Geum.ru

Генезис и современные проблемы права методологический и культурологический анализ

Вид материалаДокументы

Содержание


Практические ориентации культурологии
Основные стратегии научного познания
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   19

"Я"




3  Проблемы



2  Дискурсы


возможный

  …  объект

  … 

"Дисциплинарии"




Здесь символом обозначены участники мыслительной коммуникации. Символы S.R. указывают на "субъективную рамку" мыслителя (его ценности, видение, понимание социально значимого действия). Нумерация стрелок задает последовательность чтения схемы и характер (тип) мыслительной работы. Стрелка 1 - работа, направленная на самого себя. Стрелка 2 - анализ и критика дискурсов. Стрелка 3 - проблематизация. Стрелка 4 - построение диспозитива. Стрелка 5 - построение дискурсивной дисциплины. Стрелка 6 - использование при ее построении необходимых схем, понятий, теорий.

Что собственно, какой идеальный объект представляет эта схема? Условно его можно назвать "событийно-символической реальностью". На наш взгляд, здоровье подобно другим социальным феноменам (также как и любовь, власть, техника, право и т.п.) можно отнести именно к событийно-символической реальности. Событийно-символическая реальность обладает парадоксальными характеристиками (точнее, я вынужден приписать ей подобные характеристики).

Событийно-символическая реальность - это реальность дисциплинария, причем и реальность его сознания и то, что им создается в процессе познания и конституирования. Далее, это реальность объективно существующая в дискурсах и коммуникации (другими словами, событийно-символическая реальность существует не только как реальность дисциплинария, но и как реальность "коммуникационная"). Следующая характеристика событийно-символической реальности: это реальность социальная, то есть она может быть рассмотрена как взаимоотношения людей, обусловленные семиозисом, деятельностью и социальными институтами. Под семиозисом я понимаю используемые людьми знаковые системы и языки. Деятельность - это обусловленные семиозисом и воспроизводящиеся способы и процедуры решения социально значимых задач и проблем. Под социальными институтами в данном контексте можно понимать устойчивые, закрепленные формы (семиотические, организационные и др.) разрешения социальных конфликтов и напряжений (разрывов). Еще одна характеристика: событийно-символическая реальность - это реальность историческая. Она изменяется в связи со сменой поколений и возникновением новых социально значимых ситуаций (природные катаклизмы, войны, усложнение или изменение каких-то элементов событийно-символической реальности). Наконец, событийно-символическая реальность - это не только реальность дисциплинария, реальность коммуникационная, социальная и историческая, но и реальность культурная. Как культурная реальность она представляет собой устойчивую форму социальной жизни; устойчивость культуры обеспечивается, с одной стороны, постоянством сложившегося в культуре семиозиса, с другой - механизмами воспроизводства, адаптации, новаций и другими.

Конечно, событийно-символическая реальность вводится мною и служит для организации моего сознания, но я предлагаю объективировать это представление и рассматривать его в качестве новой категории, задающей особую действительность наряду с действительностями сознания, мышления, деятельности, мыследеятельности, социальной истории, культуры. Понятно, что нужно не только признать и принять подобную новую реальность, но привыкнуть к ней. Кому-то может показаться, что категория событийно-символической реальности соединяет в себе несоединимые признаки, поскольку сегодня они принадлежат разным предметам и дисциплинам. Но реконструкция формирования перечисленных здесь категорий (сознания, мышления, деятельности, мыследеятельности, культуры, социальности, истории) показывает, что они не менее гетерогенны. Просто мы к этим категориям уже привыкли и уже не в состоянии без специальной реконструкции увидеть неоднородность их строения. Понятно, чтобы принять категорию событийно-символической реальности, необходимо поработать с ней и убедиться в ее эффективности. Другое условие - событийно-символическую реальность необходимо охарактеризовать как целостный объект, что предполагает объективацию и анализ всех ее составляющих. Но это уже более сложная задача дальнейшей работы.

