Президенте Республики Беларусь Система открытого образования Социология курс лекций

Вид материала

Курс лекций

Содержание Особенности социальных трансформаций в современном обществе Типы цивилизационного развития Россия и догоняющая модернизация Стратегия локального обустройства Патриотизм и идея сбережения народа Социальные изменения и социальное развитие Социальная эволюция и социальная революция Контрольные вопросы к теме №4

Подобный материал:

• С. В. Лапина Социология Курс лекций, 2085.17kb.
• Президенте Республики Беларусь Система открытого образования Социология курс лекций, 2077.15kb.
• Президенте Республики Беларусь. Пустовит В. Т. П89            Защита населения и хозяйственных, 2077.65kb.
• С. В. Лапина Культурология Курс лекций, 3263kb.
• Е. В. Беляева Этика Курс лекций, 693.52kb.
• О. В. Свидерская Основы энергосбережения Курс лекций, 2953.76kb.
• С. М. Забелов > П. С. Забелов Административное право Курс лекций, 3268.19kb.
• И. М. Вашко Организация и охрана труда Курс лекций, 2301.17kb.
• И. М. Вашко Организация и охрана труда Курс лекций, 2301.24kb.
• А. П. Сорокин Управление инновациями Курс лекций, 1521.65kb.

^

Особенности социальных трансформаций в современном обществе

Проблема формирования общенациональной, интегративной идеи не может быть решена без осмысления исторического вызова, который сегодня стоит перед страной.

Неадекватное понимание сути этого вызова может порождать иллюзорные и утопические проекты, которые хотя в определенный период и могут мобилизовать массы, но затем неизбежно приводят их к разочарованию. Эти проекты, как правило, стимулируют выбор наиболее неблагоприятных и трудных для страны и народа сценариев развития.

Современные российские реформы выпали на особый период истории человечества, когда нарастающие глобальные кризисы поставили вопрос о поиске новых путей цивилизационного развития. Выбор стратегии реформ одновременно выступает как цивилизационный выбор России.

Он предполагает понимание целей развития и связан с кардинальными вопросами: куда идет страна, к какому из вероятных сценариев будущего ведут современные реформы, во имя чего большинство граждан переживают сегодняшние трудности (а цена реформ оказалась чрезвычайно высокой). Ответы, хотя бы предварительные, на эти вопросы очерчивают контуры тех подходов, на которых может сформироваться новая интегративная идеология. По существу в этих вопросах выражена проблема высших целей и ценностей, в соотнесении с которыми обретает общественную значимость деятельность людей.
^

Типы цивилизационного развития

Мы привыкли мыслить в терминах марксистской формационной модели, и поэтому вопросы, что мы строили и строим, трансформируются в проблему – социализм или капитализм. Но для осмысления сегодняшних процессов нужны новые средства и иной, более широкий масштаб. Придется размышлять о типах цивилизационного развития.

Известна концепция А.Тойнби, который выделил и описал 21 цивилизацию. Но среди них можно обнаружить цивилизации, обладающие общими типологическими признаками, в соответствии с которыми можно говорить о типах цивилизационного развития.

Среди выделенных А.Тойнби цивилизаций большинство принадлежало к традиционным обществам. Этот тип цивилизационного развития был исторически первым. Он возник сразу после того, как человечество вышло из стадии дикости и варварства первобытной эпохи. Древний Китай и Индия, Древний Египет, государства европейского средневековья, общества мусульманского Востока – все это образцы традиционных обществ. При всем их своеобразии они имели общие черты и характеризовались воспроизводством, часто на протяжении жизни нескольких поколений, сложившихся видов деятельности и соответствующих им фундаментальных социальных структур, доминированием традиций, мифологических типов мышления, жестким социальным контролем над личностью и ее растворением в корпоративных и плановых отношениях. Традиционные общества можно обнаружить и в XX в. К ним относились некоторые страны третьего мира, только начавшие путь индустриального развития.

Традиционные общества длительное время были единственным типом цивилизационного развития, пока не начали появляться примерно 300 – 400 лет назад общества, принадлежащие к новому историческому типу цивилизаций. Их можно обозначить как техногенные общества, и они существенно отличны от традиционных.

Эти общества возникли вначале в Европе, несколько позднее в Америке (США, Канада) и получили расплывчатое наименование «Запада» по региону их возникновения. Но сегодня оппозиция «Запад-Восток» как обозначение разных типов цивилизаций и культур имеет нечеткий метафорический смысл. В принципе, и в западном, евро-атлантическом регионе не все страны одновременно вошли в стадию техногенного развития, что же касается Востока (первая из них – Япония), то, начиная с середины XIX в., в нем появляются техногенные общества, а в XX ст. процесс перехода от традиционного типа развития к техногенному охватывает все большее число стран.

Для техногенного типа цивилизационного развития характерно резкое ускорение темпов общественных изменений, связанных с интенсивным развитием средств и целей деятельности, динамизмом социальных отношений, приоритетом инноваций над традицией, ценностью научной рациональности и технологического прогресса, приоритетной ценностью автономной, суверенной личности, которая не привязана изначально к некоторой определенной социальной корпорации, а развивается благодаря возможности включаться в самые разнообразные связи. Главным фактором в этом типе цивилизации становится технический, а затем научно-технический прогресс, который изменяет тип экономического развития и вместе с ним приводит к изменениям системы социальных связей и отношений людей.
^

Россия и догоняющая модернизация

Техногенная цивилизация начала свой разбег в XVII ст. Ее предпосылками были две мутации традиционных культур – культура античного полиса и европейского христианского средневековья. Их синтез в эпоху Ренессанса сформировал своего рода «культурную матрицу», которая затем была развита в эпохи Реформации и Просвещения, и на основе которой начался новый этап цивилизационного развития. После того как он реализовался вначале в странах, объединяемых понятием Запада (Англии, Голландии, Франции, США, Германии, Италии и др.), техногенная цивилизация стала осуществлять экспансию на весь остальной мир. Она активно трансплантировала свои ценности, свою культуру и образ жизни на многие страны и регионы, в том числе и на традиционный Восток, Россию, Латинскую Америку, страны Африки.

Технологический прогресс обеспечивал рост потребления и улучшения качества жизни, он открывал новые возможности совершенствования военной техники и делал страны, вставшие на путь техногенного развития, более сильными в военном отношении. Неудивительно, что традиционные общества не выдерживали конкуренции при столкновении с техногенной цивилизацией. Многие из них просто исчезали, поглощенные техногенными обществами, многие превращались в колонии.

Но существовали и такие традиционные общества, которые, чтобы сохранить свою самостоятельность как государства, вставали на путь модернизаций. Это был особый путь перехода в русло техногенного развития, основанный на заимствовании западных технологий, а вместе с ними и определенных пластов чужеродной культуры, которая внедрялась в традиционную культуру.

Так возникли проблемы догоняющих модернизаций и реформ. Страны, сумевшие успешно пройти этот путь, вошли в число развитых техногенных обществ, сохранив многие черты самобытности (например, Япония, осуществлявшая серию реформ с середины XIX в., страны тихоокеанского региона, например, Южная Корея, сделавшие рывок в современное технологическое развитие во второй половине XX в.).

