Geum.ru

* Владимир Набоков

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   50

22



Насколько помню, прошла ровно неделя с нашего последнего купания, когда

полдневная почта принесла ответ от второй мисс Фален. Она писала, что только

что вернулась в пансионат Св. Алгебры, с похорон сестры. "Евфимия в сущности

никогда не оправилась после поломки бедра". Что же касается дочери г-жи

Гумберт, она имела честь сообщить, что для поступления в этом году уже

поздно, но что она (здравствующая Фален) почти не сомневается, что может

принять ее в школу, если г-н и г-жа Гумберт привезут Долорес в январе.

Райская передышка!

На другой день, после завтрака я заехал к "нашему" доктору,

симпатичному невежде, чье умелое обхождение с больными и полное доверие к

двум-трем патентованным лекарствам успешно маскировали равнодушие к

медицине. Тот факт, что Ло должна была вернуться в Рамздэль, дивно озарял

пещеру будущего. Я желал привести себя в совершенную готовность ко времени

наступления этого события. Собственно, я начал кампанию еще до того, как

Шарлотта приняла свое жестокое решение. Мне нужна была уверенность, что

когда моя прелестная девочка вернется, у меня будет возможность в ту же

ночь, и потом ночь за ночью, покуда не отнимет ее у меня Св. Алгебра,

усыплять два живых существа так основательно, чтобы никакой звук и никакое

прикосновение не могли перебить их сон. В течение июля я производил опыты с

разными снотворными средствами, испытывая их на Шарлотте, большой

любительнице пилюль. Последняя доза, которую я ей дал (она думала, что это

слабый препарат брома для умащения ее нервов) свалила ее на целых четыре

часа. Я запускал радио во всю его силу. Направлял ей в лицо ярчайший луч

фаллической формы фонарика. Толкал, тер, щипал, тыкал - и ничто не нарушало

ритма ее спокойного и мощного дыханья. Однако от такой простой вещи, как

поцелуй в ключицу, она проснулась тотчас, свежая и хваткая, как осьминог (я

еле спасся). Значит, не годится, подумал я; следует достать нечто еще более

надежное. Сначала д-р Байрон как будто не поверил, когда я сказал, что его

последнее лекарство не совладало с моей бессонницей. Он посоветовал мне

испробовать его еще несколько раз и на минуту отвлек мое внимание, начав

показывать мне семейные фотографии: у него была обаятельная девочка Доллиных

лет; но я понял, что он старался меня провести, и потребовал, чтобы он мне

прописал самое сильное из существующих снотворных. Посоветовал играть в

гольф, - но в конце концов согласился дать мне средство, которое "не могло

не подействовать"; и, подойдя к шкапчику, болтун достал из него стеклянную

трубку с лиловато-синими патрончиками, опоясанными с одного конца

темно-фиолетовой полоской. Это было, по его словам, новое средство, только

что выпущенное в продажу и предназначавшееся не для неврастеников, которых

можно успокоить и глотком воды, если взяться умеючи, а только для великих

бессонных художников, которым необходимо умереть на несколько часов, чтобы

жить в веках. Я люблю дурачить докторов и, хотя я внутренне ликовал, положил

в карман пилюли со скептическим пожатием плеч. Между прочим, мне приходилось

быть с ним начеку. Однажды, совсем по другому случаю, я глупо оговорился -

упомянул свою последнюю санаторию, и мне показалось, что он навострил уши.

Вовсе не стремясь к тому, чтобы Шарлотте или кому-нибудь другому стал

известен этот период моего прошлого, я поспешил объяснить, что мне пришлось

предпринять некоторые изыскания в сумасшедших домах для романа. Но Бог с

ним; одно несомненно: у пройдохи была премиленькая девчурка. А ведь странно

подумать - все они теперь старые, семнадцатилетние...

Я вышел от него в отличнейшем настроении. Одним пальцем управляя

жениным автомобилем, я благодушно катил домой. Рамздэль был в общем не лишен

прелести. Свирестели цикады; бульвар был только что полит. С шелковистой

гладкостью, я свернул вниз по нашей крутой улочке. Каким-то образом все в

этот день складывалось так удачно. Так сине и зелено. Я знал, что сверкало

солнце, оттого что никелированный ключ стартера отражался в переднем стекле;

и я знал, что ровно половина четвертого, оттого что сестра милосердия,

ежедневно приходившая массировать старушку Визави, семенила вниз по узкой

панели в своих белых чулках и башмаках. Как обычно, истеричный сеттер

бывшего старьевщика атаковал автомобиль при спуске, и, как обычно, местная

газета лежала на крыльце, куда ее только что швырком доставил Кенни.

