Geum.ru

Историография демографических проблем испании раннего нового времени

Вид материалаАвтореферат

Содержание


Третья глава
Четвертая глава
Подобный материал:
1   2   3

Источник: Pérez Moreda V. Las crisis de mortalidad en la España interior siglos XVI-XIX. – Madrid: Siglo XXI, S.A., 1980.

Наиболее высокой в Испании той эпохи была детско-юношеская обычная смертность, причём почти половина смертей приходилась на долю детей до 7 лет. Однако в противоположность мнению Э. Ригли, Р. Шэфилда и др., ведущим демографическим регулятором в Испании XVI в. являлась катастрофическая смертность (В. Перес Мореда, О. Осоньа). Этот показатель варьировался в диапазоне примерно 100-250 промилле. Во время пандемии чумы 1596-1602 гг. индекс смертности по Кастилии (кроме Сантандера) составил 317,3‰. В городе Сантандере из 3300 жителей скончались две с половиной тысячи. В результате общей высокой смертности ожидаемая средняя продолжительность жизни составляла 27-28 лет.

За 1950-1980-е гг. эволюционировали представления о структуре (причинах) катастрофической смертности: на смену теории продовольственных кризисов как первопричины катастрофической смертности пришло понимание того, что эпидемиологические кризисы смертности имеют не только экзогенный, но и эндогенный характер. В 1980-1990-е гг. специалисты детализировали представления об особенностях влияния на демографию конвенционных или карантинных болезней (гендерная, возрастная и региональная специфика), вклада той или иной болезни в общую картину смертности, причинах особой вирулентности эпохи. В это же время наметился пересмотр оценки роли общей смертности (в сторону понижения) в механизме гомеостазиса.

Вслед за французским историком Ж. Дюпакье, в настоящее время большинство испанистов считают, что брачность является главным параметром гомеостазиса традиционного типа (М. Ливи Бачи, В. Перес Мореда, Д.-С. Реер и др.). Представляется, однако, что значение брачности как главного регулятора динамики народонаселения проявлялось во время восходящей фазы неомальтузианского цикла, а также после кризисов смертности (как части компенсаторного механизма). Обычная норма брачности в Испании XVI в. была интенсивной и составляла 12 промилле и выше. Возраст вступления в первый брак в Испании тяготел к показателям “средиземноморской” модели: от 22 до примерно 26 лет у мужчин и от 19 до 24 лет у женщин в обычные времена. Но фактически можно говорить (прежде всего, применительно к женщинам) о двух зонах брачности: северной (Галисия, Кантабрия, Страна басков, Наварра, Каталония) и южной. В первой зоне средний возраст вступления в первый брак был примерно на 2,5 года выше. Во многом это объяснялось различиями систем наследования (неравное и уравнительное соответственно), что влияло на брачное и репродуктивное поведение, а также на масштабы миграции, конкубината и целибата. В XVII столетии произошло повышение возраста брачности, особенно в городах, примерно на 1-2 года. Это объясняется кризисными явлениями в городах Кастильской короны вплоть до начала аграризации Испании. Вопреки сложившимся представлениям, доля окончательного целибата в XVI в. была невелика (Р. Роулэнд, В. Перес Мореда). Но она росла в первые сорок лет XVII столетия, и после короткого промежутка, с 1660 г. вновь стала увеличиваться. Перспективной для последующего исследования и более точного определения “фактической брачности” представляется оценка масштабов конкубината и степени соответствия социальной практики нормам канонического брака в испанском обществе.

Для определения норм рождаемости используются метод “карт семьи” и методы Принстонской группы. Как показывает пример Новой Кастилии, уровень рождаемости был высоким в конце XVI в. – до 40 промилле, но затем стал сокращаться (до 33 к 1640 г.). Довольно значительной была доля бастардов, особенно в городах (рекорд в Саламанке за 1580-1600 гг. – 25,3% от общего числа новорождённых). Как и везде в ту эпоху, рождаемости/зачатиям, как и смертности, была присуща сезонная цикличность. Брачная плодовитость в средиземноморских странах показывает обратно-пропорциональную зависимость от величины пропорции замужних женщин рекреативных когорт (Р. Роулэнд). Сравнительно с Португалией и Италией в Испании были более высокие показатели плодовитости. Хотя периоды между родами у испанских женщин составляли в среднем 20 и даже 24 месяца, это объяснялось, скорее всего, практикой длительного кормления детей грудью. Общий высокий индекс законнорожденных (0,653-0,844 – правда, данные за XVIII в.) делает маловероятным предположение о существовании сознательного (“физиологического”) контроля зачатий во всех социальных группах. В центре и на юге Испании норма плодовитости колебалась в XVI в. в диапазоне от 3,1 до 13 детей на один брак или примерно в среднем 4,75-5 детей с небольшим снижением показателя в следующем столетии. Причиной сокращения общей плодовитости в этот период по сравнению с XVI и XVIII вв. стало ухудшение условий жизни и усиление религиозного ригоризма, что и выразилось в повышении возраста брачности, росте удельного веса повторных браков, а также сокращении добрачных и внебрачных сексуальных отношений.

