Вэтот день нечего было и думать о прогулке

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Классиди Марина Ивановна моу гимназия №4 г. Новороссийск урок, 74.91kb.
• Выполните одно из двух предложенных ниже заданий, 52.5kb.
• Iподписал Высочайший Манифест об учреждении Министерства финансов России. Вэтот день, 109.43kb.
• Stanislaw Lem. Astronauci (1951), 4507.08kb.
• Два жадных медвежонка, 52.99kb.
• Сказка о золотых правилах безопасности в Интернет, 23.26kb.
• В прекрасный майский день мы отмечаем День Победы Советского Союза над фашистской Германией., 51.04kb.
• Думать или не думать? Вы встретите здесь и эти вопросы, 94.23kb.
• Международный день детей, 734.04kb.
• Дневники участников Российско-Мексиканской экспедиции в штат Веракруз Мексики (24 октября, 268.08kb.

Глава XXV


Месяц жениховства миновал; истекали его последние часы. Предстоявший

день - день венчания - наступал неотвратимо. Все приготовления были

закончены. Мне, во всяком случае, нечего было больше делать. Все мои

чемоданы, упакованные, запертые и увязанные, стояли в ряд вдоль стены в моей

комнатке. Завтра в это время они будут далеко по дороге в Лондон, так же как

и я сама, - вернее, не я, а некая Джен Рочестер, особа, которой я еще не

знаю. Оставалось только прикрепить ярлычки с адресом - четыре беленьких

карточки, они лежали в комоде. Мистер Рочестер сам написал на каждой:

"Миссис Рочестер, Н-ская гостиница, Лондон". Я так и не решилась прикрепить

их к чемоданам и никому не поручила это сделать. Миссис Рочестер! Но ведь

такой не существует в природе. Она родится только завтра, во сколько-то

минут девятого. Уж лучше я подожду и сначала уверюсь, что она родилась на

свет живая, и только тогда передам ей эти ее вещи. Достаточно того, что в

шкафу против моего туалетного столика принадлежащий ей наряд вытеснил мое

черное ловудское платье и соломенную шляпу, - ибо я не могла назвать своим

это венчальное серебристо-жемчужное платье и воздушную вуаль, висевшие на

вешалке. Я захлопнула шкаф, чтобы не видеть призрачной одежды, которая в

этот вечерний час - было около девяти часов - светилась в сумерках, заливших

мою комнату зловещим, неестественно белым светом. "Оставайся одна, белая

греза, - сказала я. - Меня лихорадит, я слышу, как воет ветер, я хочу выйти

из дому и почувствовать его дыханье!"

Меня лихорадило не только от спешки приготовлений, не только от

предчувствий, связанных с ожидающей меня великой переменой и той новой

жизнью, которая начиналась для меня завтра. Разумеется, обе эти причины не

могли не влиять на мое настроение, тревожное и взволнованное, гнавшее меня в

этот поздний час в недра темнеющего парка. Но была и третья причина,

действовавшая гораздо сильнее.

Меня преследовала странная и жуткая мысль. Произошло что-то, чего я не

могла понять. Никто ничего не видел и не слышал, а было это не далее, как

нынче ночью. Мистер Рочестер не ночевал дома и все еще не возвращался; ему

пришлось уехать по делу в одно из своих имений, состоявшее из двух-трех

ферм, за тридцать миль от Торнфильда. Дело это требовало личного присутствия

моего хозяина в связи с его предполагаемым отъездом из Англии. И вот теперь

я ожидала его. Я жаждала снять с себя бремя мучившей меня загадки и получить

ключ к ней. Но подожди и ты, читатель, пока он не вернется. И когда я открою

ему мою тайну, ты также узнаешь ее.

Я отправилась в фруктовый сад, ища там защиты от резкого ветра, который

весь день дул с юга, хотя и не принес с собой ни капли дождя. Вместо того

чтобы стихнуть к вечеру, он, казалось, шумел и выл еще громче. Деревья

непрерывно клонились в одну сторону, они лишь изредка затихали. Ветер мчал

облака по всему небу, громоздя их друг на друга; в течение всего этого

июльского дня сквозь их пелену ни разу не блеснуло голубое небо.

