Вэтот день нечего было и думать о прогулке

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Классиди Марина Ивановна моу гимназия №4 г. Новороссийск урок, 74.91kb.
• Выполните одно из двух предложенных ниже заданий, 52.5kb.
• Iподписал Высочайший Манифест об учреждении Министерства финансов России. Вэтот день, 109.43kb.
• Stanislaw Lem. Astronauci (1951), 4507.08kb.
• Два жадных медвежонка, 52.99kb.
• Сказка о золотых правилах безопасности в Интернет, 23.26kb.
• В прекрасный майский день мы отмечаем День Победы Советского Союза над фашистской Германией., 51.04kb.
• Думать или не думать? Вы встретите здесь и эти вопросы, 94.23kb.
• Международный день детей, 734.04kb.
• Дневники участников Российско-Мексиканской экспедиции в штат Веракруз Мексики (24 октября, 268.08kb.

Глава ХXII


Мистер Рочестер отпустил меня всего на неделю. Однако прошел целый

месяц, прежде чем мне удалось выехать из Гейтсхэда. Я хотела его покинуть

немедленно после похорон, но Джорджиана попросила меня остаться до ее

отъезда в Лондон, куда она, наконец, была приглашена своим дядей, мистером

Гибсоном, приехавшим на похороны сестры и занявшимся семейными делами.

Джорджиана заявила, что ни за что не останется одна с Элизой: от нее она не

видит ни сочувствия в своем горе, ни защиты в своих страхах, ни помощи в

своих приготовлениях; поэтому я вняла ее малодушным просьбам и эгоистическим

жалобам и сделала для нее все, что было в моих силах, обшила ее и уложила ее

туалеты. Однако, пока я работала, Джорджиана бездельничала; и я говорила

себе: "Если бы нам было суждено навсегда остаться вместе, кузина, все бы

пошло по-другому. Я не стала бы мириться с ролью кроткой самаритянки. Я

назначила бы тебе твою долю работы и заставила бы выполнять ее, или дело

осталось бы незаконченным. Кроме того, тебе пришлось бы оставлять про себя

хотя бы часть твоих скучных, притворных жалоб. Только оттого, что эта наша

встреча мимолетна и произошла при столь мрачных обстоятельствах, соглашаюсь

я терпеливо и спокойно исполнять твои прихоти".

Наконец Джорджиана уехала; но теперь Элиза стала настойчиво просить,

чтобы я погостила еще неделю. Она утверждала, что ее планы требуют всего ее

времени и внимания; она намеревалась уехать куда-нибудь в далекие края и

поэтому проводила весь день в своей комнате, заперев дверь на задвижку, и

там укладывала чемоданы, разбирала вещи в комодах, жгла бумаги и ни с кем не

виделась. Она просила меня вести хозяйство, принимать посетителей и отвечать

на соболезнующие письма.

Наконец, однажды утром, она сказала мне, что я свободна.

- И я очень обязана вам, - добавила она, - за ваши ценнейшие услуги и

тактичное поведение! Какая разница - жить с таким человеком, как вы, или с

Джорджианой: вы делаете свое дело и ни на ком не виснете. Завтра, -

продолжала она, - я покидаю Англию. Я решила поселиться под Лиллем - это

нечто вроде монастыря; там я могу жить тихо и спокойно. Я решила посвятить

свое время изучению догматов католической церкви, а также ознакомлению с ее

обрядами; если эта религия, как я надеюсь, удовлетворит мои стремления к

достойной и упорядоченной жизни, я приму учение римской церкви и, вероятно,

уйду в монастырь.

Я не выразила удивления по поводу ее планов и не пыталась отговорить

ее. "Это как раз по тебе, - подумала я, - ну что ж, скатертью дорога".

Когда мы расставались, она сказала:

- Прощайте, кузина Джен Эйр. Желаю вам всего хорошего. Вы все-таки не

лишены здравого смысла. Я ответила:

- И вы тоже, кузина Элиза. И все-таки через год-два вы будете заживо

погребены в каком-нибудь французском монастыре. Однако это не мое дело. И

если вам это нравится, так и поступайте.

- Вы совершенно правы, - отозвалась Элиза.

На этих словах мы расстались, чтобы идти каждая своей дорогой.

Так как мне больше не представится случая говорить об обеих сестрах, то

упомяну здесь же, что Джорджиана сделала блестящую партию, выйдя замуж за

богатого, но очень потасканного джентльмена, Элиза же приняла постриг и в

настоящее время является настоятельницей монастыря, где она была послушницей

и которому пожертвовала все свое состояние.

Я не знала, что чувствуют люди, возвращаясь домой после долгого или

короткого отсутствия; я никогда не испытывала этого ощущения. Когда я была

еще ребенком, я знала, что значит возвращаться "домой" в Гейтсхэд после

длинной прогулки и ожидать, что сейчас тебя будут бранить за твой озябший

или угрюмый вид; и позднее - что значит возвращаться из церкви "домой" в

Ловуд, ощущая мучительную потребность в сытном обеде и отрадном тепле и

зная, что ни того, ни другого не будет. Ни одно из этих возвращений не могло

быть ни приятным, ни желанным; никакое чувство не влекло меня тогда, подобно

магниту, к какому-нибудь определенному месту, становясь все сильнее по мере

того, как я к нему приближалась. Каково же будет мое возвращение в

Торнфильд?