Значительные системные региональные колебания демографических характеристик заставили историков обратиться к эвристическим возможностям категории “демографическая модель”. Особо популярны у специалистов т. н. содержательные модели, представляющие собой комбинации эндогенных и экзогенных параметров. Анализ идёт как по линии сопоставления общеиспанских показателей и “западной” макромодели, так и по линии выявления региональных моделей (субмоделей) в самой Испании. Наиболее плодотворно в этом направлении работают А. Эйрас Роэль, Р. Роулэнд, В. Перес Мореда, Ф. Чакон Хименес, Д.-С. Реер.

Для XVI-XVII вв. на территории страны можно выделить четыре основные субмодели (северная, центральная, андалусийская, каталонская) и три “переходные” или смешанные (астурийская, майоркская и валенсийская или левантийская).

Таблица 2. Основные демографические субмодели Испании XVI-XVII вв.

параметры
“северная”
“центральная”
“андалусийская”
“каталонская”

плодовитость
относительно

низкая
высокая
низкая
относительно высокая

рождаемость
высокая
высокая
низкая
относительно высокая

смертность
относительно небольшая
высокая
высокая
относительно высокая

режим брачности
гиперконтроль
минимальный контроль






миграции
сильная эмиграция
преобладание эмиграции
сильная иммиграция
сильная иммиграция

плотность населения
высокая
низкая
высокая
средняя

В раннее Новое время в Испании ведущую роль играла центральная субмодель. По многим показателям она была наиболее близка к усреднённым общеиспанским параметрам. На другом полюсе находилась северная модель. В противоположность общепринятым взглядам А. Эйрас Роэль полагает, что существовавшие в Испании той эпохи модели отражали не глубинные долговременные сущностные региональные отличия, а являли собой фазы перехода от моделей традиционного типа воспроизводства населения (такие как “центральная”) к моделям нового типа воспроизводства населения (“северная”).

Для каталонской субмодели помимо черт отмеченных в таблице, нужно указать на большую долю молодых когорт. Это объяснялась низкой детско-юношеской смертностью и высокой иммиграцией. Переходная” астурийская субмодель сочетала черты северной и центральной. На материалах ценза Флоридобланки отмечается, что с северной её роднило относительно скромная взрослая смертность, сложный состав семьи, практика контролируемых браков и наличие сильной мужской эмиграции. С центральной субмоделью Астурию сближали высокая детско-юношеская рождаемость и смертность, как следствие высокая доля молодого населения, короткая ожидаемая продолжительность жизни и отсутствие реального/формального старения, а также наличие потенциала сильного демографического роста. Майоркская субмодель характеризовалась низкой рождаемостью и плодовитостью, ещё более низкой смертностью, значительной ожидаемой продолжительностью жизни. Контроль за демографическим ростом достигался не за счёт регулирования брачности или миграции, а через механизм плодовитости. Особенностью валенсийской субмодели было сочетание высокой плодовитости со значительной детско-юношеской смертностью и сравнительно низкой смертностью взрослого населения. Как следствие, ожидаемая продолжительность жизни в регионе была выше, чем в центральной зоне. Однако роль миграционного компонента здесь плохо известна. Нуждается в осмысление и синтез специфических черт демографического поведения свойственных как “новым”, так и “старым христианам”.

^ Третья глава “Миграционные процессы и их влияние на испанскую демографию” включает в себя 4 параграфа. В них рассмотрены миграции как элемент демографического гомеостазиса, а также с точки зрения проблемы т. н. “испанского декаданса”. В т. ч. проанализированы процессы эмиграционные (в Западные Индии; ущерб от мобилизационных мероприятий) и иммиграционные (французская и португальская иммиграции), депортации этно-религиозных меньшинств (иудеев) и этно-культурных (морисков), а также внутренние перемещения.

Широкомасштабное изучение внутренних миграций в самой Испании началось только в 1990-е гг. Это было связано как с задачей создания динамичной модели гомеостазиса Испании раннего Нового времени, так и с современной фазой глобализации, когда в мире резко возрос интерес к миграциям всех типов. Интерес к данной проблематике подогрели и первые доказательства беспрецедентной мобильности испанского общества той эпохи. Например, в Кóрдобе и Севильи XVI – первой половины XVII вв. индекс региональной экзогамии составил соответственно 40 и 60%. Причины интенсивных миграций были, видимо, связаны в XVI в., главным образом, с излишним демографическим давлением на восходящей фазе “неомальтузианского” цикла, а в последующем столетии, с общей кризисной ситуацией переходной эпохи, отягощённой т. н. декадансом Испании.

В первом параграфе “Потери Испании” рассматриваются проблемы эмиграции в Западные Индии (Америку) и потери в военных операциях и в войнах. Изучение эмиграции в Западные Индии – старейший раздел истории миграций в испанистике. До сих пор существует историографический перекос в пользу изучения американской эмиграции из-за раннего включения испанцев в колонизацию Нового Света и исключительной документированности этого процесса. Интерес к эмиграции усиливало и то обстоятельство, что она традиционно рассматривалась как одна из важнейших причин депопуляции Испании. Напротив, тема эмиграции в Северную Африку практически не разрабатывается.

