Geum.ru

Переводы Сагита Сунчелея из западноевропейской литературы

Вид материалаАвтореферат

Содержание


Глава III. Специфика перевода «Альманзора» Г.Гейне на татарский язык Сагитом Сунчелеем.
Подобный материал:
1   2   3
Глава II. Перевод Сагитом Сунчелеем поэмы Д.Г.Байрона «Шильонский узник» на татарский язык.

II.1. Татарская интеллигенция о «Шильонском узнике» и о переводе его на татарский язык. Русская интеллектуальная элита о переводе поэмы Д.Байрона В.Жуковским.

Прогрессивная татарская демократическая литература нашла в революционном пафосе Байрона созвучие своим идеалам свободы, демократии, силы духа, веры. Г.Тукай, Г.Ибрагимов, Ф.Амирхан, С.Рамеев, С.Сунчелей многое почерпнули из живительного источника байроновской поэзии. Тукай писал о Байроне: «в мире нет священного идеала, которому нужно вечно поклоняться, что все поверхностно и беспочвенно».22 Точно так же воспринимал поэзию Байрона и Г.Ибрагимов: «Неудовлетворенность жизнью, как бы она ни была устроена, желание чего-то, стремление куда-то, слезы, беспокойство, духовные волны ропота».23

Перевод С.Сунчелеем поэмы Байрона «Шильонский узник» стал крупным событием в татарской литературной жизни. Когда в 1911 году С.Сунчелей перевел поэму, Г.Тукай принял активное участие в его редактировании. С.Сунчелей писал об этом в предисловии ко второму изданию поэмы (в 1924 году): «Поэма в первом издании была напечатана под непосредственным наблюдением Г.Тукая и с его предисловием». Тукай взялся помочь Сунчелею с переводом поэмы Байрона после того, как прочитал рукопись к первому изданию поэмы, считая: «по моему мнению, вы немного не рассчитав свои силы, приступили к переводу «Шильонского узника». Сначала надо работать над небольшими стихотворениями, добиться в их переводе красоты и легкости».24 Все же совместный труд: перевод Сунчелея в редакции Г.Тукая вышел в печати.

Сунчелей говорит о том, что данная поэма под названием «Шильон тоткыны» (а не «Мђхбњс») переиздана с небольшими изменениями в тексте. Второе издание поэмы увидело свет в 1924 году. Так же в книгу включена пояснительная статья от издания 1911 года.

Сагит Сунчелей перевел поэму английского поэта-романтика с русского текста перевода В.А.Жуковского, который по праву считался величайшим русским переводчиком, и до сих пор его перевод «Шильонского узника» является едва ли не самой лучшей версией перевода поэмы Байрона. Татарского поэта и русского объединяло многое: романтическое восприятие действительности, тонкая душевная лирика, любовь и преклонение перед твочеством Байрона.

Что касается идей и проблем затронутых в поэме, в переводе Жуковского они претерпели некоторые изменения. В соответствии со своими творческими и мировоззренческими принципами Жуковский несколько изменил звучание стиха Байрона, приглушил республиканский, вольнолюбивый дух поэмы и усилил в ней религиозные мотивы. Этим же, вероятно объясняется и то, что Жуковский оставил непереведенным воспевающий Свободу “Сонет к Шильону”, предпосланный поэме.

Исследователи указывают на то, что у Жуковского в тексте “Нас было шесть – пяти уж нет”, а у Байрона их семеро: отец и шестеро сыновей, из которых уцелел лишь один “We were seven – who now are one, six in youth, and one in age…”. И дальше снова легкие, почти неприметные взгляду сдвиги: «Спасли души своей любовь», а у Байрона: «Their belief with blood have sealed». А строки, чрезвычайно существенные для всей поэмы – “Finished as they begun / Proud of Persecution’s rage…” – «Закончили они как начали / оставшись гордыми пред яростными пытками» почему-то и вовсе отсутствуют. Но самое главное, пожалуй в том, что у Жуковского все они идут на мученичество ради веры – и только веры. Он даже выделяет курсивом строку «За веру – смерть и стыд цепей», чего нет в оригинале. Байрон же употребляет здесь понятие, очень широкое по смыслу, включающее и религиозные убеждения, но не только их. Для него “belief” – это убеждения вообще, а в случае с Бониваром, убеждения республиканские.