Путешествие мое было скучным, очень скучным. Я проехала пятьдесят миль

в первый день и ночевала в гостинице, на второй день - опять пятьдесят миль.

В течение первого дня я не переставала думать о миссис Рид и ее последних

минутах: я видела перед собой ее искаженное, бледное лицо, слышала странно

изменившийся голос, вновь представляла себе день похорон, гроб, заупокойную

службу, вереницу одетых в черное арендаторов и слуг, - родственников было

очень мало, - мрачные своды склепа, безмолвие церкви, торжественность

богослужения. Затем мои мысли перешли к Элизе и Джорджиане; я видела одну в

центре бального зала, другую в монашеской келье и размышляла об их

характерах и склонностях, делавших их столь несхожими между собой. Когда я

вечером приехала в большой город, эти мысли рассеялись; ночь дала им другое

направление. Я легла в постель, и воспоминания уступили место мыслям о том,

что ждет меня впереди.

Итак, я возвращаюсь в Торнфильд. Но сколько мне удастся там еще

прожить? Недолго, в этом я была уверена. Миссис Фэйрфакс писала мне, что за

время моего отсутствия гости разъехались; мистер Рочестер отбыл в Лондон три

недели назад, его ждали домой еще на прошлой неделе. Миссис Фэйрфакс

предполагала, что он уехал в связи с предстоящей свадьбой, так как говорил

что-то о приобретении нового экипажа; она добавляла, что мысль о его

женитьбе на мисс Ингрэм все еще кажется ей странной. Но, судя по тому, что

говорят все кругом, и по тому, что она сама наблюдает, надо полагать, что

событие это скоро свершится. "Странно было бы сомневаться в этом, - добавила

я мысленно. - Я нисколько не сомневаюсь".

Предо мной вставал вопрос: куда же я поеду? Всю ночь мне снилась мисс

Ингрэм, а под утро, в особенно ярком сновидении, я видела, как она запирает

передо мной ворота Торнфильда и указывает на незнакомую мне дорогу; а мистер

Рочестер стоит тут же, скрестив руки, и насмешливо улыбается, как будто

издеваясь и над ней и надо мной.

Я не написала миссис Фэйрфакс точно о дне своего возвращения, и за мной

не выслали в Милкот экипажа. Меня больше привлекала спокойная одинокая

прогулка. И вот, оставив чемодан на постоялом дворе, я в тихий июньский

вечер, около шести часов, вышла на дорогу, ведущую к Торнфильду; она

тянулась полями, и ею редко пользовались.

Летний вечер не был ни ярким, ни сверкающим. Он был мягкий и тихий. По

обеим сторонам дороги косцы сгребали сено. Небо, хотя и не безоблачное,

сулило ясную погоду; его голубизна, кое-где проступавшая сквозь легкий

облачный покров, казалась особенно светлой и спокойной. Закат алел теплым

сиянием, дождевые тучи не омрачали его. Казалось, среди мраморных облаков

горит огонь, зажженный на алтаре, и через эту завесу просвечивает золотистый

багрянец.

Чем меньше было расстояние, остававшееся до Торнфильда, тем радостней

становилось у меня на душе, так что я даже вдруг остановилась и спросила

себя: что означает эта радость? Ведь я же не домой возвращаюсь, не на

постоянное свое место, не туда, где близкие друзья скучают по мне и ждут

моего приезда. "Конечно, миссис Фэйрфакс встретит тебя своей спокойной,

приветливой улыбкой, - говорила я себе, - а маленькая Адель будет хлопать в

ладоши и прыгать вокруг; но ты прекрасно знаешь, что думаешь не о них, а о

ком-то другом, кто не думает о тебе".

Но разве юность не упорна и не безрассудна? И безрассудство твердило

мне, что мне радостно будет опять увидеть мистера Рочестера, независимо от

того, взглянет ли он на меня; и добавляло: "Спеши, спеши, будь с ним, пока

это тебе дано, ведь еще несколько дней или недель самое большее, и вы

расстанетесь навек". И, судорожно подавив в себе какое-то еще неведомое мне

отчаянье, какое-то новое тяжелое чувство, которого я не могла и не хотела в

себе допустить, я поспешила вперед.

В торнфильдских лугах тоже, наверное, сгребают сено, а может быть,

косцы уже кончили работу и возвращаются домой с граблями на плечах, - именно

сейчас, когда возвращаюсь и я. Впереди еще одно-два поля, затем только

перейти дорогу - и я окажусь перед воротами Торнфильда. Как пышно цветет

шиповник в этом году! Но мне некогда нарвать букет, надо торопиться домой. Я

миновала высокий куст шиповника, протянувший густолиственные цветущие ветви

над тропинкой. Вот уже передо мной знакомая изгородь - и вдруг я увидела

мистера Рочестера, который сидел с записной книжкой и карандашом в руках и

что-то писал.

Нет, это не привидение, и все-таки каждый нерв мой трепещет. На миг я

теряю власть над собой. Что это значит? Я не ожидала, что буду так дрожать

при встрече с ним, что голос откажется мне служить или что мной овладеет

такое волнение. Я сейчас же поверну обратно, я не допущу в себе такого

безумия. Есть и другая дорога к дому. Но если бы я знала даже двадцать

других дорог, было уже поздно: он увидел меня.