Благодаря жёсткому контролю испанской администрации за сообщениями с Западными Индиями Испания сегодня располагает лучшими архивными фондами о колонизации (эмиграции) раннего Нового времени. Наибольшую ценность представляют т. н. королевские лицензии “Совета Индий” и т. н. информация о “чистоте крови”. Однако в научный оборот они стали вводиться только в ХХ столетии. Современники, в частности арбитристы, предпочитали в оценке масштабов эмиграции оперировать непроверенными данными и завышать цифры (Ф. Наваретте). Эта традиция нашла поддержку в XIX в. у либералов и “рехенеристов” (больше известных у нас как представителей “поколения [18]98 года”). Тем не менее, уже с XVI в. (Х. Лопес де Веласко), проявляется тенденция корректировки «демонической» интерпретации эмиграции в судьбах страны. Но специальные работы по данной теме появились только на рубеже XIX-XX вв., а качественный прорыв в разработке проблематики произошёл во второй половине XX столетия.

После гражданской войны 1936-1939 гг. и реорганизации научных учреждений Академии лидером в изучении испанской эмиграции в Америку стала севильская Школа американистских исследований и мадридский Институт истории Америки “Гонсало Фернандеса де Овьедо”. Изыскания научных групп К. Бермудеса Плата, П. Бойд-Бовмана, супругов Шоню в 1940-1950 гг. заложили основы современного этапа изучения вопроса. В 1970-1980-е гг. работу, начатую К. Бермудесом Платом, по составлению «Каталога пассажиров в Индии» – т.е. списков эмигрантов XVI в. – завершила группа Л. Ромера Ируэла и М.К. Галбис Диес. В последние десятилетия ХХ в. удалось оценить масштабы нелегальной эмиграции (коррекция в сторону понижения), реэмиграции, иммиграции, социальный, профессиональный, гендерно-возрастной и региональный состав эмигрантов. Особо отмечу пересмотр масштабов нелегальной эмиграции. Сторонники такой ревизии (П. Шоню, М. Мёрнер, А. Якобс) оперируют технологическими расчётами (тоннаж кораблей, регламент судовождения, динамика переходов) и анализом списочных составов экипажей судов обслуживавших атлантический трафик. Вместе с тем, до сих пор из-за худшего состояния источниковой базы динамика эмиграции и состав эмигрантов в XVII в. (особенно второй половины) изучены слабо.

По современным оценкам, число эмигрировавших в Индии за два столетия составило не более полумиллиона человек. В соответствии с интенсивностью эмиграции швед Магнус Мёрнер выделил 5 этапов в этом процессе: 1506-1540; 1541-1560; 1561-1600; 1601-1625; 1626-1650 гг.. Однако эта единственная на сегодняшний день научно обоснованная периодизация эмиграции в Индии распространения в испанистике не получила.

В XVI в. главную роль в подпитке заморской экспансии играли 7 южных и западных областей Кастилии. На долю Севильи, Уэльвы, Бадахоса, Кáсареса, Саламанки, Толедо и Вальядолида пришлось две трети эмигрантов. Города Севилья и Толедо, жители которых составляли менее 2 % населения страны, дали в XVI в. 22% всех заокеанских переселенцев. Даже с учётом транзитного характера части этой миграции, чётко выраженная локализация эмигрантов из регионов-доноров подтверждает то, что эмиграция во многом была результатом излишнего демографического давления (М. Родригес Канчо и А. Родригес Грахера по Эстремадуре). Рост, начиная со второй трети XVII столетия, удельного веса в эмиграции северных, благополучных в демографическом плане областей, подтверждает указанную закономерность. В то же время гендерно-возрастная специализация эмиграции, особенно в первой половине XVI в., могла существенно деформировать гендерные пропорции в рекреативных когортах ряда регионов и тем самым негативно повлиять на демографию в целом.

Модель эмиграции, существовавшая на протяжении большей части эпохи Габсбургов, отличалась от модели эпохи Бурбонов только господством эмигрантов из юго-западных регионов метрополии и жестким режимом в отношении иностранцев. При сравнении Испании с западноевропейскими странами видно, что структура и социо-экономическая организация эмиграции из Кастильской короны имели большое сходство с европейскими обществами Нового времени, вставшими на путь заморской колонизации позднее иберийских государств. Здесь и там фиксируется как обилие молодых холостяков, так и постепенный рост числа семейных переселенцев, существование иммиграции и реэмиграции, трудовой миграции. Похожи административные и законодательные механизмы переселения, а также формы рекрутирования колонистов (особенно в первой половине XVI в.). Вместе с тем, в Испанской Америке никогда не существовало “белого рабства”, как в колониях Франции или Англии.

В долгосрочной перспективе наибольшее негативное воздействие на демографическую ситуацию в Испании оказала экспансионистская политика Габсбургов. Рост доходов Короны в XVI в. и создание системы государственного долга, ключевым элементом которой стали американские сокровища, позволили существенно увеличить вооружённые силы страны. Отношение личного состава армии и флота к населению в момент максимального роста вооружённых сил (Тридцатилетняя война) составило для Испании 4,9%. Это высокая цифра сравнительно с Нидерландами (2,6%), Швецией (около 2%), Англией (1,3%), особенно Францией (0,75%). Правда, большинство в вооружённых силах Испании составляли иностранные наёмники-католики. Общие невосполнимые потери от мобилизации в армию и на флот составили около 1 миллиона человек. Причём, видимо, непосредственные боевые потери были меньше потерь от болезней.

