Художественная словесность и реальность (документальное начало в отечественной литературе ХХ века)

Вид материала

Автореферат

Подобный материал:

• Экзаменационные билеты по русской литературе для 10 класса гуманитарного отделения, 76.96kb.
• Программа вступительного испытания по литературе вступительный экзамен литературе проводится, 14.96kb.
• Килина Татьяна Михайловна учебная программа, 47.51kb.
• Курс лекций по древнерусской литературе и литературе XVIII века для студентов, 1254.36kb.
• Преодоление «теории бесконфликтности» в новой отечественной литературе и художественное, 722.22kb.
• Художественная интерпретация концепта «судьба» в мордовской прозе XX века, 353.44kb.
• Продолжаем наш разговор о фантастической литературе, 136.79kb.
• Федеральное агентство по образованию, 1257.29kb.
• Литература ХХ века. Вопросы к экзамену. Культурная ситуация «рубежа веков», 64.74kb.
• Новелла и рассказ в адыгейской литературе 20-х 90-х г г. ХХ века (национальные истоки,, 309.78kb.

главе четвертой «“НАИВНОЕ ПИСЬМО” В ЛИТЕРАТУРЕ КОНЦА ХХ ВЕКА КАК ХУДОЖЕСТВЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ».

Последние десять-пятнадцать лет ХХ века ознаменовались в культуре, помимо всего прочего, одним интересным и важным событием – появлением особого рода писателя, принадлежащего к традиционно бесписьменному слою общества, и возникновением литературы, которую наиболее точно характеризует термин «наивное письмо».

Возможно, кто-то скептически отнесется к самому факту предъявления рассматриваемого феномена как некоего «события». Мемуары, записки, автобиографии, дневники пополняли основное русло литературы из века в век, разве что в последнее время поток такого рода книг можно уподобить огромному валу. Однако не в этом суть. Главное состоит в том, что, по крайней мере, два фактора определяют коренное отличие нынешней эпохи от предыдущих: во-первых, право голоса получили не только люди, в той или иной степени принадлежащие элите – правящей, военной, артистической и пр., как это было раньше, но и рядовые граждане, в том числе совсем юные; во-вторых, предельное расширение социальной сферы авторства привело к появлению автобиографических и мемуарных свидетельств людей, почти совсем не владеющих практикой письма, – впервые заговорили те, кто традиционно «безмолствовал». Последнее, по-видимому, и следует понимать как событийное в литературе и культуре в целом.

В 1990 году впервые была предпринята попытка создания негосударственного архива – Центра документации «Народный архив» (ЦДНА), целью которого был сбор записок и иных материалов (писем, обращений в прессу, на радио и телевидение, справок и пр.), оставленных ничем не знаменитыми простыми советскими гражданами. В противоположность архивам государственным, ЦДНА брал практически все, что люди приносили и присылали. Сегодня существует Интернет-версия «Цифровой Народный архив», в котором собрано огромное количество воспоминаний, свидетельств.

Именно в ЦДНА попадают записки Евгении Григорьевны Киселевой (три толстые тетрадки, датированные 1977-1990 гг.). В скором времени они в отредактированном и сильно сокращенном виде публикуются в «Новом мире», а в 1996 году выходят полностью, в авторском неправленном варианте³⁸.

В эти же годы в Москве издается сборник, составленный из отредактированных свидетельств людей, далеких от литературы, – «Женская судьба в России (документы и воспоминания)» (М., 1994).

А в Сибири, в Омском государственном университете с начала 90-х годов филолог, доктор наук, профессор Б.И. Осипов собирает по крупицам «документы жизни», в которых отразилась не только судьба его земляков, но и их слово. Так появляется целая серия «Народные мемуары».

Наконец, красноярский журнал «День и ночь» (№№ 5-6, 1997) публикует документальное повествование А.Е. Чистяковой «Не много ли для одной?» Впоследствии редакция журнала выдвигает его на Букер-98 в качестве лучшего русского романа. «Не много ли для одной?» номинируется на премию и, хотя последнюю не получает, производит в столице некоторый «шум» своей режущей глаз неординарностью.

Вот немногие, хотя, может быть, и наиболее яркие образцы «наивного письма» конца ХХ века.

Термин «наивное письмо» только начал приживаться в науке о литературе, поскольку нов и мало пока изучен предмет, им описываемый. Если приглядеться к словам, образовавшим его, то станет очевидно, что «письмо» здесь употреблено в значении «писанье», непосредственно предстоящем таким понятиям, как «словесность» и «литература». Что же касается определения «наивное», то оно в науке имеет достаточно узкий смысл: это нечто простодушное, бесхитростное, неопытное, дорефлективное, противоположное всему, что «нагружено» культурой.

До сих пор филологи обращали слишком мало внимания на литературу такого рода, эти издания занимали больше историков, социологов и даже философов – а ведь это интересные произведения слова, и далеко не всегда «наивные».