С неизъяснимым наслаждением бежала я навстречу ветру, как бы отдавая

свою тревогу этим безмерным воздушным потокам, проносившимся с воем над

землей. Спустившись по лавровой аллее, я увидела останки каштана. Он стоял

весь черный и обуглившийся; расколовшийся ствол зиял расщепом. Дерево не

развалилось, основание ствола и крепкие корни удерживали его, хотя общая

жизнь была нарушена и движение соков прекратилось. Сучья по обеим сторонам

уже омертвели, и буря следующей зимы повалит, наверное, одну, а то и обе

половины на землю. Но сейчас каштан все еще казался единым деревом, -

развалиной, но целостной развалиной.

"Вы правы, держась друг за дружку, - сказала я, словно эти гигантские

обломки были живыми существами и могли слышать меня. - Я думаю, что, хотя вы

опалены и обуглены, какое-то чувство жизни в вас еще осталось, оно притекает

к вам из ваших крепко переплетенных друг с другом честных и верных корней. У

вас никогда больше не будет зеленых листьев, и птицы не станут вить гнезда и

идиллически распевать свои песни на ваших ветвях. Время радости и любви

миновало для вас, но вы не одиноки; у каждого есть товарищ, сочувствующий

ему в его угасании. Я подняла голову, и в это мгновение луна показалась

между ветвями дерева. Ее туманный диск был багрово-красен; казалось, она

бросила мне печальный, растерянный взгляд и снова спряталась в густой пелене

облаков. В Торнфильде на миг стало тихо, но вдали над лесами и водами ветер

проносился с диким, печальным воем; в нем была такая скорбь, что я не

выдержала и убежала прочь.

Возвращаясь обратно садом, я то здесь, то там поднимала упавшие яблоки,

которые валялись повсюду между корней и в траве; отделив созревшие от

незрелых, я отнесла их в кладовую. После этого я отправилась в библиотеку,

чтобы проверить, горит ли огонь в камине, ибо знала, что в такой угрюмый

вечер, как сегодня, мистеру Рочестеру будет приятно согреться у жаркого

камелька, когда он вернется; да, в камине был огонь, и он разгорался все

ярче. Я придвинула кресло поближе к огню, подкатила столик, опустила

занавеси и приказала внести свечи, чтобы зажечь их, как только мой хозяин

приедет. Закончив все приготовления, я почувствовала еще большее

беспокойство; мне не сиделось на месте, что-то гнало меня вон из дома.

Небольшие кабинетные часы в библиотеке и старые часы в холле пробили десять

раз.

"Как поздно! - сказала я себе. - Побегу к воротам; временами все же

показывается луна, и дорогу видно далеко. Может быть, он подъезжает, и если

я побегу ему навстречу, то буду избавлена от нескольких лишних минут

ожидания".

Ветер выл в вершинах деревьев, стоявших возле ворот. Но дорога,

насколько хватало глаз - справа и слева, - была тиха и пустынна; если бы не

набегающие тени облаков, оживлявшие ее в те минуты, когда из-за туч

выглядывала луна, дорога казалась бы длинной белой лентой, не оживленной

никаким движением.

Невольные слезы выступили у меня на глазах - слезы разочарования и

досады. Мне стало стыдно, и я отерла их. Я все еще медлила. Теперь луна

совсем скрылась в свои облачные покои и плотно задернула занавес туч. Ночь

становилась все темнее, ветер быстро нагонял тучи.

- Скорей бы он приехал! Скорей бы он приехал! - восклицала я,

охваченная какими-то мрачными предчувствиями. Я ждала его еще до чая, а

теперь уже стемнело. Что могло задержать его? Уж не случилось ли

чего-нибудь? Я снова вспомнила событие прошлой ночи, и мне представилось,

что это было предвестием какого-то надвигающегося несчастья. Слишком уж

высоко я занеслась в своих надеждах, видимо, им не суждено сбыться. За

последнее время я была так счастлива! Может быть, моя звезда уже прошла

через свой зенит и теперь начинает закатываться? "Нет, я все-таки не могу

вернуться в дом, - решила я. - Не могу сидеть у камина, когда он где-то там

скитается в непогоду. Лучше утомить тело, чем так надрывать сердце. Пойду

ему навстречу".

И я пустилась в путь, но ушла не далеко: не успела я пройти и четверть

мили, как услышала конский топот. Какой-то всадник приближался быстрым

галопом, рядом с лошадью бежала собака. Исчезните, злые предчувствия! Это

был мистер Рочестер. Он ехал верхом на Мезруре, а за ним следовал Пилот.

