(автором, впрочем, она именуется романом) опубликована в альманахе: «Река веры. Православие и русская литература

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5

зрелищный блокбастер.

2. Число Зверя.

Вздохнулось с облегчением только дома, когда он услышал оградительный щелчок дверного замка. Сняв рюкзак и видавшую виды штормовку, прошел в комнату. Устало опустился на табурет, посидел без движения, а затем, вынув из ящика письменного стола хранимую под бумагами иконку-складень с ликами Спасителя, Приснодевы и Николая Угодника, зажег перед нею небольшой огарочек свечки и помолился: “Благодарни суще недостойнии раби Твои, Господи, о Твоих великих благодеяниях на нас бывших, славяще Тя хвалим, благословим, благодарим, поем и величаем Твое благоутробие, и рабски любовию вопием Ти: Благодетеле Спасе наш, слава Тебе!”

Здесь явное влияние Джорджа Оруэлла. Ср.: «Мир снаружи, за закрытыми окнами, дышал холодом. Ветер закручивал спиралями пыль и обрывки бумаги; и, хотя светило солнце, а небо было резко голубым, все в городе выглядело бесцветным – кроме расклеенных повсюду плакатов. С каждого заметного угла смотрело лицо черноусого. С дома напротив тоже. СТАРШИЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ, - говорила подпись, и темные глаза глядели в глаза Уинстону. Внизу, над тротуаром трепался на ветру плакат с оторванным углом, то пряча, то открывая единственное слово: АНГСОЦ. Вдалеке между крышами скользнул вертолет, завис на мгновение, как трупная муха, и по кривой унесся прочь. Это полицейский патруль заглядывал людям в окна. Но патрули в счет не шли. В счет шла только полиция мыслей» (Оруэлл Дж. 1984. М.,1992, с 12) и далее. Огромный разрушенный и неуютный мир противопоставляется дому, как убежищу (впрочем, оруэлловский герой не мог себя чувствовать в безопасности даже дома – за ним следил телекран; поэтому главный герой «Девяностого псалма», естественно, не держит у себя в доме телевизор – видимо, он выкинул «зомбоящик» еще в годы перестройки), так же как Илья к иконе-складню, Уинстон Смит обращается к подарочному альбому, куда он желает записать свои мысли. Православные богословы, сравнивая икону и альбом, несомненно, отметили бы здесь коренное различие между «гордыней» западной цивилизации, которая «тщится» заполнить собой – своей «греховной» личностью – все мироздание, и смирением православно-русского человека перед нерукотворной святыней.

После этого вернулся в прихожую и, забрав рюкзак, отправился в кухню разбирать содержимое. На этот раз из поездки удалось привезти большой каравай домашнего хлеба, десяток приличных морковин, кочан капусты, пяток луковиц и одного пересушенного леща. И это можно было считать удачей.

Следует обратить внимание на отсутствие в рационе главного героя мясных продуктов. Хотя классическое христианство (во всех его конфессиональных формах) никогда не выступало категорически против мясной пищи (лишь ограничивая мясоедство постными днями и периодами; а окончание продолжительных постов воспринималось как праздник: Масленица и т.п.), для апокалиптиков мясо – сатанинская еда, которой следует предпочитать хлеб и другую растительную пищу (в крайнем случае, рыбу). Герой, таким образом, держит непрерывный пост. Указание на домашнее производство хлеба ясно говорит о том, что эта пища, произведена «нелегально» - т.е. без присмотра сатанистов, «принявших метку», и собственноручно человеком (ср. правила приготовления пищи у крайних религиозных групп иудаистов, кришнаитов и др.) В среде современных русских старообрядцев (спасово и часовенное согласия) практикуется отказ от употребления чая, сахара, картофеля («сластей сатанинских») (Современная религиозная жизнь России. Т 1. М.,2004, с 241), а безбрачное старопоморское согласие прибавляет к этому также запрет на употребление телятины, зайчатины, фабричного сахара, шоколада и чеснока, а также «соблюдают» отдельную от иноверцев посуду (Современная религиозная жизнь России. Т 1. М.,2004, с 229-230). Это любопытным образом совпадает с пищевыми запретами некоторых фундаменталистических протестантских общин в США.

Вышедший в начале года президентский указ строжайше предписывал: лица, не имеющие на лбу обязательных для всех шестерок, лишаются права обслуживания во всех государственных и частных магазинах, кафе, столовых и на рынках. За продажу товаров лицам без метки продавцы государственного сектора торговли подлежали немедленному увольнению, а частники подвергались лишению лицензии и конфискации торговой точки вместе с товаром. Но сильнее штрафов и увольнений люди стали бояться расплодившихся патрульщиков, вершащих безнаказанно самосуды прямо на глазах у запуганного населения.

Деловой тон абзаца создает впечатление достоверности: перед читателем мысленно возникает экран телевизора – впрочем, у самых истинных христиан этому «рогатому черту с антеннами» полагается отсутствовать – в котором диктор объявляет о последних новостях и законодательных инициативах, пропрезидентские фракции поддерживают законопроект, ЛДПР как всегда одно говорит, а совсем по-другому голосует, коммунисты критикуют правительство, фракция ЯБЛОКА голосует против и т.д. Человеку, в политике не сведущему, все это вполне естественно кажется чертовщиной (но что поделаешь? человечество погрязло в политике на протяжении последних 5000 лет, но, возможно, даже еще раньше, поскольку первые города и союзы племен появлялись за несколько тысяч лет «до Сотворения Мира» – верующим будет честнее именно так обозначать период истории ранее 5508 года до н.э., поэтому нелюбовь к политике – это лишь беспомощная реакция неумехи, который не остановится перед тем, чтобы перечеркнуть тысячелетнюю историю цивилизации, а если эта история цивилизации не носит на себе божественной метки, сбываются самые мрачные предчувствия гностиков: мир сотворен и управляется сатаной, а бог… какой-то булгаковский получается бог, бог «ни при чем»). С другой стороны, с тех самых пор, как возникла цивилизация, возникла и насущная необходимость контроля за людьми, хотя бы идентификационного. Люди врут: «сегодня вы – Незнайка, завтра вы – Всезнайка, послезавтра – еще какая-нибудь Чертяйка» - резонно замечает полицейский из романа-сказки Николая Носова. Бог – если он есть – не желает брать на себя функции контроля за людьми и предотвращения соответствующих мошенничеств (видимо, потому что государство – от лукавого, а бог – за преступников), приходится эту «грязную работу» брать на себя государству – от геральдических комиссий развитого феодализма до современных надзорных органов. Предложите лучший вариант…

Уже через месяц после издания указа Илью за отказ украсить лоб сатанинской меткой уволили из редакции. Единственным его доходом с тех пор стал гонорар, который он получал за составление кроссвордов. Это было все, что ему еще мог позволить редактор в память о предыдущей совместной работе. К тому же составление кроссвордов не требовало его присутствия в редакции, Илья просто отсылал их по почте и таким же способом получал гонорар. Зато работа кроссвордиста давала ему возможность хотя бы время от времени вводить в свои кроссворды запрещенные тем же указом имена православных святых. Так, например, он позволял себе среди прочей кроссвордной дребедени вставлять вопросы типа: “Название одной из замоскворецких улиц, на которой в детские годы писателя Ивана Шмелева находился храм Иоакима и Анны, восемь букв”. Неважно, вспоминал ли кто-нибудь, что эта улица называлась “Якиманка” или нет, он был рад, что хотя бы таким образом воздает славу святым православным подвижникам и угодникам. Особенно — после того, как очередным указом православная вера объявлялась вне закона, исповедание ее повсеместно запрещалось, а храмы вновь закрывались.