Накануне я прекратил режим отчуждения, который я сам себе предписал, и

сейчас я испустил веселый клик, возвещавший мое прибытие, одновременно

отворяя дверь гостиной. Повернутая ко мне каштановым шиньоном над

сливочно-белой шеей, в той же желтой блузке и тех же темно-красных штанах,

которые были на ней в день нашей первой встречи, Шарлотта сидела в углу за

письменным столиком и строчила письмо. Еще не выпустив ручку двери, я

повторил свой приветственный возглас. Ее рука перестала писать. С секунду

Шарлотта сидела неподвижно; затем она медленно повернулась на стуле, положив

локоть на его выгнутую спинку. Ее лицо, искаженное тем, что она испытывала,

не представляло собой приятного зрелища. Упираясь взглядом в мои ноги, она

заговорила:

"Гнусная Гейзиха, толстая стерва, старая ведьма, вредная мамаша,

старая... старая дура... эта старая дура все теперь знает... Она... она..."

Моя прекрасная обвинительница остановилась, глотая свой яд и слезы. Что

именно Гумберт Гумберт сказал - или пытался сказать - не имеет значения. Она

продолжала:

"Вы - чудовище. Вы отвратительный, подлый, преступный обманщик. Если вы

подойдете ко мне, я закричу в окно. Прочь от меня!"

Тут опять, я думаю, можно пропустить то, что бормотал Г. Г.

"Я уеду сегодня же. Это все ваше. Но только вам не удастся никогда

больше увидеть эту негодную девчонку. Убирайтесь из этой комнаты".

Читатель, я подчинился. Я поднялся в мой экс-полукабинет. Руки в боки,

я постоял в совершенной неподвижности и полном самообладании, созерцая с

порога изнасилованный столик: ящик был выдвинут, из замочной скважины висел,

зацепившись бородкой, подошедший наконец ключ, другие разнородные домашние

отмычки лежали на столешнице. Я перешел через площадку лестницы в

супружескую спальню Гумбертов и хладнокровно перевел мой дневничок из-под ее

подушки в свой карман. После чего я отправился вниз, но остановился на

полпути: она говорила по телефону, провод которого в этот день был случайно

соединен со штепселем в столовой, возле двери, ведущей в гостиную. Хотелось

послушать, что она говорит: отменила какой-то заказ и вернулась в гостиную.

Я перевел дух и через прихожую прошел на кухню. Там я откупорил бутылку

шотландского виски (перед скотчем она никогда не могла устоять). Затем я

перешел в столовую и оттуда, через полуоткрытую дверь, поглядел на широкую

спину Шарлотты.

"Ты разбиваешь и мою жизнь и свою", - сказал я спокойно. - "Давай

обсудим дело, как двое культурных людей. Это все твоя галлюцинация. Ты,

Шарлотта, не в своем уме. Эти записи, которые ты нашла, всего лишь наброски

для романа. Твое имя, и ее, были взяты случайно. Только потому что

подвернулись под перо. Ты подумай об этом, а я тебе принесу выпить".

Она не ответила и не обернулась, продолжая бешеным темпом писать что

писала. Очевидно, третье по счету письмо (два уже запечатанных, с

наклеенными марками, приготовлены были перед ней на столе). Я вернулся на

кухню.

На кухне я достал два стакана (в Св. Алгебру? к Лолите?) и отпер

электрический холодильник. Он яростно ревел на меня, пока я извлекал из его

сердца лед. Написать всю штуку сызнова. Пускай перечтет. Подробностей она не

помнит. Изменить, подделать. Написать отрывок романа и показать ей или

оставить лежать на виду? Почему иногда краны так ужасно визжат? Ужасное

положение, по правде сказать. Подушечки льда - подушечки для твоего

игрушечного полярного медвежонка, Ло! - издавали трескучие, истошные звуки

по мере того, как горячая вода из-под крана освобождала их из металлических

сот. Я поставил оба стакана рядом, налил в них виски и прибавил в каждый по

унции сельтерской воды. Жаль, что наложила запрет на мой любимый джинанас.

Холодильник рявкнул и грохнул. Неся стаканы, я прошел в столовую и сквозь

дверь гостиной, теперь едва приоткрытую, так что я не мог просунуть локоть,

сказал:

"Я приготовил тебе скотч".

Она не отозвалась, сумасшедшая стерва, и я поставил стаканы на буфет

рядом с телефоном, который как раз зазвонил.

"Говорит Лесли - Лесли Томсон", - сказал Лесли Томсон, тот самый,

который любил купаться на заре. - "Миссис Гумберт, сэр, попала под

автомобиль, и вам бы лучше прийти поскорее".

Я ответил - может быть, не без раздражения - что моя жена цела и

невредима, и все еще держа трубку, отпахнул толчком дверь и сказал:

"Вот он тут говорит, Шарлотта, что тебя убили".

Но никакой Шарлотты в гостиной не было.