История России (начиная с реформ Петра I) – это во многом история догоняющих модернизаций. Г.В.Плеханов в свое время очень хорошо написал, что Россия – это кентавр, который возник в результате петровских реформ, когда Петр I пришил европейскую голову к азиатскому туловищу традиционной России. Россия и после Петра I пережила несколько крупных, догоняющих модернизаций, ряд прививок западного опыта на тело традиционного общества, осуществляемых сверху, сильной, деспотичной властью, которая, преодолевая сопротивление традиции, ломала старый и насаждала новый образ жизни. Историческая функция реформ самого Петра I свелась к тому, что в России появились заводы, промышленность, иноземные привычки, новая армия, которая выиграла шведскую войну. Появилась наука – знаменитый «десант» западных ученых, которые стали основой Российской Академии. Однако российское тело сопротивлялось западным прививкам, и структуры традиционной жизни сохранялись, прежде всего, в крестьянской массе населения. Российская самобытность во многом определяется этим симбиозом двух различных культур и соответствующих им образов жизни. Они взаимодействовали между собой и часто порождали великие достижения культуры. Известно высказывание Герцена, что Россия на реформы Петра I ответила гением Пушкина. Весь золотой век русской культуры XIX в. был результатом самобытного усвоения западного опыта. Россия заимствовала технологии Запада, фрагменты его культуры, но не его гражданский строй. Это гибридное состояние приводило к тому, что Россия все-таки никак не могла войти в русло того ускоренного, динамичного, прогрессивного развития, которым шел технологически ориентированный Запад. Отсюда — новое отставание и как ответ – вторая крупная модернизация, реформы Александра II. Как они начались? Опять был внешний сигнал: Россия проиграла Крымскую войну. Большевистскую революцию я также воспринимаю как особый тип догоняющей модернизации. Проиграли, по существу, войну мировую, перед этим японскую. Опять стало ясно: надо догонять Запад. Были незаконченные Столыпинские реформы, затем революция, и был ответ на исторический вызов – ускоренная индустриализация страны. Кровавая, потребовавшая сверхнапряжения общества, приведшая к разорению деревни. Но все-таки, благодаря ей, была одержана победа в Великой Отечественной войне, а затем Советский Союз вошел в число супердержав.

Новый цикл отставания обозначился в 70-х гг. нашего столетия, когда индустриально развитые капиталистические страны Запада и Востока осуществили научно-техническую революцию, создавшую реальные предпосылки для перехода к информационному обществу, но мы оказались невосприимчивыми к новым информационным технологиям. Мы были обществом закрытого типа, обществом идеологического контроля над мыслями, а это антипод информационному обществу. Перестройка была связана с осознанием, вначале где-то интуитивным, того, что нужна еще одна модернизация. Перестройка и в особенности постперестройка, начавшаяся после августа 1991 г., как во всех догоняющих модернизациях, была ориентирована на западные общества, их структуры жизни по принципу: давайте делать как они. Но тут возникает один большой вопрос. Если бы речь шла об обычной догоняющей модернизации, то можно было бы поискать аналоги в своей истории, у других народов и сказать: такие периоды всеобщей смуты бывали, все это переварится, перемелется и со временем будет нормально. Но дело-то в том, что сегодня речь идет об особой ситуации, поскольку индустриальным, техногенный тип развития сегодня уже исчерпал свои возможности. Западная цивилизация как олицетворение этого типа развития стоит перед проблемой перехода к новому типу цивилизационного развития, который призван разрешить глобальные проблемы современности. Придется отказаться от представлений, что человек – властелин природы и может черпать из нее бесконечные ресурсы. Нужно преодолеть экологический и антропологический кризисы, решить много других, глобальных по свой природе, проблем.

Поиск новых стратегий развития, обеспечивающих переход к постиндустриальному информационному обществу, представляет собой исторический вызов, который был брошен России в конце XX в.

В конечном счете, именно подавление свобод и стремление к идеологической стерильности в сочетании с факторами экономического характера (негибкость централизованной плановой экономики) привело к обозначившемуся в 80-х гг. отставанию страны в области применения информационных технологий, к тому, что НТР 70 – 80-х гг. по существу ее не коснулась.

Перестройка и последующие реформы, если их рассматривать с учетом этого исторического вызова, имели своей стратегической целью (которая чаще всего интуитивно, неосознанно принималась «прорабами перестройки») демонтаж тоталитарных структур и создание условий для перехода к постиндустриальной цивилизации.

Важно еще раз подчеркнуть, что постиндустриальное развитие, о котором сегодня много говорят социологи, философы и футурологи, не является простым продолжением техногенной цивилизации. Его, скорее, следует интерпретировать как начало нового, исторически третьего (по отношению к традиционному и техногенному) этапа цивилизационного развития.

Такой подход заложен уже в описании самых общих характеристик (не только технологических, но и социальных) постиндустриального, информационного общества:

• оно призвано создать условия для решения экологической и иных глобальных проблем, которые породило предшествующее техногенное развитие;
  
• в нем наиболее активно должен использоваться человеческий фактор, информационные, творческие возможности человека (в этом смысле иногда говорят об антропоцентрической цивилизации в противовес техноцентрической);
  
• оно характеризуется как общество перехода к доминированию нематериалистических ценностей, где происходит сдвиг от безудержного роста вещественно-энергетического потребления к увеличению информационного потребления.
  

Уже этих признаков достаточно, чтобы увидеть качественный прорыв к новым ценностям, отличным от ценностей техногенной культуры. Преемственность между системами ценностей новой и уходящей цивилизаций осуществляется, прежде всего, через идеал личности и прав человека. И в этом пункте, как и в заложенных развитием НТР 70 – 80-х гг. тенденциях технологического развития, страны «семерки» получили определенное преимущество. Хотя в других аспектах эти общества, ориентированные на растущее потребление, исповедующие прежние идеалы техногенного развития, рано или поздно столкнутся с проблемами своей глубинной реформации.

С перспективами постиндустриального развития следует соотносить стратегии и результаты современных российских реформ. К сожалению, приходится констатировать, что в ходе перестройки и современных реформ постепенно был утрачен главный исторический ориентир. Сегодня уже стало в порядке вещей фиксировать бедственное положение науки, культуры и образования, т.е. как раз тех сфер национальной жизни, вне интенсивного развития которых невозможно никакое продвижение к постиндустриальному типу цивилизации.

Поколения последних десятилетий социализировались в обстановке нарастающей утраты духовных ценностей, замены их ориентирами на материальный успех любой ценой, падения престижа профессий, связанных с интеллектуальной и духовной деятельностью.

Динамический хаос, неизбежно сопровождающий качественные перемены в эпоху радикальных реформ, возрастающая нелинейность социальной среды приводят к формированию в ней различных аттракторов, многие из которых ведут к зонам опасных состояний с необратимыми катастрофическими последствиями.