Жуковский «Сонета к Шильону» не перевел. С его православием, послушанием правопорядку, обласканный двором и императором, пытавшийся Пушкину преподать покорность, Жуковский, конечно, не мог перевести «Сонет», воспевающий борцов против тирании.

II.2. Особенности перевода “Шильонского узника” на татарский язык С.Сунчелеем.

Прежде всего С.Сунчелею импонирует фигура главного героя поэмы, прообраза исторического освободителя Швейцарии – Франсуа Бонивара. Во вступительном слове к первому изданию перевода на татарский язык «Шильонского узника» (ноябрь 1911 года) Сунчелей пишет: «Бонивар считал большим преступлением ущемление прав народа и прилагал все усилия для искоренения неравенства. Но за борьбу за свои идеалы, как обычно, он был заперт властями вместе с двумя братьями в Шильонскую тюрьму». Сунчелею так же близко то, что «Бонивар последнюю часть своей жизни провел в просветительской деятельности. И оставил городу большую библиотеку. Умер он в 1570-х годах». 25 Как видим, С.Сунчелею импонирует судьба Бонивара тем, что и среди татар его времени идеи просвещения были широко распространены, видимо, это стало решающим фактором в выборе произведения для перевода. Он хотел рассказать татарам о свободных духом, горевших демократическими идеями, героях европейских наций. Поэтому большая часть татарских просветителей восторженно встретили перевод поэмы Байрона.

Исследователи «образа узника» в татарской литературе объясняют его популярность следующим. Главная причина активизации в татарской поэзии начала XX века образа узника – это обострение романтического идеала, противопоставленного реакционной действительности; этот идеал воплотился в образе личности, жертвующей собой во имя свободы, красоты, счастья и любви.26

В издании от 1904 года представлен текст перевода В.Жуковского «Шильонского узника» (1822 года). Перед поэмой помещен перевод «Сонета» Ф.Минского. Сунчелей, возможно, воспользовался переводом Минского или другого автора для перевода «Сонета» на татарский язык. В издании перевода «Шильонского узника» он не указал, чьим вариантом перевода «Сонета» он воспользовался. Как отмечали многие исследователи литературы, Жуковский «Сонета к Шильону» не переводил.

Если сравнить русский вариант Минского и татарскую версию «Сонета», Сунчелей отходит от буквализма, и старается перенести текст в татарскую языковую и художественную действительность. Обратимся к первым четырем строкам. В русском варианте:

Дух вечной мысли, ты, над кем владыки нет,

Всего светлей горишь во тьме темниц, Свобода!

Там ты живешь в сердцах, столь любящий твой свет,

Что им с тобой мила тюремная невзгода.

У Сунчелея:

Аџ! Богауныћ дошманы, ќанныћ ђбђтлек хљрлеге!

Татыта ямећне зинданныћ тыгыз, тын гњрлеге.

Тљрмђдђ генђ ялтырыйсыћ, анда син ай џђм кояш

Кайный књћлемдђ сића нурлы мђхђббђт орлыгы.

У Байрона на английском «Eternal Spirit» - дух вечной мысли, вечная Душа, «chainless Mind» - свободной мысли, как видим перевод выполнен точно, и понятия совпадают, Байрон написал их с большой буквы, чтобы подчеркнуть их значимость. Они как отдельная тема проходят по всей поэме. Сунчелей же, не выделил эти слова, это можно объснить тем, что в арабской графике (а Сунчелей писал в арабской графике) в практике не было графического выделения. Свободу Сунчелей сравнил с «ай џђм кояш» — с солнцем и луной, сравнение удачное, оно усиливает значимость Свободы, которая «ялтырый» - сверкает, именно в неволе так желанна, так светла и величественна. В русском тексте и у Байрона говорится о «лучших сердцах», которые хранят Свободу. У Сунчелея “кайный књћлемдђ” — «в моей душе (сердце – Н.Н.) кипит», другими словами, переводчик приблизил к себе понятие свободы, являющееся определяющей в жизни лирика. Также Сунчелей адаптирует многие образы и сравнения к реалиям татарской литературы и понимания. Например, в одной из частей поэмы Сунчелей дает адекватный перевод слова «алтарь» на татарский язык, заменяя его татарским эквивалентом, мусульманским «михраб» (ниша в толще стены мечети, обращенная к Мекке. К Михрабу обращаются лицом молящиеся мусульмане).