И.А.А. Томпсон, Э. Мартинес Руис показали региональную специализацию в комплектовании испанских вооружённых сил. В армию значительную часть эпохи набирали рекрутов за счёт ядра Кастильской короны, отягощая тем самым положение Старой Кастилии и Леона, но кадры на флот черпали в Андалусии, а также в Галисии и Кантабрии – регионах излишнего демографического давления. Мобилизация в ряды вооружённых сил изымала из обычной жизни значительные контингенты испанских мужчин. Потому с демографической точки зрения самое важное отрицательное последствие империализма Габсбургов – усугубление т. н. временных и окончательных гендерных диспропорций, а значит деформация брачного рынка, снижение плодовитости и рождаемости.

Т. н. принудительным миграциям посвящён второй параграф – “Депортации иудеев и морисков”. Это одна из наиболее изученных и идеологизированных тем испанской истории. В фокусе споров на долгое время оказались вопросы причин, последствия депортаций и численность изгнанных в 1492 г. и в 1609-1614/15 гг. Апологетическая трактовка современников депортаций была подхвачена в XIX столетия традиционалистами, а потом консерваторами. Для них было свойственно приуменьшение численности депортированных. Либералы XIX в., осуждавшие депортации, в свою очередь, вслед за некоторыми современниками изгнаний, называли завышенные цифры.

Новый этап в изучении проблемы связан с усилиями испанистов близких к “Анналам” (Б. Венсан, А. Лапейр, Л. Кардайяк), а также с деятельностью Х. Каро Барохи, А. Домингес-Ортиса, представителей “школы Висенса Вивеса” (Х. Реглá) и гранадской школы (М. Барриос Агилера), которые ввели в научный оборот новые источники и использовали передовые методики. Можно выделить два современных подхода к изучению данной проблематики. Представители первого рассматривают оба изгнания как явления одного ряда, которым были присущи сходные причины (Ф. Бродель, супруги Катлер, Д. Брамонс). Представители второго подхода – их большинство – анализируют каждую депортацию как самостоятельное явление. Те и другие акцентируют внимание на разных причинах депортации: религиозно-идеологических (Х. Висенс Вивес, супруги Катлер), этно-культурных (Л. Кардайяк, Х. Реглá), политических и геополитических (Х. Висенс Вивес, П. Виляр, Х. Реглá), демографических (“неомальтузианское давление” – Ф. Бродель, П. Виляр, И. Валлерстайн).

Если говорить только о демографических аспектах тематики, наиболее губительной в краткосрочной и среднесрочной перспективе была депортация морисков. Количественные аспекты потерь от изгнания морисков были довольно точно определены к 1970 гг. (А. Лапейр, А. Домингес Ортис, Б. Венсан, Х. Реглá, Х. Надаль, позднее Х. Салас Аусенс и др.). Число депортированных составило от 272 тысяч до 350 тысяч человек. Ситуация усугублялась компактным проживанием морисков. Больше всего пострадало королевство Валенсия, а в Арагоне зона к югу от реки Эбро. Из-за источниковых лакун спорен вопрос о численности иудеев и евреев, проживавших на территории Испании. По современным оценкам (Л. Суарес Фернандес, М. А. Мотис Доладер, М. Фуэнсилса Гарсиа Касар, Г. Камен) из страны в 1492 г. было депортировано 40-50 тысяч иудеев.

Комплекс экономических, этно-культурных и демографических причин привёл к значительному притоку иностранцев на территорию страны. Эта тема рассматривается в третьем параграфе – “Иммиграционные процессы в Испании Габсбургов”. Существенное положительное влияние на демографию Арагонской короны оказала долгосрочная французская иммиграция (около полумиллиона человек за два столетия). Пионерами современного этапа исследования этой проблемы являются представители “школы Висенса Вивеса” Х. Надаль Ольер и Э. Жиральт Равентос. Им, и их многочисленным последователям, как в Испании, так и во Франции, удалось выяснить то, что данная иммиграция (преимущественно юношей и молодых мужчин) несколько выровняла гендерные диспропорции и увеличила брачность/рождаемость в Арагоне, Каталонии, в меньшей степени в Валенсии. Но миграция французов практически никак не повлияла на ситуацию в Кастильской короне. Она в силу своей природы также не смогла смягчить (исключая Арагон) негативные процессы “короткой продолжительности” – депортации этно-религиозных и этно-культурных меньшинств.

В изучении португальской иммиграции долгое время доминировала тема крещённых евреев – марранов (маранов), которая рассматривалась в комплексе с историей депортации испанских иудеев. В настоящее время усилиями краеведов и профессиональных историков удалось воссоздать общую картину миграций португальцев. Особенностью этих перемещений был значительный удельный вес краткосрочной (сезонной и маятниковой) миграции хозяйственного типа. Но и долгосрочная/окончательная эмиграция из Португалии, несоизмеримо менее значительная, чем из Франции, благодаря региональной специализации, позволила улучшить демографическую ситуацию в Эстремадуре и Западной Андалусии.

Начиная с 1980-х гг., специалисты приступили к систематическому изучению внутренних миграций в Европе. Этой теме посвящён четвёртый параграф – “Внутренние миграции”. В Испании неоспоримые лидеры в исследовании внутренних перемещений – галисийские историки во главе с А. Эйрас Роэлем. Им удалось разработать методику анализа феномена с учётом дефицита специализированных источников (через индекс маскулинности – показатель удельного веса мужского населения в возрастных когортах), предложить типологию этих миграций.

