Geum.ru

Дарственный университет американская русистика: вехи историографии последних лет. Советский период антология Самара Издательство «Самарский университет» 2001

Вид материалаДокументы

Содержание


Становление советской культуры
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   28
in the Hetmanate, 1760s-1830s (Cambridge, Mass.: Harvard University Press. 1988).

41. Boris Noi'de, La formation de 1'empire russe: etudes, notes et documents. 2 vols. (Paris: Institut des etudes slaves, 1952). Vol.1. Chap. 4.

42. Нет ни одной работы, автор которой анализировал бы эту революци­онную традицию вне общего контекста польской истории. Тем не менее, см. R.F.Leslie, The Politics and the Revolution of November 1830 (London: Athlone, 1956); idem, Reform and Insurrection in Russian Poland, 1856-1865 (London:

Athlone, 1963); Norman Davies, God's Playground: A History of Poland. 2 vols. (New York: Columbia University Press, 1982). Vol.2. Chaps.12, 13, 16, 17.

43. Alexander Dallin, «The Future of Poland». P.l-77.

44. См. недавние работы на данную тему: Edward Thaden, ed., Russification in the Baltic Provinces and Finland. 1855-1914 (Princeton: Princeton University Press, 1981); Ronald Suny, The Making of the Georgian Nation (Bloomington: Indiana University Press, 1988); Edward Allworth, The Nationality Question in Soviet Central Asia (New York: Praeger, 1973), особенно следующие статьи: Edward Allworth, «Encounter». P. 1-59; Helene Carrere d'Encausse. «Organizing and Colonizing the Conquered Territories». P. 151-171; Саидбаев Т.С. Ислам и общество. 2-е изд. М., 1984; Ислам и проблемы национализма в странах Ближнего и Среднего восто­ка: сборник статей / Под ред. Ю.В.Ганковского. М.. 1986.

45. Elizabeth Bacon, Central Asians under Russian Rule: A Study in Culture Change (Ithaca: Cornell University Press. 1966). Chap.4; Seymour Becker, Russia's Protectorates in Central Asia: Bukhara and Khiva, 1865-1924 (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1968); Martha Brill Olcott, The Kazakhs (Stanford: Hoover Institution Press, 1987).

46. Я использую классификацию Вернона Аспатуряна: Vemon Aspaturian, «The Non-Russian Nationalities», Alien Kassof, ed., Prospects for Soviet Society (New York: Praeger. 1968). P.143-200.

47. Теодор Тарановский усомнился в правомерности использования А.Ри-бером термина «маргинальный характер культуры». В частности, он отме­тил, что это подразумевает низкий уровень развития данной культуры. Рибер ответил, что именно потому, что термин несет такую смысловую нагрузку, он сам не вполне им удовлетворен. Подобная двусмысленность выражений не входила в его намерения. Рибер добавил, что термин «маргинальный харак­тер культуры» можно интерпретировать в нескольких смыслах. Во-первых, его можно отнести к географическому положению страны. Россия с давних пор располагается на пересечении или на периферии нескольких великих куль­тур: католического христианства (современной Европы), Византийской ци­вилизации (культурным реликтом которой являются Балканы), исламского мира и китайской цивилизации.

Во-вторых, иностранцы и сами русские (в особенности представители ин­теллигенции) постоянно ведут споры по поводу того, принадлежит ли Россия к Европе или к Азии, или же она представляет собой sui generis. Термин «мар­гинальный характер культуры» в этом - идеологическом - смысле слова озна­чает, что Россия принимала участие в социальной и культурной жизни каж­дого из этих регионов, но не подпадала под культурное владычество ни одно­го из них. Само богатство и разнообразие русской культуры свидетельствует о том, что это - сплав эклектических заимствований и собственных традиций.

Термин «маргинальный характер культуры» также напоминает о своеоб­разной структуре российского многонационального общества. И. наконец, -в дополнение к нашим размышлениям о внешней политике - он подразумева­ет, что Россия одновременно входила в несколько международных систем. Так, на заре нового времени она вошла в европейскую систему государств, но в то же время была опутана узами степной политики и вовлечена в совершен­но специфические взаимоотношения с Поднебесной.

48. Michael Cherniavsky, «Khan or Basileus: An Aspect of Russian Medieval Political Theory», Journal of the History of Ideas 20 (1959). P.459-476; idem, «Ivan the Terrible as Renaissance Prince». Slavic Review 27 (1968). P.195-211.

