Военная проза конца 1950-х середины 1980-х гг в контексте литературных традиций

Вид материала

Автореферат

Содержание В первом параграфе Второй параграф В третьем параграфе В четвертом параграфе

Подобный материал:

• Труд рабочей молодежи в промышленности марийской, мордовской и чувашской республик:, 705.63kb.
• Проект военная проза В. П. Астафьева: «Веселый солдат», «Пастух и пастушка», 145.66kb.
• Список научных публикаций ларисы ильиничны вольперт, 93.89kb.
• 1. Пушкин и психологическая традиция во французской литературе (К проблеме русско французских, 97.25kb.
• Заключительная, но не последняя, 243.49kb.
• Авдеевым Аркадием Александровичем Москва, 2002 Введение Листая учебники, 378.98kb.
• Библиотека Максима Мошкова Классика ру Проза ру Военная литература, 18.88kb.
• Тема №1 «Психологічна та лірична проза, проза у віршах. Модерністська проза на початку, 386.26kb.
• Обусловлено тем, что после эпох эффективности, продолжавшейся в 1950-1960 годы, качества, 95.13kb.
• Тематический план изучения дисциплины п/п Наименование темы, 55.97kb.

Глава III «Амбивалентность традиции русской литературы в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х гг.» посвящена рассмотрению функционирования фольклорных традиций, традиций древнерусской литературы и романтических традиций в прозе писателей фронтового поколения.

^ В первом параграфе «Фольклорная традиция и традиция древнерусской литературы во взаимодействии с державной традицией» исследуется функционирование и взаимосвязь перечисленных традиций с державными идеями.

В военной прозе обозначенного периода прослеживается тенденция наделять героев чертами сказочных персонажей. Советские солдаты и офицеры соотносятся с положительными персонажами сказок, выступающими на стороне добра: бывалым солдатом (В. Астафьев «Передышка», С. Баруздин «Повторение пройденного»), волшебным помощником (Е. Носов «Усвятские шлемоносцы», А. Злобин «Самый далекий берег»). Тогда как в образах завоевателей присутствуют характерные признаки сказочных персонажей, символизирующих темное, разрушительное начало. В повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» дети слушают сказку о «змее немецком об трех головах». Алексею Яловому, герою трилогии Л. Якименко, звук летящих немецких снарядов напоминает свист Соловья-разбойника. В повести «Пастух и пастушка» В. Астафьева, «как нежити», из тьмы появляются немецкие солдаты.

В качестве подкрепления державной традиции выступает и мотив справедливой кары героев, вставших на путь зла, мотив магической неуязвимости защитника родной земли. В повести В. Астафьева «Пастух и пастушка» немецкий офицер после смерти лишается покоя. В повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» мать Касьяна печет каравай, в надежде, что хлеб из родного дома защитит сына в бою. Сергей Шмелев (А. Злобин «Самый далекий берег») во время налета, прижимаясь к земле, представляет, что становится частью земли, обретает бессмертие.

В духе фольклорной и древнерусской традиции с вражеским началом в военной прозе сопряжены тьма, холод и огонь (пожар). Тьма (ночь, тучи, темнота, мгла, смутное пространство) и холод (мороз, лед) ассоциируются с разрушением. Из тьмы появляются и исчезают немцы в повести В. Астафьева «Пастух и пастушка». Мгла становится образом-символом в романе А. Злобина «Самый далекий берег». Ассоциацию с черной тучей вызывает движение немецких самолетов в повести В. Курочкина «Железный дождь». В повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» нашествие врага сравнивается с пожаром.

В прозе писателей фронтового поколения для подкрепления державных идей авторы обращаются к традициям древнерусской литературы. Например, в романе А. Злобина «Самый далекий берег» присутствует ассоциативная отсылка к «Повести о разорении Рязани Батыем». В воинской повести татарам кажется, «что мертвые восстали». А. Злобин переводит это образное сравнение в реальный план. Батальоны Шмелева ползут к чужому берегу, прикрываясь от пуль, как щитом, телами погибших товарищей. Немецкий пулеметчик лишается рассудка, ему кажется, что в атаку идут мертвые русские солдаты. Отголосок традиций воинских повестей прослеживается и в мотиве божественного вмешательства в исход битвы. Немецкий снайпер стреляет в деревянный крест. В помутненном сознании немца возникает мысль, что Христос, изображенный на распятье, ожил с целью выдать его русским солдатам.