Как понятно сегодня, важнейшую роль в миграционном поведении экономико-демографического характера играли брачная стратегия, обусловленная в основном неравной системой наследования и масштабами конкубината/целибата в регионах-донорах, а также тип хозяйствования и экономическая конъюнктура, как в регионах-донорах, так и в регионах-реципиентах. Это хорошо видно по составу мигрантов и направлениям миграций. Главными регионами-донорами были северо-запад и север Испании. Но если горные и гористые районы севера являли собой пример относительной избыточности населения, прибрежные районы северо-запада устойчиво характеризовались высокой плотностью населения. Экономическая притягательность Новой Кастилии и Андалусии объяснялась, главным образом, ускоренной урбанизацией этих королевств и возможностями, связанными с колонизацией Западных Индий.

Наиболее сильное воздействие на демографическую ситуацию оказывала т. н. окончательная миграция. Доминирование среди мигрантов мужчин рекреативного возраста вело к нарушению гендерного равновесия. Если в XVI в. индекс маскулинности был выше для внешних миграций (эмиграции), то в XVII в. – уже для внутренних миграций. В результате в регионах-донорах ещё больше увеличивался возраст вступления в первый брак, усиливался вынужденный женский целибат, что подрывало местные рекреативные способности. Однако и миграции коротко-продолжительного типа уже негативно влияли на брачность, разрушая гендерные пропорции и усиливая женский целибат, ограничивали супружескую плодовитость, а в средне-срочной перспективе вели к старению населения. В результате, например, в Галисии, с одной стороны, женщины возглавляли от одной пятой до трети домашних хозяйств (часто на положении т. н. “живых вдов”), а с другой – 17% галисийских женщин никогда не выходили замуж. Краткосрочные (маятниковые) миграции воздействовали только на сезонную динамику браков и зачатий. В регионах-реципиентах в результате иммиграции происходило омоложение населения, росли показатели брачности и мужского целибата.

Особой формой внутренних миграций (принудительный тип) стало переселение гранадских морисков в связи с восстанием 1568-1570/1 гг. на земли Кастильской короны. Основные параметры динамики численности общины гранадских морисков в XVI в. и картину депортации позволили уточнить изыскания Ф. Руис Мартина, Б. Венсана и А. Лапейра. Суммарное число жителей Гранады на момент восстания равнялось примерно 275’000 человек, из них морисков было около 150’000. Поcле депортации примерно ста сорока тысяч “новых христиан” и их частичного возвращения, в Гранаде к 1591 г. проживало не более двадцати-двадцати пяти тысяч морисков. Таким образом, это переселение нанесло сильнейший удар по демографической ситуации в королевстве, дав основание Б. Венсану сконструировать модель “гранадского декаданса”. Но изучение гранадскими историками в 1980-2000-е гг. стихийной реколонизации этой территории “старыми христианами” позволило локализовать демографический ущерб от данной депортации. Исследователи сделали вывод о том, что демографическая ситуация в Гранадском королевстве выправилась в XVII столетии благодаря “старым христианам”– переселенцам из прилегающих регионов.

Миграционные процессы и их влияние отличались большим региональным разнообразием. Отток населения из районов с избыточными демографическими ресурсами являлся стихийной формой оптимизации распределения трудовых ресурсов. Но в Старой Кастилии, где с третьей четверти XVI в. наметилось ухудшение экономической конъюнктуры, вынужденная миграция в города (окончательная и транзитная) подорвала возможности местного рекреативного потенциала.

^ Четвертая глава “Социальная характеристика испанского общества” содержит два параграфа. Главные задачи главы сводятся к выяснению возможностей детализации и углубления представлений о параметрах демографических субмоделей и гомеостазиса благодаря социальному ракурсу исследования. В первом параграфе “Социо-демографическая характеристика основных групп общества” проанализированы подходы и результаты изучения структуры испанского социума, особенности демографического поведения клира, аристократии и дворянства, крестьян. Во втором параграфе “Город и городское население” рассмотрены основные группы городского населения и маргиналы.

В мировой испанистике существует дефицит специальных исследований по демографии отдельных социальных, социо-профессиональных, возрастных групп, истории семей. Т. н. “прагматический поворот”, характерный для французской и итальянской историографии, в Испании прослеживается слабо. Попытки некоторых учёных изучить эволюции ментальных установок в эпоху Габсбургов, влиявших на демографическое поведение, тормозит трудоёмкость обработки источников.

Имеющиеся наработки позволяют сделать следующие выводы. Социальный статус испанца определялся в ту эпоху сословной принадлежностью, имущественным положением, этно-религиозными корнями, полом и причастностью к городскому или деревенскому миру. Однако важнейшей чертой испанского общества раннего Нового времени всё-таки была сословность (в понимании М. Блока). Или, как уточнил Б. Беннассар, кастильское общество осознавало себя как сословное и структурированное на три части. Но в Арагоне официально была закреплена четырёхчленная представительная система. Арагонским влиянием можно объяснить существование в ряде приграничных городов Кастилии XVI в. этого особого сословия – “горожане”.