Определимся теперь с возможным объектом. В данном случае им является право, рассмотренное в контексте культуры и как вид мышления. Другими словами, право я буду изучать и объяснять как культурный феномен, обращаясь к культурологии, и как юридическое мышление, обращаясь в этом случае к методологии. Гарольд Дж.Берман в заключении своей книги в параграфе «За пределами Маркса, за пределами Вебера» убедительно показывает, что подход Маркса и Вебера к анализу права и социальной истории является неудовлетворительным. В частности, по поводу Маркса он пишет следующее. «В самом деле, ключ к правильному пониманию Марксовой социальной философии, возможно, состоит в том, что он интерпретировал всю историю в свете теории, которую следовало бы применять главным образом к революционным эпохам. Это помогло бы также понять, почему Маркс перенес идею причинности, характерную для XIX в. и выведенную из естественных наук, на историческое развитие. Он искал научные законы истории, аналогичные научным законам физики и химии, и нашел такие законы в историческом материализме, например закон, что в каждом обществе способ производства обусловливает классовые отношения между собственниками средст производства и несобственниками, что в свою очередь определяет политическое развитие общества.

Эта монистическая формула, которая представляется сверупрощенным методом объяснения сложных явлений в нормальной социальной жизни, исполняет две функции в философии Маркса: объясняла революционные истоки существующих институтов и идеологических представлений и давала основу для революционной атаки на них. Сегодня, однако, теории причинности даже в физике и химии являются более сложными, а в социальной теории стало все труднее говорить о законах причинности вообще. Более уместно и полезно говорить о взаимодействии политики, экономики, права, религии, искусства, идей без расчления этих нераздельно взаимосвязанных сторон общественной жизни на «причины» и «следствия». Это не означает, что мы отрицаем тот факт, что какие-то цели и интересы важнее других. Нет необходимости отступать с позиций детерминизма на позиции релятивизма»[14, с.521].

А вот оценка работ Вебера: «Очевидно, веберовская классификация права на четыре идеальных типа сама по себе не дает адекватной оценки для социальной теори права. Она полезна как введение в анализ сходств и различий между различными имеющимися в истори формами правового строя, но не объясняет эти сходства и различия. Она не отвечает на вопрос: «Почему харизматическое право в одном обществе традиционализируется, а в другом – нет?» Кроме того, она даже не упоминает, а еще меньше объясняет тот факт, что западная традиция права сама по себе является сочетанием всех четырех идеальных типов» [14, с. 527].

С критикой Бермана можно полностью согласиться. Тем не менее, можно понять и Маркса с Вебером: они стремились мыслить научно, авторитетом для них, действительно, выступала естественная наука, хотя Вебер посвятил обсуждению гуманитарной науки немало страниц. Марксовы понятия или веберовские идеального типа – это теоретические конструкты, действительно, больше ориентированные на ценностные установки и социальное действие их авторов (прежде всего политические и властные), чем на объяснение сложного материала культуры и истории. При столкновении “теоретических соображений” с “эмпирическими” оба великих ученых отдавали предпочтение, конечно, теории и понятиям. Отсюда определенное насилие над истиной.

Берман очень точно выражает новый подход к изучению не только права, но всех подобных популяционных сложных объектов – одновременное рассмотрение взаимосвязанных сторон этих объектов (политики, права, экономики, искусства и других), и он в своей книге так и поступает. Не менее важный принцип, провозглашаемый им, анализ традиции, которая представляет собой “нечто большее, чем историческая преемственность”, а именно - это “смешение осознанных и неосознанных элементов”[14, с.532].

Но Берман, осуществляя генезис права, не обсуждает специально свои понятия, возможно, и потому, что для этого нужно быть методологом, а также, вероятно, потому, что боится подмять под теорию и понятия живой нащупываемый объект. Считая себя методологом, я так поступать не могу, кроме того, думаю, что можно справиться с диалектикой взаимотношений понятий и эмпирического материала, тем более, что опираюсь на такие предварительные замечательные исследования как те, которые провели в области права Э.Аннерс, Г.Берман, Давид Рене. Конкретно, для меня теоретическое пространство задают два подхода – методологический, в рамках которого осуществляется рефлексия, исследование и конституирование мышления, и культурологический. Поскольку существуют разные направления культурологии и методологии, дальше я охарактеризую те варианты этих дисциплин, в которых я работаю. При этом более подробно будут рассмотрены идеалы научного познания.


§ 4. Характеристика современного состояния культурологии.


Известно что, что в эпистемическом отношении культурология неоднородна, поскольку культура и отдельные явления культуры изучаются в нескольких научных дисциплинах (философии и социологии культуры, культурной и социальной антропологии, этнологии, этнографии, семиотике, истории). Тем не менее, сегодня мы говорим о культурологии как целостной самостоятельной дисциплине. Спрашивается, в каком смысле?