При описании брата Бонивара и его страданий в тюрьме Сунчелей не смог достигнуть краткости поэтического слога Байрона и Жуковского. Сравним, каков же брат Бонивара у Байрона, в переводе Жуковского и Сунчелея. У всех троих поэтов у персонажа “eyes as blue as heaven” – «глаза лазоревые как небеса» - «моћлы зђћгђр књзлђре» (сказано, используя непереводимое на другие языки татарский архетип - «моћлы» – глубокая грусть, таинственность и т.д.). Байрон сравнивает брата с “птицей и тюрьма его гнездо” – “such bird in such a nest”. У Жуковского, как и у Байрона: “was beautiful as day” - “прекрасный, как дневной свет”, который “светил” Бонивару “на воле” – “when day was beautiful to me / As to young eagles , being free”. Байрон сопоставляет с образами свободы и молодых орлов. И Жуковский, передавая образы Байрона, сравнивает младшего брата с “чистым и живым утром”, что тот был “весел сам с собой”. У Сунчелея есть тот же Байронов образ “птицы” в клетке - «яшь ќаны читлек эчендђ», «зђгыйфь кош». Здесь татарский поэт немного точнее Жуковского, так как мы видим, что образы птицы, орла как символа свободной души совпадают и птица, чахнет, умирает, как и душа в неволе. Но при виде страданий у брата текли слезы словно: “flowed like mountain rills” (словно горные ручьи) – бежали слезы, как ручей (Жуковский) - «мљлдери яшь нђкъ кызу чишмђ агып».

Или, например, Жуковский со всей глубиной дает понять, что Бонивар остался один, всех забрала тюрьма:

Я вслушиваюсь… тишина!

Кричу как бешеный… стена

Откликнулась… и умер гул!

Сунчелей подобрал для выражения глубины сумашествия и горя Бонивара, образ героя поэмы Низами “Лейла и Меджнун” – Меджнуна. “Ул вафат! Њлгђн! Шашам! Мђќнњн шикелле кычкырам.” Читатель-татарин сразу вспомнит образ Меджнуна, его сумасшедшую, почти божественную любовь, и его страдания на пути к идеалу любви.

Не случайно также появление в татарской поэзии образа узника, в основе своей традиционно-романтического. Темница и узник – издревле популярные мотивы. На их употребление указывают начиная от пифагорейцев и до Платона с переходом к мыслителям Востока. Символические фразы-метафоры, сравнения «тело-темница», «тело-могила» и «душа – птица в клетке» были устойчивы в суфийской поэзии. Известно, что этот образ проник в творчество писателей Запада последних столетий через восточную поэзию, раскрыв еще более свой реалистический или романтический смысл.27

Многие идеи и идеалы Сунчелея созвучны с идеями и идеалами Байрона. В представлении Сунчелея поэт велик, непреклонен ни перед толстосумом, ни перед тираном, он ненавидит насилие, «несвободу, цепи, рабство»; он непродажен; неуязвим («его не сразит стрела, не берет яд, не пятнает грязь»); терпелив; он сильный, великодушный и всепрощающий; «его трон на вершине, он недосягаем, не пытайтесь его достать!».28

II.3. Романтизм в переводе «Шильонского узника» С.Сунчелея.

Центр художественной системы романтизма – личность, а его главный конфликт – конфликт личности и общества. В передовой части татарского общества шло брожение умов и настроений. Поэтому речь о татарской литературе этого периода нужно вести с учетом отражения в ней как идей национально-освободительного движения, так и общедемократических настроений, навеянных новым революционным подъемом.29

Именно внутренняя борьба в душе главного персонажа поэмы – Бонивара является центральной темой произведения. Не погаснет ли в подземелье душа, вера, идеалы свободы в душе? Не только тело Бонивара в цепях, но и душа с каждым днем теряет силу и опускается в темницу страдания и безысходности. Таков Бонивар в представлении Сунчелея. Для Сунчелея важно не только перевести поэму, но и передать со всей тонкостью сложные движения души героя. Сунчелею, как одному из ярких приемников русской и западной школы романтизма, интересен и симпатичен и исторический персонаж. Не многие татары того времени были знакомы с творчеством Байрона, только узкий круг интеллектуалов и элиты, а Сунчелей хочет познакомить татарского читателя с сильным и борющимся идеалом, который нужен и для западного общества, и для России и был просто необходим в процессе национального самоутверждения и независимости татар.