Проза о Великой Отечественной войне обращается к словам, приписываемым летописцами князю Святославу: «Мертвые сраму не имут». Так, в повести Г. Бакланова высказывание Святослава вынесено в заглавие произведения. Однако дошедшее сквозь века утверждение в контексте повести обретает смысловую многозначность. Во-первых, явно прослеживается преемственность державных идей о сути воина, в понимании ее, согласно «Повести временных лет», Святославом: с честью победить в бою или умереть за землю Русскую, так как воины, погибшие в бою с оружием в руках, не ведают стыда поражения. Во-вторых, вынесенные в название повести слова могут быть истолкованы и как средство обличения следственной системы Смерша.

^ Второй параграф «Фольклорная традиция и традиция древнерусской литературы во взаимодействии с антивоенной традицией» посвящен рассмотрению случаев усиления антивоенных идей с помощью этих традиций. Батальная проза активно включает в художественный мир произведения старинные суеверия, осваивает поэтические образы, мотивы фольклора и древнерусской литературы, обращается к сюжетным и жанровым элементам, которые помогают показать войну как время страдания и беды.

Писатели обращаются к фольклорным образам предвещающей беду птицы. На протяжении всего развития русской литературы присутствует образ черного ворона, появление которого в большинстве случаев становится предзнаменованием беды или скорой смерти. В военной прозе исследуемого периода в отличие от предшествующей литературы птицей, предвещающей беду или сопутствующей беде, становится не ворон, а ворона. В русских пословицах и поговорках ворон и ворона, как правило, являются «носителями» различных черт. Ворон – кровожадности и злобы, ворона – беспечности и непостоянства. Поэтому обращение к образу вороны, а не ворона можно рассматривать как стремление избежать невольной романтизации. Ю.И. Симоненко⁶, исследуя творчество К. Воробьева, приходит к выводу, что в повестях мастера появление вороньей стаи всегда предшествует трагическим событиям. В повести Г. Бакланова «Южнее главного удара» приговоренный немцами к казни старшина Пономарев видит сорвавшуюся с сосны ворону. В повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» функцией зловещей птицы наделен коршун. Коршун ассоциируется не только с бедой, но и вражеским началом. После начала войны птица воспринимается усвятцами как пособник врага.

Авторы вводят в мир произведений мотив вещего сна, природных предзнаменований, которые предупреждают героев о горе и страдании. Мотив «вещего сна» характерен для произведений Е. Носова («Усвятские шлемоносцы»), В. Курочкина («Железный дождь»), А. Злобина («Самый далекий берег»). За несколько часов до начала войны Богдану Сократилину (В. Курочкин «Железный дождь») во сне показаны предстоящие испытания (герой видит умершего человека, попадает в гибельное болото). Клюеву (А. Злобин «Самый далекий берег») снится глубокая яма с зыбучим песком, из которой он не может выбраться. Проснувшись, герой понимает, что в предстоящем бою будет убит.

Над Усвятами («Усвятские шлемоносцы») встает багровая луна, которая воспринимается главным героем как зловещий знак. В повести В. Курочкина «Железный дождь» в ночь перед войной над городом всходит бледная, неровная, напоминающая человеческий череп луна. Герои теряют ощущение времени суток, испытывают непонятный суеверный страх перед сгустившимся сумраком. Сумерки, полутьма в славянской мифологии обозначают переходное состояние между светом и тьмой. Ночь, наполненная сумраком, является последней мирной ночью, на рассвете начинается война.

В повести «Усвятские шлемоносцы» находят отражения языческие верования славян, например, поклонение воде. Природа у Е. Носова антропоморфна, является созидающим началом, символом мирной жизни. В противопоставлении мира природы звукам и голосам войны ярко прослеживается антивоенная направленность.

В повести В. Астафьева «Пастух и пастушка» для раскрытия истинного лика войны используется обращение к образам богатырей. Чертами богатыря наделен старшина Мохнаков. В фольклоре богатырь является воином-защитником, поборником справедливости, но Мохнаков не совершает в повести ожидаемых богатырских подвигов. На войне от всего увиденного и пережитого современный богатырь не только перестает быть защитником земли русской, но и «исстрачивается» душой.