- Алло! - крикнул он и отложил книжку и карандаш. - Так вот вы наконец!

Подойдите сюда, пожалуйста!

Кажется, я подхожу, но как, и сама не знаю. Я едва сознаю свои движения

и забочусь только об одном - казаться спокойной, а главное - подчинить себе

выражение своего лица, которое, я чувствую, упорно не повинуется мне и

стремятся выразить то, что я твердо решила скрыть. Но у меня есть вуаль, и я

опускаю ее. Может быть, мне все-таки удастся сдержать себя и выйти с

достоинством из этого положения.

- Так это Джен Эйр? И вы идете пешком из Милкота? Ну, конечно, одна из

ваших проделок! Не послать за экипажем, который, громыхая колесами, привезет

вас, как обыкновенную смертную, - нет, вы предпочитаете незаметно пробраться

к себе домой вместе с сумерками, точно вы греза или тень. Где вы, черт вас

возьми, пропадали весь этот месяц?

- Я была у своей тети, сэр, она умерла.

- Ответ в стиле Джен Эйр. Святители и ангелы господни! Она прилетела из

другого мира, из дома, где побывала смерть, и возвещает мне это, встретив

меня наедине в сумерках. Если бы я смел, я прикоснулся бы к вам, чтобы

убедиться, материальное вы существо или тень, о легкокрылый эльф!.. Но

скорее я мог бы поймать блуждающий болотный огонь, чем вас. Изменница,

изменница! - добавил он, помолчав. - Целый месяц ее не было возле меня! И

она, конечно, совершенно забыла обо мне, клянусь!

Я знала, что для меня будет радостью снова свидеться с моим хозяином,

невзирая на мучительный страх, что он скоро перестанет быть моим хозяином, и

на уверенность, что я ничего для него не значу. Но у мистера Рочестера была

такая способность распространять вокруг себя радость (или так по крайней

мере мне казалось), что даже и те крохи, которые случайно перепадали мне,

бедной перелетной птице, казались мне пиршеством. Его последние слова были

для меня бальзамом. Из них как будто явствовало, что ему в какой-то мере

важно, забыла я его или нет. И он назвал Торнфильд моим домом. О, если бы он

был моим!

Мистер Рочестер не вставал со ступеньки, а мне не хотелось просить его,

чтобы он посторонился. Я осведомилась, был ли он в Лондоне.

- Да. Как вы узнали об этом, разве вы ясновидящая?

- Миссис Фэйрфакс написала мне в письме.

- Она сообщила вам, зачем я еду?

- О да, сэр. Об этом знают все.

- Вы должны посмотреть коляску, Джен, и сказать, подходит ли она для

миссис Рочестер. И будет ли моя невеста похожа на настоящую королеву, когда

откинется на пунцовые подушки. Мне хотелось бы, Джен, чтобы моя внешность

хоть немного соответствовала ее внешности. Скажите мне вы, фея, не можете ли

вы с помощью какого-нибудь волшебного зелья или чего-нибудь в этом роде

превратить меня в красивого мужчину?

- Никакое зелье тут не поможет, сэр.

А мысленно я добавила: "Единственное волшебство, которое подействует, -

это любящее сердце. А для него вы достаточно красивы. Или вернее - ваша

суровость пленительнее всякой красоты".

Мистер Рочестер иногда угадывал мои мысли с необъяснимой

проницательностью. И в данном случае он не обратил внимания на мои слова, но

улыбнулся мне своей особенной улыбкой, которой улыбался в очень редких

случаях. Казалось, она слишком хороша для обыденной жизни. В ней

чувствовалась доброта, согревшая меня сейчас подобно солнечному лучу.

- Проходите, Дженет, - сказал он, пропуская меня. - Идите домой, и

пусть ваши усталые ножки отдохнут у дружеского порога.

Мне оставалось только молча послушаться его. Не было никакой нужды в

дальнейших разговорах. Но какая-то неведомая сила удержала меня и заставила

обернуться. И я сказала, или что-то во мне сказало за меня и вопреки моему

желанию:

- Благодарю вас, мистер Рочестер, за вашу великую доброту. Я почему-то

рада этому возвращению к вам. Там, где вы, - мой дом, мой единственный дом.

И я зашагала прочь с такой быстротой, что он не мог бы меня догнать,

если бы даже и пытался.

Увидев меня, маленькая Адель пришла в восторг, а миссис Фэйрфакс

встретила меня со своей обычной приветливостью. Лиза улыбалась, и даже Софи

ласково сказала мне: "Bon soir!" [Добрый вечер! (фр.)]. Это было очень

приятно. Нет большего счастья, чем чувствовать, что люди любят тебя и

радуются твоему присутствию.

В этот вечер я решила не заглядывать в будущее, не слушать того голоса,

который напоминал мне о близости разлуки и о надвигающемся горе. Когда мы

напились чаю, миссис Фэйрфакс принялась за свое вязанье; я села около нее на

низенькой скамеечке, а Адель, став на колени, тесно прижалась ко мне.