Какие качества романтического героя подчеркивает С.Сунчелей? Сунчелей противопоставляет «свободу души, которая светит словно луна и солнце» лирического героя – «ќанныћ ђбђтлек хљрлеге» и «гробовую тишину и тесноту темницы» - «зинданныћ тыгыз, тын гњрлеге». Сунчелей согласен с Байроном в том, что «душа бессмертна и на дух не наложишь оковы» - «eternal Spirit of the chainless Mind!». Во тьме ярче всего виден свет – «brightest in dungeons». Многое понял и пережил Бонивар во время заточения, и поэтому герой сравнивает свободу с «михрабом» (с которого имам в мечети проповедует истину от Аллаха). Сунчелей и здесь согласен с Байроном, только облекает их в восточные образы. Но образ Бога «For they appeal from tyranny to God», в кого верит герой, присутствует и у Сунчелея «ул идђнне таптап угъландай ќыланган тђћрегђ», ибо как поэт мусульманин верит в Единого бога.

В переводе чаще всего слышится интонация и поэтика самого переводчика. Сунчелей варьирует текст, он создает новое произведение, пусть не столь цельное и совершенное, как у Байрона или Жуковского, но новое на неевропейском языке, и основанном на восточном мышлении, точнее восточном восприятии мира. «…свойства его личности, индивидуальные и социальные, несомненно повлияли на его эстетическую систему. По характеру своего дарования Сунчелей – поэт-лирик. Он раскрывает картину жизни как глубоко и субъективно пережитое, главным образом, через чувство, через лично воспринятое, через свое изолированное переживание. К тому же, как правило, в подтексте их подчеркнут автобиографический момент», – пишет Р.Мусабекова.30

Во-первых, байронизм, через русскую литературу оказал сильное влияние на татарскую литературу начала XX века. Традиции Г.Тукая, С.Сунчелея продолжили Г.Ибрагимов, Ф.Амирхан, С.Рамеев, Дэрдменд и др. Всем им была близка лирика Байрона – за ее тонкие и сложные характеристики внутреннего мира человека. Во- вторых, переводы поэзии Байрона на татарский язык и просто знакомство с ними через русских поэтов на русском языке, укрепили позиции романтизма в татарской литературе начала XX века. Придали новые грани романтизму в татарской поэзии и прозе: в поиске и нахождения нового героя для укрепляющей свои позиции нации, в способе передачи сложных движений души лирического героя. В-третьих, на примере перевода поэмы Байрона «Шильонский узник» на татарский язык С.Сунчелеем мы встречаемся с важными аспектами перевода, видим соприкосновение восточного образа миропонимания и западного мировоззрения, как на уровне двух языков, так и на уровне литературных традиций.

^ Глава III. Специфика перевода «Альманзора» Г.Гейне на татарский язык Сагитом Сунчелеем.

III.I. Обзор литературной эпохи, связанной с написанием «Альманзора» Г.Гейне и с переводом «Альманзора» на татарский язык.

В 1913 году Сунчелей переводит трагедию Гейне «Альманзор» («Ђлмансур»). Несомненно, пьеса привлекла Сунчелея искренностью и взволнованностью чувства Гейне, горячим пафосом его полемической мысли.

Принято считать, что Сунчелей перевел трагедию непосредственно с немецкого оригинала.31 При этом делается ссылка на статью Сунчелея «Тђнкыйть вђ мљнђкъкыйдлђремез» («Критика и наши критики»), в которой Сунчелей пишет: «И Сайфи эфенди (Ф.Сайфи-Казанлы – Н.Н.) и Галимджан эфенди (Г.Ибрагимов – Н.Н.) назвали преступлением то, что я не осуществил буквальный перевод «Альманзора». В ответ на это я могу сказать лишь следующее: 1. братья мои, читайте как следует историю литературы и в особенности русской; 2. выучите немецкий язык и прочтите «Альманзора» в подлиннике; 3. прочитайте «Альманзора» в переводах Михайлова (ошибка: Михайлов перевел «Песни» Гейне – Н.Н.) и Миллера, которые при переводе смогли сохранить основное содержание. Жуковский тоже переводил очень своеобразно, но каких результатов добился (это даже ученикам известно)!».32 Эти строки берут в качестве аргумента, доказывающего то, что Сунчелей, якобы, владел немецким языком, да еще в том объеме, который бы мог позволить ему взяться за перевод Гейне. Почему-то никто не предполагал, что Сунчелей мог знать английский только потому, что он взялся за перевод «Шильонского узника» Байрона, или французский (раз перевел Гюго). Мы считаем, что кроме родного татарского языка Сунчелей владел лишь русским. Следует помнить, что он выходец из небогатой семьи. Он не учился в крупных медресе, в программе которых могло быть изучение иностранного языка. Наоборот, учился в очень заурядных медресе и даже в Русско-татарской учительской школе в Казани он проучился всего лишь год. В программе школы так же не было изучение иностранного языка.33 Вряд ли он мог выучить его самостоятельно или при помощи репетитора, поскольку у семьи не было средств не только на изучение иностранного языка, не было даже на оплату продолжения обучения в учительской школе.

