(автором, впрочем, она именуется романом) опубликована в альманахе: «Река веры. Православие и русская литература

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5

С тех пор то ли сатана оказался споспешником прогресса, то ли его подкупили арабские террористы, но латынь, а паче греческую систему счисления он напрочь забыл. А поскольку нельзя быть христианином, не будучи сатанистом (и наоборот, нельзя быть сатанистом, не будучи христианином, поскольку и сатанизм и христианство взаимно признают реальное существование объектов веры друг друга), христиане дружно забыли вместе с ним. Все-таки религиоведение – интереснейшая наука!

Впрочем, апокалиптики имеют полное право возразить «умеренным» (быть «умеренным» - значит считать, что апокалипсис, конечно, возможен, но не здесь и не сейчас, и сатана будет «нэ из нашэго района»), что если перевод адекватен, то в новое начертание переходит «мистический смысл», и значение воспроизводится. Но спор на этом не может окончиться (его просто заканчивает каждая сторона в тот момент, который ей кажется наиболее выгодным для окончания). На это «умеренные» могут возразить, что мистический смысл потому и мистический, что запечатлен в определенных символах (и приведут в пример начертание на стене залы, где происходил Валтасаров пир, которая была составлена именно на древнееврейском языке (впрочем, нет ничего удивительного в том, что еврейский бог знает только еврейский язык, и лишь впоследствии он начал изучать другие языки, впрочем, качество изучения оставляет желать лучшего, и одесский жаргон, к примеру, очень далек от русского литературного языка; да, кстати, раз уж речь зашла о Валтасаре, отметим интересную деталь: Валтасар в реальной истории не был царем, хотя исполнял обязанности царя, убили его не «рабы в Вавилоне», а персидские воины в битве на западном берегу Тигра (Веллард Д. Вавилон. М.,2004, с 227); здесь мы не предъявляем к ветхозаветному тексту чрезмерных требований, а лишь предполагаем знание его авторами общеизвестных в ту эпоху фактов), который и был языком общения бога и человека до Септуагинты). На это апокалиптики вполне могут возразить, что представление о каноническом трехязычии – ересь , и поскольку в богослужении можно пользоваться всеми языками, то и значения переводов вполне каноничны. На что «умеренные» возразят, что каноничность переводов – понятие историческое, и если до Септуагинты каноническим языком был древнееврейский, то с II века до н.э. по XI век н.э. таковым был греческий-койне, на котором и написан новый завет, а старославянская библия появилась в целом только в XIV веке, хотя отдельные переводы (евангелия, Псалтирь) осуществлены уже в IX веке Кириллом и Мефодием. Аналогично латинский язык стал каноническим только после переводов и редакций Вульгаты в IV веке. А если арабские цифры появились в христианских текстах лишь в XIII веке, то на тот момент, когда писался новый завет, они не могли быть каноническими... И т.д. и т.п. Можно дискутировать до бесконечности. Обе стороны черпают аргументы из одного и того же источника или из одной и той же традиции, которая равно сакрализирована, и которую прямо и откровенно ни одна сторона отрицать не может, но ловко обходит нежелательные утверждения за счет их интерпретации – «толкования». Прибавьте сюда варианты рассмотрения тех или иных «толкований» в широком или узком смысле (в зависимости от потребностей полемиста; иногда это выдумывается на ходу, если человек достаточно интеллектуально развит, а в противном случае берется заготовка и подкрепляется чьим-нибудь авторитетом, что зачастую вызывает отрицание абсолютности авторитета, либо его вторичную интерпретацию, когда начинается дискуссия на тему, что именно авторитет этим хотел сказать, и как его понимать и т.д.), узкую историчность или универсальную сакральность, приписываемую тем или иным местам ветхого и нового завета. А также учтите, что проверить достоверность всех этих утверждений зачастую в принципе невозможно, и стороны могут утверждать вообще все, что угодно, и дискуссия напоминает диспут о количестве чертей на острие иголки. Апостол Павел, кажется, осознавал эту ловушку, в результате чего заметил, что «разномыслие» вполне допустимо, но и это не решило проблемы, поскольку появилась проблема, что считать «главным» (требующим «единства»), а что «второстепенным» (где можно позволить «разномыслие»). Если даже по узкому кругу представлений в рамках символа веры христиане не могут договориться, чего же требовать от них в понимании более второстепенных вопросов.
Зарядка для ума? Да. Но абсолютно нереальная, и не имеющая надежных инструментов проверки. Кроме веры. Но верить можно и в говорящую щуку из сказки о Емеле. В этом нет ничего невероятного.

