ими же по горячим следам. Весьма важным в связи с этим представляется тот факт, что в указанную эпоху именно послы обладали наибольшими возможностями для наблюдения за реалиями московской жизни, могли формировать независимые суждения и доводить их до сведения руководителей внешней политики своей страны. В этом смысле их сведения становились важными аргументами при принятии многих ответственных политических решений. В тех случаях, когда сформулированные ими характеристики советского вождя приобретали огласку, они становились важным элементом американского общественного мнения, и сегодня представляющего интерес для всех, кто знакомится с историей России и пытается выяснить, как воспринимались образы её руководителей народами и правительствами зарубежных стран.

Сталин, ставший по определению американского историка Мартина Малиа, в 1930-1040-е гг. «харизматической иконой для масс», «носителем всей идеологической фантасмагории», в которую погружалась Россия в годы культа, вряд ли мог быть адекватно воспринят и оценен большинством соотечественников. Тем ценней свидетельства о нем, оставленные иностранными дипломатами.