49. Савва В.И. Московские цари и византийские василевсы: К вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти московских государей. Харьков, 1901. С.211-215. 230. 268. Даже после свержения татарского ига Московские князья поддерживали такие отношения с крымскими ханами, ко­торые в Западной Европе сочли бы изъявлением покорности. См.: Robert М. Croskey. «The Diplomatic Forms of Ivan Ill's Relationship with the Crimean Khan». Slavic Review 43 (1984). P. 157-169. Однако некоторые из таких «изъяв­лений покорности», - например, поднесение подарков, - широко применялись бЩе Византийской империей в ее отношениях с варварскими племенами и считались обычной дипломатической практикой. См.: Dmitri Obolensky, «The Pnnciples and Methods of Bizantine Diplomacy», Byzantium and the Slavs: Collected Studies (London: Variorum, 1971). P.58.

50. Дэвид Голдфранк отметил, что Россия была не единственной страной игравшей по разным правилам в разных частях света. В частности, указал он, Япония тоже разработала систему собственных оригинальных дипломати­ческих норм. Великобритания никогда не играла в Индии и в Африке по тем же правилам, что в Европе. Соединенные Штаты следовали далеко не евро­пейскому образцу во взаимоотношениях с американскими индейцами и с на­селением Латинской Америки.

Рибер согласился с тем, что Великобритания, США, Франция и другие державы использовали два дипломатических подхода: один - для европейс­кой системы государств, другой - для стран, не принадлежащих к этой систе­ме. Тем не менее, как он отметил, ни одна страна не смешивала эти два подхо­да. А Россия зачастую вела себя в Польше так же, как и в Казахстане. Други­ми словами, она разжигала и поддерживала вооруженные восстания в зонах фронтира и культивировала там «русские партии» не просто в целях распро­странения пророссийских настроений, а для подрыва политических институ­тов иностранных государств. Именно такая тактика была одним из самых эффективных механизмов российской политики в Восточной Европе в XVIII веке: но то была экстраполяция практики российских отношений с татарами и народами Сибири. В советский период создание иностранных компартий и руководство ими через Коминтерн явно свидетельствуют о «степном» харак­тере политики сталинизма. Западноевропейские империи за пределами евро­пейского сообщества действовали совсем по-другому: в их распоряжении была система колониального управления. Экспансия в заморские владения не зат­рагивала непосредственно вопросов государственной безопасности, таких как защита границ, переселение народов или отношение к представителям наци­ональных меньшинств, проживающих на территории метрополии. Все свое­образие российской политики проистекало из континентального положения державы. Для России, в отличие от любой европейской страны, никогда не существовало большой разницы между решением колониального вопроса и процессом государственного строительства.

51. Baron M.A.Taube. «Etudes sur Ie developpement historique de droit international dans 1'Europe Orientale», Recueil des cours de 1'Academie de droit international 2 (1927). P.483-486.

52. По этой теме существует обширная литература. См., например: Eloyd Е. Berry and Robert Crummey, eds., Rude and Barbarous Kingdom: Russia in the Accounts of Sixteenth-Century English Voyagers (Madison: University of Wisconsin Press, 1968); Samuel H.Baron, ed. and transl., The Travels of Olearius in Seventeenth-Century Russia (Stanford: Stanford University Press, 1967) с инте­ресным предисловием редактора; M.S.Anderson, «English Views of Russia in the XVII Century», Slavonic and East European Review 33 (1954). P. 140-160; Anthony Cross, ed., Russia under Western Eyes. 1517-1825 (New York: St. Martin's, 1971); Heinrich von Staden. The Eand and Government of Muscovy: A Sixteenth-Century Account, ed. and transl. Thomas Esper (Stanford: Stanford University Press, 1967).

53. F.H.Hinsley, Power and the Pursuit of Peace (Eondon: Cambridge University press. 1967). P. 14-16, 30-33; Denys Hay. Europe: The Emergence of an Idea, 2d. ed. (Edinburgh: Edinburgh University Press, 1968). P.124-125.

54. Слова Петра I цитируются по работе Б.Самнера: B.H.Sumner, Peter the Great and the Emergence of Russia (Eondon: English Universities Press, 1950). p.97; см. также: Шафиров П.П. Разсуждение о причинах Свейской войны. Спб., 1722.

55. Frederick II, Histoire de mon temps, ed. Max Posner, redaction de 1746 (Leipzig: Hirzel. 1879). P. 178. 180, 209.

56. Marc Szeftel, «The Title of the Muscovite Monarch up to the End of the Seventeenth Century», Canadian-American Slavic Studies 13 (1979). P. 59-81.

