Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том М

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Скотт. Пуритане Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том М.: Правда, Огонек, 1990 Перевод, 8045.34kb.
• Вальтер Скотт. Уэверли, или шестьдесят лет назад Вальтер Скотт. Собрание сочинений, 8083.67kb.
• Источник ocr: Собр соч в 4-х томах; "Урания", М., 1996 г., том, 4377.13kb.
• Тема Кол-во страниц, 20.75kb.
• Платон. Собр соч. В 4 т. Т м.: Мысль, 1993. 528с. (Филос насл. Том 116.) С. 81-134., 1118.11kb.
• Шопенгауэр А. Избранные произведения / Сост., авт вступ ст и примеч. И. С. Нарский, 3496.22kb.
• Cols=2 gutter=83> литература маркс К., Энгельс, 345.97kb.
• Дэвид Дайчес, 1633.42kb.
• Вальтер Скотт Айвенго, 6276.71kb.
• Жюль Верн. Пятнадцатилетний капитан, 5397.75kb.

Глава XXXIV


Что здесь за шум? Как частая пальба,

Несутся оскорбленья и божба;

Угрозы и проклятья, горячи,

Скрестились словно острые мечи;

Так расшумелся воровской народ,

Что пленник их, пожалуй, ускользнет.


"Плен", поэма


Когда Кливленда, столь удачно освобожденного из рук керкуоллцев, с

триумфом доставили на пиратский корабль, большая часть команды встретила его

радостными восклицаниями: друзья спешили пожать ему руку и поздравить с

благополучным возвращением, ибо звание капитана пиратского судна не так уж

сильно возвышало его над остальными товарищами, самый последний из которых

считал себя его ровней во всем, что не касалось непосредственно корабельной

службы.

После того как вся его шайка - ибо так скорее всего можно было назвать

шумных друзей Кливленда - кончила выражать свою радость, его повели на

корму, где Гофф, теперешний командир судна, восседал на пушке, прислушиваясь

с угрюмым и недовольным видом к громким возгласам, которыми встречали

Кливленда. Гофф был человек лет сорока - пятидесяти, скорее низкого, чем

высокого роста, но такой крепкий и приземистый, что команда прозвала его

Мортирой. Его черные волосы, бычья шея и нависшие брови в сочетании с грубой

силой и свирепым выражением лица представляли резкую противоположность

мужественной фигуре и открытым чертам Кливленда, в котором даже его жестокая

профессия не могла уничтожить природного изящества и благородного вида. Оба

разбойничьих капитана несколько минут молча глядели друг на друга, в то

время как вокруг каждого собирались его сторонники. Главными приверженцами

Гоффа были старики, тогда как молодежь, среди которой Джек Банс играл роль

вожака и подстрекателя, почти вся примкнула к Кливленду. Наконец Гофф

нарушил молчание:

- Славно встречают тебя на борту, капитан Кливленд, разрази мне

гакаборт! Ты что, все еще воображаешь себя коммодором, дьявол тебя возьми?

Только шиш... звание твое теперь насмарку пошло, провались я на этом самом

месте, когда ты угробил свою посудину, черт бы побрал твою душу!

Заметим здесь раз и навсегда, что командир этот обладал прелестной

привычкой уснащать свою речь проклятиями, почти в равной пропорции с

обыкновенными словами, что он образно называл палить боевым зарядом. Но

поскольку нас такого рода стрельба далеко не приводит в восторг, впредь мы

ограничимся тем, что будем отмечать многоточием те места, где должны стоять

подобные крепкие словечки, и таким образом - да простит нам читатель не

слишком блестящую остроту! - превратим посылаемые Гоффом смертоносные залпы

в холостые выстрелы. Услышав, что Гофф обвиняет его, будто он явился на

борт, чтобы стать командиром судна, Кливленд заявил, что вовсе не желает

подобного повышения и не согласится на него. Он просит только дать ему

шлюпку, чтобы он мог высадиться на одном из соседних островов, ибо у него

нет ни малейшего желания ни командовать над Гоффом, ни оставаться на корабле

под его началом.

