Эволюция ролевой лирики на рубеже XIX xx веков: формирование ролевого героя нового типа

Вид материала

Автореферат

Содержание Официальные оппоненты Общая характеристика работы Научная новизна. Предмет исследования – специфика презентации субъекта речи и сознания в избранной для анализа лирике «серебряного века». Целью Положения, выносимые на защиту Практическая значимость Апробация результатов исследования Основное содержание работы В первой главе 1.1 «Прообразы ролевых героев реализма и модернизма в лирике XVIII века» 1.2 «Традиции ролевой лирики романтизма и их влияние на поэзию серебряного века» 1.3 «Значение поэзии А.С. Пушкина для понимания эволюции ролевой лирики» 1.4 «Противостояние» ролевого героя реалистической лирики и ролевого героя лирики модернизма» Вторая глава «Трансформация ролевого героя в свете неомифологической парадигмы мышления» 2.1 «Неомифологизм и культура серебряного века» 2.2. «Переосмысление образов мифологических героев (на примере поэтических вариантов мифа о Тезее)» 2.3. «Новые интерпретации «вечных образов» мировой литературы (на примере образов Гамлета и Дон-Жуана)» 2.4 «Исторические персонажи в мифологическом ракурсе восприятия» 2.5 «Специфика «нетрадиционных» субъектов речи («звериная лирика» Ф.К. Сологуба и В.В. Маяковского)» Способы объективации ролевого героя в лирике рубежа ХIX – XX вв.» ... Полное содержание

Подобный материал:

• Урок в теме: «Россия на рубеже XIX-XX веков», 69.29kb.
•  Исторические условия возникновения конфликтологии. Эволюция представлений о конфликте, 295.94kb.
• Xx века (Ал. Алтаев, В. Дитякин) На рубеже XIX-XX веков к личности Леонардо да Винчи, 57.8kb.
• "Постиндустриальное общество" тупиковая ветвь социального развития?, 394.1kb.
• Внешняя политика сегуната Токугава и «открытие» Японии в середине XIX века, 243.18kb.
• Внешняя политика сегуната Токугава и «открытие» Японии в середине XIX века, 243.17kb.
• Особенности российской геополитики в Азиатско-Тихоокеанском регионе на рубеже XIX, 37.98kb.
• 2 знает ответы на следующие вопросы: каковы основные тенденции эволюции русской силлабо-тонической, 126.1kb.
• Конструктивные потенции ислама на примере мусульманского возрождения в России на рубеже, 104.11kb.
• Программа вступительного экзамена в магистратуру по направлению подготовки, 1351.95kb.

На правах рукописи


Моисеева Анна Александровна


ЭВОЛЮЦИЯ РОЛЕВОЙ ЛИРИКИ НА РУБЕЖЕ XIX – XX ВЕКОВ:

ФОРМИРОВАНИЕ РОЛЕВОГО ГЕРОЯ НОВОГО ТИПА


Специальность 10.01.01 – «Русская литература»


АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

кандидата филологических наук


Пермь 2007


Работа выполнена на кафедре русской литературы

филологического факультета Пермского государственного университета


Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор

Рита Соломоновна Спивак


^ Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Карпов А.С.

кандидат филологических наук Ребель Г. М.


Ведущая организация – Удмуртский государственный университет


Защита состоится в __ часов 11 октября 2007 г. на заседании диссертационного совета Д 212.198.11 в Пермском государственном университете по адресу 614600, г. Пермь, ул. Букирева 15.


С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Пермского государственного университета (614600, г. Пермь, ул. Букирева 15).


Автореферат разослан «09» сентября 2007 г.


Ученый секретарь

диссертационного совета

кандидат филологических наук Салимовский В.А.


^ ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ


Актуальность работы. По мнению большинства современных исследователей, вопрос о соотношении в художественном тексте сфер речи автора и героя является одним из ключевых для литературоведения. Особое значение приобретает этот вопрос для понимания природы лирики как самого «субъективного» из трех литературных родов.

К окончательному выводу о необходимости разделять биографического автора и образ субъекта лирического высказывания наука пришла лишь в начале ХХ века. Разработанная классификация субъектных форм авторского сознания на материале лирики впервые была предложена профессором Б.О. Корманом в 70-е гг. ХХ века. В своих трудах ученый обосновывает наличие четырех субъектных форм: собственно автор, автор-повествователь, лирический герой и ролевой герой. В дальнейшем теория Б.О. Кормана продолжает разрабатываться его учениками: Л.М. Биншток, Т.Л. Власенко, Д.И. Черашней, В.И. Чулковым и другими; при этом основные теоретические положения остаются неизменными. На данный момент кормановская классификация представляется многим исследователям не бесспорной, однако более полного и совершенного варианта до сих пор предложено не было.

Таким образом, актуальность исследования обусловливается фактически общепризнанной назревшей потребностью модификации существующей теории субъектного анализа в целом и входящей в ее состав теории ролевой лирики в частности.

^ Научная новизна. 1) Впервые в отечественной научной литературе поставлен вопрос об эволюции ролевого героя, ни в общем виде, ни на материале русской поэзии «серебряного» века до сих пор не ставившемся.

2) Ролевой герой лирики «серебряного века» вписан в контекст истории русской ролевой лирики в целом.

3) Показана связь ролевой лирики исследуемого периода с многократно отмечавшейся мифологизацией искусства конца XIX – XX веков; восстановлено содержание мифологических интертекстов.