57. Дьяконов М.А. Власть московских государей: очерк из истории поли­тических идей древней Руси до конца XVI века. Спб., 1889. С.87-88.

58. Marc Szeftel, «The Title of Muscovite Monarch». P.71-72.

59. Paul Bushkovitch. «The Formation of National Consciousness in Early Modern Europe». Harvard Ukrainian Studies 10 (1986). P.355-376. См. также: George Vernadsky, Russia at the Dawn of the Modern Age (New Haven: Yale University Press, 1959). P. 168-169; Малинин В.Н. Старец Елеазарова монасты­ря Филофей и его послания. Киев, 1901; reprint, Farnborough, Hants: Gregg, 1971. C.751-768.

60. Edward L. Keenan, «Muscovy and Kazan': Some Introductory Remarks on the Pattern of Steppe Diplomacy», Slavic Review 26 (1967). P.548-558.

61. Andreas Kappeler, Russlands erste Nationalitaten (Koln: Bohlau, 1982). Chaps.4, 6, 7.

62. Соловьев С.М. История России с древнейших времен: В 15 кн. Кн.9 (Т.17-18). М,. 1963. С.403.

63. О Н.П.Игнатьеве см.: B.H.Sumner, Russia and the Balkans, 1870-1880 (Oxford: Clarendon, 1937); idem, «Ignat'ev at Constantinople, 1864-1874», Slavonic Review 11 (1933). P.341-353; о А.И.Барятинском см.: Alfred Rieber, ed„ The Politics of Autocracy: Letters of Alexander II to Fieldmarshal Prince A. I. Bariatinskii, 1857-1864 (The Hague: Mouton, 1966). Part 2, «The Politics of Imperialism»; о М.Г.Черняеве см.: David MacKenzie, The Lion of Tashkent: The Career of General М. G. Cherniaev (Athens: University of Georgia Press, 1974); биография Р.А.Фадеева до сих пор не написана, но можно обратиться к «Со­бранию сочинений Р.А.Фадеева» (В 2 т. Спб., 1889); о М.Д.Скобелеве см.: Charles Marvin, The Russian Advance towards India (London: Low, Marston, Searle. and Rivington. 1882). P.5-12, и: Тарле Е.В. Речь генерала Скобелева в Париже в 1882 г. // Красный архив. 1928. №37. С.215-221: о К.П.Кауфмане см. упомянутую выше работу Дэвида Маккензи; о «безобразовской клике» см.: Andrew Malozemoff, Russian Far Eastern Policy, 1881-1904 (Berkeley: University of California Press, 1958).

64. Огромное влияние церкви должно стать гарантией безопасности нации, считал министр иностранных дел Александра I Иоаннис Каподистрия, чья уверенность в том, что Россия должна упрочить ту благотворную систему влияния, при помощи которой она долгое время управляла судьбами Османской империи, заставила содрогнуться Меттерниха и подтвердила опасения Великобритании, что Россия намерена преследовать на Балканах свои соб­ственные цели. См.: Patricia Kennedy Grimsted, The Foreign Ministers of Alexander I (Berkeley: University of California Press, 1969). P.256, 265.

65. David MacKenzie, The Serbs and Russian Pan-Slavism, 1875-1878 (Ithaca-Cornell University Press, 1967). P.74. 99 etc.

66. Самые первые и откровенные из этих споров развернулись вокруг реше­ния заключить сепаратный мир с воюющими державами. Кроме стандартных вторичных источников - исследований о ходе Брест-Литовских переговоров. -сегодня у нас имеется возможность дословно проследить за ходом тех дебатов:

The Bolsheviks and the October Revolution: Central Committee Minutes of the Russian Social-Democratic Labour Party (Bolsheviks), August 1917-February 1918, transi. Ann Bone (London: Pluto Press, 1974). Part 3. P.168-251. Мы не располагаем каким-либо удовлетворительным анализом «азиатского компонента» в мышлении ли­деров партии и Коминтерна. Тем не менее см.: Branko Lazitch and Milorad M. Drachkovitch, Lenin and the Comintern (Stanford: Hoover Institution, 1972), а также статьи В.И.Ленина, удачно собранные в следующей публикации: V.I.Lenin. Selected Works. 12 vols. (New York: International Publishers, 1935-1938). Vol. 10, The Communist International. [См. следующие выступления В.И.Ленина на конг­рессах Коминтерна: Доклад о международном положении и основных задачах Коммунистического Интернационала//Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.37. С.215-235; Доклад Комиссии по национализму и колониальным вопросам // Там же. С.241-247; Доклад о тактике РКП // Там же. Т.44. С.34-54. - Прим. ред.]

