Geum.ru

Дарственный университет американская русистика: вехи историографии последних лет. Советский период антология Самара Издательство «Самарский университет» 2001

Вид материалаДокументы

Содержание


Пер. с англ. автора
Подобный материал:
1   ...   20   21   22   23   24   25   26   27   28
- к СССР [146]. Одновременно с этим и примерно таким же образом каждый индивид был привязан к определенной национальности, а большинство национальностей было привязано к определенным границам. В начале 30-х гг. - вскоре после возрождения вступитель­ных экзаменов и незадолго до введения студенческих личных дел, тру­довых книжек и смертной казни за попытку бегства за границу - все советские граждане получили паспорта, которые формально описы­вали их при помощи имени, времени и места рождения, прописки и национальности. Имя и прописку можно было изменить, а националь­ность - нельзя. К концу 30-х гг. каждый советский ребенок наследовал национальность при рождении: личная этничность превратилась в биологическую категорию, независимую от культурных, языковых и географических факторов [147]. А тем временем коллективная этнич­ность становилась все более территориальной. Административные единицы, созданные всего несколько лет назад для обслуживания эт­нических групп, стали их важнейшим определяющим признаком. Со­гласно обычному круговому аргументу, «наличие у этнической груп­пы своей национальной территории - республики, области, района, сельсовета - служит доказательством того, что она официально при­знана народностью... Так, наличие в Челябинской области Нагайбак-ского района делает бесспорным выделение из татар особой народно­сти - нагайбаков» [148]. Евреи тоже стали нацией после создания ав­тономной области в Биробиджане: «Тем самым еврейские трудящие­ся СССР получили главный отсутствовавший ранее признак, кото­рый не давал возможности считать их в научном отношении нацией, т.е. свою территорию, свое государственное образование. И получи­лось, что, как и многие национальности СССР, завершающие про­цесс своей консолидации в нации, еврейское национальное меньшинство стало нацией, получив свое национальное государственное автоном­ное объединение в советских условиях» [149].

Подобный взгляд предполагал два важных нововведения. Во-пер­вых, впервые после 1913 года на сцене появилась формальная этни­ческая иерархия. Экстерриториальные образования (республики, области, районы) и ранее различались по статусу, но никто всерьез не пытался связать этот бюрократический порядок с объективной и жес­тко эволюционной иерархией этничности. Со второй половины 30-х гг. студенты, писатели и ударники могли оцениваться по определен­ной шкале; то же относилось и к национальностям. Во-вторых, если легитимность этнической группы зависела от наличия у нее террито­рии, то очевидно, что потеря территории «денационализировала» эт­ническую группу (но не отдельных ее паспортизованных членов!). Это было тем более важно, что во второй половине 30-х гг. правительство окончательно решило, что оно больше не хочет управлять 192 языка­ми и 192 аппаратами. Производство учебников, учителей и учащихся не поспевало за повальной национализацией; полностью бюрократи­зированная командная экономика и недавно централизованная сис­тема народного образования нуждались в рациональных и управляе­мых коммуникационных каналах; а русские «выдвиженцы», которые заняли высшие номенклатурные должности после Великого террора, более сочувственно относились к жалобам на антирусскую дискрими­нацию (сами пользуясь классовыми квотами). К концу десятилетия большинство национальных советов, районов и других небольших образований были расформированы, некоторые автономные респуб­лики забыты, и почти все школы и другие учреждения для нацио­нальных меньшинств закрыты [150].

Но - и это самое большое «но» всей статьи - те национальности, которые уже имели собственные республики и разветвленные бюрок­ратические аппараты, получили возможность ускорить и расширить строительство компактных национальных культур. Подобно тому, как «реконструкция Москвы» трансформировалась из плана грандиозного переустройства всего городского ландшафта в идею создания несколь­ких совершенных артефактов [151], национальная политика махнула рукой на бесчисленное количество безродных народностей и сконцен­трировалась на нескольких зрелых, полнокровных «нациях». Неко­торое сокращение этнических квот и новый упор на советскую мери-тократию замедлили и кое-где остановили процесс коренизации ап­парата, но культ национальных культур и производство национальных интеллигенции стали еще интенсивнее. Узбекские общины за преде­лами Узбекистана были предоставлены сами себе, но Узбекистан как национальное государство остался на месте, избавился от инородных анклавов и всерьез занялся своей историей и литературой. В советс­кой квартире стало меньше комнат, но те, которые сохранились, лю­бовно украшались семейными реликвиями, старинными часами и фо­тографиями предков.