Казалось, взаимная привязанность охватила нас золотым обручем мира. Я

вознесла безмолвную молитву о том, чтобы разлука не была такой скорой и не

развела нас в разные стороны. Но когда неожиданно вошел мистер Рочестер и,

взглянув на нас, залюбовался этой столь дружественной группой, когда он

сказал, что, вероятно, старушка теперь успокоилась, так как ее приемная

дочка возвратилась, и добавил, что Адель вероятно, est prete a croquer sa

petite maman Anglaise [готова скушать свою английскую маму (фр.)], у меня

вдруг возникла смутная надежда, что, может быть, и после своего брака он

оставит нас где-нибудь вместе под своим покровительством и не лишит нас

счастья иногда видеться с ним.

Первые две недели после моего возвращения прошли относительно спокойно.

Никто не вспоминал о близкой свадьбе хозяина, и я не видела никаких

приготовлений к этому событию. Почти каждый день я спрашивала миссис

Фэйрфакс, не слышала ли она чего-нибудь определенного, - и всегда ее ответ

был отрицательным. Однажды она сказала мне, что прямо спросила мистера

Рочестера, скоро ли он введет в дом молодую жену, - но он ответил только

какой-то шуткой и одним из своих странных взглядов, поэтому она совершенно

не знает, что и думать.

Одно обстоятельство особенно удивляло меня: всякие посещения

Ингрэм-парка, всякие поездки туда и сюда прекратились. Правда, до именья

Ингрэмов было двадцать миль и оно находилось на границе другого графства, но

что значит такое расстояние для пылкого влюбленного! Столь опытный и

неутомимый всадник, как мистер Рочестер, мог съездить туда за одно утро. И я

уже лелеяла надежду, для которой не было никаких оснований: может быть, дело

расстроилось? или слухи были неверны? а может быть, невеста разонравилась

жениху или жених невесте? Обычно, глядя на лицо своего хозяина, я видела на

нем следы печали или гнева. Никогда еще оно не было таким безоблачно ясным,

таким светлым и добрым, как в эти две недели. И если я временами, играя в

его присутствии с Аделью, вдруг становилась печальной, он даже заметно

веселел. Никогда он не вызывал меня к себе так часто, как в эти дни, никогда

не был ласковее со мной, и - увы! - никогда еще я так сильно не любила его!


Глава XXIII


Над Англией стояло сияющее лето. Наша омываемая морями страна еще не

видела, чтобы столько дней подряд небо оставалось таким ясным и солнце таким

лучезарным. Казалось, будто погожие деньки, словно стая чудесных перелетных

птиц, перекочевали к нам прямо из Италии и опустились отдохнуть на скалах

Альбиона. Сено все было убрано. После покоса поля вокруг Торнфильда казались

выстриженными. Дороги были белы и горячи, деревья стояли в пышном летнем

уборе, густолиственные леса и рощи красивой темной каймой окружали залитые

солнцем луга.

Как-то вечером Адель, весь день собиравшая землянику, легла спать чуть

не с курами. Я подождала, пока она заснет, затем вышла во двор и направилась

в сад.

Наступал самый сладостный час суток. "Угасло дня сверкающее пламя", и

роса свежими каплями пала на жаждущие поля и опаленные холмы. Закат был

безоблачным, и теперь на западе разливался торжественный багрянец. Он горел

пурпуром в одной точке, на вершине горы, а затем расстилался по небу,

охватывая всю западную его половину и становясь все мягче и мягче. На

востоке было свое очарование. Небо там было темно-синее, с

одним-единственным скромным украшением - восходила одинокая звезда; скоро

должна была появиться и луна, но она еще пряталась за горизонтом.

Я расхаживала некоторое время по террасе; но скоро из окна до меня

донесся хорошо знакомый мне тонкий аромат - аромат сигары; я увидела, что

дверь на террасу из библиотеки слегка приоткрыта. Может быть, оттуда за мной

наблюдали? Поэтому я отправилась в фруктовый сад. Это было самое уединенное

и восхитительное место во всем парке. Там росло множество деревьев и цветов;

с одной стороны сад был защищен высокой стеной, а с другой тянулась буковая

аллея, отделявшая его от лужайки. Повалившийся забор служил единственной

преградой между ним и тихими полями. К этому забору вела извилистая аллея,

обсаженная лаврами, и в конце ее, под высоким каштаном, стояла скамья. Здесь

можно было бродить в полном уединении. И так сладко пахло медвяной росой, и

такое царило безмолвие в этих все густевших сумерках, что мне казалось, я не

в силах буду уйти отсюда. Но когда я бродила среди цветов и плодовых

деревьев в верхней части сада, озаренного светом восходящей луны, что-то

вдруг заставило меня остановиться. Это было не звук, не чье-то появление, но

снова тот же предостерегающий аромат.

Вокруг меня, как ладан, благоухали шиповник и жасмин, но встревоживший

меня аромат исходил не от листьев и не от цветов. Это был - я сразу узнала

его - запах сигары мистера Рочестера. Я оглянулась вокруг и прислушалась. Я

видела ветви деревьев, обремененные наливающимися плодами, слышала соловья,

заливавшегося в роще за полмили отсюда. Но никого не было видно, никто не

шел по дорожке. Однако аромат все усиливался. Зная, что надо бежать, я

бросилась к калитке, которая вела на участок с молодыми насаждениями, - и

увидела входящего мистера Рочестера. Я нырнула в хвойную заросль. Он,

наверно, пришел не надолго, и если не шуметь, он не заметит меня.