4) Выявлено своеобразие жанрово-родовой природы русской ролевой лирики к.XIX – н.XX вв.

Объект настоящего исследования – корпус поэтических текстов, формально созданных как лирические высказывания от лица различных героев, нетождественных автору, в период, вошедший в историю русской культуры под названием «серебряный век». В отношении хронологических рамок «серебряного века» окончательного единства мнений исследователей не наблюдается до сих пор, наиболее часто называют временной промежуток с 1890 по 1917 год. Однако, учитывая, что значительная часть художников слова, вступивших в литературу на рубеже веков, остается верна избранной творческой манере и после революционных событий, в отдельных случаях, связанных с исследованием творчества конкретных поэтов, представляется допустимым не столь строго придерживаться исторической хронологии и привлекать для анализа тексты, которые были созданы позднее, но по идейной и эстетической направленности примыкали к предшествующему культурному периоду. Эта точка зрения и сходные с ней высказывались в среде литературоведов и ранее. Предпринимались также и попытки компромиссных решений (например, С.И. Кормилов, в целом соглашаясь с традиционной периодизацией, предполагает, что именно в области культуры стиха «серебряный век» продолжается частично до середины, частично до конца 20^х годов XX века).

^ Предмет исследования – специфика презентации субъекта речи и сознания в избранной для анализа лирике «серебряного века».

Целью исследования является научное описание феномена «ролевой» лирики на материале русской поэзии конца XIX – начала XX вв. в её общих исторических особенностях.

В соответствии с целью определяются основные задачи исследования:

• выявить, систематизировать и исследовать структурные и семантические отличия ролевой лирики модернизма от предшествовавших ей реалистической и дореалистической исторических разновидностей указанной формы выражения авторского сознания;
  
• проанализировать причины модификации и особой востребованности ролевой лирики на рубеже XIX – XX вв.;
  
• рассмотреть возможные способы объективации ролевого героя на материале произведений поэтов-модернистов.
  

^ Положения, выносимые на защиту:

1. Ролевая лирика к.XIX – н.XX вв. является новым звеном в эволюции ролевой лирики, так как отличается от предшествующих ей разновидностей этой формы субъектной организации: а) от классицистической и сентименталистской – отсутствием жанровой обусловленности ролевого героя, б) от романтической – индивидуализацией традиционного набора романтических ролей; в) от реалистической – сближением ролевых героев с героем лирическим, ироническим переосмыслением характерной для реализма социальной типологии ролевых героев и отказом от нее.
   
2. Взаимопроникновение действительности и искусства, характерное для культуры рубежа веков, проявилось в изменении характера ролевой лирики к. XIX – н. XX вв.: в использовании собственно мифологических сюжетов, а также мифологизированных литературных и исторических сюжетов для создания многочисленных ролевых «я» (собственно поэтическое творчество) и в последующей проекции сюжетных схем ролевых стихотворений на реальную действительность (жизнетворчество). Оказывается связанным с мифологизацией поэтического мира в целом и превращение в ролевых героев животных, неодушевленных предметов и даже абстрактных понятий.
   
3. Лирика серебряного века отличается значительным разнообразием способов объективации ролевого героя. Речевая индивидуализация героя становится условной, наряду с ней, в качестве других способов объективации героя, используются смена ритма и поэтического стиля, знаки пунктуации и графическое выделение, заголовки и формулы самоидентификации, портретные характеристики и символические портреты. Особое значение в числе средств объективации героя обретают сюжетная ситуация и хронотоп. Исходный сюжет, а также особенности конкретного пространства и времени размываются, так что сквозь настоящий момент начинает «просвечивать» план вечности, сквозь сиюминутное – его вневременной смысл.
   

Методология данного исследования является комплексной. Для решения поставленных задач в качестве основных используются следующие методы исследования:

• субъектный метод анализа художественного текста;
  
• структурно-семантический метод;
  
• историко-типологический метод;
  
• интертекстовый (интертекстуальный) метод.
  

Теоретическая значимость работы заключается в том, что в результате многоаспектного анализа ролевой поэзии серебряного века расширяется и корректируется существующее в теории русской литературы представление о ролевой лирике как форме субъектного анализа и ее эволюции, в частности, уточняется вопрос о соотношении лирического и ролевого героя, выявляются новые средства объективации ролевых образов.

^ Практическая значимость работы обусловлена тем, что результаты ее могут быть использованы в процессе подготовки общих и специальных курсов по истории русской литературы конца XIX – начала XX вв. и при создании учебных пособий для студентов-филологов и учащихся лицеев, гимназий, школ гуманитарной направленности.

^ Апробация результатов исследования была представлена в виде докладов на международных и всероссийских научно-практических конференциях в Перми, Санкт-Петербурге, Соликамске и Ижевске, работы в рамках гранта РФФИ 05-06-80331 от 14.09.2004. Основные положения диссертации отражены в 12 публикациях по теме исследования.

Объем и структура диссертационного исследования. Работа состоит из введения, трех глав и заключения, а также списка литературы, использованной в процессе работы над диссертацией. Список использованной литературы насчитывает 204 наименования. Общий объем работы составляет 182 страницы.


^ ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ.


Во Введении дается развернутое обоснование актуальности избранной темы; освещается степень изученности ролевой лирики как специфической формы субъектной организации в целом и на поэтическом материале серебряного века; дается краткий обзор исследовательских работ, связанных с проблематикой настоящего исследования; определяются основные цели и задачи диссертации.