67. Бухарин Н.И. Отчет российского представителя в Исполкоме Коминтерна //XII съезд РКП(б). Стенографический отчет. M., 1923. С.240. См. также: Е.Н.Сагг, The Bolshevik Revolution. 3 vols. (New York: Macmillan, 1950). Vol. 3. P.231 n. 2.

68. Первым аргументы в пользу этой точки зрения представил Луис Фи­шер: Louis Fischer, Men and Politics (New York: Duell, Sloane, and Pearce, 1941). P.127-128. Более глубоко и комплексно данную концепцию разработал Джо­натан Хэслем: Jonathan Haslam, The Soviet Union and the Struggle for Collective Security in Europe, 1933-1939 (London: Macmillan, 1984). Дополнительное под­тверждение ей можно найти в недавно опубликованной биографии Максима Литвинова: Шейнис 3. Максим Максимович Литвинов: революционер, дип­ломат, человек. M., 1989. С.184-186, 218, 235. 360-363. См. также: Литвинов -Сталину, 3 декабря 1935 г. // Известия ЦК КПСС. 1990. № 2. С.212.

69. Такую точку зрения в то время наиболее энергично отстаивали Джордж Кеннан. Аверелл Гарриман, генерал Джон Дин, а также участники переговоров с советскими представителями на среднем уровне. См. George Kennan, Memoirs, 1925-1950 (Boston: Little, Brown, 1967). Appendix С. Р.294; это приложение содер­жит текст знаменитой «длинной телеграммы», которая суммировала эти настрое­ния, и суровую критику Кеннана в отношении своего собственного поведения: General John Deane, The Strange Alliance (New York: J. Murray. 1946): Raymond Dennett and Joseph E. Johnson. eds.. Negotiating with the Russians (Boston: World Peace Foundation. 1951), особенно статью из этого сборника: Philip E. Mosely, «Techniques of Negotiation». P.210-228: W. Averill Han-iman, Special Envoy to Churchill and Stalin, 1941-1946 (New York: Random House, 1975); Charles Bohlen, Witness to History. 1929-1969 (New York: Norton, 1973). Попытка анализа причин распростра­ненной в Государственном Департаменте США враждебности по отношению к Советскому Союзу содержится в работе: Hugh De Santis, The Diplomacy of Silence: The American Foreign Service, the Soviet Union, and the Cold War. 1933-1947 (Chicago: University of Chicago Press, 1980). P. 185-212; Daniel Yergin, Shattered Peace: The Origins of the Cold War and the National Security State (Boston: Houghton Mifflin, 1977).

70. Это станет главной темой моей следующей книги «Russia and Its Borderland: The Cold War as Civil War».

71. Роберт Джонс затронул вопрос о самодержавном или даже тираничес­ком характере разработки и осуществления российской внешней политики: вопрос, который, по его мнению, Альфред Рибер не принял во внимание. Джонс привел следующие примеры «личной дипломатии»: резкий политичес­кий поворот Петра Ш во время Семилетней войны; Тильзитский мир; встре­чу Николая II с кайзером Вильгельмом у острова Бьерке, когда Николай был готов в корне изменить отношения с Францией и Германией; и, наконец, пакт Молотова-Риббентропа. Он заметил, что трудно представить себе правитель­ство какой-либо другой страны мира, за исключением гитлеровской Герма­нии, которое было бы способно на такое вероломное изменение курса внеш­ней политики, как в случае с пактом Молотова-Риббентропа.

Рибер не согласился с таким мнением. Для сравнения он указал на полное изменение европейской системы внешнеполитических союзов накануне Семилет­ней войны, а также на неожиданную поездку Чемберлена в Мюнхен (несмотря на существование сильной оппозиции в рядах консерваторов и на реальную уг­розу осуждения со стороны общественного мнения): шаг, который был не менее резким и шокирующим поворотом во внешней политике Великобритании, чем пакт Молотова-Риббентропа в советско-германских отношениях. С российской точки зрения пакт Молотова-Риббентропа выглядел не столь ошеломляющим, сколь в глазах Запада: сталинская внешняя политика вполне вписывалась в кон­текст российских внешнеполитических традиций. Необходимо отметить, что Россия традиционно присоединялась к тому или иному блоку враждующих ев­ропейских держав; ее целью было не допустить создания общеевропейской коа­лиции. Когда же этого не удавалось предотвратить, у России возникали большие проблемы (примером тому была Крымская война). Мотивы советской внешней политики в отношениях с Гитлером, особенно в 1930-е годы, также совершенно понятны. Идея коллективной безопасности, столь горячо поддержанная Литви­новым, была одобрена Сталиным, но, разумеется, с оговорками. Сталин отка­зался от этой политики, только когда стала очевидной ее абсолютная несостоя­тельность. Он не отвергал ее вплоть до начала гражданской войны в Испании и Мюнхенского сговора - явных признаков краха политики коллективной безо­пасности.


