Geum.ru

Периодической печати Учебное пособие и хрестоматия

Вид материалаУчебное пособие

Содержание


Медведь саша
Тояма токанава
Что с них возьмешь – французы.
Ширак и Кретьен долго орошали слезами широкие рукава ночных кимоно.
Подобный материал:
1   ...   33   34   35   36   37   38   39   40   ...   50

^ МЕДВЕДЬ САША

В конце 1999 года дела у власти совсем стали плохи. Царь неделями с постели не встает, а как встанет – приказывает в Кремль себя везти. В Кремле готовятся, по щелям забиваются – не дай Бог на глаза попасться, выгонит! Натаскали себе в щели провианту на первое время, вонь стоит от него по всему Кремлю – не продохнуть. Царя, вишь ты, совесть мучила. Болел он за бедную Россию. А муки совести у него в том выражались, что он гнал от себя кого ни попадя и мебель крушил. Приедет, бывалоча, в Кремль, повыгонит всех, сломает пару стульев, потом замрет как бы в задумчивости:

– Где это я?

– В Кремле, ваше в.. в... в...

– А что тут делаю?

– Не можем знать, ваше в...

– Как не можете? Я царь или не царь?

– Царь, царь!

– А что это такое? – снова спрашивает царь как бы в задумчивости, и тут уж нет никого, кто бы мог ему это объяснить, ибо это вещь непостижимая.

Чем он занемог – не мог сказать ни один дохтур, даже заморский Дюбейкин, которого за агромадные деньги выписали из самого Долларленда для царского лечения. Никаким питием, никакою невоздержностью нельзя было того объяснить, чтобы крепкий уральский человек на глазах буквально разваливался на куски и со всевозраставшим трудом произносил "Где я". Высказывалась, правда, гипотеза, что это страна на него таким образом повлияла: что, приняв на себя ее беды и грехи, он и уподобился ей – как в смысле распадания на части, так и в смысле полного непонимания, где он и что с ним. Но такое объяснение предполагало, что стране от этого выйдет облегчение, а выходило ровно наоборот – царь и страна продолжали друг на друга влиять самым печальным образом, отравляясь ядом взаимного распада. Взорвется в ней – оборвется в нем; забудет он, как его зовут, – и она уж почти не помнит: то ли Русь, то ли Утрусь, то ли Упрусь, то ли такое, что и вслух подумать неприлично...

Видючи таковое положение, резко активизировались ранее дружественные царю шакалы и гиены. В прежние времена, когда он отважно крушил все вокруг себя и заваливал падалью окрестное пространство, они ходили за ним дружной стайкой, повизгивали "Борис, ты прав! Россия, Ельцин, свобода!" – и подъедали еще теплые трупы политических противников. Царь и в прежние времена был существом наивным и верил в искреннюю дружбу гиен, тем более, что большинство из них рядилось в псов верных и бобров трудолюбивых. Но теперь, в новые времена, когда и самого царя можно уже было рассматривать как потенциальную гиенью пищу, бывшие псы и бобры почуяли свой час. Им тут же разонравилась правящая партия, в хвосте которой они еще недавно визжали, псовые да бобровые шубы начали постепенно сбрасываться. Шакальи толпы так и ходили вокруг Кремля:

– Что, живой еще?

– Да пока шевелится...

– Ну, это ненадолго. Отечество, вся Россия требует от нас решительных действий! Чай, в его нынешнем положении его уж и кусать можно?

– Да попробуйте...

– Отлично! Пал Николаич, Владимир Алексаныч, Евгений Алексеич, просим – ату!

– Тяв-тяв-тяв!

Сами шакалы да гиены собираются по вечерам попировать очередною падалью, только что не целуются на радостях и только одного вопроса решить не могут: вселяться ли в Кремль немедленно или отложить до выборов.

– То-то попируем!

– И не говорите! Берут-таки верх здоровые силы опчества!

Местные воротилы вокруг бегают, падаль тоннами носят, на прием записываются:

– Во славе своей, господа спасители Отечества, не забудьте обо мне, убогоньком!

– Не боись, вспомним! – хрустя костями, отвечают спасители Отечества. – Будешь личный поставщик!

– Премного благодарны-с...

А сами уж чертежи заказывают: голяшку того, грудинку этого...

Любовались на все эти пиршества кремлевские обитатели, любовались да и не выдержали:

– Ведь это нас заранее делят! Наши голяшки с грудинками!

– Знамо! Эти придут – никого не пощадят!