Наибольший вклад в дело изучения композиции и динамики клира внёс Ф. Руис Мартин (1960-70-е гг.), существенно скорректировав цифры “арбитристов” и просветителей в сторону уменьшения. Потому сегодня традиционная оценка влияния церковного целибата на демографическую ситуацию представляется преувеличенной. Из методик расчёта удельного веса клира в условиях источниковых лакун наибольший интерес представляет метод предложенный М. Ламбером–Жоржем и Х.И. Руисом Родригесом (1993). Суть его основана на анализе распределения алькабал с дополнительным пересчётом лиц обладавших дворянскими дипломами (грамотами). Анализ по областям Испании позволяет говорить о сокращении численности клира в XVI в. по сравнению с предшествующим периодом, вероятно, из-за хорошей экономической конъюнктуры и об увеличении его численности c конца XVI в. и в последующем столетии. Во второй четверти XVI в. насчитывалось примерно 30 тысяч чёрного и белого духовенства, в конце XVI в. – более 85 тысяч и не менее 135 тысяч в конце XVII в. Регулярное духовенство составляло примерно треть от общего числа лиц духовного звания, священники – примерно 40-50%.

Количество монахов и монашек (равно послушников и послушниц) было почти одинаковым. Правда, гендерное равновесие здесь всё-таки кажущееся. Дело в том, что в женские монастыри отдавали дочерей, главным образом, представители привилегированных страт, а в мужские монастыри больше шли представители третьего сословия. Следовательно, можно говорить об усугублении половых диспропорций в обществе, возникших в результате специфичного поведения социальных групп. Хотя острота генедерных диспропорций в данном случае смягчалась преимущественным размещением женских монастырей в городах, а, как известно, испанское дворянство тяготело к городам. В результате можно предположить, что такая география женских монастырей в известной мере компенсировала региональные социо-демографические диспропорции, да и общий избыток женского населения в городах. В свою очередь мужские монастыри концентрировались на юге Испании – в регионе с избытком мужского населения.

Бóльшее значение на депопуляцию могло оказывать белое духовенство (максимум 0,65% всего населения или с пересчётом на репродуктивное мужское население – до 3%.). Но не надо забывать о конкубинате священнослужителей с экономками, “племянницами” и проч. Анализ судебных процессов по поводу сексуальных преступлений (Р. Бараона) показал широкое распространение этого феномена среди клириков. Особо конкубинат священнослужителей преследовался во второй половине XVI в., хотя это скорее свидетельствовало не о размахе явления, а об усилении ригоризма под влиянием Контрреформации.

Для демографов не представляется значимой и роль военно-монашескими и военно-рыцарских орденов. Например, в 1625 г. в кастильских военно-монашеских орденах насчитывалось всего 1452 рыцаря (Дж. Эллиотт). Да и обет безбрачия, который давали рыцари, при Габсбургах во многом имел уже формальный характер. В орденах Монтеса и Сан Хуана он вообще не полагался.

Гетерогенный характер элит, трудности идентификации форм организации власти и стратификации в наибольшей степени проявляются применительно к “благородным” (Х. А. Марабаль, Х. Мартинес Милан, Э. Сориа Месса, Р. Гарсиа Карсель, А. Домингес Ортис и др.). Для решения задач выяснения границ “благородного сословия” и групп внутри него в настоящее время активно используется просопографический метод (П. Молас), анализ таких специфичных институтов влияния как линажи и кланы (Ф. М. Бургос Эстебан, М.-К. Жербе). Но сегодня фактически отсутствуют работы о семейной стратегии грандов (25 титулов принадлежавших к 20 линажам) в раннее Новое время. Чуть лучше ситуация по демографической истории титулованной аристократии (53 семьи в 1506 г. и 100 в 1600 г.), по территориальной знати, а также по кабальеро и идальго (примерно 133 тысяч семей или 10% населения в 1591 г.).

Для представителей грандов и титулованной аристократии в XVI в. были характерны практическое отсутствие светского целибата, ранний возраст первого брака, значительное отступление от норм канонического брака в вопросах кровно-родственных связей и частоты браков, а также ориентация на достижение высокой легитимной плодовитости (и рождаемости). В то же время стремление предотвратить распыление титулов и родовой собственности детерминировало чрезвычайно высокий религиозный целибат. По мере ухудшения экономической ситуации в XVII в. и количественного роста аристократии в этой группе стал применяться регулятор, свойственный “западно-европейской” демографической макромодели: повышение возраста вступления в первый брак. Дворянство стремилось подражать титулованной аристократии в политике предотвращения дисперсии титулов и имущества. Этим объясняется высокая доля дворянок отдаваемых в монастыри. Вместе с тем для дворянства, в целом, был характерен более высокий уровень светского целибата. Главными резервуарами для “лишних” дворян являлись вооружённые силы и институты управления. Определённую роль в росте вынужденного безбрачия сыграла новая и специфическая модель дворянского брака, при которой супруги принадлежали к разным поколениям (муж из-за поздней социализации – к “поколению родителей”). Значительный разрыв брачного возраста повышал долю женщин обречённых на вынужденное безбрачие. Другим следствием позднего возраста вступления в брак мужчин стал рост числа внебрачных отношений со всеми вытекающими негативными последствиями. Распространённое среди аристократок и дворянок раннее прекращение кормления грудью увеличивало плодовитость и даже рождаемость в этих группах, но отрицательно сказывалось на показателях детской смертности. Таким образом, социальный ракурс анализа выявил главное отличие в демографическом поведении общественных групп в области брачной стратегии. Хотя, возможно, это впечатление – следствие особенностей источниковой базы.