Первый съезд советских писателей, открывший новую эпоху в куль­турной политике, был тяжело-торжественным парадом старозаветных романтических национализмов. Пушкин, Толстой и другие официаль­но реставрированные русские иконы были не единственными нацио­нальными гигантами с международной репутацией - все народы СССР имели или собирались вырастить своих собственных классиков, муче­ников и отцов-основателей. Украинский делегат сказал, что Тарас Шевченко был «гением» и «колоссом», который «сыграл в создании украинского литературного языка не меньшую роль, чем Пушкин в

создании русского литературного языка, а возможно и большую» [152]. Армянский делегат напомнил присутствующим, что культура его на­рода «принадлежит к числу древнейших культур Востока», что ар­мянский алфавит старше христианства, и что «по жизненной правди­вости образов, по изяществу, по глубине народной мудрости и про­стоте, по демократичности сюжета» армянский национальный эпос «является одним из лучших образцов мирового эпоса» [153]. Азербай­джанский делегат объяснил, что Мирза Фатали Ахундов был не «дво­рянским писателем», как утверждали некоторые критики, а «великим философом-драматургом», чья «галерея типов так же красочна, раз­нообразна, характерна, как галерея типов Грибоедова, Гоголя и Ост­ровского» [154]. Туркменский делегат рассказал съезду о «корифее туркменской поэзии» Махтум Кули; таджикский делегат отметил, что основателями таджикской литературы являются Рудаки, Фирдоуси, Омар Хайям «и десятки других блестящих мастеров слова»; а делегат от Грузии произнес чрезвычайно обстоятельную речь, в которой зая­вил, что «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели «опережает на целые столетия идейное движение в Западной Европе», стоит неизме­римо выше Данте и является «самым великим литературным наследи­ем из всего того, что нам дали средневековый Запад и весь так назы­ваемый средневековый христианский мир» [155].

Согласно новой партийной линии, все официально признанные советские национальности должны были иметь свои собственные «ве­ликие традиции», которые нуждались в охране, усовершенствовании и приумножении усилиями специально подготовленных профессио­налов в специально созданных для этого учреждениях. Степень вели­чия данной культуры зависела от ее административного статуса (от союзной республики до безземельных национальностей), но внутри каждой категории все национальные традиции, кроме русской, долж­ны были быть равноправны. Риторически это не всегда соответство­вало действительности (Украину иногда называли второй по старшин­ству, а Среднюю Азию нередко называли отсталой), но в администра­тивном плане все национальные территории должны были быть иде­ально симметричны - от партийного аппарата до системы образова­ния. Это было давней советской политикой, но активная борьба с ис­кривлениями и массовое производство идентичных институтов по из­готовлению национальных культур было нововведением 30-х годов. К концу правления Сталина у всех союзных республик были свои союзы писателей, театры, оперные труппы и академии наук, которые в основ­ном занимались национальной историей, литературой и языком [156]. Республиканские планы, утвержденные Москвой, призывали к производству все большего количества «национальных по форме» учеб­ников, пьес, романов, балетов и рассказов. (В случае словарей, фоль­клорных сборников и изданий «классиков» национальная форма гро­зила перейти в содержание).

Если какая-нибудь республика начинала отставать, Москва спе­шила на помощь. В течение 1935 и 1936 гг. ГИТИС выпустил 11 теат­ральных трупп с полным набором актеров и готовым репертуаром [157]. Когда национального канона не хватало, государство финанси­ровало переводы русской и западной классики (первыми постановка­ми новорожденной башкирской оперы в 1936 году были «Князь Игорь» и «Женитьба Фигаро» [158]). В конце 30-х годов литературный пере­вод стал массовой индустрией и главным источником существования для сотен профессиональных писателей. «Дружба народов» предпо­лагала любовь советских национальностей к искусству друг друга. По словам Горького, «необходимо взаимно обменяться знанием прошло­го, - для всех союзных республик нужно, чтобы белорус знал, что та­кое грузин, тюрк и т.д.» [159]. Результатом этого была не только пере­водческая лихорадка, но и истории СССР, в которых фигурировали разные народы; радиопередачи, которые знакомили советского слу­шателя с грузинским многоголосьем и белорусским театром; гастро­ли сотен танцевальных ансамблей; декады азербайджанского искус­ства на Украине, вечера армянской поэзии в Москве, выставки туркменских ковров в Казани и регулярные фестивали народных хоров, спортивных достижений и пионерских отрядов. С середины 30-х до конца 80-х годов такого рода активность была одним из самых замет­ных (и по всей видимости, наименее популярных) элементов офици­альной советской культуры.