Катерина Кларк'

^ СТАНОВЛЕНИЕ СОВЕТСКОЙ КУЛЬТУРЫ

(из кн. «Петербург: тигель культурной революции»)

В сентябре 1924 года Ленинград был охвачен катастрофичес­ким наводнением. Нева вышла из берегов, затопив такие городские достопримечательности, как Невский проспект и Васильевский остров. Поскольку в центре города было сосредото­чено множество учреждений культуры, им был нанесен особенно тя­желый ущерб. Во многих театрах, например, были уничтожены деко­рации или отопительные и осветительные системы; с Большого Дра­матического театра была сорвана крыша [I].

Тот факт, что наводнение случилось ровно через сто лет после зна­менитого «великого» наводнения 1824 года, не остался незамеченным. Наивысшая отметка, до которой поднялась вода во время того навод­нения, была в центре внимания газетных сообщений, где делались по­пытки оценить серьезность нынешней катастрофы. Наводнение 1824 года достигло отметки в 4 метра 70 сантиметров, а наводнение 1924 года - 4,5-метровой отметки; таким образом, из всех поразивших город наводнений последнее наиболее приблизилось к уровню 1824 года [2].

Излишне говорить, что сравнения с 1824 годом не ограничивают­ся лишь высшей точкой, которой достигла вода. Поскольку наводне­ние 1824 года было темой пушкинского «Медного всадника», основ­ного текста петербургской мифологии, нынешнее наводнение снова подчеркнуло стоящие перед городом экзистенциальные дилеммы, а также вопросы модернизации и авторитарного государства, которые, по мнению многих, затрагивались в пушкинской поэме.

7 октября 1924 года, в тот же день, когда в «Жизни искусства» был напечатан призыв оказать помощь жертвам наводнения, там же были опубликованы отрывки из новой пьесы Н.Н.Евреинова «Коммуна праведных», использовавшего мотивы легенды о Ное и его ковчеге. Пьеса эта, написанная в манере «героического гротеска», посвящена тому, как идеалистические надежды трагически далекой от реальной жизни интеллигенции «терпят крушение», сталкиваясь с реальностью более приближенного к истинной жизни трудящегося класса, кото­рый не разделяет донкихотствующий идеализм интеллигентов и спо­собен легко одержать над ними верх. Большая часть действия пьесы происходит на палубе «корабля-отшельника», где расположена анар­хическая «коммуна праведных», вдохновитель которой - поэт, про­званный «безумцем». Трудно удержаться от предположения, что пье­са частично является насмешкой над В.В.Маяковским - автором «Мистерии-буфф», еще одной вольной интерпретации библейской леген­ды о Ноевом ковчеге [З]. Таким образом, Евреинов фактически возве­щает не только о конце, но и о поражении того этоса, который вдох­новлял петроградский культурный Ренессанс в годы «военного ком­мунизма».

Сам Евреинов эмигрировал из России в 1925 году, во время евро­пейских гастролей его труппы. Другие его коллеги по постановке мас­совых зрелищ, такие как Юрий Анненков и Дмитрий Темкин, покину­ли страну за год до него (Александр Бенуа эмигрировал годом поз­же). Однако большинство мечтавших об обновлении театра деятелей осталось; им было суждено стать свидетелями нового сдвига в сфере доминантных форм культурной жизни - сдвига более существенного, чем все изменения в этой области, вызванные до этого к жизни рево­люцией. В середине 1920-х - примерно в 1924-1926 годах - мы уже мо­жем различить контуры тех моделей, институциональных, идеологи­ческих и эстетических, которые в 1930-е годы снова проявились в виде признаков, определяющих ту культуру, которую мы называем «ста­линизм» [4].