Увидев меня, ибо луна показалась на голубом небесном поле и теперь плыла,

окруженная слабым сиянием, он снял шляпу и помахал ею над головой. Я

бросилась к нему бегом.

- Вот видишь, - воскликнул он, протягивая мне руку и наклоняясь с

седла, - ты не можешь и минуты прожить без меня! Стань на кончик моего

сапога, дай мне обе руки. Ну, влезай!

Я послушалась. Радость придала мне ловкости, и я вскочила в седло перед

ним. Он встретил меня нежным поцелуем и не скрывал своего торжества,

которого я постаралась не заметить. Но вдруг он забеспокоился и спросил:

- А может быть, что-нибудь случилось, Дженет, что ты выбежала мне

навстречу в такой поздний час? Что произошло?

- Ничего. Мне казалось, вы никогда не приедете. Я не в силах была ждать

вас дома, когда за окном дождь и ветер.

- Дождь и ветер - это верно. И посмотри-ка, ты уже вымокла, как

русалка; накинь мой плащ. У тебя словно лихорадка, Джен. И щеки и руки

горячие. Нет, правда, что случилось?

- Теперь ничего. Я уже не чувствую ни страха, ни огорчения.

- Значит, ты чувствовала и то и другое?

- Пожалуй. Но я расскажу вам после, сэр, и, мне кажется, вы только

посмеетесь над моей тревогой.

- Я посмеюсь над тобой от души, только когда пройдет завтрашний день.

До тех пор я не осмелюсь: моя судьба обманщица, я ей не верю. Но неужели это

ты, девушка, ускользающая, как угорь, и колкая, как шиповник? Я не мог тебя

пальцем коснуться весь этот месяц, чтобы не уколоться, а теперь мне кажется,

что в моих объятиях кроткая овечка. Ты вышла в поле, чтобы встретить своего

пастыря, Джен?

- Я стосковалась по вас, но только не гордитесь. Вот мы уже и в

Торнфильде. Пустите меня, я слезу.

Он спустил меня возле крыльца. Джон взял лошадь, а мистер Рочестер

последовал за мною в холл и сказал, чтобы я поскорее переоделась и затем

пришла к нему в библиотеку. И когда я уже направилась к лестнице, он еще раз

остановил меня и приказал не задерживаться долго. Я не стала мешкать. Через

пять минут я уже снова была с ним. Он ужинал.

- Возьми стул и составь мне компанию, Джен. Дай бог, чтобы это был наш

последний ужин в Торнфильде - на долгие, долгие месяцы.

Я села возле него, но сказала, что не могу есть.

- Из-за того, что тебе предстоит путешествие, Джен? Это мысль о поездке

в Лондон тебя лишает аппетита?

- Сегодня вечером, сэр, мое будущее кажется мне туманным. Бог знает,

какие мысли приходят мне в голову, и все в жизни представляется сном.

- Кроме меня; я, кажется, достаточно реален, - коснись меня.

- Вы, сэр, главный призрак и есть. Вы только сон. Он, смеясь, вытянул

руку.

- Разве это похоже на сон? - сказал он, поднеся ее к моим глазам. Рука

у него была сильная и мускулистая, с длинными пальцами.

- Да, хоть я и прикасаюсь к ней, но это сон, - сказала я, отводя его

руку. - Сэр, вы отужинали?

- Да, Джен.

Я позвонила и приказала убрать со стола. Когда мы опять остались одни,

я помешала угли в камине и села на скамеечку у ног мистера Рочестера.

- Скоро полночь, - сказала я.

- Да. Но ты помнишь, Джен? Ты обещала просидеть со мной всю ночь

накануне моей свадьбы.

- Помню. И я исполню свое обещание, просижу с вами по крайней мере час

или два. Мне спать совершенно не хочется.

- У тебя все готово?

- Все, сэр.

- У меня тоже, - отозвался он. - Я все устроил, и завтра, через полчаса

после венчания, мы покинем Торнфильд.

- Очень хорошо, сэр.

- С какой странной улыбкой ты произнесла это: "Очень хорошо, сэр", и

отчего у тебя на щеках горят два ярких пятна, отчего так странно блестят

твои глаза? Ты больна?

- По-моему, нет.

- По-твоему! Так в чем же дело? Скажи мне, что с тобой?

- Не могу, сэр. У меня нет слов сказать вам, что я испытываю. Мне

хотелось бы, чтобы этот час длился вечно. Кто знает, что готовит нам

завтрашний день!