– Надобно что-нибудь делать, господа! Невместно гиене править великой державою.

– Да что там – невместно! Ты подумай, что от нас останется!

– И то верно. Позовите еврея!

А надо сказать, что в то время был при Кремле свой еврей. Своего еврея вообще иметь очень полезно: берет он недорого, всегда во всем виноват, а когда припрет – может придумать какую-нибудь еврейскую штучку. Они, евреи, по этой части большие доки. Еврей, который вдобавок сам вызвался, имелся и при царе Борисе: за всегдашнюю готовность быть виноватым перепадал ему скромный паек (маца там, акции – по мелочи) и замок на Лазурном берегу.

– Да, – говорит еврей,– опасность есть, большая опасность... чую! Это же могут и меня же, в случае чего... А давайте знаете что сделаем? Давайте заведем свое животное!

– Да зачем же нам животное? Может, человека какого найдем?

– Да это что же вы такое говорите! Да какой же человек сегодня согласится поддерживать такую власть! Это разве что только я, потому что я ведь самый верный. А другого человека вы, извините, с огнем не найдете. И потом, разве же ж в этой оппозиции люди? Это же ж звери! Вот и нам надо своего зверя. Кто у нас тут есть символ России?

Задумалась кремлевская администрация.

– Песец...

– Это нехорошо, неблагозвучно. Конечно, это ваш язык, и вам виднее, но вы же смотрите же: скажут, что песец пришел. Разве же это хорошо?

– Свиньи у нас всегда хороши...

– Свинья – это тоже нехорошо. Мало того, что это некошерно, но это еще негигиенично. Скажут: вот пришла свинья. Оно нам надо?

– Петухами Русь славилась...

– Ну, это совсем уже неприлично. Скажут – власть опетушилась. Думайте, думайте!

Посовещались в Кремле и решили: все нехороши, ко всякому придраться можно. У лося рога, у пчелы жалко в попке, у белки глазки бегают... Бык – всем бы хорош, да опять же с рогами и, главное, очень уж на нового русского похож. Думали-гадали и вспомнили про медведя.

– А что! – оживился еврей. – Это уже ничего, это теплее... Медвежья болезнь, конечно, существует, – но у нас будет здоровый медведь, никакими болезнями не страдающий. А плюсы налицо: сила – раз. Масштаб – два. Полгода спит и кушать не просит – три.

– А есть они у нас, медведи-то?

– Да говорят, где-то в Сибири шатается один, коли не вымер еще...

– И прекрасно! – говорит шеф царской администрации. – Какие вы все-таки, иудеи, сообразительный народ! Можно сказать, катализатор политического процесса! Да, пожалуй, ежели нас медведь поддержит – можно сказать, мы в барыше. Осталось медведя уговорить. Кто поедет, товарищи?

Жмутся по углам кремлевские обитатели, друг на дружку кивают: у одного геморрой, у другого простуда, у третьего жена рожает, – никак они не могут ехать к медведю!

– Ладно, – еврей смекает. (Удивительно все-таки догадливый народ!). – Видно, мне ехать. Je vous qui c’est moi qui payerai les pots casses (Видно, мне платить за разбитые горшки, – фр. Он там, на Лазурном берегу, очень бойко по-французски выучился). Дайте мне с собой меду бочку, дегтю ложку да три рубли денег.

– Ну уж нет! – зароптали прихлебалы да завиралы кремлевские. -Меду – куда ни шло, дегтю – хоть залейся, а три рубли у тебя у самого должны быть!

– Шутите! Я же за последние же десять лет русских денег вообще в руках не держал!

Ладно, покряхтели кое-как, скинулись – набрали ему три рубли, и полетел еврей в Сибирь – туда, где медведь живет. Долго ли, коротко ли летел – наконец приземлился у самой тайги. Страшно ему стало: еврею тоже жить хочется. Ну, да при гиеньей власти ему однозначно не жить – выбирать не приходится: тут хоть шанс есть махонький. Перекрестился на всякий случай, бочку меду перед собой покатил, деготь и три рубли в заплечной сумке понес. Идет через тайгу, бочку катит и выкликает:

– Медведь! А медведь! Выходите, пожалуйста, поговорим!