Целесообразно выделить три возможных сценария развития России в современной ситуации.

Первый связан с крайне нежелательными тенденциями утраты интеллектуального и культурного потенциала страны, превращения ее в сырьевую базу и источник дешевой рабочей силы для развитых стран Запада и Востока. В экономическом плане это может привести к фактическому уничтожению многообразия собственных наукоемких производств, к однобокому гипертрофированному развитию топливно-энергетического и сырьевого комплексов, постоянному оттоку капиталов за рубеж, росту начального долга и финансовой зависимости страны от транснациональных компаний и банков. В политической и социальной сфере – это доминирование компрадорской буржуазии, ее прямая или теневая власть, дальнейшая дифференциация доходов, низкооплачиваемый труд. В духовной – ориентация на приоритет «зарубежных ценностей» и западной массовой культуры, усиление, с одной стороны, экстремистского национализма, а, с другой – утрата чувства национального достоинства и формирование комплекса национальной неполноценности.

Второй сценарий выглядит более привлекательным. Он связан с реализацией идеалов потребительского общества и формированием относительно высокого уровня потребления (хотя, скорее всего, более низкого, чем в сегодняшних странах «семерки»). В наше время этот идеал представляется желательным для подавляющего большинства российского населения. Этот сценарий нельзя считать маловероятным, учитывая ресурсы и потенци- альные возможности страны. В его рамках возможны различные варианты: от развития с высокой степенью экономической и политической интеграции страны до развития сопровождающегося дифференциацией единого пространства на зоны различного уровня жизни, тяготеющего к экономическим связям, в меньшей степени, друг с другом, а в большей – с зарубежными странами евро-атлантического (европейская часть) и тихоокеанского (Сибирь, Дальний Восток) регионов. В последнем случае возможна трансформация России в конфедерацию самостоятельных регионов-республик.

Но во всех вариантах этого сценария страна будет тяготеть к воспроизводству экономического и социального развития Запада второй половины XX в., повторяя его в XXI в., тогда как другие страны уже будут реализовывать иные стратегии цивилизационного развития, формируя основы посттехногенной цивилизации. В таком случае Россия утратит статус страны, которая существенно влияет на мировые процессы, оставаясь во втором или третьем эшелоне движения к новому циклу цивилизационного развития человечества.

Наконец, третий сценарий связан с поиском устойчивого движения к информационному обществу как началу постиндустриальной цивилизации. Он предполагает выработку новой стратегии российских реформ, смену идеалов потребительского общества на систему ценностей, утверждающую престиж духовной и интеллектуальной сферы, развития культуры, науки, технологическую революцию, связанную с внедрением наукоемких, энерго- и ресурсосберегающих технологий, развития информационных технологий и т.д.

Стратегия реформ, если их рассматривать не в сегодняшней наличной ситуации, а с учетом исторической перспективы, должна ориентироваться именно на этот, наиболее благоприятный, но и наиболее трудно реализуемый сценарий.

Эта ориентация задает особый ракурс обсуждения проблемы общенациональной идеи.
^

Стратегия локального обустройства

В Институте философии РАН разрабатывается подход, согласно которому в современных условиях ключевая роль должна принадлежать идеям, ориентирующим людей не на мобилизационные рывки, а на стратегию каждодневного и устойчивого обустройства окружающего мира. Сходную мысль высказывал Н.П.Шмелев, подчеркивая, что сегодня путь к спасению страны лежит в отказе от традиционной ориентации на миссионерские идеи и экспансию во вне, расширяющую зоны влияния, а в сосредоточении на внутренних делах и реальном освоении огромных, еще не обустроенных пространств страны.

Выражением такой ориентации могли бы стать лозунги типа «мой дом - самый лучший», «моя улица и мой город - самые лучшие» и тогда «моя страна - лучшая».

Идеи «локального обустройства» и «стратегии малых дел», которые независимо друг от друга высказывают разные авторы, имеют определенную опору в умонастроениях большинства россиян. Идеал стабильной и достойной жизни без потрясений и неоправданных жертв занимает приоритетное место в современном массовом сознании. Как свидетельствуют данные Института социологического анализа, в распределении ценностных ориентации наиболее притягательными являются представления о России как государстве, где каждый человек, приумножающий собственным трудом свой достаток, способствует тем самым процветанию страны. Мониторинг Института социологии РАН, проводимый четыре последних года, показал, что социальные идентификации личности в современной России в отличие от прежних эпох реализуются в большинстве случаев не через «масштабные» общности (класс, партия), а через локальные (семья, друзья, товарищи по работе), часто характеризуются уходом в частную жизнь и политической отчужденностью.

Но в стратегии «локального обустройства» и «малых дел» есть и проблемные стороны. Недостаточно только определить эту стратегию как некий идеал и ценность. Важно еще, во-первых, выяснить ее отношение к перспективам постиндустриального развития страны, а во-вторых, установить, каковы предпосылки ее реализации.

В первом аспекте идея выглядит достаточно перспективной, если учесть, что движение к постиндустриальной цивилизации предполагает особое внимание к системному технологическому и социальному обустройству, когда совершенствование в малом и локальном становится условием здорового развития общества как целостного организма. Эта стратегия альтернативна привычной для нашей страны практике мобилизации и прорыва, когда в отдельных областях создавались новые, передовые для соответствующего времени технологии, но они соседствовали с, сохраняющимся длительное время в различных сферах производства, устаревшим техническим оборудованием, отсталыми технологиями, широко используемым неквалифицированным ручным трудом. Такой путь был характерен и для эпохи индустриализации, и для послевоенного развития страны.

Эпоха 70 – 90-х гг., к сожалению, мало изменила эту картину. Экономика напоминала многие сюжеты нашей обыденной жизни, когда парадный фасад здания и отдельные обустроенные квартиры скрывали разруху и неустроенность других квартир, подвалов и лестниц.

Между тем существо технологического развития, обеспечивающее вхождение в постиндустриальную цивилизацию, требует не просто отдельных прорывов к передовым технологиям, а высокого общего уровня технологического развития, когда информационные, материало- и энергосберегающие технологии, применяемые в самых разных областях деятельности, обеспечивают новое системное качество экономики и социального управления. Акцент от чисто количественных показателей роста смещается к качественным показателям как главному индикатору устойчивого развития, создающего предпосылки для решения экологических и других глобальных проблем. Условием достижений, обеспечивающих высокий статус страны, ее достоинство и величие, становится здоровье каждой клеточки общества, системное обустройство на микроуровне, ориентированное на развитие и эффективное использование человеческого потенциала.

Таким образом, можно заключить, что идея «локального обустройства» соответствует общим тенденциям постиндустриального развития. Остается прояснить, каковы предпосылки ее реализации в современных российских условиях.

Эта задача, пожалуй, самая трудная, требующая внимательного и глубокого анализа состояний общественного сознания, стереотипов и архетипов нашей культурной традиции. Не претендуя, разумеется, на ее исчерпывающее решение, намечу лишь некоторые подходы и контуры ее обсуждения.