^ В первой главе «Ролевой герой конца XIX – начала ХХ вв. в контексте истории русской ролевой лирики» ролевая лирика серебряного века исследуется в диахроническом аспекте: вписывается в исторический контекст, последовательно сопоставляется с предшествующими стадиями развития этой формы субъектной организации в русской поэтической традиции. В результате выявляются отличия этой разновидности ролевой лирики от существовавших ранее.

В параграфе ^ 1.1 «Прообразы ролевых героев реализма и модернизма в лирике XVIII века» дается обзор тенденций развития ролевой лирики в период ее появления на русской почве, в поэзии XVIII века; далее выясняется, какие из этих тенденций и каким образом нашли отражение в ролевых текстах исследуемого периода.

Начало традиции поэтического ролевого высказывания было положено классицистами (в первую очередь А.П. Сумароковым); в скором времени эстафету переняли поэты-сентименталисты (Н.М Карамзин, И.И. Дмитриев, Ю.А. Нелединский-Мелецкий и др.). В течение всего восемнадцатого столетия введение в лирику чужого сознания было закреплено за определенными жанрами. Наиболее яркие примеры ролевых стихотворений XVIII века относятся к жанру песни, что объясняется «легализацией» фольклора в русской культуре данного периода вследствие широкого распространения идеи нравственного равенства всех людей. Значительным было и влияние западноевропейской лирики, в процессе перевода которой русским поэтам, во-первых, зачастую невольно приходилось создавать высказывания от лица представителей иной, чуждой культуры, а во-вторых, осваивать новые жанры, некоторые из которых предполагали наличие определенного героя (эпитафия – мертвеца, сатира – носителя разоблачаемого порока, идиллия – пастушки или пастуха).

При этом генезис жанра начинает обуславливать характер роли. Песня, жанр, восходящий к фольклору, обнаруживает тенденцию к максимальной объективации образа героя, тогда как традиционные жанры классической западноевропейской литературы, предполагающие возможность ролевого героя, в процессе «пересадки» на русскую почву зачастую начинают переосмысливаться с позиций авторской субъективности (исключение, как правило, представляет жанр сатиры). На основании этих данных можно прийти к выводу о том, что уже в XVIII веке были намечены две основные линии развития ролевой лирики, которые представляется допустимым обозначить условно, как объективную (впоследствии реалистическую) и субъективную (нереалистическую). При этом реалистическая линия развития связана с разработкой содержательной двусубъектности, с явным несовпадением мировоззрений автора и героя, с привлечением разнообразных стилистических средств для придания достоверности «чужому» высказыванию. Развитие другой линии в большей степени ориентировано на необычность формы, на достоверность не фактическую, а эмоциональную, а также на поиск моментов внутреннего сближения между формально разграниченными «я» автора и героя. Своеобразным итогом развития этой второй линии очевидно и является ролевая лирика серебряного века.

Отдельные примеры жанровой ролевой лирики мы также находим и на рубеже XIX–XX веков (в частности, в творчестве В.Я.Брюсова, Ф.К. Сологуба, М.А. Кузмина, М.И. Цветаевой и др.), однако если в XVIII веке доминирующий жанровый принцип организации произведения предполагал «железную» обусловленность авторской роли, предписанных ей настроения и поведенческой манеры избранным жанром, то на рубеже ХIX – XX вв. можно говорить скорее об обратной зависимости. Стремление к творческому перевоплощению влечет за собой использование определенных жанровых форм, ассоциирующихся с конкретными персонажами и историческими эпохами, то есть жанр произведения оказывается обусловленным интересующей автора ролью: если поэтов-модернистов интересует возможность высказаться от лица умершего с целью актуализации проблем жизни и смерти, временного и вечного, они используют жанр эпитафии (В.Я. Брюсов «Эпитафия римским воинам», «Я, сын царя, здесь сплю, Эшмунизар», «Клинопись»); если актуализируются проблемы национальной культуры и истории и в центре внимания оказываются соответствующие герои, привлекаются жанры народной песни, плача, заплачки (А.К. Герцык «Орисница», М.И. Цветаева «Плач Ярославны»).

В параграфе ^ 1.2 «Традиции ролевой лирики романтизма и их влияние на поэзию серебряного века» исследуются моменты сходства и различия ролевой поэзии романтизма и модернизма, на формирование последней из которых существенное влияние оказали неоромантические тенденции искусства серебряного века.

В период романтизма создавался определенный набор ролевых героев (узник, странник, пришелец из иного мира), каждый из которых являлся воплощением какой-либо значимой идеи (плен земного бытия, свобода духа, загадочность и внутреннее многообразие мироздания). Развивая эту традицию романтизма, поэты-модернисты идут по пути соединения философской абстракции с культурной конкретикой, акцентируют индивидуальную составляющую вечных образов. Абсолютное большинство ролевых героев серебряного века, в отличие от своих достаточно безликих и абстрактных предшественников эпохи романтизма, приобретает вполне определенные судьбы и имена, зачастую – портретные характеристики. Например, характерный для романтической лирики обобщенный герой «странник» в поэзии серебряного века конкретизируется, соединяется с такими именами, как Одиссей, Тезей, Блудный сын, Дон Кихот, Дон Жуан; романтический герой «мертвец» является обобщающим образом по отношению к многочисленным убитым и самоубийцам, вампирам, египетским мумиям, мертвым царевнам и прочим сверхъестественным героям поэзии рубежа XIX – XX вв; и т.п. Можно сказать, что осуществляется индивидуализация традиционного для романтизма набора обобщенных ролевых героев: тип постепенно превращается в индивида.