Медведи, чтобы вы знали, бывают нескольких пород. Есть медведь-пестун: он все, что видит, – принимается пестовать, холить и лелеять. Очень нежное животное, крестьяне только этого не понимают и бегают от него, как ошпаренные. Есть медведь-шатун – он ходит пошатываясь, ибо общероссийский кризис задел и его. Есть, наконец, медведь-качок: это примерно то же, что шатун, с тою только разницей, что один шатается, а другой качается. Качается же он – от голодухи и общей шаткости своих политических убеждений – так сильно, что для балансировки носит с собою штангу: ничто другое удержать его не способно. Отсюда разговоры о необыкновенных спортивных достижениях медведя-качка: ему этот спорт на фиг не интересен. Просто качаться не хочется.

И вот, значит, идет наш еврей, катит свою бочку, – медведь в своей берлоге слышит этот крик, чует запах меда и думает по-своему, по-медвежьи: ого, эге! Ух, ух, ух...

– Медведь же! Ну поговорим же! Ну пого... – кричит еврей и вдруг чувствует, что проавливается куда-то. Вся его жизнь мгновенно промелькнула перед его глазами: математика, скучный НИИ, ненавистная диссертация... первые, сладостные годы свободы, ЛогоВАЗ, знакомство с царской дочерью... Обвинения, вечная роль крайнего, презрение народа – и теперь идиотская смерть в поисках какого-то медведя! "Чертова страна!" – воскликнул несчастный и плавно приземлился на дно берлоги. Перед ним со штангой, гирями и полотенцем стоял несколько прибалдевший медведь. Вся жизнь медведя успела промелькнуть перед его глазами: невыносимый голод в тайге... отвратительные охотники... страх простых поселян... наконец, ненавистная штанга, черт бы ее побрал! И в конце – позорная гибель от свалившегося на голову бизнесмена! Счастливо избегнув рокового столкновения, медведь и еврей смотрели друг на друга в немом испуге.

– Вы же кто же это такой? – спросил еврей, никогда в жизни медведей не видевший.

– Я медведь Саша, – сказал честный медведь. – А вот ты кто?

– Я Борис Абрамович, будем знакомы, – радостно залопотал незваный гость. – Видите бочечку? Так вот, это же все вам, все вам! Скажите, будьте так любезны: вы действительно можете поднять вот эту вот вашу штангу?

– Запросто, – с грустью сказал медведь и поднял ненавистный снаряд. – Я с нею хожу.

– Отлично, отлично! А вот скажите же, вы как относитесь к современной политической ситуации?

– Ась? – в испуге спросил медведь.

– Политическую партию, говорю, не хотите возглавить? Причем партию власти, подчеркиваю, власти! Пристрастия ваши каковы?

– Пристрастия? – Медведь призадумался. – Мое пристрастие, мил человек, простое. Я мед оченно люблю!

– Так вот же он! – воскликнул коммерсант, указывая на бочку. – Я же не просто так! Прошу!

Медведь доверчиво присосался к бочке, сделал несколько первых глотков, пошатнулся в своей манере от наслаждения и хотел уже было схватиться за привычную штангу, как вдруг почувствовал, что лапы его намертво прилипли к бочонку.

– А... а это что... а это как?!

– А это мое, если позволите, ноу-хау, – приятно осклабился ервей. – Кто раз попробовал нашего меду, тот уж никогда от него не отмоется... И всего удовольствия – ложка дегтя, изволите ли видеть! Немножечко только смазать дегтем – и вот вы уже навеки наш! Вы теперь с этой бочечкой не расстанетесь никогда.

– А штанга?! – взревел медведь. – Чем я штангу держать буду, ты подумал?!

– А штанга вам теперь не нужна, – пояснил коммерсант, – вы теперь с бочечкой будете балансировать. Ваши политические шатания пора прекратить-с, у вас теперь полная, можно сказать, определенность!

– Да я же навык потеряю!

– Ничего, другой приобретете. Ну-с, неугодно ли со мною в самолетик!

Так они и пошли к самолету, уже разогревавшемуся, чтобы взять курс на дальние губернии: впереди еврей, подпрыгивающий от счастья, сзади печальный медведь, единственным утешением которого осталось периодическое прикладывание к бочке.

После этого самолет совершил несколько посадок в крупнейших городах, где коммерсант приказывал его с медведем вести прямо к губернатору. Губернаторы принимали гостя радушно, но о делах заговаривали неохотно.

– Не желаете ли вступить в партию власти? – ласково начинал еврей.

– Это какой же власти? – спрашивали губернаторы. Они давно уже прозакладывали свои регионы гиенам и теперь боялись продешевить, но втайне давно были уверены, что царь доживает последние дни.

– Нашей власти, нашей-с, – приговаривал еврей. – Какой же еще-с?

– А какие у вас аргументы? – спрашивали губернаторы.

– А вот-с, – говорил бизнесмен. – Прикажете ввести?

Вслед за этим в дверях показаывался медведь, печально шатавшийся с бочкой меда в лапах. Он не говорил ни слова, только кряхтел и покачивался, но печальная его морда была красноречива. "Господи, до чего мне все это надоело!" – как бы говорил качок всем своим видом, что при желании можно было истолковать и так: "А ты, губернатор, надоел особенно!". Никто не знал, что медвежьи лапы навеки приклеены к властному бочонку, и потому губернаторы начинали тихонько дрожать.

– М-можно подумать... – в раздумье говорили они.

– А вы подумайте, подумайте. А мы за это в случае чего и траншиком поможем, – приговаривал коммерсант и издали показывал три рубли. Но не отдавал. Ему еще надо было лететь к следующему губернатору.

Не успел самолет приземлиться в Москве, как гиены и шакалы, занявшие позиции вокруг Кремля, завыли, чуя более крупного хищника. Многие из них с тявканьем разбежались еще до того, как наш медведь со своим верным водилой вышагнул из самолета на Красную площадь, крепко, для равновесия, сжимая бочку. Кремлевские сановники в панике попрятались в облюбованные щели.

– Не бойтесь же, он смирный! – крикнул коммерсант. – Мы с ним поработали. Саша, покажи им, что ты смирный!

Медведь печально замотал головой, словно говоря: "Делайте со мной, что хотите".

Выйти навстречу странной паре осмелился один министр по чрезвычайным ситуациям, которому не впервой было выходить за всех кремлевцев навстречу опасности.

– Миша, Миша! – позвал он дрожащим голосом.

– Я не Миша, я Саша, – огрызнулся медведь.

– Разговаривает! – восхитились в Кремле. – Эти абрамычи даже медведя всему научат! Так на радио ж его, на телевидение, в наглядную агитацию! Немедленно!!!

И началась наглядная агитация. Еврей в красном кафтане и серьгой в ухе, переодевшись цыганом, водил медведя по ярмаркам с криками: "Партия власти! Записывайтесь в партию власти!". Записавшимся бесплатно раздавали конфеты "Мишка на Севере", которые по случаю создания новой партии власти переименовали в "Мишка везде". Народ записывался охотно. Медведь мотал головой и плохо понимал происходящее. Рядом бежали корреспонденты:

– Скажите, каков ваш политический прогноз?

– Рррр... всех убью, один останусь! – рявкал измученный зверь.

– Прекрасно, прекрасно! А какой вам видится будущая Россия?

– Ссс... – сипел медведь, сдерживая желание крикнуть "Суки!".

– Сссвободной? Так и запишем!

Портретами медведя украсилась вся страна. Газеты печатали интервью с ним. Политическая партия медведя, усиленная представителями милиции (чтобы не буянил) и министром по чрезвычайным ситуациям (таков был приказ) стремительно набирала очки. Фотография, на котором преемник царя Бориса кормил медведя сахаром с руки, обошла все издания. Никто не знал, что рука принадлежала министру чрезвычайных ситуаций, а сахар вообще был ненастоящий. Хватит с него и меду. Мед обеспечивал еврей.

Ближе к выборам триумф медведя был очевиден. Разорвав для наглядности пару гиен (исключительно задними лапами, поскольку передние, как мы помним, были заняты бочкой), дав десяток интервью и порычав в прямой телеэфир, он сделался любимейшим политиком страны: не ревновал, лишнего не говорил, а политическая его программа была проста и радикальна: вид когтей говорил сам за себя. В общем, они победили.

Медведя ввели в парламент, поместили в комитет по физической культуре и спорту и сделали символом народной любви к преемнику...

Время, однако, шло к очередной Олимпиаде – на этот раз в Сиднее. Следовало кого-то послать, но поскольку все отечественные спортсмены давно были изнурены голодовкой и отсутствием национальной гордости, кандидатом номер один на роль лидера олимпийской сборной выглядел опять же медведь. Еврей пытался его отмазать, уверяя, что негоже главе партии власти поднимать тяжести перед какими-то аборигенами, – но еврея уже потихоньку начали оттеснять от власти, потому что он слишком много знал.

– Да каким он спортом будет заниматься?! – воскликнул чрезвычайный министр, который успел полюбить медведя, как родного.

– Как это – каким? – воскликнул преемник. – Да у нас полно новых видов спорта! Пусть выступает в милицейском многоборье, это у нас сейчас самый актуальный спорт!

– А что туда входит? – обалдело спросил медведь.

– Сбор компромата. Сброс компромата. То же, с разговорами о морали. Посадка соперника в Бутырки. То же, в Лефортово. Мочение в сортире. Черный пиар. Ловля ртом монеты в кефире, так? Накачка рейтинга, так? Управление самолетом чужими руками, а? Что, мало вам? Да мы вообще единственные, кто в этих видах чего-то достиг! Нам же просто не будет равных! И коронный наш номер: сброс и слив абрамычей, которые привели нас к власти! Заодно и Абрамычу дело найдем!

И медведь с Абрамычем, который сроднился с ним до полной нераздельности, отправился в Сидней – демонстрировать русский национальный спорт "Сброс благодетеля гиенам". Так решился вопрос и с трудоустройством Абрамыча, и с гиенами, и с медведем. Спорт этот после Сиднейской олимпиады вошел в моду, но равных Абрамычу с медведем по-прежнему нет. Они выходят на арену – Абрамыч в красной цыганской рубахе, медведь весь в дегте от бесчисленных политических компромиссов.

– Не серчай, Абрамыч! – шепчет медведь, приподнимая благодетеля и размахиваясь.

– Ничего, не страшно! – шепчет Абрамыч. – Жила бы страна родная!

Размахнувшись, медведь бросает благодетеля ликующим гиенам, плачет и глушит стыд бочками меду. Аборигены всего мира тычут в него пальцами и говорят:

– Здоровые ребята эти русские!

Медведь смотрит на них поверх бочки и мрачно цедит:

– Мелкие вы люди... ничего в нашей душе не понимаете!

И то верно.


^ ТОЯМА ТОКАНАВА

В Северной Корее Путину понравилось.

Климат для отпуска подходящий. Опять же хурма, униформа. Новостройки, за которые никто не превозносит Лужкова. Но самое главное, конечно, – люди. Корейцы со своими корейками. Они Путину полюбились больше всего – он даже переговоры начал об их экспорте.

– Скажите, – спрашивает, – дорогой друг товарищ Ким Чен Ир, нельзя ли нам как-нибудь немножко вашего народа? Потому что со своим я совершенно задолбался, трех месяцев не прошло с инаугурации, а уж на грани нервного срыва.

– Подумать только, – сочувственно кивает головой товарищ Ким Чен Ир. – Вот мы с папой скоро сорок лет, и ничего, не утомительно...

– Ну так с вашим же народом и я бы горы свернул! Прекрасно воспитанные люди! – говорит Путин. – Давайте мы у вас миллион-другой заберем организованным порядком в обмен на столько же наших...

– Не надо ваших! – говорит, мысленно ужасаясь, но сохраняя вежливость, Ким Чен Ир. – Совершенно безвозмездно дарю вам миллион человек, тем более что своих девать некуда и непонятно, чем кормить. Мы работаем, конечно, над выведением такого типа людей, которые не нуждались бы и в рисе, будучи способны подзаряжаться от идей чучхэ, но наши ученые пока не выдали результатов. Я не думаю, что это саботаж, скорее происки капиталистического окружения...

– Не хотите, значит, наших? – огорченно говорит Путин. – А то бы я вам охотно... Гусинского какого-нибудь... Пусть с мотыгой познакомится, оно и здорово... Ну ладно. Раз вы такие щедрые, давайте только своих.

И миллион одинаково одетых корейцев, не забыв кореек для размножения, стройными рядами без единого слова поперек погрузились в поезда, да еще всю дорогу пели славу двум вождям.

– Ну что за люди! – восхищается Путин. – Что за удивительный народ! Честное слово, я жил бы у вас и жил бы!

– Это никак невозможно, – говорит ему случившийся тут же министр иностранных дел Иванов. – То есть управлять отсюда Россией, может быть, при нынешних средствах связи и осуществимо, и даже приятнее, чтобы не видеть вблизи родного безобразия. Тем более, что канал НТВ тут не принимается. Но вы договорились с большой семеркой встречаться в японском городе Тояма Токанава, чтобы обсудить проблемы сотрудничества...

– Да не хочу я с ними сотрудничать! – топнул ножкой Путин. – Я вот с ним хочу!.

– Весьма сожалею, но международный протокол-с, – расшаркивается Иванов. – Оченно просили. Без вас не начнут-с.

– Ах ты черт, – вздыхает Путин. – Только, можно сказать, отдохнул, наладил экспорт нормального народа, а тут ты со своей Токанавой!... Поди, и про свободу слова говорить придется?

– Вероятно-с, – уклончиво отвечает Иванов. – Это промежду собой они говорят об экономике и развитии-с, а за отсутствием в России экономики и развития могут говорить с нами только о свободе-с.

– Тьфу, какой ты скучный! – говорит Путин. – Ладно, давай одеваться.

– Так ведь все сложно-с, – юлит Иванов. – Это ваш первый саммит, ваше высокопревосходительство.Надобно предстать в таком виде, чтобы всех удоволить.

– А кто там собираются-то?

– США, как водится, – загибает пальцы Иванов. – Япония, Англия, Франция, Германия, Италия. Канада, кажись...

– В Германии я был, – вспомнил президент. – Я там в форме ходил, все очень уважали. Надо, значит, форму надеть.

– Это, конечно, мысль-с, – лебезит Иванов. – Скажут, что президент наш в прекрасной форме. Но, может быть, не следует сразу отпугивать наших западных друзей?

– Да чего отпугивать, – злится Путин. – И так уж Киселев позавчера сказал, что в нас никто не вложит...

– Так это происки! Происки!

– Какие это происки, ежели он с конца семидесятых наш человек? – горько спрашивает Путин. – И Филипп Денисыч тоже наш! Что они мне, своему коллеге, врать будут?

– Экие вы идеалисты-с! – Иванов восклицает. – Их давно враги перевербовали. Так что отпугивать инвесторов не советую. Давайте брючки от военной формы, а остальное сымпровизируем-с.

– Ладно, – устало соглашается президент всех россиян. – Со штанами разобрались. Дальше?

– Дальше, ваше высокопревосходительство, – вступает думец-международник по фамилии Лукин, – очень бы неплохо продемонстрировать стремление к миротворчеству.

– Это каким же образом? С Хаттабом, что ли, под руку к ним заявиться?

– Никак нет, это невозможно по причине неуловимости последнего, – развивает свою мысль Лукин, – но ежели бы как-нибудь, сжимая в руке оливковую ветвь... как бы в образе посла мира... это было бы чрезвычайно оценено.

– Да где ж я тебе в Северной Корее возьму оливковую ветвь? – усмехается верховный главнокомандующий.

– А как раз в Северной Корее это очень даже запросто, – суетится и тут Иванов, – тут такая страна, что только ихний учитель скажет, как все само собой произрастет.

– Ким Чен Ир, товарищ дорогой! – крикнул Путин. – Извини за беспокойство, но нельзя ли как-нибудь с этим вашим чучхэ силою внушения вырастить тут оливковую ветвь?

– Сей момент, это нам раз плюнуть! – пожимает тот плечами. И действительно плюнул в землю, пошептал что-то по северокорейски – что-то вроде "Мы за мир, мы за мир, я товарищ Ким Чен Ир", – и глядь, выросла из земли миротворческая ветвь, и даже со спелою маслиной. Маслину, понятно, отдали крестьянам, а ветку – Путину.

– Ну какая же страна прекрасная! – не устает дивиться Владимир Владимирович. – Вот у нас небось в России плюнешь – и не то что никакого результата, это бы ладно, но тут же целое болото.

– Теперь Италия, – Иванов говорит. – Ну, это просто. Достаточно намекнуть, что вы знаете итальянскую историю.

– Спартак был, – вспомнил Путин. – В его честь футбольная команда называется.

– Ну, пусть Спартак, – кивнул Иванов.

– И еще, – нашептывает тут же случившийся шеф протокола Шевченко. – Нам очень надо англичанам понравиться!

– Да мы с Тони приятели! – отмахивается Путин. – Он ко мне с женой приезжал. Сразу, как оперу у нас посмотрела, так и родила. Не зря говорят, что Россия очень духовности способствует: мальчик, говорят, – вылитый Андрон Кончаловский!

– Но как бы вы ни были дружны с господином Блэром, – гнет свое Шевченко, – вы должны и английскому народу предстать в виде мудрого консервативного правителя, чтущего... чтящего... одним словом, традиции.

– Он что, со своим народом приедет? – в ужасе Путин спрашивает.

– Да нет! – мотает головой Шевченко. – Но у них же там покажут, как вы выйдете в зал заседаний! Так что в смысле традиций...

– Ну хочешь, я уйду не прощаясь, по-английски?

– Так надо ж с самого начала продемонстрировать...

– Ну войду, не здороваясь!

– Это как раз по-русски, – раздумчиво Шевченко отвечает. – Нет. Вообще они любят чай...

– Это ладно, – кивнул президент. – Я сам чай люблю.

– И еще... Вот ежели бы вам надеть колониальный шлем... такой, знаете, пробковый...

– Так это ж символ колонизации независимых народов! – восклицает Путин.

– Но там же не будет независимых народов! – Шевченко успокаивает. – Там одни только европейцы плюс Америка, а они сами колонизаторы. Только, знаете... для американцев... чтобы показать, что вы и права угнетенных чтите, воткните в шлем индейское перо. Они сейчас знаете как двинуты на политкорректности? И мы должны еще Франции понравиться!

– Этой-то зачем? – скривился Путин. – Они наш парусник задержали! Я за это, конечно, уже приказал арестовать весь сыр рокфор, но за него, как выяснилось, уже заплочено. Теперь ждем, когда к нам опять Пьер Ришар приедет. Уж мы его мигом!... Как думаете, отдадут за него парусник?

– Парусник и так отдадут, – Иванов нашептывает, – а вы, чтобы понравиться, один ботиночек желтый наденьте. Они этот фильм очень любят!

– Не будет этого! – загремел Путин. – Не будет того, чтобы президент великой державы в разной обуви ходил!

– Французы высоко чтут своего величайшего писателя Дюма, – снова осмелился Лукин. – И ежели вы, ваше высокопревосходительство, появитесь со шпагою...

– Шпага – это ничего, – кивнул Путин. – Это можно. Где ж ее взять-то?

– Да вы прикажите корейцам, они вам за полчаса выточат!

Кликнули дорого товарища Ким Чен Ира, пояснили – тот только поклонился, пошептал что-то, тут же прибежали две корейки в униформе и принесли требуемое.

– Ну страна! – продолжал восхищаться Путин. – Ну страна!

– Остались Канада и Япония, – продолжал министр Иванов. – Ну, с Канадой все просто – достаточно взять кленовый лист...

– Не забывай, я с оливковой ветвью вхожу, – отрезал Путин. – Это уже будет букет. Что я, приветствую их букетом, что ли? Лучше коньки – Канада родина хоккея...

– Очень хорошо! – воскликнул Иванов. – Очень! А с Японией вы сами разберетесь – вы же у нас дзюдоист...

– Дзюдо униформы требует, – покачал головой президент. – Без униформы им заниматься – борьбу не уважать... И потом, неправильно поймут. Лучше уж меч бамюуковый, они мне подарили однажды. Он к любой одежде идет. Эй, ребята! Со мной ли мой бамбуковый меч? Я с ним иногда упражняюсь...

– Захватили, захватили! – радостно заверещал шеф кремлевского протокола. – Я как чувствовал – в последний момент в чемодан положил!

– Ну вот, – облегченно вздохнул Путин. – Утрясли. Велите готовить костюм, а я пойду еще побеседую с местным населением...

В это же самое время большая семерка в полном составе готовилась к встрече с новым президентом всех россиян.

– Как бы мне ему понравиться? – спрашивал Жак Ширак. – Говорят, он чрезвычайно опасный и решительный человек. От первого саммита зависит все!

– Да, понравиться надо, – закивали первые лица. – Сразу расположить, привлечь... Иначе он, несомненно, разрушит привычные схемы и отвернется от Запада...

– И от Востока, – заметил японский премьер.

– Лично я в Санкт-Петербурге все время хвалил российскую архитектуру, – вспомнил Блэр. – И живопись. Это вызывало живой отклик у господина Путина>...

– А я, – сказал Клинтон, – кажется, дал маху. Я его несколько огорчил тем, что выступил в прямом эфире оппозиционной частной радиостанции "Эхо Москвы". Следовало бы как-то дать ему понять, что я никогда не слушаю "Эха Москвы"... И потом, я слышал, у них есть русский обычай – в знак уважения к присутствующим держать во рту серебряную монету. Я сам по телевизору наблюдал, как мистер Путин ловил ее зубами в кефире...

– Это татарский опычай, – поправил немецкий канцлер.

– Да какая разница! – отмахнулся Клинтон. – Россия всегда была под сильным влиянием татар...

– Чем бы мне укодить ему? – задумался немец.

– Господи, вам-то проще всего! – воскликнул японский премьер. – Он же у вас служил, и лучшим подарком для него было чье-либо согласие передавать информацию о ваших военных секретах.

– Я подарю ему карту Сицилии, – улыбнулся итальянец. – Говорят, в России "Семья" – чрезвычайно чтимое понятие... И, конечно, спагетти для всей семьи!

– А я, – задумался канадец, – а я... Я знаю, что у нас в Канаде множество украинцев. Я запою украинскую песню, и он тут же почувствует себя в своей тарелке.

– Что ж, – подвел итог японец. – Я знаю, что Путин-сан любит игрушки. Недавно он водил самолет, потом стрелял из гаубицы... Я подарю ему японскую игрушку нового поколения!

Сказано – сделано. Приготовились и стали ждать.

Ровно в назначенное время президентский самолет "Россия" приземлился на стерильный бетон токийского аэропорта. Оттуда выкатилась личная бронированная машина президента, включила все мигалки и понеслась в Токанаву.

– Его высокопревосходительство президент России! – рявкнул метрдотель, одетый самураем.

Все остолбенели.

На пороге стоял Путин, но выглядел он не как Путин. Даже Клинтон и Блэр, видавшие его вблизи, искренне изумились и чуть подались назад. На президенте всех россиян были военные штаны с лампасами, торс обтягивала футболка с надписью "Спартак-чемпион", голову украшал колониальный шлем с разноцветным пером. Руки были заняты. В левой (из неуважения к французам) президент держал шпагу, в правой – из уважения к японцам – бамбуковый меч, а в зубах сжимал оливковую ветвь. На ногах у него были коньки.

– Мир, дружба, традиции, – еле устояв на коньках, выдохнул российский президент. – Крепкий чай, свобода прессы, права меньшинств, – и он угрожающе вильнул всем телом.

– Я никогда не слушаю "Эха Москвы", – откликнулся Клинтон заранее заготовленной фразой. При этих словах изо рта у него выпал серебряный доллар.

– Не хотите ли узнать, как работает щелочной аккумулятор в танке "Леопард"? – учтиво спросил немецкий канцлер.

– Русская архитектура очень живописна, – немедленно вступил Ширак. – Русская живопись очень архитектурна...

– Не угодно ли, – низко поклонился японец, вручая Путину резиновую копию последнего в сотую часть натуральной величины. Куколка стреляла из пистолета, упражнялась с мечом и расписывалась на документах.

– Сицилиа! Грандиссима фамиллиа! – оскалился итальянец, раскатывая перед Путиным карту криминального полуострова, выполненную из разноцветных спагетти.

– Чому я не сокил, чому не летаю! – завел глава Канады с легким французским акцентом.

Путин обвел собрание недоуменным взглядом.

– Тоже, что ли, готовились? – улыбнулся он. Улыбка становилась все шире, пока президент всех россиян не расхохотался на всю Японию.

Потрясенное собрание тоже поначалу смущалось, но вскоре от души присоединилось к его заразительному смеху.

– Эх, ребята, – утирая слезы и переводя дух, сказал Путин. – Ну чего мы с вами друг перед другом, ей-Богу, разводим этот политес? То ли дело Северная Корея: все одеты одинаково, оливы сами растут... опять же хурма...

– И то правда, чего это мы? – улыбнулись первые лица государств "семерки". – Все же свои...

– Давайте, честное слово, встречаться в Северной Корее! – предложил Путин. – Там и климат отличный, и не надо выпендриваться – все начинают с полуслова друг друга понимать.

– Давайте, давайте! – закричали все. – Никогда там не был! И я! И я! Подумаешь, какая-то Токанава... А там хурма!

"А я, может, и насовсем туда перееду", – подумал Путин. Но вслух ничего не сказал. Чего их нервировать, капиталистов малохольных!


Специальный корреспондент журнала "Фас" Д. ХАРМС сообщает с Окинавы:

Прогуливались Клинтон, Шредер и Блэр под цветущими сакурами. Вдруг из кустов – Мори с Путиным, и давай приемчики показывать. Путин конечности заламывает, Мори ногами “хвост пьяного дракона” выписывает. Наваляли немцу с американцем плюх от всей души, но Блэра пожалели. Ему и так несладко, у него сын – алкаш.


Специальный корреспондент журнала "Фас" Д. ХАРМС сообщает с Окинавы:

Только прибыли Жак Ширак и Жан Кретьен в отель, как тут же вызывают коридорного и говорят: “А где тут у вас, мон шер, можно было бы попользоваться насчет клубнички?”

^ Что с них возьмешь – французы.

Коридорный им с гордостью отвечает: “Гейши у нас есть, уважаемые члены “восьмерки”-саны, да не про вашу честь. Они нынче все до единой на американский авианосец подались”.

^ Ширак и Кретьен долго орошали слезами широкие рукава ночных кимоно.