Происходившие примерно в 1924 году изменения были настолько значительны, что можно говорить о возникновении особой постнэ­повской культуры [5]. Конечно, нэп не перестал полностью влиять на культурную жизнь, но по крайней мере в литературе ужесточение на­логов и другие факторы в совокупности привели к уменьшению числа частных издательств и особенно к уменьшению числа названий вы­пускавшихся ими книг [б]. Более того, некоторые литературные груп­пы начали отрекаться от принципов плюрализма и творческой автономии, на следовании которым они сами настаивали всего несколько лет тому назад [7].

Очевидно, что смерть В.И.Ленина (он умер 21 января) стала пре­людией к наметившемуся сдвигу. Возникла возможность того. что смена руководства приведет к изменению политики в сфере культу­ры. В тот момент еще не было ясно, в каком направлении она будет изменяться; направление это обозначилось и сформировалось в ходе страстных дебатов, продолжавшихся на протяжении последующих десяти лет. Тем не менее, кое-какие тревожные признаки вырисовыва­лись с самого начала. Например, в Ленинграде усилилась активность цензоров [8].

Явным признаком изменений, происходивших после смерти Лени­на, был декрет Петросовета от 24 января, гласивший, что город дол­жен быть переименован в Ленинград [9]. Зиновьев, честолюбивый ру­ководитель городской парторганизации, незамедлительно «протолк­нул» новое название, вероятно, надеясь, что оно подчеркнет статус Ленинграда - «города Ленина» - как колыбели революции.

Переименование города и последовавшее вслед за этим наводнение были лишь внешними показателями происходивших изменений. Одна­ко тот зловещий резонанс, который получили эти два события, позво­ляет толковать их как предзнаменования постоянно провозглашавше­гося «конца Петербурга» - конца эпохи, когда культурную жизнь горо­да пронизывал особенный этос, и начала мрачных времен, когда некая напоминающая «медного всадника» сила - в высшей степени автори­тарная центральная власть (ныне обосновавшаяся в Москве) - стреми­лась навязать свою волю в сфере творческой деятельности.

Ленинградские интеллектуалы, уже преследуемые навязчивой мыс­лью о том, что их время прошло, подверглись нашествию из Москвы новых культурных течений, которые многие из них находили враж­дебными и угрожающими. Течения эти включали в себя не только конструктивизм (чье появление часто приветствовалось), но и само­званые «пролетарские» или «революционные» культурные организа­ции, воинственно настроенные против большинства тех течений, ко­торые доминировали в городе на протяжении последних десяти лет.

Около 1922 года в Москве образовалось великое множество про­летарских или революционных культурных организаций, каждая из которых представляла какой-то вид искусства. В литературе домини­рующей организацией была ВАПП (Всероссийская ассоциация про­летарских писателей, основанная в 1921 году); в музыке - РАПМ (Рос­сийская ассоциация пролетарских музыкантов, основанная в 1923 году); в изобразительных искусствах - АХРР (Ассоциация художни­ков революционной России, основанная в 1922 году). Конечно, про­летарские и революционные культурные объединения существовали и раньше (в первую очередь. Пролеткульт), но новые организации были настроены заметно враждебнее по отношению к другим деяте­лям «своей» сферы: один советский историк литературы дал своей книге о руководстве ВАПП удачное название - «Неистовые ревните­ли» [10]. Каждая такая организация активно боролась за устранение с советской культурной сцены конкретных групп или течений, особен­но авангардных и модернистских. Предметом особой ненависти для ВАПП был так называемый «попутчик» - или, говоря другими слова­ми, не связавший себя обязательствами перед революцией писатель, в общем ей симпатизирующий, но не до конца перешедший на револю­ционную сторону. К смятению ВАПП, Троцкий выступил в своей вли­ятельной в те годы книге «Литература и революция» (1923 г.) с утвер­ждением, что пролетариат был недостаточно культурен для того, что­бы создать литературу мирового уровня, и поэтому в текущий пере­ходный период, до построения бесклассового общества, именно «по­путчики» будут являться главной опорой советской литературы [II]. Членов ВАПП возмущало мнение, что в нынешние революционные времена можно терпимо относиться к буржуазным писателям; они требовали установления гегемонии «пролетариев», под которыми в значительной степени подразумевались люди, связанные с партией или комсомолом.

Для тех, кто боялся установления господства капитулянтского ис­кусства, нашествие из Москвы пролетарской культуры имело злове­щий смысл потому, что принадлежащие к этой культуре группы обыч­но ставили знак равенства между революционной эстетикой и тради­ционным реализмом девятнадцатого столетия, против которого была направлена энергия до- и послереволюционного авангарда [12].