Прежде всего, следует уточнить возможные интерпретации идеи «локального обустройства». Вряд ли ее следует сводить только к представлениям об обустройстве дома, садика, улицы, о наведении чистоты и порядка, хотя это – бесспорно важные составляющие культуры быта, которой всегда недоставало в российской жизни. Идею повсеместного обустройства нужно истолковывать шире, как идеал профессионализма, качественного труда и самоутверждения человека в своей профессиональной деятельности. Но тогда она переходит в проблему отношения к труду и стимулов качественного труда.

К сожалению, реформы последних лет создали у нас экономику не цивилизованного, а дикого рынка, в котором доминирует спекулятивный капитал, а прибыль в посреднической деятельности намного превышает прибыль в сфере производства. Преобладание распределительных и перераспределительных тенденций над производительными не создает необходимых условий для укоренения качественного труда в различных сферах деятельности, без чего невозможно продвижение страны к постиндустриальному развитию.

Затянувшийся переход к цивилизованному рынку во многом связан с явно недостаточным профессионализмом управления сложными процессами экономических реформ. Честный, ответственный и профессиональный труд как условие реализации стратегии «локального обустройства» должен распространяться, прежде всего, на сами властные структуры. У некомпетентной власти всегда есть соблазн трактовать идею локального обустройства как призыв к народу наводить чистоту и порядок в доме и во дворе, заниматься своими будничными житейскими делами и не предъявлять особых претензий к власти. А она, власть, будет жить сама по себе, и управлять, как придется. Но в таком случае никакого обустройства жизни не предвидится, а будет получаться «как всегда».

Компетентная и сильная власть выступает условием реализации «локального обустройства» еще и потому, что она должна обеспечить порядок и закон, вне которого не имеют никакого смысла усилия по обустройству общества (какой смысл выращивать и строить, если выращенное и построенное могут безнаказанно отнять, сломать и разрушить?). В обстановке нарастающей криминализации общества идея «локального обустройства» будет не более чем благим пожеланием, если не произойдет поворот к созданию сильного государства, обеспечивающего власть закона.

Идеал сильной государственной власти традиционно занимал у нас престижное место в системе ценностных установок. Он воплощался в идеале державности, который многие сегодня полагают необходимым компонентом общенациональной идеи. Этот идеал, занимавший приоритетное место в системе ценностей и архетипов российского сознания, включает два главных смысловых аспекта. Во-первых, представление о государстве как великой державе, которая благодаря своей военной мощи определяет судьбы других стран и народов. Во-вторых, представление о сильной централизованной авторитарной власти, которая держит в узде своих подданных и наводит порядок в стране.

Но соответствуют ли эти понимания современному историческому вызову? Сегодня, в отличие даже от недавнего прошлого, сформировались новые критерии сильного государства: здоровая экономика, включенная в мировое разделение труда и обеспечивающая высокий уровень жизни и высокую обороноспособность страны, развитие науки и образования, защита окружающей среды, обеспечение свобод и прав граждан.

Военная мощь в сочетании с необустроенностью жизни и однобоким экономическим развитием уже не могут обеспечить включение страны в ранг великих держав. Да и сама эта мощь в эпоху информационных технологий напрямую определяется здоровьем экономики и перспективами ее устойчивого развития. С другой стороны, идеал сильного государства, как он сложился по российской традиции, требует переосмысления и трансформации с точки зрения эффективности внутреннего управления страной. В демократической системе глава государства не может восприниматься как нечто святое, олицетворяющее целостность страны и стоящее над законом. К нему и к его власти складывается не сакральное, а своего рода инструментальное отношение. Он избран для выполнения определенных обязанностей, и от качества их исполнения зависит уважение к нему сограждан.

В последние годы демократические процессы в России привели к десакрализации власти. Одновременно происходили процессы ее децентрализации, необходимые для демократического управления страной. Однако все эти процессы не были подкреплены должным правовым контролем за властью как в центре, так и на местах. В результате демократизация обернулась ослаблением государства, что привело к усилению местного сепаратизма и общей коррумпированности власти, создавая угрозу распада страны. В этой ситуации идеал державности, в его традиционном понимании, может оказаться привлекательным как антипод отсутствию порядка и слабости государства.

Но антиподом слабой власти может быть не обязательно авторитарное, но и сильное демократическое государство, утверждающее закон и карающее любые его нарушения. Что же касается державной авторитарности, стоящей над законом, то (как показывает наш исторический опыт) она, подавляя инициативу граждан, не создает стимулов для практики «локального обустройств». В этом отношении идеал сильного демократического государства является предпочтительным для утверждения этой практики.

Порядок и сильное государство не сводятся к традиционным пониманиям державности. Если же применять идеал державности в новом смысле, то нужно четко осознавать, что здесь происходит переоценка ценностей и формирование новых жизненных стратегий отношения личности и государства.

Несмотря на свою кажущуюся заземленность, стратегия «локального обустройства» предполагает довольно радикальную реформацию традиционных для российской жизни ценностей и архетипов сознания.

В нашей культурной традиции идеал локального обустройства не был укоренен. Тому были исторические причины. Пространство России часто становилось зоной нестабильности вследствие войн, переселения народов, неурожаев в суровом, по преимуществу северном климате (на что обращал внимание еще Ключевский). Традиционно низкая цена труда, произвол чиновничьего аппарата, отсутствие единых и строго выполняемых правовых норм, постоянное изъятие в разных формах у населения накопленного имущества и денежных средств (непомерные налоги, обесценивание денег вследствие инфляции, принудительные займы и реквизиции в советскую эпоху и т.п.) – все это усиливало неустойчивость и неопределенность повседневного бытия. В российском сознании ценность настоящего, «бытия здесь и теперь» традиционно не занимала сколь-нибудь высокого места в системе ценностных приоритетов. Как компенсация всегда существовала мечта о «светлом будущем», которая часто полагалась высшей ценностью и целью. Она служила основанием для различных мессианских идей, в том числе и утопических: от идеи коллективного спасения богоизбранного народа святой Руси, до идей построения коммунизма как своеобразного варианта царства божьего на земле, где каждый будет трудиться по способностям (т.е. как сможет и пожелает), а получать по потребностям. Кстати, мечта о «распределительном обществе» и возрастающем потреблении в эпоху кризиса и разрушения советских ценностей обрела форму альтернативной коммунизму, но в чем-то и близкой ему идеи о западном супермаркете и представлении о капитализме как обществе массового потребления – образ, который противопоставлялся социализму как обществу постоянного дефицита. Народу в то время внушалась мысль, что переход к демократии и рынку позволит быстро построить народный капитализм, где все смогут получать как на Западе и покупать качественные товары.

Характерно, что в российском сознании «светлое будущее» воспринималось часто как то, что обязательно должно наступить, что неизбежно, тогда как наличное бытие полагалось чем-то нестабильным, вероятностным и зыбким и понималось как жизнь по принципу «авось повезет». Кстати, если категории Dasein (бытие здесь и теперь), которая имеет, например, приоритетное место в немецкой культурной традиции (да и в целом в новоевропейской культуре), попытаться отыскать, пользуясь древнерусским языком, речевой эквивалент, то получится сочетание «а во есьм», где «авось» звучит довольно отчетливо.