— Ну, ладно, — немного помолчав, проронил верзила.— На этот раз мы тебя не тронем... Из-за нее, — кивнул он на Джульетту. — Но если попадешься нам без метки еще раз, то пеняй на себя, — и они медленно пошли по улице, заглядывая в лица встречных, как тюремщики заглядывают в глазки камер.

...И вот теперь, стоя на полупустой железнодорожной станции среди мрачного леса, он почувствовал, что попался им снова. Он понимал, что рано или поздно это должно было случиться, но все же не думал, что это произойдет вот так — на таком далеком полустанке, где нет возможности ни затеряться в толпе, ни понадеяться на чью-нибудь помощь.

И эти трое на перроне, похоже, не просто выделили его из числа ожидающих электричку, но и поняли всю его нынешнюю загнанность и беспомощность. Криво ухмыляясь в предвкушении расправы, они медленно подошли к Илье и стали перед ним, поигрывая в руках длинными омоновскими дубинками.

Интересно отметить повсеместное противопоставление немощи главного героя, который никогда серьезно даже зарядкой не занимался, и крепости, мускулистости, грубой мужской привлекательности сатанинских патрульщиков. В этом всегда выражается комплекс неполноценности хилого человека и его скрытая зависть-ненависть по отношению к любому мало-мальски развитому и симпатичному мужчине. А поскольку практически во всех религиозных традициях процветает эстетика противопоставления «праведной немощи» и «греховной силы», сильные и грубо-красивые неизбежно оказываются слугами Антихриста.

Вычислить же «жертву» - т.е. человека, озирающегося, на подгибающихся от ужаса ногах, на фоне остальных обывателей – спокойных и благодушных, вообще не представляет никакого труда. В метро или на вокзале милиционеры моментально вычисляют всех нелегалов, а вот автор комментария ни разу за всю свою жизнедеятельность не подвергался аналогичным проверкам, то ли по причине «языческой» органичной вписанности в окружающую среду, имеющую внутреннее, непознаваемое людьми «не от мира сего» очарование, то ли по причине наличия ИНН.

— А ну-ка! — злорадно осклабился один из них и, как указкой, ткнул концом дубинки Илье под капюшон. — Покажи нам свой умный лобик...

Трое удовлетворенно переглянулись и рассредоточились так, чтобы отрезать Илью от перрона. Свободным у него теперь оставался только путь на рельсы, но там — в конце станции — уже появился несущийся в сторону города товарняк. “Ну вот и все, — мелькнула мысль, — сейчас толкнут под колеса, и конец...”

Но его не толкнули. С ним еще думали поиграть напоследок и этим самым предоставили неожиданный путь к спасению.

— Ну, как? — ухмыльнулся один из тройки. — Этот поезд тебя устраивает? Посмотри, — и ткнув концом дубинки Илью в челюсть, повернул его голову к составу.

И в это мгновение Илья увидел, что мимо него пролетают железнодорожные платформы, гружённые белым речным песком.

Он не был спортсменом и никогда серьезно не занимался даже зарядкой, но тут его тело совершило необходимое действие абсолютно самостоятельно. В отчаяннейшем прыжке он взлетел над проносящимся мимо бортом и, подхваченный скоростью грохочущего состава, зарылся руками, ногами и лицом во влажную гору холодного белого песка. Кричали ль ему вслед свои проклятия дружинники или просто застыли с разинутыми ртами, он не видел. Когда он поднял голову и, отплевавшись от песка во рту, огляделся, состав отсчитал уже несколько километров от места его бегства. А минут через сорок он замедлил ход и начал втягиваться на разгрузочные пути сортировочной станции. Выждав удобный момент, Илья спрыгнул на землю и, отряхнув от песка одежду, поспешил к городским кварталам...

