Geum.ru

Тропами горного Черноморья Ефремов Ю. К

Вид материалаДокументы

Содержание


Настоящее горное озеро
Подобный материал:
1   ...   32   33   34   35   36   37   38   39   ...   79

НАРЗАНЫ



Мост через Пслух. Давно ли под Псеашхо я видел жалкие истоки этой речки, сочащиеся из перевальных болотец? А сейчас это вздутая дождем, хмуро рычащая порожистая река, полная кофейно-пенистой жижи.

За небольшим хребтиком поселок из балаганов. Высотомер показывает 650 метров над морем. Для пастухов это слишком низко. В лесной зоне на такой высоте не бывает обширных пастбищ. Оказывается, это народный курорт – курорт на углекисло-щелочном источнике. Пятнадцать фанерно-драночных шалашей, в них дымят очаги, на нарах сидят и лежат старики, старухи, люди средних лет. Многие пришли издалека, с побережья, – жалуются на печень, на желудок. Все они верят в чудодейственность «нарзана». Воду пьют, в ней же купаются. На костре накаляют большой камень, бултыхают в корыто, и он нагревает воду. Парятся в нестерпимо горячей ванне.

Источник сочится рядом. Дебит его скромен, но на небольшой поселок воды хватает. Достаем кружки и пьем. Вода типа боржома, в меру газированная.

Пережидать ли дождь в балаганах? По мнению хозяев, ненастье затяжное. В сухомятку перекусив, решаем двигаться вперед.

Утомительный скользкий подъем выводит на поляны с высокой травой и одичавшими грушевыми деревьями. Это Грушевая поляна – одно из самыми верхних черкесских аулищ: высота здесь более тысячи метров над морем.

До сих пор нас поливало сверху, а в траве полян мы сразу же промокли с головы до ног. Башмаки так хлюпали, что можно было шагать вброд через любой ручей, не ища сухих переправ.

Тропа повела косогором, вверх по долине Мзымты, но высоко – метров триста-четыреста над рекой. Упрямо, даже под дождем, веду записи в почти раскисшем блокноте, вычерчиваю путь на кроки, записываю измерения.

Как, наверное, хороша эта тропа в ясный день: за Мзымтой должны проступать сквозь лес дальние вершины Аибги, а может быть, уже и Агепсты? Но видим только моросящую муть. Надоедливо чередуются мелкие подъемы, спуски, броды. Час, два, четыре...

Наконец шум Мзымты приблизился. Проводник показал на тропку, юркнувшую вправо – к знаменитому Энгельмановскому нарзану, который раньше даже прозван был Царским за высокое содержание газа и щедрый дебит. Уговариваю товарищей, как мы ни устали, зайти к источнику. Гоша с Сюзей предпочли шагать за проводником не сворачивая. Мы же втроем идем к источнику.

У стремительных мутных вод Мзымты ржавые камни с железистыми натеками от минеральной воды. В небольшой ямке кипит энергичный ключ, и в его воде разбегаются серебристые пузырьки углекислоты. Пьем из ладоней, каждый закашливается от бьющего в нос и в легкие газа. Да, это не пслухская водичка. Недаром Энгельмановский нарзан когда-то так славился.

Мне доводилось читать, что камни вокруг источника бывают засыпаны трупами насекомых, задохнувшихся в углекислом газе, который заполняет впадинку. При нас ничего подобного не было: может быть, смыл дождь?

Возвращаемся на тропу. Лес расступился и дал место пастбищам, раскинувшимся во всю ширину дна просторной долины Мзымты.

Бот она какая, Энгельманова поляна! {* Названа так но имени землемера Энгельмана}. Мы ее видим ненастную, а с нее должны открыться совсем новые горы...

У длинных строений молочной фермы эстонского колхоза пасется наша уже развьюченная лошадь. Скота вокруг не видно, он сейчас выше – на Тихой речке. На ферме всего двое жильцов. Нас гостеприимно встречают, приглашают к очагу, показывают место на сеновале для ночлега.