Ценность будущего как надежды и мечты преодолеть неустроенную жизнь настоящего служила в эпохи мобилизационных прорывов стимулом жертвенности, когда люди переживали многочисленные трудности и лишения во имя светлого будущего. Сегодняшние поиски новой русской идеи, которая могла бы мобилизовать народ, иногда (а может быть и зачастую) понимается как поиски образа «светлого будущего», во имя которого народ будет переживать неустройство и трудности современных реформ.

Но стратегия повсеместного локального обустройства предполагает нечто иное. Ориентируя на обустройство жизни в малом и локальном, на оздоровление каждой клеточки общества, она предполагает ценность настоящего, ценность «бытия здесь и теперь», и именно это становится условием и предпосылкой для реализации благоприятного для страны сценария будущего.
^

Патриотизм и идея сбережения народа

Новый смысл обретает в этом контексте и понимание патриотизма как одно из необходимых составляющих любой интегративной идеи. Традиционный идеал патриотизма как служения стране, расширяющей свою территорию и сферы влияния за счет военного могущества, сменяется новым идеалом – обустройством жизни как условием устойчивого развития страны, которая за счет достижений в сфере экономики, науки, образования и культуры должна занять одно из лидирующих мест в мировом сообществе. В этом новом понимании патриотизм выражается не в призывах и устремлениях освобождать народы и присоединять новые территории, а в каждодневном качественном и профессиональном труде, обустраивающем жизнь людей и среду обитание.

Все эти новые смыслы и ценности, которые явно или неявно предполагает стратегия «локального обустройства», ставят вопрос о возможностях ее укоренения в сегодняшней нашей жизни. Ведь даже принятая в качестве идеи большинством людей она может и не реализоваться, если люди будут подсознательно руководствоваться старыми мировоззренческими архетипами, с которыми новые жизненные смыслы будут конфликтовать.

Думаю, что изменения, которые в последние годы произошли в сознании россиян, создают неплохие предпосылки для реализации новой жизненной стратегии.

В эпохи реформ всегда происходят трансформации ценностей и архетипов сознания. Сегодня в культурном пространстве России сталкиваются старые и новые ценности, и они не только конфликтуют, но и влияют друг на друга. Спектр их модификаций подпитывает многообразие политических идеологий (национал-патриоты, умеренные и радикальные коммунисты, социал-демократы, национал-либералы, либералы-западники). Эти идеологии взаимодействуют между собой и влияют на массовое сознание. Каждая из них ориентирована на свое видение российской идеи, но в их противоборствах и спорах уже прослеживаются определенные инварианты идей, признаваемые почти всеми политическими партиями. Ценность диалога и общественного согласия не принимается только крайними, радикальными течениями, остальные же осознают опасные последствия силовых решений и революционных взрывов; большинство политических идеологий признают необходимость сохранения целостности страны, укрепления правопорядка, стимулирования производительного труда; существует в большей или меньшей степени согласие в необходимости плюрализма форм собственности и государственной регуляции рыночных отношений, в ценности единого правового пространства и защиты прав человека. Так что даже на уровне политически артикулированных идей прослеживается возможность определенного консенсуса относительно многих важных составляющих возможной интегративной идеологии.

Если сопоставить с этими инвариантными ценностями идею «локального обустройства», то можно констатировать, что если не целиком, то во многих своих аспектах она включает в себя эти инварианты.

Вместе с тем, идея «локального обустройства», хотя она по своему существу и соответствует потребностям и запросам постиндустриального развития страны, в первозданном виде вряд ли может быть воспринята массовым сознанием в качестве вдохновляющей «новой русской идеи». Для этого она должна обрести менее прагматичную и заземленную форму и некоторый глобальный масштаб.

Представляется, что такой масштаб можно было бы придать ей путем соединения с чем-то, вроде предложенной А.И. Солженицыным в качестве высшей ценности идеи сбережения народа. Ее можно было бы детализировать, представив как идею сбережения народа, целостности России, сбережения и развития уникальной российской культуры.

В этой идее есть много достоинств. Она выступает альтернативой традиционному для нашего недавнего прошлого отношению к человеку как материалу, который может расходоваться в соответствии с теми или иными потребностями и целями государства.

В ней фиксируется особая ценность человека и культуры, что соответствует основным тенденциям постиндустриального развития, где акцент переносится от техноцентризма к антропо- и культуроцентризму, когда духовное развитие, воспитание и образование людей, наука и культура становятся главным ресурсом устойчивого цивилизационного развития.

В этой идее фиксируется значимость России и многонациональной российской культуры для всего человечества: подобно тому, как биосфера при исчезновении отдельных крупных биогеоценозов деградирует и распадается, так и мировая культура и цивилизация обрекают себя на вырождение при уменьшении некоторого порогового уровня разнообразия культур, выпадения из потока мирового развития крупных, исторически значимых ее структурных единиц (это общий закон устойчивого развития сложных систем).

Наконец, следует выделить особый пласт смыслов, содержащихся в идее сбережения народа и страны, значимых для решения стоящих перед Россией проблем внутреннего обустройства. После распада СССР за Россией осталась громадная территория, а население уменьшилось почти вдвое. Для обороны страны, охраны ее границ, для хозяйственной деятельности и освоения огромных пространств за Уралом просто-напросто может оказаться недостаточно имеющихся людских ресурсов. К этому следует добавить, что демографическая ситуация в азиатском регионе такова, что в ближайшие 20 лет ожидается прирост населения, выводящий его общую численность за рубеж 5 млрд. человек, причем вклад в этот рост будет внесен и приграничным с нами Китаем (сегодня его население составляет более 1,2 млрд. человек, а прирост населения - 1% в год).

Стратегия нашего развития потребует освоения богатств сибирского региона (это будут и запросы мирового рынка, куда включается экономика России), а для этого необходимы дополнительные людские ресурсы. Идея сбережения народа, с этой точки зрения, предполагает особую государственную политику и общественную поддержку, направленную на охрану семьи, создание условий, которые смогли бы преодолеть крайне неблагоприятную демографическую тенденцию (катастрофическое уменьшение населения почти на 1,5% ежегодно), обеспечить решение проблемы переселенцев и беженцев (большинство из которых – квалифицированные специалисты) – важного дополнительного человеческого ресурса для устойчивого развития страны.

Особо следует обозначить включаемые в идею сбережения народа, страны и культуры ценности, ориентирующие на охрану природной среды как общего дома всех населяющих страну народов, на заботу о физическом и духовном здоровье людей, воспитание молодого поколения с ориентацией на духовные ценности и сознательный труд.

В этом пункте глобальная интегративная идея «сбережения» органично увязывается с идеей «локального обустройства». Они взаимно предполагают и дополняют друг друга; первая выступает в качестве формулировки высших целей и ценностей, а вторая – в качестве стратегии их реализации.