Естественным было бы усмотреть известный параллелизм между феноменом «наивного письма» и «наивным искусством» в живописи, получившим эстетическое признание в первое десятилетие ХХ века. Что из себя представляет «наивное письмо» как художественная реальность? Имеет ли оно эстетическую силу? «Наивное письмо» и его место в истории культуры. На эти вопросы призван ответить анализ конкретного произведения, а именно упоминавшегося выше автобиографического романа Александры Чистяковой «Не много ли для одной?»

В красноярском журнале «День и ночь» «Не много ли для одной?» Александры Чистяковой открывало раздел прозы и сопровождалось фотографией автора. Что касается жанра произведения, то редакция сочла необходимым дать определение: «быль». На Букеровскую премию его выдвигали уже как роман. Позднее в прессе прозвучало: «роман-дневник». Но с таким определением трудно согласиться, несмотря на то, что на него как будто «наводит» внутренняя авторская установка на придание своему повествованию вида «дневника». Все-таки перед нами роман с его главной проблемой «“развития” или “становления социального характера отдельной, обособленной личности” “в столкновениях с нравственными нормами и бытовыми случайностями своей социальной среды”»³⁹, точнее, роман-исповедь, по Бахтину, одна из разновидностей биографического романа. Эгоцентризм самого авторского рассказывания, сосредоточение на главных моментах жизненного пути, наличие биографического времени – эти признаки суть общие для жанров автобиографии и исповеди.

На уровне содержательном черты романа-исповеди проявляются в изображении истории личной жизни в ее становлении.

Александру Чистякову характеризует типичный для ее эпохи сплав черт, одни из которых – дань патриархально-крестьянскому сознанию, другие сформированы в рабочей среде под влиянием советской идеологии. И все же главные ценности, определяющие нравственные устои героини, коренятся в традиционном, т. е. основанном на православной вере, народном мировидении.

Исповедальная проза Чистяковой хорошо отражает процесс разложения традиционных устоев, приведший к перевертыванию всего с ног на голову: поменялись местами роли мужа и жены, женщина становится главным «добытчиком» и опорой семьи, мужчина мирится с положением «униженного», он безынициативен, безответствен и может выжить, только опираясь на слабые женские плечи. Документальное свидетельство лишь подтверждает художественную правду литературы «большого стиля»: в свое время мужское «измельчание» стало одной из проблем шолоховского повествования в «Поднятой целине», что точно подметила С.Г. Семенова: «Писатель явно фиксирует, если хотите, драму красивых, полнокровных, горячих баб: нет им уже под стать по природной мощи и темпераменту казаков, произошла, да и происходит буквально у читателя на глазах своего рода биологическая селекция народа»⁴⁰.

Жанровая специфика этого произведения (роман-исповедь) определяется также его повествовательными особенностями, которые при ближайшем рассмотрении оказываются далеко не «наивными».

Предпринятая попытка «обозрения» той художественной реальности, которую порождает роман А. Чистяковой, с одной стороны, несколько заслонила первоначальное читательское удивление-недоумение (стрелочница и роман-исповедь?), а с другой – явилась некой пробой вписывания этого произведения в «нормальный» литературный ряд. Между тем изначально это произведение никак не может восприниматься как «нормальное».

Таким образом, то, что это произведение не принадлежит перу писателя в привычном понимании этого слова, само по себе не есть знак его «инаковости»: известны случаи, и их немало, когда люди «со стороны» становятся полноценными «писателями», авторами автобиографий, записок, воспоминаний и т. п. Последнее в общественном сознании – научно осмысленный факт. Об этом свидетельствует хотя бы внесение в многотомный биографический словарь «Русские писатели. 1800-1917» многочисленных авторов, не претендовавших на роль «писателей». И все же сам круг, включающий в себя такого рода лиц, определенно культурный круг. Александру Чистякову, даже при большом желании, никак нельзя поместить в него, и в этом прежде всего и состоит ее особенность как автора.

Александра Чистякова – представитель «голой» действительности. То, что она создает, есть как бы дубликат, слепок с этой действительности. И все-таки факт творения, созидания должен быть выделен специально. Последний отделяет «наивное письмо» от «литературы человеческого документа». В «наивном письме» приходится сталкиваться с более редким и особенным явлением – заговорило доселе немое, заговорило не случайно, как «невольное» искусство, а «по собственному хотению». Стрелочницы раньше не писали романов. Литература на протяжении своей истории фиксировала взгляд на жизнь изнутри или со стороны глазами писателя. Теперь же мы имеем дело с голосом и взглядом на себя и на мир человека, который раньше мог стать в лучшем случае героем литературы, но никак не ее создателем. Все равно как если бы в приложении к пушкинской повести «Станционный смотритель» была бы напечатана исповедальная проза самого станционного смотрителя.

«Не много ли для одной?» – произведение редкое. С одной стороны, это произведение, основанное на реальных фактах, вымысел в нем отсутствует. С другой стороны, перед нами сложное в жанровом отношении создание – роман-исповедь, предполагающее не объективную «передачу» факта, а его субъективное, пропущенное через сознание героини-повествователя, видение.