В накрытых клеенками вьюках вещи остались сухими. В считанные минуты Всеволод и Лена достают фуфайки и запасные штаны, надевают сухую одежду и весело выжимают намокшую. Стараюсь не отставать от них и через пять минут чувствую себя согревшимся и взбодренным. Лена, никого не спрашивая, уже укрепляет над очагом кастрюлю с водой для супа, а Всеволод раздувает рядом второй костерок, натягивает над ним веревки. Развешиваем мокрые вещи. Скоро от них повалили клубы пара. Рисовый суп с мясными консервами – такой густой, что ложка стоит, – кажется нам чудом кулинарии. Угощаем хозяев, а от них получаем кружок влажного самодельного сыра.

У очага сидят нахохлившиеся супруги. Они пришли сюда за полчаса до нас, но все еще не сняли с себя мокрую одежду. Когда мы пришли, они спешно, всухомятку, что-то дожевывали и смущенно прятали бумажки из-под шоколада. Мы уже устроились спать на ароматном сеновале, а они только теперь решились переодеться. Сушить вещи вообще не захотели: «Зачем, когда завтра все равно все промокнет?»

Ночью не раз просыпаюсь от ворчливого шепота: все спят, только эти двое вертятся с боку на бок и точат друг друга за неудобства ночлега.

Невольно сопоставляю поведение двух своих новых друзей, видимо, бывалых туристов, их находчивость, непринужденную веселость с поведением... не только Гоши и Сюзи, но и со своим собственным в недавнем походе на Псеашхо. Теперь я вижу, как можно и нужно делать радостными даже ненастные походы.

^

НАСТОЯЩЕЕ ГОРНОЕ ОЗЕРО



Мир опрокинут, сломан надвое

Бездонной ёмкостью зеркал.


Утро пасмурное, но облака реже, разрозненнее. Идем по высокотравью и, хотя дождь почти закончился, намокаем снизу по пояс, двигаясь в высокой мокрой траве: логика Гоши торжествует?

Среди пересекаемых нами ручьев выделяется один – белопенный, удивительно круто падающий – его воды скачут, грохочут камнями. На мой вопрос о названии ручья Георгиади отвечает:

– Сумасшедшая речка {* Ее старинное название – Ариеш}.

Поляны, перелески. Вот место недавно разобранных балаганов. Пастухи недаром снимаются с горных пастбищ в начале сентября – знают, что тут их может застать снег.

Мокро, холодно, но уже километров через десять награда: вылившиеся на нас облака исчезают, как волшебные занавесы в «Синей птице», – и вот он перед нами, парад гор в верховьях Мзымты – ослепительный, сверкающий.

Георгиади прозаически роняет:

– Нас дождик мочил, а на горах снег выпал.

Ну, конечно, это же новый снег, такой же пронзительной белизны, какую я видел позапрошлой осенью. Сейчас в слепящее серебро оделись вовсе неведомые мне вершины и ближе всех громада Агепсты с ледником Хымс-Анёкё, распластанным по ее склону, как шкура белого медведя.

Мы на большой поляне. Здесь Мзымта сливается из двух истоков. Видный нам справа (а по течению он левый) – течет из-под горы Ацетуки и называет Азмыч {* По-разному называет эту у разноплеменное население Черноморья – абхазы, эстонцы, греки, имеретины, армяне – Азмыч, Бзыч, Мзымта-Мзыч, Адзмыч, а в труде А. Л. Рейнгарда она же по недоразумению названа Лаишпсе}. А видный левее (по течению он правый) – это и есть собственно Мзымта. В ее истоках сплошной скалистый барьер из белоснежных вершин – каким же сокровищем должно оказаться притаившееся под ними горное озеро?

К устью Азмыча мы завтра вернемся с Кардывача, так как именно отсюда ведет тропа на Ахукдарский перевал к Аватхаре. Услыхав об этом, Гоша спрашивает:

– А стоит ли заходить на Кардывач? Заночевали бы прямо здесь – дюжина километров экономии!

Для чего же тащится с нами этот человек? Чего он хочет от путешествия, если, находясь всего в шести километрах от одной из главных целей нашего похода, может думать о том, чтобы на Кардывач даже не взглянуть?! Конечно, протестуем. Сюзя и та его не поддерживает – наверное, из духа противоречия...