Не явившись на пункт проставления кода, Илья оказался тоже вне закона. В любой момент к нему могли подойти члены “сатанинского патруля” и сделать то же самое, что они сделали на его глазах с тем стариком возле почты. Да и вообще нужно было теперь как-то жить в этих условиях — хоть ему кое-что и перепадало пока еще из редакции за кроссворды, но купить на эти деньги съестное в городе он все равно не мог, а поэтому вынужден был раз в неделю уезжать на электричке в один из дальних районов и там, вдали от осведомительских взоров, покупать себе еду или обменивать ее на оставшиеся у него книги и вещи.

Удивительная вещь! Хотя биография главного героя обрисована отдельными скупыми штрихами, она поражает своей яркостью и карьерной быстротечностью. Главному герою нет еще тридцати лет. Он окончил школу семнадцати лет от роду в небольшом донбасском городке полусельского типа, где он (как будет сказано ниже) начинает свою трудовую деятельность на шахте (разумеется, не главным инженером, а простым рабочим, после ПТУ). И вдруг, через 10 лет он оказывается сотрудником редакции солидного московского (населенный пункт, прячущийся в повести под булгаковским псевдонимом «Город» - это Москва) журнала. Но и это еще не все! Если действие повести можно отнести к 1995 году (герой родился в 1967-1968 гг.), то получается, что около 1991 года он каким-то чудесным (можно даже сказать, мистическим) образом оказался владельцем отдельной квартиры (по всей видимости, однокомнатной) в Москве (примечательно, что у Ильи, как и у героя оруэлловского романа «1984», самая главная проблема жизни в тоталитарном государстве – квартирная, решена). Москвичи, читающие эти строки, могут со знанием дела оценить вероятность такой возможности, и поскольку автор никак не объясняет эту метаморфозу, остается самим пофантазировать на тему молниеносного превращения скромного паренька из украинского шахтерского городишки в матерого москвича – литературного редактора. Для этого возможны только два пути: либо смерть очень близкого бездетного родственника в Москве и завещание Илье его недвижимости, либо самостийный переезд в Москву и ныряние в бурные воды бизнеса 1991 года – самого первобытного бандитского капитализма (впрочем, первичное накопление капитала вызывало в тот момент больше эйфории, чем похмелья, и некоторые люди, действительно, смогли достичь ощутимых успехов и даже окружить себя первичной аляповатой новорусской роскошью, смотревшейся в те годы столь же удивительно на общем постсоветском фоне, как смотрелся бы ресторан «Макдональдс» в мезолите). Первый вариант маловероятен, хотя бы потому, что «бог из машины» в лице богатого дядюшки гораздо реже встречается в реальной жизни, чем страшный гигантский змей на пляжах Паланги. Второй вариант точно невозможен. Главный герой – растепеля, «человек не от мира сего», он даже жениться толком не смог (такие люди и создали, в конечном счете, религию; она давала им, проигравшим борьбу за существование в реальном мире, надежду на реванш в загробном царстве). А реальные блага достаются (нравится это кому или нет) борцам, прощелыгам, людям, умеющим рисковать и не щадить ни себя, ни препятствия. Правда, в тексте повести встречаются неясные упоминания о политической активности главного героя в момент распада СССР, но даже если бы Илья грудью своей заслонил от танков Белый Дом в ночь с 18 на 21 августа, это не улучшило бы его квартирных условий. Автор подсознательно спроецировал автобиографию на судьбу главного героя, однако допустил при этом ряд очевидных анахронизмов. Хотя общий принцип: «пиши о том, что лучше всего знаешь» сохраняет актуальность для писателей всех времен и народов, в подсознательном стремлении уподобить литературных героев самому себе, умело высмеянном Марио Варгасом Льосой в романе «Тетушка Хулия и писака», автор здесь явно переборщил. Такие чудеса могли случаться в 30-е, в 50-е годы и даже позже (действительно, сам Переяслов – тому доказательство), но даже христианский бог не смог бы в конце перестройки за считанные годы превратить лимитчика из провинции в столичного жителя, пользующегося, к тому же, большим авторитетом на работе, раз ему обеспечили получение заработка в нарушение всех законодательных норм. Еще большее изумление может вызвать неожиданно правильная русская речь главного героя, в то время как его родная мать не может двух слов связать на языке Пушкина. На память приходят фантастические мексиканские сериалы о похищенных и воспитанных в иной среде детях. Автору понадобилась «украинская тема», отсюда и несостыковки. Если ее убрать, главный герой оказывается коренным москвичом – эдаким Обломовым конца ХХ века, глядя на которого, удивляешься тому, что еще 300 лет назад его предки брали Нарву по призыву царского денщика Меншикова: «Ребята! В крепости бабы и водка! За мной!»

Но последнее время верзилы с тремя шестерками на рукавах стали встречаться ему и на самых отдаленных полустанках. Вот и сегодня он чуть было не угодил им в лапы, да Господь помиловал...

Илья поужинал хлебом с луковицей и, поблагодарив Бога, лег отдыхать. Однако, несмотря на проведенный в странствиях день и пережитую опасность, сон не шел. Мысли помимо его воли вновь и вновь возвращались к событиям последнего года, пытаясь понять, как же могло случиться, что, не внимая откровению Иоанна и предостережениям других праведников, люди все-таки позволили сатане взять над собой верх и покорно подставили лбы для клеймения числом Зверя. Все прошло так буднично, незаметно, что никто не придал и значения. Сначала ввели вместо чековых книжек пластиковые карточки — вроде бы для удобства населения, а чуть погодя, из-за того, мол, что карточки часто теряются, решили поставить всем единый код специальной биологической краской прямо на теле и по наличию этого кода отпускать товары в магазинах... Ну, а потом процедуру, так сказать, упростили, сведя все к трем обязательным шестеркам на лбу, и все. И никто не заметил, что все происходящее один к одному соответствует предсказанию Апокалипсиса: “И он сделал то, что всем — малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам — положено будет начертание на правую руку или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его...”

— А что делать? — говорили ему те, кому он пытался объяснить происходящее. — Надо ведь как-то жить дальше, надо что-то есть, пить, одевать, кормить детей...

В своей книге «Чудеса последнего времени» дивеевский иеромонах Трифон сообщает по этому поводу: «Будет голод, людоедство. А нас Господь не оставит. Мы из земли скатаем шарики, а Господь их сделает хлебом. Будут засухи, войны, стихийные бедствия, будут отключать газ, отопление, электричество. Спасение будет в селе, в доме с садом-огородом, козой или коровой. Из городов будут приезжать банды, грабить, убивать, забирать продукты. Надо покупать оружие самообороны (через милицию) и жить общинами, есть свою, не кодированную, не отравленную пищу» (eslovo.ru/viewtopic.php?t=17973).

Впрочем, наличие в хозяйстве козы, в связи дьявольской раздвоенностью копыт на ее передних и задних конечностях, представляет определенную проблему. С одной стороны, ни в одной православной стране за всю историю не было запрета на козоводство (по аналогии с мусульманским запретом на свиноводство). Однако, допущение подозрительной козы в собственное хозяйство в эпоху Антихриста не может не вызвать определенного смущения. Не является ли она агентом Сатаны?

На первый взгляд жизнь как будто не очень и изменилась. По телевизору все так же передавали нескончаемые концерты Лалы Бухачевой да Форелия Лимонтьева, на улицах день и ночь работали киоски, торгующие заморской водкой, вот разве что легализовали свою работу проститутки да донеслись слухи, что стали пошаливать на лесных дорогах: начали, мол, выходить из чащоб какие-то бородатые мужики с дубьем и нападать на проезжающие мерседесы, но это было где-то далеко и воспринималось почти как сказка.

