Вэтот день нечего было и думать о прогулке

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 33

Глава ХIX

Когда я вошла в библиотеку, там царила обычная тишина, а сивилла - если

она была сивиллой - сидела в кресле в уютном уголке у камина. На ней был

красный плащ и черный чепец, вернее - широкополая цыганская шляпа,

подвязанная под подбородком полосатым платком. На столе стояла погасшая

свеча. Цыганка сидела, склонившись к огню, и, видимо, читала маленькую

черную книжечку, напоминавшую молитвенник; она бормотала себе что-то под

нос, как обычно при чтении бормочут старухи, и не сразу прекратила свое

занятие при моем появлении. Казалось, она намеревалась сначала дочитать до

точки.

Я подошла к камину, чтобы согреть руки, которые у меня несколько озябли

в гостиной, так как я сидела там далеко от огня. Теперь я вполне овладела

собой; да в облике цыганки и не было ничего, что могло бы смутить меня.

Наконец она закрыла книжечку и взглянула на меня. Широкие поля ее шляпы

затеняли часть лица, однако я увидела, когда она подняла голову, что лицо у

нее очень странное: оно было какое-то и коричневое и черное. Растрепанные

космы волос торчали из-под белой повязки, завязанной под подбородком и

закрывавшей массивную нижнюю челюсть. Ее глаза сразу встретились с моими;

они смотрели смело и в упор.

- Что ж, вы хотите, чтобы я и вам погадала? - сказала она голосом столь

же решительным, как и ее взгляд, и столь же резким, как ее черты.

- А это уж ваше дело, матушка: хотите - гадайте хотите - нет. Но только

предупреждаю вас, что я в гадание не верю.

- Вот дерзкая барышня! Впрочем, так я и ожидала! Я знала это уже по

вашим шагам, только вы порог переступили.

- Разве? У вас тонкий слух.

- Да. И тонкое зрение, и ум.

- Все это вам нужно при вашем ремесле.

- Нужно, особенно когда попадется такая особа. Отчего вы не дрожите?

- Мне не холодно.

- Отчего вы не побледнели?

- Я не больна.

- Почему вы не хотите, чтобы я вам погадала?

- Потому что я не настолько глупа.

Старая ведьма захихикала под своей шляпой, затем извлекла коротенькую

черную трубку, и закурила ее. Покурив некоторое время, она распрямила

согнутую спину, вынула трубку изо рта и, пристально глядя на пламя, сказала

очень веско:

- А все-таки вам холодно. И вы больны и недогадливы.

- Докажите, - отозвалась я.

- И докажу, несколькими словами! Вам холодно оттого, что вы одиноки, -

ваш огонь не соприкасается с другим огнем. Вы больны оттого, что самые

высокие и сладостные чувства, дарованные человеку, не знакомы вам. И вы

недогадливы оттого, что предпочитаете страдать, но не хотите поманить

счастье к себе, да и сами шагу не сделаете ему навстречу.

Она снова сунула в рот коротенькую черную трубку и энергично

затянулась.

- Вы можете это сказать каждой девушке, которая живет одна в богатом

доме и зависима.

- Сказать-то я могу каждой, но будет ли это верно для каждой?

- Если ее судьба сложилась так же, как моя, - да.

- Если она сложилась так же... но найдите мне еще кого-нибудь, кто

очутился бы в вашем положении.

- Нетрудно найти тысячи.

- Ни одной. Ваше положение особое, вы близки к счастью, вам стоит

только протянуть руку. Все условия в отдельности налицо, достаточно одного

движения, и они соединятся. Судьба разъединила их, но дайте только им

сблизиться, и вы узнаете блаженство.

- Я не понимаю ребусов, я в жизни не отгадала ни одной загадки.

- Если вы хотите, чтобы я высказалась яснее, покажите мне вашу ладонь.

- И положить на нее серебро, вероятно?

- Без сомнения.

Я дала старухе шиллинг. Она сунула его в старый носок, который вытащила

из кармана, и, завязав его узлом, приказала мне протянуть руку. Я сделала

это. Она наклонилась к моей ладони и принялась рассматривать, не касаясь ее.

- Все здесь слишком тонко, - сказала она. - Я не могу гадать по такой

руке, на ней почти нет линий. Да и потом - что такое ладонь? Не на ней

написана судьба.

- Я согласна с вами, - сказала я.

- Нет, - продолжала она. - Она написана в чертах лица: на лбу, вокруг

глаз, в самих глазах, в линиях рта. Станьте на колени, поднимите голову.

- Ага, это уже ближе к делу, - сказала я, исполняя ее приказ. - Скоро я

начну вам верить.

Я опустилась на колени в двух шагах от нее. Она помешала угли в камине,

вспыхнула багряная струйка огня, но ее лицо оказалось еще в большей тени,

мое же было ярко освещено.

- Хотела бы я знать, с какими чувствами вы пришли ко мне сегодня? -

сказала она, поглядев на меня некоторое время. - Хотела бы я знать, какие

мысли бродят у вас в голове в те часы, когда вы сидите в гостиной, а все эти

знатные господа мелькают мимо вас, как тени в волшебном фонаре? Между вами и

ими так же мало сочувствия и понимания, как если бы они действительно были

бесплотными тенями человеческих существ.

- Я часто чувствую усталость, иногда мне хочется спать, но редко бывает

грустно.

- Значит, у вас есть какая-то тайная надежда, которая поддерживает вас

и утешает, нашептывая о будущем?

- Нет! Самое большее, о чем я мечтаю, - это скопить денег и со временем

открыть школу в маленьком домике, где я буду полноправной хозяйкой.

- Этого слишком мало, чтобы поддерживать бодрость духа. Вы любите

сидеть на подоконнике... видите, я знаю ваши привычки.

- Вы узнали их от слуг.

- Ах, как вы проницательны! Что ж, может быть и от них. Говоря по

правде, у меня здесь есть знакомая, миссис Пул.

Услышав это имя, я вскочила.

"Вот как, вы с ней знакомы! - пронеслось у меня в голове. - Ну, тогда

тут все-таки не без черта!"

- Не пугайтесь, - продолжало странное создание. - Миссис Пул - надежная

женщина, молчаливая и спокойная. На нее вполне можно положиться. Но я

спросила вас о другом: когда вы сидите на подоконнике, неужели вы только и

думаете, что об этой вашей будущей школе? Не испытываете ли вы интереса к

кому-нибудь из гостей, сидящих на диванах и креслах перед вами? Нет ли среди

них одного лица, за выражением которого вы наблюдаете? Одной фигуры, за

движениями которой вы следите хотя бы из любопытства?

- Мне нравится наблюдать за всеми без различия.

- Но не выделяете ли вы кого-нибудь среди всех остальных - одного или,

может быть, двух?

- Очень часто, когда жесты или взгляды какой-нибудь пары раскрывают мне

целую повесть, мне интересно наблюдать за ними.

- А какую повесть вы слушаете охотнее всего?

- О, выбор у меня небогатый! Тема всегда одна и та же - ухаживанье, а в

перспективе обычная катастрофа - то есть брак.

- А вам нравится эта неизменная тема?

- Нет. Я не интересуюсь ею. Она меня не касается.

- Не касается? Если молодая дама, пышущая здоровьем, блещущая красотой

и наделенная всеми благами происхождения и богатства, сидит и улыбается,

глядя в глаза джентльмену, которого вы...

- Я... что?

- Которого вы знаете и которого, быть может, выделяете среди других...

- Я не знаю здешних джентльменов. Я и двух слов ни с кем из них не

сказала; что же касается моего мнения о них, то одни - не столь молоды, но

зато почтенны и достойны уважения, другие - молоды, элегантны, красивы и

жизнерадостны. Но, разумеется, каждый из них вправе получать улыбки от той,

от кого ему хочется, - мне и в голову не приходит, что это может иметь

какое-то отношение ко мне.

- Вы не знаете этих джентльменов? Вы ни с одним из них не сказали двух

слов? Неужели и с хозяином дома тоже?

- Он уехал.

- Глубокомысленное замечание! Ловкая увертка! Он уехал в Милкот сегодня

утром и вернется вечером или завтра утром. Неужели это обстоятельство

заставляет вас исключить его из списка ваших знакомых? Зачеркнуть, как будто

он не существует?

- Нет. Но я не могу себе представить, какое отношение мистер Рочестер

имеет к этому разговору.

- Я говорила о дамах, которые улыбаются, глядя в глаза джентльменам. А

за последнее время столько улыбок было послано мистеру Рочестеру, что его

взоры наполнились ими, как два блюдечка. Разве вы не замечали этого?

- Мистер Рочестер вправе пользоваться вниманием своих гостей.

- Никто не говорит о правах, но разве вы не замечали, что из всех

здешних разговоров о браках наиболее оживленные и упорные толки касаются

мистера Рочестера?

- Жадность слушателя опережает речь рассказчика, - я сказала это скорей

самой себе, чем цыганке; ее странные вопросы, голос, манеры словно окутывали

меня каким-то сном. Одно за другим срывались с ее губ совершенно неожиданные

заявления, и в конце концов мне показалось, что я опутана целой сетью

мистификаций. Я только дивилась: что это за незримый дух в течение стольких

дней наблюдал за работой моего сердца и знал каждое его биение?

- Жадность слушателя! - повторила цыганка. - Да, мистер Рочестер много

раз сидел и слушал то, что пленительные уста с таким удовольствием сообщали

ему. Мистер Рочестер так охотно внимал им и, казалось, был так благодарен за

это развлечение. Вы не обратили внимания?

- Благодарен! Я что-то не замечала на его лице особой благодарности.

- Не замечали? Значит, вы следили за ним! А что же вы заметили, если не

благодарность? Я промолчала.

- Любовь, - верно? И, заглядывая в будущее, вы видели его женатым, а

его жену счастливой?

- Гм, не совсем так. Хоть вы и колдунья, но иногда плохая отгадчица.

- А какого же дьявола вы тогда видели?

- Ну, это не важно. Я пришла сюда, чтобы спрашивать, а не

исповедоваться. А это уже известно, что мистер Рочестер намерен жениться?

- Да. На прекрасной Мисс Ингрэм.

- И скоро?

- По всей видимости - да. И, без сомнения (хотя вы с вашей дерзостью,

за которую вас следовало бы наказать, кажется, не верите в это), они будут

исключительно удачной парой. Как может он не любить такую прекрасную,

знатную, остроумную и образованную барышню? И она, вероятно, любит его; а

если и не его особу, то по крайней мере - его кошелек. Она считает поместье

Рочестеров завидным приобретением; хотя (да простит меня бог!) час назад я

сказала ей на этот счет нечто такое, отчего настроение у нее резко

понизилось. Она сразу повесила нос. Я бы посоветовала ее черномазому

красавчику быть настороже: если появится другой, с большими доходами и

землями, она, пожалуй, натянет женишку нос.

- Послушайте, матушка, я пришла сюда не для того, чтобы заглянуть в

будущее мистера Рочестера. Я хочу заглянуть в свое будущее. А вы до сих пор

ничего не сказали обо мне.

- Ваше будущее еще не определилось; в вашем лице одна черта

противоречит другой. Судьба предназначила вам счастье: я знала это и до

того, как пришла сюда сегодня вечером. Я сама видела, как она положила его

чуть ли не под самым вашим носом. От вас зависит протянуть руку и взять его;

но возьмете ли вы - вот вопрос, который я стараюсь разрешить. Опуститесь

опять на ковер.

- Не задерживайте меня, от камина ужасно жарко.

Я опустилась на колени. Цыганка не наклонилась ко мне, но только

пристально уставилась мне в глаза, откинувшись на спинку кресла; затем

начала бормотать:

- В ее глазах вспыхивает пламя; их взор прозрачен, как роса, он мягок и

полон чувства, эти глаза улыбаются моей болтовне; они выразительны;

впечатление за впечатлением отражается в их чистой глубине; когда они

перестают улыбаться - они печальны; бессознательная усталость отягощает веки

- это признак меланхолии, проистекающей от одиночества. Теперь она отводит

глаза; они уклоняются от моего проницательного взгляда; они насмешливо

вспыхивают, словно отрицая ту правду, которую я только что открыла, - они не

хотят признать моего обвинения в чувствительности и печали; но их гордость и

замкнутость лишь подтверждают мое мнение. Итак, глаза благоприятствуют

счастью.

Что касается рта, то он любит смеяться; он готов высказывать все, что

постигает ум, но, мне кажется, он будет молчать о том, что испытывает

сердце. Подвижной и выразительный, он не предназначен к тому, чтобы ревниво

оберегать тайны молчаливого одиночества; это рот, который готов много

говорить и часто улыбаться, выражать человеческие теплые чувства к

собеседнику. Его форма тоже благоприятствует счастливой судьбе.

Я вижу только одного врага этого счастья - лоб; лоб как будто говорит:

"Я могу жить и одна, если уважение к себе и обстоятельства этого потребуют.

Мне незачем ради блаженства продавать свою душу. У меня в груди есть тайное

сокровище, дарованное мне с самого рождения; оно поддержит мою жизнь, даже

если мне будет отказано во всех внешних радостях или если за них придется

заплатить тем, что для меня всего дороже". Этот лоб заявляет: "Здесь разум

крепко сидит в седле и держит в руках поводья, он не позволит чувствам

вырваться вперед и увлечь его на какое-нибудь безрассудство. Пусть страсти

беснуются в душе, как истые язычники, во всей своей первобытной силе, пусть

желания рисуют тысячу суетных картин, но в каждом случае последнее слово

будет принадлежать трезвому суждению, и только разум будет решать. Пусть мне

угрожают бури, землетрясения и пожары, я всегда буду следовать этому тихому

тайному голосу, послушная велениям совести".

Хорошо сказано, лоб, с твоим заявлением будут считаться. Твои планы -

честные планы, они в согласии с голосом совести и советами разума. Я знаю,

как скоро молодость увянет и цвет ее поблекнет, если в поднесенной ей чаше

счастья будет хотя бы одна капля стыда, хотя бы привкус угрызения. А я не

желаю ни жертв, ни горя, ни уныния, - это меня не привлекает. Я хочу

исцелять, а не разрушать, заслужить благодарность, а не вызывать горькие

слезы, - нет, ни одной! Пусть я пожну улыбки, радость, нежность, - вот чего

я хочу. Но довольно! Мне кажется, я в каком-то сладостном бреду. О, если бы

продлить эту минуту навеки, но я не дерзаю. Я еще крепко держу себя в руках.

Я не преступлю данной мною клятвы, но это может превзойти мои силы.

Встаньте, мисс Эйр, оставьте меня. Представление окончено.

Где я? Не сон ли это? Или я спала? Или я до сих пор грежу? Голос

старухи внезапно изменился. Ее интонация, ее жесты - все в ней вдруг

показалось мне знакомым, как мое собственное лицо в зеркале, как слова,

произносимые моими собственными устами. Я встала, но не ушла. Я посмотрела

на цыганку, помешала угли в камине и опять посмотрела; но она ниже надвинула

шляпу на лицо и снова жестом предложила мне уйти. Пламя озаряло ее

протянутую руку. Настороженная, взволнованная всем происшедшим, я сразу

обратила внимание на эту руку. Рука была так же молода, как и моя: нежная и

сильная, гибкие, стройные пальцы; на мизинце блеснуло широкое кольцо,

наклонившись вперед, я взглянула на него и тут же узнала перстень, который

видела перед тем тысячу раз. Я снова посмотрела ей в лицо; теперь оно уже не

было отвращено от меня, цыганка сбросила чепец и повязку. Голова ее

склонилась.

- Ну что, Джен, узнаете меня - спросил знакомый голос.

- Вам остается только снять красный плащ, сэр, и тогда...

- Но завязки затянулись, помогите мне.

- Разорвите их, сэр.

- Ну вот. Итак, прочь личину! - И, сбросив с себя свой наряд, мистер

Рочестер предстал передо мной.

- Послушайте, сэр, что за странная идея?

- А ведь ловко сыграно, правда?

- С дамами у вас, наверно, вышло удачнее.

- А с вами нет?

- Со мной вы вели себя не как цыганка.

- А как кто? Как я сам?

- Нет, как легкомысленный комедиант. Словом, вы хотели что-то выведать

у меня или во что-то вовлечь меня. Вы болтали глупости, чтобы заставить меня

болтать глупости. Это едва ли хорошо, сэр.

- Вы простите меня, Джен?

- Не могу сказать, пока всего не обдумаю. Если я во зрелом размышлении

найду, что не наговорила слишком много вздора, то постараюсь простить вас;

но вам не следовало этого делать.

- О, вы вели себя очень корректно, очень осторожно, очень благоразумно.

Я обдумала все происшедшее и пришла к выводу, что мистер Рочестер прав.

Это меня успокоило. Ведь я действительно была настороже с самого начала

этого свидания. Я чувствовала, что за всем этим кроется какая-то

мистификация, но мне и в голову не приходило, что цыганка - мистер Рочестер.

- Ну, - сказал он, - над чем вы задумались? Что означает эта

торжествующая улыбка?

- Я удивлена и поздравляю себя, сэр. Надеюсь, вы разрешите мне теперь

удалиться?

- Нет, подождите еще минутку и расскажите мне, что делают эти люди там,

в гостиной.

- Вероятно, говорят о цыганке.

- Сядьте, расскажите, что они говорят обо мне?

- Я бы не хотела, сэр, оставаться дольше; вероятно, уже около

одиннадцати часов. Ах да, знаете ли вы, мистер Рочестер, что, после того как

вы утром уехали, сюда прибыл еще один гость?

- Гость? Нет. Кто же это? Я никого не ждал. Он уехал?

- Нет. Он сказал, что знает вас давным-давно и что берет на себя

смелость расположиться здесь до вашего возвращения.

- Ах, дьявол! Он назвал себя?

- Его фамилия Мэзон, сэр. Он приехал из Вест-Индии, из Спаништауна на

Ямайке.