Предваряя перевод, Сунчелей в предисловии заявляет: «При переводе «Альманзора» кое-какие места опустил, сократил, изменил, а некоторые, наоборот, дополнил, старался придать национальную окраску.

Например, в начале пятого действия был хор. Но он, во-первых, в данном месте неуместен, во-вторых, он как бы двусмыслен, и поэтому его никак нельзя было оставить.

Первую картину шестого действия перевел без особого настроения и в рифмовке не переусердствовал.

Во второй картине раскаяние Педрильо значительно дополнил. В оригинале этого не было.

Конец третьей картины заканчивается словами Гали (Али); но я их опустил, т.к. этот его финалный монолог счел не интересным…

Короче говоря, несколько отойдя от оригинала, я старался, по возможности, придать пьесе национальный колорит и, смею думать, мне это удалось.

Только не обижайся, поэт Гейне, на своего ученика!

Сагит Сунчелей, Казань, май»

В виде книги татарский перевод «Альманзора» был выпущен в издательстве «Сабах» г.Казани в 1913 году. Сунчелей заканчивает перевод в феврале 1913 года, и в мае того же года пишет вступительную статью к переводу.

На перевод трагедии Гейне Сагитом Сунчелеем обратили внимание еще его современники. Татарский литературный критик и писатель Фатих Сайфи-Казанлы в журнале «Анг» от 1914 года, исследуя перевод С.Сунчелея публикует статью «Тђрќемђ бабында тђќрибђлђр» («Опыты в области переводов»). Он с радостью встречает попытку Сунчелея сделать перевод на новом профессиональном уровне, но в мастерстве переводчика у него есть сомнения. В начале своего очерка он в штыки встречает вступительную статью Сунчелея к татарскому изданию «Альманзора». Литературный критик пишет: «Как так можно писать: «Кое-какие места опустил, сократил, изменил, а некоторые, наоборот, дополнил», Какая невиданная смелость? Добавил? Кто разрешил? Зачем же было предавать чистый талант Гейне?». И в следующих номерах журнала от 1914 года Сайфи-Казанлы отмечает слабые стороны перевода Сунчелея, приводя примеры, сопоставляя русский вариант Миллера и текст Сунчелея. Он указывает на стилистические ошибки при адаптации русского текста к логике татарского языка, так же указывает на ошибки при переводе некоторых образов, отмечает некоторые шероховатости в передачи поэтической красоты трагедии.

Г.Ибрагимов в газете «Йолдыз» от 1915 года, в номерах от 6 февраля и 29 апреля печатает статью «Яћа ђсђрлђр, яћа имзалар вђ яшь куђтлђр» («Новые творения и авторы»).34 Галимджан Ибрагимов отмечает выгодную сторону выполненного перевода: «Нельзя быть слепцом и не видеть стремления и усердия Сунчелея в области переводов. Если он займется этим серьезно, нет сомнений, что из него получится хороший переводчик. Его переводы Пушкина, «Шильонского узника» Байрона, «Альманзора» Гейне – это показатель и доказательства постепенного роста его переводческого мастерства. Фатих Сайфи-Казанлы был в целом прав, критикуя перевод поэта. Ясно одно – народу нужна духовная пища. Татарский читатель лишен знакомства со многими шедеврами Востока и Запада».35

Представитель татарской интеллигенции Закир Кадыри посчитал перевод нужным и удачным. Его заметки по этому поводу были напечатаны в газете «Тормыш» в номерах от 22 и 25 января 1914 г.

Царская цензура не дремала и пыталась всячески пресечь выход в свет перевода «Альманзора». Автора перевода обвинили в «панисламизме». Один из тайных осведомителей Казанской жандармерии некий «Татарский», сразу после выхода перевода С.Сунчелея сообщает об этом в органы, и утверждает, что все произведение пропитано идеями «панисламизма», что татарский поэт подталкивает мусульман на борьбу против христиан, а так же, что Сунчелей на самом деле пишет о судьбе мусульман России, пряча все это за историческими событиями средневековой Испании.