Отмечается и другая любопытная особенность ролевой лирики романтизма: в абсолютном большинстве случаев все эти многочисленные странники, узники и ожившие мертвецы, громко заявляющие о себе в поэзии романтиков, оказываются своеобразными двойниками лирического «я». Эта черта в значительной степени присуща и на первый взгляд весьма далеким от автора героям модернистской поэзии, что также указывает на их родство с романтической эстетикой и идеологией.

В параграфе ^ 1.3 «Значение поэзии А.С. Пушкина для понимания эволюции ролевой лирики» фиксируется ранее не отмечавшееся исследователями ролевой лирики переплетение реалистических и романтических тенденций в ролевых произведениях А.С. Пушкина, определяется значение этой особенности для последующего развития русской ролевой поэзии в целом и для поэзии серебряного века в частности. Особое внимание уделяется рассмотрению в качестве образцов пушкинской ролевой лирики некоторых общеизвестных текстов, прежде в этом аспекте не изучавшихся («Арион», «Пророк»).

Выделяются следующие черты пушкинской ролевой лирики, предвосхитившие непосредственно лирику «серебряного века»: 1) соединение актуального настоящего с вечностью посредством повествования «изнутри» предания (участие носителя высказывания в событиях библейского времени, античности); 2) экспериментирование с мифологическим сюжетом (устранение из мифа об Арионе образов разбойников и спасителя-дельфина).

Особо отмечается также неоднократное переосмысление модернистами одного из самых известных ролевых образов Пушкина – образа пророка, который в период «серебряного века» предстает более конкретизированным в сравнении с известным пушкинским стихотворением (см. Д.С. Мережковский «Пророк Иеремия», «Пророк Исайя», В.Я. Брюсов «Моисей», М.А. Волошин «Видение Иезекииля» и др.). Это также свидетельствует о том, что модернисты во многом сознательно делают ключевыми приемы, бывшие для Пушкина единичными находками, и продолжают развивать их в соответствии с собственными творческими установками.

В параграфе ^ 1.4 «Противостояние» ролевого героя реалистической лирики и ролевого героя лирики модернизма» приводятся аргументы в пользу того, что по преимуществу модернистская ролевая лирика серебряного века принципиально отличается от непосредственно предшествовавшей ей и наиболее изученной в современном литературоведении реалистической ролевой лирики.

Делается вывод о том, что ролевая лирика реализма и модернизма в основном могут быть противопоставленными друг другу, поскольку

1) в отличие от реалистической ролевой лирики модернистские стихи этого типа являются формально-ролевыми. Вместо очевидной двусубъектности лирики Н.А. Некрасова и других поэтов-реалистов здесь мы наблюдаем внешнюю, кажущуюся двусубъектность, фактическое мировоззренческое тождество ролевого и лирического героев (Гамлет, Демон, Пер Гюнт А.А. Блока, Заратустра, Маркиз де Карабас, Дон Жуан Н.С. Гумилева, Царь-Девица, Магдалина, Федра М.И. Цветаевой – все они лишь подчеркивают отдельные грани характера лирического героя целостной поэтической системы);

2) даже в тех случаях, когда, казалось бы, поэты серебряного века обращаются к изображению характерных для реализма «социальных» героев, это обращение неизбежно приобретает принципиально иную – символическую, пародийную, экспериментальную – функцию. Модернистов, в отличие от реалистов, интересует не сам по себе тип «маленького человека», а литературный миф о «маленьком человеке», созданный классиками ХIХ века, привлекает возможность его «обыгрывания», снижения, ниспровержения, пересоздания заново. В конечном итоге «социальные» герои сближаются с «мифологическими», поскольку авторов, как правило, интересует не столько сам образ героя, сколько его интерпретация в предшествующей культурной традиции и полемика с ней.

Вместе с тем, в отношении взаимодействия модернистов с реалистической традицией нельзя ставить знак равенства между всеми модернистскими течениями. Так, отмеченная тенденция дискредитации образа «маленького человека» в первую очередь проявляется в творчестве символистов. (В качестве примеров рассматриваются герои цикла «Песни» В.Я. Брюсова, стихотворений Ф.К. Сологуба «Веселая песня», «Коля, Коля, ты за что ж…».) Напротив, у акмеистов «маленький человек» теснит экзотических героев символизма; снижающая ирония по отношению к «маленьким» героям сменяется их возвышающей самоиронией и тенденцией к сближению в образах героя и его мира традиционных полюсов «обыденное» и «исключительное». (См. Н.С. Гумилев «Почтовый чиновник», М.А. Кузмин «Летающий мальчик», Г.Н. Иванов «Актерка» и др.). Для футуристов обращения к «маленькому» герою становятся поводом для демонстрации виртуозных языковых экспериментов на, казалось бы, не располагающем для этого материале (см. В.В. Каменский «Старая дева», «Девичья»), и являются наименее частотными.

^ Вторая глава «Трансформация ролевого героя в свете неомифологической парадигмы мышления» посвящена исследованию собственно природы формирующегося на рубеже XIX – XX вв. ролевого героя нового типа – мифологического, его семантических и функциональных особенностей и основных его разновидностей.