Среди конкурирующих в современной России многочисленных проектов новой интегральной идеологии, сочетание двух этих идей выглядит достаточно перспективным, поскольку, опираясь на складывающиеся сегодня ожидания людей и состояние общественного сознания, они, вместе с тем, могли бы стать одной из предпосылок благоприятного для страны сценария постиндустриального развития.⁴
^

Социальные изменения и социальное развитие

Находясь в постоянном движении, общество претерпевает соответствующие социальные изменения, связанные с переходом социальных явлений, их элементов и структур, связей, взаимодействий и отношений из одного состояния в другое, с возникновением или исчезновением того или иного явления, его элемента и т.д. Но изменения изменениям рознь. Они могут происходить на микроуровне (т.е. быть связаны с более или менее существенным изменением положения или роли отдельной личности, например, со вступлением в какую-нибудь общественную организацию или партию, с выходом из нее или переходом из одной в другую), а другие — на макроуровне (т.е. быть связаны с определенными изменениями в целых социальных группах и общностях и даже во всем обществе). Социальные изменения различаются не только по масштабам, но и по своей глубине. Одно дело, когда эти изменения происходят в рамках сохранения качества данного социального явления, а другое, когда они выходят за пределы этого качества.

В обыденном сознании понятия «изменение» и «(развитие» чаще всего отождествляются, в связи с чем любое изменение в обществе рассматривается как его развитие. В этом случае развитие общества понимается в широком смысле, т.е. как его движение, изменение. Но поскольку, как уже отмечалось выше, происходящие в обществе изменения могут носить и действительно носят качественно различный характер, постольку это должно найти отражение в понятийном аппарате. В связи с этим, строго говоря, понятия «движение», «изменение» должны рассматриваться как более широкие по сравнению с понятием «развитие». Социальное изменение может привести к развитию общества и его структурных элементов, а может и не привести.

Социальное развитие в узком, строгом смысле слова — это не всякое движение общества, не любое, его изменение, а лишь такое, которое связано с более или менее глубинными, структурными его изменениями, ведущими к появлению новых общественных отношений, институтов, норм и ценностей.

Многие социологи исходят из того, что изменения в объекте составляют содержание развития, а его сущность состоит в изменении структуры целого, что категория развития применима только к объектам, имеющим внутреннюю структуру. Интересна в этой связи и позиция Т.Парсонса, разрабатывавшего теорию социальных изменений с позиции системно-функционального анализа. Он подразделял социальные изменения на «изменения равновесия», т.е. изменения в рамках сохранения данной социальной системы и ее основных структур, и «изменения структуры», т.е. изменения, когда качественно преобразуются важнейшие структуры общества, а тем самым и оно само. При этом Т.Парсонс выделяет особые «эволюционные универсалии» в качестве таких социальных структур, появление которых указывает на качественные изменения общества как социальной системы. Последнее, т.е. структурное изменение общества, рассматривается Т.Парсонсом, по сути дела, не как нормальное, естественное состояние социальной системы, а как отклонение от него, как нарушение равновесия.

Одна из отличительных черт социального развития состоит в том, что происходящие в его рамках социальные изменения имеют определенную направленность, исключающую хаотичное, произвольное, невзаимосвязанное нагромождение таких изменений. И хотя среди социологов есть и такие, кто отрицает необратимость социального развития, кто и попятное, и цикличное, и маятниковое движение общества рассматривает как его развитие, большинство социологов и социальных философов не только признают ту или иную направленность общественного развития, но и характеризуют его как движение от низшего к высшему, от простого к сложному и т.д.

Заслуга признания объективности, закономерности и поступательности развития общества принадлежит теории социальной эволюции, получившей особенно широкое распространение во второй половине XIX столетия в связи с появлением дарвинизма. Согласно этой теории историческое развитие происходит на основе постепенных социокультурных изменений вплоть до коренных, качественных преобразований общества в направлении перехода от простого, однородного к сложному, неоднородному. Это нашло свое отражение, в частности, в социологических взглядах О.Конта и особенно Г.Спенсера (см. гл. 2, § 2), увлеченных социальным дарвинизмом. Несколько меньшее, хотя и достаточно сильное влияние эта теория имела и в первой половине XX в. Позже ее место и роль в современной социологии серьезно снизились, особенно в связи с усложнением процессов общественного развития и его результатов. Принцип эволюции уже не считается универсальным и не распространяется на все социальные явления. Более того, само понимание социальной эволюции претерпевает существенное изменение, опирается не столько на биологические, сколько на обществоведческие основы. Во второй половине XX в. идеи классического эволюционизма получили модернизацию в неоэволюционизме (например, в неодарвинизме), применяющем более сложные и гибкие способы отображения социальной эволюции.

Признавая сам факт объективного, естественноистори-ческого характера общественного развития, социологи во многом по-разному представляли себе суть и основное содержание исторического процесса. О.Конт, как известно, видел их в прогрессе знаний, что нашло свое отражение в его «теоретическом законе двойной эволюции» - интеллектуальной и социальной. Г.Спенсер сущность социальной эволюции видел в переходе общества от однородности к неоднородности, в его усложнении, внутренней дифференциации при одновременном росте его интегрированности. Марксизм главную суть и содержание общественного развития связывал с ростом производительных сил и соответствующим изменением производственных отношений, со сменой общественно-экономических формаций. Э.Дюркгейм основой движения общества считал переход от механической солидарности к солидарности органической, базирующейся на углублении разделения труда и социальной дифференциации.

В рамках современной социологии поступательное движение общества связывается, прежде всего, с достигнутым уровнем промышленного или научно-технического, научно-технологического, научно-информационного развития, определяющим все другие стороны жизни общества. Таковы и «теория индустриального ободества» Р.Арона, а также «стадии экономического роста» У.Ростоу
(50-х - 60-х гг.), и «теория постиндустриального (сверхиндустриального, технотронного) общества» Д.Белла, З.Бжезинского, А.Турена, О.Тоффлера и других (70-х гг. и последующих десятилетий), включая новейшую концепцию «информационного общества».

Причины и Плюрализм взглядов на общество, его фактора структуру и развитие неразрывно связан и с социальных неоднозначным решением в социологии изменений вопроса об источниках социальных изменений, их движущих силах. Одни ученые (хотя их явное меньшинство) переносят источник социальных изменений вовне общества (абсолютная идея в объективно-идеалистической философии истории Гегеля; природно-географическая среда в географическом направлении в социологии - Монтескье, Бокль, Мечников и др.), а иные видят его в самом обществе. Именно последние представляют особый интерес для социологии, поскольку причины и факторы изменения и развития общества ищутся ими в том или ином взаимодействии его различных сторон, сфер, структур и т.д.

Особенно пристальное внимание рассматриваемой проблеме уделило и дало наиболее четкий и развернутый ответ на вопрос об источнике социальных изменений конфликтологическое направление в социологии (см. гл.3, §3), которое исходит из признания решающей или очень важной роли социального конфликта в развитии общества. К этому направлению, как известно, относится и марксистская социология, хотя собственно «теория социального конфликта» в современной социологии выделилась лишь в 50-х гг. нашего столетия (Л.Козер, Р.Дарендорф, Д.Белл и др.).