Строительство национальных культур было делом почетным, но опасным. В течение десяти лет после первого съезда писателей боль­шинство основателей новых национальных институтов погибло; ог­ромные территории были завоеваны, потеряны и снова завоеваны;

великое множество небольших этнических единиц перестало существо­вать; и несколько народов было насильственно депортировано с их территорий (которые отошли к другим народам). Одновременно с этим русские превратились в «наиболее выдающуюся нацию из всех наций, входящих в состав Советского Союза», и движущую силу всемирного прогресса [160]. Но и тогда законность великих традиций народов СССР не подверглась сомнению. Главными врагами России и всемир­ного прогресса были «буржуазный национализм», который теперь означал недостаточное преклонение перед Россией, и «безродный кос­мополитизм», который символизировал отрицание коренизации от слова «укорененность». Даже в 1936-1939 гг., когда тысячи людей были приговорены к расстрелу за буржуазный национализм, «вся советс­кая страна» шумно праздновала 1000-летнюю годовщину со дня рож­дения основателя таджикской (а не персидской) литературы Фирдоу­си, 500-летнюю годовщину со дня рождения классика узбекской (а не чагатайской) литературы Алишера Навои и 125-ю годовщину со дня рождения Тараса Шевченко, которого «Правда» назвала «великим сыном украинского народа», который «поднял украинскую литера­туру на высоту, достойную народа с богатым историческим прошлым» [161]. Относительно немногочисленные национальные герои, которые пострадали в этот период, попали в немилость не потому, что они национальные герои, а потому, что их сочли антирусскими [162]. И когда «Правда» в 1951 году напала на поэта Владимира Сосюру за стихотворение «Люби Украину», официальной причиной была не чрез­мерная любовь к Украине, а недостаточная благодарность по отно­шению к старшему брату [163]. Новым поводом для благодарности была недавняя аннексия Западной Украины и последующее «воссое­динение» украинского национального государства - советское (а зна­чит, в основном русское) достижение, широко разрекламированное как исполнение вековых чаяний украинского народа.

Парадоксальным образом, именно в этот период официальной мании русского величия чаяния нерусских народов получили теоре­тическое обоснование. 7 апреля 1948 года Сталин сказал нечто очень похожее на то, что он говорил о национальных правах в 1913 году: «Каждая нация, - все равно - большая или малая, имеет свои каче­ственные особенности, свою специфику, которая принадлежит толь­ко ей и которой нет у других наций. Эти особенности являются тем вкладом, который вносит каждая нация в общую сокровищницу ми­ровой культуры и дополняет ее, обогащает ее. В этом смысле все на­ции - и малые, и большие - находятся в одинаковом положении, и каж­дая нация равнозначна любой другой нации» [164].

Это означало, что этничность универсальна, нерушима и по опре­делению моральна. Но и это было лишь увертюрой. Летом 1950 года Сталин взялся за перо, чтобы изгнать дух Н.Я.Марра, одного из пос­ледних святых Великого перелома, чье «учение» и ученики каким-то образом избежали участи других «упростителей и вульгаризаторов марксизма» [165]. Согласно Сталину, язык не принадлежит ни над­стройке. ни базису. Язык создан «всем обществом» для «удовлетворе­ния нужд... всего общества» - независимо от класса и на протяжении всей человеческой истории. При этом «общество» обозначало этни­ческую единицу, а этнические единицы, как и их языки, живут «несравнение дольше, чем любой базис и любая надстройка» [166]. Итак, все встало на свои места: классы и их «идеологии» приходят и уходят, а национальности остаются. В стране, свободной от социальных конфлик­тов, национальность стала единственной осмысленной идентичностью.

Таково было наследство, которое Сталин завещал своим наслед­никам, и от которого не отказался Горбачев и его наследники. Хру­щев немножко побунтовал: в борьбе за местную инициативу он укре­пил позиции национальных элит, а в борьбе с национальными элита­ми предложил отменить некоторые квоты и даже напугал кое-кого, возродив доктрину слияния наций. Однако слияние должно было про­изойти при коммунизме, а коммунизм должен был произойти так ско­ро, что его трудно было принимать всерьез. Единственным практи­ческом шагом в этом направлении была школьная реформа 1959 года, которая предоставила родителям свободу выбора между русскими и национальными школами и сделала второй язык факультативным. Теоретически казахам разрешили не изучать русский; практически русских больше не заставляли изучать казахский [167]. Этнически од­нородные и уверенные в себе элиты Армении и Литвы не выразили особого беспокойства, «малочисленные» национальные аппараты внутри РСФСР смирились с неизбежным, а демографически ущемлен­ные, но политически крепкие элиты Латвии, Украины и Азербайджа­на дали бой. Тридцать лет спустя их аргумент суммировал Олесь Гон­чар: «Учить или не учить родной язык в школе - этот вопрос не может встать ни в одной цивилизованной стране» [168]. Иначе говоря, циви­лизованная страна - это национальное государство, официальный язык которого по определению является «родным». Сталинская нацио­нальная политика принесла свои плоды.

Цивилизованный сталинизм («развитой социализм») был симво­лом веры «коллективного руководства», на долю которого пришлись сумеречные годы советской власти. Основывая свою легитимность на достижениях «реального» этнотерриториального welfare state, а не на завтрашнем коммунизме и вчерашней революции, подновленное ста­линское государство сохранило и классовую вывеску, и национальную структуру [169]. Каждый советский гражданин рождался с определен­ной национальностью, сживался с ней в детском саду и школе, под­тверждал ее в паспорте и нес ее до могилы через сотни анкет, удосто­верений и автобиографий. Национальность имела значение при по­ступлении в учебные заведения и могла быть решающей при приеме на работу, продвижении по службе и определении места воинской службы [170]. Советские этнографы, возвращенные к жизни в конце 30-х годов и обретшие новую миссию после разгрома марризма, не изучали «культуру»: их главной задачей было поймать, понять и вос­петь неуловимый «этнос». Даже за границей, в мире капитализма, са­мой заметной добродетелью было «национально-освободительное движение».

Каждый народ знал свое место - теоретически на эволюционной шкале между племенем и нацией, а практически сообразно своему тер­риториальному и социальному статусу. Статус данной национально­сти мог меняться в значительных пределах, но благодаря системе квот наибольшими практическими преимуществами обладали члены «ти­тульных» национальностей, проживавших в «своей» республике. Ше­стьдесят лет последовательной политики в этом направлении приве­ли к почти полной национализации союзных республик: мощные ме­стные элиты рекрутировались по национальному признаку и искали местной легитимности, апеллируя к национальному чувству [171]. Политические и культурные антрепренеры зависели от субсидий из центра, но регулярно подчеркивали свою приверженность «своему народу» и национальным символам. При этом если политики играли по жестким аппаратным правилам, то главной функцией нацио­нальных интеллигенции было воспроизводство национальных куль­тур. Границы возможного определялись цензурой, но культуртрегер­ство как таковое казалось естественным и партийным спонсорам, и местным потребителям. Национальные интеллигенции в значитель­ной степени состояли из профессиональных историков, филологов и литераторов, которые писали почти исключительно для местной ауди­тории [172]. Они выпускали многотомные национальные истории, выстраивали национальные генеалогии, очищали национальные язы­ки, хранили национальные сокровища и оплакивали потерю нацио­нального прошлого [173]. Другими словами, они вели себя как хоро­шие патриоты, когда не вели себя как плохие националисты. С тече­нием времени стало все труднее отличать одно от другого, потому что национальная форма незаметно превратилась в содержание, а у наци­онализма не видно было никакого содержания, кроме культа формы. Руководство страны забыло, в чем должно состоять «социалистичес­кое содержание», и когда Горбачев избавился от марксистской сло­весной шелухи, единственным осмысленным средством общения был всем хорошо знакомый язык национализма.

Очевидно, что роль советского государства в пропаганде нацио­нализма не ограничивалась конструктивными мерами. Оно заставля­ло жрецов национальных культур поклоняться чужим национальным культурам; воздвигло административную иерархию, которая предпо­лагала превосходство одних народов над другими; вмешивалось в дело формирования и увековечения национальных пантеонов; изолирова­ло этнические группы от их соплеменников и поклонников за грани­цей и поощряло массовые миграции, которые приводили к соперни­честву из-за скудных ресурсов, разбавляли аудиторию национальных элит и провоцировали трения вокруг этнических квот. И наконец, оно отказывало своим нациям в праве на политическую независимость -праве, которое является кульминацией всех националистических док­трин, включая ту, что легла в основу Союза Советских Социалисти­ческих Республик.

С этим связано еще одно гиблое место советской национальной политики: сосуществование принципа республиканской государствен­ности и принципа личной национальности [174]. Первый исходил из того, что территориальные государства порождают нации; второй предполагал, что нации имеют право на собственные государства. Первый утверждал, что все жители Белоруссии рано или поздно ста­нут белорусами; второй помогал не-белорусам оспаривать это утвер­ждение. Советское правительство декларировало оба принципа, не пытаясь слепить этнически значимую советскую нацию или превра­тить СССР в русское национальное государство, так что когда нена­циональное государство перестало существовать, национальные не­государства оказались единственными законными наследниками. Все, кроме Российской Федерации. Ее очертания были не очень четкими, ее идентичность была не вполне этнической, а ее «титульные» граж­дане с трудом отличали РСФСР от СССР [175]. Через 70 лет после Х съезда партии политика коренизации достигла логического преде­ла: жильцы коммунальной квартиры забаррикадировали двери своих комнат и начали пользоваться окнами, а сбитые с толку хозяева кухни и коридора смотрели по сторонам и чесали в затылке. Может быть, попробовать вернуть что-нибудь из вещей? Сломать стены? Отключить газ? Или превратить свою жилплощадь в обычную квартиру?

^ Пер. с англ. автора

Примечания

1. Попытка, разумеется, не первая, но - надеюсь - достаточно отличная от предыдущих, чтобы не быть излишней. В первую очередь я обязан Рональду Григору Суни, который недавно изложил свои взгляды на этот предмет: Ronald Grigor Suny, The Revenge of the Past: Nationalism, Revolution, and the Collapse of the Soviet Union (Stanford: Stanford University Press. 1993). О последних трех десятилетиях см. также: Kenneth С. Farmer, Ukrainian Nationalism in the Post-Stalin Era (The Hague: Martinus Nijhoff, 1980); Gail Warshofsky Lapidus, «Ethnonationalism and Political Stability: The Soviet Case». World Politics 36, № 4 (July 1984). P.355-380; Philip G. Roeder, «Soviet Federalism and Ethnic Mobilization», World Politics 23, № 2 (January 1991). P. 196-233: Teresa Rakowska-Harmstone. «The Dialectics of Nationalism in the USSR», Problems of Communism XXI II (May-June 1974). P. 1-22; Victor Zaslavsky, «Nationalism and Democratic Transition in Postcommunist Societies», Daedalus 121, № 2 (Spring 1992). P.97-121. О поддержке «национальных языков» и двуязычия см. работы Барбары А. Андерсон и Брайана Дж. Сильвера, особенно: Barbara A. Anderson and Brian D. Silver. «Equality, Efficiency, and Politics in Soviet Bilingual Education Policy, 1934-1980», American Political Science Review 78. № 4 (October 1984). P.1019-1039; и «Some Factors in the Linguistic and Ethnic Russification of Soviet Nationalities: Is Everyone Becoming Russian?», Lubomyr Hajda and Mark Beissinger, eds., The Nationalities Factor in Soviet Politics and Society (Boulder: Westview Press, 1990). Замечательный анализ государственного национализ­ма в нефедеральной коммунистической стране см.: Katherine Verdery, National Ideology under Socialism: Identity and Cultural Politics in Ceausescu's Romania (Berkeley: University of California Press, 1991).

2. Обзор недавних дискуссий об этнических границах политических сооб­ществ см.: David A. Hollinger, «How Wide the Circle of the ''We"? American Intellectuals and the Problem of Ethnos since World War Two», American Historical Review 98, № 2 (April 1993). Р.317-337.

3. Варейкис И., Зеленский И. Национально-государственное размежева­ние Средней Азии. Ташкент, 1924. С.59.

4. Остроумную разработку обратной метафоры (коммунальная квартира как СССР) см.: Svetlana Boym, «The Archeology of Banality: The Soviet Home», Publi