Чтобы понять современный интерес к культурологии, нужно учесть следующее. Культурология - не только новая область знаний, но и мировоззренческая дисциплина, дополняющая философию, которая в ряде своих современных направлений сама начинает опираться на культурологические исследования. На основе культурологии сегодня происходит переосмысление и новый синтез гуманитарных знаний, то есть культурология выступает как современное основание гуманитарных наук. Именно культурология, конечно, наряду с другими современными дисциплинами помогает понять и выработать решение глобальных проблем, с которыми столкнулась наша цивилизация. В России дополнительный интерес к культурологии связан как с ее культурными особенностями (многоукладность и многокультурность, срединное положение между Азией и Европой, некоторые культурные традиции), так и, отчасти, неудачными попытками модернизации и реформ.

Как мы видим, интерес к культурологии вызван двумя разными обстоятельствами. Во-первых, это глобальные проблемы кризиса нашей техногенной цивилизации и предощущение ростков новой, грядущей цивилизации, во-вторых, собственно российские проблемы. К последним в научном отношении относится полемика ведущих российских культурологов о предмете культурологии, критика культурологического образования, включая практические действия, быстрое становление прикладных культурологических исследований и разработок. Пожалуй, наибольшее значение в стимулировании обсуждения современной ситуации в культурологии сыграли проблемы культурологического образования. Именно практика культурологического образования (точнее ее недостатки и проблемы) привели к постановке вопроса о культурологии как единой дисциплине, а не наборе отдельных подходов к изучению культуры (социологическом, антропологическом, этнографическом, философском и т. д). Но дальше взгляды культурологов разделились. Одни культурологи отстаивают необходимость синтеза культурологических предметов и знаний на основе одного определенного подхода (например, философского, как Вадим Межуев, естественнононаучного, социологического - Эльна Орлова, исторического - Андрей Флиер [82; 72; 120]), другие выступают за соединение в культурологии разных подходов. Например, А.Шеманов пишет, что “если рассматривать образование как процесс, в котором формируется человек в качестве субъекта социальных и культурных изменений, то в нем должны созревать и способы синтеза научной объективности и ценностной личностной субъективности” и эту задачу естественно было бы адресовать культурологии [134, с. 61].

Но и обратно, несформированность научного предмета культурологии существенно затрудняет развитие культурологического образования.

Например, большая часть учебных курсов по культурологии представляет собой соединение сведений по истории культуры, отдельных направлений культурологических исследований, объяснений предмета и понятий культурологии, а нередко и материалов из других областей знания - истории искусства, эстетики, семиотики, психологии и других. Обязательный минимум содержания культурологии утверждает, что это - “история мировой культуры; история культуры России; школы и направления культурологии; охрана и использование культурного наследия”. Налицо, явная эклектика.

Наконец, быстрое нарастание прикладных культурологических исследований не сопровождается поддерживающей их методологической и теоретической рефлексией. Неясно, что собой представляют подобные исследования и как они должны строиться.

С моей точки зрения, указанная здесь ситуация в культурологии делает необходимым методологический анализ и осмысление; кстати, ведущие российские культурологи этим интенсивно занимаются. При этом важно отрефлексировать подход, с точки зрения которого подобный анализ и осмысление могут осуществляться. Дальше я намечу свой подход. Прежде всего, нужно учесть, что осмысление и изучение культуры имеет свою историю, то есть генетический подход может быть отнесен к первому принципу моего подхода.

Исходный этап развития культурологического знания условно может быть назван философским. Здесь конституируется сама "идея культуры". Свою задачу, пишет Межуев, философы видели в "выработке некоторой общей "идеи культуры", объясняющей смысл и направленность мировой истории в целом". Второй этап - эмпирического изучения явления культуры. "Самую первую парадигму наук о культуре, - пишет Ионин, - можно назвать эмпирической. Это сбор информации о разных народах, их нравах, обычаях, образе жизни, ее описание и попытки систематизации. В учебниках этот период обычно обозначается как предыстория, или доистории, науки" [45, с. 25]. Понятно, что на этом этапе используются идея культуры и представления о культуре, формирующиеся на ее основе и в результате эмпирических исследований. Третий этап - построения культурологии как научной дисциплины. Здесь вырабатываются принципы и критерии культурологической истины (объяснения), создаются идеальные объекты, строятся культурологические теории. На этом этапе складываются дилеммы и парадигмы культурологии [104]. При построении культурологической науки широко используются эмпирические исследования. Наконец, на четвертом этапе наряду с продолжающимся развертыванием культурологической науки складываются прикладные культурологические исследования, на которые все больше начинает ориетироваться культурологическое познание.