Но нет: вечерний час, видимо, так же привлекает его, как и меня. И ему

также нравится этот старый сад. Он медленно идет по дорожке, то приподнимая

ветку крыжовника с крупными, как слива, ягодами, то срывая ягодку со

шпалерной вишни, то останавливаясь над цветущим кустом, чтобы вдохнуть

аромат лепестков или полюбоваться каплями росы на них. Мимо пролетает

большая ночная бабочка, она садится на травинку возле ноги мистера

Рочестера. Он видит ее и наклоняется, чтобы рассмотреть.

Теперь он стоит спиной ко мне и занят бабочкой; если пройти неслышно,

мне, может быть, удастся ускользнуть, решила я.

Я сделала несколько шагов по газону, чтобы шорох гравия не выдал меня.

Мистер Рочестер стоял среди клумб, на расстоянии одного-двух футов от того

места, где мне нужно было пройти. Бабочка, видимо, целиком завладела его

вниманием. "Я пройду благополучно", - подумала я, но когда переступила через

его длинную тень, которую отбрасывала на дорожку взошедшая луна, еще не

успевшая подняться высоко, он сказал спокойно и не оборачиваясь:

- Джен, подите сюда и посмотрите на это создание.

Я двигалась совершенно беззвучно, он стоял ко мне спиной, неужели его

тень почувствовала меня? Я вздрогнула и подошла к нему.

- Посмотрите на ее крылья, - сказал он. - Такие бабочки есть в

Вест-Индии. Не часто увидишь в Англии такую большую и яркую ночную бабочку.

Ну вот, она и упорхнула.

Бабочка улетела. Я тоже сделала несколько робких шагов, но мистер

Рочестер последовал за мной, и когда мы дошли до калитки, он сказал:

- Вернитесь. В такую чудесную ночь стыдно сидеть дома. Можно ли хотеть

спать, когда солнечный закат встречается с восходом луны?

Обычно я довольно находчива, но бывают мгновения, когда я совершенно

теряюсь. И, как нарочно, это случается со мной в самые критические минуты,

когда уместное слово или благовидный предлог могли бы выручить меня из

трудного положения. Я не хотела гулять в столь поздний час вдвоем с мистером

Рочестером по темному саду. Но, испытывая крайнее замешательство, я все-таки

нерешительно следовала за ним, тщетно стараясь выдумать какой-нибудь

предлог, чтобы уйти. Однако он был так спокоен и сдержан, что мне вдруг

стало стыдно за мое смятение. Если во всем этом было что-то дурное, оно,

видимо, заключалось только во мне самой. Сам же он ни о чем не подозревал и

был совершенно спокоен.

- Джен, - заговорил он, когда мы вошли в обсаженную лаврами аллею и

медленно направились к обвалившемуся забору и каштану, - хорошо летом в

Торнфильде, правда?

- Да, сэр.

- Вы, наверное, все-таки успели привыкнуть к этому дому? Особенно вы,

кто так чувствует красоту природы и так умеет привязываться.

- Да, я привязалась к нему.

- И кроме того, не знаю каким образом, но вы привыкли к этому

легкомысленному существу, к маленькой Адели. И даже к простодушной миссис

Фэйрфакс.

- Да сэр; по-разному, но я полюбила их обеих.

- И вам не хотелось бы расстаться с ними?

- Да.

- Жаль, - сказал он, вздохнув, и замолчал. - Так всегда бывает в жизни,

- продолжал он после паузы. - Не успеешь привязаться к какому-нибудь

приятному, спокойному месту, и уже какой-то голос заставляет тебя встать и

удалиться из него, так как час отдыха миновал.

- Мне пора удалиться, сэр? - спросила я. - Мне надо покинуть Торнфильд?

- Вероятно, надо, Джен. Мне очень жаль, Джен... но, видимо, вам

придется уехать.

Это был удар. Но я не дала ему сразить меня.

- Что ж, сэр, я буду готова, как только вы отдадите приказ уезжать.

- Приказ уже отдан. Я даю вам его сегодня вечером.

- Значит, вы все-таки женитесь, сэр?

- Без-услов-но. Вот имен-но. Со свойственной вам проницательностью вы

попали в самую точку.

- И скоро, сэр?

- Очень скоро, моя... то есть мисс Эйр. Вы помните, Джен, наш разговор

в первый раз, когда я или слухи оповестили вас о том, что я намерен надеть

на свою шею холостяка священное ярмо и перейти в блаженное состояние

супружества, то есть прижать к моей груди мисс Ингрэм? (Правда, чтобы

обхватить ее, нужны длинные руки; но это не беда: чем объемистее такой

прекрасный предмет, как моя красавица Бланш, тем лучше.)

Ну, так вот. Я говорю... Слушайте меня, Джен! Ведь вы же не для того

отвернулись, чтобы найти еще одну ночную бабочку?.. Так вот, я хочу

напомнить вам, что именно вы первая сказали, с той чуткостью, которую я так

уважаю в вас, с тем предвидением, осторожностью и смирением, которые так

украшают ваше ответственное и зависимое положение, что в случае, если я

женюсь на мисс Ингрэм, и вам, и маленькой Адели лучше убраться отсюда. Я ни

словом не заикнусь о той обиде, которую вы этим своим предложением наносите

моей возлюбленной. Когда вы будете далеко отсюда, Дженет, постараюсь забыть

об этом. Я буду помнить только о мудрости вашего предложения; а она такова,

что я решил последовать вашему совету. Адель поступит в школу, а вам, мисс

Эйр, нужно найти новое место.