- А почему бы тебе, братишка, и не остаться под моим началом? -

высокомерно спросил Гофф, - ... ... ... ты что, слишком хорош для этого, что

ли, ... ... ... весь расфуфыренный, с этой твоей шпагой, ... ... , чтобы

служить под моим началом, дьявол тебя забери, когда мне подчиняется немало

джентльменов, что и старше тебя, да и моряки поопытнее, чем ты!

- Интересно бы знать, - холодно заметил Кливленд, - кто именно из этих

опытных моряков подставил ваше судно как раз под огонь здешней шестипушечной

батареи, которая разнесла бы его в щепки, прежде чем успели бы обрубить или

вытравить якорный канат? Морякам постарше и поопытнее моего, может быть, и

нравится служить под началом такого болвана, но меня прошу уволить от

подобной чести; вот все, что я хотел сказать.

- Да вы что, разрази вас гром, рехнулись оба, что ли? - сказал боцман

Хокинс. - Оно, конечно, понятно, что подраться там на шпагах или на

пистолетах в своем роде чертовски забавная штука, коли ничего лучшего не

придумаешь; но какого дьявола джентльменам в нашем положении, если только у

них мозги на месте, лезть в драку друг с другом? Да ведь тогда эти жирные

гуси лапчатые, здешние островитяне, нас просто голыми руками возьмут!

- Хорошо сказано, старина Хокинс, - поддержал его Деррик - вахтенный

начальник, пользовавшийся весьма большим влиянием среди прочих разбойников,

- и коли уж наши два капитана никак не могут ужиться в мире и договориться о

том, как лучше защищать наше судно, так сместим их, черт побери, обоих и

выберем на их место другого!

- Уж не имеете ли вы в виду себя самого, господин вахтенный начальник?

- вмешался Джек Банс. - Только этот номер не пройдет, дудки! Тот, кто

командует джентльменами, сам, по-моему, должен быть джентльменом, и я подаю

свой голос за капитана Кливленда: такой головы и такого истинного

джентльмена никогда еще не было среди тех, кто порвал с обществом и плевать

хотел на него!

- Как! Это ты себя-то считаешь джентльменом? Вот здорово! - грубо

прервал его Деррик. - Да что у тебя, глаза на затылке, что ли? Любой портной

смастерил бы лучшего джентльмена из самых жалких лохмотьев, оставшихся от

твоего театрального гардероба! Да для порядочных людей просто стыд и позор,

что у них на корабле такое наряженное щеголем пугало, как ты!

Это унизительное сравнение так взорвало Джека Банса, что он тут же

схватился за шпагу, но в дело вмешались плотник и боцман: один, потрясая

топором, заявил, что прошибет череп первому, кто поднимет на другого руку,

так, что не залатаешь, а другой напомнил их устав, по которому всякие ссоры,

драки и особенно поединки на борту строго воспрещаются, а если кому из

джентльменов угодно уладить между собой какой-либо спор, ничто не мешает им

сойти на берег и решать его там на тесаках или пистолетах, на глазах у двух

добрых товарищей.

- Да я ни с кем и не ссорился ... ... ... - угрюмо заявил Гофф, -

капитан Кливленд изволил тут развлекаться, разъезжал по разным островам ...

... ... ! А мы тратили время и деньги, ожидая его, а ведь могли бы за этот

срок прибавить в общую мошну двадцать, а то и все тридцать тысяч долларов.

Впрочем, коли остальным джентльменам удачи это приходится по вкусу, ... ...

... , ну что ж, я молчу.

- А я предлагаю, - сказал боцман, - собрать в кают-компании общий

совет, как это полагается по нашим правилам, да и решить, что нам лучше

всего теперь делать.

Предложение боцмана встретили единодушным согласием, ибо каждому был

прямой расчет участвовать в совете, где все имели равное право голоса.

Правда, большая часть команды ценила эту свою привилегию главным образом

потому, что в подобных торжественных случаях выставлялось обычно

неограниченное количество выпивки и молодчики не упускали возможности

полностью использовать дарованное им равноправие якобы для прояснения

мыслей. Но несколько человек, которые вместе с дерзостью и распущенностью,

свойственными их профессии, соединяли некоторую способность рассуждать,

держались на подобных собраниях в пределах относительной трезвости, и они-то

под видимостью всеобщего голосования фактически и решали все вопросы,

касавшиеся дальнейших планов и курса разбойничьего корабля. Остальную часть

экипажа, когда она приходила в себя после хмеля, нетрудно было убедить, что

принятое решение являлось законным плодом соединенной мудрости всего сената.