- Это ипохондрия. Ты просто переутомилась или переволновалась.

- А вы, сэр, счастливы и спокойны?

- Спокоен? - нет. Счастлив? - да, до самой глубины моего сердца.

Я подняла глаза, чтобы увидеть подтверждение этих слов на его лице. Оно

выражало глубокое волнение.

- Доверься мне, Джен, - сказал он, - сними с души то бремя, которое

тебя гнетет, передай его мне. Чего ты боишься? Что я окажусь плохим мужем?

- Я меньше всего об этом думаю.

- Может быть, тебя тревожит новая сфера, в которую ты вступаешь, новая

жизнь, которой ты начнешь жить?

- Нет.

- Ты мучишь меня, Джен. Твой взгляд и тон, их печаль и решимость

тревожат меня. Я прошу дать мне объяснение.

- Тогда, сэр, слушайте. Вы ведь не были дома прошлой ночью?

- Не был. Верно. Ах, помню... Ты намекнула мне давеча на какое-то

событие, которое произошло в мое отсутствие, - вероятно, какие-нибудь

пустяки. Однако оно растревожило тебя. Скажи, что это? Может быть, миссис

Фэйрфакс обмолвилась каким-нибудь неудачным замечанием или ты услышала

болтовню слуг и твоя гордость и самолюбие были задеты?

- Нет, сэр. - Пробило двенадцать. Я подождала, пока умолкнет

серебристый звон настольных часов и хриплый, дрожащий голос больших часов в

холле, и затем продолжала: - Весь день вчера я была очень занята и очень

счастлива среди всех этих хлопот, ибо меня, вопреки вашим предположениям, не

мучат никакие страхи относительно новой сферы и всего прочего. Наоборот,

надежда жить с вами бесконечно радует меня, так как я люблю вас. Нет, сэр,

не ласкайте меня сейчас, - дайте досказать.

Еще вчера я верила в милость провидения и в то, что события сложатся к

вашему и моему благу. День был очень ясный, если помните, и такой спокойный,

что я ничуть не тревожилась за вас. После чая я расхаживала по террасе,

думая о вас. И вы представлялись мне так живо, что я почти не чувствовала

вашего отсутствия. Я думала о жизни, которая лежит передо мной, о вашей

жизни, сэр, настолько более широкой и разнообразной, чем моя, насколько море

шире вливающегося в него ручья. Я не согласна с моралистами, называющими наш

мир унылой пустыней. Для меня он цветет, как роза. На закате вдруг

похолодало, и появились тучи. Я вошла в дом. Софи позвала меня наверх, чтобы

показать мне мое венчальное платье, которое только что принесли; а под ним в

картонке я нашла и ваш подарок - вуаль, которую вы, в вашей княжеской

расточительности, выписали для меня из Лондона, - решив, видимо, что если я

не хочу надеть на себя драгоценности, то вы все же заставите меня принять

нечто не менее ценное. Я улыбалась, развертывая ее, рисуя себе, как я буду

подтрунивать над вашими аристократическими вкусами и вашими усилиями

вырядить свою плебейскую невесту, как дочку пэра. Я представляла себе, как

покажу вам кусок кружева, который сама приготовила себе, и спрошу: не

достаточно ли оно хорошо для женщины, которая не может принести мужу ни

богатства, ни красоты, ни связей? Я отчетливо видела выражение вашего лица и

слышала ваши негодующие республиканские возгласы, а также надменные слова о

том, что при таком богатстве и положении вам нет никакой необходимости

жениться на деньгах или на титуле.

- Как хорошо ты изучила меня, колдунья! - прервал меня мистер Рочестер.

- Но чем же испугала тебя вуаль, уж не обнаружила ли ты в ней яд или кинжал?

Отчего у тебя такое мрачное лицо?