- Хорошо, сэр. Я сейчас же дам объявление, а до тех пор, надеюсь... - Я

хотела сказать: надеюсь, что смогу остаться здесь, пока найду себе

какое-нибудь убежище. Но я замолчала, так как чувствовала себя не в силах

произнести столь длинную фразу: мой голос не слушался меня.

- Примерно через месяц, надеюсь, я буду уже женат, - продолжал мистер

Рочестер. - А тем временем я сам займусь подысканием для вас какой-нибудь

работы и убежища.

- Благодарю вас, сэр, мне очень жаль, что я вас затрудняю.

- О, пожалуйста, не извиняйтесь! Я считаю, что любая из моих служащих,

которая так прекрасно исполняет свои обязанности, как вы, имеет некоторое

право на мое участие в устройстве ее дальнейшей судьбы. Кстати, я слышал от

своей будущей тещи относительно места, которое для вас, по-моему, подойдет:

вам придется взять на себя воспитание пяти дочерей миссис Дионайзиус О'Голл

из Биттерн-лоджа, Коннот, Ирландия. Надеюсь, вам понравится Ирландия;

говорят, люди там необыкновенно сердечны.

- Это очень далеко, сэр.

- Пустяки. Такая девушка, как вы, не должна пугаться ни расстояния, ни

путешествия.

- Не путешествия, а расстояния. И потом - море. Это такая преграда...

- Преграда между чем, Джен?

- Между мною и... Англией... И Торнфильдом, и...

- И чем еще?

- И вами, сэр.

Это вырвалось у меня невольно, и так же, помимо моей воли, слезы

хлынули из моих глаз. Разумеется, я плакала беззвучно и старалась не

всхлипывать, но мысль о миссис О'Голл из Биттерн-лоджа сжала холодом мое

сердце. И еще холодней стало мне при мысли о пенистых волнах, которым,

видимо, суждено было, как пропастью, разлучить меня с моим хозяином, рядом с

которым я сейчас шла; но самой тяжкой была мысль о еще более непроходимой

пропасти - богатстве, сословном положении и общепринятых взглядах, которые

отделяли меня от того, к кому меня так естественно и неодолимо влекло.

- Это очень далеко, - повторила я.

- Далеко, не спорю. И когда вы уедете в Биттерн-лодж, Коннот, Ирландия,

я больше никогда не увижу вас, Джен. Это бесспорно, так как эта страна

никогда особенно не привлекала меня. Мы ведь были добрыми друзьями, Джен,

верно?

- Да, сэр.

- А когда друзьям угрожает разлука, им хочется провести вдвоем те

немногие часы, которые им остались. Давайте поговорим спокойно о путешествии

и о разлуке хоть полчаса, пока звезды не загорятся на небе. Вот каштан, и

вот скамья вокруг его старого ствола. Давайте посидим здесь мирно сегодня

вечером, хотя бы нам больше никогда не было суждено сидеть рядом. - Он

опустился на скамью и усадил меня.

- До Ирландии очень далеко, Дженет, и мне жаль, что приходится

отправлять моего маленького друга в такое утомительное путешествие; но если

иначе нельзя, что же делать? Как вы думаете, Джен, между нашими душами есть

какое-то родство?

Я не могла решиться на ответ в эту минуту, слезы душили меня.

- Иногда, - продолжал он, - у меня бывает странное чувство по отношению

к вам. Особенно когда вы вот так рядом со мной, как сейчас. Мне кажется, что

от моего сердца тянется крепкая нить к такой же точке в вашем маленьком

существе. Но если между нами ляжет бурное море и еще сотни две миль, то я

боюсь, что эта нить порвется. И мне грустно оттого, что тогда мое сердце

будет кровоточить. Что касается вас, то вы меня забудете.

- Я вас никогда не забуду, сэр, вы это знаете...

Нет, я не могла продолжать.

- Джен, вы слышите, как соловей поет в роще? Послушайте!

Я слушала и судорожно рыдала. Я не в силах была сдерживать свои

чувства. Я вынуждена была дать волю слезам, так как отчаяние потрясало мое

существо. И когда я, наконец, заговорила, то лишь для того, чтобы сказать:

- Лучше бы мне не родиться на свет или по крайней мере никогда не

приезжать в Торнфильд!

- Оттого, что вам жаль расстаться с ним?

Глубокое волнение, пробужденное печалью и любовью, все сильнее

овладевало мной, рвалось наружу, требовало своих прав, хотело жить, взять

верх над всем. Да, - и заговорить во весь голос!

- Мне больно уезжать из Торнфильда! Я люблю Торнфильд! Люблю оттого,

что я жила в нем полной и радостной жизнью, - по крайней мере иногда. Здесь

меня не запугивали, здесь меня не унижали, заставляя прозябать среди

ничтожных людишек, не исключали из мира, где есть свет и живая жизнь, и

высокие чувства, и мысли. Я говорила как равная с тем, кого я почитала, кем

восхищалась; я имела возможность общаться с человеком незаурядным и сильным,

человеком широкого ума. Я узнала вас, мистер Рочестер; и меня повергает в

тоску и ужас мысль о том, что я буду оторвана от вас навеки. Я понимаю, что

должна уехать, но это для меня все равно что умереть.

- А почему вы должны уехать? - спросил он вдруг.

- Как? Разве вы сами не сказали мне почему?

- Какую же я вам привел причину?

- Причина - мисс Ингрэм, красавица аристократка, ваша невеста!

- Моя невеста! Какая невеста? У меня нет никакой невесты!

- Ну, так будет.

- Да, будет! Будет! - Он стиснул зубы.

- Значит, я должна уехать; вы сами сказали.

- Нет, вы останетесь! Клянусь, что вы останетесь! И так и будет!

- А я вам говорю, что уеду! - возразила я почти со страстью. - Неужели

вы думаете, что я могу остаться и превратиться для вас в ничто? Или вы

думаете, что я автомат, бесчувственная машина и можно вырвать у меня мой

насущный хлеб и лишить меня глотка живительной воды? Вы думаете, что если я

небогата и незнатна, если я мала ростом и некрасива, то у меня нет души и

нет сердца? Вы ошибаетесь! У меня такая же душа, как и у вас, и, безусловно,

такое же сердце. Если бы бог дал мне немножко красоты и большое богатство,

вам было бы так же трудно расстаться со мной, как мне теперь расстаться с

вами. Я говорю с вами сейчас, презрев обычаи и условности и даже отбросив

все земное; это дух мой говорит с вашим духом, словно мы уже прошли через

врата могилы и предстоим перед престолом божьим, равные друг другу, - как

оно и есть на самом деле.

- Так оно и есть, - повторил мистер Рочестер. - Да, - добавил он,

заключил меня в объятия, привлек к себе на грудь и прижался губами к моим

губам, - так оно и есть, Джен!

- Да, так, сэр, - подхватила я, - и все-таки не так, потому что вы

женатый человек, или все равно что женатый, и вы связали себя с существом,

не достойным вас, к которому вы не чувствуете симпатии и которое, я уверена,

вы по-настоящему не любите. Ведь я слышала, как вы насмехались над ней. Я бы

презирала такой союз! А поэтому я лучше вас! Пустите меня!

- Куда, Джен? В Ирландию?

- Да, в Ирландию. Я вам все высказала и теперь могу ехать куда угодно.

- Джен, потише, не вырывайтесь, как дикая птичка, которая в борьбе

теряет свои перышки.

- Я не птица, и никакие сети не удержат меня, я свободное человеческое

существо, с независимой волей, которая теперь требует, чтобы я вас покинула.

Я сделала еще усилие и вырвалась из его объятий. Теперь я стояла перед

ним выпрямившись.

- И ваша свободная воля решит вашу судьбу, - сказал он. - Я предлагаю

вам руку и сердце и все, чем я владею.

- Вы просто шутите, и мне странно слушать вас.

- Я прошу вас пройти рядом со мной через жизнь -

быть моим вторым я, моим лучшим земным спутником.

- Вы уже избрали себе спутницу, к ней и обращайтесь.

- Джен, помолчите минутку, вы слишком возбуждены. Я тоже помолчу.

По лавровой аллее пронесся порыв ветра, и ветки каштана затрепетали.

Ветер умчался дальше, дальше, в бесконечное пространство и там стих.

Единственные звуки, нарушавшие тишину этой ночи, были трели соловья. Слушая

их, я вновь заплакала. Мистер Рочестер сидел молча, ласково и серьезно глядя

на меня. Прошло некоторое время, и он заговорил. Он сказал:

- Поди ко мне, Джен. Давай объяснимся и постараемся понять друг друга.

- Я никогда больше не подойду к вам. Между нами легла пропасть. Я не

могу вернуться.

- Но, Джен, я зову вас как свою жену, я только на вас и собирался

жениться.

Я молчала. Мне казалось, что он смеется надо мной.

- Поди сюда, Джен, подойди ко мне.

- Между нами стоит ваша невеста.

Он поднялся, шагнул ко мне и обнял меня.

- Вот моя невеста, - сказал он, опять привлекая меня к себе. - Здесь

равное мне существо, здесь моя любовь. Джен, хотите быть моей женой?

Я все еще ничего не отвечала и только молча вырывалась из его объятий.

Я все еще не доверяла ему.

- Ты сомневаешься во мне, Джен?

- Безусловно.

- Ты не веришь мне?

- Ни капли.

- Значит, я лгун, по-твоему ? - продолжал он пылко допрашивать меня. -

Маленький скептик, я найду способ убедить тебя. Разве я люблю мисс Ингрэм?

Нисколько, и ты это знаешь. А она разве любит меня? Нисколько. И мне не

стоило особого труда в этом убедиться: я распространил слух, что мое

состояние втрое меньше предполагаемого, и после этого явился к ней, чтобы

узнать, как она отнесется к этому. И она и мать обдали меня холодом. Я не

хочу, я не могу жениться на мисс Ингрэм. А тебя, необыкновенное, можно

сказать, неземное существо, я люблю превыше всего на свете. Тебя - бедную и

незнатную, тебя - невзрачную дурнушку, - как ты себя называешь, я прошу

выйти за меня замуж.

- Как? Меня? - пробормотала я, начиная верить в серьезность его слов,

убежденная их искренностью и прямотою. - Меня, у которой нет ни одного друга

на свете, кроме вас, если только вы мне друг; ни гроша за душой, кроме того,

что вы платите мне?

- Тебя, Джен. Ты должна быть моей, всецело моей. Хочешь? Скажи да,

скорей!

- Мистер Рочестер, дайте мне поглядеть вам в лицо, станьте так, чтобы

на него светила луна.

- Зачем?

- Оно скажет мне правду. Повернитесь.

- Ну, вот. Вы прочтете на нем не больше, чем на исчерканной, скомканной

странице. Читайте, но только скорей. Я страдаю.

Лицо его было взволнованно, оно пылало, судорожно подергивалось, в

глазах вспыхивал странный огонь.

- О Джен! Ты мучишь меня! - воскликнул он. - Твой испытующий и вместе с

тем преданный и всепрощающий взгляд терзает меня.

- Почему терзает? Если вы не обманываете меня и ваше предложение

искренне, то я могу относиться к вам только с благодарностью и преданностью.

- Благодарность! - воскликнул он и порывисто продолжал: - Джен, прими

скорей мое предложение. Скажи: Эдвард, - назови меня по имени, - Эдвард, я

согласна быть твоей женой.

- Вы говорите серьезно? Вы действительно любите меня? Вы в самом деле

хотите, чтобы я была вашей женой?

- Да, хочу! И если тебе нужна клятва, я готов поклясться.

- Тогда, сэр, я согласна выйти за вас замуж.

- Скажи: Эдвард! О моя маленькая жена!

- Дорогой Эдвард!

- Поди ко мне, поди ко мне без разговоров, - сказал он и добавил

взволнованно, шепча мне на ухо и прижимаясь щекой к моей щеке: - Дай мне

счастье, и я сделаю тебя счастливой. Бог да простит меня! - продолжал он

после паузы. - И пусть люди в это не вмешиваются. Я добыл ее, и я ее удержу.

- Да ведь некому вмешиваться. У меня нет родных.

- Нет - и отлично? - сказал он.

Если бы я меньше любила его, мне, наверное, показались бы странными его

тон и мрачное выражение лица. Но, сидя рядом с ним, возвращенная от ужаса

разлуки к райской радости соединения, я думала только о том блаженстве,

которым он так щедро дарил меня. А он повторял все вновь и вновь:

- Ты счастлива, Джен?

И все вновь и вновь я отвечала:

- Да.

- Это все искупит, это все искупит, - шептал он про себя. - Разве я не

нашел ее, одинокую, бесприютную, никем не пригретую? Разве я не буду

охранять, лелеять, беречь ее? Разве не горит в моем сердце любовь и не

тверды мои решения? Это все искупит перед богом. Я знаю, что мои создатель

разрешает мне это. А что мне земной приговор! Суд людей я презираю!

Но что случилось с небом? Луне еще рано было садиться, а между тем все

вокруг погрузилось во мрак. Как ни близко было от меня лицо мистера

Рочестера, я с трудом различала его черты. И что случилось с каштаном? Он

шумел и стонал, а по лавровой аллее с воем проносился ветер.

- Надо уходить, - сказал мистер Рочестер. - Погода меняется, а я бы мог

здесь просидеть с тобою до утра, Джен.

"И я, - пронеслось у меня в голове, - я тоже". Может быть, я сказала бы

вслух эти слова, но тут из тучи, на которую я смотрела, внезапно вырвалась

бледная сверкающая стрела, раздались грохот и треск совсем поблизости, и я

прижалась головой к плечу мистера Рочестера.

Хлынул дождь. Мы побежали второпях через парк в дом. Но не успели

добежать до дверей, как оказались мокрыми насквозь. В холле он быстро снял с

меня шаль и только стал выжимать воду из моих распустившихся волос, как

миссис Фэйрфакс появилась на пороге своей комнаты. Ни я, ни мистер Рочестер

вначале ее не заметили. Горела лампа, часы показывали полночь.

- Ступай сними скорей мокрую одежду, - сказал он. - И спокойной ночи,

спокойной ночи, моя голубка!

Он несколько раз поцеловал меня. Когда я, наконец, вырвавшись из его

объятий, подняла глаза, я увидела вдову - бледную, оскорбленную, негодующую.

Я только улыбнулась ей и побежала наверх. "Объяснения можно отложить до

завтра", - решила я. Все же, когда я очутилась у себя в комнате, мне стало

неприятно при мысли, что старушка хотя бы на минуту может неверно

истолковать то, чему она была свидетельницей. Но радость вскоре заглушила

все другие чувства. И несмотря на то, что ветер выл, гром гремел чуть ли не

над самой крышей дома и то и дело яростно вспыхивали молнии, а дождь лил как

из ведра, - я не испытывала ни страха, ни робости. За те два часа, что

длилась буря, мистер Рочестер трижды подходил к моей двери и спрашивал, как

я себя чувствую. А это могло придать мне спокойствие и уверенность при любых

обстоятельствах.

Я еще не успела встать на другое утро, когда ко мне прибежала Адель и

сказала, что в большой каштан в конце плодового сада ударила молния и

расколола его надвое.