Интересно, что нигде в повести (за исключением невнятного фрагмента о природных катаклизмах) не наблюдается прямое овладение сатанинских сил природными объектами, либо неодушевленными вещами. Природа в целом нейтральна. В итоге сюжет получился «малобюджетным» - в нем отсутствуют зрелищные картины, вроде тех, что раскрашивают трилогию «Омен»:

«Зажав крест в обеих руках, Тассоне пошел вперед, отыскивая безопасное местечко на улице. Но ветер неожиданно усилился, бумаги и прочий уличный мусор завертелись у его ног, священник пошатнулся и чуть не задохнулся от порыва ветра, кинувшегося ему в лицо. На другой стороне улицы он заметил церковь, но ветер с ураганной силой набросился на него. Звук "ОХМ!" звенел теперь у него в ушах, смешиваясь со стоном усиливающегося ветра. Тассоне пробирался вперед. Туча пыли не позволяла ему разглядеть дорогу. Он не увидел, как перед ним остановился грузовик, не услышал скрип огромных шин в нескольких дюймах от себя. Автомобиль рванулся в сторону автостоянки и резко замер. Раздался звук битого стекла.

Ветер неожиданно стих, и люди, крича, побежали мимо Тассоне к разбитому грузовику. Тело шофера бессильно привалилось к баранке, стекло было забрызгано кровью. Тассоне стоял посередине улицы и плакал от страха. В небе прогремел гром; вспышка молнии осветила церковь, и Тассоне, повернувшись, снова побежал в парк. Рыдая от ужаса, он поскользнулся и упал в грязь. В тот момент, когда Тассоне пытался подняться на ноги, яркая молния сверкнула рядом и превратила ближайшую скамейку в пылающие щепки. Повернувшись, он пробрался через кустарник и вышел на улицу.

Всхлипывая и пошатываясь, маленький священник двинулся вперед, смотря прямо в грозное небо. Дождь пошел сильнее, обжигая его лицо, город впереди расплывался в сплошном потоке прозрачной воды. По всему Лондону люди разбегались в поисках убежища, закрывали окна, и через шесть кварталов от парка учительница никак не могла справиться со старомодным шестом для закрывания фрамуг, а ее маленькие ученики наблюдали за ней. Она никогда не слышала о священнике Тассоне и не знала, что судьба свяжет ее с ним. А в это время по скользким и мокрым улицам Тассоне неотвратимо приближался к зданию школы. Задыхаясь, он брел по узеньким переулкам, бежал без определенной цели, чувствуя на себе неотступный гнев. Силы у Тассоне иссякали, сердце отчаянно колотилось. Он обошел угол здания и остановился передохнуть, раскрыв рот и жадно глотая воздух. Маленький священник и не думал бросить взгляд наверх, где в этот миг неожиданно произошло легкое движение. На высоте третьего этажа прямо у него над головой железный шест для закрывания оконных фрамуг выскользнул из рук женщины, тщетно пытавшейся удержать его, и ринулся вниз. Его наконечник рассекал воздух с точностью копья, которое метнули с небес на землю.

Шест пробил голову священника, прошел сквозь все его тело и пригвоздил человека к земле.

И в этот момент дождь неожиданно прекратился».

Эта «малобюджетность», незрелищность сюжета «Девяностого псалма» подчеркивает кабинетность мироощущения главного героя, а иногда создается впечатление, что не только он – Илья – существует на нелегальном положении, но и антихрист и его слуги – такие же нелегалы, и вся эта система функционирует в каком-то едином подполье – замкнутом и отгороженном от большого реального мира андерграунде, где они выслеживают друг друга. В начале 90-х годов в Санкт-Петербурге некий человек столкнул с перрона метро на пути под колеса поезда двух женщин и схватившему его сатанинскому (то есть, пардон, милицейскому) патрулю заявил, что тем самым предотвратил третью мировую войну. Его засадили в психушку, но ведь для себя самого он был прав и нормален (а может быть, как знать, был нормален и с т.з. погибших женщин, которые, возможно, действительно, заявили ему о подготовке ими третьей мировой войны). Во всяком случае, отрицать его вклад в предотвращение третьей мировой войны по чисто формальным признакам (поскольку она так и не случилась за последние 15 лет) «маловеры» не могут. В этом лабиринте тайных знаков и разгадываемых смыслов, недоступных непосвященному, живут герои повести. Хотя ее малобюждетность указывает скорее на предназначение ее к театральной постановке, в то время как «Омен» изначально задумывался как

Blog