Отличия мифологических ролевых героев произведений серебряного века от единичных мифологических образов, которым предоставлялось право высказывания от первого лица в поэтических текстах XIX века, весьма существенны. Если в лирике XIX века в немногочисленных ролевых монологах мифологических героев серьезных отступлений от первоисточника не наблюдалось (за исключением единственно пушкинского «Ариона»), то на рубеже ХIХ и ХХ веков первичные сюжеты и образы подвергаются сильнейшей трансформации, обусловленной острой потребностью в переосмыслении культурных традиций и иным пониманием их значимости. Эта закономерность рассматривается в работе на материале текстов, относящихся к условно выделенным трем разным группам: собственно мифологической, мифолитературной и мифоисторической. Выделяется особо еще одна группа стихотворений, непосредственно не восходящая к конкретным культурным текстам, однако также построенная на основании во многом осознанной апелляции к архетипическим образам и ситуациям, – это тексты, организованные как высказывания от лица животных, растений и других нетрадиционных лирических субъектов.

В параграфе^ 2.1 «Неомифологизм и культура серебряного века» обосновывается мысль, что в эпоху зарождения и развития неомифологического мышления ролевая форма лирики как нельзя более удачно подходила, в виду своего двуродового (лирико-драматургического) характера, для поставленных модернистами задач жизнетворчества. Различные роли примеряются поэтами одновременно и в быту, и в поэтическом творчестве, вступая в теснейшие взаимодействия с собственным биографическим и лирическим «я» художника. В качестве примеров приводятся параллельно развивавшиеся в жизненных и поэтических текстах сценарии «поединок Локи и Бальдера» (В.Я. Брюсов – А. Белый), «роковой роман укротителя и канатной плясуньи» (Н.С. Гумилев – А.А. Ахматова), «оплакивание Богоматерью Сына» (Е. Гуро).

Фактом жизнетворчества во многом объясняется и уже отмеченное специфическое сближение точек зрения героя и автора, а также лирического и ролевых героев, которое наблюдается в творчестве многих поэтов серебряного века.

В параграфе ^ 2.2. «Переосмысление образов мифологических героев (на примере поэтических вариантов мифа о Тезее)» в ходе детального анализа стихотворений Ф.К. Сологуба «Ариадна» и В.Я. Брюсова «Нить Ариадны», написанных от лица мифологического царевича Тезея, исследуется процесс трансформации исходного мифа, характерный для поэзии серебряного века. Так, из элементов традиционного сюжета о проникновении героя в лабиринт чудовища поэтами создаются принципиально новые сюжетные схемы. Ф.К. Сологубом рисуется характерная для его поэзии символическая картина блуждания слабого, беспомощного человека в лабиринте жизни, откуда его может спасти лишь царевна-смерть, а В.Я. Брюсовым конструируется миф о дерзновенном святотатце, проникнувшем в иной мир за сокровищами знаний и понесшем за это наказание. В обоих случаях мифологический сюжет включается в систему личного мировоззрения поэта.

Выявляется исходный мотив, которым сознательно или бессознательно руководствовались авторы серебряного века, делая ролевыми героями мифологических персонажей: это возможность соединения «я» с вечностью, выход за рамки конкретно-исторического времени, расширение границ индивидуального опыта до общечеловеческого. Отмечается двунаправленность исследуемого процесса: слияние личностного опыта с опытом сверхличностным представляет собой не только приобщение «я» к мифологическому наследию, но и наоборот, приспособление мифологии к отдельному «я». Классический миф становится формой, наполняемой новым, индивидуализированным содержанием.

Параграф ^ 2.3. «Новые интерпретации «вечных образов» мировой литературы (на примере образов Гамлета и Дон-Жуана)» продолжает начатое исследование тех изменений, которым подвергаются в ролевой лирике модернистов вечные сюжеты и образы мировой культуры. В центре внимания оказываются данные разными авторами (А.А. Блоком, Н.С. Гумилевым, К.Д. Бальмонтом и др.) интерпретации литературных образов, функционирующих в качестве устойчивых мифологем, в частности, Гамлета и Дон Жуана, как героев, наиболее востребованных культурой рубежа XIX – XX веков.

Здесь, как и в случае с использованием материалов классической мифологии, также явно прослеживается переосмысление общеизвестных образов и перестановка смысловых акцентов в их прочтении: привлечение гендерной проблематики при обыгрывании истории любви Гамлета и Офелии, усиление эмоциональной и иррациональной составляющих образа Гамлета, «рефлексизация» традиционно такого пассионарного образа, как Дон Жуан и пр.

Фиксируется обостряющаяся полемичность мнимых автохарактеристик ролевых героев и характеристик, даваемых от их лица другим персонажам вечных сюжетов. Полемика эта зачастую ведется одновременно по нескольким направлениям: по отношению непосредственно к первоисточнику и по отношению к его различным интерпретациям, как устоявшимся в исследовательской литературе, так и принципиально новым. В качестве показательных примеров внимание обращается на полемичность цветаевских образов Гамлета и Офелии как по отношению к традиции восприятия шекспировских образов, так и по отношению к стихотворной дилогии А.А. Ахматовой «Читая “Гамлета”»; на явное противопоставление созданного Н.С. Гумилевым «акмеистического» образа Дон Жуана (как героя тоскующего по простым земным ценностям) и устоявшемуся представлению о «коварном соблазнителе», и «символистским» трактовкам этого вечного образа.