Присутствие традиций древнерусских воинских повестей прослеживается в сопоставлении военных действий с разыгравшейся стихией, сельскохозяйственными работами и охотой. Война сравнивается с природной стихией, уподобление сражения сельскохозяйственным работам присутствуют в повести В. Астафьева «Пастух и пастушка», Ю. Бондарева «Батальоны просят огня» и др.

Таким образом, обращение к фольклорной традиции и традиции древнерусской литературы преследовало разные цели: усиливало как державные, так и антивоенные идеи. Эта разнонаправленность и позволила охарактеризовать описываемые традиции как амбивалентные. Амбивалентность проявилась:

1. В определении сути войны (война как время восстановления справедливости (державная идея) и война как время горя и смерти (антивоенная идея)).

2. В наличии уверенности, что защитник родины неуязвим и неизбежно одержит победу (державность) и в одновременном понимании, что на войне его ждут тяжелые испытания и смерть (антивоенная линия).

3. В осознании судьбы человека на войне. Погибший за родную землю воин остается в памяти народа, что можно приравнять к бессмертию (идея державности). Участвующий в боевых действиях человек независимо от того, на чьей стороне он воюет, умирает душой (антивоенная идея).

^ В третьем параграфе «Романтическая традиция во взаимодействии с державной традицией» рассматриваются пути усиления державных идей с помощью романтической традиции. Усиление происходит посредством поэтизации гибели в бою (С. Никитин «Падучая звезда», С. Баруздин «Само собой… Из жизни Алексея Горскова»), создания образов исключительных героев, восходящих к военно-приключенческой литературе о революции и гражданской войне. Это образ красного комиссара (В. Росляков «Один из нас», Г. Бакланов «Мертвые сраму не имут»), знаменосца (С. Баруздин «Само собой… Из жизни Алексея Горскова», Б. Васильев «В списках не значился»). Кроме того, прозаики фронтового поколения активно обращаются к романтико-героическому образу Испании и русского испанца, которые были воспеты в корреспонденциях М. Кольцова и И. Эренбурга (В. Росляков «Один из нас», Л. Якименко «Куда вы, белые лебеди?», Б. Васильев «В списках не значился»).

^ В четвертом параграфе «Романтическая традиция во взаимодействии с антивоенной традицией» описаны случаи обращения к романтической традиции с целью усиления антивоенных идей.

Мастера военной прозы конца 1950-х – середины 1980-х годов неоднократно заявляли об отказе от романтизации войны. Наблюдается несколько видов взаимодействия романтической и антивоенной традиции: 1) сознательный отказ; 2) литературная полемика; 3) обращение к романтической традиции для усиления антивоенного пафоса.

В повести Ю. Гончарова «Теперь – безымянные…» одним из факторов, повлиявших на превращение молодых немцев в «безгласный инструмент», называется увлечение героями книгами, которые прославляют культ войны.

Литературная полемика прослеживается в повести В. Астафьева «Пастух и пастушка». Первая часть повести «Бой» предваряется эпиграфом, в котором воспроизводятся строки из произведения А.С. Пушкина: «Есть упоение в бою!». Далее следует комментарий к этому утверждению раненых солдат: «Какие красивые и устарелые слова». Несогласие с утверждением выражено уже непосредственно в эпиграфе. Основной текст первой главы представляет собой развернутое подтверждение несоответствия настоящей войны войне, прославленной в творчестве писателей-романтиков.

Военная проза задействует романтическую традицию и с целью усиления антивоенных идей. В этом случае происходит изменение цели романтического включения. Романтическая традиция призвана усилить противопоставление «война – мир». Цель достигается, если одновременно реализуются три условия: 1. Авторы осознанно привлекают элементы, восходящие к романтической традиции, «нанизывают» их. 2. Романтизации подвергаются не военные, а мирные явления на войне (например, первая любовь, распустившийся цветок, символизирующий жизнь). 3. Произведение построено на сочетании романтизма и реализма.

В случае несоблюдения одного из условий романтическая традиция усиливает державные идеи или становится только формой выражения грусти по довоенному времени (молодости) (например, рассказ-воспоминание В. Кондратьева «Привет с фронта»).

Контраст мирной жизни (выписанной в традициях литературы романтизма) и будней войны (изображенных без прикрас в традициях правды Л.Н. Толстого) характерен для повестей В. Быкова «Альпийская баллада», В. Астафьева «Пастух и пастушка», В. Кондратьева «Сашка».