Движение общества марксизм всегда рассматривал как самодвижение, поскольку главный источник социальных изменений он видел в единстве и борьбе противоположностей внутри любого социального явления или процесса. В экономической сфере это борьба таких двух противоположных сторон единого способа производства, как производительные силы и производственные отношения; в социально-политической - борьба противоположных классов и их партий; в духовной - борьба противоположных идеологий, выражающая непримиримость соответствующих классовых интересов. Поэтому вся или почти вся социальная история человечества представала в марксизме как история борьбы классов - рабов и рабовладельцев, крепостных и феодалов, пролетариев и капиталистов.

Социальные противоречия, по марксизму, были и будут всегда (хотя не всегда они принимают форму классовой борьбы), а потому и изменение, и развитие общества его частей - это не аномальное, а нормальное его состояние. Эти и другие идеи марксизма по вопросу об источниках и факторах общественных изменений оказали серьезное влияние на дальнейшее развитие социологии (Г.Зиммель и др.), в том числе и современной немарксистской, хотя это и не всегда признавалось открыто.

Сторонники современной немарксистской конфликтологической теории (Л.Козер, Р.Дарендорф и пр.) хотя и по-разному трактуют причины и суть социальных конфликтов, тем не менее, чаще всего, признают социальные конфликты неотъемлемой чертой любого общества, главной или одной из главных движущих сил социального развития. Р.Дарендорф, например, признает немалую заслугу прошлого столетия, но считает его подход устаревшим применительно к XX в., когда речь идет уже о совершенно ином, посткапиталистическом обществе. Он считает, что основной социальный конфликт в таком обществе переместился из сферы отношений собственности в сферу управления. А так как в любом обществе имеют место отношения господства и подчинения, то и сопротивление этим отношениям в виде социального конфликта свойственно всякому, в том числе и современному развитому обществу, несмотря на неуклонное снижение роли классовой борьбы.

Значение конфликта современные конфликтологи видят в том, что он предотвращает консервацию и загнивание общества и ведет к его обновлению. При этом если в «закрытых» обществах социальный конфликт ведет к поляризации социально-политических сил, революционному взрыву и разрушению социальной системы, то в «открытых», «плюралистических» обществах накопившаяся социальная напряженность получает свой своевременный выход, не ставя под вопрос существование самой социальной системы. Р.Дарендорф считал, что подавление социального конфликта невозможно, бессмысленно и способно вести лишь к его обострению, в то время как «рациональная регуляция» ведет к «контролируемой эволюции». В этом плане современная немарксистская конфликтология регуляцию социального конфликта рассматривает, по сути дела, как путь достижения социальной стабильности (согласия, порядка), которая рассматривается, в конечном счете, как обычное, нормальное состояние общества.

Следует отметить, что само понимание социального конфликта в современной социологии неоднозначно. Одни (большинство современных конфликтологов) трактуют это понятие очень широко, подразумевая под ним любое (в том числе и неантагонистическое) социальное противоречие на любой ступени (стадии, фазе) его развития. Л.Козер рассматривает социальный конфликт как идеологическое выражение устремлений и чувств социальных групп или индивидов в борьбе за объективные цели (власть, доходы, статус, ценности и др.). А.Гидденс под социальным конфликтом понимает «реальную борьбу между действующими людьми или группами, независимо от того, каковы истоки этой борьбы, ее способы и средства, мобилизуемые каждой из сторон». Другие исходят из того, что социальный конфликт - это не всякое социальное противоречие в обществе, вытекающее из его социальной неоднородности и социального неравенства, а лишь определенная достаточно высокая стадия (в том числе и антогонистическая) его вызревания и развития.

Нам представляется, что не следует отождествлять социальное противоречие и социальный конфликт: первое шире второго. Социальное противоречие приобретает характер социального конфликта, когда борьба противоположных его сторон приобретает достаточно ясный, открытый и острый характер, когда социальная напряженность достигает достаточно высокого уровня. Многие считают, что социальный конфликт предполагает осознанность людьми противоположности интересов представляемых ими социальных групп. Так, вряд ли правомерно говорить о конфликте между буржуа и пролетариями до превращения последних из «класса в себе» в «класс для себя», хотя объективно социальные противоречия между ними имели место, несомненно, с самого начала возникновения этих классов. Все это говорит о том, что различение понятий «социальное противоречие» и «социальный конфликт» имеет свой смысл.

Но в социологии немало и таких концепций, которые исходят из иных парадигм (нежели парадигма конфликтологии) при решении вопроса об источниках и факторах социальных изменений. Правда, внимание, которое уделяется этому вопросу в других социологических направлениях, обычно значительно меньше. Так, структурный функционализм, видя в обществе самоорганизующуюся и саморазвивающуюся систему, именно стабильность системы, консенсус в области ценностных ориентаций считает естественным состоянием общественной жизни. Для нее, считал Т.Парсонс, более характерны «взаимная выгода и мирная кооперация, чем взаимная враждебность и уничтожение».

Источник социальных изменений функционалисты видят, прежде всего, во внутреннем взаимодействии тесно связанных элементов социальной системы, а также во взаимодействии разных систем. Стабильность и консенсус в рамках «социального равновесия» не означают идеального равновесия социальной системы и не исключают социальных изменений, в том числе и радикальных. Социальные изменения, по Парсонсу, следует рассматривать как «подвижное равновесие», которое может относиться как к той или иной части общества, так и к нему в целом. Задача общества как социальной системы состоит в том. чтобы прежде всего с помощью правовых норм упорядочивать общественные отношения и тем самым предотвращать или снижать вероятность возникновения конфликта, а если он все же возник, то урегулировать его так, чтобы это не дезинтегрировало всю социальную систему.
^

Социальная эволюция и социальная революция

В истории социологии отчетливо прослеживается явное преобладание эволюционизма, стоящего на позициях признания оптимальным постепенного, более или менее плавного и медленного изменения и развития общества и рассматривающего революционные общественные преобразования как отклонение от нормального, естественного хода истории, как ее аномалию. Это нашло свое выражение в том, что за более чем полуторастолетнее развитие данной науки лишь социология марксизма твердо и последовательно отстаивала решающую роль социальных революций в общественном прогрессе, видя в них «локомотивы истории», «праздники для трудящихся» и т.д. Даже те современные социологи, которые, как и марксисты, разрабатывали и разрабатывают свои взгляды в русле конфликтологического направления в социологии, не связывают их, как показано выше, с признанием необходимости, неизбежности и прогрессивности социальных переворотов революции.