III.2. Перевод исторических, общественно-политических, этнографических реалий.

Перевод реалий - часть большой и важной проблемы передачи национального и исторического своеобразия.

В отличие от термина, реалия всегда принадлежит народу, в языке которого она родилась; она общеупотребительна, популярна. Она проникает в другие литературы чаще из литературы. Реалии – народные слова, тесно связанные с бытом и мировоззрением создающего их народа. Наиболее убедительными средствами отличения реалий от терминов надо считать местную или историческую окраску и характер литературы (художественная, научная), в которой она употребляется. К реалиям относятся предметы, понятия, явления, характерные для истории, культуры, быта, уклада того или иного народа, страны, не встречающиеся у других народов.

Одна из тем, которые затронул Г.Гейне, это - противостояние мира христианского и мусульманского, поэтому в трагедии автор часто касается и использует образы того времени. Это – исторические персонажи, связанные с католической церковью, пришедшие к власти во времена Реконкисты. Это – имена арабских родов, чье влияние еще было довольно сильно на политику Испании, особенно регионов Кордова, Андалузия.

Гейне акцентирует внимание на борьбе между христианским и мусульманскими мирами в обществе и внутри мавританского общества, как испанских мавров, так и перешедших в христианство мусульман: на внутренней борьбе героев (в их умах и сердцах), борьбе противоречий, страхов и т.д. Это напряжение поддерживается автором на протяжении всей трагедии.

У Сунчелея накал этой борьбы еще сильнее. В связи с этим необходимо отметить, что это наболевшая тема для всех татар. Со времен захвата Казанского ханства царская Россия вела политику насильственной христианизации татар, и возможность для национального самоопределения и свободы появилась в какой-то мере лишь в конце XIX – начале XX вв. Многовековая боль татар, связанная с этим, глубоко укоренилась в душах и памяти народа.

В переводе Сагита Сунчелея при переводе реалий средневековой культуры существуют некоторые неточности. Например, в переводе Миллера эпизод о муках Христа заканчивается так:

Видел я еще

Печальную жену; она держала

Истерзанный того страдальца труп,

Худой, нагой, облитый черной кровью…

И раз услышал я звенящий голос;

«Сие есть кровь Его», и оглянувшись. (С содроганием)

Увидел мужа, пьющаго из чаши…

А у Сунчелея те же строки:

Бер табакка — монда куйганнар аныћ канлы башын.

Џђр кая баксаћ да шул ир кайгылы, џђр сында кан!

……..

Чыктым анда мин тђмам ярты њлек, ярты терек!

В татарском варианте появляется «канлы башын» - «окровавленная голова», хотя в поэме говорится о «крови Христовой», которую пьют из чаши христиане.

В одной из сцен главная героиня драмы – Зулейма пытается объяснить Альманзору, тем самым склонить его к кресту, сопоставляя чистую любовь к женщине и божественную любовь. В татарском тексте мы сталкиваемся с некоторой неточностью в переводе слов Салимы:

«Чын мђхђббђт»тђ мђгарђнећ эчендђ генђ ятып,

Ќирдђ бер кљлтђ салам љстендђ— ђњвђл —

башлана!

Дословно эти строки можно перевести на русский язык, как «настоящая любовь, скрытая в пещере, рождается на куче соломы… ». Кто это «Настоящая любовь» - Иисус, Мария? Непонятно, кого имел в виду татарский переводчик.

И против страшной силы сатаны

Тебе защитник Иисус Христос,

Когда Его «вина и хлеба» вкусишь.

В татарском варианте:

Син дђ, Ђлмансур, тиеш тамызырга шул

кан тамчысын

Књћелећђ! Тамсын да яктыртсын

ќаныћныћ зинданы!

Мен «мђхђббђт» оќмахына! Изге

шђфкать гаршенђ!

Шул вакыт син дђ, ќаным, ныклап

танырсыћ Алланы!

