Николай Гаврилович Чернышевский. Что делать?

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   40   41   42   43   44   45   46   47   ...   86

XV




Крюкова досказала Вере Павловне свою историю уже в другие дни. Они с

Кирсановым прожили около двух лет. Признаки начинавшейся болезни как будто

исчезли. Но в конце второго года, когда пришла весна, чахотка вдруг

обнаружилась уже в сильном развитии. Жить с Кирсановым значило бы Крюковой

обрекать себя на скорую смерть. Отказавшись от этой связи, она могла еще

рассчитывать, что болезнь опять заглохнет надолго. Они решились расстаться.

Заниматься какою-нибудь усидчивою работою также значило бы губить себя.

Надобно было искать должности экономки, горничной, няньки, - что-нибудь

такое, - и у такой госпожи, при которой не было бы утомительных

обязанностей, да не было бы - это главное, - и неприятностей: условия,

довольно редкие. Но нашлось такое место. У Кирсанова были знакомства между

начинающими артистами; через них Крюкова определилась в горничные к одной из

актрис русского театра, отличной женщине. Долго расставались они с

Кирсановым, и не могли расстаться: "завтра отправляюсь на свою должность", и

одно завтра проходило за другим: плакали, плакали, и все сидели обнявшись,

пока уже сама актриса, знавшая, по какому случаю поступает к ней горничная,

приехала за нею сама: догадалась, почему горничная долго не является, и

увезла ее от продления разлуки, вредного для нее.

Пока актриса оставалась на сцене, Крюковой было очень хорошо жить у

ней: актриса была женщина деликатная, Крюкова дорожила своим местом - другое

такое трудно было бы найти, - за то, что не имеет неприятностей от госпожи,

Крюкова привязалась и к ней; актриса, увидев это, стала еще добрее. Крюковой

было очень спокойно, и болезнь ее не развивалась или почти не развивалась.

Но актриса вышла замуж, покинула сцену, поселилась в семействе мужа. Тут,

как уж и прежде слышала Вера Павловна, отец мужа актрисы стал привязываться

к горничной; добродетель Крюковой, положим, и не подвергалась искушению, но

началась домашняя ссора: бывшая актриса стала стыдить старика, старик стал

сердиться. Крюкова не хотела быть причиною семейного раздора, да если б и

хотела, уж не имела спокойной жизни на прежней должности, и бросила ее.

Это было года через два с половиною после разлуки с Кирсановым. Она уже

вовсе не виделась с ним в это время. Сначала он навещал ее; но радость

свиданья так вредно действовала на нее, что он вытребовал у нее позволения

не бывать у ней, для ее же пользы. Крюкова попробовала жить горничною еще в

двух-трех семействах; но везде было столько тревог и неприятностей, что уж

лучше было поступить в швеи, хоть это и было прямым обречением себя на

быстрое развитие болезни: ведь болезнь все равно развивалась бью и от

неприятностей, - лучше же подвергаться той же судьбе без огорчений, только

от одной работы. Год швейной работы окончательно подрезал Крюкову. Когда она

поступила в мастерскую Веры Павловны, Лопухов, бывший там домашним врачом,

делал все возможное, что6ы задержать ход чахотки, сделал многое, то есть

много по трудности того небольшого успеха, который получил; но развязка

приближалась.

Крюкова до последнего времени находилась в обыкновенном заблуждении

чахоточных, воображая, что ее болезнь еще не слишком развилась, потому и не

отыскивала Кирсанова, чтобы не вредить себе. Но уже месяца два она очень

настойчиво допрашивала Лопухова, долго ли ей остается жить. Зачем это нужно

знать ей, она не сказывала, и Лопухов не почел себя вправе прямо говорить ей

о близости кризиса, не видя в ее вопросах ничего, кроме обыкновенной

привязанности к жизни. Он успокоивал ее. Но она, как чаще всего случается,

не успокоивалась, а только удерживалась от исполнения того, что могло

доставить отраду ее концу; сама она видела, что ей недолго жить, и чувства

ее определялись этою мыслью, но медик уверял ее, что она еще должна беречь

себя; она зала, что должна верить ему больше, чем себе, потому слушалась и

не отыскивала Кирсанова.

Конечно, это недоразумение не могло бы быть продолжительно; по мере

приближения развязки, расспросы Крюковой делались бы настойчивее; она или

высказала бы, что у ней есть особенная причина знать истину, или Лопухов или

Вера Павловна догадались бы, что есть какая-то особенная надобность в ее

расспросах, и двумя-тремя неделями, быть может, несколькими днями позже дело

все-таки пришло бы к тому же, к чему пришло несколько раньше, благодаря

неожиданному для Крюковой появлению Кирсанова в мастерской. Но теперь

недоразумение было прекращено не дальнейшим ходом расспросов, а этим

случайным обстоятельством.

- Как я рада, как я рада! ведь я все собиралась к тебе, Сашенька! - с

восторгом сказала Крюкова, когда ввела его в свою комнату.

- Да, Настенька, и я не меньше тебя рад: теперь не расстанемся;

переезжай жить ко мне, - сказал Кирсанов, увлеченный чувством

сострадательной любви, и, сказавши, тотчас же вспомнил: как же я сказал ей

это? ведь она, вероятно, еще не догадывается о близости кризиса?

Но она или не поняла в первую минуту того смысла, который выходил из

его слов, или поняла, но не до того ей было, чтобы обращать внимание на этот

смысл, и радость о возобновлении любви заглушила в ней скорбь о близком

конце, - как бы то ни было, но она только радовалась и говорила:

- Какой ты добрый, ты все попрежнему любишь меня.

Но когда он ушел, она поплакала; только теперь она или поняла, или

могла заметить, что поняла смысл возобновления любви, что "мне теперь уже

нечего беречь тебя, не сбережешь; по крайней мере, пусть ты порадуешься".

И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту,

кроме тех часов, которые должен был проводить в гошпитале и Академии; так

прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было

рассказов, рассказов обо всем, что было с каждым во время разлуки, и еще

больше было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было

удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый

вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила

природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и

десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они

читали, они играли в дурачки, они играли в лото, она даже стала учиться

играть в шахматы, как будто имела время выучиться.

Вера Павловна несколько раз просиживала у них поздние вечера, по их

возвращении с гулянья, а еще чаще заходила по утрам, чтобы развлечь ее,

когда она оставалась одна; и когда они были одни вдвоем, у Крюковой только

одно и было содержание длинных, страстных рассказов, - какой Сашенька

добрый, и какой нежный, и как он любит ее!