В высокой траве то и дело раздается шуршание – какие-то существа, выбравшиеся после ненастья на тропу погреться на солнышке, уступают нам дорогу. Георгиади уверяет, что это змеи и, словно в подтверждение своих слов, неожиданно останавливает лошадь, наклоняется и с размаху грохает во что-то камнем. Второй удар, третий. Подбегаем и видим извивающееся тело яркой змеи с размозженной головой. По спине вместо зигзага, свойственного обычным гадюкам, бежит полоса оранжевых ромбов. Это знаменитая красная кавказская гадюка – гадюка Казнакова. Я уже не раз рассказывал туристам, что от ее укусов погибает немало скота. Животные гибнут не столько от общего отравления, сколько от отека дыхательных путей. Георгиади стоит над поверженной гадиной в позе Георгия Победоносца и рассказывает известные ему случаи смертельных укусов. Гоша и Сюзя в ужасе спрашивают, как же теперь быть... Он успокоительно отвечает:

– На вас змея сама не нападет, она уходит. Вы слышите, они нам дорогу дают? Не надо им только на хвосты наступать.

– А за что же они коров кусают?

– А корова их мордой тычет, когда траву ест, – вот змея и защищается.

Не утешить ли Гошу и Сюзю, что их никто не укусит в лицо?

Все ближе грозные кручи, образующие амфитеатр. На дне чаши и должно прятаться озеро. Лес уцелел только на склонах, не подверженных лавинам, а такие склоны тут встречаются редко. Под ногами появляется выпавший вчера и еще не стаявший снег.

Тропа подводит к совсем тихой и маленькой Мзымте. Рядом ее исток. Идем вброд, не разуваясь – ноги все равно мокры. В ледяной воде новорожденной реки их обожгло и заломило. А впереди уже видна полоса неправдоподобно резкого синего цвета, ни на что окружающее не похожая, словно испускающая самостоятельный свет. Бегом к этой сини! Замираем, очарованные, подавленные.

Глубина, тишина, прозрачность. Синева самодовлеющая, неведомо откуда берущаяся, заставляющая голубеть серые камни на дне. Синева, усугубленная белизной прибрежных полян, покрытых снегом.

Местами к воде склоняются кусты и деревья. С гор струятся нити водопадов. На той стороне водоема виден бурный поток, впадающий в Кардывач из глубокой долины. Этот поток сразу же хочется назвать Верхней Мзымтой. Его долина неподалеку от озера скрывается за кручами горы, которую Георгиади назвал Лоюбом.

Гляжу на карту и перестаю понимать. Ничего похожего на долину Верхней Мзымты на карте нет. Прямо от Лоюба на юго-восток вплотную к Кардывачу показан сплошной, ничем не прерываемый фронт скалистых круч. Мы же видим, что в этом барьере есть брешь – глубокая, изгибающаяся верховьями на север долина Верхней Мзымты!

Мокрые, притопываем на нестаявшем снегу. Но разве превозможешь такой обжигающий холод.

И у Всеволода и у Лены, когда они смотрят на Кардывач, удивительно голубеют серые глаза. Георгиади даже не торопится развьючивать лошадь. Застыли и Гоша с Сюзей – вот уже десять минут они, такие же иззябшие, как и мы, стоят, прикованные к таинственной бирюзе. Стоят и – это надо оценить! – не точат, не попрекают друг друга. Наверное, Гоша понимает теперь абсурдность своего предложения – не заходить на Кардывач...

В те годы на озере существовал сарайчик – «лагерь» заповедника (позднее его разрушило лавиной). Здесь пришлось все делать самим – не было ни пылавшего очага, ни запаса воды. В числе прочих «нарядов» прозвучал и такой:

– Гоше и Сюзе – за топливом!

Они покорно исполнили повинность.

Снова костер, варка, выжимание и сушка одежды, ночь в холодном приюте у почерневшего озера. Это был первый вечер и первая ночь, когда никто не ворчал.