Социология марксизма не отрицает, конечно, роль и значение эволюционной формы развития общества, справедливо считая, что нет революции без эволюции, что последняя подготавливает первую и подводит к ней точно так же, как количественные изменения приводят к коренным качественным. И этим она принципиально отличается от теории катаклизмов, исходящей из признания катастрофического, взрывного, спонтанного, внезапного и необъяснимого характера глубоких и широких социальных изменений. Но при этом центр тяжести в социальном развитии переносятся марксизмом на революцию, которая, по его мнению, необходима и неизбежна в любых условиях и во все времена. Именно она выражает глубинную и подлинную сущность исторического развития, понимаемого как закономерная смена общественно-экономических формаций. Это и приводило к серьезному преувеличению и даже к известной абсолютизации социальной революции в ущерб социальной эволюции. Отсюда и столь резкая и непримиримая критика социального эволюционизма, социал-реформизма со стороны марксизма и особенно ленинизма.

Эволюционист-реформисты, в свою очередь, не могли не замечать, игнорировать качественные, революционные общественные преобразования. Но они считали революцию побочным, случайным, нежелательным, противоестественным явлением, без которого можно обойтись, поскольку и с помощью эволюции, реформ, по их мнению, можно осуществлять глубокие социальные преобразования. Такое негативное отношение к социальным революциям во многом определялось тем, что они чаще всего сопровождались массовыми бедствиями населения, гибелью людей, грубым насилием, хаосом и беспорядками в обществе. Отсюда - абсолютизация эволюции, реформ и резкая, непримиримая критика революционности марксизма.

На наш взгляд, недопустимо односторонне преувеличивать и тем более абсолютизировать место и роль любой из двух основных форм социальных изменений и социального развития - эволюционной или революционной. Социальная эволюция и социальная революция — это две различные, но необходимо взаимосвязанные, взаимообусловленные, сопряженные стороны социального развития. Они неразделимы и теряют смысл друг без друга точно так же, как и парные философские категории: количество и качество, содержание и форма, сущность и явление, причина и следствие и т.д.

Другое дело, что нередко социальная революция понимается слишком узко, т.е. не как более или менее широкий исторический период, в рамках которого относительно ускоренно (относительно предшествующей социальной эволюции) происходит качественное, сущностное, структурное и всестороннее преобразование общества, а как только политическая революция и даже как только момент захвата власти, вооруженное восстание и т.д. Ясно, что при таком неоправданно суженном толковании социальной революции она не может рассматриваться как закономерная и неизбежная форма общественного развития, поскольку здесь одна из возможных форм (видов, способов) осуществления социальной революции неправомерно отождествляется с ее сущностью, с ней самой. Так, совершенно очевидно, что переход от индустриального к постиндустриальному обществу связан с глубоким качественным, революционным изменением общества, но происходит он обычно без политических переворотов, восстаний и т.д.

Вместе с тем нельзя не видеть, что соотношение как эволюции и революции в развитии общества, так и различных форм осуществления самих революций не остается неизменным на различных ступенях истории и в разных условиях различных стран. Современный исторический опыт все сильнее убеждает в том, что в развитых странах современной цивилизации многие социальные проблемы, которые в более или менее отдаленном прошлом могли решаться и действительно решались лишь на путях острейших социальных конфликтов вплоть до революционных выступлений, сегодня успешно ликвидируются на путях эволюционного, реформаторского развития, в связи с чем прошлые классовые антагонизмы потеряли былое значение. Точно так же становится все более очевидным, что в современном подлинно демократическом гражданском обществе и правовом государстве открываются широкие возможности своевременной модернизации общественной жизни, ее различных сторон, способной путем более или менее серьезных реформ предотвращать и решать острые социальные конфликты, не доводя их до выступлений против социальной системы в целом. Другое дело в тоталитарных и авторитарных обществах и государствах, где твердолобая и бескомпромиссная, а чаще всего и грубо насильственная политика и практика властей способны, как показывает и наш и зарубежный опыт, превратить сравнительно небольшой и вполне разрешимый социальный конфликт в революционный взрыв.

Следовательно, революционные, качественные изменения в развитии общества столь же закономерны и неизбежны, как и эволюционные, количественные. Формы, способы их проявления зависят от конкретно-исторических условий данной эпохи и данной страны. Революционные политические взрывы, широта и частота их возникновения - следствие, результат, прежде всего, объективно складывающегося соотношения и характера взаимодействия противоборствующих социально-политических сил, а также политики властных структур. Если последние готовы с помощью более или менее глубоких и радикальных реформ провести назревшие социальные преобразования, пойти на компромисс, не допустить массового применения насилия и т.д., то почва для революционных потрясений в обществе резко сужается и даже качественные социальные изменения оказывается возможным осуществлять без таких потрясений, постепенно, планомерно, регулируемо, преемственно. И наоборот, если стоящие у власти силы не готовы реформировать общество, идти на компромисс, проводят негибкую, далекую от учета сложившихся реальностей реакционнную политику и готовы применять социальное и политическое, в том числе и вооруженное, насилие ради сохранения отжившего, то социально-политические потрясения неизбежны и нередки. В прошлом типичным был последний вариант социального развитии. Сегодня, по крайней мере, в части мира, складываете иная обстановка, когда достижение целей более или менее серьезного обновления общества может осуществляться по первому варианту, хотя и второй вариант отнюдь не исключается, особенно в сравнительно отсталой части мира.
^

Контрольные вопросы к теме №4

(вопросы для самоконтроля и индивидуального собеседования)

1. Сущность и особенности социальной динамики.
   
2. Теоретические представления о направленности социальных изменений.
   
3. Социальная эволюция, ее основные факторы.
   
4. Социальная революция; сущность и движущие силы.
   
5. Формационный подход к изучению обществ.
   
6. Сущность и критерии общественного прогресса.
   
7. Цивилизационный подход к изучению обществ.
   
8. Типы обществ.
   
9. Сущность теории модернизации.
   
10. Социальные изменения в современном белорусском обществе.
    

Литература

Основная:

1. Бабосов Е.М. Социология. Мн., 1998.
   
2. Гидденс Э. Социология. М., 1999.
   
3. Смелзер Н. Социология. М., 1984.
   
4. Социологический энциклопедический словарь /Под ред. Г.В. Осипова. М., 1998.
   
5. Социология / Под ред. А.Н. Елсукова. Мн., 1998, 2000.
   
6. Социология: Курс лекций / Под ред. А.В. Миронова. М., 1996.
   
7. Фролов С.С. Социология: Учебник для вузов. М., 1997.
   
8. Фролов С.С. Основы социологии. М., 1997.
   

Дополнительная:

1. Американская социология: Учебник / Под ред. В.И. Добренькова. М., 1994.
   
2. Бурдье П. Социология политики. М., 1993.
   
3. Данилов А.Н. Власть и общество. Мн., 1998.
   
4. Данилов А.Н. Переходное общество: проблема системного анализа. Мн., 1998.
   
5. Кириенко В.В. Менталитет современных белорусов как фактор общественного реформирования // Социология. 1999. № 1.
   С. 35-57.
   
6. Соколова Г.Н. Экономическая социология: Учебник. Мн., 2000.
   
7. Шавель С.А., Рубанов А.В., Смирнова Р.А. Социальная стратификация, мобильность, идентификация. Мн., 1998.