У Гейне Зулейма описывает очищение души и принятие христианства, она хочет склонить Альманзора к нему через сцену Тайной Вечери. Широко известная сцена из истории жизни Христа: «Иисус Христос в кругу двенадцати апостолов тайно справляет обряд пасхального ужина, во время которого предсказывает, что один из учеников предаст его, а затем подает ученикам хлеб и вино, мистически претворяя их в свое тело и кровь».36 В переводе Сунчелея, Зулейма говорит «что в душу» Альманзора должна пасть «капля крови Христа» и «она осветит его душу». Как видим, Сунчелей изменил содержание и смысл мистической сцены. Так же Иисус Христос заменен на Аллаха. И последнее смотрится ошибкой, т.к. не могла христианка Салима (Зулейма) призывать его под покровительство Аллаха.

Сунчелей не перевел «Хор», работая над переводом «Альмансура», сознательно пропустил эту сцену и во вступительном слове обосновал свое решение.

Современник Сунчелея литератруный критик Фатих Сайфи-Казанлы отмечал: «не лишним будет перечислить другие ошибки, при переводе на татарский, «калечащие» оригинальный смысл текста Гейне и звучащие не по-татарски. «Кызыл алма иренлђр» (имеет в виду описание Салимы) “кызыл чия” - “губы красные словно вишня” слышал в татарской речи, но “красные, словно яблоки” нет. И некоторые другие ошибки переводчика: мавритане – магърурин, Голгофа – изге шђфкать, христиане – вђхши мљшриклђр (в Гренаде их называли «насари» или назарейцы), испанец — вђхши мљшрик (можно было сказать «испанияле»)».37

III.3. Романтические образы, тема любви в «Альманзоре» и в его переводе на татарский язык.

В данном параграфе подчеркивается специфика перевода Сунчелеем романтических образов и раскрытия темы любви. «Альманзор» произведение, несомненно, написанное в духе романтизма. Наша задача: выявить романтические элементы, с помощью которых Ф.Миллер и С.Сунчелей рисуют портреты – духовные и социальные, двух главных героев трагедии, двух романтических образов влюбленных – Альманзора и Зулеймы.

Характерный для романтизма элемент – прекрасная сказочная страна, куда стремятся герои и хотят укрыться от жестокой реальности. Альманзор понимает, что скорее всего их любовь обречена, и приведет к трагедии, но все же он рисует Зулейме прекрасный мир. Гейне дает удивительно точный и близкий для мусульманского мироощущения образ – образ Рая. Ведь для мусульманина прекрасное на земле это- отражение небесного Рая. Сунчелей переводя слова Тени, украшает описание райской страны, куда хочет выкрасть Зулейму Альманзор, вводит мусульманский символ «зикер» – хвалебные слова в адрес Аллаха, которые повторяют верующие, особенно, в священный месяц Рамазан: «Хвала Аллаху! Нет божества кроме Аллаха!»:

Ул газиз илдђ халык шат; анда пакь, саф џђр књћел;

Анда кичлђрдђ исђ тђмле чђчђк — гљл исле ќил;

Эсседђ хљрмђ агач ташлый књлђгђ ќиргђ гел.

Анда салкын чишмђлђр зикер ђйтђлђр, анда матур…

Как Кааба – единственная святыня для мусульманина, так и Зулейма единственная любовь для Альманзора.

В сцене с Зулеймой Альманзор после битвы, на скале называет ее «ланью»:

Теперь я бедный Мэджнун; на скале

Сижу я, как и он, играя с ланью:

Ведь в лань его Лейла обратилась

И ласково взглянула на меня.

Сунчелей для сравнения находит более подходящий вариант для татарского языка, он сравнивает Салиму с «ќаным» - душа моя, «былбылым», «сандугачым» – соловушек мой. Сравнение, часто встречающееся в восточной поэзии. И как не отметить сравнение Альманзора и Зулеймы с легендарными образами – Меджнуна и Лейли. Гейне был хорошо знаком с классической восточной поэзией, так как образы возлюбленных встречаются у него неоднократно.

III.4. Мусульманские мотивы в русском и татарском переводе «Альманзора».

К элементам, образам и реалиям в трагедии Гейне, создающих мусульманский (восточный) «дух», относятся атрибуты Ислама: упоминание имени Аллаха, сравнения с использованием мусульманской атрибутики, хвалебные слова Аллаху, мусульманские святыни, символы мусульманской веры, предметы одежды, быта, обряды, совершение поступков согласно Шариату и т.д.

Вера в Бога и ее отражение – религия в средневековье, как и в наши дни, является одной из главных определяющих факторов менталитета нации. В «Альманзоре» повествуется о жизни мавров Испании и, естественно, Гейне не мог создать правдивую историю в духе мусульманской поэзии и жизни мусульман (персонажей мусульман), не обратившись к мусульманским образам.