Таким образом, романтическая традиция усиливает как державные, так и антивоенные идеи. В первом случае в романтическом ключе изображены батальные сцены, во втором – картины мирного времени. При усилении державных идей романтическая традиция функционирует в виде продолжения, при усилении антивоенных идей – в виде отказа, литературного спора, продолжения.

Подключение амбивалентных традиций в рамках прозы писателей фронтового поколения имеют следующую закономерность:

В произведениях рубежа 1950-х-1960-х гг., а также в произведениях писателей, творчество которых ориентировано на военную тему (Ю. Бондарев, Г. Бакланов), обращение к фольклорной традиции носит единичный характер, в системе амбивалентных традиций наиболее четко прослеживается романтическая традиция.

В произведениях мастеров слова, творчество которых принято соотносить и с военной, и с деревенской прозой (Е. Носов, В. Астафьев, К. Воробьев), традиции фольклора и древнерусской литературы доминируют, проявляются во всем многообразии.

В лейтенантской прозе и в произведениях, продолжающих традиции лейтенантской прозы, в большинстве случаев подключения фольклорных и романтических традиций ориентированы на антивоенный контекст. В произведениях, находящихся на границе направления (проза С. Баруздина, С. Никитина), амбивалентные традиции (романтические включения) ориентированы на подкрепление державных традиций.

В Заключении представлены основные выводы диссертационной работы, намечены перспективы дальнейшего исследования проблемы.


Основные положения диссертации отражены в публикациях:

1. Хасанова, Г.Ф. Фольклорная традиция и традиция древнерусской литературы во взаимодействии с державной традицией в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х гг. [Текст] // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. № 12 (89): Научный журнал. – СПб., 2008. С. 286-289.
   
2. Хасанова, Г.Ф. Миф о Великой Отечественной войне в русской литературе второй половины ХХ века [Текст] // Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежных литературах: материалы Международной научной конференции, г. Волгоград, 12-15 апреля 2006 г. / Инс-т рус. лит. (Пушкинский Дом) РАН, Вол ГУ. – Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2006. С. 256-262.
   
3. Хасанова, Г.Ф. Традиции русской литературы в военной прозе 1960-х – 1980-х гг. (на примере генетической связи рассказов В.М. Гаршина «Четыре дня», «Трус» и военной прозы В.Л. Кондратьева) [Текст] // Вестник Брянского государственного университета. № 2 (2007): История. Литературоведение. Право. Философия. Языкознание. – Брянск: РИО БГУ, 2007. С. 139-143.
   
4. Хасанова, Г.Ф. Фольклорная традиция во взаимодействии с антивоенными идеями в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х гг. [Текст] // Наука: ХХI век. Культурно-просветительское издание. – Саратов, 2009. № 1. С. 46-51.
   
5. Хасанова, Г.Ф. Романтическая традиция в военной прозе фронтового поколения (конец 1950-х – середина 1980-х годов) [Текст] // Молодой ученый. Ежемесячный научный журнал. – Чита, 2009. № 2. С. 190-193.
   
6. Хасанова, Г.Ф. Отражение типов солдат и офицеров прозы Л.Н. Толстого в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х годов [Текст] // Вестник Брянского государственного университета. № 2 (2009): История. Литературоведение. Право. Философия. Языкознание. – Брянск: РИО БГУ, 2009. С. 98-104.
   
7. Хасанова, Г.Ф. Образ человека боя в прозе фронтового поколения (конец 1950-х – середина 1980-х гг.) [Текст] // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия «Гуманитарные и социальные науки». – Орел, 2009. № 1. С. 166-171.
   
8. Хасанова, Г.Ф. Оппозиция «человек боя – труженик войны» в творчестве Г.Я. Бакланова [Текст] // Литературный персонаж как форма воплощения авторских интенций. Материалы Международной научной интернет-конференции (г. Астрахань, 20-25 апреля 2009 г.) – Астрахань: Изд. дом «Астраханский университет», 2009. С. 160-161.
   

Отпечатано в типографии ООО «Ладомир»


Подписано в печать 2.07.2009.

Печать офсетная. Бумага офсетная

Усл. печ. л. 1,5. Тираж 100 экз. Заказ №______