В параграфе^ 2.4 «Исторические персонажи в мифологическом ракурсе восприятия» рассматриваются отдельные примеры мифоисторической разновидности ролевого героя в лирике исследуемого периода и выявляются ее особенности.

Именно на примере мифоисторической ролевой лирики механизмы мифологизации образа ролевого «я» оказываются в наибольшей степени очевидными, явными. Реальные факты могут открыто переводиться в сферу символических явлений (например, совпадение названий поместья стоявших у истоков футуризма братьев Бурлюков с древним названием Скифии – Гилея, что обыгрывалось в «варварских» ролевых стихах футуристов); от лица ролевых героев могут излагаться альтернативные варианты подлинных исторических событий (самоубийство Марины Мнишек у М.И. Цветаевой), несколько исторических фигур могут объединяться поэтами в одну (царевич Димитрий, Лжедмитрий I, Лжедмитрий II и малолетний сын Мнишек у М.А. Волошина). Как правило, границы реального исторического времени разрушаются с целью создания вневременной модели отношений героя (героев) и окружающего мира.

Параграф ^ 2.5 «Специфика «нетрадиционных» субъектов речи («звериная лирика» Ф.К. Сологуба и В.В. Маяковского)» содержит обзор встречающихся в лирике серебряного века экзотических вариантов ролевого героя (высказывания от лица животных, растений, неодушевленных предметов, астрономических объектов и т.д.) и подробный последующий анализ образцов оказавшейся наиболее распространенной «звериной» ролевой лирики.

На примере образа «я»-собаки в лирике разных авторов устанавливаются внутренние связи нетрадиционных носителей речи с мифологической разновидностью ролевого героя. К примеру, наиболее явно обнаруживают свою мифологическую природу герои-собаки Ф.К. Сологуба, которые в большинстве случаев предстают как существа, находящиеся на границе миров, страдающие от соприкосновений с миром обыденным и стремящиеся к миру иному. Хотя в разных поэтических системах экзотический ролевой герой может быть носителем различных частных смыслов, универсальной его функцией является создание индивидуальных авторских мифологем, подчеркивающих самобытность и абсолютную творческую свободу своих создателей.

Кроме того, экзотический ролевой герой зачастую является средством остраненного изображения отношений индивида и толпы (остраненного – но одновременно данного с максимально близкой позиции) и, в известной степени, средством эпатирования читателя-обывателя. Ярким примером эпатирования, в частности, являются «собачьи» высказывания В.В. Маяковского и В.Г. Шершеневича, в первом из которых «озверевший» в буквальном смысле герой бросает вызов своему бесчеловечному окружению, а во втором происходит ироническое уподобление поиска «неземных» ценностей поиску тумбы бродячей собакой.

В третьей главе «^ Способы объективации ролевого героя в лирике рубежа ХIX – XX вв.» ранее сделанные Б.О. Корманом на материале некрасовской поэзии выводы касательно речевой стилизации как основного средства объективации ролевого героя корректируются применительно к ситуации рубежа веков, когда стилизация языка героев стала носить более условный характер и наряду с ней, для разграничения сфер сознания героя и автора, актуализируется ряд иных средств. Обнаруживаются и другие способы объективации ролевого героя: введение разного рода формальных приемов (использование кавычек, смена ритма и стиля), использование заголовка и формул самоидентификации, портретных и «символических» характеристик, специфической сюжетной ситуации и хронотопа.

В параграфе ^ 3.1 «Характерная речевая манера героя» констатируется наличие в русской ролевой лирике двух типов прямой речи. Один из них, ранее зафиксированный Б.О. Корманом на материале реалистической поэзии второй половины XIX века и характерный для реалистической лирики как таковой, представляет собой попытку «полноценной» стилизации, создания целостного речевого портрета ролевого героя. В модернистской же ролевой лирике задачу придания поэтической речи определенного колорита и порождения в сознании читателей заранее запрограммированного ряда ассоциаций выполняют своего рода слова-«сигналы», привлекающие внимание в силу своей экзотичности, принадлежности чужой культуре. В качестве таких слов чаще всего используются географические названия (К.Д. Бальмонт «Как испанец», В.И. Иванов «Конь Арион»), имена (Ф.К. Сологуб «Разбудил меня рано твой голос, о Брама!»; М. А. Кузмин, цикл «Александрийские песни»), наименования деталей чужеродного быта (Н.С. Гумилев, цикл «Абиссинские песни», М.И. Цветаева «Федра», «Марина»).

В параграфе ^ 3.2  «Формальные приемы разграничения прямооценочной и фразеологической точек зрения» анализируется использование лириками серебряного века пунктуационных знаков, смены стихотворного ритма при переходе от «авторской» речи к речи «ролевой», а также различных стилевых особенностей речи в качестве средств отчуждения «я» героя от «я» автора.

Отмечается, что «закавычивание» стихотворного монолога героя с целью его отграничения от авторской речи впервые использовалось еще в XVIII веке: например, в сатирическом памфлете «Чужой толк» (1794 г.) И.И. Дмитриева, написанном на эпигонов классицизма. Однако, как правило, в лирике «серебряного века» этот прием используется в сочетании с другими средствами разграничения, особенно часто – вместе со сменой размера, ритмического рисунка стихотворения (Д.С. Мережковский «Леда», М.А. Лохвицкая «Саламандры», А.К. Герцык «Весна», В.Я. Брюсов «Тезей – Ариадне»).