В настоящем случае попойка продолжалась до тех пор, пока большая часть

команды ни начала, как обычно, проявлять признаки самого грубого и

отталкивающего опьянения, изрыгая в веселии своем самые бессмысленные и

дикие ругательства и ужасающие проклятия и распевая песни, непристойность

которых могла сравниться разве только с их кощунственностью. Среди этого ада

оба капитана с одним или двумя из своих главных сподвижников, а также с

плотником и боцманом, которые в подобных случаях всегда стремились играть

первенствующую роль, образовали некий адский тайный совет и принялись

обсуждать дальнейшие действия, ибо, по образному выражению боцмана, они

оказались в узком фарватере и им предстояло весьма тщательно замерять его

глубины.

Как только они начали совещаться, друзья Гоффа, к своему крайнему

неудовольствию, заметили, что он отнюдь не последовал благоразумному

правилу, о котором мы упоминали выше. Стараясь залить вином горькую обиду,

нанесенную ему неожиданным появлением Кливленда и приемом, который оказал

последнему экипаж, капитан потопил при этом и свой рассудок. Свойственная

ему угрюмая молчаливость не позволила сначала заметить его состояние, но

когда началось обсуждение, этого уже нельзя было больше скрыть.

Первым заговорил Кливленд. Он заявил, что не имеет ни малейшего желания

принять на себя командование судном и просит только, чтобы его высадили на

какой-нибудь отдаленный от Керкуолла остров или островок и предоставили его

собственной судьбе.

Боцман резко восстал против подобного решения.

- Все наши ребята, - сказал он, - знают Кливленда и верят ему: он и

моряк хороший, и вояка храбрый. К тому же он никогда не давал спиртному

окончательно одолеть себя и был всегда в полном порядке и в плавании, и в

бою, а потому при нем никогда не случалось, чтобы некому было держать судно

на курсе. А что касается благородного капитана Гоффа, - продолжал он, явно

желая примирить обе стороны, - так другого такого храбреца из тех, что жуют

галеты, еще поискать надо! А потому я всегда буду за него горой! Но зато

когда загрузится он грогом - это я ему прямо в глаза скажу! - тут он

начинает откалывать такие штучки да шуточки, что никакого сладу с ним нет.

Да вы все помните, как он чуть было не выбросил судно на этот треклятый

Хорс-оф-Копинша, как его называют, а ведь все только из озорства! А еще

помните, как он на общем совете взял да и выстрелил под столом из пистолета

и попал Джеку Дженкинсу в колено, так что бедняга лишился ноги - все из-за

этой шуточки*!

______________

* В действительности этот подвиг приписывается знаменитому пирату Эври,

который внезапно и без малейшего повода выстрелил из пистолета под столом,

за которым сидел и выпивал вместе с приятелями; он тяжело ранил одного из

них и считал это весьма остроумной шуткой. Замечательнее всего то, что

команда его точно так же отнеслась к этой выходке. (Прим. автора.)


- Ну, Джек Дженкинс нисколечко от этого не пострадал, - вмешался

плотник. - Я отпилил ему ногу пилой не хуже какого-нибудь судового

лекарского помощника, культю прижег раскаленным до красна топором, а потом

смастерил ему деревяшку; он и ковыляет теперь на ней так же здорово, как и

раньше. Джек ведь и на двух-то ногах никогда не умел хорошенько "драть

перо"*.

______________

* Говорят, что быстро идущее по морю судно "дерет перо", так как от его

носа по воде расходится рябь. (Прим. автора.)


- Ты у нас ловкий парень, плотник, - сказал боцман, - что и говорить!