- Нет, нет, сэр. Помимо изящества и богатства выделки, я не обнаружила

в ней ничего, кроме гордости Фэйрфакса Рочестера, и она меня нисколько не

испугала, ибо я привыкла к лицезрению этого демона. Однако становилось все

темнее, и ветер усиливался. Он вчера не так завывал, как сегодня, а скулил

тонко и жалобно, навевая тоску. Мне хотелось, чтобы вы были дома. Я вошла в

эту комнату и, увидев ваше пустое кресло и холодный камин, почувствовала

озноб. Когда я, наконец, легла, то никак не могла заснуть. Меня мучило

какое-то тревожное волнение. В шуме все усиливающегося ветра мне чудились

какие-то заглушенные стенания. Сначала я не могла понять, в доме это или за

окном, но унылый звук все повторялся. Наконец я решила, что где-нибудь возле

дома лает собака. И я была рада, когда звуки прекратились. Потом я забылась,

но мне и в сновидении продолжала рисоваться темная, бурная ночь, меня

преследовало желание быть с вами, и я испытывала печальное и странное

ощущение какой-то преграды, вставшей между нами. В первые часы ночи мне

снилось, что я иду по извилистой и неведомой дороге; меня окружал полный

мрак, лил дождь. Я несла на руках ребенка - крошечное, слабое создание; оно

дрожало в моих холодных объятиях и жалобно хныкало над моим ухом. Мне

казалось, что вы идете по той же дороге, но только впереди; я напрягала все

силы, чтобы догнать вас, и старалась произнести ваше имя и окликнуть вас,

чтобы вы остановились. Но мои движения были скованы, и я не могла произнести

ни звука. А вы уходили все дальше и дальше.

- И эти сны все еще угнетают тебя, Джен, теперь, когда я подле тебя? Ты

просто нервная девочка; забудь эти призрачные угрозы и думай только о

действительном счастье. Ты говоришь, что любишь меня, Дженет. Да, этого я не

забуду, и ты не можешь отрицать своих слов. Они были произнесены твоими

устами, я слышал их мягкое и чистое звучание; слишком торжественная,

пожалуй, но сладостная музыка: "Надежда жить с вами, Эдвард, бесконечно

радует меня оттого, что я люблю вас". Ты любишь меня, Джен? - повторил он.

- Я люблю вас, сэр, всей силой моего сердца.

- Как странно, - сказал он после короткой паузы. - Эти слова почему-то

отозвались в моем сердце болью. Отчего? Может быть, оттого, что ты

произнесла их с особой, почти религиозной силой и что твой взгляд,

обращенный ко мне сейчас, полон бесконечной веры, правды и преданности? Мне

кажется, рядом со мной не человек, а дух. Стань лукавым бесенком, Джен, ты

очень хорошо умеешь делать злые глаза. Улыбнись одной из своих робких и

дерзких улыбок, скажи мне, что ненавидишь меня, дразни меня, оскорбляй, но

не огорчай меня так. Я предпочитаю гнев, чем такую печаль.

- Я буду дразнить вас и оскорблять сколько вашей душе угодно, когда

кончу мой рассказ. Но выслушайте меня до конца.

- Я думал, Джен, ты уже все рассказала. Я думал, что нашел причину

твоей грусти в этом сне. Я покачала головой.

- Как? Еще что-то? Но я не верю, чтобы это было серьезно. Я заранее

выражаю недоверие. Продолжай.

Беспокойное выражение его лица и нервная жестикуляция удивили меня,

однако я продолжала:

- Мне приснился еще один сон: будто Торнфильд превратился в угрюмые

развалины, в обитель сов и летучих мышей. От величественного фасада ничего

не осталось, кроме полуразрушенной стены, очень высокой, но готовой вот-вот

упасть. И мне снилось, что я иду в лунную ночь среди этих поросших травой

развалин. Я то спотыкаюсь о мраморный обломок камина, то об упавший кусок

лепного карниза. Кутаясь в шаль, я продолжаю нести неведомого мне ребенка. Я

не могу его нигде положить, как ни устали мои руки, - несмотря на его

тяжесть, я должна нести его. Вдруг с дороги ко мне донесся топот лошади, я

была уверена, что это вы. Вы отправлялись на много лет в далекую страну. Я

стала карабкаться по шаткой стене с отчаянной, пагубной поспешностью, мечтая

последний раз взглянуть на вас сверху. Камни покатились из-под моих ног,

ветки остролиста, за которые я хваталась, выскальзывали у меня из рук,

ребенок, в ужасе охвативший мою шею, душил меня. Но все же я вскарабкалась

на стену. И я увидела вас - далекую точку на белой дороге; вы все более и

более удалялись. Ветер был такой сильный, что я не могла стоять. Я присела

на край стены и стала укачивать на руках плачущего ребенка. Вы скрылись за

изгибом дороги. Я наклонилась вперед, чтобы проводить вас взглядом. Стена

начала осыпаться, я покачнулась. Ребенок скатился с моих колен, я потеряла

равновесие, упала и - проснулась.

- Но теперь, Джен, это все?

- Это только присказка, сэр, а сейчас последует сказка. Когда я

проснулась, какой-то свет ослепил меня. Я решила, что уже наступил день, но

ошиблась. Это был только свет свечи. Я подумала, что, вероятно, вошла Софи.

На туалетном столике стояла свеча, а дверца гардероба, в который я с вечера

повесила свое венчальное платье и вуаль, была открыта. До меня донесся

какой-то шорох. Я окликнула: "Софи, что вы там делаете?" Никто не ответил,

но от шкафа отошла какая-то фигура, она взяла свечу, подняла ее и осветила

ею мой наряд, висевший на вешалке. "Софи! Софи!" - закричала я опять. Но

вошедшая безмолвствовала. Я приподнялась на постели и наклонилась вперед.

Сначала я удивилась, затем растерялась. И вдруг кровь застыла у меня в

жилах. Мистер Рочестер, это была не Софи, не Ли, не миссис Фэйрфакс; это

была даже - я в этом убедилась и убеждена до сих пор - это была даже не та

странная женщина, Грэйс Пул!

- И все-таки это была одна из них, - прервал меня мой хозяин.

- Нет, сэр, я серьезно уверяю вас, что это не так. Существо, стоявшее

передо мной, никогда до того не появлялось в Торнфильдхолле, и рост его и

очертания были мне совершенно незнакомы.

- Опиши его, Джен.

- Это была, видимо, женщина, сэр, высокая и рослая, с густыми черными

волосами, спускавшимися вдоль спины. Я не знаю, какое на ней было платье, я

видела, что оно прямое и белое, но была ли то рубашка, саван или простыня,

не могу сказать.

- А ты разглядела ее лицо?

- Сначала нет, но вот она сняла с вешалки мою вуаль, долго смотрела на

нее, затем набросила себе на голову и обернулась к зеркалу. В эту минуту я

совершенно отчетливо увидела в нем отражение ее лица.

- И какое же у нее было лицо?

- Ужасным и зловещим показалось оно мне, сэр. Я никогда не видела

такого лица. Оно было какое-то страшное, какое-то дикое. Я хотела бы

навсегда забыть, как она вращала воспаленными глазами и какими странно

одутловатыми, сине-багровыми были ее щеки.

- Призраки обыкновенно бледны, Джен.

- Это лицо, сэр, было багрово. Губы распухли и почернели, лоб был

нахмурен, брови высоко приподняты над налитыми кровью глазами. Сказать, что

это лицо напоминало мне?

- Скажи.

- Вампира из немецких сказок.

- А! И что же она сделала?

- Она сорвала, сэр, мою вуаль со своей головы, разорвала ее пополам,

бросила на пол и принялась топтать ногами.

- Потом что?

- Потом отдернула занавеску и посмотрела в окно. Может быть, она

увидела, что близится рассвет, но только, взяв свечу, женщина направилась к

двери. Возле моей кровати она остановилась. Свирепые глаза яростно

уставились на меня. Она поднесла свечу к самому моему лицу и погасила ее. Я

лишь увидела эту страшную фигуру, склоненную надо мной, - и потеряла

сознание. Только второй раз, второй раз в жизни я потеряла сознание от

ужаса.

- Кто был подле тебя, когда ты очнулась?

- Никого, сэр, но на дворе уже стоял день. Я встала, облила голову и

лицо холодной водой, выпила воды; почувствовала, что хотя я и ослабела, но

не больна, и решила, что никто, кроме вас, не узнает об этом видении. А

теперь, сэр, скажите мне, кто и что эта женщина?

- Прежде всего - создание твоего возбужденного мозга. Это бесспорно. Я

должен быть осторожен с тобой, мое сокровище. Твои нервы не созданы для

грубых потрясений.

- Уверяю вас, rap, что нервы мои тут ни при чем. Существо это было

вполне реальное. Все это совершилось в моей комнате.

- А твои предшествующие сны - тоже реальность? Разве Торнфильд

превратился в развалины? Разве я отделен от тебя непреодолимым препятствием?

Разве я покинул тебя без единой слезы, без слова, без поцелуя?

- Пока еще нет.

- А разве я собираюсь это сделать? Уже начался день, который свяжет нас

навеки, и когда мы будем вместе, эти воображаемые ужасы исчезнут. Я за это

ручаюсь.

- Воображаемые ужасы, сэр? Как я хотела бы, чтобы это было так. И хочу

теперь больше, чем когда-либо, раз даже вы не можете объяснить тайну этой

страшной гостьи.

- А раз даже я не могу, Джен, значит, этого не было.

- Но, сэр, когда я сказала себе то же самое, проснувшись на другое

утро, и когда обвела взглядом комнату, чтобы ободрить себя и успокоить при

ярком дневном свете видом знакомых мне предметов, то на ковре, как полное

опровержение моих гипотез, я обнаружила разорванную пополам вуаль.

Я почувствовала, как мистер Рочестер вздрогнул и затрепетал. Он

порывисто обнял меня.

- Слава богу! - воскликнул он. - Если какое-то злое существо было подле

тебя в прошлую ночь, то пострадала только вуаль. Подумать только, что могло

случиться!

Задыхаясь, он так прижал меня к себе, что я едва могла перевести дух.

Спустя несколько мгновений он продолжал уже бодрым тоном:

- А теперь, Дженет, я тебе все объясню. Это был полусон,

полуреальность. В твою комнату бесспорно зашла какая-то женщина. И этой

женщиной могла быть только Грэйс Пул. Ты с полным правом назвала ее странным

существом. Вспомни, что она сделала со мной, что сделала с Мэзоном. На грани

сна и бодрствования видела ее ты, но так как ты была в лихорадке, почти в

бреду, - она показалась тебе фантастическим существом: длинные растрепанные

волосы, припухшее и почерневшее лицо, огромный рост - все это плод твоего

воображения. Это результат кошмара. Вуаль была разорвана на самом деле, и

это на нее очень похоже. Ты, конечно, спросишь, зачем я держу эту женщину в

доме? Когда мы будем уже не первый день женаты, я скажу тебе, но не теперь.

Ты удовлетворена, Джен? Ты принимаешь такое объяснение тайны?

Я задумалась. Это объяснение казалось единственно возможным. Правда, я

не была удовлетворена им, но, чтобы доставить мистеру Рочестеру

удовольствие, сделала вид, что вполне согласна с ним. Разговор, однако,

принес мне облегчение, и я ответила моему хозяину веселой улыбкой. Был уже

четвертый час ночи, и нам надо было расстаться.

- Софи, кажется, спит с Аделью в детской? - спросил он, когда я зажгла

свечу.

- Да, сэр.

- В кроватке Адели найдется достаточно места и для тебя. Проведи

сегодня ночь с ней, Джен. Неудивительно, что все это так подействовало на

тебя, и я предпочел бы, чтобы ты спала не одна. Обещай мне ночевать в

детской.

- Я лягу там с удовольствием, сэр.

- И хорошенько запри дверь изнутри. Когда поднимешься наверх, разбуди

Софи, под предлогом, будто хочешь напомнить ей, чтобы она подняла тебя

завтра вовремя. Ты должна одеться и позавтракать до восьми. А теперь отгони

все мрачные мысли, Дженет. Разве ты не слышишь, что ветер стих и только

шепчет в листьях, а дождь уже не стучит в оконные стекла? Посмотри (он

приподнял занавеску), какая чудесная ночь!

И он был прав. Половина неба была чиста и безбурна. Ветер переменился и

теперь гнал облака на восток, и они тянулись длинными серебристыми рядами;

мирно светила луна.

- Ну, - сказал мистер Рочестер, вопросительно заглядывая мне в лицо, -

как теперь чувствует себя моя Дженет?

- Ночь ясна, сэр, и я тоже.

- И сегодня ночью тебе не приснится ни разлука, ни печаль, а только

счастливая любовь и блаженный союз.

Его пророчество исполнилось лишь наполовину. Я не видела в эту ночь

печальных снов, но мне не снилась и радость, ибо я не спала вовсе. Я держала

маленькую Адель в своих объятиях, сторожа ее детский сон, такой спокойный,

такой бесстрастный, такой невинный, и ждала приближения утра; все мое

существо бодрствовало. И как только встало солнце, встала и я. Я помню, как

Адель прижалась ко мне, когда я уходила от нее, помню, что поцеловала ее и

сняла ее ручки с моей шеи. Я заплакала от странного волнения и ушла, чтобы

мои рыдания не нарушили ее тихий покой. Она казалась мне символом моей

прошедшей жизни, а тот, кого я теперь готовилась встретить, был прообразом

моего неведомого будущего, которое и привлекало - и страшило меня.