Второй принцип моего подхода состоит в переходе от обсуждения отдельных понятий “культура” к анализу практик, в рамках которых формируются разные понятия культуры, а также анализу различных научных стратегий и подходов изучения культуры, прежде всего философского, естественнонаучного, гуманитарного, социокультурного и исторического. Поясню. Вадим Межуев анализируя, что собой представляла идея культуры, пишет следующее. "Культура для просветителей - синоним нравственного, эстетического, интеллектуального, в широком смысле - разумного - совершенствования человека в ходе его исторического развития... Данная идея вносила в историческое познание представление о порядке, связанности и последовательности исторического процесса, усматривая их прежде всего в духовной сфере... она заключала в себе понимание особенностей существования и развития человека в границах прежде всего европейской истории" [71, с. 34-35]. Это было оценочное понятие культуры, позволявшее "постигнуть смысл и направленность человеческой истории в целом", исходя из убеждения в том, что именно европейская история и культура являются "высшим достижением духовного развития человечества" [71, с. 34, 36].

То есть по Межуеву идея культуры и соответствующее понятие были ответом (объективацией) на формирование особой практики - самосознание европейского человечества как целого; дальше на этой основе разворачивались и другие практики (просвещение населения, колонизация других, “менее культурных” народов, практика миссионерства). Анализируя понятие культуры как “многобразия культур” и понятие “массовой культуры”, Кирилл Разлогов, по сути, применяет тот же самый прием объяснения, то есть в качестве важнейшей предпосылки формирования этих понятий рассматривает соответствующие практики (формирование национальных государств и отдельных наций, создание сферы устойчивых масовых культурных услуг и социального управления на основе СМИ, телевидения, а сегодня и Интернета). Мишель Фуко и современные методологические исследования показывают, что понятия типа “культура” появляются в ходе объективации схем, обеспечивающих формирование и функционирование определенных социальных практик и связанных с ними властных отношений. В таком контесте, прежде всего организационном, ведь организуется практика, культура выступает как объект полагаемый мыслью, а не объект изучения; но затем культуру, выделенную таким образом, начинают изучать.

Напротив, Эльна Орлова разные понятия понятия культуры осмысляет на основе анализа различных стратегий научного познания (для меня эта позиция всегда была исходной). “Когда, - пишет она, - основным в познании считается установление фундаментальных нормативных порядков, отделяющих мир человека от остального мира, это можно сделать только средствами философии. Если акцент в познании помещается на процесс непосредственного наблюдения искусственных феноменов в том виде, в котором они явлены людям, в специфичности, уникальности их проявлений или попытке обнаружить нечто общее за внешне различными феноменами, незаменимым становится гуманитарный тип познания. В случае достаточно накопленного опыта практического обращения с определенными культурными феноменами возникает вопрос о возможности их целенаправленного регулирования, прагматического использования и т.п. Соответственно актуализируется научный подход к этим феноменам” [82, с. 51]. Я сейчас не хочу обсуждать, что Орлова гуманитарный тип познания фактически не относит к научному, что неверно. В данном случае важнее другое, а именно, сравнение стратегий познания и их корреляция с разными понятиями культуры; культура тогда понимается как объект изучения, формируемый соответствующими стратегиями.

Ниже я буду сочетать подход к анализу понятия культуры через анализ соответствующих практик с подходом, предполагающим разведение типов стратегий познания. Дело в том, что понятия культуры несут в себе черты и того и другого.

Третий принцип моего подхода можно назвать “установкой на современность”, включающий и такой момент как “участие в культурологических практиках”. “Можем ли мы, - спрашивает М.Фуко, - рассматривать современность не как исторический период, а как установку? Под установкой я подразумеваю способ отношения к актуальности; добровольный выбор, делаемый отдельными людьми, и, наконец, способ мыслить и чувствовать, способ действия и поведения, который одновременно указывает на определенную принадлежность и выступает как задача. Несомненно, это несколько напоминает то, что греки называли этосом. И следовательно, я считаю, что скорее стоило бы стремиться не к тому, чтобы отличить период современности от периодов пред-современности и пост-современности, а к пониманию того, как установка современности противостояла “конт-современным” установкам” [123, с. 48]. В данном случае этот принцип означает, необходимость такого подхода к осмыслению культурологии, который обусловлен моим личным участием в культурологическом движении, теми задачами, которые я стремлюсь решить в культурологии и относительно культуры.

Содержание