Основной массив населения составляли сельские жители. По максимальным оценкам (Х. Желабер, А. Молине-Бертран) в деревнях Кастильской короны в начале XVI в. проживало 60% населения. Но большую часть столетия его удельный вес в Испании уменьшался. Из-за тяготения кастильского дворянства к городам, можно идентифицировать сельское население с крестьянством (с оговорками для севера). В то же время следует учитывать процессы протоиндустриализации и усложнение структуры хозяйства в крупных поселениях за счёт ремесла и торговли.

Изучение демографического поведения крестьян не имеет традиций и сопряжено с большими трудностями. Это предопределяет на сегодняшний день “макро-рассуждения” по проблеме, за которыми часто скрывается слабый уровень эмпирических знаний. Имеющаяся на сегодняшний день информация, позволяет утверждать, что брачная модель крестьянства отличалась небольшим возрастным разрывом между супругами. Отмечу, что такая модель характеризуется незначительным избытком холостяков. Демографическое поведение крестьян диктовалось условиями доступа к основному средству производства. В зонах мелкой земельной собственности (север, северо-запад, Каталония) существовал т. н. “крестьянский майорат” – система неравного доступа к земле. Она подкреплялась законодательно и обычаями, вплоть до невключения в общину новых хозяйств (семей) угрожавших существованию локального оптимума. Дополнительными стабилизаторами системы являлись хроническая миграция из этих регионов и институализация вынужденного целибата и/или конкубината (в зависимости, главным образом, от степени земельного голода). Характер заселения территории, климатические и хозяйственные особенности также могли влиять на те или иные параметры демографических систем с неравным типом наследования. В центре и на юге страны, где наряду с латифундизмом (Андалусия) существовали устойчивые районы крестьянской собственности, среди деревенского населения преобладали формы дистрибутивного типа наследования. Там доминировала неолокальная модель семьи, а высокая норма целибата и браки между родственниками (но не близкими) компенсировали негативные последствия для крестьянского хозяйства равной системы наследования.

В силу долгосрочных и среднесрочных факторов Андалусия и Новая Кастилия отличались высокой степенью урбанизации. Наиболее активно процесс урбанизации шёл в Кастильской короне в XVI в. (в Новой Кастилии горожане составляли около 25% населения в конце века, в Мурсии – до 40% и в Андалусии – около 60%). Правда, в XVII столетии начинается “аграризация” страны, что привело к сокращению доли городского населения. Мощная урбанизация наложила отпечаток на демографию, известный нам по другим странам. Самыми заметными чертами городской демографии были более высокая смертность (прежде всего, за счёт младенческо-детской), гендерные диспропорции, большая доля бастардов. Городским элитам была свойственна меньшая, чем для аристократии, социальная и этническая (у евреев – “конверсос”) эндогамия.

В целом уровень исследований основных страт городского социума оставляет желать лучшего. Намного большее внимание уделяется изучению маргинальных групп. Однако на сегодняшний день тема маргинальности и маргиналов представляет собой самодостаточный феномен. Демографические характеристики проявляются как побочный продукт исследования, и их изучение не носит системного характера. Исключение представляют собой этно-религиозные и этно-культурные меньшинства. Пионерами тематики на современном этапе стали этнограф и историк Х. Каро Бароха, А. Домингес Ортис, французы А. Сикрофф, Л. Кордельяк и др.

Важнейшей характеристикой маргиналов была их асоциальность по отношению к легально– и общественно-признанным социальным группам. Главным индикатором маргинальности являлась эндогамия, в меньшей степени – статус вынужденного мигранта, в деревне – отсутствие жилища. К числу социальных маргиналов той эпохи можно отнести нищих, криминальные элементы, проституток. Вынужденный мигрант – порождение структурной бедности – балансировал на тонкой грани бедности и маргинальности. Не случайно, что проституция была городским явлением и непосредственно связана с феноменом миграции. В группу риска, особенно в деревенском мире, попадали одиночки. Одинокая женщина, ставшая матерью, рисковала стать изгоем даже в городе. Этим можно объяснить широкую практику отказа от ребёнка и сдачу его в “Сиротские дома”. Важно, что эти дети не отвечали за грех родителей в юридическом и социальном смысле. Но высокая смертность в “Сиротских домах” из-за недостатка средств и ухода негативно влияла на общие показатели детской городской смертности.

Кроме этих маргиналов существовали этнические и этно-культурные группы: цыгане, мориски, евреи и др. Асоциальность этнического толка играла бóлее значимую роль, чем порождённая бедностью. Характерно, что в деревнях для обозначения маргиналов часто использовали маркер этнической инаковости, порой мифической (М. Вейзер). Из этнических групп самой закрытой были цыгане, затем следовали бедняки фламандцы и ирландцы, мориски. В несколько лучшем положении находились евреи. Рабы представляли собой смешанный тип маргинальности. По вопросу расовой предубеждённости в испанском обществе единства у исследователей не наблюдается. Одни (И. Олтмэн, Р. Пайк) считают, что межрасовые половые связи были обычным явлением, и часто перерастали в смешанные браки. Большинство же исследователей не согласно с данным тезисом.