Мистер Рочестер держал меня за руку, словно собираясь подвести к

креслу. Когда я произнесла имя гостя, он судорожно стиснул мою кисть. Улыбка

на его губах застыла, дыхание как будто остановилось.

- Мэзон! Из Вест-Индии! - сказал он, и эти слова прозвучали так, словно

их произнес автомат: - Мэзон! Из Вест-Индии! - И он трижды повторил эти

слова, все с большими промежутками, видимо, не отдавая себе в этом отчета.

- Вам нехорошо, сэр? - спросила я.

- Джен, вы нанесли мне удар. Вы нанесли мне удар, Джен! - Он

покачнулся.

- О сэр, облокотитесь на меня!

- Джен, вы когда-то предложили мне ваше плечо, - дайте мне опереться на

него еще раз.

- Конечно, сэр, конечно! И вот моя рука.

Он сел и заставил меня сесть рядом. Он держал мою руку обеими руками и

пожимал ее. Вместе с тем он глядел на меня каким-то тревожным и горестным

взглядом.

- Мой маленький друг, - сказал он, - как хотел бы я быть сейчас на

уединенном острове, только с вами, и чтобы всякие волнения, опасности и

отвратительные воспоминания сгинули бесследно.

- Не могу ли я помочь вам, сэр? Я готова жизнь отдать, если она вам

понадобится.

- Джен, если помощь мне будет нужна, я обращусь за ней только к вам.

Это я обещаю.

- Благодарю вас, сэр. Скажите мне, что надо сделать, я по крайней мере

попытаюсь.

- Принесите мне, Джен, стакан вина из столовой. Они, наверно, сейчас

ужинают; и скажите мне, там ли Мэзон и что он делает.

Я вышла. Все действительно были в столовой и ужинали, как предполагал

мистер Рочестер; они не сидели за столом, ибо ужин был приготовлен на

серванте, и гости брали, что каждому хотелось, стоя маленькими группами,

держа в руках тарелки и стаканы. Все были чрезвычайно веселы. Всюду

раздавались смех и болтовня. Мистер Мэзон, стоя у камина, беседовал с

полковником и миссис Дэнт и казался таким же веселым, как и остальные. Я

налила в стакан вина (увидев это, мисс Ингрэм нахмурилась. "Какая дерзость!"

- вероятно, подумала она про меня) и возвратилась в библиотеку.

Ужасная бледность уже исчезла с лица мистера Рочестера, и вид у него

был опять решительный и угрюмый. Он взял у меня стакан из рук.

- Пью за ваше здоровье, светлый дух, - сказал он и, проглотив вино,

вернул мне стакан. - Что они делают, Джен?

- Смеются и болтают, сэр.

- А вам не показалось, что у них важный и загадочный вид, словно они

узнали что-то необыкновенное?

- Ничуть! Они шутят и веселятся.

- А Мэзон?

- Он тоже смеется.

- Если бы все эти люди пришли сюда и оплевали меня, что бы вы сделали,

Джен?

- Выгнала бы их из комнаты, сэр, если бы могла. Он слегка улыбнулся.

- А если бы я вошел к ним и они только посмотрели бы на меня ледяным

взглядом и, насмешливо перешептываясь, один за другим покинули меня? Тогда

что? Вы бы ушли с ними?

- Думаю, что нет, сэр. Мне было бы приятнее остаться с вами.

- Чтобы утешать меня?

- Да, сэр, чтобы утешать вас по мере моих сил.

- А если бы они предали вас анафеме за то, что вы остались со мной?

- Я, вероятно, даже не узнала бы об этом, а если бы и узнала, какое мне

до них дело?

- Значит, вы рискнули бы общественным мнением ради меня?

- Я сделала бы это ради любого друга, который заслуживал бы моей

поддержки. А вы, я уверена, заслуживаете.

- Вернитесь теперь в столовую, подойдите тихонько к Мэзону и шепните

ему на ухо, что мистер Рочестер вернулся и хочет видеть его. Проводите его

сюда и затем оставьте нас.

- Хорошо, сэр.

Я исполнила его просьбу. Гости с удивлением уставились на меня, когда я

решительно прошла среди них. Я отыскала мистера Мэзона, передала ему

поручение и проводила его в библиотеку, а затем поднялась наверх.

Поздно ночью, когда я уже давно лежала в постели, я услышала, что гости

расходятся по своим комнатам. До меня донесся голос мистера Рочестера:

"Сюда, Мэзон. Вот твоя комната".

Этот голос звучал весело; я успокоилась и скоро заснула.

Blog

Вэтот день нечего было и думать о прогулке