Geum.ru

* Владимир Набоков

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   42   43   44   45   46   47   48   49   50

30



Покинув Коулмонт под вечер (по шоссе Икс - не помню номера), я бы мог

доехать до Рамздэля на рассвете, если бы не соблазнился мнимым сокращением

пути. Мне нужно было попасть на автостраду Игрек. Карта невозмутимо

показывала, что сразу за Вудбайном, до которого я доезжал к ночи, я мог

покинуть шоссе Икс и добраться до автострады по немощеной поперечной дороге.

Ехать по ней надо было всего около часа (сорок миль). В противном случае

пришлось бы продолжать по шоссе Икс еще миль сто и только тогда

воспользоваться петлистым, ленивым шоссе Зет, чтобы попасть на нужную мне

автостраду.

Немощеная дорога, однако, становилась все хуже, ухабы - все ужаснее,

грязь - все гуще, и, когда после десяти миль подслеповатого, чертовского,

черепашьего продвижения, я попытался повернуть вспять, мой старый, слабый

Икар застрял в глубокой глине. Кругом было темно, все было напитано сыростью

и безнадежностью. Мои фары повисали над широкой канавой, полной воды.

Окрестность, если и существовала, сводилась к черной пустыне. Сколько я ни

пытался высвободиться, мои задние колеса только выли в слякоти и тоске.

Проклиная судьбу, я снял щегольской костюм, надел рабочие штаны, галоши,

изрешеченный пулями свитер и обратно прошел по грязи мили четыре к

придорожной ферме. Пока я шел, дождь полил как из ведра, но у меня не

хватило сил вернуться за макинтошем. Подобные происшествия убедили меня, что

у меня в сущности здоровое сердце - несмотря на недавние диагнозы. Около

полуночи ремонтник вызволил мою машину. Я вернулся кое-как на шоссе Икс и

покатил дальше. После часа езды на меня нашло крайнее изнеможение. Я

остановился у тротуара в анонимном городишке и во мраке всласть насосался

сладкого джина из верной фляги.

Дождь был давно отменен. Чернела теплая аппалачская ночь. Изредка

проезжали мимо меня автомобили: удаляющиеся рубины, приближающиеся

бриллианты; но городок спал. Не было на тротуарах той веселой толкучки

прохлажлающихся граждан, какую видишь у нас по ночам в сладкой, спелой,

гниющей Европе. Я один наслаждался тут благотворностью невинной ночи и

страшными своими думами. Проволочная корзина у панели была чрезвычайно

щепетильна насчет принимаемого: "Для Сора и Бумаги, но не для Отбросов"

говорила надпись. Хересовые литеры светились над магазином фотоаппаратов.

Громадный градусник с названием слабительного прозябал на фронтоне аптеки.

Ювелирная лавка Рубинова щеголяла витриной с искусственными самоцветами,

отражавшимися в красном зеркале. Фосфористые часы с зелеными стрелками

плавали в полотняных глубинах прачечной "Момент". По другой стороне улицы

гараж сквозь сон говорил "Автора убили" (на самом деле - "Автомобили").

Самолет, который тот же Рубинов разукрасил камушками, пролетел, с гудением,

по бархатным небесам. Как много перевидал я спавших мертвым сном городишек!

Этот был еще не последний.

Позвольте мне поболтаться немножко без дела - ведь участь его решена.

Ритм неоновых огней, мерцавших по ту сторону улицы, был вдвое медленнее

биения моего сердца: очерк большого кофейника над рестораном через каждые

две секунды вспыхивал изумрудной жизнью, и, как только он гас, его там же

сменяли розовые буквы, провозглашавшие "Отличная Кухня", - но кофейник все

еще дразнил глаз латентной тенью перед своим новым изумрудным воскресением

из мертвых. Мы делали рентгеновские снимки, это считалось страшно забавным.

Рубиново-изумрудный городок находился не очень далеко от "Зачарованных

Охотников". Я опять рыдал, пьянея от невозможного прошлого.

31



На этой одинокой остановке между Коулмонтом и Рамздэлем (между невинной

Долли Скиллер и жовиальным дядей Айвором) я пересмотрел все обстоятельства

моего дела. С предельной простотой и ясностью я видел теперь и себя и свою

любовь. По сравнению с этим прежние обзоры такого рода казались вне фокуса.

Года два тому назад, в минуту метафизического любопытства, я обратился к

умному, говорящему по-французски духовнику, в руки которого я передал серое

безверие протестанта для старомодного папистского курса лечения, надеясь

вывести из чувства греха существование Высшего Судии. В те морозные утра, в

кружевном от инея Квебеке, добрый аббат работал надо мной с утонченнейшей

нежностью и пониманием. Я бесконечно благодарен и ему, и великой

организации, которую он представлял. Увы, мне не удалось вознестись над тем

простым человеческим фактом, что, какое бы духовное утешение я ни снискал,

какая бы литофаническая вечность ни была мне уготована, ничто не могло бы

заставить мою Лолиту забыть все то дикое, грязное, к чему мое вожделение

принудило ее. Поскольку не доказано мне (мне, каков я есть сейчас, с

нынешним моим сердцем, и отпущенной бородой, и начавшимся физическим

разложением), что поведение маньяка, лишившего детства североамериканскую

малолетнюю девочку, Долорес Гейз, не имеет ни цены ни веса в разрезе

вечности - поскольку мне не доказано это (а если можно это доказать, то

жизнь - пошлый фарс), я ничего другого не нахожу для смягчения своих

страданий, как унылый и очень местный паллиатив словесного искусства.

Закончу эту главку цитатой из старого и едва ли существовавшего поэта:


Так пошлиною нравственности ты

Обложено в нас, чувство красоты!