Комический выпад в адрес Аллы Пугачевой и женоподобного Валерия Леонтьева, которые ставятся в один ряд с пьянством, проституцией и прочим сатанизмом. Здесь уместно задать вопрос, который очень редко задается – гораздо реже, чем ключевой вопрос христианства: как относиться к интимным отношениям – это вопрос: православие или смех (именно смех, а не смерть!) Допустим ли смех в рамках православия? Тема соотношения христианства и смеховой культуры требует толстых томов исторических, культурологических и религиоведческих исследований, и ее невозможно осветить в рамках нашего хотя и пространного, но достаточно лаконичного комментария. Кажется, еще Платон осуждал смех: "Не следует нам любить и смех, ибо кто предается сильному смеху, тот напрашивается на столь же сильное изменение... Нельзя допускать, чтобы людей, достойных уважения, заставляли предаваться смеху" (Plat. R.P. III 388e-389a). Определенно можно сказать лишь, что православие и смех несовместимы. Это две абсолютно непересекающиеся (ни в каком пространстве) прямые. Смех невозможен в рамках православного этоса. Видел ли кто-нибудь хотя бы одного улыбающегося святого на иконе? Смеющегося ангела? «Радование» православных не имеет к смеху абсолютно никакого отношения. Более того, есть все основания полагать, что смех считался признаком бесовщины. Сказочный герой, рассмешивший Царевну-Несмеяну, совершает богопротивный поступок. В борьбе со смеховой скоморошьей культурой (вполне традиционной для допетровской Руси) православие вышло победителем. Увеселительная культура Петра Первого – жест отчаянья, попытка волевым усилием переломить тенденцию. Это сделало век гардемаринов и просветителей, век, который не знал «лишних людей» и вообще не знал интеллигенции – блистательный XVIII век – «веселым веком». Ломоносов сочинял богохульный «Гимн бороде»:

Борода моя драгая!

Жаль, что ты некрещена…

Тела часть весьма срамная

Тем тебе предпочтена.

Куда это все делось? Затерялось на проселочных дорогах гоголевской скуки, лермонтовской тоски, некрасовских страданий, чеховского испуга перед «живой жизнью». Вспоминается фрагмент из романа Синклера Льюиса «У нас это невозможно»: «Из всех проявлений корповской диктатуры Дормэса особенно поражал неуклонный спад веселья среди населения, хотя этот процесс шел у него на глазах, и он мог его наблюдать у себя на улице. Америка, подобно Англии и Шотландии, никогда, сущности, не была веселой страной. Она проявляла склонность к тяжеловесной и шумной шутливости, пряча в глубине души тревогу и чувство неуверенности, по образу своего святого покровителя Линкольна, с его смешными рассказами и трагической душой. Но, по крайней мере, это была страна сердечных и шумных приветствий, оглушительного джаза, звавшего к танцу, озорных выкриков молодежи и какофонии мчащихся автомашин. И все это напускное веселье с каждым днем теперь шло на убыль».

Всякая антиутопия прячет в себе утопию – автор всегда имеет в виду наилучшее устройство общества, которому он противопоставляет описываемую печальную картину. Нетрудно догадаться, как выглядела бы наша страна после смены диктатуры сатаны режимом православного бога: в этой стране не было бы веселья, смеха, даже улыбок, прекрасной девичьей легкомысленности, шуток и первоапрельских розыгрышей, не было бы украшений и танцев, детских шалостей, беготни на переменках, поэзии, цветов – ничего греховного и нецерковного – светского (понятие «светский», напомним, давно является синонимом понятия «нехристианский», и естественно, ничего светского не может быть сохранено в преображенном по-православному мире). Серафим Саровский высказывался за запрет танцев и карт, Матрона Московская призывала не краситься, а молиться. Исчезло бы искусство, кроме иконописи и церковного пения, забота о душе, а не о теле, постепенно убила бы современный спорт (примером влияния духовности на спортивные достижения служит современное Государство Израиль, лишь недавно с трудом завоевавшее пару бронзовых медалей на последних олимпиадах; впрочем, что есть олимпийские игры, как не служение древнеэллинским бесам?) Тоска, покаяние и плач, да «неизреченная радость» – вот что осталось бы на Руси. Зададимся вопросом: а, действительно, зачем человеку смех? Неужели нельзя прожить без бесовского смеха и кривляния, без тупой попсы, без придурковатых сатириков, без косметики и детского гайсания по школьным коридорам на переменках, в результате чего можно упасть и разбить нос (а посему разумные отроки должны степенно и чинно стопами шествовать)? Вот уж вопросы, на которые и ответ-то не сразу находится! Я не знаю, что на это ответить…

Упоминание же о легализации проституции (так и не состоявшееся в современной России) есть не что иное как реакция коммуно-патриотического сознания главного героя на проекцию его собственной мужской неполноценности. Мережковский описывает папский двор в Ватикане 1492 года:

«В тот же день вечером, в своих покоях в Ватикане, Чезаре давал его святейшеству и кардиналам пир, на котором присутствовало пятьдесят прекраснейших римских "благородных блудниц" - meretrices honestae.

После ужина закрыли окна ставнями, двери заперли, со столов сняли огромные серебряные подсвечники и поставили их на пол. Чезаре, папа и гости кидали жареные каштаны блудницам, и они подбирали их, ползая на четвереньках, совершенно голые, между бесчисленным множеством восковых свечей: дрались, смеялись, визжали, падали; скоро на полу, у ног его святейшества, зашевелилась голая груда смуглых, белых и розовых тел в ярком, падавшем снизу, блеске догоравших свечей.

Семидесятилетний папа забавлялся, как ребенок, бросал каштаны пригоршнями и хлопал в ладоши, называя кортиджан своими "птичками-трясогузочками"» (Д.С.Мережковский. Воскресшие боги. М.,1993, с 412-413).

Такова эпоха Высокого Возрождения. Однако, что же делается в России? В 1856 году в Санкт-Петербурге был учрежден Врачебно-полицейский комитет, который окончательно легализовал проституцию. К 1 января 1858 под наблюдением комитета было 129 домов терпимости с 785 женщинами и 532 женщины-одиночки (История проституции. СПб.,1994, с 225). И это в городе с населением 500 тысяч человек (правда, императорский Петербург был военной столицей, и количество одиноких мужчин здесь всегда превышало аналогичное количество женщин). Интересен также вопрос: как много из заработанного жертвовала на церковь Соня Мармеладова (учитывая ее религиозность, что подчеркивает Достоевский)? О том, приходил ли Антихрист в 1856 году, история умалчивает.

Пришло как-то письмо от матери из Украины, но оказалось, что и там происходило то же самое. “...Був нэдавно указ, — писала она своим полурусским-полухохляцким языком, — сказалы, шоб всим поставить на лбу отой знак, а хто нэ поставыть, тому ничого нидэ нэ продавать. Ходять тэпэр по дворах и провиряють — а дядько Иван був без отого знака и його убылы...”

Он вспомнил их соседа Ивана, старого гармониста и бывшего моряка, доживавшего свой век в небольшом флигельке в глубине двора, куда его отселила от себя супруга ввиду усилившегося к старости пристрастия к вину. Илья тогда только начинал свою трудовую деятельность на одной из донбасских шахт, но помнил и доныне, как, идя ли в полшестого утра на первый наряд или возвращаясь в полчетвертого ночи с третьей смены, видел во флигельке дяди Вани горящее желтым светом окно и на его фоне отчетливо видимый бюст бронзового Ленина, перед которым, склоняясь к стакану “Плодово-ягодного”, сидел в безмолвной беседе с вождем старый моряк.