На все руки мастер! Не хотел бы я только испробовать твою пилу да

раскаленный топор на собственных ногах, черт бы меня побрал! Пили уж лучше

свои кницы! Но дело сейчас не в этом, дело в том, что если нам расстаться с

капитаном Кливлендом - а он человек и умный и умелый, - так это, сдается

мне, выйдет вроде того, как выбросить лоцмана за борт, когда шторм несет

судно на берег. А еще я должен сказать, что не очень-то оно хорошо для

благородного человека покинуть своих товарищей, которые ждали его тут, когда

лечь им на другой галс нельзя. Вода наша на исходе, и мы так угощались, что

и съестные припасы почти все ушли. Уйти без провизии для нас невозможно, а

получить ее без доброго согласия граждан Керкуолла мы тоже не можем. А если

мы еще здесь задержимся, так нас накроет фрегат "Альциона" - два дня назад

его видели за мысом Питер-Хэд, и придется нам тогда качаться на ноке рея да

вялиться на солнышке. А если кто и может выручить нас теперь из беды, так

это капитан Кливленд. Он один сумеет показать себя перед керкуоллцами

настоящим джентльменом и знает, как с ними справиться: когда заключить с

ними честную сделку, а когда и припугнуть, коли представится к тому

необходимость.

- Ты что же это, собираешься, значит, честного нашего капитана Гоффа

оставить ни при чем? - спросил седой, закаленный бурями, одноглазый пират. -

Ну и что же, что он шутник, я вот тоже из-за его шуточек и штучек остался

без одного фонаря, только никогда еще такой молодчага, как он, не

прогуливался по шканцам! И провалиться мне на этом самом месте, а я буду

стоять за него до тех самых пор, пока еще светит мой другой фонарь!

- Да ты выслушай меня до конца! - сказал Хокинс. - Этак все равно что

говорить с чернокожими олухами! Так вот, я предлагаю, чтобы Кливленд был

капитаном только с часу дня и до пяти утра, когда Гофф бывает обыкновенно

пьян.

Упомянутый им капитан тут же подтвердил справедливость этих слов,

испустив какое-то нечленораздельное ворчание и погрозив пистолетом

миротворцу Хокинсу.

- Вот полюбуйтесь-ка, - прибавил Дерри, - и смекалки-то у него хватило

только на то, чтобы нализаться в день совета хуже самого последнего матроса.

- Вот именно, - подхватил Банс, - нализался, как свинья Дэви, перед

друзьями, врагами и сенатом!

- Да только, - продолжал Деррик, - не годится это, чтобы в один и тот

же день было у нас два капитана. Я думаю, пусть лучше чередуются по неделям

и пусть Кливленд будет первым.

- Ну, у нас нашелся бы и еще кое-кто, кроме них, - заметил Хокинс, - но

так там или этак, а только я ничего не имею против Кливленда и думаю, что он

не хуже кого другого поможет нам выйти на глубокую воду.

- Разумеется! - подхватил Банс. - А уж впечатление произведет он на

этих керкуоллцев такое, что сразу поставит их на место, не то что его

"трезвый" предшественник. Итак, да здравствует капитан Кливленд!

- Постойте, джентльмены, - произнес Кливленд, который до того сидел

молча, - надеюсь, вы не собираетесь выбрать меня капитаном без моего

собственного на то согласия?

- А вот и выберем, клянусь лазурным небосводом! - воскликнул Банс. -

Ведь это же pro bono publico*!

______________

* ради общего блага (лат.).


- Ну тогда хоть выслушайте меня, - сказал Кливленд. - Раз уж вы так

хотите этого, я согласен принять на себя командование судном, ибо вижу, что

без меня вам трудно будет выпутаться из создавшегося положения...

- А что? Я же говорил: да здравствует Кливленд! - закричал снова Банс.

- Помолчи, прошу тебя, дорогой Банс, то есть благородный Алтамонт, -

сказал Кливленд. - Хорошо, я беру это дело на себя, но с одним условием:

когда я подготовлю судно к выходу, иначе говоря - когда оно будет снабжено

провизией и всем прочим, вы снова передадите командование капитану Гоффу,

как я уже говорил раньше, а меня высадите на каком-нибудь острове и

предоставите мне выпутываться самостоятельно. Таким образом, я никак не

смогу предать вас, ибо буду при вас до самой последней минуты.

- Да и после этой минуты тоже, клянусь небосводом, если я только

правильно понимаю дело, - пробормотал про себя Банс.

Вопрос был пущен на голосование, и столь велико оказалось доверие

команды к искусству Кливленда и его ловкости, что временное низложение Гоффа

встретило весьма слабое сопротивление даже среди его собственных

приверженцев, которые вполне резонно заметили: "Уж мог бы он хоть на этот

раз воздержаться от водки - ведь дело-то шло о его собственных интересах!