В параграфе ^ 3.3 «Заголовок и формула самоидентификации» выявляется значение для создания самостоятельного образа ролевого героя заголовков (реже – подзаголовков) и обосновывается наличие еще одного средства объективации ролевого «я», названного нами формула самоидентификации героя.

Показывается, что так же, как и в реалистической ролевой лирике, в лирике модернистской имя или статус ролевого героя, акцентирующие нетождественность говорящего автору, чаще всего указываются в заглавии стихотворения, реже – в подзаголовке: к примеру, стихотворение К.Д. Бальмонта «Тоска степей» имеет подзаголовок «Полонянка степей половецких», стихотворение В.Я. Брюсова «На островах Пасхи» – «Раздумье знахаря-заклинателя» и т.п.

Однако даже при отсутствии заголовка и подзаголовка (или в случае их семантической нейтральности по отношению к субъекту повествования) ролевые герои модернистов зачастую «заявляют» о своей самодостаточности в начале произведения, словно бы следуя единой заданной формуле «Я – это…»: «Я – вождь земных царей и царь Ассаргадон», «Я – Цирцея, царица; мне заклятья знакомы» (В.Я. Брюсов), «Я – ангел детства, друг единственный» (Д.С. Мережковский) и т.п. Эти построенные по единому синтаксическому образцу самоопределения носителей высказывания и предлагается обозначить как формулы самоидентификации. Отмечается, что с таких же формул чаще всего начинаются пародии и самопародии модернистов, что свидетельствует об их характерности для лирики серебряного века.

Как использование заголовка, называющего героя, так и включение в текст формулы самоидентификации не является самодостаточным средством объективации «чужого» сознания, и для того, чтобы способствовать созданию ролевого «я» в качестве семантического центра поэтического текста, они должно сочетаться с другими средствами, в процессе комплексного использования которых создается целостный образ «я» героя. (В противном случае, например, у К.Д.Бальмонта, множественные формулы самоидентификации, соединенные в рамках одного текста, препятствуют созданию единого целостного образа ролевого «я» и в своей совокупности являются важным средством характеристики изменчивого по природе лирического героя данного поэта.)

В параграфе ^ 3.4 «Портретная характеристика и “символический” портрет» в процессе анализа поэтических текстов устанавливается качественное разнообразие характеристик, при помощи которых моделируется образ ролевого «я».

Указывается, что в качестве еще одного средства объективации ролевого героя авторами-модернистами достаточно часто используется его визуализация, обыкновенно предполагающая создание портретной самохарактеристики героя. В частности, одним из первых наглядно представленных, зрелищных образов, выступающих в качестве субъекта повествования можно считать Леду, ролевую героиню цикла Д.С. Мережковского (1895 г.). Содержание образа героини сводится к одной доминанте, которой оказывается жгучее сладострастие, и это подчеркивается описанием ее внешнего облика и окружающей обстановки.

Однако в целом проведенный анализ позволяет заключить, что 1) портретная характеристика играет большую роль в поэзии акмеизма, нежели символизма и футуризма, очевидно, как направления, наиболее тяготеющего к запечатлению реальной действительности; 2) в лирике серебряного века обнаруживается тенденция к созданию «масочной» ролевой лирики, характеризующейся статичным, завершенным и в то же время достаточно схематичным образом героя (в частности, «маски» монахинь и рыцарей в творчестве Эллиса, конквистадора и африканцев в поэзии Н.С. Гумилева); 3) наряду с традиционными портретными характеристиками в ролевой лирике серебряного века могут встречаться и символические портреты, когда в качестве главной характеристики героя используется некий образ-символ (например, образ исструения – текущих масел – в качестве характеристики Магдалины, образ крыла – Психеи, образ меча-креста – Жанны Д’Арк, образ цветка – Офелии и т.п.).

В параграфе^ 3.5 «Сюжетная ситуация и хронотоп» выонкретныекой сюжетостроения и организации хронотопа зуется некий символическаякого стиля при переходесяатуроведении реалистичеявляется, что для многих ролевых стихотворений рубежа веков оказывается характерным смешение культурных знаков, относящихся к разным эпохам, к «протосюжету» стихотворения и к «внесюжетным» (по отношению к исходному материалу) реалиям. В поэтическом тексте происходит незаметное на первый взгляд размыкание границ хронотопа, пространство и время расширяются фактически до бесконечности, охватывая различные эпохи, страны, культуры. Исходный сюжет мифа, а также особенности конкретного пространства и времени размываются, так что сквозь конкретный момент начинает «просвечивать» план вечности, сквозь сиюминутное – его вневременной смысл. В результате слияние повествующего «я» с «вечными» образами становится для поэтов серебряного века одним из способов преодоления власти пространственно-временных границ и проявления свободы творческого духа.

Так, например, в анализируемых в работе стихотворениях цикла М.И. Цветаевой «Психея» право голоса изначально предоставляется, казалось бы, многострадальной возлюбленной бога Амура. Но в цикле присутствует и набор знаков библейского, а не только античного текста. Образ «я» стихотворения контаминирован, вбирает различные мифологемы. Очевидно, поэт апеллирует к глубинному содержанию «присвоенного» образа. Исконное значение имени «Психея» - душа, а душа может быть как язычницей, так и христианкой, потому что в отличие от «лохмотьев плоти» (оппозиция «душа – плоть», как известно, одна из центральных в творчестве М.И. Цветаевой), она не может иметь раз и навсегда определенного облика, границ, оболочки.