Представление о марксизме (равно как и о других атеистических философских и идеологических учениях) как о своего рода религии очень распространено в среде верующих. Оно подобно восприятию автомобиля, как колесницы, движимой какими-то неведомыми бесовскими силами, если в данном случае телега поставлена впереди лошади, и обнаруживает элементарную неспособность к нерелигиозному (можно сказать, даже к нетеистическому) мышлению. Представление о любых философских и идеологических учениях как о религиях позволяет крайне примитивно интерпретировать их, а эта примитивная интерпретация создает условия для успешного опровержения атеизма. Известный афоризм из кинофильма «Берегись автомобиля», произнесенный лютеранским пастором на палангском взморье (где, если верить автору «Девяностого псалма», вскоре должен появиться гигантский змей): «Все люди верят. Только одни верят в то, что бог есть, а другие – в то, что бога нет» - очень хорошо иллюстрирует эту систему воззрений: автомобиль отождествляется с телегой, а телега не может ехать впереди лошади или без лошади. Естественно, что в случае изначальной заданности именно таких условий, ответ получается предсказуем. А как же иначе было теистическому мышлению реагировать на атеизм? Все иные критерии либо недостоверны, либо малопопулярны в широкой среде; остается отождествить методологический критерий получения информации: только через веру, иные способы ее получения не признаются в принципе, хотя существует критерий «Бритва (лезвие) Оккама» — методологический принцип, получивший название по имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма Оккама, жившего в XIV веке. В упрощенном виде он гласит: «Не следует множить сущее без необходимости» (либо «Не следует привлекать новые сущности без самой крайней на то необходимости»). Вопрос в том, существует ли таковая необходимость: т.е. воспринимают ли сами атеисты свои убеждения в качестве религиозных? И здесь обнаруживается полное несоответствие трактовки верующими атеизма как религии этому самоопределению. Атеист не воспринимает свои убеждения в качестве религии, поскольку у них отсутствуют все известные признаки таковой: начиная с методологического приема получения информации (через проверяемые знания, а не через веру) и кончая отсутствием неизменных догматов (т.е. ни один атеист не будет утверждать, что научная картина мира окончательна и не может быть исправлена на основании новых открытий и новых концепций видения ранее известных фактов). С другой стороны, поскольку атеизм предполагает достаточно высокую степень образованности (впрочем, и верующие также иногда претендуют на то, что их верования могут быть понятны в их логическом выражении только очень высокообразованным людям), возникает проблема восприятия атеизма в странах массовой безрелигиозности. Однако и в этом случае никогда, как правило, не наблюдалось использование портретов и прочей идеологической атрибутики как замены, суррогата религиозной атрибутики, а естественная организация пространства, наблюдаемая в идеологической стране, вовсе не есть признак именно религиозной атрибутации элементов оформления.

— Упокой, Господи, душу раба Твоего Ивана, — вздохнул он и, осенив себя крестным знамением, повернулся на правый бок и попытался уснуть.

3. Глашенька.

Утро встретило Илью серым дождем за окном, но он этому только обрадовался. Дождь разгонял с улицы прохожих и патрульщиков, а значит, можно было покинуть свое убежище и более-менее спокойно, не опасаясь ежеминутной встречи с бесовскими инквизиторами, пересечь город. А ему уже давно хотелось навестить Глашеньку, — последний раз он видел ее чуть ли не две недели назад, когда привозил ей собранные накануне грибы да раздобытую в одной из деревень картошку. Небось, все уже давно закончилось...

Духовная близорукость главного героя препятствует ему увидеть в картошке – «чертово яблоко» Антихриста. И это не единственное проявление лояльности к антихристову «веку сему». Главный герой неоднократно пользуется поездами, а ведь это недопустимо для православного христианина. Сведущие люди давным-давно разгадали эту сатанинскую прелесть:

«Феклуша: Да чего, матушка Марфа Игнатьевна, огненного змия стали запрягать: все, видишь, для ради скорости.

Кабанова: Слышала я, милая.

Феклуша: А я, матушка, так своими глазами видела; конечно, другие от суеты не видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы) делает. Ну, и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат.

Кабанова: Назвать-то всячески можно, пожалуй, хоть машиной назови; народ-то глуп, будет всему верить. А меня хоть ты золотом осыпь, так я не поеду» (А.Н.Островский. Гроза. М.,1980, с 34).

Кстати, учитывая частые аварии и крушения поездов в те годы, в результате чего железная дорога выплачивала пассажирам огромные страховки, и даже платила им за проезд в рекламных целях, осторожность купчихи выглядит вполне естественно.

С обладательницей этого редкого для современных девушек имени Илья познакомился года полтора назад в храме Николая Угодника, в который он тогда начал ходить. В миру кипели страсти и росли цены, танки палили по парламенту, мафия распродавала недвижимость, правительство — Державу, а здесь, как и во времена Первого Патриарха России святого Иова, творилось извечное таинство превоплощения хлеба и вина в Тело и Кровь Господню. Попав как-то впервые в свои двадцать пять лет в церковь на Литургию, он вдруг почувствовал, что здесь и есть именно то самое место, которое всю жизнь искала его душа, и с тех пор храм и Причастие сделались для него главными в жизни.

Миллиарды лет, сотни миллионов лет на Земле, случайно, но счастливо для нас, появившись, развивалась жизнь: новые формы живых существ заполняли экологические ниши: море, побережья, сушу, воздух. Кислородная катастрофа (именно появление кислорода!) около 2300000000 лет назад привела к смене анаэробной (не дышащей кислородом) фауны бактерий на аэробную (дышащую). Появлялись самые причудливые существа, но были и самые тривиальные. Из породы небольших млекопитающих, вроде насекомоядных грызунов около 75000000 лет назад появились первые обезьянки, которые жили на деревьях и питались фруктами и насекомыми. Прошло еще много времени: менялись климат, география и кормовая база, вымирали одни и развивались другие формы жизни. 25000000 лет назад это были уже крупные человекообразные узконосые обезьяны, обитавшие по берегам Индийского океана и в Европе. 6500000 лет назад, когда на востоке Африки вздыбились геологические разломы, эволюционные ветви человека и шимпанзе разделились (хотя и сейчас генетика шимпанзе совпадает с человеческой на 97,8% - с чего бы это, а?) И наконец, 195000 лет назад в Африке (а вовсе не на Ближнем Востоке) появился человек разумный. И вся эта прямая последовательность бесчисленных поколений живых существ в итоге привела к появлению очередного живого существа – Ильи (главного героя повести), нравится это ему, или не нравится, знает он об этом, или не знает, и даже если он будет кричать, метаться в отчаянье, плакать и отрекаться от подобного родства, оно все равно будет – оно реально, а на реальность ни одно заклинание, даже произнесенное в православном храме, не действует. Вот «это диво, так уж диво!» (А.С.Пушкин).

А между тем, в воздухе уже явно ощущалось приближение Последнего Срока. С экранов кино, телевидения и со страниц прессы неостановимым потоком начала литься разнузданная порнография, тысячи киосков сутками торговали водкой и презервативами, на первое место повсюду вышли доллары, доллары, доллары...

Пройдет еще много лет, десятки, сотни, тысячи лет, даже десятки тысяч. Трудно сказать, будет ли через 10000 лет на Земле существовать православие, но даже если это будет последний православный, он, забившись в щель мировой истории, будет предрекать неминуемое приближение «последнего срока», а этот «последний срок» все не наступает и не наступает…

Здесь же — горели огоньки свечей, глаза излучали доброту и доверие, плыл по храму запах ладана, и тихо возносилось под купол песнопение.

Благослови, душе моя, Господа.

Благословен еси, Господи...

В числе других пела тогда на клиросе и Глашенька, и как-то постепенно они стали сначала кивать друг другу издали, а потом и познакомились. Это не было романом или чем-нибудь похожим на него. Просто Илье было хорошо рядом с этой тоненькой беззащитной девушкой, органически не умеющей не то, чтобы врать, а даже говорить на темы, не требующие работы души и участия сердца.

Странно все же… Тысячелетиями человечество жило естественной жизнью: рождались дети, умирали немощные и впавшие в маразм старики, пахали землю, строили города, воевали, убивали врагов, захватывали прекрасных пленниц, высекали из камня прекрасные статуи, веселились, жили. Ценилась сила, красота, ум, талантливость, отвага, серьезность, но и веселость, искренность, но и хитрость, таланты были достойны похвалы, хвастовство выдавало героя, мужчина был мужчиной, а женщина – женщиной. Но случилась беда: появились люди, которые не были ни красивы, ни сильны, не отличались и высоким интеллектом, а также привлекательностью. Они заявили, что все это неправильно, что не следует быть сильным, красивым, умным, веселым, воинственным. Что есть какой-то другой мир, который почему-то могущественнее этого и которым этот мир создан. И тот мир очень недолюбливает этот реальный мир, а поэтому в этом мире надо быть хилым, убогим, безобразным, одиноким, придурком, импотентом, и тогда тот мир будет помогать и благоволить к человеку. И хотя они не привели ни малейшего доказательства своей правоты, им почему-то поверили. Конечно не все, и не везде, и не всегда: жизнь большинства людей осталась такой, какой была. Но испугали сильно, и с тех пор жизнь каждого человека оказалась отравленной страхом. Он боялся быть сильным, умным, красивым, веселым, самодовольным, поскольку это могло вызвать месть того мира, поэтому приходилось действовать с оглядкой, а те, кто не отличался подозрительными достоинствами, считали себя вправе управлять всеми остальными. Но жизнь пробивалась сквозь могильные плиты религий, и вновь рождались дети, мальчики бегали за девочками, люди смеялись, любили друг друга, хвастались друг перед другом, работали, воевали. И жизнь продолжалась.

Пятилетнее превосходство Ильи в возрасте ставило его в положение старшего брата, и в этом качестве он иногда сопровождал ее после всенощной до общежития консерватории, в которой она тогда училась. Еще более ответственным за ее судьбу он чувствовал себя теперь, когда Глашеньку, тоже отказавшуюся поставить у себя на лбу сатанинскую метку, исключили из консерватории и выселили из общежития. К счастью, ей почти сразу же удалось устроиться дворником в один небольшой ЖЭК, и она теперь жила в маленькой полуподвальной квартирке, которую покидала только в самое раннее утро для того, чтобы подмести двор. Иногда, правда, во время неожиданного снегопада, приходилось выходить и расчищать дорожки и в светлое время суток, но это было зимой, и ее спасал от ненужных взглядов повязанный до самых бровей платок.

Существует мнение, что религиозный фундаментализм – это реакция традиционного сознания на модернизацию. Да, но эта реакция при всем ее антимодернизме все равно модернистская. И убивающая «живую религию» (о которой так любят говорить фундаменталисты). Потому что мало «жить как в прошлом», надо «жить в прошлом». Сам по себе фундаментализм (а православная интеллигенция – на всем просторе от Достоевского до Иоанна Кронштадтского – именно фундаменталистическое течение) – это тоже модернизм, причем модернизм, который в той же степени убивает традицию, как и полное ее отрицание. Дело не в том, что православные интеллигенты хотят, образно выражаясь, быть «святее папы римского», а в том, что их «модернистский фундаментализм» подобен контролю над дыханием. Когда человек дышит – он ведь не осмысливает каждый свой вздох, не контролирует его, дыхание естественно, а если начать контролировать, следить за каждым вздохом – это уже будет фундаментализм. Заменить естественный процесс искусственным. Покупать керосин в век электричества (и при этом гневно отвергать лучину – «язычество»). Но все равно в этом нет ничего, кроме желания «склеить» разбитую чашку и делать при этом вид, что на ней нет трещин, и очень обижаться, когда другие люди их замечают. В этом смысле фундаментализм в православии должен был быть связан именно с православной интеллигенцией, живущей (как и всякая другая интеллигенция) ненастоящим, сочиненным, книжным миром. К примеру, Домострой – речь идет не столько о памятнике литературы XVI века, сколько о понятии нарицательном. Религиозные фундаменталисты в борьбе с «половой распущенностью» заявляют, что в «былые времена» в женщине больше всего ценилось целомудрие. Но при этом они напрочь забывают (удивительная забывчивость, не правда ли?), что женщину любят вовсе не за то, что ее девственная плева не разорвана – это может быть прилагательным, но никогда не было существительным человеческих отношений. А для фундаменталистов в этом – все! (как для старообрядцев вся истина состояла в двуперстом крещении – вспоминается отличный эпизод сериала «Михайло Ломоносов»). И что в итоге? Создается «ходульный» образ прошлого, который ничего общего не имеет с реальностью, но зато полностью соответствует эстетическим ценностям фундаментализма: выходит, что наши пращуры (если посмотреть на проблему глазами фундаменталиста) сначала выясняли, не утеряла ли девушка невинности, а уж потом – только в случае сохранения – влюблялись в нее (и эту автоматизацию и механизацию человеческих отношений почему-то принимают за подлинную «старину»). Дело в том, что модернизация вполне может выражаться в примитивизации некоей данности с целью ее развития. А фундаментализм отрицает право на существование в прошлом (и в будущем) того, что ему не нравится в настоящем. Это типичный модернизм, «консервативный модернизм», в отличие от которого прогрессивный модернизм более честен и признает существование нелюбимого им в прошлом.

После закрытия храмов виделись они с Ильей не чаще раза в неделю, когда он привозил ей раздобытые по деревням продукты, и только один раз, воспользовавшись занавесившей весь город нескончаемой моросью, они отважились полдня погулять по обезлюдевшим улицам и старому городскому кладбищу, где, глядя на обомшелые каменные кресты, Глаша не удержалась и как-то сама собой потихоньку запела:

Во царствии Твоем помяни нас, Господи,

егда приидеши во Царствии Твоем.

Блажени нищии духом,

яко тех есть Царство Небесное.

Блажени плачущии,

яко тии утешатся.

Блажени кротцыи,

яко тии наследят землю...

Такая же погода была и теперь, и, выложив привезенные продукты, Илья вознамерился и на этот раз совершить небольшую прогулку, но Глашенька предпочла даже в дождь отсидеться дома.

— Боюсь я, Илюша, — призналась она. — Позавчера меня вызывал к себе начальник ЖЭКа и заставлял показывать лоб...

— А ты?

— Показала.

— И?..

— Он не виноват. Ему кто-то указал на меня.

— Но что он решил?

— Сказал, что пока сможет, будет молчать. Но сколько это продлится, он не знает.

— Та-ак... — Илья прошелся по комнате и стал у залитого мутными струйками оконца. Жить становилось все труднее и труднее. И ладно бы дело шло только о личных неурядицах, но ведь рушилась жизнь всей Державы! Газеты было страшно открывать: над Казахстаном уже две недели шли серные дожди; Кавказ раскололся от землетрясения, и половина его рухнула в кипящую магму, образовав гигантские дымящиеся провалы; загорелось Черное море, а на пляжах Паланги стал все чаще и чаще появляться гигантский страшный Змей...

Кругозор главного героя ограничивается лишь Россией и Ближним Зарубежьем, нигде и ни разу не упоминается о странах мира за пределами границ бывшего СССР. Это или обычная цивилизациоцентрическая абберация, при которой наблюдателя гораздо больше волнуют мелкие события в соседнем городе, чем колоссальные события на другом конце планеты, или же это косвенно говорит о том, что весь остальной мир и так уже давно пребывает во власти Антихриста. Само понятие «Антихрист» можно трактовать и как активное неприятие христианства (персонализированного в Иисусе Христе), и как простое неисповедание христианской религии. Если в промежуток между первым и вторым пришествием Иисуса Христа (по латыни этот временной промежуток именуется Medium Avium – «Средние Века») христиане обычно смягчают свое отношение к иноверцам и атеистам, поскольку все же надеются, что «неверные», в конце концов, примут «правильную веру», то в момент завершения Средних Веков будет зафиксировано сложившееся положение, а если учесть крайне отрицательное отношение различных христианских конфессий друг к другу, лишь в последние века несколько затушеванное общим ростом безразличия к вере, то в зависимости от того какой именно бог будет осуществлять Страшный Суд (православный, католический, арианский, - вот сюрприз будет, если он окажется иеговистом! – баптистский и т.д., и не забудьте также Аллаха!), все прочие конфессии будут признаны богоотступническими, и их судьбе однозначно не позавидуешь. В случае, если бог все-таки православный, окажется, что не менее 97% населения планеты Земля «будут судимы по делам их» - под этой расплывчатой формулировкой, которой христиане обычно обозначают судьбу людей, не принадлежащих к их конкретной конфессии, может скрываться все, что угодно – в конце концов, христианский бог вовсе не обязан руководствоваться людскими принципами гуманизма, выработанными в XIX-XX веках на сомнительных полумасонских международных конференциях – во всяком случае, указывать христианскому богу, что ему делать и как, даже самые дерзновенные молитвенники не решаются. Правда, некоторые известные святые молились даже о прощении бесов, но это, скорее, исключение, чем правило. Не следует также забывать, что даже из этих 3% - «народов, традиционно исповедующих православие», подавляющее большинство – 98 или даже 99 из 100 – «принимают печать Антихристову». Таким образом, из 5682000000 людей (в 1995 году) на момент «конца света» верность православному богу сохраняют не более двух-трех миллионов. Красноречие автора Апокалипсиса позволяет легко представить судьбу остальных. Во всяком случае, маловероятно, чтобы главный герой всерьез размышлял о степени сохранения «искры православия» в католической церкви или где-нибудь еще.

Но впрочем, ничего неожиданного во всем этом, пожалуй, и не было, последние годы жизнь двигалась именно к такому финалу. Война в Карабахе, Абхазии, Чечне. Чернобыль и целая цепь подобных аварий. Гибнущая экология, вытесненная масскультурой нравственность. Разве палангский змей такая уж неожиданность? В других образах он начал появляться и раньше, Илья помнил, как еще до всего этого мужики из села Красное Юрьево рассказывали ему, что видели в окрестных лесах зверя — это был как бы громадный кабан, но с рогами, и передвигавшийся заячьими прыжками. Они пошли за ним, хотя копыта у него были вывернуты задом наперед и след вел как бы в обратную сторону, но тот спустился от них в заросший кустарником овраг, и идти дальше охотники не рискнули.

Главный герой мысленно произнес магическое слово «нравственность». Понимает ли он, о чем идет речь? Каков исторической горизонт главного героя (а как мы обнаружили ранее, многотысячелетняя человеческая цивилизация не умещается в котомку странника, и поневоле приходится уничтожать то, что не умещается)? Жалобы на падение нравственности в наше время звучат как откровенный цинизм в ушах любого человека, мало-мальски знакомого с историей. Создавая виртуальный образ «святой старины», подобные моралисты совершенно не интересуются тем, что было в реальности. Не проявляют ни малейшего любопытства, свойственного человеку как биологическому виду и унаследованного от наших обезьяноподобных предков. Поэтому приходится перелистывать страницы истории, дабы изгнать суеверный ужас из сердец апокалиптиков. Если не обращать внимание на «грешный» мир, а обратиться лишь к духовенству прошлых веков, картина получается впечатляющая. Задолго до всего этого, в XII веке св. Бернард Клервосский – вдохновитель второго крестового похода – восклицал: «Неужто Господь не сподобит меня дожить до тех времен, когда отдать своих дочерей в монастырь не будет означать отдачу их в бордель?» В XIV веке Николя Клеменжи – ректор университета и архидиакон Байо в своей книге «Развращение монашеского сословия» характеризует уровень нравственности: «Сколь много печального можно сказать о женских монастырях. Они более похожи не на общины девственниц, посвятивших себя Богу, а на дома проституции, где женщины предаются дебошу, блуду, кровосмесительству, любому разврату, бытующему у публичных девок!» В следующем столетии Жен Жерсон – каноник Собора Парижской Богоматери также мечет громы и молнии: «Отверзните ваши очи, и вы увидите, что монастыри и обители походят на вертепы разврата» (Амберен Р. Драмы и секреты истории. М.,1993, с 69). Во Франции вплоть до XVIII века содержательниц публичных домов называли «аббатисами» (там же). У епископа Камбре Жана Бургундского (XV век) был хор в составе 36 человек. Все они были его детьми (не смотря на обязательный целибат католического духовенства!) Этот хор своим пением сопровождал церковные службы своего отца (там же, с 99-100). Те, кому кажется, что это касается лишь «поганых латинян», выдают бесконечную наивность, подобающую более детям нежного возраста, чем взрослым и мыслящим людям. Православная церковь украшена не меньшим количеством подобных «цветов», хотя тщательнее скрывает аналогичные факты. В 1860-х гг. архангельский губернатор С.П.Гагарин доносил в Синод, что местное духовенство (православное, естественно) необразовано, грубо, не оказывает ни малейшего влияния на население, ведет вызывающий образ жизни: попы посещают непотребные дома, бегают голыми по городу, дерутся в церкви, пьянствуют в кабаках, а один даже окрестил собаку (!) (Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М., 1994 Т 1, Ч 1, с 164-165). Кстати Павел Флоренский вполне одобрил бы этот поступок. У «Леонардо да Винчи ХХ века» была любимая собака, и он заявил о наличии у собак души. Пришлось ради любимого четвероногого питомца подкорректировать основные догматы православия. Позднее Обер-прокурор Синода П.К.Победоносцев завел целую папку с уголовным (!) компроматом на каждого (!) епископа Русской Православной Церкви (журн. «Возрождение», 1927, IV, II. № 678, статья Б.Суворина). Антоний Храповицкий в отчете о результатах ревизии 1907 года в духовных академиях отмечает: «Учащиеся в академиях попы целыми месяцами не ходят в церковь, едят перед служением колбасу с водкой, демонстративно, гурьбой ходят в публичные дома, так что, например, в Казани один из таковых известен всем извощикам под названием "поповский б...", и так его и называют вслух... Когда благоразумные студенты возражают попам на сходках: "это не согласно с основными догматами христианской веры", то им отвечают: "Я догматов не признаю"» (Письмо к митрополиту Флавиану, 28 ноября 1907 года). И это не «очернение» христианства, это не сочинили масоны или безбожники-большевики, это голоса самих церковных деятелей. Автор комментария ни в коем случае не желает осуждать подобное поведение духовенства (как не следует осуждать иные естественные желания человека), но возникает закономерный вопрос: чем же наше время так уж выделяется на фоне столь ярких и сексуальных «былых времен»? Наоборот, наша эпоха, когда в рядах религиозных организаций остались преимущественно энтузиасты, и подобные скандалы происходят довольно редко, характеризуется ростом фригидности и импотенции в среде священства, и в итоге – а как же могло быть иначе? – наблюдается сокращение населения в результате «разумного» отношения к интимной жизни и заведению потомства (ведь незаконнорожденный ребенок появился на свет, он есть, он существует благодаря «греху» родителей; если же потенциальные родители не «грешат», его нет; нет и все). И не являются ли сетования главного героя о «погубленной нравственности» своеобразной реакцией человека, всерьез воспринимавшего советскую официальную мораль (а ведь была также советская неофициальная мораль), на ее эрозию в годы перестройки, на что также наложилось кабинетное богословие 80-х гг? Было ли чего «вытеснять» масскультурой, которая еще в эпоху Квазимодо великолепно существовала от Франции до Руси (карнавалы, «бесовские скоморохи» и т.п.)? Главный герой элементарно заблудился в истории, и в очередной раз принимает картинку на стене за окно в реальный мир.

— Что же мне делать, Илюша? — прервала его воспоминания Глашенька.

— Что-нибудь придумаем, — ободряюще улыбнулся он. — Я на днях еще раз съезжу в Пригород — мне там обещали мешок картошки, — а потом мы подумаем, как лучше поступить тебе. Помнишь 90-й псалом?

— Спрашиваешь! — посветлела лицом Глаша. — “Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его...”

— Вот и молодец. Повторяй его, и все будет хорошо. И ”не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго...” А через недельку мы для тебя что-нибудь придумаем.

Хотя, что именно можно было придумать в этой ситуации, он не представлял пока и сам.

Беспомощность духовного мира в борьбе с миром материальным очевидна, особенно когда читаешь древние летописи, чьи авторы не могли слишком уж откровенно выдавать ложь за правду:

«Летом 1352 г. «черная смерть» охватила Псков. Эпидемия сразу приняла огромные размеры. Смерть не разбирала ни возрастов, ни полов, ни сословий. Количество умерших было так велико, что их не успевали хоронить, хотя в один гроб клали по 3–5 трупов. Богатые раздавали свое имущество, даже детей, и спасались в монастырях. Взявшие вещи из зараженных домов сами заболевали и умирали. Смерть была «наградой» тем, кто ухаживал за больными или помогал хоронить мертвых. Обезумевшие от ужаса псковитяне послали послов в Новгород к епископу Василию с просьбой приехать к ним и умолить разгневанного ими Бога. Епископ явился, обошел город с крестным ходом и затем направился домой, но по дороге умер от чумы. Новгородцы устроили своему владыке пышные похороны, выставили тело его в соборе Софии, куда явились толпы народа прощаться с умершим. Через короткое время в Новгороде вспыхнул такая же ужасная эпидемия чумы, как и в Пскове, возникшая, как тогда считали, от соприкосновения массы людей с трупом епископа» (Супотницкий М.В. Супотницкая Н.С. Очерки истории чумы. //Энвайронментальная эпидемиология. 2007. № 1).

4. «Охотники за мерседесами».

...И вот он снова ехал в Пригород. Прислонившись к окну электрички, вполглаза смотрел на пролетающие мимо хмурые пейзажи с обезглавленными церквями, отчужденных людей на станционных платформах, землистое низкое небо, и вспоминал прошлое. Кажется, это было будто вчера — охватившее и его, и всех вокруг ослепление политической свободой, когда хотелось успеть на все митинги, прочесть все газеты, подписаться под всеми воззваниями. Это потом, когда он уже отдал свой голос за нового Президента, он понял, что нельзя надеяться на “князи человеческия” и полностью отошел от политических страстей, перестав участвовать не только в митингах, но и в выборах. России нужны были не баррикады, а молитвы, — поняв это, он искренне отдался церковной жизни и втайне позволял себе мечтать о сане, хотя заговорить об этом не решался даже со своим духовником. Ну, а потом это уже сделалось и поздно — пошли осквернения храмов, террористические акты против священнослужителей, указы о запрещении православной веры. А потом появились и эти — ревнители сатанинского благочестия, тычущие концом дубинки в каждый лоб, закрытый капюшоном или шляпой, — а ну, покажи, есть ли там у тебя знак поклонения Зверю?

Совсем другой сценарий развития событий содержится в предсказаниях Лаврентия Черниговского:

«Русские люди будут каяться в смертных грехах, что попустили жидовскому нечестию в России, не защитили Помазанника Божия — царя, церкви православные и монастыри, сонм мучеников и исповедников святых и все русское святое. Презрели благочестие и возлюбили бесовское нечестие...

Когда появится малая свобода, будут открывать церкви, монастыри ремонтировать, тогда все лжеучения выйдут наружу. На Украине сильно ополчатся против Русской Церкви, ее единства и соборности. Эту еретическую группировку будет поддерживать безбожная власть. Киевский митрополит, который недостоин сего звания, сильно поколеблет Церковь Русскую, а сам уйдет в вечную погибель, как Иуда. Но все эти наветы лукавого в России исчезнут, а будет Единая Церковь Православная Российская…

Россия вместе со всеми славянскими народами и землями составит могучее Царство. Окормлять его будет царь православный — Божий Помазанник. В России исчезнут все расколы и ереси. Евреи из России выедут встречать в Палестину антихриста, и в России не будет ни одного еврея. Гонения на Церковь Православную не будет.

Господь Святую Русь помилует за то, что в ней было страшное и ужасное предантихристово время. Просиял великий полк исповедников и Мучеников… Все они умоляют Господа Бога Царя Сил, царя Царствующих, в Пресвятой Троице славимого Отца и Сына и Святаго Духа. Нужно твердо знать, что Россия — жребий Царицы Небесной, и она о ней заботится и сугубо о ней ходатайствует. Весь сонм святых русских с Богородицею просят пощадить Россию.

В России будет процветание веры и прежнее ликование (только на малое время, ибо придет Страшный Судия судить живых и мертвых). Русского православного царя будет бояться даже сам антихрист. При антихристе будет Россия самое мощное царство в мире. А другие все страны, кроме России и славянских земель, будут под властью антихриста и испытают все ужасы и муки, написанные в Священном Писании.

Война третья Всемирная будет уже не для покаяния, а для истребления. Где она пройдет, там людей не будет. Будут такие сильные бомбы, что железо будет гореть, камни плавиться. Огонь и дым с пылью будет до неба. И земля сгорит. Будут драться и останется два или три государства. Людей останется очень мало и тогда начнут кричать: долой войну! Давай изберем одного! Поставить одного царя! Выберут царя, который будет рожден от блудной девы двенадцатого колена. И Антихрист сядет на престол в Иерусалиме» .

ralexander.org/booklets/russian/startzy_20_veka.php

Илья жил без знака, и поэтому должен был теперь тащиться за шестьдесят километров, чтобы тайком купить здесь у добрых людей мешок картошки, без которой ни ему, ни Глаше в городе не продержаться. Там в любом магазине или на рынке сразу смотрят на лоб — метка отсутствует, значит, проваливай, — а, здесь, в глубинке, где близость русской земли и отеческих могил не дает так легко превратить свою душу в камень, пока еще можно было раздобыть у сельчан что-нибудь съестное за деньги или в обмен на вещи, не предъявляя никаких меток.

И все же при чтении повести знатока русской литературы не покидает ощущение де жа вю – не может быть, чтобы в нашей литературной традиции не было уже аналогичного мотива, сюжета, проблематики. Есть. Конечно, есть. Алексей Николаевич Толстой. «Петр Первый»:

«"Что есть жена? Сеть прельщения человеком. Светла лицом, и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща, и огонь лютый в членах возгорающа... Что есть жена? Покоище змеиное, болезнь, бесовская сковорода, бесцельная злоба, соблазн адский, увет дьявола..."

…

"Я, братия моя, видал антихриста, право, видал... Некогда я, печален бывши, помышляющи, как придет антихрист, молитвы говорил, да и забылся, окаянный. И вот на поле многое множество людей вижу. И подле меня некто стоит. Я ему говорю: чего людей много? Он же отвечает: антихрист грядет, стой, не ужасайся. Я подперся посохом двоерогим, стою бодро. Ан – ведут нагого человека, - плоть-то у него вся смрад и зело дурна, огнем дышит, изо рта, из ноздрей и из ушей пламя смрадное исходит. За ним царь наш последует и власти, и бояре, и окольничьи, и думные дворяне... И плюнул я на него, дурно мне стало, ужасно... Знаю по писанию – скоро ему быть. Выблядков его уже много, бешеных собак..."

…

По Москве ходит рыжий поп Филька и, когда соберутся около него, начинает неистовствовать: "Послан-де я от бога учить вас истинной вере, апостолы Петр и Павел мне сородичи... Чтоб вы крестились двумя перстами, а не тремя: в трех-де перстах сидит Кика-бес, сие есть кукиш, в нем вся преисподняя, - кукишом креститесь..." Многие тут же в него верят и смущаются. И никакой хитростью схватить его нельзя.

От поборов на крымский поход все обнищали. Говорят: на второй поход и последнюю шкуру сдерут. Слободы и посады пустеют. Народ тысячами бежит к раскольникам, - за Уральский камень, в Поморье, и в Поволжье, и на Дон. И те, раскольники, ждут антихриста, - есть такие, которые его уже видели. Чтоб хоть души спасти, раскольничьи проповедники ходят по селам и хуторам и уговаривают народ жечься живыми в овинах и банях. Кричат, что царь, и патриарх, и все духовенство посланы антихристом. Запираются в монастырях и бьются с царским войском, посланным брать их в кандалы. В Палеостровском монастыре раскольники побили две сотни стрельцов, а когда стало не под силу, заперлись в церкви и зажглись живыми. Под Хвалынском в горах тридцать раскольников загородились в овине боронами, зажглись и сгорели живыми же. И под Нижним в лесах горят люди в срубах. На Дону, на реке Медведице, беглый человек, Кузьма, называет себя папой, крестится на солнце и говорит: "Бог наш на небе, а на земле бога не стало, на земле стал антихрист" - московский царь, патриарх и бояре – его слуги..." Казаки съезжаются к тому папе и верят... Весь Дон шатается.

…

Скоро подали лошадей, и Петр велел князю сесть в сани, - повез его к Лефорту.

За столом на высоком стуле сидел Никита Зотов, в бумажной короне, в руках держал трубку и гусиное яйцо. Петр без смеха поклонился ему и просил благословить, и архипастырь с важностью благословил его на питье трубкой и яйцом. Тогда все (человек двадцать) запели гнусавыми голосами ермосы. Князь Приимков-Ростовский, страшась перед царем показать невежество, тайно закрестился под полой шубы, тайно отплюнулся. А когда на бочку полез голый человек с чашей, и царь и великий князь всея Великия и Малыя и прочая, указав на него перстом, промолвил громогласно: "Сие есть бог наш, Бахус, коему поклонимся", - помертвел князь Приимков-Ростовский, зашатался. Старика без памяти отнесли в сани.

…

Иоаким читал:

- Мы убогим нашим умишком порешили сказать вам, великим государям, правду... До того времени не будет порядка и изобилия в стране, покуда произрастают в ней безбожие и гнусные латинские ереси, лютеранские, кальниаские и жидовские... Терпим от грехов своих... были Третьим Римом, стали вторым Содомом и Гоморрою... Великие государи, надобно не давать иноверцам строить свои мольбища, а которые уже построены – разорить... Запретить, чтобы в полках проклятые еретики были начальниками... Какая от них православному воинству может быть помощь? Только божий гнев наводят... Начальствуют волки над агнецы! Дружить запретить православным с еретиками... Иностранных обычаев и в платье перемен никаких не вводить... А понемногу оправившись да дух православия подымя, иноземцев выбить из России вон и немецкую слободу, геенну, прелесть, - сжечь!

…

Но случалось, что и до дремучей глуши, до этого последнего края, добирались слуги антихристовы, посланные искать неповинующихся и лающие. Тогда мужики с бабами и детьми, кинув дома и скот, собирались во дворе у старца или в церкви и стреляли по солдатам, а не было из чего стрелять, - просто лаялись и не повиновались и, чтоб не даться в руки, сжигались в избе или в церкви, с криками и вопленым пением...

Люди легкие, бежавшие от нужды и неволи в леса промышлять воровством, подавались понемногу туда, где теплее и сытнее, - на Волгу и Дон. Но и там еще пахло русским духом, залетали царские указы и воинствовали православные попы, и многие вооруженными шайками уходили еще далее – в Дагестан, в Кабарду, за Терек, или просились под турецкого султана к татарам в Крым. На привольном юге – не в сумеречного домового – верили больше в кривую саблю и в доброго коня…

Не признававшие крыжа и щепоти собирались в подпольях на всенощные бдения. Опять зашептали, что дожить только до масленой: с субботы на воскресенье вострубит труба Страшного суда. В Бранной слободе объявился человек, собирал народ в баню кружился, бил себя ладошами по лицу, кричал нараспев, что-де он – господь Саваоф, и с ручками и с ножками, и падал весь в пене... Другой человек, космат, гол и страшен, являлся народу, держа в руке три кочерги, пророчил невнятно, грозил бедствиями.

У ворот Китая и Белого города прибили второй царский указ: "Боярам, царедворцам, служилым людям приказным и торговым ходить отныне и безотменно в венгерском платье, весной же, когда станет от морозов легче, носить саксонские кафтаны".

На крюках вывесили эти кафтаны и шляпы. Солдаты, охранявшие их, говорили, что скоро-де прикажут всем купчихам, стрельчихам, посадским женкам, попадьям и дьяконицам ходить простоволосыми, в немецких коротких юбках и под платьем накладывать на бока китовые ребра... У ворот стояли толпы в смущении, в смутном страхе. Передавали шепотом, будто неведомый человек с тремя кочергами закидал калом такой же вот кафтан на крюке и кричал: "Скоро не велят по-русски разговаривать, ждите! Понаедут римские и лютерские попы перекрещивать весь народ. Посадских отдадут немцам в вечную кабалу. Москву назовут по-новому – Чертоград. В старинных книгах открылось: царь-де Петр – жидовин из колена Данова".

Как было не верить таким словам, когда под крещение приказчики купца Ревякина стали вдруг рассказывать – бегая в рядах по лавкам – о случившейся великой и страшной жертве во искупление мира от антихриста: близ Выг-озера несколько, сот двуперстно молящихся сожглись живыми. Над пожарищем распалось небо, и видима стала твердь стеклянная и престол, стоящий на четырех животных, на престоле сидящий господь, ошую и одесную – дважды по двунадесят старцев и херувимы окрест его, - "двомя крылы летаху, двомя очи закрываху, двомя же ноги". От престола слетел голубь, и огнь погас, и на месте гари стало благоухание».

За остановку до нужной ему станции Илья снял с полки рюкзак и вышел в тамбур. Покосившись на пожилого грибника с собакой, стал у противоположной двери и, мысленно творя молитву, принялся ожидать остановки состава. “...Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих...”

У кого-нибудь может возникнуть сомнение: действительно ли автор повести и комментатор серьезно относятся к описываемому и комментируемому? Не есть ли здесь обычная провокация, когда выдумывается некий малоприятный образ православия, а потом он же критикуется? Нет. На самом деле все еще хуже. Вот, например, что писал Алексей Федорович Лосев – человек не просто грамотный и образованный, но, к тому же еще, и доктор филологических наук, профессор, один из крупнейших в СССР историков античной философии:

«Нельзя, например, быть христианкой и ходить с оголенными выше колен ногами и оголенными выше плеч руками, как это требуется по последней моде 1925–1928 гг. Я лично терпеть не могу женщин с непокрытыми головами. В этих последних есть некоторый тонкий блуд, – обычно мужчинам нравящийся. Также нельзя быть христианином и любить т.н. «изящную литературу», которая на 99% состоит из нудной жвачки на тему о том, как он очень любил, а она не любила, или как он изменил, а она осталась верной, или как он, подлец, бросил ее, а она повесилась или повесилась не она, а кто-то еще третий и т.д. и т.д. Не только «изящная литература», но и все искусство, с Бетховенами и Вагнерами, есть ничто перед старознаменным догматиком «Всемирную славу» или Преображенским тропарем и кондаком; и никакая симфония не сравнится с красотой и значением колокольного звона. Христианская религия

Blog