Пусть завтра сам и восстанавливает свои права, если хочет!"

Когда же на следующее утро протрезвившимся пиратам сообщили о принятом

решении, которое, как им было дано понять, они тоже поддержали, все

высказали столь высокое мнение о заслугах Кливленда, что Гофф, мрачный и

недовольный, счел, однако, для себя за лучшее подавить свою обиду и, отложив

бурное проявление чувств до другого, более подходящего случая, покорился

своему смещению, что, впрочем, весьма часто случается на пиратских судах.

Кливленд, со своей стороны, решил взяться за дело со всей возможной

энергией, чтобы, не теряя времени, вызволить товарищей из того опасного

положения, в какое они попали. Он приказал спустить шлюпку, намереваясь

лично отправиться на берег вместе с двенадцатью самыми видными и надежными

людьми из команды, разодетыми в пух и прах, ибо успех их злосчастной

профессии позволял пиратам рядиться почти в столь же богатое платье, как и

их офицерам. Каждый, кроме того, был вооружен тесаком и пистолетами, а

некоторые имели при себе еще алебарды и кинжалы.

Сам Кливленд был одет в роскошный голубой, шитый золотом кафтан,

подбитый малиновым шелком, малиновые же атласные штаны и камзол, белые

шелковые чулки и башмаки с красными каблуками, что считалось верхом

изысканности среди щеголей того времени. На голове у него была бархатная,

богато вышитая шапочка с белым пером, а вокруг шеи в несколько раз

обвивалась золотая цепь, на которой висел свисток из того же металла - знак

дарованной ему власти. Кроме одной или даже двух пар пистолетов за поясом,

через плечо у него на своего рода перевязи или шарфе из малиновой ленты

висели, как было принято среди этих дерзких грабителей, еще две

дополнительные пары пистолетов тончайшей работы и отделки. Эфес и ножны его

шпаги соответствовали по своей роскоши остальному убранству, и весь этот

наряд так подходил к естественной красоте Кливленда, что, когда он появился

на палубе, экипаж встретил его единодушным криком восторга, ибо на пиратов,

как и на всякую толпу, внешность всегда производит решающее впечатление.

Кливленд взял с собой в шлюпку, помимо всех прочих, еще и своего

предшественника Гоффа, тоже роскошно одетого; однако, не обладая благородной

наружностью Кливленда, бывший капитан выглядел грубым мужланом, вырядившимся

в придворное платье, или скорее разбойником, напялившим на себя одежду

зарезанной им жертвы, и с первого же взгляда можно было убедиться, что он не

имеет на эту одежду никакого права, такая смесь грубости, нечистой совести,

жестокости и наглости отражалась в его чертах. Кливленд, должно быть, для

того взял Гоффа с собой на берег, чтобы лишить его возможности,

воспользовавшись отсутствием капитана, взбунтовать команду. Таким образом,

Кливленд и его спутники покинули судно и, распевая в такт гребле, отчего

вода веселее пенится под носом шлюпки, скоро достигли набережной Керкуолла.

Командование судном на это время было поручено Бансу: Кливленд знал,

что на верность его он мог вполне положиться, и в довольно продолжительной

беседе с глазу на глаз дал ему подробные указания, как поступать в том или

ином случае.

Только тогда, когда все было наконец улажено и Кливленд много раз

повторил Бансу, чтобы тот остерегался как сторонников Гоффа, так и

возможного нападения с берега, шлюпка отвалила. Когда она приблизилась к

гавани, Кливленд приказал поднять белый флаг; вместе с тем он заметил, что

появление их вызвало на берегу немалую суету и даже тревогу. Видно было, как

люди забегали туда и сюда, а некоторые, по-видимому, вооружались. На батарее

поспешно поставили к орудиям прислугу и подняли английский флаг. Все это

были признаки тем более тревожные, что хотя в Керкуолле, насколько было

известно Кливленду, и не имелось настоящих артиллеристов, однако там всегда

было достаточно моряков, превосходно умевших обращаться с большими пушками и

всегда готовых оказать горожанам в случае необходимости подобную услугу.

Прекрасно видя эти спешные приготовления, но не проявляя ни малейшего

сомнения или тревоги, Кливленд направил шлюпку прямо к набережной, где

стояли люди, одни вооруженные мушкетами, длинноствольными и охотничьими

ружьями, другие - короткими пиками и китобойными ножами, словно для того,

чтобы помешать его высадке. Видимо, они не успели еще прийти к

окончательному соглашению, какие именно меры следовало им принять, ибо, едва

пираты достигли набережной, как горожане, стоявшие ближе к шлюпке, подались

назад и позволили Кливленду и его спутникам беспрепятственно сойти на берег.

Пираты тотчас же выстроились на набережной - все, кроме двух, оставшихся по

приказу своего капитана в шлюпке, которую они тотчас же отвели на некоторое

расстояние от берега. Маневр этот обеспечивал безопасность шлюпки,

единственной на всем корабле, и вместе с тем как бы подчеркивал беспечную

удаль Кливленда и его отряда, рассчитанную на то, чтобы несколько напугать

противника.

Керкуоллцы, однако, доказали, что в их жилах течет кровь древних

норманнов: они мужественно встретили опасность и стояли с оружием на плече

прямо против разбойников, загораживая им доступ на улицу, которая вела в

город.

Некоторое время те и другие молча глядели друг на друга, затем первым

заговорил Кливленд.

- Что это значит, господа горожане? - спросил он. - Уж не превратились

ли вы, добрые оркнейцы, в горных шотландцев, что ни свет ни заря взялись

нынче за оружие? Или вы собрались на набережной, чтобы почтить меня салютом

по случаю того, что я стал капитаном судна?

Горожане переглянулись, и наконец один из них ответил:

- Мы не знаем, кто вы такой, обычно вот тот, другой, - он указал на

Гоффа, - у нас в Керкуолле выдавал себя за капитана.

- Этот джентльмен - мой помощник и командует во время моего отсутствия,

- сказал Кливленд, - но это к делу не относится. Я желаю говорить с вашим

лорд-мэром, или как вы там еще его называете.

- Провост сейчас совещается вместе с членами совета, - ответил тот же

керкуоллец.

- Тем лучше, - заявил Кливленд, - а где совещаются их милости?

- В ратуше, - последовал ответ.

- В таком случае, джентльмены, не угодно ли вам посторониться, ибо я и

мои спутники идем в ратушу.

Горожане начали шептаться: многие не решались вступать в жестокую и,

быть может, ненужную схватку с такими головорезами, а наиболее решительные

быстро сообразили, что с пришельцами легче будет справиться в ратуше или

даже в узких улочках, по которым им предстояло пройти, чем на набережной,

где они выстроились и стоят в полной боевой готовности. Поэтому керкуоллцы

беспрепятственно дали пиратам войти в город, и Кливленд, тесно сплотив

людей, медленно двинулся вперед, следя за тем, чтобы никто не напирал с

флангов на его небольшой отряд, и заставляя четырех человек арьергарда

поминутно оборачиваться назад, лицом к толпе - предосторожности, которые

делали всякие попытки нападения со стороны горожан чрезвычайно опасными.

Таким образом пираты поднялись по узкой улочке и подошли к ратуше, где,

как уже было доложено Кливленду, члены городского совета действительно были

все в сборе. Жители города стали тесниться вперед, намереваясь смешаться с

пиратами, и, воспользовавшись давкой при входе, где они будут лишены

возможности свободно действовать оружием, захватить кого только удастся.

Кливленд, однако, и здесь выказал большую предусмотрительность и, прежде чем

войти в залу совещания, позаботился о том, чтобы расчистить вход и сделать

его безопасным, приказав четырем из своих людей повернуться назад, лицом к

улице, а другим четырем - к толпе, напиравшей с боков. Честные бюргеры

отшатнулись, увидев зверские, смуглые, сожженные солнцем лица отчаянных

моряков и поднятое для удара оружие, и Кливленд вместе со своими спутниками

вошел в залу, где, кроме отцов города, почти никого не было.

Почтенные джентльмены оказались, таким образом, отрезанными от своих

сограждан, ожидавших от них дальнейших распоряжений, и увидели себя,

пожалуй, в гораздо большей зависимости от Кливленда, чем он сам с кучкой

своих людей - от окружавшей его толпы.