Это и образ «меча», мистический талисман, охраняющий восточного воина, например – «Спокойно спи! Мой спутник – старый меч». Этот образ встречается и в библейских мифах (Меч повергающий Люцифера, сверкающий меч Яхве, символ высшей справедливости и т.д.)38, и в фольклорах многих народов (произнесение клятв рыцарей, атрибут бога-громовержца, меч архангела Михаила, волшебный меч и т.д.). Так же: «мавританские платья», «мавританский танец – самбра», «ангел смерти с пальмовою ветвью (мусульм. ангел смерти – Азраил)», «ангел смерти пресек пылающим мечом», «беседка из жасминов», «кипарис», «сады аль Рашида», «мечеть», «муэдзин», «(гора) Кафф», «Симург – мифическая птица», «гурии», «Эблис» (мусульм. миф. – дьявол), «гарем», «берберийский конь», «кинжал» - тонкая грань, как лезвие, ведущая в рай и т.д.

Среди мусульманских святынь, встретившихся в трагедии есть, например, в тексте неоднократное упоминание мусульманской святыни Каабы и священного города Мекки: «Что держат путь в священный город Мекку», в словах Альманзора к своей любимой - «ты для меня священная Кааба», «священный камень Мекки лобызая», «я схоронил его, но положил лицом не к Мекке».

Как же реализовал все это С.Сунчелей? Во-первых, имена героев не претерпели больших изменений. Многие из этих мусульманских имен встречаются и у татар, Сунчелей нашел татарские варианты этих имен: Альманзор - Ђлмансур, Зулейма – Сђлимђ, Али - Гали, Абдулла - Габдулла, Гассан – Хђсђн.

У Сунчелея Альманзор не принимает не один из атрибутов христианства и вспоминая христианку Зулейму, возлюбленную, которую хочет спасти от «испанских псов», клянется: «арткыр»ын (тђресен) тартып љзђм!»

Трагедию Гейне, и так пронизанную духом Ислама и Востока, Сунчелей еще более приближает к татарскому читателю (зрителю), обогащая сцены мусульманскими образами. Например, в сцене, где Гассан обвиняет Альманзора, что тот одет во все испанское:

В плаще и шляпе я – но мусульманин,

Мою чалму ношу в груди моей.

В татарском варианте иные слова, нет ни «платья», ни атрибута мусульманской одежды «тюрбана»:

Књпме мљшрикчђ киенсђм дђ —

Рђсњлнећ сњзлђрен,

Изге Коръђнне, иманымны књћелдђ йљртђмен!

Сунчелей подошел к переводу творчески и не перевел непонятные татаро-мусульманскому читателю христианские образы и понятия, а также некоторые восточные образы и сравнения. В татарском варианте нет таких понятий: Граф Аквиляр, монахиня, мирта, кипарис, сады у аль-Рашида, Ширасы розы, Голгофа, орган, арфа, тост, вино, многих географических названий, касающихся Испании, и некоторых культурных аспектов культуры средневековой Испании.

Насколько часто используется божественные образы в татарском и русском варианте переводов? Оказалось, что божественное имена в русском переводе «Альманзора» используются 29 раз ( Аллах – 18 раз, Господь – 1, Бог – 2, Христос – 7, Отец Всевышний – 1), в татарском варианте перевода имя Бога встречается 45 раз ( ђр–Рахман — 1, ђл–Хак — 10, ђл–Кадир — 1, ђл–Хади — 7, ђр–Рабб — 8, Тђћре – 13, Мђњлђ–4, Пђрвђрдикяр–1).39 Это говорит о том, что в татарской лексике синонимы божественных имен используются гораздо чаще, чем в русском.

Аллах, его законы на земле, вера в Единого Бога – неразделимые понятия и, в той или иной мере, охватывали и охватывают все стороны жизни большинства татар. Это один из решающих факторов в миропониманиии татар. Один из ведущих исследователей мусульманской культуры М.Б. Пиотровский в книге “Мусульманское искусство” пишет : “Однако внимательный взгляд обнаруживает острое религиозное содержание мусульманского искусства. Оно ненавязчиво, намеками, но настойчиво напоминает нам о двух вещах – о Боге и о рае, о догмате единобожия и о грядущем благоденствии, ради которых и стоит быть мусульманином.”40