Отмечаемая тенденция ролевого произведения к бесконечному расширению пространства и времени позволяет поставить вопрос о тяготении модернистской разновидности ролевой лирики к философскому метажанру, выявленной и исследуемой профессором Р.С. Спивак устойчивой художественной структуре, нейтральной по отношению к литературному роду, предметом изображения которой является действительность в разрезе всеобщего.

В Заключении обобщаются результаты исследования и делаются выводы по диссертационной работе в целом. Выделяется и последовательно комментируется ряд основных черт, которые, на наш взгляд, являются специфичными именно для модернистской ролевой лирики и позволяют говорить о появлении на рубеже XIX – XX веков ролевого героя нового типа:

1. «мифологизированность» героя, от лица которого ведется повествование, обуславливающая обязательную апелляцию к культурной памяти читателя;
   
2. формальный характер роли, предполагающий внутреннее (психологическое) уподобление ролевого героя лирическому при сохранении внешней субъектной специфики;
   
3. значительное по сравнению с предшествующими историческими вариантами ролевой лирики разнообразие средств и способов объективизации ролевого героя;
   
4. усиление драматического (театрального) начала в ролевой лирике;
   
5. универсализация хронотопа ролевого произведения, сближающая его с поэтическими текстами философского метажанра.
   

Обосновывается значимость сложившегося на рубеже XIX – XX вв. нового типа ролевого героя для понимания литературного процесса ХХ века; намечаются пути дальнейшего исследования проблемы (сопоставление русской и западноевропейской ролевой лирикой к.XIX – н. XX вв.; влияние модернистского варианта ролевой лирики на поэзию русской эмиграции и на дальнейшее развитие субъектных форм в русской поэтической традиции).


^ По теме диссертационного исследования опубликованы следующие работы:


Под фамилией «Куневич»:

1. «Образ Офелии в лирике А.А.Блока» // Материалы Четвертой межвузовской конференции студентов-филологов, – СПбГУ: Изд-во филологического факультета СПбГУ, 2001 г. – С.93-94.

2. «Ролевая лирика М.И. Цветаевой» // Лингвистические и эстетические аспекты анализа текста и речи (сборник Всероссийской / с международным участием / научной конференции), т. 2, – Соликамск: Соликамское кн. изд-во, 2002г., - с.393-399.

3. «Роль» и «маска» в лирике Н.С. Гумилева // Подходы к изучению текста (Материалы Международной конференции студентов, аспирантов и молодых преподавателей 23-25 апреля 2002 г.), – Ижевск: Удмуртский государственный университет, 2003г. – С.195-201.

4. Своеобразие и соотношение лирического и ролевого героев в лирике А.А. Блока // Вестник кафедры методики гуманитарных дисциплин ПОИПКРО № 3. – Пермь: Изд-во ПОИПКРО, 2003. – с.13-25.

5. Спецкурс по ролевой лирике серебряного века как средство интенсификации научно-исследовательской деятельности студентов-филологов // Учебный процесс в современной высшей школе: содержательные, организационные и научно-методические проблемы: Материалы Международной научно-методической конференции (Пермь, Перм. ун-т, 19-21 мая 2004 г.) / Перм. ун-т. – Пермь, 2004. – С. 256-257.

6. Образ дочери Иаира в подтексте двух стихотворений: А.А. Ахматова «Исповедь» и М.И. Цветаева «Каждый день все кажется мне: суббота!» // Библия и национальная культура: Межвуз. сб. науч. ст. и сообщ. / Перм. ун-т; Отв. ред. Н.С. Бочкарева. – Пермь, 2004. – с. 219 – 221.

7. Вера, любовь и ненависть: три интерпретации сюжета о воскресении // «Филолог». Научно-методический журнал Пермского государственного педагогического университета – Вып. 5, 2004 – с. 27 – 33.

8. Мифологические герои в лирике В.Я. Брюсова (к проблеме эволюции ролевой лирики) // Проблемы филологии и преподавания филологических дисциплин: Материалы научных конференций 2003-2004 гг. / Перм. ун-т. – Пермь, 2005. – с. 68-70.

9. «Собачьи» стихотворения Ф.К. Сологуба: к вопросу о мотивации выбора ролевого героя // Подходы к изучению текста: Материалы Международной конференции студентов, аспирантов и молодых преподавателей (Ижевск, 22 - 23 апреля–2005 г.) / Отв. ред. Н.А. Ремизова. – Ижевск: Изд-во УдГУ, 2005 – с.61 – 66.

10. Образ Лжедмитрия в лирике М.И. Цветаевой и М.А. Волошина // Проблемы функционирования языка в разных сферах речевой коммуникации: Материалы Междунар. науч. конф. (Пермь, 5-7 октября 2005) / Отв. ред. М.П. Котюрова; Перм. ун-т. – Пермь, 2005. – с.320 – 325.
    

Под фамилией «Моисеева»:

11. «Рождественская дама» М.И. Цветаевой в контексте «детской» ролевой лирики серебряного века // Библия и национальная культура: Межвуз. сб. науч. ст. и сообщ. / Перм. ун-т; Отв. ред. Н.С. Бочкарева. – Пермь, 2005. – с.61 – 62.

12. «Роль лексических экзотизмов в «псевдочужой речи» героев русской ролевой лирики» // Вестник Челябинского Государственного университета, №3 – Челябинск, 2007.