Члены городского совета поняли, очевидно, грозившую им опасность, ибо

взглянули друг на друга с видимым замешательством, в то время как Кливленд

обратился к ним со следующими словами:

- Доброе утро, джентльмены; надеюсь, вы не считаете нас своими врагами?

Я явился к вам, чтобы переговорить о снабжении припасами моего судна, что

стоит там, на рейде; без них мы не можем отплыть.

- Вашего судна, сэр? - спросил провост, человек умный и решительный. -

Но откуда мы знаем, что вы на самом деле его капитан?

- Взгляните на меня, сэр, - ответил Кливленд, - и я думаю, что больше

вы не зададите подобного вопроса.

Провост посмотрел на него внимательно, убедился, должно быть, в

неуместности дальнейших расспросов подобного рода и ограничился тем, что

сказал:

- Если вы его капитан, то позвольте узнать, откуда оно пришло и куда

направляется? Вы слишком похожи на офицера военного корабля, чтобы быть

капитаном торгового судна, а между тем нам известно, что вы не служите в

британском флоте.

- Мало ли в море военных судов, которые не плавают под английским

флагом? - возразил Кливленд. - Допустим, что я командую судном

контрабандистов, желающих менять табак, бренди, джин и другие товары на

вяленую рыбу и кожи. Неужели же я заслуживаю со стороны купцов Керкуолла

столь плохого отношения, что они откажутся снабдить меня припасами за мои же

деньги?

- Видите ли, капитан, - заявил городской секретарь, - мы вовсе не так

уж щепетильны, и когда нас, случается, навещают такие вот джентльмены, как

вы, я всегда говорю провосту, что мы должны поступать в этом случае, как

поступил угольщик, встретившись с чертом, то есть не затрагивать их, если и

они нас не трогают! А вот этот джентльмен, - тут он указал на Гоффа, - что

был капитаном до вас, а возможно, будет и после вас ("А ведь старый хрен

говорит правду", - буркнул себе под нос Гофф), может засвидетельствовать,

как мы прекрасно принимали его, пока он и его молодчики не стали

бесчинствовать в городе, точно черти, вырвавшиеся из преисподней! Да вон как

раз стоит один из них! Этот самый разбойник остановил на улице мою

девушку-служанку, что несла впереди меня фонарь, когда я шел домой, и

оскорбил ее тут же, у меня на глазах!

- Не во гнев будь сказано вашей высокородной и достославной милости, -

сказал Деррик, тот самый парень, на которого указал секретарь, - приказал

лечь в дрейф катеру с фонарем на корме вовсе не я, а лицо совсем другого

рода.

- Кто же это был, сэр? - спросил провост.

Деррик отвесил несколько церемонных поклонов и принялся описывать с

наивозможной точностью внешность самого уважаемого провоста:

- С дозволения вашей высокочтимой милости, сэр, это был пожилой уже

человек, говоря по-морскому - скорее голландских обводов, с округлой кормой,

в белом парике и с красным носом, ну точь-в-точь ваша светлость! Джек, -

обернулся он к одному из матросов, - ведь правда, тот парень, что хотел

поцеловать красоточку с фонарем тогда ночью, точь-в-точь их милость?

- Провалиться мне на этом самом месте, Том Деррик, - ответил тот, к

кому относился вопрос, - если это не он!

- Ну, за подобную дерзость мы еще заставим вас поплатиться,

джентльмены, - сказал провост, справедливо возмущенный подобной наглостью. -

Вы вели себя в нашем городе, как в какой-нибудь индийской деревне на

Мадагаскаре. Вы сами, капитан, если только вы действительно капитан, не

далее как вчера нарушили тишину и порядок самым возмутительным образом. Мы

не дадим вам никаких припасов, пока доподлинно не узнаем, с кем имеем дело.

И не воображайте, что вам удастся запугать нас: стоит мне махнуть платком из

окна, у которого я сижу, и ваше судно тут же пойдет ко дну. Не забывайте,

что оно стоит под прицелом нашей береговой батареи.

- А много ли на ней годных к делу орудий? - спросил Кливленд. Он задал

этот вопрос наудачу, но тотчас же заметил по некоторому смущению, которое

провост тщетно пытался скрыть, что керкуоллская артиллерия находится далеко

не в блестящем состоянии.

- Послушайте, господин мэр, - продолжал он, - нечего нам друг друга

запугивать. Ваши пушки принесут больше вреда бедным старым матросам, которым

придется вести огонь, чем нашему судну, а если мы дадим бортовой залп по

городу, то как бы, пожалуй, не пострадали глиняные горшки ваших хозяек. А

что до упрека, будто мы, моряки, ведем себя слишком вольно, так какие же

моряки не проказят на берегу? Ведь гренландские китоловы тоже порядком

безобразничают у вас в городе, когда заходят к вам, и даже сами голландцы

резвятся на улицах Керкуолла, словно дельфины, разыгравшиеся перед бурей.

Вы, как я слышал, человек здравомыслящий, и я уверен, что нам с вами

достаточно было бы пятиминутного разговора с глазу на глаз, чтобы все

уладить.

- Хорошо, сэр, - ответил провост, - я согласен выслушать вас, если вам

угодно будет пройти вот сюда.

Кливленд последовал за провостом в небольшое внутреннее помещение и,

как только они остались одни, сказал:

- Я отложу в сторону свои пистолеты, сэр, если они вас смущают.

- К черту ваши пистолеты! - ответил провост. - Я служил под знаменами

короля, и запах пороха страшит меня не больше, чем вас!

- Тем лучше, - заявил Кливленд, - значит, тем спокойнее вы сможете меня

выслушать. Так вот, сэр: действительно ли мы то, в чем вы нас подозреваете,

или нечто совершенно иное, это сейчас не важно. А вот скажите, ради Бога,

чего вы хотите добиться, задерживая нас здесь? Только драки и кровопролития!

А для этого, поверьте, мы гораздо лучше подготовлены, чем вы. Дело,

по-моему, обстоит чрезвычайно просто: вам желательно отделаться от нас, а

нам - уйти отсюда. Предоставьте нам возможность для этого, и мы сейчас же

вас покинем.

- Вот что, капитан, - сказал провост, - я вовсе не жажду крови. Вы

славный малый, в мое время таких было немало среди морских разбойников, а

все же, не в обиду вам будь сказано, лучше бы вы избрали какое-либо другое

ремесло. Итак, вы хотели бы за свои деньги получить нужные вам припасы и

встретить радушный прием, с тем чтобы навсегда очистить эти воды от своего

присутствия. Но тут-то и скрыта закавыка: со дня на день ждем мы к себе

фрегат "Альциону", а как только белые отвороты услышат о вас, так тотчас же

бросятся за вами, ибо ничего не любят они так, как гоняться за разбойником,

у которого на борту редко не бывает изрядного груза долларов. Так вот,

нападут они на вас, заставят следовать за собой в кильватер...

- Взорвут нас на воздух, если вам это угодно... - перебил его Кливленд.

- Нет, это уж если вам будет угодно, капитан, - заметил провост. - Но

что тогда станется с добрым старым Керкуоллом, когда выяснится, что он

вступал в сношения с врагами короля? На город наложат изрядный штраф, и,

пожалуй, самому провосту не так-то легко будет выпутаться из положения.

- Прекрасно, - сказал Кливленд, - я понимаю теперь, в чем загвоздка. Но

предположим, что я обойду остров и встану на стромнесском рейде? Туда нам

смогут доставить на борт все необходимое, а Керкуолл и его провост останутся

в стороне; а если вас все же притянут к ответу, то скудость ваших средств

обороны и наше явное превосходство в силе послужат вам достаточным

оправданием.

- Да, пожалуй, что вы и правы, - согласился провост. - Но если вы

уйдете отсюда и бросите якорь в другом месте, то мне необходимо какое-либо

ручательство в том, что вы не нанесете ущерба жителям острова.

- А мы, - добавил Кливленд, - со своей стороны, желаем иметь

ручательство, что вы не задержите нас всякими проволочками до прибытия

"Альционы". Я сам охотно соглашусь остаться на берегу в роли заложника при

условии, что вы дадите слово не выдавать меня и пошлете на борт моего шлюпа

кого-нибудь из должностных лиц или почтенного горожанина, который отвечал бы

за мою безопасность.

Провост покачал головой и заметил, что не так-то легко будет найти

лицо, согласное стать заложником при столь опасных обстоятельствах; он

прибавил также, что обсудит предложение Кливленда с теми из членов совета,

на которых можно положиться в таком ответственном деле.