В значительной степени эстетическая сила воздействия «наивного письма» определяется имеющимся в нем затекстовым содержанием – всей той жизнью, которая обступает текст, знанием читателя. При этом стоит отметить, что в параллель тому, что говорилось выше о «наивной» живописи, читатель произведений «наивного письма», в подавляющем большинстве, читатель профессиональный, т. е. исследователь культуры.

То, что сегодня стало возможно именно так воспринимать такое письмо – некоторый итог предыдущего развития общественной и художественной мысли, открытия «диалектики души» и пр. При этом очевидна невероятно возросшая роль читателя в процессе превращения «наивного письма» в литературное произведение.

Как бы ни было беспомощно «наивное письмо» в художественном отношении, оно способно раскрыть автора как человека и запечатлеть не только историю его личной жизни, но и важнейшие моменты в истории народа и государства. Несмотря на скудость изобразительных средств, «наивное письмо», в отличие от бульварной литературы, примыкает к главному классическому руслу литературы в силу заключенной в нем художественной правды.

Заключение содержит обобщение результатов проведенного исследования, итоги и основные выводы.

 

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

1. Документалистика: к вопросу о терминологии // Вестник Томского государственного университета. 2006. Июнь. № 291. 0,5 а.л.

2. Специфика художественной образности в «документальной литературе» // Филологические науки. 2007. № 1. 0,5 а.л.

3. «Наивное письмо» конца ХХ в. как художественная реальность (роман А.Е. Чистяковой «Не много ли для одной?») // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2007. № 1. 1,5 а.л.

4. Горький и «литература факта» // Литература в школе. 2007. № 7. 0,4 а.л. (Принята к публикации в ноябре 2006 г., справка прилагается.)

5. О «документальных» жанрах // Вестник Московского государственного областного университета. Серия «Русская филология». 2007. № 2. 0,5 а.л.

6. Специфика функционирования эпистолярного жанра // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 9. «Филология. Востоковедение. Журналистика». 2007. Вып. 3. Ч. 2. 0,5 а.л.

7. О термине «документальная литература» // Вестник Тамбовского государственного университета. Серия: Гуманитарные науки. 2007. Вып. 11 (55). 0,5 а.л.

8. К изучению художественно-документальной прозы на уроках словесности

// Русская словесность. 2008. № 1. 0,5 а.л.


9. «Документальное начало в литературе ХХ века». Монография. - М.: Флинта; Наука, 2006. – 160 с. 9,8 п.л.

10. «Теоретические аспекты изучения биографии писателя (В.С. Печерин)». Монография. - М.: Флинта; Наука, 2007. – 160 с. 9,8 п.л.

11. «Литература нон-фикшн / Nonfiction. Экспериментальная энциклопедия. Русская версия». М.: Совпадение, 2007. – 327 c. 20,5 п.л. (Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России»).

12. Документальное начало в литературе XX века // Литературная учеба. 2002. Кн. 5. Сентябрь-октябрь. С. 96-113. 0,5 а.л.

13. «Литературная биография» как историко-культурный феномен. Б.В. Томашевский и Ю.М. Лотман: линия преемственности // Литературная учеба. 2003. Кн. 5. Сентябрь-октябрь. С. 101-113. 0,5 а.л.

14. Документальное начало в литературе XX в. // Теоретико-литературные итоги XX в. Т. 1. Лит. произведение и художественный процесс. М., 2003. С. 134-160. 1 а.л.

15. «Наивное письмо» конца ХХ века как предмет литературоведческого и социологического изучения // Наука. Культура. Общество. 2007. № 2. 0,5 а.л.

16. Автодокументальный текст // Литературный словарь. М., ЛУч, 2007. С. 10-11. 0,1 а.л.

17. Документальная литература // Там же. С. 48-52. 0,4 а.л.

18. Документальное начало // С. 52-56. 0,4 а.л.

19. Литература и реальность // Там же. С. 105-110. 0,5 а.л.

20. Литература факта // Там же. С. 110-112. 0,1 а.л.

21. Наивное письмо // Там же. С. 132-135. 0,4 а.л.

22. Нон-фикшн // Там же. С. 136-137. 0,1 а.л.

23. Псевдодокументальное // Там же. С. 191-194. 0,3 а.л.

24. Человеческий документ // Там же. С. 303-305. 0,2 а.л.

25. Эго-документ // Там же. С. 306. 0,1 а.л.

26. «Наивное письмо» как культурологический феномен и средство выражения художественного народного сознания в русском мире // М-лы круглого стола «Русский мир: концепции и реальность» 25. 04. 2007 г. М., 2007. 0,5 а.л.

27. Образ автора в «невымышленной» прозе (К. Воробьев и Б. Сруога) // Языки филологии: теория, история, диалог: Сб. науч. трудов к 70-летию проф. М. М. Гиршмана. Донецк, 2007. С. 119-137. 0,5 а.л.

28. Достоверность / недостоверность факта как теоретико-литературная проблема // Русская литература ХХ века: философия и игра. Вып. 7. СПб., 2007. С. 74-83. (Серия «Литературные направления и течения в русской литературе ХХ в.» ) 0,5 а.л.