Лучше всего изучены демографические характеристики “новых христиан”: морисков и евреев. В том, что касается морисков, наиболее важным представляется пересмотр тезиса о их высокой плодовитости. Опережающий рост численности морисков в XVI в., скорее всего, связан с более гармоничным половым балансом в общине и значит с бóльшей рождаемостью. Ассимиляция конверсос в противоположность морискам шла успешнее. Эндогамия среди евреев размывалась уже со второго поколения. Породнение с представителями “старых христиан” (дворянами) шло путём выдачи дочерей (состояние за положение). Вместе с тем, давление на конверсос с последней трети XVI в. привело к усилению вынужденной эндогамии или вынужденного безбрачия в рядах этой группы. Влияние практики “Статутов о чистоте крови” на интенсивность миграций не вполне ясно.

В “Заключении” сформулированы основные выводы исследования:

1.В Испании конституирование демографии как научной дисциплины происходит в XVIII в., а исторической демографии в XIX столетии. На современном этапе испанская историческая демография тесно интегрирована в мировой историографический процесс и является одной из самых динамичных отраслей исторического знания в Испании. Наиболее активно междисциплинарный диалог ведётся с экономической историей, этнологией и социальной историей. Основной теорией для объяснения особенностей воспроизводства населения традиционного и переходного обществ является неомальтузианство, а важнейшим методом генерализации выступает конкретно-историческая типология.

2.С точки зрения времени начала регистрации и сохранности приходские книги Кастильской короны уступают в Европе только английским. В Арагонской короне наиболее представительны приходские акты Каталонии. Кастильские цензы XVI и XVII столетий (семь и пять соответственно) по качеству и частоте проведения не имеют аналогов в Европе раннего Нового времени. Из общих кастильских цензов XVI в. наиболее информативен и достоверен т. н. “ценз Гонсалеса” 1591 г., из региональных – ценз 1575-1578 гг. Из кастильских цензов XVII столетия наиболее интересны и достоверны фискальный ценз 1631 г. и рекрутский ценз 1693-1695 гг.

3.Движение населения Испании раннего Нового времени описывается в рамках т. н. “неомальтузианского цикла”. Фаза роста охватывает большую часть XVI в. Проделанная работа позволила отодвинуть время полномасштабного демографического кризиса в Кастильской короне с рубежа столетий во вторую четверть XVII в. Главное объяснение коррекции традиционной датировки связано со значительным естественным демографическим потенциалом восстановления, реализованным после пандемии чумы 1596-1602 гг. Это произошло в результате увеличения брачности путём сокращения светского целибата в рекреативных когортах и снижения возраста вступления в первый брак, а также благодаря повторным бракам.

4.Анализ фаз демографического кризиса и выхода из него обнаружил четыре типа реакции на кризис: классически-традиционный, традиционно-миграционный, социально-реформаторский и модернизационный (с элементами капиталистической перестройки).

5.Изучение внутренних и внешних механизмов демографического равновесия (т. н. “гомеостазиса”) по данным зарубежных испанистов позволило отнести Испанию XVI-XVII вв. к демографической модели “средиземноморского” или “южного” типа. В свою очередь в рамках этой модели выявлено семь региональных демографических субмоделей, которые отличались нормой и возрастом брачности, величиной плодовитости, нормой смертности, а также прочими производными и взаимосвязанными параметрами.

6.Анализ демографических характеристик благородных и крестьян уточнил механизм роста численности населения и факторы депопуляции, но одновременно подчеркнул сложность выделения демографических моделей/субмоделей по региональному признаку. С одной стороны, наблюдалась тенденция к унификации демографических параметров разных регионов, что лучше всего заметно на городах Испании. С другой стороны, брачная стратегия аристократии и дворянства свидетельствует о существовании особых субмоделей демографического поведения в отдельных стратах.

7.В сельской Испании сложились два региональных типа социодемографического гомеостазиса. На севере страны ввиду малоземелья возник т. н. “крестьянский майорат” (т. е. система неравного наследования), что привело к хронической миграции из этих регионов молодёжи (особенно юношей) и институализации вынужденного целибата и/или конкубината (в зависимости, главным образом, от степени земельного голода). На юге и в центре Испании сложились устойчивые районы крестьянской собственности с преобладанием дистрибутивного типа наследования. Там доминировала неолокальная модель семьи (т.е. на базе заново созданного хозяйства), а высокая норма целибата и браки между родственниками (но не близкими) компенсировали негативные последствия для крестьянского хозяйства равной системы наследования. Основный прирост населения в обоих случаях обеспечивали зажиточные крестьяне и низшие слои благородных.

8.В долгосрочной перспективе наибольшее негативное воздействие на демографическую ситуацию в Испании оказала экспансионистская политика Габсбургов (невосполнимые потери около 1 миллиона человек), усугубив т. н. временные и окончательные гендерные диспропорции в Кастильской короне, а значит, деформировав брачный рынок, и как результат, понизив плодовитость и рождаемость. Реальное число эмигрантов в Западные Индии оказалось много ниже стереотипных оценок: за два столетия не более полумиллиона человек. При этом обнаружена ярко выраженная региональная специализация, позволяющая интерпретировать эмиграцию из юго-западных и северо-западных областей Испании как один из способов снижения “мальтузианского давления”. Даже депортации иудеев и морисков (1492 г. и в 1609-1615 гг.) – т. н. принудительные миграции – из-за одномоментности изгнания в демографическом плане оказались губительнее, чем ущерб от эмиграции. Существенное положительное влияние на демографию Арагонской короны оказала долгосрочная французская иммиграция (около полумиллиона человек за два столетия), а на западные и южные области Кастильской короны – португальская иммиграция.


Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях: